Гусев Валерий Борисович. Конкур со шпагой

Гусев Валерий Борисович
Конкур со шпагой

   Валерий Борисович ГУСЕВ
   КОНКУР СО ШПАГОЙ
   Повесть
   Глава 1
   Дела свои Яков вел и оформлял безукоризненно, добиваясь, так сказать, полного соответствия формы содержанию. Сколько я знаю, ему никогда их на доследование не возвращали, никаких уточнений и доработок не требовали. Особенно он отличался, подготавливая рукописные материалы: строчки выписывал по линеечке, буковки как печатал - каждая из них стоит отдельно и сливается с другими в слова, которые, в свою очередь, выстраиваются, складываются в четкие, безупречные в своей ясности доказательства.
   Зато во всем остальном натура Яшкина брала свое с лихвой: был он неряшлив на редкость, просто катастрофически; без малейших усилий, мгновенно, где бы ни появлялся, он неумолимо создавал вокруг себя ужасающий необратимый беспорядок.
   Помню, когда мы начинали стажировку в Званском РОВДе, ему дали только что отремонтированный кабинет с хорошим полированным столом, со свежевыкрашенным сейфом. Через час я заглянул к нему - помочь устроиться...
   - Закрой рот, - недовольно сказал Яков, переставляя с подоконника на столик пишущую машинку. - Чего ты моргаешь? Не видишь, порядок навожу.
   Комната, где Яшка наводил свой аховый порядок, преобразилась беспощадно. На дверце сейфа сверкали царапины, будто какой-то нахальный дилетант пытался вскрыть его автомобильной монтировкой или консервным ножом ("Ключи пробовал", - пояснил Яков); со свежей и зелененькой, как первая травка, стены длинным языком свисал цветной календарь, который держался только на двух нижних кнопках - верхние уже отвалились. Я попытался снова прикрепить его, но не нашел в коробочке ни одной целой кнопки. На столе, с уже чем-то заляпанной крышкой, с выдвинутыми и перекошенными ящиками чего только не было: молочный пакет, скособоченный дырокол (Яшка признался, что наступил на него), молоток с кривой ручкой, комок лохматой, безнадежно запутанной бечевки, горсть хитро, до неузнаваемости изогнутых скрепок, огрызки карандашей и пустые стержни от шариковой ручки. Я покачал головой и малодушно смылся...
   Но, несмотря на крайнюю неаккуратность, а может быть, и благодаря ей, Яшка легко и быстро обживался на новом месте, окружая себя своеобразным, ни на что не похожим и в то же время каким-то наивно-добродушным, по-домашнему теплым уютом. Рядом с ним чувствуешь себя как в хорошей, дружной семье, где много веселых маленьких детей, где не боятся за паркет, полировку и посуду, где неожиданному гостю всегда есть чем поживиться, где все разбросано, все в самых неожиданных и, казалось бы, неподходящих местах, но все под рукой, и ничего искать не надо, где в любое время тебе рады.
   Скорее всего это его свойство можно объяснить тем, что Яшка вырос без родителей, привык полагаться только на себя и приобрел таким образом необходимую домовитость и хозяйскую предусмотрительность. Когда бы я ни зашел к Яшке в кабинет, у него всегда где-то в глубине ящиков стола или на полках шкафа отыскивался сухарик, початая пачка печенья, кусочки колотого сахара, а из-за сейфа он, дергая зацепившийся шнур, доставал, заговорщически подмигивая, контрабандный кипятильник и поржавевшую на швах баночку с кофе. И между прочим, это было всегда вовремя и кстати легонько перекусить, поболтать пять минут, отвлечься...
   Яков и на этот раз позвонил мне очень удачно - я уже искал достаточный повод, чтобы чуток передохнуть. Но тон его мне не понравился.
   - Оболенский? - строго спросил он. - Щитцов говорит. Зайди ко мне.
   Знаю я эти штучки, это деловое и строгое обращение, озабоченный сверх меры голос. Яшка не был карьеристом, но всегда (и вполне безобидно) мечтал стать начальником. Ему очень нравилось решительно командовать, отдавать четкие распоряжения. Особенно при посторонних. Если он так заговорил, значит, у него кто-то есть, на кого надо произвести впечатление. "Только бы не подбросил мне что-нибудь глухое", - подумал я, захлопывая дверь.
   В комнате солнечно. Окно распахнуто (оно выходит во двор), и на наружном подоконнике, куда Яков имеет обыкновение ссыпать собранные со стола крошки, яростно скандалят воробьи.
   У Якова точно был посетитель: пожилой, почти старый человек, седые волосы, тройка в полосочку, по животу - цепочка карманных часов. Вел он себя странно - вся его полная фигура, здоровое розовое лицо, беспокойные руки выражали нерешительность, смущение и даже раскаяние, будто нашкодил на старости лет и теперь не знает, как поправить. "С повинной, что ли, пришел?" - мелькнула первая мысль.
   Посетитель держал в руках листок бумаги и то клал его на стол, то быстро отдергивал к себе. Яков уловил момент, бесцеремонно выхватил бумажку и протянул ее мне.
   - Вот, посмотри. Гражданин Пахомов, верно? - Тот молча кивнул, облизнув быстрым язычком губы. - Вот гражданин Пахомов принес заявление и никак не решится отдать.
   Я посмотрел:
   Заявление
   Убедительно прошу органы внутренних дел оказать содействие в отыскании исторической реликвии - старинной испанской шпаги конца XVI века, принадлежавшей нашей семье и имеющей огромную ценность для государства.
   С уважением
   доктор сельскохозяйственных наук,
   профессор
   Н. Пахомов
   - Ну и что? - спросил я, прочитав заявление. - Действуй в установленном порядке.
   Профессор дернулся, заерзал на стуле, прерывисто перевел дыхание.
   - А что вы так волнуетесь?
   - Поймите меня правильно, товарищи. Я пришел посоветоваться с вами. Вопрос для меня очень сложный, деликатный. Здесь замешаны мои старинные друзья...
   - Извините, - перебил его Яков. - Давайте-ка сделаем так: расскажите нам, по возможности подробнее, что у вас случилось, вплоть до ваших интимных сомнений, потом мы зададим вопросы, и вы ответите на те из них, на которые найдете возможным отвечать, а уж после этого мы вместе решим, как нам поступить наилучшим образом. Согласны?
   Профессор усердно закивал головой:
   - Хорошо, хорошо! Это именно то, зачем я шел к вам, на что надеялся.
   - Слушаем вас. Садись, Сергей, запиши, что сочтешь интересным.
   Профессор провел ладонью по лицу, помял подбородок, закусил на секунду палец.
   - Видите ли, какое случилось неприятное происшествие. В нашей семье с давних пор хранится старинная шпага, трофей первой Отечественной войны. В кампании двенадцатого года один из наших предков захватил ее при нападении на французский обоз. Мы, конечно, гордились этим трофеем, берегли его, тем более что сама шпага - хотя я и не специалист, но говорю это с полной ответственностью, - сама шпага, без преувеличения, истинное произведение искусства. Многие, очень многие коллекционеры предлагали нам обменяться, обещали большие деньги, даже, не скрою, золото. Судьба распорядилась так, что я остался последним в нашем роду. Я не коллекционер, шпагу хранил лишь как память о своих предках, о героических событиях далекого прошлого. И когда ко мне накануне моей командировки в Нидерланды пришли товарищи с предложением продать ее в фонд Исторического музея, я подумал и согласился...
   Профессор покашлял в кулак, попросил воды. Яков, передавая ему стакан, кивнул мне на лежащие передо мной листы: мол, записывай подробнее - видимо, что-то уже почуял.
   - Продолжайте, пожалуйста, - напомнил он профессору. - Мы очень внимательно слушаем.
   - Да... Так вот... Собственно говоря, здесь все и кончается. Я настоял на передаче шпаги в дар государству, без возмещения мне ее стоимости, морально не считая себя вправе получать деньги фактически ни за что. Вы понимаете, что я имею в виду? Я не отбивал ее у врага, не покупал, да и вообще в глубине души всегда считал, что государство имеет на нее право большее, чем я. Так с какой же стати я буду ее продавать? Ведь верно?
   К сожалению, я так и не успел передать шпагу: потребовались кое-какие формальности, а мне уже было время выезжать. Не решившись оставить ее на длительный срок в пустой квартире, я договорился со своим старинным приятелем, прекрасным человеком и актером - Мстиславом Всеволожским - и отвез ему шпагу.
   Вернувшись, я узнал печальную весть: мой друг скончался незадолго до моего возвращения. Я навестил вдову (достойнейшую женщину, делившую с ним все тяготы актерской судьбы) и осиротевшего сына, выразил, сколь мог искренне, свои соболезнования и сочувствие, но, естественно, о шпаге в такое трагическое для них время не обмолвился и вернулся к этому вопросу через несколько месяцев, по прошествии, на мой взгляд, достаточного времени, могущего хоть отчасти смягчить горечь утраты в их сердцах.
   Вдова моего друга, прекрасно понимая меня и отклоняя мои извинения, попросила сына достать с антресолей футляр со шпагой.
   Павлик это сделал и вручил мне футляр. Я открыл его - нет, нет, не для того, чтобы убедиться, что шпага цела и невредима - я не мог оскорбить такой проверкой достойных друзей своих, а только, чтобы и им еще раз доставить высокое наслаждение созерцанием этого прекрасного предмета...
   - Все ясно, - сказал Яков. - Футляр был пуст?
   - Совершенно пуст! - прижал руки к груди профессор.
   Я, записывая, поглядывал на него. Он, конечно, был искренне огорчен, взволнован, но в то же время чувствовалось, что где-то глубоко бьется в нем жилка какого-то беспокойства или сомнения. И еще: мне показалась очень красивой и гладкой его речь, будто он сначала написал ее, а потом выучил наизусть.
   - Представьте теперь, товарищи, весь ужас сложившейся ситуации, невольную нелепость и двусмысленность моего положения. Что я скажу любезным работникам музея, которым дал свое твердое согласие? Хорошо еще, что они до сих пор не напоминали мне о нем. В какое нелепое положение поставил я безутешную вдову Ираиду Павловну! Ведь вы придете к ней с обыском! И это я, я, - он сильно ударил себя в грудь, - приведу вас в дом моего безвременно и безвозвратно усопшего друга, который любил меня всем сердцем. Это ужасно, поймите меня! Ведь вы будете... как это говорится, возбуждать уголовное дело?
   - Ну зачем же так сразу? - добродушно успокоил его Яков. - Пока я не вижу для этого достаточных оснований.
   - Вы не совсем последовательны, - заметил я. - Просите, чтобы мы разыскали шпагу, и в то же время не решаетесь сделать официальное заявление.
   Профессор низко опустил голову. Если вначале его поведение казалось мне странным, то теперь оно настораживало.
   - Ну хорошо. - Яков подошел к окну, присел на подоконник. - Я правильно вас понял - эта самая пропавшая шпага представляет собой не только бесценную историческую реликвию, но имеет и вполне определенную, причем довольно высокую, материальную цену? Хотя бы примерно, сколько она может стоить? Ведь вы говорили со специалистами?
   - Не знаю даже примерно. Этот вопрос мы не обсуждали. Речь с самого начала шла практически о том, что я передаю шпагу безвозмездно, в дар. Я уже говорил, что мне неоднократно предлагали за нее частные коллекционеры весьма значительные суммы. Например, некий настойчивый и темпераментный горец так прямо и сказал, что уходит со шпагой и оставляет у подъезда свою черную "Волгу". Я, естественно, отказался. Тогда он положил на стол перстень, портсигар и отколол от галстука крошечный золотой, с каким-то камнем кинжал. "Это сверх машины", - пояснил он. Как я его понял - у него уже есть все, кроме фамильной шпаги, и он оставил для нее почетное место на ковре в парадном зале своей "сакли". Так что, судите сами, сколько она может стоить...
   - Да, - Яков поскреб затылок. - Представляю, что может наделать эта шпага, вырвавшись, так сказать, на свободу. Ну что же, вещь принадлежит вам. Ваше право требовать, чтобы были приняты меры к ее отысканию и возвращению законному владельцу или возмещению ее стоимости.
   Официальные слова Якова произвели впечатление. Похоже, что профессор внутренне перешагнул через что-то и, опасаясь последствий своего шага, все-таки робко его сделал.
   - Вы правы, конечно. Только мне хотелось бы, чтобы все необходимое по закону делалось возможно деликатнее.
   - Вы обижаете нас, профессор. Разве мы похожи на бестактных и нечутких людей?
   Профессор выдавил улыбку, поднялся.
   - Подождите. Мы сделаем так. Вы сейчас поезжайте в дом вашего друга, поговорите с Ираидой Павловной и предупредите ее о нашем предстоящем визите.
   Какая-то тень вновь мелькнула на лице профессора. Мне даже отчего-то жаль его немного стало. Он поднялся, поклонился и пошел к двери.
   - Скажите, - вдруг бухнул Яков ему вслед, - на какие средства живет сейчас вдова вашего друга? Она достаточно обеспечена? Сын ей помогает?
   Профессор подпрыгнул, будто его укололи.
   - Что вы! Что вы! - в ужасе замахал он руками. - Как вам могло такое прийти в голову?! Ираида Павловна весьма достойная женщина. Она, конечно, несколько экстравагантна для своих лет, имеет позволительные для женщины слабости, но человек, безусловно, честный! Что вы!
   - А сын?
   - Павлик? Милейший молодой человек. Легкомыслен, инфантилен. Я бы сказал - балбес, но балбес очаровательнейший, хотя и совершенно беспринципный, легко поддающийся любому влиянию, избалованный. Вы увидите, познакомившись с ним.
   - Ну хорошо, до встречи.
   - Пошли к начальству, Сергей, - сказал Яков, когда профессор вышел. Знал бы ты, как мне не хочется браться за это дело. Прошло почти полгода, как он отдал шпагу Всеволожским, а то, что она пропала, стало известно только сейчас. Тут не то что от следов, от самой шпаги, может, уже ничего не осталось.
   Егор Михайлович, когда мы вошли в его кабинет, энергичным, отработанным кивком стряхнул с носа очки в приоткрытый ящик стола и сделал вид, будто ищет в нем что-то важное. Этот маневр был известен всему райотделу - с непонятным упорством наш начальник пытался скрыть, что вынужден пользоваться очками. Мы, конечно же, достойно соблюдали правила игры.
   Яков плюхнулся за приставной столик и, расставляя локти, опрокинул сапожок-карандашницу, извинился и, одобрительно пыхтя, с интересом наблюдал, как я собирал разбежавшиеся по полу карандаши.
   - Вон еще один, под ковер залез, - сказал он, когда я поставил наполненный сапожок на место.
   Егор Михайлович терпеливо ждал. С Яшкой он уже примирился, как мирится глава семьи с тем самым уродом, без которого и семьи-то не бывает.
   - Так что, могу слушать или еще чего сбросите?
   - Нет, все, Егор Михайлович, - сказал серьезно Яков и доложил о заявлении профессора Пахомова.
   - Пахомов... - поморщился наш наставник. - Пахомов... Старею, друзья мои, - сообщил он доверительно и снял трубку. - Люся, соедини-ка меня с этим, как его, ну, с земляком твоим... Колесников? Привет тебе горячий. Рад? То-то. Как говорят Брокгауз, Ефрон и другие авторитетные источники, не было бы счастья - не видать и несчастья. Точно. В отставку? Жду не дождусь. Как чего мешает? - укоризненно посмотрел на нас. - Смена не дает. Нет смены надежной - одни пацаны кругом, как опята возле старого пня. Так и живем. Слушай, у тебя какое-то дело было с профессором... Да. Квартирная кража. - Молча послушал. - И все? Интересно... Ты какие меры принял? Безрезультатные небось? Ладно, об этом потом. Ты материалы мне подослал бы, а? Спасибо, учту. Звони. Вот что, друзья мои, - это уже нам. - У вашего - теперь у вашего - профессора в апреле была квартирная кража...
   - Это когда он в отъезде находился? - уточнил Яков.
   - Именно. Но, собственно, кража фактически не состоялась: взломали замки, наследили, перерыли все, что-то разбили и...
   - И ничего не взяли? - опять нахально перебил его Яков.
   - А вот и взяли! - рассердился Егор Михайлович. - Коньяк взяли, виски взяли. И блок каких-то заграничных сигарет.
   - Ясно, - сказал Яков.
   - Счастливый человек! Видал, Оболенский? Ему все и всегда ясно! Только не бери с него пример, не советую. Что у вас сейчас?
   - Кража детской площадки, - ответил Яков. - Заключение пишу.
   - Автомобилисты?
   - Они. Да там все сразу ясно было...
   - Вот видишь, Оболенский, он опять!
   - Ну, правда же, Егор Михайлович, - взмолился Яков. - Они малые формы вывезли - я и грузовик этот нашел - и сразу заасфальтировали площадку, разметили и машины свои поставили. Как будто так всегда было.
   - А чего же ты тянешь тогда?
   - Потому что я их ненавижу, - серьезно сказал Яков. - И заключение хочу составить так, чтобы не отвертелись, чтобы полной мерой ответили. Чтобы все равно справедливость восторжествовала и зло было строго наказано.
   - Ишь ты какой - Деточкин! - насмешливо похвалил его начальник. - Не зарывайся, друг мой, ладно?
   - Ладно, не буду, - пообещал Яков, вставая.
   Начальник тоже встал, прошел с нами до дверей. Я уже взялся за ручку, как он вдруг сказал:
   - Я, ребята, усы хочу отпустить. Как думаете?
   - Хорошо, Егор Михайлович. На Буденного станете похожи.
   - Не, я маленькие хочу. Аккуратные.
   - Как у Чаплина?
   - Иди отсюда, - обиделся на Якова наш начальник. - Хватит тут измываться над человеком. Вам еще шпагу искать. Чтоб через неделю у меня на столе лежала. Все. Горячий привет!
   - С вами не соскучишься, Егор Михайлович, - Яшка не привык оставлять за кем-то последнее слово.
   Егор Михайлович тоже:
   - Вечером доложите ваши соображения по делу. И чтобы сегодня же с площадкой закончил.
   - Ну вот, - сказал Яков, когда мы вернулись к нему. - Дело поручено нам - за дело! И - поделом!
   Он вынул из шкафа свою любимую толстую зеленую папку, которой очень гордился и держал пустой до особого случая, и торжественно вложил в нее заявление профессора Пахомова.
   - Поехали? На место происшествия?
   Ираида Павловна, вдова известного в Званске артиста, жила в большом старом доме на берегу реки.
   Мы пересекли огромный двор с песочницей, где детишки привычно боролись за жизненное пространство.
   Едва мы вошли в подъезд с такими тугими дверями, что казалось, будто изнутри кто-то нарочно их держит, из комнатки рядом с лифтом выскочила лифтерша в платочке и с вязанием в руках. Она долго смотрела на нас. И видимо, особого доверия мы ей все-таки не внушили:
   - А вы к кому будете, молодые люди? В какой номер?
   - А нам, тетя Маша, двери всюду открыты. Сыщики мы.
   - Ну-к, документы покажите, сыщики.
   - Хорошо, покажем. Только за это мы не признаемся, к кому идем. Терзайтесь теперь на досуге.
   - И ладно. Сама все узнаю, - усмехнулась она. - И не Маша я, а Стеша.
   Дверь нам открыл профессор. Он был по-домашнему: без пиджака и в тапочках.
   Следом в прихожей появилась высокая стройная седая женщина, чем-то очень похожая на актрису Ермолову с известного портрета.
   - Я прошу вас, молодые люди, переобуться, - строго сказала она, раз и навсегда определяя нам подобающее место в кругу своих знакомств.
   - Придется вам потерпеть, - сердито буркнул Яков. Такой прием ему не понравился. Мы только начинали работать самостоятельно, но уже привыкли к большему уважению. - Служебные обязанности не положено исполнять босиком.
   Она чуть заметно усмехнулась и высокомерно пригласила нас в комнаты.
   - Прошу вас. Глаша, кофе в гостиную!
   Мы вошли в большую комнату, тесно заставленную старой добротной мебелью, с большими книжными шкафами, где за стеклами громоздились кучи безделушек и сувениров, но было очень мало книг, с натертым по старинке воском паркетом, развешанными повсюду театральными афишами и портретами бывшего хозяина дома в самых разных ролях, но с совершенно одинаковым выражением лица - благородство, принципиальность, непримиримость ко злу.
   При нашем появлении крохотная болоночка - такая лохматая, что если бы не голубой шарфик вместо ошейника, то невозможно было бы угадать, где у нее хвост, а где голова, - пробежала суетливо по тахте, спрыгнула и нырнула под нее. Черный, очень старый кот, вчетверо больше собачки, лежащий в одном из кресел, вообще не удостоил нас вниманием, чуть приоткрыл глаза и шевельнул хвостом.
   Повинуясь повелительно-радушным жестам хозяйки, мы расселись вокруг круглого стола, покрытого шелковой китайской скатертью с вышитыми на ней тиграми, цветами и фанзами.
   Все шло совсем не так, как положено, - получался, по воле Всеволожской, какой-то своеобразный светский прием, причем нам отводилась роль чуть ли не бедных родственников, осмелившихся просить протекции и покровительства. Рассчитывать на взаимную симпатию друг к другу не приходилось.
   Следом за нами в распахнутую дверь Глаша - видимо, домработница, ставшая с годами членом семьи, тоже высокая, но дородная, тяжелая, усатая старуха - вкатила сервировочный столик на деревянных колесах с резными спицами.
   - Муж привез откуда-то, - небрежно пояснила Ираида Павловна. - Сейчас уже не помню, откуда именно. Он очень много за рубеж ездил. Прошу вас.
   Мы с Яковом переглянулись. Надо было что-то делать, как-то ломать этот ненужный спектакль. Профессор вообще стушевался, забился в уголок под громадный зонтик торшера, испуганно выглядывал оттуда, как лягушонок из-под мухомора. Если говорила Всеволожская, он боязливо не отрывал от нее глаз, а когда мы с Яковом - морщился, щурился, дергал щекой, будто на лицо его садились мухи, и все время молчал.
   Наконец, когда хозяйка, постукивая кончиком незажженной сигареты по краешку кофейного блюдца, строго взглянула на недогадливого Яшку и произнесла лениво: "Что привело вас ко мне, невоспитанные молодые люди?" тот не выдержал и, протягивая ей горящую спичку, сказал:
   - Ираида Павловна, давайте во избежание ненужных осложнений сразу определим наши отношения и взаимные обязанности. Мы не напрашивались к вам в гости. Вы и профессор просите нашей помощи. С той минуты, как он передал свое заявление, мы исполняем служебный долг. Напомню, что теперь и вы, со своей стороны, имеете вполне определенные обязанности по отношению к закону. Будем вести себя в соответствии с этим.
   Такой отповеди, судя по всему, Ираида Павловна давно не получала. На мгновение она растерялась. Я постарался помочь ей.
   - Ираида Павловна, в вашем доме, судя по тому, что нам известно, совершена кража: согласитесь, пропажу такой ценной и редкой вещи иначе объяснить невозможно.
   Получилось совсем уж никуда.
   - В нашей семье, - раздельно четко произнесла Всеволожская, - никогда не было и не могло быть вора!
   - Я этого и не утверждаю...
   - Давайте к делу, - перебил меня Яков. - Вспомните, кто мог знать, что шпага отдана вам на хранение, кто бывал у вас с этого момента, случались ли какие-то особые обстоятельства, удобные с точки зрения похитителя: пожар, ремонт, протечки, например, ваше долгое отсутствие. Вы поняли меня?
   - Во-первых, я не говорила никому о том, что шпага находится у меня. Порой я и сама не помнила об этом. Недавние печальные события, - она потрогала уголком платка краешки глаз, - которым всего полгода...
   Мы помолчали, вдова изящно пошмыгала носом, высморкалась.
   - Значит, это известно было лишь вам?
   - Знала, конечно, Глаша. Знали сын и его жена Елена. Но они живут отдельно. Сама я нигде не бываю, квартира поставлена на охрану, к тому же в ней всегда кто-нибудь есть: или я, или Глаша. Нас никто не навещает люди забывчивы. Раньше в нашем доме, когда был жив Мстислав, не умолкал телефон, всегда - с утра и до глубокой ночи - были гости, был шум и танцы, дружное застолье, а теперь...
   Мне показалось, что она хочет сказать: а теперь, кроме таких вот посетителей, вроде вас, никого не дождешься.
   - В общем, я даже не представляю, как могла пропасть эта злосчастная шпага. Даже если бы кто-то посторонний проник в квартиру, здесь нашлись бы вещи более ценные, - это она сказала с гордостью.
   - Действительно, - согласился Яков, - в этой истории очень много непонятного. - Он помолчал. - Скажите, Ираида Павловна, сын, конечно, бывает у вас? Нам бы хотелось с ним побеседовать.
   - Бывает. Не так часто, как хотелось бы одинокой, стареющей матери...
   - Ясно.
   - Нет, нет, он хорошо, заботливо относится ко мне. Раньше ему было трудно содержать семью и помогать матери. Теперь его дела значительно поправились, и он имеет возможность поддерживать меня материально - у него хорошая работа.
   - Где они живут?
   Она сказала адрес и обеспокоенно спросила:
   - Надеюсь, вы имеете в виду круг его знакомых, а не его самого?
   - Безусловно, - кивнул Яков. - Покажите нам, пожалуйста, футляр от шпаги - она ведь, я понял, была в футляре?
   - Глаша! Достань футляр от шпаги профессора. Он там же, на антресолях.
   Я вышел в прихожую, прошел в коридор, где Глаша уже раздвигала стремянку, и предложил ей свою помощь.
   - Ни к чему, - отрезала она, - сами пока справляемся. А чего у нас там сложено, никому не касаемо.
   Ну и семейка, честное слово!
   Глаша тяжело взобралась на лестницу, защелкала тугими шпингалетами, распахнула дверцы антресолей. Помолчала, что-то передвинула, чем-то загремела.
   - Нету! - злорадно крикнула она в глубину шкафа.
   Ираида Павловна, профессор выскочили в коридор. Яков уже стоял за моей спиной.
   - Чего нету? Глаша, ты что ищешь?
   - Чего сказано - коробку от сабли вашей. Справа всегда лежала. Вчера я на нее зонтики зимние клала - сами наказывали. Теперь нету.
   - Да чего нету? - ломая руки, вскричала "графиня". - Зонтиков?
   - Коробки нету, - злым басом бухнула Глаша.
   - Кто был у вас вчера? - резко спросил Яков, задрав голову.
   - Никто. Сами с хозяйкой в кино выходили. А гостей у нас после поминок и сороковин не бывало.
   - Да, да, - подтвердила взволнованная новой неприятностью Ираида Павловна. - Мы были в кино. Павлик достал нам билеты на премьеру.
   - Он тоже ходил с вами? - спросил я.
   - Нет. Только дождался нас у кинотеатра и передал билеты. У него свои дела, свои интересы.
   - Как сказали бы Брокгауз, Ефрон и Егор Михайлович, осмотр места происшествия может дать самые неожиданные результаты, - проворчал Яков, садясь в машину. - Что и случилось. Твое мнение, Сергей?