– А почем тебе было знать, кто я такой и что здесь делаю? – недовольным тоном вопрошает Дитер Пфеффернусс.
– Не знаю, господин. Мне здесь лучше никого не гневить. Меня за вином послали, вот я и пришел.
– Здесь ли Агильберт из Хагенау?
– Кто, господин, простите?
– Ну такой, рыжий…
– Господин капитан?
– Так он уж капитаном стал? – Дитер растроганно хлюпает носом. – Старина Берт… Он будет рад меня видеть.
– Не сомневаюсь, господин, – тихо говорит мальчик, отступая назад.
– Ну, ты! – рявкает Дитер. – Стой. Можешь меня не бояться. Я добрый дядя Перченый Орешек. Выпил я все вино и желаю говорить с моим старым добрым другом, Агильбертом Рыжее Темя. Так и скажи ему. Так мол и так, ждет его в погребе давний знакомец. Очень давний. Так и передай…
– Хорошо, господин.
Мальчик продолжает стоять неподвижно. Дитер вынужден прикрикнуть:
– Ступай!
Со всех ног бросается бежать мальчишка вон из погреба, по дороге опрокинув свечку.
Паренек думал, что рыжий капитан пристрелит его на месте, увидев пустой кувшин, но ничего подобного не произошло.
– Кто? Дитер Пфеффернусс? – вяло переспросил Агильберт.
Потрепал сбитого с толку мальчика по щеке и двинулся к погребу шаркающей походкой. Иеронимус с интересом посмотрел ему вслед, но ничего не сказал; остальные ничего не заметили.
Подвал был залит багровым светом, как будто неподалеку разложили громадный костер. И воняло.
Вчера так несло на окраине деревни, возле сожженных домов, где заживо сгорели две козы и старая бабка, забытая в панике домочадцами на печи.
– Здравствуй, Агильберт, – приветствовал капитана визгливый голос, и на винной бочке, устраиваясь поудобнее, заерзал господин Перченый Орешек.
– Привет, Дитер, – вежливо сказал Агильберт.
– Да ты садись, садись, дружище.
– Благодарю.
Агильберт присел на ступеньку, сложил руки на коленях – ни дать ни взять, смиренник на проповеди. Дитер радостно взвизгнул.
– Начнем, пожалуй. Итак, скажи мне, Берт, можешь ли ты хоть в чем-нибудь упрекнуть меня?
– Нет, Дитерих, ни в чем.
– За эти семь лет был ли ты хоть раз ранен? Потерпел ли ты хотя бы одну неудачу после того, как я вытащил тебя из той бойни под… проклятье, как называлось то место?
– Хагенвейде.
– Лужайка Господина Хагена, благодарю.
– Нет, Дитер. С тех пор ни пули, ни стрелы, ни холодное железо, ни горячий огонь не касались моего тела.
– Разве я не молодец?
– Молодец, – согласился Агильберт.
– И ты стал капитаном, подумать только, Берт. Ты был отличным командиром для своих головорезов. Всегда брал хорошие деньги за их кровь. Всегда успевал уйти, если начинало вонять жареным…
Дитер дернул длинным носом, точно принюхивался к окружающей его вони, и захихикал.
– Я горжусь тобой, Берт.
– Ты пришел за мной? – осторожно спросил Агильберт.
– А как ты думал? – живо откликнулся Дитер. – Может, выпьем за встречу старых друзей?
С этими словами он подобрал кувшин, брошенный мальчиком, поднес к губам, и изо рта Дитера потекло красное вино, забулькало, запенилось.
– Уф… – Дитер обтер большой тонкогубый рот, протянул кувшин Агильберту.
Капитан качнул головой.
– Ну, как хочешь, – обиженно произнес Дитер. – Ты, похоже, и не рад мне вовсе?
– Не рад, – сознался Агильберт.
Дитер отставил кувшин, хищно прищурился.
– Обдумываешь, небось, как ловчее меня надуть?
– Нет, что ты. Я просто думаю, какую сделку мог бы тебе предложить.
– Сде-елку? – Дитер задергал носом. От господина Перченого Орешка потекла новая волна невыносимой вони.
– Ну и запашок здесь, – заметил Дитер и хмыкнул.
– Я не хочу уходить с тобой, – морщась от противного запаха, сказал Агильберт.
Дитер пожал плечами.
– Хочешь не хочешь, а семь лет прошло, Берт.
– Я мог бы обменять себя на другого.
– Не держи меня за дурачка, Бертеляйн. Кто пойдет добровольно в… словом, со мной?
– Этот человек прост, как башмак. Я обману его.
– Прост, как башмак? Простец? – Дитер облизнулся так откровенно, что к горлу капитана подступила тошнота. – Ах, веди его скорей сюда…
Ремедий Гааз был пьян и плохо соображал. Капитан вылил ему за шиворот всю воду из таза для умывания, встряхнул и потащил за собой в подвал.
– Чем это от тебя так воняет, Агильберт? – крикнул Шальк, когда капитан проходил мимо, но ответа не получил.
На ступеньках, ведущих в погреб, Агильберт остановился, положил тяжелую руку на плечо Ремедия.
– Помнишь, как вступал в ряды Своры Пропащих, Ремедий Гааз?
– Еще бы!… – Ремедий икнул, пошатнулся, но капитан успел поддержать его. – Какой красивый офицер приходил в нашу деревню… У него был красный плащ и белые перья на берете… Я поехал с ним в Дитенхаузен… Меня потом долго еще звали «Два Ремедия», потому что во время общего смотра казначей посчитал меня дважды, я знаю. Мне потом говорили, что жалованье за Ремедия платят мне, а за Гааза – казначею…
Агильберт терпеливо слушал. Обычно Ремедий был молчалив, но тут солдата словно прорвало, он вспоминал и вспоминал.
– Ты предан мне? – спросил Агильберт в упор. – Говори, предан?
Глаза Ремедия наполнились пьяными слезами, и он только кивнул в ответ – от чувств перехватило горло.
– Душой и телом? – настойчиво спросил Агильберт.
– Да, – выдохнул Ремедий.
– И пошел бы за меня куда угодно?
– Да.
– И в ад?
– И в ад, – прошептал Ремедий.
– Тогда идем, – решительно сказал капитан и потащил его за руку в подвал.
Там было полно дыма. Багровое пламя горело еще ярче.
– Я привел его, Дитер, – сказал Агильберт, подталкивая Ремедия вперед.
– Слышал, слышал, – донесся скрипучий голос. – Ловко, ловко… Ай, простец… Готов за своего капитана в ад и совершенно добровольно… Иди сюда, мой мальчик…
Ремедий во все глаза глядел на человека, сидящего верхом на винной бочке, и медленно трезвел. Пьяный восторг улетучился. Коснулся рукой груди, где должен был висеть крест, и встретил пустоту.
– В карты проиграл, греховодник, – напомнил ему Дитер и мелко затрясся от хохота. – Ладно, Берт, погуляй еще семь лет. А ты, мальчик, теперь мой…
– Нет! – крикнул Ремедий. Глазами, полными ужаса, уставился на капитана. – Что ты со мной сделал, Агильберт?
Агильберт отмолчался.
– Мракобесу скажу! – пригрозил Ремедий, плохо соображая от страха.
– Кому? – протянул Дитер. – Мракобесу? Вашему капеллану-то? Грязному монаху, который таскается с солдатами? Ну, ну. Пусть придет, я поговорю с ним.
И расхохотался – длинные ноги по обе стороны винной бочки, острые колени грозят порвать красные чулки. По стене погреба прыгает тень – остроносый профиль, растрепанные волосы.
– Иди, зови Мракобеса!
– Я здесь, – сказал Иеронимус. Спустился на последнюю ступеньку, сел, поглядел по сторонам.
– За выпивкой пришел, святоша? – спросил Дитер и скривил губы.
– Догадался, что ты здесь, – спокойно ответил Иеронимус.
Дитер смерил монаха высокомерным взглядом.
– Ладно. Погляжу, на что ты годен.
– А на что вообще годен человек? – Иеронимус пожал плечами.
– Человек – это мешок, набитый дерьмом, – выдавил Дитер.
– И мешка с дерьмом довольно, чтобы справиться с чертом. Подойди ко мне, Ремедий.
Солдат с опаской приблизился к Иеронимусу. Остановился, свесив голову.
Дитер приподнялся на бочке.
– По какому это праву ты командуешь моими рабами, Мракобес?
Монах взглянул прямо в безумные глаза дьявола.
– А кто сказал тебе, что это твои рабы? Кто ты таков, чтобы повелевать любимыми созданиями Господа?
– Господа? – яростно прошипел дьявол. – А где он был, твой Господь, когда отряд Изенбарда попал в кровавую кашу, когда он погибал без всякой надежды на спасение? Разве услышал твой Господь, как Берт в отчаянии взывает к нему, молит о чуде?
– Бог творит чудеса не для всех.
– Торгаш твой Бог. Этот для него недостаточно свят, тот – не вполне беззащитен…
– Большинство людей могут спастись сами. Большинство людей в состоянии творить чудеса, не прибегая к помощи сверхъестественных сил, – сказал Иеронимус, и Ремедий вдруг почувствовал: монах очень хорошо знает, о чем говорит.
Дитер глотнул из кувшина.
– А вот я творю чудеса для всех, не чинясь и не торгуясь, – заявил он. – Это я спас Берта под Хагенвейде, когда полег цвет Своры Пропащих. Я – и никто иной. – Он горделиво подбоченился.
– Ты просто мелкая дрянь, – равнодушно сказал Иеронимус и зевнул.
– Докажи! Докажи! – вскипел Дитер.
– Устал я сегодня, – сказал Иеронимус, потягиваясь. – А ну-ка, дьявол, сними с меня сапоги…
Ремедий приоткрыл рот.
И вот Дитер начинает корчиться и ерзать, вот он сползает с бочки. Кувшин падает из руки дьявола на утоптанный земляной пол, из горлышка льется, льется, бесконечно льется красное вино…
Подходит к Иеронимусу, подбирается, как к ловушке со сладкой приманкой на дне, кружит и высматривает, за что бы уцепиться, и шипит от бессилия.
Опускается на колени.
Монах тычет ему в лицо грязным солдатским сапогом, приподняв рясу. Костлявые руки дьявола хватаются за сапог, тянут…
– Теперь другой.
– Будь ты проклят, Мракобес, – шепчет дьявол. – Люди будут ненавидеть тебя. Люди, в которых ты веришь…
И снимает другой сапог.
Встает. На красных чулках два пятна, в руках по сапогу.
– Сапоги-то оставь, ворюга, – лениво говорит Иеронимус.
Ремедий жмется к монаху, и Мракобес поворачивается к солдату:
– Вот видишь, для того, чтобы побороть дьявола, не нужно ничего особенного. Довольно быть просто человеком, Ремедий Гааз. Чего ты испугался?
Проснувшись в незнакомом замке среди незнакомых солдат самого бандитского вида, граф Лотар недолго недоумевал. Сунул голову в бадью для умывания и тут же всплыло в памяти имя капитана, с которым вместе вчера брал штурмом непокорную твердыню.
– Агильберт! – заревел граф Лотар.
Рыжего капитана нашли в винном погребе. Видимо, спустился к бочке, и тут-то его и хватил удар. Все вино из открытого крана вытекло. Агильберт лежал лицом вниз в багровой луже, и когда мертвеца перевернули на спину, он показался Лотару очень старым.