Страница:
Мой фонарь выхватил свисающий с купола канат. Один, другой, третий. Сто пятьдесят метров вниз и сто пятьдесят метров вверх. И цирковые канаты, которые непонятно на чем висят! Что это? А это – рабочие места. Местные племена добывают себе средства к существованию, собирая птичьи гнезда и мышиный помет: с огромной корзиной за спиной подтягиваются на канатах на руках, делают из канатных веревок люльку и, раскачиваясь над бездной без всякой страховки, снимают гнезда стрижей, драгоценный деликатес китайской кухни, и соскабливают лопаткой помет летучих мышей. Собрать тридцать килограммов помета на высоте триста метров! И гнезда, и помет покупают у аборигенов за копейки (тридцать долларов – корзина), а продают за большие деньги. Где-нибудь в элитном ресторане Шанхая или Сингапура блюдо из птичьего гнезда стоит две-три сотни долларов.
Мы идем по качающемуся мостику. Вдруг внизу, на глубине ста метров, на самом дне я разглядела маленькую избушку. В окошке горела свеча. А это что? А это сторожка. За сто долларов в месяц в ней живут по две недели две семьи. С детьми. Место знаменитое, но попасть туда мало кому удается. Местное население защищает эту пещеру. Однажды здесь пытались снять кино. Но собиратели гнезд оборудование разбили и изуродовали. И поставили внизу избушку, чтобы было кому поднять тревогу, если какие-нибудь фотографы-операторы снова попытаются проникнуть и запечатлеть. Они боятся, что о пещере узнают и отнимут их хлеб. Ничего себе люди зарабатывают! Дышать нечем, никакого электричества, сверху летит мышиная моча, водопровода нет. Я не хочу сравнивать: мол, ребята, видите, как живут люди? Поэтому хлебайте свое дерьмо молча и радуйтесь. Я не о том. Потрясение, которое испытываешь там, другого рода. Люди привыкли к красоте природы. К красоте любой: и мрачной, и светлой. Вулканы – как это прекрасно! Или водопады. Или снежные лавины. Или такая вот пещера, заселенная несметными стаями летучих мышей. Ею любуешься, не испытывая шока. Ну да, мощно. Ну да, жутко. Ну да, натуральный, во всех смыслах, храм дьявола. Но подивишься и успокоишься. Совсем иная дрожь возникает в позвоночнике, когда внутри такой картины обнаруживается человек. Не в скафандре, не в корабле. Голый, не вооруженный ничем, кроме рук и ног. Он тут живет и, наверное, бывает по-своему счастлив.
И вдруг понимаешь, что мир огромен. Кажется, бесполезная информация. Ну что я получила от того, что увидела эту дикую пещеру и добычу местных племен? Но когда твой мир маленький, то любая мелкая неприятность может его покачнуть и разрушить. А когда ты смог раздвинуть его до масштабов реального мира, смог увидеть и почувствовать эти масштабы – прежние муравьиные горести теряют свою значимость.
Я вернулась в Москву, и друзья ахнули: я светилась. Меня по-прежнему полоскали в прессе, против меня интриговали, мне говорили гадости. Я получала все, что положено получать оппозиционному политику. Прежде я бы дико расстраивалась. Теперь же говорила себе: «Ира, перестань. Вспомни избушку, вспомни пещеру». Смотрела на обидчика глазами лягушки из джунглей, расправляла перепонки и улетала. Заряда параллельным миром хватило надолго. Почти на два года. Когда он начал иссякать, я собралась и уехала в саванну...
Тема пятая:
«Меняю Транссиб на Гольфстрим»
Каменные гости
Домашнее задание
1. Забыли пригласить переводчика.
2. Не позаботились о «зеленой» улице для гостей, и японская делегация застряла в пробке.
3. Диджей перепутал гимны и вместо государственного гимна Японии врубил гимн США.
Правильный ответ: ни то, ни другое, ни третье. Все намного проще: у главы японской делегации сбился набок галстук, и глава российской делегации попытался по-свойски его поправить. К правителю-азиату нельзя прикасаться руками. Правителя-азиата, приветствуя, нельзя обнимать. Тем более правителя-азиата нельзя расцеловывать, как у нас любят: троекратно, с оттяжкой, взасос. Его достоинство в этот момент убито напрочь. Очевидцы рассказывают, что японец отшатнулся и побелел, как стена. Какие после такого промаха успешные переговоры? Хорошо, что у главы японской делегации с собой не было меча. Иначе неизвестно, чем все кончилось бы. Вот у Тсуда Санцо меч был, и шрам от его удара Николай Второй носил на своей голове всю жизнь. А ведь Николай Александрович, в ту пору еще великий князь, Тсуда Санцо и пальцем не тронул, всего-то ехал мимо в коляске по древнему городу Оцу, но ехал с неправильным выражением лица, без уважительной улыбки, положенной благодарному гостю. Этот случай описан князем Э.Э. Ухтомским («Путешествие на Восток Его Императорского Высочества государя наследника цесаревича. 1890—1891», СПб, 1893 год), чиновником министерства внутренних дел. Он был специально включен для литературного отчета в свиту цесаревича, совершающего вояж по России и разным странам, которым заканчивался курс наук для наследника русского престала. Самурая скрутили, император Микадо в знак сочувствия и извинения прислал в порт Кобэ три парохода, заваленных подарками, однако Николай инцидент не забыл и, когда России срочно понадобилась «маленькая победоносная война», выбрал Японию, с чего и начались все наши неприятности и катастрофы. Вот так, на минутку расслабился, пренебрег чужой традицией и этикой, и весь двадцатый век насмарку. Можно только догадываться о размерах ущерба, который нанесло стране дипломатическое невежество ее руководителей за последние пятнадцать лет.
1. Это чай, значит, его надо выпить.
2. Это вода для ополаскивания рук, значит, их надо сполоснуть.
3. Это прозрачный японский суп, значит, его надо съесть.
Правильный ответ: это шутка, значит, мне хочется вас рассмешить. Хотя жидкость действительно может оказаться супом (в Японии им обед заканчивается, а не начинается), и однажды на моих глазах посольский гость, вовсе, кстати, не россиянин, попытался сполоснуть в нем пальцы. Но с тем же успехом в чашку могла быть налита и вода. Поэтому, если вам подали нечто неизвестное, возьмите паузу и понаблюдайте, как с этим нечто будут управляться другие.
Мы идем по качающемуся мостику. Вдруг внизу, на глубине ста метров, на самом дне я разглядела маленькую избушку. В окошке горела свеча. А это что? А это сторожка. За сто долларов в месяц в ней живут по две недели две семьи. С детьми. Место знаменитое, но попасть туда мало кому удается. Местное население защищает эту пещеру. Однажды здесь пытались снять кино. Но собиратели гнезд оборудование разбили и изуродовали. И поставили внизу избушку, чтобы было кому поднять тревогу, если какие-нибудь фотографы-операторы снова попытаются проникнуть и запечатлеть. Они боятся, что о пещере узнают и отнимут их хлеб. Ничего себе люди зарабатывают! Дышать нечем, никакого электричества, сверху летит мышиная моча, водопровода нет. Я не хочу сравнивать: мол, ребята, видите, как живут люди? Поэтому хлебайте свое дерьмо молча и радуйтесь. Я не о том. Потрясение, которое испытываешь там, другого рода. Люди привыкли к красоте природы. К красоте любой: и мрачной, и светлой. Вулканы – как это прекрасно! Или водопады. Или снежные лавины. Или такая вот пещера, заселенная несметными стаями летучих мышей. Ею любуешься, не испытывая шока. Ну да, мощно. Ну да, жутко. Ну да, натуральный, во всех смыслах, храм дьявола. Но подивишься и успокоишься. Совсем иная дрожь возникает в позвоночнике, когда внутри такой картины обнаруживается человек. Не в скафандре, не в корабле. Голый, не вооруженный ничем, кроме рук и ног. Он тут живет и, наверное, бывает по-своему счастлив.
И вдруг понимаешь, что мир огромен. Кажется, бесполезная информация. Ну что я получила от того, что увидела эту дикую пещеру и добычу местных племен? Но когда твой мир маленький, то любая мелкая неприятность может его покачнуть и разрушить. А когда ты смог раздвинуть его до масштабов реального мира, смог увидеть и почувствовать эти масштабы – прежние муравьиные горести теряют свою значимость.
Я вернулась в Москву, и друзья ахнули: я светилась. Меня по-прежнему полоскали в прессе, против меня интриговали, мне говорили гадости. Я получала все, что положено получать оппозиционному политику. Прежде я бы дико расстраивалась. Теперь же говорила себе: «Ира, перестань. Вспомни избушку, вспомни пещеру». Смотрела на обидчика глазами лягушки из джунглей, расправляла перепонки и улетала. Заряда параллельным миром хватило надолго. Почти на два года. Когда он начал иссякать, я собралась и уехала в саванну...
Тема пятая:
Золотая орда
В 1993 году меня и нескольких экспертов Комитета по экономической политике отправили в Мерилендский университет изучать антимонопольную политику. Все молодые, умные, веселые ребята. Мы болтались по городу, писали конспекты, ощущали себя студентами. Однажды забрели в ночной клуб с бесплатным входом и коктейлем. На пилоне – легкий стриптиз. Я уломала одного парня, красавца с голубыми глазами, засунуть за ниточку трусиков стриптизерши доллар. Он засунул, девушка ему станцевала. Весь следующий вечер мои мужчины шептались по углам, а ближе к ночи исчезли. В шесть утра меня разбудил звонок. Красавец с голубыми глазами попросил взаймы. Пятьдесят долларов. Хорошо. Через полчаса позвонил второй. Попросил взаймы пятьдесят долларов. Пятьдесят не дала, дала десять. Через несколько минут позвонил третий. К полудню отзвонился весь мужской состав: мальчики решили посетить ночной клуб однородной компанией, без дам-с, посетили – и в результате за нитку трусиков перекочевала вся их наличка. Оставшиеся дни питались бигмаками.
Примерно тогда же на международном форуме в Давосе произошел скандал, когда один из приглашенных русских бизнесменов на радостях привез туда цыганский хор, проституток, и пошла такая гульба, что весь Давос трясся. Иностранцы с удовольствием приплясывали, щелкали пальцами, перемигивались с девочками, но больше бизнесмена к себе не приглашали.
Теперь такие казусы если и случаются, то очень редко. Обвыклись. Заграничные командировки стали нормой жизни. На парламент сыплется бешеное количество поездок, и этим туризмом за государственный счет увлекается огромное количество депутатов. Часто платит приглашающая сторона. Официальные визиты – за счет нашего бюджета. Командировочные – триста долларов в день. Обязанностей – ноль: тема конференции редко совпадает с тем, чем рядовой депутат занимается. Ему нечего сообщить миру по заявленной проблеме. Поэтому весь воз везет руководитель делегации. Он должен создавать иллюзию, что наш парламент может профессионально и интеллектуально конкурировать с Западом, что мы не хуже, а лучше. Остальные члены делегации себя не утруждают. На утренние заседания выкарабкиваются с трудом, часам к одиннадцати. К ранним побудкам никто не привык: Россия – страна ночных сов. У нас самый простой способ сорвать мероприятие – это назначить его на восемь утра. В Европе все наоборот: восемь утра для европейца, можно сказать, разгар трудового дня, зато тебя никто не поймет, если ты будешь торчать в своем кабинете допоздна. Могут и уволить: раз вынужден задерживаться, значит, не справляешься с работой. Как-то в Италии нужно было переделать протокол встречи, и мы предложили итальянскому департаменту задержаться часа на два. На нас посмотрели как на сумасшедших.
После обеда количество российских представителей резко уменьшается: заправились – и на шопинг. Загружаются всем: от спиртного до кожаных поясов. Уезжают с неподъемными баулами, точно челночники. Из Японии, например, отправляли контейнерами рисоварки и мини-хлебопекарни. В одну дырочку засыпаешь муку, соль, сахар, а из другой вываливаются горячие булочки. Неужели дома кто-то будет эти булочки печь? По-моему, все политики в России живут неплохо и ни к чему мучиться, тащить такую тяжесть. И на хрена булочки? Худеть надо! Помню, один депутат повсюду таскался с огромной спортивной сумкой и каждый раз набивал ее прорвой продуктов. Вез на родину тонны сыра, растворимый кофе. Как-то я не выдержала:
– Зачем? У нас же все это есть!
– А вдруг кончится.
До сих пор, словно командированные советских времен, пытаются экономить на еде. На халяву съедают все до последней крошки. Наличные никогда не потратят на чашечку кофе в уличном бистро. На покупки – другое дело. Я не виню людей. Это не характер, это социальный инстинкт. Совок из нас не выдавить по капле. Его надо откачивать насосом. На мне самой полно этих родимых пятен социализма.
Два года назад была с подругой в Риме. Едва поднялась в отеле в свой номер, зазвонил телефон и бархатный голос пропел в трубку: синьора, вы – великолепны. Я хотел бы провести с вами вечер. Я покажу вам город, я напою вас вином, я освежу вас яблоками, ибо я изнемогаю от любви... Я моментально вспотела и пискнула, что замужем. Мне ответили, что ничего не имеют против моего мужа, тем более что здесь его нет. Перезвонить через пять минут? Си, синьора. Дальше я вырвала с корнем шнур телефона вместе с розеткой, заперла дверь на все цепочки и замки, выключила свет и, не приняв с дороги душ, залезла с головой под одеяло. Утром подруга повертела пальцем у виска, объяснила, что это были не домогательства, а обычный гостиничный сервис, и все, что от меня требовалось – вежливо отказаться. Или согласиться. Ладно, насчет услуги я могла и не знать. В конце концов, в прейскуранте она не значилась. Но что заставило меня, просвещенную европейскую женщину, между прочим, вице-спикера парламента, выдергивать шнуры и баррикадироваться? Я допускала, что кто-то ворвется в номер, чтобы надругаться над «руссо туристо, облик морале»? Очень советское поведение.
Или, стыдно вспомнить, как я на приемах бухалась на стул, не дожидаясь, пока сядет глава принимающей стороны. Все стоят, а Хакамада уже салфетку на коленях расправляет. И трескать начинала раньше хозяина. Потом оказалось, что и даже при смене блюд положено ждать. Однажды был совсем идиотский прокол. Я села на диету. Принесли мясо, и я до него не дотронулась. Это все заметили, потому что на приемах блюда приносят в фиксированное время и через фиксированное время уносят, не как в ресторане, где можно весь вечер ковыряться в одной тарелке. Посол жутко озаботился. А почему вы не попробовали? Вам не понравилось? И я начала пространный рассказ о гемокоде, согласно которому мне нельзя есть говядину. Дура!
Все наши топорность и неуклюжесть, которые до сих пор видны и над которыми хихикают те же официанты, – мелочь, если речь идет о частном туризме. Когда же ты – официальное лицо, из этих мелочей складывается образ страны. Но это никого не волнует. Ни тех, кто посылает, ни тех, кто едет. Недавно в Евросоюзе один российский депутат, одетый в ковбойскую шляпу, кожаную куртку с лохмотками и – где только раздобыл? – в ковбойские сапоги с заправленными в них брюками, сел на перила в большом коридоре, почему-то закурил сигару и, раскачиваясь на перилах в этом голливудском наряде, пьяным голосом кричал на весь Евросоюз, что Россия – великая азиатская страна. Он не прав. Мы – не азиаты. Во всяком случае, не современные азиаты. В области международной политической культуры мы до сих пор все те же древние скифы. Обучаться не желаем. Любите нас такими, какие мы есть.
Примерно тогда же на международном форуме в Давосе произошел скандал, когда один из приглашенных русских бизнесменов на радостях привез туда цыганский хор, проституток, и пошла такая гульба, что весь Давос трясся. Иностранцы с удовольствием приплясывали, щелкали пальцами, перемигивались с девочками, но больше бизнесмена к себе не приглашали.
Теперь такие казусы если и случаются, то очень редко. Обвыклись. Заграничные командировки стали нормой жизни. На парламент сыплется бешеное количество поездок, и этим туризмом за государственный счет увлекается огромное количество депутатов. Часто платит приглашающая сторона. Официальные визиты – за счет нашего бюджета. Командировочные – триста долларов в день. Обязанностей – ноль: тема конференции редко совпадает с тем, чем рядовой депутат занимается. Ему нечего сообщить миру по заявленной проблеме. Поэтому весь воз везет руководитель делегации. Он должен создавать иллюзию, что наш парламент может профессионально и интеллектуально конкурировать с Западом, что мы не хуже, а лучше. Остальные члены делегации себя не утруждают. На утренние заседания выкарабкиваются с трудом, часам к одиннадцати. К ранним побудкам никто не привык: Россия – страна ночных сов. У нас самый простой способ сорвать мероприятие – это назначить его на восемь утра. В Европе все наоборот: восемь утра для европейца, можно сказать, разгар трудового дня, зато тебя никто не поймет, если ты будешь торчать в своем кабинете допоздна. Могут и уволить: раз вынужден задерживаться, значит, не справляешься с работой. Как-то в Италии нужно было переделать протокол встречи, и мы предложили итальянскому департаменту задержаться часа на два. На нас посмотрели как на сумасшедших.
После обеда количество российских представителей резко уменьшается: заправились – и на шопинг. Загружаются всем: от спиртного до кожаных поясов. Уезжают с неподъемными баулами, точно челночники. Из Японии, например, отправляли контейнерами рисоварки и мини-хлебопекарни. В одну дырочку засыпаешь муку, соль, сахар, а из другой вываливаются горячие булочки. Неужели дома кто-то будет эти булочки печь? По-моему, все политики в России живут неплохо и ни к чему мучиться, тащить такую тяжесть. И на хрена булочки? Худеть надо! Помню, один депутат повсюду таскался с огромной спортивной сумкой и каждый раз набивал ее прорвой продуктов. Вез на родину тонны сыра, растворимый кофе. Как-то я не выдержала:
– Зачем? У нас же все это есть!
– А вдруг кончится.
До сих пор, словно командированные советских времен, пытаются экономить на еде. На халяву съедают все до последней крошки. Наличные никогда не потратят на чашечку кофе в уличном бистро. На покупки – другое дело. Я не виню людей. Это не характер, это социальный инстинкт. Совок из нас не выдавить по капле. Его надо откачивать насосом. На мне самой полно этих родимых пятен социализма.
Два года назад была с подругой в Риме. Едва поднялась в отеле в свой номер, зазвонил телефон и бархатный голос пропел в трубку: синьора, вы – великолепны. Я хотел бы провести с вами вечер. Я покажу вам город, я напою вас вином, я освежу вас яблоками, ибо я изнемогаю от любви... Я моментально вспотела и пискнула, что замужем. Мне ответили, что ничего не имеют против моего мужа, тем более что здесь его нет. Перезвонить через пять минут? Си, синьора. Дальше я вырвала с корнем шнур телефона вместе с розеткой, заперла дверь на все цепочки и замки, выключила свет и, не приняв с дороги душ, залезла с головой под одеяло. Утром подруга повертела пальцем у виска, объяснила, что это были не домогательства, а обычный гостиничный сервис, и все, что от меня требовалось – вежливо отказаться. Или согласиться. Ладно, насчет услуги я могла и не знать. В конце концов, в прейскуранте она не значилась. Но что заставило меня, просвещенную европейскую женщину, между прочим, вице-спикера парламента, выдергивать шнуры и баррикадироваться? Я допускала, что кто-то ворвется в номер, чтобы надругаться над «руссо туристо, облик морале»? Очень советское поведение.
Или, стыдно вспомнить, как я на приемах бухалась на стул, не дожидаясь, пока сядет глава принимающей стороны. Все стоят, а Хакамада уже салфетку на коленях расправляет. И трескать начинала раньше хозяина. Потом оказалось, что и даже при смене блюд положено ждать. Однажды был совсем идиотский прокол. Я села на диету. Принесли мясо, и я до него не дотронулась. Это все заметили, потому что на приемах блюда приносят в фиксированное время и через фиксированное время уносят, не как в ресторане, где можно весь вечер ковыряться в одной тарелке. Посол жутко озаботился. А почему вы не попробовали? Вам не понравилось? И я начала пространный рассказ о гемокоде, согласно которому мне нельзя есть говядину. Дура!
Все наши топорность и неуклюжесть, которые до сих пор видны и над которыми хихикают те же официанты, – мелочь, если речь идет о частном туризме. Когда же ты – официальное лицо, из этих мелочей складывается образ страны. Но это никого не волнует. Ни тех, кто посылает, ни тех, кто едет. Недавно в Евросоюзе один российский депутат, одетый в ковбойскую шляпу, кожаную куртку с лохмотками и – где только раздобыл? – в ковбойские сапоги с заправленными в них брюками, сел на перила в большом коридоре, почему-то закурил сигару и, раскачиваясь на перилах в этом голливудском наряде, пьяным голосом кричал на весь Евросоюз, что Россия – великая азиатская страна. Он не прав. Мы – не азиаты. Во всяком случае, не современные азиаты. В области международной политической культуры мы до сих пор все те же древние скифы. Обучаться не желаем. Любите нас такими, какие мы есть.
«Меняю Транссиб на Гольфстрим»
Как мы ведем дискуссии! Вскакиваем: «...передо мной выступили такие-то господа, я с ними не согласен. Надо делать наоборот». И дальше начинаем сыпать банальности, никакого «наоборот» там нет. Ну, может, незначительный нюанс. Это не важно. Важно подчеркнуть, что мы оппонируем. Западный профессионал действует по иной схеме, отточенной и жесткой. Сначала он благодарит за великолепное выступление, уверяет, что полностью разделяет вашу позицию. За исключением некоторых мелочей. После перечисления этих мелочей понимаешь, что он не согласен ни с чем и предлагает совершенно другую концепцию. Но воспитанно, культурно, не вызывая сопротивления. После таких выступлений начинается реальный диалог. После наших – начинается склока. Все выпускают пары, потом довольные расходятся, а что нет никакого результата, так не за тем собирались.
Никогда не забуду прием в испанском посольстве в честь визита в нашу страну наследника престола. На прием была приглашена наша интеллектуальная элита: очень продвинутый писатель, очень продвинутый режиссер, очень продвинутый политический обозреватель, главный редактор очень продвинутой радиостанции и не очень продвинутый, но крупный госчиновник. Поначалу ничто не предвещало: официальные речи с одной стороны, официальные речи с другой стороны. Принц, бывший военный летчик, красавец, был безукоризненно аристократичен. Элита адекватно пила и закусывала. Пока его высочество не угораздило задать самый провокационный для русского интеллигента в застолье вопрос: что думают господа интеллектуалы по поводу возможных путей развития России? Вся продвинутая элита, кроме крупного госчиновника, отложила вилки и отставила бокалы. И дальше принц смотрел на меня беспомощным взглядом, а я, как могла, жестами его успокаивала.
Первым выступил очень продвинутый писатель. Он сообщил наследнику испанского престола, что ничего хорошего России не светит, потому что в России нет Гольфстрима. Был бы Гольфстрим, может, что-то и получилось, а без Гольфстрима не получится. Никакой демократии, никакого цивилизованного общества. Удел России – монархия в извращенных формах, поскольку нормальная монархия в России кончилась в семнадцатом году и восстановлению не подлежит. Свои мысли очень продвинутый писатель формулировал емко и образно, но принц ничего не понял. Особенно насчет монархии. И даже пытался возразить, что нынешние царствующие дома, в том числе и его собственный, не воюют с демократией, а вовсе наоборот – изо всех сил с ней дружат и поддерживают.
– В России нет свободы слова! – выкрикнул главный редактор очень продвинутой радиостанции. Но его перебил очень продвинутый политический обозреватель, который заявил, что главная преграда на пути России к прогрессу – коррумпированный режим Лужкова в Москве. На этом месте его высочество вздрогнул: сразу после обеда с интеллектуальной элитой ему предстояла встреча с мэром столицы.
Очень продвинутого политического обозревателя оттеснил очень продвинутый режиссер и долго убеждал его высочество, что Россия катится черт-те куда, потому что денег на кино не дают. Конкретно ему. Без денег не снять кино. Без кино не спасти Россию. Принц тяжело вздохнул и выразил надежду, что с искусством в России всегда все было и будет в порядке, и выразил уверенность в великом будущем страны. На этом прием закончился. Все вышли расстроенные: очень продвинутый режиссер, потому что не понял, дадут или не дадут денег на кино; очень продвинутый политический обозреватель, потому что не добился согласия, что Лужков преступник; главный редактор очень продвинутой радиостанции, потому что не сумел высказать принцу все наболевшее по поводу свободной прессы. Абсолютно удовлетворенным были только очень продвинутый писатель, которому главное было сказать, что без Гольфстрима нам никуда, а ответы его не интересовали; и не очень продвинутый, некрупный госчиновник, который под шумок налакался до блаженного бесчувствия.
Мы не умеем разговаривать птичьим дипломатическим языком. Это сложно, но другого языка в мировом сообществе не понимают. Россия и даже Москва при всей ее развитости – не публичны. В Москве нет ничего из того, что есть в любом европейском городе. В ней нет антикварных улиц. В ней нет галерейных улиц. В ней нет улиц красных фонарей. В ней нет улиц, сплошь состоящих из уютных домашних кофеен. Чтобы человек, в зависимости от настроения, пошел туда, где ему с его настроением будет хорошо. Мы – горожане, которые не привыкли жить открыто. Мы закрываемся в своих каморках, в своих квартирах. Никогда у нас не увидите на летней террасе, даже если это патриархальный квартал, где живут пожилые люди, пожилую даму, которая с такой же пожилой дамой воркует за чашечкой кофе, а рядом стоит сумочка с продуктами. Не увидите седого писателя в углу за барной стойкой, пишущего свой роман, или художника, который что-то рисует на салфетке. Никогда у нас не увидите в кафе одинокого человека, читающего книгу. Ни женщину, ни мужчину. Всегда пары или компания. Для европейца его город – это любимый город, с любимой улицей, с любимым столиком, ему здесь привычно и комфортно. Российский человек будет читать книгу только дома, закрывшись от всего мира. Если я, например, сяду в уголке с книжечкой, – узнают, решат, что рехнулась, не узнают, решат, что кого-то клею. А если это будет пожилая женщина – решат, что у нее несчастье в семье. У нас самые высокие заборы в мире. Такие же заборы только в Южной Африке. Мы – закрытая нация.
Я, наверное, совсем русская, я тоже люблю закрытое пространство. Я обожаю, когда за окном льет дождь, а я на диване смотрю телевизор. Дождь оправдывает одиночество и праздность, в дождь не надо идти на улицу и дышать свежим воздухом, потому что полезно. И дождь словно заслоняет, прячет меня от всех и от всего. В детстве я дружила с девочкой, у которой была своя комната, и я ей остро завидовала. Самой недосягаемой мечтой моего детства была своя комната, своя маленькая крепость. Наверное, нас всех испортил квартирный вопрос. Шесть кладбищенских метров, положенные человеку в Советском Союзе, невозможность уединиться нигде, кроме сортира, привели к идиосинкразии на толпу в национальном масштабе. Отсюда и отсутствие умения общаться ни о чем. Если группу туристов везут в одной машине и перемешались французы, русские, американцы, то русские собьются в кучу, а остальные начнут болтать на всех языках между собой. Мир глобализируется. А у нас клаустрофилия. Многоголосие отношений нас пугает, мы везде пытаемся создать свой микромир.
Никогда не забуду прием в испанском посольстве в честь визита в нашу страну наследника престола. На прием была приглашена наша интеллектуальная элита: очень продвинутый писатель, очень продвинутый режиссер, очень продвинутый политический обозреватель, главный редактор очень продвинутой радиостанции и не очень продвинутый, но крупный госчиновник. Поначалу ничто не предвещало: официальные речи с одной стороны, официальные речи с другой стороны. Принц, бывший военный летчик, красавец, был безукоризненно аристократичен. Элита адекватно пила и закусывала. Пока его высочество не угораздило задать самый провокационный для русского интеллигента в застолье вопрос: что думают господа интеллектуалы по поводу возможных путей развития России? Вся продвинутая элита, кроме крупного госчиновника, отложила вилки и отставила бокалы. И дальше принц смотрел на меня беспомощным взглядом, а я, как могла, жестами его успокаивала.
Первым выступил очень продвинутый писатель. Он сообщил наследнику испанского престола, что ничего хорошего России не светит, потому что в России нет Гольфстрима. Был бы Гольфстрим, может, что-то и получилось, а без Гольфстрима не получится. Никакой демократии, никакого цивилизованного общества. Удел России – монархия в извращенных формах, поскольку нормальная монархия в России кончилась в семнадцатом году и восстановлению не подлежит. Свои мысли очень продвинутый писатель формулировал емко и образно, но принц ничего не понял. Особенно насчет монархии. И даже пытался возразить, что нынешние царствующие дома, в том числе и его собственный, не воюют с демократией, а вовсе наоборот – изо всех сил с ней дружат и поддерживают.
– В России нет свободы слова! – выкрикнул главный редактор очень продвинутой радиостанции. Но его перебил очень продвинутый политический обозреватель, который заявил, что главная преграда на пути России к прогрессу – коррумпированный режим Лужкова в Москве. На этом месте его высочество вздрогнул: сразу после обеда с интеллектуальной элитой ему предстояла встреча с мэром столицы.
Очень продвинутого политического обозревателя оттеснил очень продвинутый режиссер и долго убеждал его высочество, что Россия катится черт-те куда, потому что денег на кино не дают. Конкретно ему. Без денег не снять кино. Без кино не спасти Россию. Принц тяжело вздохнул и выразил надежду, что с искусством в России всегда все было и будет в порядке, и выразил уверенность в великом будущем страны. На этом прием закончился. Все вышли расстроенные: очень продвинутый режиссер, потому что не понял, дадут или не дадут денег на кино; очень продвинутый политический обозреватель, потому что не добился согласия, что Лужков преступник; главный редактор очень продвинутой радиостанции, потому что не сумел высказать принцу все наболевшее по поводу свободной прессы. Абсолютно удовлетворенным были только очень продвинутый писатель, которому главное было сказать, что без Гольфстрима нам никуда, а ответы его не интересовали; и не очень продвинутый, некрупный госчиновник, который под шумок налакался до блаженного бесчувствия.
Мы не умеем разговаривать птичьим дипломатическим языком. Это сложно, но другого языка в мировом сообществе не понимают. Россия и даже Москва при всей ее развитости – не публичны. В Москве нет ничего из того, что есть в любом европейском городе. В ней нет антикварных улиц. В ней нет галерейных улиц. В ней нет улиц красных фонарей. В ней нет улиц, сплошь состоящих из уютных домашних кофеен. Чтобы человек, в зависимости от настроения, пошел туда, где ему с его настроением будет хорошо. Мы – горожане, которые не привыкли жить открыто. Мы закрываемся в своих каморках, в своих квартирах. Никогда у нас не увидите на летней террасе, даже если это патриархальный квартал, где живут пожилые люди, пожилую даму, которая с такой же пожилой дамой воркует за чашечкой кофе, а рядом стоит сумочка с продуктами. Не увидите седого писателя в углу за барной стойкой, пишущего свой роман, или художника, который что-то рисует на салфетке. Никогда у нас не увидите в кафе одинокого человека, читающего книгу. Ни женщину, ни мужчину. Всегда пары или компания. Для европейца его город – это любимый город, с любимой улицей, с любимым столиком, ему здесь привычно и комфортно. Российский человек будет читать книгу только дома, закрывшись от всего мира. Если я, например, сяду в уголке с книжечкой, – узнают, решат, что рехнулась, не узнают, решат, что кого-то клею. А если это будет пожилая женщина – решат, что у нее несчастье в семье. У нас самые высокие заборы в мире. Такие же заборы только в Южной Африке. Мы – закрытая нация.
Я, наверное, совсем русская, я тоже люблю закрытое пространство. Я обожаю, когда за окном льет дождь, а я на диване смотрю телевизор. Дождь оправдывает одиночество и праздность, в дождь не надо идти на улицу и дышать свежим воздухом, потому что полезно. И дождь словно заслоняет, прячет меня от всех и от всего. В детстве я дружила с девочкой, у которой была своя комната, и я ей остро завидовала. Самой недосягаемой мечтой моего детства была своя комната, своя маленькая крепость. Наверное, нас всех испортил квартирный вопрос. Шесть кладбищенских метров, положенные человеку в Советском Союзе, невозможность уединиться нигде, кроме сортира, привели к идиосинкразии на толпу в национальном масштабе. Отсюда и отсутствие умения общаться ни о чем. Если группу туристов везут в одной машине и перемешались французы, русские, американцы, то русские собьются в кучу, а остальные начнут болтать на всех языках между собой. Мир глобализируется. А у нас клаустрофилия. Многоголосие отношений нас пугает, мы везде пытаемся создать свой микромир.
Каменные гости
Я приехала в конгресс США для обсуждения совместных программ развития малого бизнеса. Это был первый путинский год. Тогда всю внешнюю политику превратили в дружеское похлопывание по плечу и бесконечные дифирамбы на пустом месте. Моим американским коллегой был председатель комитета по экономическим отношениям. Русская делегация, как обычно, молчала, кроме одного, который спорил, но не с американцами, а со мной. То и дело вскакивал и кричал, что с госпожой Хакамадой не согласен. Выглядело это комично. Тема-то общая – как вынуть бабки из американского конгресса, чтобы создать нужные инфраструктуры малого бизнеса у нас, в России. Кстати, еще одна наша национальная черта – мы спорим друг с другом на глазах у Запада.
Американский конгрессмен выступил первым, и все его выступление сводилось к зажигательным дифирамбам: мы одна семья, мы так любим друг друга, у нас подъем отношений. Я ответила, что, да, конечно, мы семья. Но кроме любви есть брачный контракт. Когда женишься, нужно иметь контракт и знать, у кого что в случае развода останется. Тут мне пришлось прерваться: они хохотали как сумасшедшие. Я не ожидала такого эффекта... И разговор сразу перешел в деловое русло: почему из-за новых санитарных стандартов вы, русские, перестали закупать «ножки Буша»? Я объяснила, что качество ваших окорочков никого не волнует. Все и проще и сложнее. Мы вам поставляем сталь, а вы ввели запретительную квоту, и мы в ответ ограничиваем импорт окорочков. Вся кампания против окорочков – искусственная. Мы мстим. Пустите наш металл – мы пустим вашу курицу. Американцы все сразу поняли. Я не имею перед страной столько заслуг, как Трегубова, но металлурги меня благодарили.
Шутка очень много значит. Чувство юмора должно присутствовать у всех, включая президента, без него в международную политику лучше не лезть. Но юмор есть отражение национального характера. А у нас если и шутят, то шутят неожиданно и резко. Тамошний народ, не привычный к нашим убойным шуткам, теряется – что это было? Объявление войны или дефект синхрониста? «Она утонула». Обхохочешься.
Я ни разу не видела на международной конференции, чтобы представители России, выступая не первыми, ссылались, опровергая или соглашаясь, на выступления предыдущих ораторов. Политический истеблишмент Запада бесконечно друг друга цитирует, друг с другом соглашается, спорит и вырабатывает все положенные часы до конца. Не типа – свое отбубнил и, гордый, покинул зал. Им нужен результат. Нам – себя показать. У нас многоуровневая политика, разделение политического труда. Сначала идут официальные ритуальные визиты, а потом взмыленные эксперты сидят и дотрамбовывают документы. Там политика рабочая на любом уровне. И президент и премьер-министр не снимают сливки, а пашут. Это очень бросается в глаза.
В ООН есть пресс-центр. Это единственное место, где кофе подают не в пластмассовом стаканчике, а в фарфоровой чашке. Всех ведущих чиновников ООН, чиновников очень высокого ранга, я видела жующими бутерброды в этом кафе. Жуют и болтают с кем ни попадя. С теми же журналистами. В нашей замшелой Думе никогда не увидишь начальство в столовой для всех. Ни лидеров фракций, ни председателя парламента. Никогда. Свои буфеты, свои лифты. С журналистами разговаривают, или вызывая к себе в кабинет, или на выходе из зала. Но пить кофе, жевать булочки, болтать! Никогда. Там ни у кого нет ни личной охраны, ни мигалок, только у президентского эскорта. Наши повсюду таскаются со своими шкафами, чьи боксерские переносицы не облагородить никакими пенсне. Западная пресса веселится, когда наши чиновники появляются на их раутах и приемах в окружении угрюмых амбалов с трассирующими взглядами. Этим мы и отличаемся.
Высший свет там – предприниматели, банкиры, собственники, голливудские звезды, культурная элита. Все с огромными средствами и доходами. Политики же – наемные работники. Положение обязывает их быть демократичными и мелькать среди народа. Их не сразу отличишь от обычных посетителей кафе. Разве что по породистой стати. Они все высокие, в серых, длинных, очень элегантных пальто, в неброских, но дорогих, идеально сидящих костюмах, и в движениях нет суеты, они чуть медлительнее, чем у остальных. Но не более того. Они не боги, а всего лишь люди, нанятые обществом на государственную службу. А у нас, наоборот, политики нанимают все общество для максимального удовлетворения своих постоянно растущих потребностей. У нас высший свет – не предприниматели, банкиры, собственники, звезды, высшая культурная элита. У нас это политики. У них политик живет, как доктор наук в университете. И тот и другой – представители среднего класса. Магазины, где в розлив продают духи, и одна капля стоит как машина, и где машины стоят как пароход, к политикам на Западе не имеют отношения. Если политик себе такое позволит, его карьера на этом закончится. А по Москве носятся «Феррари» с государственными номерами, и хоть бы хны.
Хотелось бы написать что-то положительное, чтобы не обвинили в идолопоклонстве перед Западом. Но пока нечего. А если что и есть, то политики здесь ни при чем.
Американский конгрессмен выступил первым, и все его выступление сводилось к зажигательным дифирамбам: мы одна семья, мы так любим друг друга, у нас подъем отношений. Я ответила, что, да, конечно, мы семья. Но кроме любви есть брачный контракт. Когда женишься, нужно иметь контракт и знать, у кого что в случае развода останется. Тут мне пришлось прерваться: они хохотали как сумасшедшие. Я не ожидала такого эффекта... И разговор сразу перешел в деловое русло: почему из-за новых санитарных стандартов вы, русские, перестали закупать «ножки Буша»? Я объяснила, что качество ваших окорочков никого не волнует. Все и проще и сложнее. Мы вам поставляем сталь, а вы ввели запретительную квоту, и мы в ответ ограничиваем импорт окорочков. Вся кампания против окорочков – искусственная. Мы мстим. Пустите наш металл – мы пустим вашу курицу. Американцы все сразу поняли. Я не имею перед страной столько заслуг, как Трегубова, но металлурги меня благодарили.
Шутка очень много значит. Чувство юмора должно присутствовать у всех, включая президента, без него в международную политику лучше не лезть. Но юмор есть отражение национального характера. А у нас если и шутят, то шутят неожиданно и резко. Тамошний народ, не привычный к нашим убойным шуткам, теряется – что это было? Объявление войны или дефект синхрониста? «Она утонула». Обхохочешься.
Я ни разу не видела на международной конференции, чтобы представители России, выступая не первыми, ссылались, опровергая или соглашаясь, на выступления предыдущих ораторов. Политический истеблишмент Запада бесконечно друг друга цитирует, друг с другом соглашается, спорит и вырабатывает все положенные часы до конца. Не типа – свое отбубнил и, гордый, покинул зал. Им нужен результат. Нам – себя показать. У нас многоуровневая политика, разделение политического труда. Сначала идут официальные ритуальные визиты, а потом взмыленные эксперты сидят и дотрамбовывают документы. Там политика рабочая на любом уровне. И президент и премьер-министр не снимают сливки, а пашут. Это очень бросается в глаза.
В ООН есть пресс-центр. Это единственное место, где кофе подают не в пластмассовом стаканчике, а в фарфоровой чашке. Всех ведущих чиновников ООН, чиновников очень высокого ранга, я видела жующими бутерброды в этом кафе. Жуют и болтают с кем ни попадя. С теми же журналистами. В нашей замшелой Думе никогда не увидишь начальство в столовой для всех. Ни лидеров фракций, ни председателя парламента. Никогда. Свои буфеты, свои лифты. С журналистами разговаривают, или вызывая к себе в кабинет, или на выходе из зала. Но пить кофе, жевать булочки, болтать! Никогда. Там ни у кого нет ни личной охраны, ни мигалок, только у президентского эскорта. Наши повсюду таскаются со своими шкафами, чьи боксерские переносицы не облагородить никакими пенсне. Западная пресса веселится, когда наши чиновники появляются на их раутах и приемах в окружении угрюмых амбалов с трассирующими взглядами. Этим мы и отличаемся.
Высший свет там – предприниматели, банкиры, собственники, голливудские звезды, культурная элита. Все с огромными средствами и доходами. Политики же – наемные работники. Положение обязывает их быть демократичными и мелькать среди народа. Их не сразу отличишь от обычных посетителей кафе. Разве что по породистой стати. Они все высокие, в серых, длинных, очень элегантных пальто, в неброских, но дорогих, идеально сидящих костюмах, и в движениях нет суеты, они чуть медлительнее, чем у остальных. Но не более того. Они не боги, а всего лишь люди, нанятые обществом на государственную службу. А у нас, наоборот, политики нанимают все общество для максимального удовлетворения своих постоянно растущих потребностей. У нас высший свет – не предприниматели, банкиры, собственники, звезды, высшая культурная элита. У нас это политики. У них политик живет, как доктор наук в университете. И тот и другой – представители среднего класса. Магазины, где в розлив продают духи, и одна капля стоит как машина, и где машины стоят как пароход, к политикам на Западе не имеют отношения. Если политик себе такое позволит, его карьера на этом закончится. А по Москве носятся «Феррари» с государственными номерами, и хоть бы хны.
Хотелось бы написать что-то положительное, чтобы не обвинили в идолопоклонстве перед Западом. Но пока нечего. А если что и есть, то политики здесь ни при чем.
Домашнее задание
Тест № 1
Русско-японские переговоры были провалены российской стороной в первые две секунды, еще до того как участники успели произнести хоть одно слово. Каким образом?1. Забыли пригласить переводчика.
2. Не позаботились о «зеленой» улице для гостей, и японская делегация застряла в пробке.
3. Диджей перепутал гимны и вместо государственного гимна Японии врубил гимн США.
Правильный ответ: ни то, ни другое, ни третье. Все намного проще: у главы японской делегации сбился набок галстук, и глава российской делегации попытался по-свойски его поправить. К правителю-азиату нельзя прикасаться руками. Правителя-азиата, приветствуя, нельзя обнимать. Тем более правителя-азиата нельзя расцеловывать, как у нас любят: троекратно, с оттяжкой, взасос. Его достоинство в этот момент убито напрочь. Очевидцы рассказывают, что японец отшатнулся и побелел, как стена. Какие после такого промаха успешные переговоры? Хорошо, что у главы японской делегации с собой не было меча. Иначе неизвестно, чем все кончилось бы. Вот у Тсуда Санцо меч был, и шрам от его удара Николай Второй носил на своей голове всю жизнь. А ведь Николай Александрович, в ту пору еще великий князь, Тсуда Санцо и пальцем не тронул, всего-то ехал мимо в коляске по древнему городу Оцу, но ехал с неправильным выражением лица, без уважительной улыбки, положенной благодарному гостю. Этот случай описан князем Э.Э. Ухтомским («Путешествие на Восток Его Императорского Высочества государя наследника цесаревича. 1890—1891», СПб, 1893 год), чиновником министерства внутренних дел. Он был специально включен для литературного отчета в свиту цесаревича, совершающего вояж по России и разным странам, которым заканчивался курс наук для наследника русского престала. Самурая скрутили, император Микадо в знак сочувствия и извинения прислал в порт Кобэ три парохода, заваленных подарками, однако Николай инцидент не забыл и, когда России срочно понадобилась «маленькая победоносная война», выбрал Японию, с чего и начались все наши неприятности и катастрофы. Вот так, на минутку расслабился, пренебрег чужой традицией и этикой, и весь двадцатый век насмарку. Можно только догадываться о размерах ущерба, который нанесло стране дипломатическое невежество ее руководителей за последние пятнадцать лет.
Тест № 2.
На высокопоставленном приеме вам возле второго блюда поставили большую фарфоровую плошку с прозрачной жидкостью и долькой лимона. Что это и как с этим поступить?1. Это чай, значит, его надо выпить.
2. Это вода для ополаскивания рук, значит, их надо сполоснуть.
3. Это прозрачный японский суп, значит, его надо съесть.
Правильный ответ: это шутка, значит, мне хочется вас рассмешить. Хотя жидкость действительно может оказаться супом (в Японии им обед заканчивается, а не начинается), и однажды на моих глазах посольский гость, вовсе, кстати, не россиянин, попытался сполоснуть в нем пальцы. Но с тем же успехом в чашку могла быть налита и вода. Поэтому, если вам подали нечто неизвестное, возьмите паузу и понаблюдайте, как с этим нечто будут управляться другие.