Гусев Валерий Борисович. Три кило веселья

   Мы с ними и в школе не дружили, а теперь вообще старались друг друга избегать. По всяким причинам. Но до прямых схваток пока не доходило. К счастью. Ребята они были крепкие, а Шаштарыч занимался всякими восточными единоборствами, по корту с ракеткой бегал и фитнесы какие-то принимал.
   Как он стал Шаштарычем, я не заметил. В первых классах его, по фамилии Каштанов, звали Каштанкой. Потом Каштанка незаметно переделалась в Шаштарку, ну а где-то в восьмом классе Шаштарка стала Шаштарычем. Тогда же к нему прилипли и Лиса Алиса с Котом Базилио. Кот Базилио еще какое-то время человеком был. И учился неплохо, и мореплавателем хотел стать, клеил модели всяких кораблей, мечтал какой-нибудь остров открыть в далеком океане. А вот когда к Шаштарычу прилепился, совсем другим стал. Он уже мечтал не острова открывать, а морским разбоем заняться. Лихое пиратство стало его мечтой.
   Вот они и пиратствовали. В младших классах. Отбирали у малышей мелочь на завтраки, мобильники, хорошие авторучки. Правда, делали это незаметно, тайно, запугав первоклашек своими угрозами. Первоклашки и так всего боятся, а тут такие злодеи.
   Правда, один раз прокололись. В один прекрасный день в школу заявился старший брат одного первоклашки, студент института физкультуры, боксер и борец, со своими товарищами. Они вывели Шаштарыча и его «адъютантов» на наш стадион и, ничего не выясняя, «поиграли с ними в футбол». Без мячика.
   С тех пор Шаштарыч и Ко присмирели, но, наверное, своих гадостей не прекратили. Уж очень заманчиво среди слабых себя сильными ощущать.
   Я, когда с нашим адмиралом познакомился, все чаще стал задумываться: почему так - один пацан берется за оружие и смело воюет со страшным и взрослым врагом, а другой пацан, из той же страны и тех же лет, воюет не с врагами, а с малышами, беззащитными и робкими?
   …Водитель джипа, едва выехав за ворота, резко газанул и, промчавшись мимо нас, чуть не окатил нас грязной водой из лужи. Я еще не успел выругаться, как Лешка взмахнул ему вслед рукой, будто бросил вдогон камень.
   Джип с визгом, словно заорал от злости, затормозил. Водитель выскочил и решительно направился к нам. Мы не дрогнули. Мы давно поняли, что хамов не надо бояться - их надо ненавидеть.
   Водитель подошел вплотную и навис над нами. Лицо его было свирепое, но показалось мне знакомым. Алешка первым узнал его и небрежно бросил:
   – Хай, Степик!
   Водитель вздрогнул и растерялся:
   – Это вы?
   Да, это мы, а это он. Бывший папин сотрудник, бывший майор милиции по фамилии Степик. Папа очень им гордился, и Степик часто бывал у нас дома. А потом он женился и родил сразу двоих детей. Ну, не сам, конечно, родил, а его жена. И он ушел из милиции в частную охрану, потому что там больше платили. И после этого в нашем доме мы его не видели. Папа такие вещи не прощает.
   – Извините, парни, - попросил прощения Степик. - Я вас не узнал.
   – А других можно, да? - непримиримо спросил Алешка.
   – Случайно получилось. - Степик оправдывался, как виноватый пацан перед строгим отцом. - Расстроился. Подвезти вас?
   – Не стоит, - холодно сказал Алешка. - Будьте здоровы.
   Мы повернулись и пошли.
   – Сергею Александровичу - мой привет! - крикнул нам вслед Степик.
   Алешка отрицательно помотал головой, не оборачиваясь.
   А Степик так и стоял, провожая нас взглядом.
   Мы опоздали так безнадежно, что на школьном крыльце нас встретил сам директор - бравый полковник в отставке Семен Михайлович.
   Я уже рассказывал как-то, что он стал директором нашей школы, когда вышел в отставку. И, конечно, свои командирские навыки перенес на воспитание детей. Офицерскими методами. Он был строг и грозен, но справедлив. Ненавидел ложь, трусость и предательство. Но почему-то считал, что главное в учебном процессе - это дисциплина.
   – Из разгильдяя, - говорил он, взмахивая рукой, будто в ней была острая сабля, - никогда человека не получится. Любой дисциплинированный оболтус надежнее в бою, чем разгильдяй-отличник. Отставить разговоры!
   Мы (и наши педагоги) его побаивались, но любили. Главное - он был справедливый человек.
   Директор стоял, уперев одну руку в бок, а другой подкручивал длинный колючий ус.
   – Мне кажется, - сказал он, - что братья Оболенские не любят приходить в школу вовремя.
   – Не любят, - вздохнул Алешка.
   – У них не получается, - вздохнул и я.
   – Я вас прощу еще раз, если вы решите мне одну проблему.
   – Хоть две, - щедро пообещал Алешка.
   Это он умеет: две проблемы решит, но еще двадцать добавит.
   – Излагайте, Семен Михайлович, - поторопил я директора. - А то мы и ко второму уроку не успеем.
   – Излагаю. Через неделю празднуем День родной школы.
   – Клево! - согласился Алешка.
   – Не простой День, а юбилейный! Тридцать лет!
   Я демонстративно взглянул на часы над дверью.
   Семен Михайлович намек понял и успокоил нас:
   – Эту проблему я решу. А вы - мою, вернее - нашу общую. Попросите своего отца, уважаемого Сергея Александровича, чтобы он выделил нам на торжественный вечер какого-нибудь героя из своих рядов. С орденами и медалями. Чтобы он наш личный состав поприветствовал и заразил своим примером.
   – А сам Сергей Александрович вам не подойдет? - ревниво спросил Алешка. - С орденами и медалями?
   – Не подойдет, - вздохнул директор и выпустил из пальцев свой ус. - Он в прошлом году у нас уже засветился.
   – Хорошо, - сказал я. - Мы его уговорим.
   – За отличное поведение в четверти. - Алешка выставил свое условие. Семен Михайлович вздохнул и согласился.
   После уроков Алешка ждал меня во дворе школы. Спрятавшись от моросящего дождика под облетевшей березкой.
   – Давно здесь сижу, - безмятежно сообщил он. - Меня Мишка из класса выгнал.
   Мишка - это учитель физики Михаил Иванович Потапов. Он сейчас заменяет в Алешкином классе заболевшую училку. Этот физик довольно молодой, но вредный. Мы называем его то Потапычем, то Мишкой. Он об этом знает и почему-то злится. Он вообще все время злится. С ним лучше не связываться. Сам из себя весь толстый и сонный. Но все видит и замечает. А видит только плохое, а хорошее не замечает. Я один раз все цветы в классе полил, так он даже не похвалил. Сказал только: «Надо цветы поливать, раз уж взялся, а не пол и не подоконники». В общем, не очень мы его любили.
   – Что ты натворил? - спросил я Алешку.
   – Как раз ничего. - Он поежился от холодной капли, попавшей ему за ворот. - Правда, Дим, ничего.
   В самом деле - ничего. Он всего лишь тихо и мирно уснул за своей партой. А когда Потапыч сердито разбудил его, Лешка не сразу врубился и недовольно проворчал, напевая:
   – Мишки спят, и книжки спят…
   Потапыч, естественно, принял это на свой счет. Потому что иногда и сам задремывал за столом во время урока.
   Оказавшись за дверью класса, Алешка пошел за правдой к директору.
   – Нет уж, - Семен Михайлович отложил кроссворд и шлепнул ладонью по столу, - за опоздание я вас отмазал, а спать на уроках мы не договаривались. Кругом!
   Тогда Алешка наврал ему, что нам всю ночь не давали спать папины сотрудники. Они приехали к нам перед опасной операцией и всю ночь ее обсуждали.
   – Во весь голос, - вдохновенно врал Алешка. - Да еще всеми своими медалями звенели. И кортиками.
   – Вот-вот! - обрадовался Семен Михайлович. - У вас этих медалистов и орденоносцев в квартире полно. Неужели для родной школы хоть одного не найдете?
   – Если папа узнает, что меня выгнали из класса, конечно, не найдем!
   Семен Михайлович вздохнул:
   – Не узнает… Отмажу.
   Мы пошли домой. Пообедали. Помогли маме по хозяйству. Так здорово помогли, что она не выдержала и прогнала нас из кухни. Тогда мы сели за уроки. Каждый на свою тахту…
   На самом интересном месте меня разбудил мамин голос:
   – Интересно мне: что вы будете делать ночью? Подъем! Папа пришел, пошли ужинать.
   За ужином мы насели на папу. И он сразу нам отказал, потому что почувствовал подвох. Он так и сказал:
   – Хорошие оценки добываются трудом. А не папиными сотрудниками. Нет у меня свободных героев, все заняты.
   Тут как раз позвонил Семен Михайлович.
   Папа пошел в кабинет к своему телефону, а мы, конечно, к «своему» - параллельному, в прихожей.
   – Приветствую вас, Сергей Александрович, - сказал директор. - Ребята передали вам мою просьбу? Как вы на нее отозвались?
   – Никак, - спокойно ответил папа. - Нет у меня свободных людей. Пускай сами ищут.
   – Как это нет? - обиделся директор. - А кто же у вас вчера звенел всю ночь медалями и бокалами?
   – Откуда информация? - осведомился папа.
   – Из первоисточника.
   – Старшего? Младшего? Впрочем, это неважно. Обоим влетит.
   И тут Семен Михайлович нас предал. Или выдал:
   – Добавьте им и от меня лично. Они все время опаздывают к первому уроку. К тому же Алексей уснул сегодня прямо на занятиях. Чуть под стол не свалился.
   – Я привлеку их к ответственности, - сухо пообещал папа, попрощался и положил трубку. Мы - тоже. И шмыгнули в свою комнату.
   Папа вышел из кабинета. Поманил нас пальцем. И сказал:
   – Врать можно только в одном случае. Знаете, когда?
   – Знаем, - буркнул Алешка. - Когда Родина в опасности.
   – Умница, - похвалила его мама, входя в комнату. - Наша Родина всегда в опасности. А зачем ты штаны снимаешь, отец?
   – Я не снимаю, я ремень вытягиваю. - Он огляделся. - А где твои дети?
   Мамины дети уже давно заперлись в ванной.
   – Фиг с ними, Дим, - сказал Алешка. - Сами найдем героя с орденами.
   – И с кортиком, - сказал я.
   – Умница, - маминым тоном похвалил меня Алешка. - Мы адмирала в школу приведем. Нужно только номер его квартиры узнать.
   – А вдруг он не захочет?
   Тут папа постучал в дверь:
   – Выходите! Я вас пальцем не трону. Видеть вас не могу.
   – А зачем тогда выходить? - спросил я из-за двери.
   – А ты в штанах? - спросил из-за двери Алешка, с недоверием в голосе.
   – Он в плаще, - послышался мамин ответ. - Его на работу вызвали.
   Я отщелкнул задвижку, и мы вышли.
   – А что случилось, пап?
   – Большая неприятность, - сказал папа, обуваясь. - Ограбили выставку старинных орденов. Я поехал.
   – Пап, - спросил его вслед Алешка, - а какая квартира у адмирала?
   – Маленькая, - ядовито ответил папа, и дверь за ним захлопнулась.
   Чем больше я узнаю Алешку, тем больше ему удивляюсь. У него много удивительных качеств. А всего удивительнее - его энергия. Он никогда ничего не откладывает. Я имею в виду, конечно, те дела, которые его интересуют. Мама, само собой, может всю неделю напоминать ему поработать пылесосом. «Щас, щас», - бодро отвечает Алешка в понедельник. И в среду. «Щас, щас», - и в субботу. То же самое и с уроками («щас, щас»). Но если дело его зацепит, тут Алешку не остановишь.
   Едва за папой хлопнула дверь, Алешка ринулся в его кабинет. И начал листать папин «Ежедневник», там, где телефонный алфавит.
   – Во, Дим! - ткнул он пальцем. - Курочкин! Звоним!
   Я набрал номер, Алешка выхватил у меня трубку. Я тоже к ней ухом прижался.
   – Приемная генерала Курочкина, - раздался приветливый, но строгий женский голос, наверное, секретарши.
   – Адмирала Курочкина, - поправил ее Алешка. - Позовите мне адмирала.
   – Нет у нас никаких адмиралов, - отрезала секретарша. - Одни генералы. - И положила трубку.
   Алешка в удивлении похлопал глазами. Как мама, пощелкал длинными ресницами.
   – Дим, так он кто? Адмирал или генерал?
   Я взял «Ежедневник», прочел вслух:
   – «Генерал Курочкин В.И.». Понял?
   – Понял! - воскликнул Алешка. - Он все наврал, значит? Никакой он не адмирал, а всего только генерал какой-то! А еще с кортиком!
   Я сунул ему под нос «Ежедневник»:
   – Пониже посмотри. Там еще один Курочкин есть. Может, подойдет тебе… С кортиком…
   Алешка смущенно хмыкнул и стал набирать номер адмирала.
   – Здравия желаю, товарищ адмирал! - заорал он в трубку. - Капитан Оболенский на связи!
   – Слушаю вас внимательно, товарищ капитан!
   – Мы хотим вас проведать. - Алешка не стал «дипломатничать».
   – Жду вас на борту! Высылаю за вами шлюпку! - был краткий, но не совсем ясный ответ.
   Алешка положил трубку и скомандовал мне:
   – Полный вперед! Залезай в шлюпку!
   Квартира у адмирала и правда была маленькая. Однокомнатная. Но очень интересная. Она была похожа на капитанскую каюту боевого корабля.
   У стены стоял, привинченный к ней, металлический столик. В углу - странный кожаный диванчик на стальных ножках. Возле окна - старинный барометр в деревянном корпусе. Он показывал своей затейливой, в виде якоря, стрелкой «Великую сушь», хотя за окном вовсю шел великий дождь. Рядом с барометром - настоящий дубовый штурвал, морской бинокль в кожаном футляре. А на подоконнике, в стеклянном ящике вроде аквариума, замер стремительный боевой корабль «Грозный».
   – Это последний крейсер, которым я командовал, - с тихой гордостью и немного с грустью объяснил адмирал. - Красив?
   Еще бы! Плавные линии корпуса, грозные орудийные башни, хищно нацеленные пулеметы… Хоть сейчас в яростный морской бой.
   – А диванчик и столик я взял на память из своей каюты, когда меня списали на берег. Кстати, «Грозный» тоже списали в тот же год - устарел дружище.
   – А на вид как новенький, - посочувствовал Алешка. - И вы тоже.
   Адмирал рассмеялся и стал накрывать на стол.
   – А почему ваш барометр во время дождя «сушь» показывает? - спросил я.
   – О! Он у меня уникальный. Он предсказывает погоду заранее, за двое суток. «Сушь» наступит послезавтра.
   – А он тогда покажет «Великий дождь»? - догадался Алешка. - А когда все небо за облаками, он показывает «Очень ясно»?
   Адмирал опять рассмеялся и пригласил нас к столу.
   – У меня вдруг конфеты нашлись, - объявил он. - Я, наверное, сам от себя их спрятал. Очень сладкое люблю. - Тут он немного задумался. - Наверное, потому что в детстве как следует конфет не наелся. Да и не только конфет. Я ведь на войну в двенадцать лет пошел. Даже немножко раньше. Вон какой орел был юный Курочкин. - И адмирал кивнул на снимок на стене.
   На этом снимке, на палубе катера, возле пулемета стоял мальчишка с озорной улыбкой, в черном бушлате и бескозырке, ленточки которой трепал морской ветер.
   – А воевать-то я начал на суше… 22 июня 1941 года…
   – На этом катере? - спросил Алешка.
   – Нет, что ты! Я до этого катера полстраны пешком прошел. По оккупированной территории, как говорится, у немцев в тылу.
   Алешка придвинулся к нему и попросил:
   – А вы расскажите, а? Нам полезно будет, как папа говорит.
   Адмирал как-то засмущался, засуетился немного.
   – Да что уж рассказывать… Лучше уж… почитаю. Я по вашему совету, Алексей Сергеич, и правда книгу начал писать. Не знаю уж, что получится. Хотите начало послушать?
   – А то! - сказал Алешка.
   – Только я ее пишу как бы не от себя. Про себя как-то писать неловко. Я вроде как про Егорку Курочкина пишу. «Мальчик на войне» называется.
   Адмирал выдвинул ящик стола и достал стопку исписанных страничек.
   – Ну, не обижайтесь, - сказал он смущенно. - Я книгу первый раз в жизни пишу.

Глава III

   «МАЛЬЧИК НА ВОЙНЕ»
   «Отец Егорки Курочкина был моряком-подводником. Его боевая подводная лодка базировалась под Мурманском, на Баренцевом море. А дядя Егорки служил военврачом на пограничной заставе в Белоруссии.
   Егоркина мама работала учительницей, и отпуск у нее был почти все лето. И было решено: они все втроем - мама, Егорка и младшая его сестренка Лялька - поедут сначала навестить дядю на заставу, а потом отправятся к отцу, на Балтику. «Покататься» на подводной лодке.
   Прошлым летом Егорка уже был на военно-морской базе, где служил отец, и хорошо помнил этот порт за железными воротами, со звездой, где вдоль причалов будто спали военные корабли - торпедные катера, и тральщики, и эсминцы, и подводные лодки. Они лениво лежали на гладкой воде, отражаясь в ней стремительными корпусами, радиомачтами, грозными башнями с длинными жерластыми орудиями.
   Над кораблями громко и скрипуче кричали чайки, всюду раздавались гудки и свистки, звенели якорные цепи. Такая была красота! Так пахло морем и свежей краской на бортах кораблей! Так блестело солнце на зеленой воде! И развевались на мачтах флаги!
   А папина подводная лодка была похожа на всплывшую из глубин сказочную рыбу. Сердце замирает - представить себе, как она бесшумно скользит в глубине холодного мрака бездонного моря…
   Но сначала - на заставу. Там веселые пограничники в зеленых фуражках, остроухие улыбающиеся овчарки, статные кони и даже маленький командирский броневик, который прячется в земляной норе, готовый выскочить по боевой тревоге и открыть огонь из своего пулемета.
   …От станции до заставы они ехали ночью в кузове грузовичка, сидя на ящиках с консервами. Дорога шла лесом, была ухабистая и петлистая. По бокам ее стояли разлапистые ели, тянулись к машине своими колючими лапами, скребли по бортам, будто хотели ее задержать. Над дорогой раскинулось звездное черное небо…
   Добрались до заставы почти под утро. Дядя Лева расцеловал маму, обнял Егорку, взял на руки уснувшую Ляльку и отвел их в маленький домик, где они сразу же, уставшие с дороги, легли спать.
   А на рассвете проснулись от страшного грохота. За окном, в чуть светлеющем небе, вспыхивало, гремело, вставали черно-красные кусты взрывов. Стены домика вздрагивали. На столе тонко звенела ложечка в стакане.
   Сестренка громко плакала, бледная мама одевала ее. Распахнулась дверь - в нее пахнуло гарью и сгоревшим порохом. Еще громче загремели разрывы, и стала слышна близкая автоматная стрельба.
   Вбежал командир заставы, с автоматом в руке, с перевязанной наспех головой - сквозь бинт проступали алые пятна.
   – Быстро! - крикнул он. - Собираться! Это война!
   Было 22 июня 1941 года…
   Возле дома стояла «полуторка», фырчала мотором. Та самая, на которой они приехали. В кузове сидели испуганные женщины и плачущие дети. Чуть в стороне, уткнувшись в дерево, чадил, изредка выбрасывая язычки пламени, маленький командирский броневик.
   Егорка передал Ляльку в протянутые из кузова руки, помог забраться маме и влез сам. Машина рванулась и понеслась, подпрыгивая и кренясь, меж черных воронок и вспыхивающих разрывов.
   Она уже вырвалась из-под обстрела и мчалась лесной дорогой, когда из-за деревьев выскользнула тень самолета с крестами на крыльях и от него отделилась стайка черных бомб…
   Егорка очнулся в стороне от дороги, под деревом. Все тело болело от удара об землю. Было тихо. Только звенело в ушах. Бой на заставе кончился. Слышались только отдельные выстрелы да короткие очереди автоматов.
   Машины на дороге не было. Вместо нее была громадная яма да разлетевшиеся по обочинам двигатель и дымящие тлеющей резиной колеса. И ничего больше, одни щепки. Никого не осталось в живых.
   Егорка встал, заплакал и пошел. Пошел… к папе, куда-то под Мурманск. От самой границы. Больше ему идти было некуда…
   Он шел уже долго. Маленький, уставший, охваченный страшным горем. Дорога была пуста, но по обе ее стороны и впереди все время гремело, слышались пулеметные очереди, одинокие выстрелы из винтовок, разрывы гранат.
   Переночевал Егорка, скорчившись в клубочек, под корнями вывороченной взрывом ели; нагреб туда прошлогодних листьев, нарвал травы. Всю ночь он вздрагивал от холода, страха и горя.