Мы разлеглись в шезлонгах под ярким небом в ожидании появления вражеских самолетов, играя в шахматы, в скат и без умолку болтая о чем угодно, лишь бы убить время, облегчить муки от пытки ожиданием. Ульрих уединился и что-то писал, не позволяя никому заглянуть ему через плечо. Вернер сидел рядом со мной, а по другую сторону лежали, как обычно вместе, Фогель и Майер 2-й.
   – А эта парочка. Они вообще нормальные? – тихо спросил я.
   – Думай как хочешь, – ответил Вернер. – Кроме кроватей и зубных щеток, у них больше нет никаких личных вещей. Один фотоаппарат на двоих, одна машина, одна зажигалка. Они читают одни и те же книги, рассказывают одни и те же истории. У них одинаковые звания. Ребята всегда летают вместе, одержали одинаковое число побед в боях, и оба совершенно не интересуются женщинами. Каждый несколько раз спасал жизнь другому, и я уверен: если одного вдруг убьют, другой этого не переживет. Между прочим, это лучший пример дружбы. К тому же они превосходные летчики.
   Никто не знал, когда и как Фогель и Майер 2-й так сдружились. Кто-то услышал о Майере 2-м в летной школе, поскольку он был в некотором смысле знаменитостью люфтваффе. История его звучала так: несколько лет Майер 2-й работал механиком, но самой заветной его мечтой было стать летчиком. Эта мысль не давала ему покоя. Достичь цели официальным путем Майеру казалось нереальным, поэтому он тайно стал практиковаться на самолетах, стоявших на запасном аэродроме, учась взлетать, вести машину на высоте и садиться. За год Майер отлично изучил многочисленные кнопки и рукоятки и даже мог управляться с ними во сне, когда он летел высоко в небе. Наконец пришло время, когда Майер 2-й почувствовал себя во всеоружии. Он взлетел и стал осторожно кружить над аэродромом. Друзья, собравшиеся на поле и следившие за его смелыми действиями, затаив дыхание, ожидали катастрофы. Они слышали о таких случаях, но до сих пор ни одному из этих сумасшедших не удавалось остаться живым. Более того, Майер 2-й вбил себе в голову, что должен полететь без парашюта. Его ноги на рычагах руля направления свело судорогой, от ужаса пот тек ручьями, мокрые руки вцепились в штурвал и рычаг газа. Внизу он разглядел крохотные группки приятелей и вдруг увидел рядом другой самолет. Пилот отчаянными жестами призывал его прыгать. Майер 2-й так испугался, что рычаги руля направления едва не выскользнули у него из-под ног. Тогда он поспешно посмотрел вперед.
   «Спокойно», – подумал он и громко выкрикнул:
   – Я обер-ефрейтор Майер 2-й! Я буду держать себя в руках! Спокойно!
   Майер 2-й кричал до тех пор, пока у него на глазах не выступили слезы. Но этот маленький монолог его успокоил и придал решимости, чтобы выполнить самую сложную часть полета. Он медленно толкнул рычаг газа вперед, готовясь к посадке. Самолет стал снижаться. Майер 2-й осторожно повернул влево и стал по нисходящей спирали кружиться над аэродромом. Земля начала стремительно приближаться. Бросив один взгляд на спидометр, а другой на положение машины относительно земли, Майер 2-й отчетливо понял, что через несколько секунд смерть для него станет реальностью. Самолет летел всего в нескольких футах над травой – как раз на расстоянии, равном глубине могилы. Прямо перед тенью машины на ее пути мчался испуганный заяц.
   Майер 2-й выключил моторы. Вокруг стало очень тихо, и тут он сделал самую умную вещь в своей жизни: аккуратно потянул штурвал на себя. Машина тяжело плюхнулась на землю, подскочила, словно вальсируя, описала полный круг, развернулась в противоположном направлении и замерла, как в финале арлекинады.
   Майера 2-го отправили к «отцу Филиппу» на гауптвахту, чтобы он охладил там свой пыл, посидев шесть долгих недель на воде и хлебе, развлекая себя чтением на выбор Библии или «Майн кампф». После того как Майер выдержал все это, его отправили в королевство его снов – в летную школу. И теперь он считался одним из самых выдающихся пилотов эскадрильи.
   Вернер вдруг расхохотался. Летчики дружно вскочили со своих шезлонгов и торопливо повернулись спинами к проходившему мимо коту, чтобы их взгляды не встретились с глазами этого знамения беды. Когда животное проследовало вдоль ряда шезлонгов, разгорелась горячая дискуссия по поводу предчувствий и суеверий; каждый стремился выговориться. Ульрих относился, пожалуй, к самой несерьезной категории спорщиков. Он не любил число тринадцать и клялся, что никогда не полетит в пятницу, если она выпадет на тринадцатый день месяца, потому что тогда его обязательно убьют. Помню, однажды вечером мы с ним искали, где бы нам остановиться на ночлег, и в конце концов нашли гостиницу, в которой свободным был только тринадцатый номер. Так потом Ульрих взял клочок бумаги, написал на нем «12А» и прикрепил к нашей двери.
   Самый старший из нас страдал от суеверий гораздо сильнее. Он уже достаточно налетался, и его нервы превратились в лохмотья. Когда все было хорошо, он просто стучал три раза по дереву. Со временем привычка довела парня до того, что едва ли минута его жизни проходила без этого ритуального постукивания. И я представил себе, что тоже могу дойти до этого. Любая мысль, содержавшая хотя бы толику неприятного, которая приходила ему в голову, вызывала у него чувство, что она непременно должна превратиться в мысль самую добрую. Это желание проявлялось по сто раз на дню. Он заставил себя поверить, что все зависит от постукивания, поэтому, кроме компаса, сигнальных ракет и цветастого мешочка, который пристегивался к ноге, всегда носил с собой кусочек дерева.
   Нечто подобное замечалось и в других пилотах. Но всех без исключения больше всего подавлял характер одного механика. Все избегали самого этого человека и его взгляда, хотя он был прекрасным парнем и знал свою работу так же хорошо, как любой, кто давно был связан с авиацией. Около года назад выяснилось, что этот механик обладал даром ясновидения, способностью заглядывать в будущее. Тогда он тайно несколько раз предупредил двух летчиков, что вскоре им придется выпрыгивать из самолета с парашютом, но они не прислушались к его словам и разбились. Несколько недель спустя этот странный парень указал на одного из пилотов со странным замечанием: «Он следующий». И тот действительно стал следующим погибшим в воздушном бою. Это событие означало, что теперь для всех покоя не будет. Летчики окружили механика, чтобы узнать, кому было суждено стать «следующим». Добрый парень смутился и сначала отказывался отвечать, но ребята так сильно надавили на него, что ему пришлось согласиться. «Побереги себя, Роберт!» – сказал он одному пилоту, вдруг замолчал и стал пристально смотреть в глаза другому, пока тот, покрасневший, с учащенно забившимся сердцем, в смущении не отвел взгляд в сторону.
   Роберт погиб, а второй летчик по-прежнему был с нами. Эта единственная ошибка, однако, не поколебала общую веру, и только ужас при мысли получить смертный приговор удерживал ребят от дальнейших расспросов своего загадочного товарища. Кое-кто из летчиков все же попытался потом поговорить с ним за выпивкой, но механик с тех пор не проронил ни слова насчет предсказаний. Тем не менее я чувствовал, что рано или поздно тоже обращусь к нему, и уже прикидывал в уме, как вытянуть из него секретную информацию.
   «Готовность номер один! – вдруг загремел громкоговоритель. – Эскадрилья, на взлет!»
   Мы бросились по своим машинам и через минуту уже были в воздухе. Неподалеку от Амьена на пяти тысячах метров ревели тяжелые бомбардировщики. Нас было тридцать, впереди летела почти сотня четырехмоторных самолетов неприятеля, а выше в лазурном небе могло оказаться во много раз больше вражеских истребителей. Наши двигатели работали на полной мощности. Мы пытались настичь соединение англичан и на несколько миль обогнать его. Мотор моего самолета был старым, я стал отставать, поэтому мне пришлось развернуться навстречу бомбардировщикам раньше других. Нашей целью были вражеские летчики, мы должны были атаковать их спереди. Я действительно слишком рано развернулся. Мои товарищи, от которых я отставал, оказались совсем далеко. Сложилась неприятная ситуация, поскольку неприятель мог обрушить весь свой огонь на меня одного, на единственный истребитель, приготовившийся к атаке.
   В моем прицеле появился тяжелый бомбардировщик. Он стремительно рос, становясь все больше, пока не занял все пространство. Я выстрелил, и в следующее мгновение столкновение с гигантом показалось мне неизбежным. Изо всех сил ударив ногами по рычагам руля направления, я обеими руками толкнул штурвал вперед – трюк, который мог стать спасением, поскольку мой самолет полетел вертикально вниз на той же скорости, на которой я пошел в атаку. Еще один толчок, поворот штурвала – и я вышел из пике. Позади бесчисленные следы снарядов американских зениток образовали своеобразную защитную стену, похожую на грозовую тучу с градом и порванными кружевами пара. Ни одного из наших самолетов не было видно. Английские истребители, должно быть, во время атаки свалились на них сверху и рассеяли эскадрилью. Поскольку я летел один, меня не заметили. С тревогой я огляделся по сторонам в поисках хотя бы одного товарища, с кем можно было бы объединить силы. Два американских истребителя спикировали вниз. Оценив цель, я понял, что они пересекут линию моего огня, но в самый последний момент перед тем, как нажать на гашетку, увидел на их крыльях знакомые кресты. Но наши летели очень быстро, и моя машина никак не могла угнаться за ними.
   Темное вертикальное облако дыма застыло в небе. Я пролетел рядом с ним и посмотрел вниз: оно разорвалось, когда сквозь него пролетел фюзеляж пикирующего «Спитфайра». В эти считаные секунды решилась судьба человеческой жизни, я никак не мог оторвать взгляд от загоревшегося самолета. Я надеялся, эта мысль мучила меня, что англичанин смог выпрыгнуть с парашютом. Наконец на фоне мрачного ландшафта раскрылся маленький белый грибок. Увидев, что фортуна улыбнулась летчику, я направил свой самолет к нему, чтобы поприветствовать и пожелать удачи. Я облетел вокруг маленькой, неуклюже висящей под куполом парашюта человеческой фигурки и помахал рукой.
   Перед тем как повторить этот маневр, я оглядываюсь. Круги на крыльях и стволы орудий снова глядят на меня сверху. «Спитфайры»! Страшная картина буквально парализует меня. Орудия выплевывают сверкающую пламенем сталь, которая пробивает мой самолет от носа до хвоста. Показалось, будто огромный великан ударил по нему кулаком. Я намертво вцепляюсь в штурвал. Мое сердце останавливается, я не могу дышать. Наклонившись вперед, я смотрю на приборы. Тонкие стрелки дружно дрожат в такт. Вдруг они неожиданно поворачиваются вместе – высотомер влево, указатель скорости вправо; это означает, что самолет потерял управление. Какая досада! Снова адский рев и страшный толчок. Я рву штурвал на себя и несусь вертикально вверх в свободном полете! Моя левая рука толкает рычаг газа вперед, и раненая железная птица на полном ходу взмывает в небо. Я кручу головой во все стороны. Вражеский самолет еще висит у меня на хвосте и продолжает стрелять. Но когда он бросается вслед за мной по моей восходящей спирали, его пули ложатся ниже, отставая на долю секунды. Я понимаю, что автоматически поступил правильно. Хотя английский самолет, наверное, мощнее, но отстает от меня из-за отдачи своих орудий. Мы еще круче забираемся вверх, совершая все более резкие виражи. Каждый из нас решает выжать из своей машины все возможное. Томми тоже отлично понимает, что решить исход боя должна высота. Победит тот, кто в конце концов окажется выше противника и сможет загнать его вниз.
   Мой комбинезон насквозь пропитался потом. Мокрые ладони соскальзывают со штурвала. Пот заливает глаза, течет по носу и губам.
   «Держи машину! – говорю я себе. – Держи ровнее!»
   Я собираю всю свою нервную энергию в борьбе за каждый метр высоты. Кто-то однажды сказал мне, что для того, чтобы на минимальной скорости добиться максимального подъема, обязательно нужно пользоваться закрылками. С затуманенным взглядом дрожащими пальцами среди многочисленных рукояток и рычажков я пытаюсь отыскать рычаг, управляющий закрылками. Англичанин по-прежнему висит у меня на хвосте, но вдруг позади него появляется немецкий самолет.
   – Говорит Вернер. Продолжай вращение! Не бросай! У меня кончились патроны.
   Оказывается, Вернер летит за англичанином без единого патрона, чтобы помочь мне! Я собираюсь с силами и снова пытаюсь найти рычаг управления закрылками, но вместо этого дергаю соседний. Моя машина падает. Похоже, это конец.
   Я опять быстро оглядываюсь назад, откуда вражеский самолет наседает на меня. Вернер висит у него на хвосте. Появляется призрачная надежда, что томми сам посмотрит назад и увидит стволы орудий неожиданного противника. Но он не оглядывается и по-прежнему старается привести в действие свое оружие, даже не подозревая, что его преследует немецкий самолет. Итак, англичанин медленно вырывается вперед. Он решил пока не стрелять, намереваясь нанести мне смертельный удар прямой наводкой. Я в отчаянии хватаюсь за все рычаги, но самообладание покинуло меня. Мне кажется, что нужно нажать правый рычаг, но это ошибка, и моя машина снова снижается. Слишком поздно! Нос медленно опускается, и самолет падает. Со мной все кончено; я сижу, ожидая пулеметной очереди англичанина, скорчившись в узкой кабине. «А вдруг задняя броня выдержит?» – вспыхивает в голове мысль. Я жду. Руки и ноги стали свинцовыми. Смотреть, как он выстрелит в меня, невыносимо. Но ничего не происходит. Секундная стрелка перед моими глазами безжалостно обегает круг. Кровь, моя кровь пронзительно звенит в ушах, словно слишком сильно натянутая скрипичная струна, которая может лопнуть, в любой момент, сейчас.
   – Стреляй! – кричу я. – Давай… стреляй!
   Но ничего не происходит.
   Внезапный сильный шум в наушниках. Я кручу головой. Впереди меня англичанин. Его самолет подбит и, вращаясь, падает. Вслед за ним по крутой спирали скользит Вернер.
   – Таран! – слышу я торжествующий голос. Это Вернер. – Я пошел на таран!
   Постепенно я понимаю, что произошло. Героический поступок друга спас меня: Вернер срезал хвост самолета неприятеля своим винтом. Я снова управляю своей машиной и медленно снижаюсь вслед за ним.
   – Пытаюсь приземлиться в Аббевилле, – говорит Вернер. – Ахтунг! Вернер вызывает Аббевилль. Освободить поле. Посадка без винта.
   Мы медленно снижаемся в направлении устья Соммы. Я лечу в нескольких метрах от Вернера чуть позади. Его самолет в плачевном состоянии. Винт оторвался, обшивка мотора, колпак кабины сильно повреждены, крылья погнуты. Кусок металла от английской машины зацепился за радиомачту. Мы спускаемся все ниже. В трех тысячах метров от нас лежит посадочное поле Аббевилля. Мы добираемся до плоского слоя облаков. Вернер пытается «опуститься» на него, так как хочет понять, на какой минимальной скорости сможет приземлиться, когда придет время, на аэродроме. В этот момент воздушный поток исчезает, и поврежденный самолет больше не подчиняется Вернеру. Он сбрасывает газ в нескольких ярдах[4] над облаками, и на скорости меньше трехсот километров в час машина отвесно падает в похожий на вату туман.
   Я снижаюсь рядом с Вернером.
   – Бесполезно! – кричит он мне в наушники. – Тут не до посадки. Я прыгаю!
   Когда мы выныриваем из облачной гряды, я все еще лечу рядом с ним и ясно вижу, как мой друг отбрасывает стеклянный колпак кабины, отстегивает ремни и встает, готовясь к прыжку. Затем я вижу, как он сползает с кресла, прижимается к фюзеляжу и падает, пока над ним не появляются шелковые волны парашюта. Поврежденная машина входит в штопор. Траектория ее падения становится все круче, пока, наконец, самолет не начинает лететь отвесно в бездну.
   Тем временем Вернер обнаружил, что он находится в довольно сложной ситуации. Нащупав кольцо парашюта, он вдруг понял, что задние ремни, к которым крепились стропы, соскользнули у него с плеч и его тело повисло в воздухе горизонтально. Но Вернер не мог приземлиться в таком положении, потому что сломал бы от удара позвоночник. Ведь даже с парашютом такое падение равнозначно прыжку со второго этажа дома.
   Вдруг Вернер расхохотался. Его левая рука бессильно повисла. Вероятно, он вывихнул ее, ударившись о фюзеляж своего самолета. Но это сейчас не особенно тревожило Вернера. В своем нынешнем положении парящего ангела он умудрялся любоваться раскинувшимся внизу видом и заслуживал восхищения. Но вскоре предчувствие беды стало усиливаться: его тело медленно, но безостановочно начало вращаться. Вцепившись в один из ремней, Вернер подтянулся, принял вертикальное положение и посмотрел вверх на шелковый купол парашюта. Несколько строп отцепились и свободно висели в воздухе. Край парашюта загнулся вверх. Мускулы Вернера напряглись, насколько это позволяла вывихнутая рука; затем он осторожно вернулся в горизонтальное положение, экономя силы для момента приземления.
   Его тело снова начало медленно вращаться, и через несколько секунд мой друг с ужасом увидел, что с каждым оборотом парашют становился все меньше. Казалось, он неминуемо упадет вместе с пилотом на землю в виде сморщенных бесполезных складок! В летной школе Вернер однажды видел, как человек приземлился без парашюта. Он упал всего с пятидесяти метров, подскочил вверх, словно резиновая кукла, и рухнул на землю – кровавое месиво внутри летного комбинезона. Но хуже всего был вопль товарища, ужасный вопль, вырвавшийся перед падением. Это врезалось Вернеру в память навсегда.
   – Нет, только не это! – пробормотал он дрожащими губами, снова изо всех сил подтянулся и принял вертикальное положение.
   Вернер взглянул вниз, где на огромном расстоянии простиралась земля. Казалось, она совсем не приближалась. «Моя рука должна выдержать, – подумал мой друг. – Я должен держаться прямо». Попытавшись поднять левую руку, он сразу понял, что это невозможно. Рука казалась чужой. Земля в своей неподвижности все так же лежала внизу.
   – Я должен это сделать! – крикнул Вернер, словно по-другому не мог заставить свое тело слушаться. Стиснув зубы, он считал секунды, которые медленно складывались в минуты: оставалось продержаться целую тысячу метров.
   Поля немного приблизились. На их зеленой поверхности поблескивали пятнышки и маленькие яркие звездочки. Во рту у Вернера пересохло. Голова гудела. Руки стали мокрыми и онемели. Постепенно он потерял интерес к собственной судьбе. Его воля и силы ослабли. Ремень стал постепенно выскальзывать из руки. Казалось, Вернер начал погружаться в глубокий сон. Он снова повис горизонтально, а купол парашюта медленно вращался и уменьшался. Наконец в глазах у него потемнело, боль и страх исчезли. Мой друг потерял сознание.
   Когда он пришел в себя, земля находилась в какой-то сотне метров от него и резко приближалась. Вернер подтянулся и поднял глаза. Купол парашюта стал совсем маленьким. Может быть, его ноги смогут выдержать удар? Но сколько людей до него надеялись на это, даже падая головой вниз!
   Прямо впереди виднелся стог сена. Вернер падал на луг. Он видел этот стог, когда земля приняла его.
   Вернер пролежал несколько минут в мягкой траве, невероятно изможденный, но радостный, хотя все его тело сильно болело. Ободранными до крови, онемевшими пальцами он нащупал сигарету и с трудом поднялся на ноги.

Глава 4

   Когда я приземлился, поисковый отряд уже ушел. Меньше чем через час они вышли на связь и сообщили, что Вернер с его томми целы и невредимы и уже находятся в пути. Моего англичанина с серьезными ранениями отправили в полевой госпиталь.
   «С серьезными ранениями», – пронеслось в моей голове. Картина боя опять всплыла у меня перед глазами: то мгновение, когда парашют англичанина раскрылся. Ведь я ждал, когда он раскроется. И все-таки томми был ранен! Это известие подействовало на меня так, словно кто-то рядом вдруг прикоснулся ко мне рукой и сказал: «Эй, парень! Ты ранил меня. Объясни, пожалуйста, в чем дело?» Что я мог ответить? Что это война? Что мы должны стрелять друг в друга, чтобы уничтожить врага? Или он предпочел бы назвать меня завоевателем?
   Я чувствовал, что от меня ждали ответа: не снисходительности, извинений или жалости, а выражения моего уважения. Я стал искать что-нибудь подходящее и нашел в своей казарме бутылку виски «Белая лошадь» и пачку сигарет «Нэви Кат», которые мне подарил один парень с подводной лодки.
   В летных ботинках я ступал по монастырской лестнице почти бесшумно.
   – Не входить, – прошептал санитар. – Сюда нельзя. Он умирает.
   Это был настоящий шок. Я взял себя в руки, но на мгновение замешкался. Возможно, мне действительно не следовало входить.
   Санитар упрямо стоял на моем пути перед маленькой дубовой дверью. Тогда я оттолкнул его в сторону и вошел.
   Над железной кроватью склонился священник. Казалось, он закончил службу и теперь ждал, чтобы закрыть глаза умиравшему человеку. Священник с удивлением взглянул на меня. Впрочем, по моему летному комбинезону, который я не снял, он мог понять, что мне здесь было нужно. Я застыл на пороге. Мой взгляд упал на бледное лицо англичанина, длинное молодое лицо девятнадцатилетнего парня. Его глаза были закрыты. Может быть, он ощущал мое присутствие и не открывал глаза, потому что из-за ненависти ко мне не хотел меня видеть. Уголки его губ скривились в едва заметной улыбке, в которой затаилась тень злости и досады. Под расчесанными красивыми волосами парня виднелся гладкий лоб.
   Раненый открыл глаза и посмотрел на меня.
   Я взял себя в руки и не отвел взгляда. Пока он смотрел на меня, его голубые глаза стали темнеть.
   – Ты? – едва слышно произнес парень. В этом слове прозвучал ужас.
   Я смог ответить только после того, как опустил взгляд и посмотрел на простыню:
   – Да, дружище.
   Черты его лица разгладились.
   – Подойди, – тихо попросил он.
   Капеллан поднялся и уступил мне свое место.
   – Это тебе, – сказал я и сел рядом с кроватью. – Виски и сигареты.
   – Дай посмотреть.
   Я снял оберточную бумагу с бутылки и показал пачку сигарет. Англичанин взглянул на них и снова закрыл глаза.
   – «Белая лошадь» и «Нэви Кат» из Англии, – четко, с веселыми нотками в голосе произнес я.
   – Давай выпьем! – произнес он, на этот раз твердым голосом, и открыл глаза.
   Священник с улыбкой кивнул, вышел с бутылкой, через несколько минут вернулся и поднес виски к губам умирающего. Я тоже поднял свой бокал.
   – Сигарету.
   Я прикурил одну для него и вставил ему между губ. Парень глубоко вдохнул дым, затем слабо выдохнул, теперь улыбаясь без злости или досады. По его лицу пробежала тень, ресницы вздрогнули, дыхание на вдохе остановилось. Восковые черты стали твердыми и холодными. Только в глазах еще теплилась жизнь.
   Священник молился с такой же улыбкой, как у умирающего. Затем он наклонился над телом и с той же улыбкой закрыл покойному веки.
   Мы пошли по коридору госпиталя.
   – Спасибо, – сказал капеллан. – Благодаря тебе его уход был легким. Не каждый солдат может так умереть, если ты понимаешь. Я приехал с Восточного фронта.
   Я кивнул.
   – Там люди умирают по-другому, – задумчиво продолжил он. – Я видел тысячи смертей. Во время отступления я был на полевом перевязочном пункте. Туда приносили убитых и раненых – русских и немцев. Хирург ампутировал раздробленные и отмороженные руки и ноги. Холод был ужасный. Русские шли в атаку и теснили нас. Каждый раз, забираясь в сани, мы оставляли позади себя в снегу груды рук, ног, трупов. Сотни умерли во время операций, которые проводили прямо в санях, когда мы отступали морозной ночью. Лошади часто сбивались с дороги, и раненые тогда оказывались предоставленными своей судьбе, потому что врачи требовались на других позициях. Один хирург застрелился, когда понял, что несколько раз засыпал во время операций и три раза ампутировал ноги мертвецам. Но сегодня я опять видел легкую смерть. Знаешь, действительно есть такое понятие «умереть спокойно». Когда в последних мыслях человека нет злости, а только мир и покой.
 
   Вернер привел своего плененного томми в столовую. Согласно традиции, его предупредили, что там будут и другие гости, поскольку мы хотели в первые часы помочь капитану ВВС Великобритании привыкнуть к новой для него обстановке.
   Наш гость носил ленту ордена Виктории, что вызвало у нас особое уважение. Во время обеда мы узнали, что он изучал юриспруденцию в Гейдельберге и неплохо говорил по-немецки. Казалось, англичанин хотел поскорее забыть приключившееся с ним и его товарищем несчастье и вскоре принял активное участие в общей беседе.
   Один только Хинтершаллерс немного заносчиво спросил:
   – Герр. Мистер, а ты знаешь, кто тебя сбил?
   – Да, я уже имел честь быть представленным своему сопернику. – С этими словами англичанин кивнул в сторону Вернера. – Без сомнений, ты относишься к элите немецких летчиков-истребителей?