Страница:
Ремедий кивнул.
- Я видел смерть, - сказал он простодушно.
Клотильда хмыкнула.
- Кто ж ее не видел, дружок.
- А какая карта бьет "Смерть"?
Актерка выбрала из колоды другую - обнаженная женская фигура,
окруженная венком.
- "Вечная жизнь", конечно.
Ремедий повертел перед глазами "Вечную жизнь". Девица на карте была
очень хороша собой. Похожа на Рехильду Миллер. От мысли о Рехильде Ремедий
перешел к другой:
- Странная у тебя колода. Этими картами только играют?
- Не только, - сердито сказала Клотильда. - Иногда гадают. Но очень
редко.
Ремедий смотрел на нее, шевелил губами - думал.
Клотильда склонила голову набок.
- Ты из профессионального интереса спрашиваешь?
- Что? - Ремедий смешно заморгал светлыми ресницами.
- Ну, говорили, будто вы с Иеронимусом сожгли за ведьмовство целую
толпу женщин, - пояснила Клотильда. Пристально посмотрела на него. - Это
правда, монашек?
- Да, - сказал Ремедий. - А почему ты испугалась?
- Я вовсе не испугалась, - сердито заявила Клотильда. - Гадание на
картах - колдовство и ересь. И я этим занимаюсь. Иногда.
Ремедий сказал:
- Чтобы осудить тебя, нужно двое свидетелей.
- Да ладно тебе... - Клотильда махнула рукой, отметая все сомнения. -
Я и гадаю-то очень редко. Не люблю это занятие.
- Почему?
- Потому что сбывается.
- А если выпадает "Смерть", значит, человек скоро умрет?
- Ничего подобного. Монах, а не знаешь. Смерти не существует. Знаешь,
какой стих подписан к этой карте? - Она снова вытащила из колоды "Смерть"
и прочитала, водя пальцем по ломаным буквам на ленте, обвивающей картинку:
"Ich bin Auferstehung und Leben".
Ремедий нахмурил лоб.
- Это из Писания. А почему не по-латыни?
- Понятия не имею, - беспечно сказала Клотильда. И заторопила его: -
Давай лучше играть. Смотри. У меня на руках младший грех - "Непослушание".
Есть у тебя "Подчинение"?
Она сунулась в его карты.
- Нет, "Подчинения" нет. Попробуй взять мой грех другой добродетелью.
Ремедий протянул "Надежду".
- С ума сошел! - Она хлопнула его по руке. - А чем ты будешь бить
"Отчаяние", скажи на милость, если выбросишь "Надежду" на какое-то
"Непослушание"? У тебя же есть "Стыдливость", смотри...
Выхватила карту из его пальцев, покрыла ею "Непослушание", отложила в
сторону.
Вскоре игра увлекла обоих. Прошло немало времени, прежде чем Ремедий
вспомнил о новичке, которого силился узнать. Поискал глазами. Теперь рядом
с незнакомцем сидел Иеронимус. Они были погружены в негромкую беседу.
И Ремедий успокоился.
Иеронимус поднял голову. Незнакомый молодой человек стоял возле него,
глядел на сидящего сверху вниз светлыми печальными глазами.
- Вы Иеронимус фон Шпейер?
Иеронимус подвинулся, дал ему сесть рядом. Тот примостился, обхватил
руками колени. От его грязных волос пахло землей.
- Я Валентин Вебер, - сказал незнакомец тихо. - Мы с вами встречались
раньше. Один раз. С тех пор я ждал вас.
Иеронимус молчал, ждал, что будет дальше.
- Вы помогли мне, - добавил Валентин.
Тогда Иеронимус повернул голову, желая рассмотреть этого человека
получше.
- Я не помню тебя, - сказал он наконец.
Валентин отозвался - почти шепотом:
- Я разговаривал с вами из могилы. Я мертв, отец Иеронимус. Вот уже
семь лет как мертв. Только одно и живо еще - моя благодарность.
Иеронимус поднял руку, провел пальцами по щеке молодого человека.
Щека была холодной и на ощупь дряблой.
Валентин грустно улыбнулся.
- Видите? Я мертв.
Тогда Иеронимус спросил:
- А я?
- Не знаю, - ответил Валентин.
Иеронимус видел, что юноша не лукавит.
- Почему же мы встретились с тобой, если ты мертв, Валентин?
- Может быть, вы умираете, отец мой? - спокойно спросил его Валентин.
- Может быть, - согласился Иеронимус.
А Валентин сказал:
- Все эти годы я желал только одного: увидеть вас. Тогда, в
Айзенбахе, я слышал ваш голос. Я ничего не знаю о вас. Ничего, кроме
голоса.
Иеронимус шевельнулся. Он вдруг ощутил свой возраст, свой живот,
мешки под глазами.
Валентин смотрел на него с бесконечной любовью.
- Я помню каждое ваше слово.
- А я не помню, - признал Иеронимус.
- Я был в яме вместе с другими мертвецами. Всех нас охватило
отчаяние. У меня была библия, солдаты бросили ее в яму вслед за трупами. Я
раскрыл книгу и стал читать. Я читал пророка Иезекииля. - Валентин покусал
бледные губы, припоминая текст. - "Пошлю на него моровую язву..." Они
слушали, и в их сердца возвращалась надежда, хотя было очень страшно. И
когда я споткнулся посреди строки, чей-то голос ИЗВНЕ произнес: "И узнают,
что я - Господь". В то мгновение мне показалось, что сам Господь говорит
со мной.
- А это был всего лишь монах-бродяга, - сказал Иеронимус. - Который
присел перекусить на братской могиле. И знал библию достаточно хорошо,
чтобы закончить цитату. Только и всего.
- На долю секунды вы были для меня Богом, - серьезно сказал Валентин.
- Этого довольно, чтобы помнить вас остаток вечности.
Он склонился головой на колени к Иеронимусу. И Иеронимус положил
ладонь на растрепанные светлые волосы и так остался сидеть, вдыхая острый
запах могильной земли.
Через день рябой Балатро объявил, что знает более короткий путь до
Страсбурга, чем тот, который предлагает Варфоломей. Наместник, прознав про
то, подскочил к комедианту и вступил с ним в ожесточенный спор. Они
чертили карту на земле, выкладывали схемы палочками и листьями, яростно
забивали очередную схему ногами, чтобы нарисовать ее заново - более точно.
Бальтазар Фихтеле слушал, пытался вникать, но не смог. Плюнул.
Остальные, поняв, что спор надолго, запалили с утра костер и взялись за
карты.
Прошло никак не меньше часа, прежде чем наместник, весь красный,
вспотевший, будто камни таскал, подал сигнал к выступлению. Кто победил в
споре, осталось неясным. Подозревали, что Балатро.
Выбрали проселочную дорогу, отходящую от главного тракта. Арделио
прикрикнул на лошадь, заставляя повернуть с удобной грунтовки в лесную
чащу. Телега, раскачиваясь и подпрыгивая, затряслась по колее, куда
осенним ветром навалило веток. Слышно было, как в телеге ругается
Клотильда.
Ремедий так и не понял, кем приходится девица двум комедиантам -
сестрой, возлюбленной? Улучив момент, спросил ее об этом. Она пожала
плечами.
- И то, и другое, - был странный ответ.
- Кому? - поразился Ремедий.
- Обоим, - не моргнув глазом, сказала девица. И глядя на лицо
Ремедия, расхохоталась.
На рассвете следующего дня Витвемахер куда-то ушел. Вернулся через
час, лицо имел чрезвычайно таинственное. О чем-то пошептался с
Варфоломеем, разбудив его. Тот слушал, кивал. Потом растолкал остальных
благочестивых братьев. Комедианты продолжали спать сном невинности.
Громким шепотом торжественно объявил, что по дороге сюда движется
купеческий караван и предстоит спасти десяток заблудших душ.
Купцы показались через полчаса. И товарец-то, судя по всему,
завалящий, и охрана убогая - всего пять солдат, да и купцы не бог весть
каким золотом блещут. Но как засверкали безумные глаза Варфоломея, когда
он взмахнул руками и сипло прокричал:
- Во имя спасения!..
Головная лошадь заржала, попятилась - прямо перед ее мордой
неожиданно выросла острая пика. Над острием горели яростные глаза
блаженного Верекундия.
Охранник схватился за оружие, но выстрелить не успел - пика пропорола
его кожаную куртку, вонзилась в грудь под ребрами. Кровь вытекла из его
рта, и он умер.
Купцы сбились в кучу - их было всего трое - и озирались по сторонам,
не зная, откуда ждать погибели. Охранники вступили в бой.
Несмотря на свой диковатый вид, святые братья были отменными бойцами,
в чем могли убедиться несчастные солдаты. Захваченные врасплох, окруженные
со всех сторон, купеческие охранники оборонялись, как могли, и еще двое из
них погибли. Последние двое, оглушенные, истекающие кровью, были брошены
на землю лицом вниз.
Ремедий проснулся, сел. Сражение разыгрывалось в четверти мили от
лагеря путешественников, но знакомый звук - лязг мечей, одинокий хлопок
выстрела - заставил его подскочить. Взяв аркебузу, Ремедий осторожно пошел
вперед, на звук.
Успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как подрагивают ноги повешенных
купцов - те еще не умерли, плясали в петле. Под виселицей на коленях стоял
Варфоломей и заливаясь слезами молился за души этих нераскаявшихся
грешников, то и дело охлестывая себя тяжелыми цепями. Кровь проступила на
его плечах и груди.
В траве ничком лежали два израненных человека. Витвемахер стоял над
ними, широко расставив ноги и держа пику наготове. Если хоть один
шевельнется, вонзит в затылок.
Ремедий подошел поближе, встал на колени рядом с Варфоломеем и
пробормотал молитву. Тем временем умирающие затихли - отмучились. В чаще
хрустели ветками отпущенные на свободу лошади.
Один из пленных, маленького роста, щуплый, глухо сказал в землю:
- Дай хоть голову поднять, пиздюк.
Витвемахер слегка коснулся его шеи холодной острой пикой. Пленник
выругался и затих.
Все терпеливо ждали, пока Варфоломей закончит молиться. Наконец
наместник поднялся на ноги, отер слезы с лица и обратился к своим
соратникам:
- Поднимите пленных.
Двое уцелевших солдат были грубо поставлены на ноги. Один из них
обвис на руках Верекундия - тяжело был ранен. Ремедий приоткрыл рот, глядя
на пленного во все глаза. А тот - лицо хитрое, как у маленького хищника,
востренький носик, шустрые глазки - сказал хрипло:
- Сукин ты сын, Гааз...
Это был Шальк.
Варфоломей бегло оглядел его, оценил тяжесть ранений и распорядился:
- Добить.
- Нет, - поспешно встрял Гааз.
Наместник Варфоломей уставился на него широко раскрытыми глазами. Так
и рвалось из них на волю безумие.
- Оставь его жить, - повторил Ремедий.
- Он защищал нечистое дело, - гневно произнес Варфоломей. Каждое
слово отчеканил, словно монету, и швырнул в лицо Ремедию, динарий за
динарием.
- Он покается, - упрямо сказал Ремедий.
- Он все равно умрет, - вмешался Витвемахер, стараясь говорить
примирительным тоном. - Слишком тяжело ранен.
- Пусть умрет своей смертью, - совсем тихо сказал Ремедий.
- Ты что, его знаешь?
Ремедий кивнул.
- Он обыгрывал меня в карты... То есть, я хочу сказать, он мой старый
товарищ и отменный пушкарь.
Варфоломей продолжал сверлить Ремедия глазами.
- А второй? Он тоже тебе знаком?
Ремедий повернулся ко второму пленнику. Тот поднялся на ноги сам, без
посторонней помощи, прислонился к дереву - стоял, откинув голову,
улыбался. Глядел не на Ремедия, а на встающее солнце. Могучий человечина,
бородища лопатой.
Ремедий побелел и еле вымолвил:
- Надеюсь, что нет.
Но он знал этого человека. Он сам закапывал его в землю.
Мартин, Doppelsoldner, дружок стервозной Эркенбальды. Тот, что умер
от ран в нескольких милях от Айзенбаха ровно семь лет тому назад.
- Может быть, просто похож? - спросила вечером Клотильда, с которой
Ремедий поделился своим открытием.
Но он покачал головой.
- Нет, я не ошибаюсь. Разве ты не чувствуешь?
Клотильда замерла, приоткрыв рот, прислушалась. Потом покачала
головой.
- Не-а. Ничего такого не чувствую...
Шепотом Ремедий спросил ее:
- Клотильда... КУДА МЫ ИДЕМ?
- Балатро знает дорогу, - беспечно отозвалась она.
- Дура! С "Несчастья" ходи, с "Несчастья"! У него "Ладья", потопи
его, блядь...
- На тебе "Сдержанность". Жри. Задавись.
- Мало.
- Чего мало?
- "Сдержанности" мало. Мой грех старше твоей добродетели.
- Тогда... "Воздыхание о вечном".
- Отбито, - с сожалением сказала Клотильда.
Ремедий придвинулся к ней ближе, осторожно запустил руку ей за
шиворот.
- "Непотребство", - сказал он, выкладывая карту девушке на колени.
Клотильда покусала губку.
- На твое "Непотребство" - "Диана".
- Мухлюешь, - крикнул Шальк, пристально наблюдавший за игрой.
Шалька притащили в лагерь, как куль с мукой, повалили на телегу.
Увидев пушкаря - того отделали на славу - Клотильда вскочила, засуетилась.
И хоть невиден собой Шальк, а едва очухавшись, принялся ладно молоть
языком, чем и проник в чувствительную душу девушки.
На помощь себе Клотильда призвала Иеронимуса, угадав в нем человека
знающего. При виде Мракобеса Шальк громко застонал и отвернулся.
- Это мне чудится? - осведомился он.
Иеронимус потрогал пульс у него на шее.
- Не чудится, - сказал он наконец.
Шальк не стесняясь выругался.
- Могу тебя порадовать, - продолжал Иеронимус как ни в чем не бывало.
- Твой друг Бальтазар Фихтеле тоже здесь.
Шальк подскочил, но Иеронимус заставил его лежать смирно.
- Я позову его.
И ушел.
Теперь Шальк лежит в телеге, забинтованный до самых глаз, смотрит,
как Клотильда дурит голову Ремедию Гаазу. Парню скоро тридцать, а все
такой же дурак.
Не выдержав, Шальк заорал:
- "Диана" младше "Непотребства"! Ну и теленок же ты, Ремедий...
Ремедий покраснел, смешал карты в руке. Невпопад спросил:
- Клотильда... А чем крыть "Любовь Земную"?
- "Любовью Небесной", конечно.
- А почему Любовь Земная - грех?
- Поменьше рассуждай, монашек, - сказала Клотильда. - Сильная карта,
так что жаловаться?
- Не на что, - отозвался Ремедий и влепил ей поцелуй.
Наутро полетели первые снежные хлопья. Когда наступила зима? Только
что сияла царским блеском осень - и на тебе...
- Не рано ли в этом году? - сказал Ремедий, обращаясь к мокрому
холсту телеги.
Из-за холста отозвался сипловатый голос Клотильды:
- Черт знает. А какой нынче день?
Под ногами чавкала грязь. Снег неприятно летел за шиворот. Ремедий
мотал головой, лошадь уныло тянула телегу, увязающую едва не до колесных
осей.
И увязла.
- Дай помогу, - сказал кто-то над ухом. Рядом с Ремедием второй
человек навалился плечом на телегу, вытаскивая ее из ямы. Крупный мужчина,
сильный - сразу легче стало тянуть.
- А, - проворчал Ремедий вместо благодарности. Поднял глаза.
Мартин.
Вдвоем выволокли комедиантскую повозку вместе с вертепом, припасами,
девицей и раненым пушкарем, поставили на ровное место, и лошадка снова
потащила одна. А Мартин с Ремедием пошли бок о бок.
Сперва молчали. Потом Ремедий осторожно спросил:
- Ты и вправду Мартин?
В ответ понесся басовитый хохот.
- Все так же прост Ремедий Гааз, - сказал, наконец, Мартин,
отдуваясь.
Ремедий неопределенно пожал плечами.
- Не было смысла меняться.
- Эркенбальду давно видел?
- Ты еще не забыл эту стерву? - Удивление Ремедия было искренним.
- Забудешь ее... Ты ее не пользовал, иначе понял бы, что такую лисицу
забыть невозможно. С кем потом еблась, как меня зарыли?
- С Агильбертом...
Мартин плюнул.
- Так и знал, что к капитану перелезет, сучка. А эта, чернохвостая,
как ее...
- Хильдегунда.
- Куда делась?
- Сбежала. Выманила денег себе на приданое и только ее и видели.
Мартин выругался и еще раз выругался.
- Сучье племя. Никому из них верить нельзя.
- Мартин, - снова заговорил Ремедий, - ты ведь мертв. Я сам хоронил
тебя, помнишь?
Мартин расхохотался, выставил белые зубы в черной бороде, облапил
Ремедия за плечи.
- Еще бы не помнить, Гааз! Такое не забывается...
Они прошли рядом еще немного, потом Ремедий снова заговорил:
- Мартин... Ты видел нашего капеллана?
- Мракобеса? - Мартин покривил губы. - Видел...
- Да нет, другого. Валентина. Того, что в Айзенбахе умер...
Мартин подпрыгнул. Ремедий не ожидал, что известие о Валентине так
подействует на старого богохульника.
- Валентин тоже здесь? Ах, еб его... Что здесь творится, Гааз?
- Не знаю, - уныло сказал Ремедий. - Спроси у Мракобеса. Я давно уже
ничего не понимаю.
Так и двигался по осенним дорогам караван - комедианты и мертвецы,
разбойники и святые, бесноватые и простоватые. Шли они в Страсбург и путь,
вроде, знакомым был для них, но все никак не могли добраться до цели. Все
время мешало что-то. То одно собьет, то другое. А потом и вовсе цель
потерялась, и кто был в том виноват, так и не разобрались.
Клотильда сидит в телеге, полог откинут. В руках у девушки лютня,
струны бренькают. Когда телега подскакивает на ухабе, звенят невпопад, а
так - довольно-таки ладно. Рядом шагает Бальтазар Фихтеле. Вдвоем слагают
песенку, нарочно путая языки - строчку на одном, строчку на другом.
Weisst du, Kind, was Fimbullwetter ist?
Der Sommer kommt nach dem Winter nicht.
[Вянет на дереве каждый лист.
Как жить нам среди прегрешений своих?]
- Вот и ученость твоя пригодилась, Фихтеле, - сказал Ремедий. - Все
не зря мозолил задницу на студенческой лавке.
Бальтазар фыркнул, а Клотильда исполнила на лютне сложный пассаж и
под конец расхохоталась.
Потом оба хором допели:
Und weisst du, wer nach dem Winter kommt?
Und er hat den Namen: Der Angel Tod.
[Не друг и не враг; только ангел и гром.
Что встретит тебя? Только скрежет ворот...]
Ремедий покачал головой. Как и следовало ожидать, от него ускользнула
ровно половина смысла песни.
- У тебя в ухе дохлая мышь, Фихтеле, - пробурчал он, досадуя на
собственное невежество.
- Где? - переспросил Бальтазар. - Где ты нашел у меня дохлую мышь,
Гааз?
Клотильда, давясь от смеха, повалилась на пол телеги.
Ремедий сердито повторил:
- В ухе!
- А ухо, ухо-то где?
- На голове.
- А голова?
- На заднице.
- А задница?
- К ногам приделана.
- А ноги?
- Землю топчут.
- А земля где?
- Во Вселенной. - Ремедий злился уже не на шутку. Ему казалось, что
он не сможет долго находить ответы на вопросы Бальтазара Фихтеле. А
вопросы вылетали один за другим, как осы из гнезда.
- А Вселенная? Вселенная где?
Ремедий молчал. Ему не нравился весь этот разговор. Но вопрос
цеплялся за ответ, а Бальтазар, сволочуга, все приставал: где искать
дохлую мышь?
И Ремедий выпалил:
- Вселенная суща сама по себе.
И сам удивился такому ответу.
А Бальтазар склонил голову набок и, как ни в чем не бывало, продолжал
донимать монаха:
- И где же Вселенная суща сама по себе?
- В Боге, - сказал Ремедий.
- А где Бог?
- Везде, - сказал Ремедий.
В этот момент Арделио резко натянул поводья, и лошадь остановилась.
- Что там такое? - крикнул Бальтазар, подняв голову.
- Стоит кто-то на дороге, - ответил Арделио.
На дороге стоял монах. Рослый, тощий монах в коричневом плаще. Стоял
он, свесив голову, опустив руки, смиренником. И почему-то никому не
захотелось с ним разговаривать.
Ни Балатро, старшему из комедиантов, хозяину лошади.
Ни Варфоломею, который всех пытался спасти и обратить.
Ни Витвемахеру, не упускавшему случая помахать мечом.
Ни Клотильде с Шальком - оба большие любители почесать языками.
Тем более не захотел вступать в разговоры Ремедий, тот вообще молчун,
а как скажет, так невпопад.
Мартин и Валентин попросту спрятались, хотя вот уж кому терять
нечего, так это им, покойникам.
Потом Варфоломей сказал Иеронимусу:
- Он твоего ордена, ты с ним и разговаривай.
Иеронимус вышел вперед. Ничего другого не оставалось.
- Привет, Агеларре, - сказал он.
Дьявол поднял голову. Он выглядел усталым и постаревшим, узкое лицо
заросло щетиной, глаза смотрели уныло. И не желтыми были они, а
бесцветными.
- Просто Дитер, - поправил он.
- Как хочешь.
И плащ на плечах дьявола знакомый. Дитеру в плечах широк, болтается,
как на палке, и коротковат, прикрывает ноги только до икр. Серые пятна
покрывают плащ. Кое-где прилипли и так и не отстирались куски плесени,
рыбьи кости, плевки желчи. Достался дьяволу монашеский плащ Иеронимуса, и
с плащом все ведьмины страхи, что жили в нем, и старые пятна блевотины.
Оттого и страшно было.
Иеронимус стоит против дьявола. Он меньше ростом, старше, плечи
опущены.
- Перестань, наконец, путаться у меня под ногами, Дитер, - сказал он.
- Надоел.
Дитер растянул губы в неприятной ухмылке.
- Ты мне не указ, Мракобес.
- Отойди с дороги, - тихо сказал Иеронимус.
Дитер хмыкнул. Мотнул головой назад, в сторону спутников Иеронимуса.
- А этот сброд что, с тобой?
- Кто?
Иеронимус оглянулся.
И увидел лица. Десятка два встревоженных лиц. И все обращены к нему.
Иеронимус повернулся к дьяволу спиной, посмотрел на своих спутников -
удивленно, как будто впервые заметил.
- Эти-то? Нет, они сами по себе, - сказал он Дитеру.
- А почему тогда идут за тобой?
- Они не за мной. Просто идут.
- А куда? - жадно спросил Дитер. - Куда вы все идете, каждый сам по
себе?
Иеронимус видел, что дьявол нарочно втягивает его в длинный разговор,
и сказал, чтобы тот отвязался:
- Скучно с тобой.
- Да? - Дьявол казался по-настоящему удивленным. - Вот уж чего никак
не ожидал услышать. Сколько говорил с людьми, столько слышал: с тобой,
дескать, Дитерих, не соскучишься! С тобой, Дитерих, обхохочешься!..
Иеронимус тишком зевнул. Дитер заметил. И обиделся.
- Куда идешь-то? - рявкнул он.
- К своему Богу, куда еще может идти монах.
- Ведь ты христианин, Шпейер, - хитро сказал Дитер. - Чему учила тебя
твоя дурацкая религия? Хочешь иметь - отдай. Хочешь знать - забудь. Хочешь
убить врага - возлюби его.
- Тебя не переспоришь, Дитер.
- Я отличный теолог, - похвастался Дитер. - Дьяволу положено. Ищи
Бога и найдешь меня.
- Ты опять прав, Дитер.
- Так на что ты надеялся?
- Я и не надеялся, - отозвался Иеронимус просто. Повернулся к
Арделио, махнул ему рукой: мол, все в порядке, можно ехать дальше. Арделио
причмокнул губами, тронул поводья.
Дитер посторонился, пропуская мимо себя караван.
Прогрохотала телега, с каменным лицом проехал мимо Арделио. Прошел
Ремедий и рядом с ним Мартин, оба бледные. Опустив голову, просеменил
Валентин. Погруженные в бесконечную беседу, минули монаха и дьявола
Варфоломей и Михаэль. Воинственно протопали блаженные братья Верекундий и
Витвемахер. Опираясь на руку Бальтазара Фихтеле, проковылял Шальк, все еще
слабый после ранения.
- Я ведь только поговорить, - пробурчал Дитер. Он был по-настоящему
обижен.
Иеронимус подошел к нему вплотную и сказал:
- Пшел вон. Живо.
Как побитая собака, побрел Дитер вниз с горы. И никто не посмотрел
ему вслед.
Вышли к Разрушенным горам. Старые горы, поросшие лесом. Смотреть от
Раменсбурга, с плоского берега Оттербаха, - невысокими кажутся. А
подниматься к перевалу тяжело, особенно по распутице.
С каждым днем ощутимо холодало. Слишком быстро отступала в этом году
осень.
Однажды утром Балатро разбудил Иеронимуса еще до света. Иеронимус
сразу проснулся, сел, кутаясь в плащ. Комедиант, едва различимый в
утренних сумерках, приложил палец к губам, поманил за собой. Они отошли от
лагеря. Иней похрустывал на опавших листьях у них под ногами.
За месяц путешествия Мракобес заметно сдал. Балатро не знал, сколько
ему лет. Сорок, пятьдесят? Спрашивать не решался, а догадаться не мог.
Иеронимус выглядел усталым.
В полумиле стояла комедиантская телега, готовая к отбытию. Лошадь
запряжена, Арделио держит в руках поводья, на Иеронимуса не смотрит,
отворачивается.
- Мы уходим, - сказал Балатро. - Арделио, Клотильда и я.
Иеронимус молчал.
- Проклятье, святоша, - сказал Балатро, уже не чинясь. - Ты затащил
нас в эти проклятые горы. Там, внизу, мы боялись тебя. Здесь - чего
бояться? Все позади, впереди только смерть. И в Страсбург нам не дойти,
покуда ты с нами.
Иеронимус удивился. И скрывать не стал.
- Почему? Разве не ты сам выбирал дорогу?
- Дорогу-то выбирал я, - медленно проговорил Балатро, - но, похоже,
она повернула не туда, куда хотелось. Завтра нам всем перережут глотки.
Тебе-то что, ты и варфоломеевы разбойники - все вы попадете в рай. Ну а
комедиантам надеяться не на что. Вся наша жизнь - здесь, на земле. Так что
мы уходим.
- Перережут глотки? Кто?
- Ты, святой отец, действительно блаженный? - разозлился Балатро.
Невозмутимый вид Иеронимуса выводил его из себя. - Там, на горе, замок.
И показал рукой - где.
Еще вчера никто из них ничего не видел, никакого замка. Но теперь,
прищурившись, Иеронимус разглядел высоко на вершине укрепленные стены,
высокие башни.
Иеронимус покачал головой:
- Сколько жил в этих местах, никогда не слышал о таком.
Балатро сдвинул брови.
- Я тоже. Ох как мне это не нравится. Сегодня же спускаемся с гор.
Арделио приметил уже дозоры. Не знаю, кто засел в этом вороньем гнезде, но
ничего хорошего ждать не приходится. Жуть здесь творится какая-то. Мы -
простые актеры. Для чего живем? Делаем бесполезное дело для радости
других. А здешние ужасы не для нас.
Иеронимус помолчал еще немного. Потом тихо спросил:
- Зачем ты позвал меня?
- У тебя с собой деньги, - прямо сказал Балатро.
- Да, - сразу отозвался Иеронимус.
- Много?
- Гульденов семьдесят или около того.
- Отдай.
Иеронимус снял с пояса кошелек, отдал комедианту. Балатро взял,
развязал, сунулся, поворошил монеты.
- Ладно, - только и проворчал он.
И напрягся, глядя куда-то за плечо Иеронимуса.
Мракобес обернулся. Тень рослого мужчины. Ремедий. И в руках
аркебуза.
Балатро оттолкнул от себя Иеронимуса, шагнул навстречу Ремедию. И
Клотильда, выскочив из телеги, бросилась к нему, обхватила обеими руками,
повисла на шее мельничным жерновом - увесистая все-таки девица.
Растерявшись, Ремедий смотрел в ее сумасшедшие глаза. А женщина прошептала
в самое его ухо:
- "Любовь" бьют только "Любовью", монашек.
Балатро повернулся к Иеронимусу.
- Отпусти его с нами.
- Я никого не держу, - возразил Иеронимус.
- Отпусти, мать твою, - зарычал Балатро. Бледное рябое лицо
комедианта пошло красными пятнами.
И Иеронимус сказал:
- Ремедий, уходи с ними.
Балатро забрался на телегу, устроился рядом с Арделио. Клотильда
сняла руки с шеи Ремедия, пошла за своими товарищами. Гордо шла, танцующим
шагом, будто готовилась запеть перед толпой.
- Я видел смерть, - сказал он простодушно.
Клотильда хмыкнула.
- Кто ж ее не видел, дружок.
- А какая карта бьет "Смерть"?
Актерка выбрала из колоды другую - обнаженная женская фигура,
окруженная венком.
- "Вечная жизнь", конечно.
Ремедий повертел перед глазами "Вечную жизнь". Девица на карте была
очень хороша собой. Похожа на Рехильду Миллер. От мысли о Рехильде Ремедий
перешел к другой:
- Странная у тебя колода. Этими картами только играют?
- Не только, - сердито сказала Клотильда. - Иногда гадают. Но очень
редко.
Ремедий смотрел на нее, шевелил губами - думал.
Клотильда склонила голову набок.
- Ты из профессионального интереса спрашиваешь?
- Что? - Ремедий смешно заморгал светлыми ресницами.
- Ну, говорили, будто вы с Иеронимусом сожгли за ведьмовство целую
толпу женщин, - пояснила Клотильда. Пристально посмотрела на него. - Это
правда, монашек?
- Да, - сказал Ремедий. - А почему ты испугалась?
- Я вовсе не испугалась, - сердито заявила Клотильда. - Гадание на
картах - колдовство и ересь. И я этим занимаюсь. Иногда.
Ремедий сказал:
- Чтобы осудить тебя, нужно двое свидетелей.
- Да ладно тебе... - Клотильда махнула рукой, отметая все сомнения. -
Я и гадаю-то очень редко. Не люблю это занятие.
- Почему?
- Потому что сбывается.
- А если выпадает "Смерть", значит, человек скоро умрет?
- Ничего подобного. Монах, а не знаешь. Смерти не существует. Знаешь,
какой стих подписан к этой карте? - Она снова вытащила из колоды "Смерть"
и прочитала, водя пальцем по ломаным буквам на ленте, обвивающей картинку:
"Ich bin Auferstehung und Leben".
Ремедий нахмурил лоб.
- Это из Писания. А почему не по-латыни?
- Понятия не имею, - беспечно сказала Клотильда. И заторопила его: -
Давай лучше играть. Смотри. У меня на руках младший грех - "Непослушание".
Есть у тебя "Подчинение"?
Она сунулась в его карты.
- Нет, "Подчинения" нет. Попробуй взять мой грех другой добродетелью.
Ремедий протянул "Надежду".
- С ума сошел! - Она хлопнула его по руке. - А чем ты будешь бить
"Отчаяние", скажи на милость, если выбросишь "Надежду" на какое-то
"Непослушание"? У тебя же есть "Стыдливость", смотри...
Выхватила карту из его пальцев, покрыла ею "Непослушание", отложила в
сторону.
Вскоре игра увлекла обоих. Прошло немало времени, прежде чем Ремедий
вспомнил о новичке, которого силился узнать. Поискал глазами. Теперь рядом
с незнакомцем сидел Иеронимус. Они были погружены в негромкую беседу.
И Ремедий успокоился.
Иеронимус поднял голову. Незнакомый молодой человек стоял возле него,
глядел на сидящего сверху вниз светлыми печальными глазами.
- Вы Иеронимус фон Шпейер?
Иеронимус подвинулся, дал ему сесть рядом. Тот примостился, обхватил
руками колени. От его грязных волос пахло землей.
- Я Валентин Вебер, - сказал незнакомец тихо. - Мы с вами встречались
раньше. Один раз. С тех пор я ждал вас.
Иеронимус молчал, ждал, что будет дальше.
- Вы помогли мне, - добавил Валентин.
Тогда Иеронимус повернул голову, желая рассмотреть этого человека
получше.
- Я не помню тебя, - сказал он наконец.
Валентин отозвался - почти шепотом:
- Я разговаривал с вами из могилы. Я мертв, отец Иеронимус. Вот уже
семь лет как мертв. Только одно и живо еще - моя благодарность.
Иеронимус поднял руку, провел пальцами по щеке молодого человека.
Щека была холодной и на ощупь дряблой.
Валентин грустно улыбнулся.
- Видите? Я мертв.
Тогда Иеронимус спросил:
- А я?
- Не знаю, - ответил Валентин.
Иеронимус видел, что юноша не лукавит.
- Почему же мы встретились с тобой, если ты мертв, Валентин?
- Может быть, вы умираете, отец мой? - спокойно спросил его Валентин.
- Может быть, - согласился Иеронимус.
А Валентин сказал:
- Все эти годы я желал только одного: увидеть вас. Тогда, в
Айзенбахе, я слышал ваш голос. Я ничего не знаю о вас. Ничего, кроме
голоса.
Иеронимус шевельнулся. Он вдруг ощутил свой возраст, свой живот,
мешки под глазами.
Валентин смотрел на него с бесконечной любовью.
- Я помню каждое ваше слово.
- А я не помню, - признал Иеронимус.
- Я был в яме вместе с другими мертвецами. Всех нас охватило
отчаяние. У меня была библия, солдаты бросили ее в яму вслед за трупами. Я
раскрыл книгу и стал читать. Я читал пророка Иезекииля. - Валентин покусал
бледные губы, припоминая текст. - "Пошлю на него моровую язву..." Они
слушали, и в их сердца возвращалась надежда, хотя было очень страшно. И
когда я споткнулся посреди строки, чей-то голос ИЗВНЕ произнес: "И узнают,
что я - Господь". В то мгновение мне показалось, что сам Господь говорит
со мной.
- А это был всего лишь монах-бродяга, - сказал Иеронимус. - Который
присел перекусить на братской могиле. И знал библию достаточно хорошо,
чтобы закончить цитату. Только и всего.
- На долю секунды вы были для меня Богом, - серьезно сказал Валентин.
- Этого довольно, чтобы помнить вас остаток вечности.
Он склонился головой на колени к Иеронимусу. И Иеронимус положил
ладонь на растрепанные светлые волосы и так остался сидеть, вдыхая острый
запах могильной земли.
Через день рябой Балатро объявил, что знает более короткий путь до
Страсбурга, чем тот, который предлагает Варфоломей. Наместник, прознав про
то, подскочил к комедианту и вступил с ним в ожесточенный спор. Они
чертили карту на земле, выкладывали схемы палочками и листьями, яростно
забивали очередную схему ногами, чтобы нарисовать ее заново - более точно.
Бальтазар Фихтеле слушал, пытался вникать, но не смог. Плюнул.
Остальные, поняв, что спор надолго, запалили с утра костер и взялись за
карты.
Прошло никак не меньше часа, прежде чем наместник, весь красный,
вспотевший, будто камни таскал, подал сигнал к выступлению. Кто победил в
споре, осталось неясным. Подозревали, что Балатро.
Выбрали проселочную дорогу, отходящую от главного тракта. Арделио
прикрикнул на лошадь, заставляя повернуть с удобной грунтовки в лесную
чащу. Телега, раскачиваясь и подпрыгивая, затряслась по колее, куда
осенним ветром навалило веток. Слышно было, как в телеге ругается
Клотильда.
Ремедий так и не понял, кем приходится девица двум комедиантам -
сестрой, возлюбленной? Улучив момент, спросил ее об этом. Она пожала
плечами.
- И то, и другое, - был странный ответ.
- Кому? - поразился Ремедий.
- Обоим, - не моргнув глазом, сказала девица. И глядя на лицо
Ремедия, расхохоталась.
На рассвете следующего дня Витвемахер куда-то ушел. Вернулся через
час, лицо имел чрезвычайно таинственное. О чем-то пошептался с
Варфоломеем, разбудив его. Тот слушал, кивал. Потом растолкал остальных
благочестивых братьев. Комедианты продолжали спать сном невинности.
Громким шепотом торжественно объявил, что по дороге сюда движется
купеческий караван и предстоит спасти десяток заблудших душ.
Купцы показались через полчаса. И товарец-то, судя по всему,
завалящий, и охрана убогая - всего пять солдат, да и купцы не бог весть
каким золотом блещут. Но как засверкали безумные глаза Варфоломея, когда
он взмахнул руками и сипло прокричал:
- Во имя спасения!..
Головная лошадь заржала, попятилась - прямо перед ее мордой
неожиданно выросла острая пика. Над острием горели яростные глаза
блаженного Верекундия.
Охранник схватился за оружие, но выстрелить не успел - пика пропорола
его кожаную куртку, вонзилась в грудь под ребрами. Кровь вытекла из его
рта, и он умер.
Купцы сбились в кучу - их было всего трое - и озирались по сторонам,
не зная, откуда ждать погибели. Охранники вступили в бой.
Несмотря на свой диковатый вид, святые братья были отменными бойцами,
в чем могли убедиться несчастные солдаты. Захваченные врасплох, окруженные
со всех сторон, купеческие охранники оборонялись, как могли, и еще двое из
них погибли. Последние двое, оглушенные, истекающие кровью, были брошены
на землю лицом вниз.
Ремедий проснулся, сел. Сражение разыгрывалось в четверти мили от
лагеря путешественников, но знакомый звук - лязг мечей, одинокий хлопок
выстрела - заставил его подскочить. Взяв аркебузу, Ремедий осторожно пошел
вперед, на звук.
Успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как подрагивают ноги повешенных
купцов - те еще не умерли, плясали в петле. Под виселицей на коленях стоял
Варфоломей и заливаясь слезами молился за души этих нераскаявшихся
грешников, то и дело охлестывая себя тяжелыми цепями. Кровь проступила на
его плечах и груди.
В траве ничком лежали два израненных человека. Витвемахер стоял над
ними, широко расставив ноги и держа пику наготове. Если хоть один
шевельнется, вонзит в затылок.
Ремедий подошел поближе, встал на колени рядом с Варфоломеем и
пробормотал молитву. Тем временем умирающие затихли - отмучились. В чаще
хрустели ветками отпущенные на свободу лошади.
Один из пленных, маленького роста, щуплый, глухо сказал в землю:
- Дай хоть голову поднять, пиздюк.
Витвемахер слегка коснулся его шеи холодной острой пикой. Пленник
выругался и затих.
Все терпеливо ждали, пока Варфоломей закончит молиться. Наконец
наместник поднялся на ноги, отер слезы с лица и обратился к своим
соратникам:
- Поднимите пленных.
Двое уцелевших солдат были грубо поставлены на ноги. Один из них
обвис на руках Верекундия - тяжело был ранен. Ремедий приоткрыл рот, глядя
на пленного во все глаза. А тот - лицо хитрое, как у маленького хищника,
востренький носик, шустрые глазки - сказал хрипло:
- Сукин ты сын, Гааз...
Это был Шальк.
Варфоломей бегло оглядел его, оценил тяжесть ранений и распорядился:
- Добить.
- Нет, - поспешно встрял Гааз.
Наместник Варфоломей уставился на него широко раскрытыми глазами. Так
и рвалось из них на волю безумие.
- Оставь его жить, - повторил Ремедий.
- Он защищал нечистое дело, - гневно произнес Варфоломей. Каждое
слово отчеканил, словно монету, и швырнул в лицо Ремедию, динарий за
динарием.
- Он покается, - упрямо сказал Ремедий.
- Он все равно умрет, - вмешался Витвемахер, стараясь говорить
примирительным тоном. - Слишком тяжело ранен.
- Пусть умрет своей смертью, - совсем тихо сказал Ремедий.
- Ты что, его знаешь?
Ремедий кивнул.
- Он обыгрывал меня в карты... То есть, я хочу сказать, он мой старый
товарищ и отменный пушкарь.
Варфоломей продолжал сверлить Ремедия глазами.
- А второй? Он тоже тебе знаком?
Ремедий повернулся ко второму пленнику. Тот поднялся на ноги сам, без
посторонней помощи, прислонился к дереву - стоял, откинув голову,
улыбался. Глядел не на Ремедия, а на встающее солнце. Могучий человечина,
бородища лопатой.
Ремедий побелел и еле вымолвил:
- Надеюсь, что нет.
Но он знал этого человека. Он сам закапывал его в землю.
Мартин, Doppelsoldner, дружок стервозной Эркенбальды. Тот, что умер
от ран в нескольких милях от Айзенбаха ровно семь лет тому назад.
- Может быть, просто похож? - спросила вечером Клотильда, с которой
Ремедий поделился своим открытием.
Но он покачал головой.
- Нет, я не ошибаюсь. Разве ты не чувствуешь?
Клотильда замерла, приоткрыв рот, прислушалась. Потом покачала
головой.
- Не-а. Ничего такого не чувствую...
Шепотом Ремедий спросил ее:
- Клотильда... КУДА МЫ ИДЕМ?
- Балатро знает дорогу, - беспечно отозвалась она.
- Дура! С "Несчастья" ходи, с "Несчастья"! У него "Ладья", потопи
его, блядь...
- На тебе "Сдержанность". Жри. Задавись.
- Мало.
- Чего мало?
- "Сдержанности" мало. Мой грех старше твоей добродетели.
- Тогда... "Воздыхание о вечном".
- Отбито, - с сожалением сказала Клотильда.
Ремедий придвинулся к ней ближе, осторожно запустил руку ей за
шиворот.
- "Непотребство", - сказал он, выкладывая карту девушке на колени.
Клотильда покусала губку.
- На твое "Непотребство" - "Диана".
- Мухлюешь, - крикнул Шальк, пристально наблюдавший за игрой.
Шалька притащили в лагерь, как куль с мукой, повалили на телегу.
Увидев пушкаря - того отделали на славу - Клотильда вскочила, засуетилась.
И хоть невиден собой Шальк, а едва очухавшись, принялся ладно молоть
языком, чем и проник в чувствительную душу девушки.
На помощь себе Клотильда призвала Иеронимуса, угадав в нем человека
знающего. При виде Мракобеса Шальк громко застонал и отвернулся.
- Это мне чудится? - осведомился он.
Иеронимус потрогал пульс у него на шее.
- Не чудится, - сказал он наконец.
Шальк не стесняясь выругался.
- Могу тебя порадовать, - продолжал Иеронимус как ни в чем не бывало.
- Твой друг Бальтазар Фихтеле тоже здесь.
Шальк подскочил, но Иеронимус заставил его лежать смирно.
- Я позову его.
И ушел.
Теперь Шальк лежит в телеге, забинтованный до самых глаз, смотрит,
как Клотильда дурит голову Ремедию Гаазу. Парню скоро тридцать, а все
такой же дурак.
Не выдержав, Шальк заорал:
- "Диана" младше "Непотребства"! Ну и теленок же ты, Ремедий...
Ремедий покраснел, смешал карты в руке. Невпопад спросил:
- Клотильда... А чем крыть "Любовь Земную"?
- "Любовью Небесной", конечно.
- А почему Любовь Земная - грех?
- Поменьше рассуждай, монашек, - сказала Клотильда. - Сильная карта,
так что жаловаться?
- Не на что, - отозвался Ремедий и влепил ей поцелуй.
Наутро полетели первые снежные хлопья. Когда наступила зима? Только
что сияла царским блеском осень - и на тебе...
- Не рано ли в этом году? - сказал Ремедий, обращаясь к мокрому
холсту телеги.
Из-за холста отозвался сипловатый голос Клотильды:
- Черт знает. А какой нынче день?
Под ногами чавкала грязь. Снег неприятно летел за шиворот. Ремедий
мотал головой, лошадь уныло тянула телегу, увязающую едва не до колесных
осей.
И увязла.
- Дай помогу, - сказал кто-то над ухом. Рядом с Ремедием второй
человек навалился плечом на телегу, вытаскивая ее из ямы. Крупный мужчина,
сильный - сразу легче стало тянуть.
- А, - проворчал Ремедий вместо благодарности. Поднял глаза.
Мартин.
Вдвоем выволокли комедиантскую повозку вместе с вертепом, припасами,
девицей и раненым пушкарем, поставили на ровное место, и лошадка снова
потащила одна. А Мартин с Ремедием пошли бок о бок.
Сперва молчали. Потом Ремедий осторожно спросил:
- Ты и вправду Мартин?
В ответ понесся басовитый хохот.
- Все так же прост Ремедий Гааз, - сказал, наконец, Мартин,
отдуваясь.
Ремедий неопределенно пожал плечами.
- Не было смысла меняться.
- Эркенбальду давно видел?
- Ты еще не забыл эту стерву? - Удивление Ремедия было искренним.
- Забудешь ее... Ты ее не пользовал, иначе понял бы, что такую лисицу
забыть невозможно. С кем потом еблась, как меня зарыли?
- С Агильбертом...
Мартин плюнул.
- Так и знал, что к капитану перелезет, сучка. А эта, чернохвостая,
как ее...
- Хильдегунда.
- Куда делась?
- Сбежала. Выманила денег себе на приданое и только ее и видели.
Мартин выругался и еще раз выругался.
- Сучье племя. Никому из них верить нельзя.
- Мартин, - снова заговорил Ремедий, - ты ведь мертв. Я сам хоронил
тебя, помнишь?
Мартин расхохотался, выставил белые зубы в черной бороде, облапил
Ремедия за плечи.
- Еще бы не помнить, Гааз! Такое не забывается...
Они прошли рядом еще немного, потом Ремедий снова заговорил:
- Мартин... Ты видел нашего капеллана?
- Мракобеса? - Мартин покривил губы. - Видел...
- Да нет, другого. Валентина. Того, что в Айзенбахе умер...
Мартин подпрыгнул. Ремедий не ожидал, что известие о Валентине так
подействует на старого богохульника.
- Валентин тоже здесь? Ах, еб его... Что здесь творится, Гааз?
- Не знаю, - уныло сказал Ремедий. - Спроси у Мракобеса. Я давно уже
ничего не понимаю.
Так и двигался по осенним дорогам караван - комедианты и мертвецы,
разбойники и святые, бесноватые и простоватые. Шли они в Страсбург и путь,
вроде, знакомым был для них, но все никак не могли добраться до цели. Все
время мешало что-то. То одно собьет, то другое. А потом и вовсе цель
потерялась, и кто был в том виноват, так и не разобрались.
Клотильда сидит в телеге, полог откинут. В руках у девушки лютня,
струны бренькают. Когда телега подскакивает на ухабе, звенят невпопад, а
так - довольно-таки ладно. Рядом шагает Бальтазар Фихтеле. Вдвоем слагают
песенку, нарочно путая языки - строчку на одном, строчку на другом.
Weisst du, Kind, was Fimbullwetter ist?
Der Sommer kommt nach dem Winter nicht.
[Вянет на дереве каждый лист.
Как жить нам среди прегрешений своих?]
- Вот и ученость твоя пригодилась, Фихтеле, - сказал Ремедий. - Все
не зря мозолил задницу на студенческой лавке.
Бальтазар фыркнул, а Клотильда исполнила на лютне сложный пассаж и
под конец расхохоталась.
Потом оба хором допели:
Und weisst du, wer nach dem Winter kommt?
Und er hat den Namen: Der Angel Tod.
[Не друг и не враг; только ангел и гром.
Что встретит тебя? Только скрежет ворот...]
Ремедий покачал головой. Как и следовало ожидать, от него ускользнула
ровно половина смысла песни.
- У тебя в ухе дохлая мышь, Фихтеле, - пробурчал он, досадуя на
собственное невежество.
- Где? - переспросил Бальтазар. - Где ты нашел у меня дохлую мышь,
Гааз?
Клотильда, давясь от смеха, повалилась на пол телеги.
Ремедий сердито повторил:
- В ухе!
- А ухо, ухо-то где?
- На голове.
- А голова?
- На заднице.
- А задница?
- К ногам приделана.
- А ноги?
- Землю топчут.
- А земля где?
- Во Вселенной. - Ремедий злился уже не на шутку. Ему казалось, что
он не сможет долго находить ответы на вопросы Бальтазара Фихтеле. А
вопросы вылетали один за другим, как осы из гнезда.
- А Вселенная? Вселенная где?
Ремедий молчал. Ему не нравился весь этот разговор. Но вопрос
цеплялся за ответ, а Бальтазар, сволочуга, все приставал: где искать
дохлую мышь?
И Ремедий выпалил:
- Вселенная суща сама по себе.
И сам удивился такому ответу.
А Бальтазар склонил голову набок и, как ни в чем не бывало, продолжал
донимать монаха:
- И где же Вселенная суща сама по себе?
- В Боге, - сказал Ремедий.
- А где Бог?
- Везде, - сказал Ремедий.
В этот момент Арделио резко натянул поводья, и лошадь остановилась.
- Что там такое? - крикнул Бальтазар, подняв голову.
- Стоит кто-то на дороге, - ответил Арделио.
На дороге стоял монах. Рослый, тощий монах в коричневом плаще. Стоял
он, свесив голову, опустив руки, смиренником. И почему-то никому не
захотелось с ним разговаривать.
Ни Балатро, старшему из комедиантов, хозяину лошади.
Ни Варфоломею, который всех пытался спасти и обратить.
Ни Витвемахеру, не упускавшему случая помахать мечом.
Ни Клотильде с Шальком - оба большие любители почесать языками.
Тем более не захотел вступать в разговоры Ремедий, тот вообще молчун,
а как скажет, так невпопад.
Мартин и Валентин попросту спрятались, хотя вот уж кому терять
нечего, так это им, покойникам.
Потом Варфоломей сказал Иеронимусу:
- Он твоего ордена, ты с ним и разговаривай.
Иеронимус вышел вперед. Ничего другого не оставалось.
- Привет, Агеларре, - сказал он.
Дьявол поднял голову. Он выглядел усталым и постаревшим, узкое лицо
заросло щетиной, глаза смотрели уныло. И не желтыми были они, а
бесцветными.
- Просто Дитер, - поправил он.
- Как хочешь.
И плащ на плечах дьявола знакомый. Дитеру в плечах широк, болтается,
как на палке, и коротковат, прикрывает ноги только до икр. Серые пятна
покрывают плащ. Кое-где прилипли и так и не отстирались куски плесени,
рыбьи кости, плевки желчи. Достался дьяволу монашеский плащ Иеронимуса, и
с плащом все ведьмины страхи, что жили в нем, и старые пятна блевотины.
Оттого и страшно было.
Иеронимус стоит против дьявола. Он меньше ростом, старше, плечи
опущены.
- Перестань, наконец, путаться у меня под ногами, Дитер, - сказал он.
- Надоел.
Дитер растянул губы в неприятной ухмылке.
- Ты мне не указ, Мракобес.
- Отойди с дороги, - тихо сказал Иеронимус.
Дитер хмыкнул. Мотнул головой назад, в сторону спутников Иеронимуса.
- А этот сброд что, с тобой?
- Кто?
Иеронимус оглянулся.
И увидел лица. Десятка два встревоженных лиц. И все обращены к нему.
Иеронимус повернулся к дьяволу спиной, посмотрел на своих спутников -
удивленно, как будто впервые заметил.
- Эти-то? Нет, они сами по себе, - сказал он Дитеру.
- А почему тогда идут за тобой?
- Они не за мной. Просто идут.
- А куда? - жадно спросил Дитер. - Куда вы все идете, каждый сам по
себе?
Иеронимус видел, что дьявол нарочно втягивает его в длинный разговор,
и сказал, чтобы тот отвязался:
- Скучно с тобой.
- Да? - Дьявол казался по-настоящему удивленным. - Вот уж чего никак
не ожидал услышать. Сколько говорил с людьми, столько слышал: с тобой,
дескать, Дитерих, не соскучишься! С тобой, Дитерих, обхохочешься!..
Иеронимус тишком зевнул. Дитер заметил. И обиделся.
- Куда идешь-то? - рявкнул он.
- К своему Богу, куда еще может идти монах.
- Ведь ты христианин, Шпейер, - хитро сказал Дитер. - Чему учила тебя
твоя дурацкая религия? Хочешь иметь - отдай. Хочешь знать - забудь. Хочешь
убить врага - возлюби его.
- Тебя не переспоришь, Дитер.
- Я отличный теолог, - похвастался Дитер. - Дьяволу положено. Ищи
Бога и найдешь меня.
- Ты опять прав, Дитер.
- Так на что ты надеялся?
- Я и не надеялся, - отозвался Иеронимус просто. Повернулся к
Арделио, махнул ему рукой: мол, все в порядке, можно ехать дальше. Арделио
причмокнул губами, тронул поводья.
Дитер посторонился, пропуская мимо себя караван.
Прогрохотала телега, с каменным лицом проехал мимо Арделио. Прошел
Ремедий и рядом с ним Мартин, оба бледные. Опустив голову, просеменил
Валентин. Погруженные в бесконечную беседу, минули монаха и дьявола
Варфоломей и Михаэль. Воинственно протопали блаженные братья Верекундий и
Витвемахер. Опираясь на руку Бальтазара Фихтеле, проковылял Шальк, все еще
слабый после ранения.
- Я ведь только поговорить, - пробурчал Дитер. Он был по-настоящему
обижен.
Иеронимус подошел к нему вплотную и сказал:
- Пшел вон. Живо.
Как побитая собака, побрел Дитер вниз с горы. И никто не посмотрел
ему вслед.
Вышли к Разрушенным горам. Старые горы, поросшие лесом. Смотреть от
Раменсбурга, с плоского берега Оттербаха, - невысокими кажутся. А
подниматься к перевалу тяжело, особенно по распутице.
С каждым днем ощутимо холодало. Слишком быстро отступала в этом году
осень.
Однажды утром Балатро разбудил Иеронимуса еще до света. Иеронимус
сразу проснулся, сел, кутаясь в плащ. Комедиант, едва различимый в
утренних сумерках, приложил палец к губам, поманил за собой. Они отошли от
лагеря. Иней похрустывал на опавших листьях у них под ногами.
За месяц путешествия Мракобес заметно сдал. Балатро не знал, сколько
ему лет. Сорок, пятьдесят? Спрашивать не решался, а догадаться не мог.
Иеронимус выглядел усталым.
В полумиле стояла комедиантская телега, готовая к отбытию. Лошадь
запряжена, Арделио держит в руках поводья, на Иеронимуса не смотрит,
отворачивается.
- Мы уходим, - сказал Балатро. - Арделио, Клотильда и я.
Иеронимус молчал.
- Проклятье, святоша, - сказал Балатро, уже не чинясь. - Ты затащил
нас в эти проклятые горы. Там, внизу, мы боялись тебя. Здесь - чего
бояться? Все позади, впереди только смерть. И в Страсбург нам не дойти,
покуда ты с нами.
Иеронимус удивился. И скрывать не стал.
- Почему? Разве не ты сам выбирал дорогу?
- Дорогу-то выбирал я, - медленно проговорил Балатро, - но, похоже,
она повернула не туда, куда хотелось. Завтра нам всем перережут глотки.
Тебе-то что, ты и варфоломеевы разбойники - все вы попадете в рай. Ну а
комедиантам надеяться не на что. Вся наша жизнь - здесь, на земле. Так что
мы уходим.
- Перережут глотки? Кто?
- Ты, святой отец, действительно блаженный? - разозлился Балатро.
Невозмутимый вид Иеронимуса выводил его из себя. - Там, на горе, замок.
И показал рукой - где.
Еще вчера никто из них ничего не видел, никакого замка. Но теперь,
прищурившись, Иеронимус разглядел высоко на вершине укрепленные стены,
высокие башни.
Иеронимус покачал головой:
- Сколько жил в этих местах, никогда не слышал о таком.
Балатро сдвинул брови.
- Я тоже. Ох как мне это не нравится. Сегодня же спускаемся с гор.
Арделио приметил уже дозоры. Не знаю, кто засел в этом вороньем гнезде, но
ничего хорошего ждать не приходится. Жуть здесь творится какая-то. Мы -
простые актеры. Для чего живем? Делаем бесполезное дело для радости
других. А здешние ужасы не для нас.
Иеронимус помолчал еще немного. Потом тихо спросил:
- Зачем ты позвал меня?
- У тебя с собой деньги, - прямо сказал Балатро.
- Да, - сразу отозвался Иеронимус.
- Много?
- Гульденов семьдесят или около того.
- Отдай.
Иеронимус снял с пояса кошелек, отдал комедианту. Балатро взял,
развязал, сунулся, поворошил монеты.
- Ладно, - только и проворчал он.
И напрягся, глядя куда-то за плечо Иеронимуса.
Мракобес обернулся. Тень рослого мужчины. Ремедий. И в руках
аркебуза.
Балатро оттолкнул от себя Иеронимуса, шагнул навстречу Ремедию. И
Клотильда, выскочив из телеги, бросилась к нему, обхватила обеими руками,
повисла на шее мельничным жерновом - увесистая все-таки девица.
Растерявшись, Ремедий смотрел в ее сумасшедшие глаза. А женщина прошептала
в самое его ухо:
- "Любовь" бьют только "Любовью", монашек.
Балатро повернулся к Иеронимусу.
- Отпусти его с нами.
- Я никого не держу, - возразил Иеронимус.
- Отпусти, мать твою, - зарычал Балатро. Бледное рябое лицо
комедианта пошло красными пятнами.
И Иеронимус сказал:
- Ремедий, уходи с ними.
Балатро забрался на телегу, устроился рядом с Арделио. Клотильда
сняла руки с шеи Ремедия, пошла за своими товарищами. Гордо шла, танцующим
шагом, будто готовилась запеть перед толпой.