Хакен Георг. Я вечности не приемлю (Цветаева)

   ЮНАЯ ПОЭТЕССА (желая сменить тему). Чуть не забыла! У меня же для вас гостинец от мамы! Вот, домашние пирожки.
   ЦВЕТАЕВА. Спасибо. Тогда оставим курицу для другого раза. (Пробует пирожок.) А я никогда не умела так вкусно готовить. (Хлопает дверь в прихожей.) ЭтоМур.
   МУР (входя). Здравствуйте!
   ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Добрый день,Мур.
   ЦВЕТАЕВА.Мур, попробуй, нас угостили. Это очень вкусно.
   МУР (пробуя пирожок).  Да, ещё бы! Ведь они не готовят такую гадость, как вы!
   Из кухни доносятся голоса соседей.
   ГОЛОСА. - Это что же такое!Ну сколько раз можно говорить!
   - Она нарочно нам вредит!
   - Да я бы на вашем месте эту Цветаеву давно бы сковородкой по головеогрела!
   - Ну что вы, нельзя, ведь она - гений!
   - Видали мы таких гениев, в гробу в белых тапочках!
   Цветаева иМур выбегают на кухню.
   ГОЛОС. Марина Ивановна, вы нарочно повесили эти штаны над газом? Ведь с них же течёт вода прямо в кастрюли! А, кроме того, они могут загореться!
   ГОЛОС ЦВЕТАЕВОЙ. Я плачу за газ столько же, сколько и вы и могу из четырёх конфорок на газе располагать двумя. Поэтому я буду пользоваться газом, есть и готовить, когда мне надо!
   ГОЛОС.Нахалка!
   ВходитМур.
   МУР. Сволочи! Тупые, зоологические мещане!
   ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Что там случилось?
   МУР. Опять скандал с соседями на кухне. Я матери говорю, что лучше уступатьсволочам и жить без скандалов.
   Входит Цветаева.
   ЦВЕТАЕВА. Господи, как я всё это ненавижу! Как это несправедливо! Поймите, нынче повесила выстиранные брюкиМура над плитой. А они мне запрещают.
   ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Марина Ивановна, почему бы вам, чтобы не нервничать и не ссориться с соседями, не перевесить брюкиМура в другое место, где они никому не будут мешать. Ведь, возможно, с них капает прямо на еду. Ведь плита всем нужна.
   ЦВЕТАЕВА. Да, конечно, плита всем нужна, но ведь брюки над плитой высохнут скорее... Нет, надо срочно уезжать отсюда.
   ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Марина Ивановна, вам надо успокоиться, не нужно так волноваться. Только не уезжайте, мы всё сделаем, всё уладим.
   ЦВЕТАЕВА. Нет, надо ехать, ичем скорее, тем лучше.
   МУР. Марина Ивановна, я вам ещё раз повторяю: я никуда из Москвы не поеду! Если вы хотите, то можете одна ехать куда угодно!
   ЦВЕТАЕВА. Но я боюсь бомбёжек. Я боюсь остаться одна. Я не чувствую себя одинокой только в бомбоубежище. Я схожу с ума от беспокойства за тебя, когда ты вечером идёшь на крышу тушить фугаски.
   МУР. А я не могу оставаться дома и держаться за вашу юбку или сидеть с вами в бомбоубежище, когда другие ребята дежурят на крышах по ночам. Я уже не ребёнок. Мне уже 16 лет!
   ЦВЕТАЕВА. Я понимаю тебя.
   МУР. А я вас нет! Вы говорите ерунду! Я никуда не поеду и всё! (Выбегает.)
   ЦВЕТАЕВА. Поймите, я безумно боюсьза Мура. Я не могу потерять и последнего человека, не могу рисковать им. Мне всё время кажется, что его обязательно убьёт или выбьет глаз осколком. Я не могу так жить. У меня больше нет сил.Мур меня не слушается. Это возмутительно, что посылают несовершеннолетних дежурить на крышах. На войну берут только совершеннолетних, а ведь тут тоже война!
   ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Марина Ивановна, но ведьМуру наверняка стыдно сидеть в бомбоубежище среди женщин, детей и стариков, когда даже девушки дежурят на крышах. К тому же, тушить фугаски совсем не страшно. Даже моя мама в первую бомбёжку сама потушила фугаску, которая упала у нашего крыльца. Она схватила её каминными щипцами и бросила в ящик с песком.
   ЦВЕТАЕВА. Вам легко так рассуждать! Потом, когда у вас будут свои дети, вы заговорите иначе, помяните моё слово!.. Последнее время он стал совсем неуправляемым, замкнутым, угрюмым. Дружит с какой-то девицей, но она ему совсем не пара: малообразованна, недостаточно интеллигентна, у неё дурной вкус, а главное, она старшеМура и опытнее его и явно через многое уже прошла.
   ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Но ведьМуру уже 16 лет, а на вид дать ему можно и двадцать. Ведь всё равно рано или поздно...
   ЦВЕТАЕВА. Поэтому я и должна уехать.
   ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Если вы хотите уехать, то не обязательно ехать завтра же. Пароходы ещё будут уходить, будут ещё группы через неделю-другую. Нельзя уезжать в такой спешке, надо как-то подготовиться, продать через комиссионку какие-то вещи и поехать хотя бы с деньгами.
   ЦВЕТАЕВА. Но ведь вещи могут продать не так скоро. К тому же, при сдаче вещей требуют документы. (Тихо.) А я боюсь своего паспорта.
   ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Можно сдать вещи на мой паспорт, а я по мере продажи вещей буду высылать вам деньги.
   ЦВЕТАЕВА. Хорошо. А вы не боитесь?
   ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Что вы? Чего здесь бояться?
   ЦВЕТАЕВА. Тогда нужно решить, что продать, что взять с собой. Вот Серёжины костюмы, пальто, рубашки - хорошие вещи, их можно сдать.
   ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Погодите. Поймите, именно хорошие вещи надо взять с собой, чтобы и там их можно было продать или просто обменять на продукты и хлеб.
   ЦВЕТАЕВА. Да, да, конечно! Я поеду позже, с другой группой писателей. Вот что, узнайте завтра же в Союзе, когда намечается отъезд следующей партии писателей. А я за это время постараюсь кое-что продать исобраться как следует.
   ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Вот и хорошо. Сейчас я иду в домоуправление за справкой, а в воскресенье к вам с утра, и мы все вещи отнесём в комиссионку и сдадим на продажу.
   ЦВЕТАЕВА. Подождите, скажите... Вы думаете?.. Их могут пропустить на Москву?!
   ЮНАЯ ПОЭТЕССА. Я ничего не думаю. Я просто вижу, что Москва готовится к встрече с фашистами.
   Юная поэтесса уходит. Рядом с Цветаевой возникает Серый Человек.
   СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. И всё-таки, вы не послушались. Соседи сказали, что вы всю ночь судорожно собирались, ссорились с сыном, но настояли насвоём. К шести часам утра за вами приехал грузовик.
   ЦВЕТАЕВА. Да, я всё-таки созвонилась с Союзом.
   СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Но почему же вы приняли такое поспешное решение?
   ЦВЕТАЕВА. Я хотела убежать от войны. Все мои родные были арестованы, а немцы продвигались. И если бы я не уехала из Москвы, то меня бы заподозрили в том, что я жду прихода немцев.
   СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Не стану вас обманывать: вы вовремя успели уехать. Из Москвы уже начали выселять немцев, чьи деды и бабки поселились в России ещё при Петре.
   ЦВЕТАЕВА. Значит, лучше самой, не дожидаясь. Мне нужно было уберечьМура от такой участи.
   Москва. Речной вокзал. Около 7 часов утра. 8 августа 1941 года. На пристани царит сутолока. Среди отъезжающих находятся Цветаева и Мур. Их провожают Пастернак и молодой поэт.
   ЦВЕТАЕВА. Боря! Ничего же у вас не изменилось. Это 1914 год. Первая мировая! Это всё противоестественно. Не по-человечески!
   ПАСТЕРНАК. Марина, ты что-нибудь взяла в дорогу покушать?
   ЦВЕТАЕВА. А разве на пароходе не будет буфета?
   ПАСТЕРНАК. Ты с ума сошла! Какой буфет!
   МОЛОДОЙ ПОЭТ. Здесь поблизости есть гастроном. Там можно что-нибудь купить. Я сейчас сбегаю.
   ПАСТЕРНАК. Я сам. Деньги у меня есть. (Уходит.)
   МОЛОДОЙ ПОЭТ. А ваши вещи никак не помечены. Мало ли что может произойти в дороге. Нужно обязательно их переметить. Сейчас подпишем. (Достаёт химический карандаш, подписывает.)
   ЦВЕТАЕВА (читает). Елабуга. Литфонд. Цветаева. Цветаева. Литфонд. Елабуга. Получаются поэтические строки. А мне стихи не помогают уже два с половиной года. Помните, я обещала ответить вам на ваше стихотворение. (Протягивает ему листок.) Вот, держите. Это мой ответ. Потом прочитаете.
   МОЛОДОЙ ПОЭТ. Знаете, Марина Ивановна, а я на вас гадал.
   ЦВЕТАЕВА. Как же вы гадали?
   МОЛОДОЙ ПОЭТ. По книге эмблем и символов Петра Великого.
   ЦВЕТАЕВА. Вы знаете эту книгу?
   МОЛОДОЙ ПОЭТ. Очень хорошо знаю. Я по ней на писателей загадываю.
   ЦВЕТАЕВА. И что же мне выпало?
   Молодой поэт молчит.
   ЦВЕТАЕВА. Можете не отвечать! Всё поняла! Знаете, ещё давно, накануне революции, мы встречали новый год, гадали по Лермонтову. Мне выпала строка: "А мне два столба с перекладиной". Ядругого не жду.
   МОЛОДОЙ ПОЭТ. Иногда мне кажется, Марина Ивановна, что вы остались там, в 16 году.
   Раздается гудок парохода. И, словно вторя ему, звучит песня "Пароход" в
   исполнении Леонида Утесова.
   УТЕСОВ.Ах, что такое движется там по реке?
   Белым дымом играет и блещет металлом на солнце.
   Что такое слышится там вдалеке?
   Эти звуки истомой знакомой навстречу летят.
   Ах, не солгали предчувствия мне,
   Да, мне глаза не солгали,
   Лебедем белым скользя по волне,
   Плавно навстречу идет пароход.
   Вбегает Пастернак.
   ПАСТЕРНАК. Едва успел. Везде такие дикие очереди. Вот, держите. Здесь бутерброды с сыром и колбасой. (Отдаёт пакет с бутербродами.) Пора. Даже присесть на дорожку негде.
   ЦВЕТАЕВА. Ни к чему.
   МУР. Марина Ивановна, я не поеду ни в какую эвакуацию! Бесчестно бросить Москву в такое тяжёлое для неё время!
   ПАСТЕРНАК.Мур, надо грузиться. Ты должен быть рядом.
   ЦВЕТАЕВА. Боренька, рис-то кончится, что же тогда будет?
   ПАСТЕРНАК. Марина, я скоро туда приеду. Всё будет хорошо. Помнишь, что ты когда-то написала мне: "В вас ударяют все молнии, а вы должны жить".
   ЦВЕТАЕВА. Дай вам бог счастья. А мне ни счастья, ни счастливого пути не желайте. Ни к чему это мне. Мой отрыв от жизни становится всё непоправимей. Борис, мне всё равно куда лететь. Жизнь - вокзал, скоро уеду, куда - не скажу.
   ПАСТЕРНАК. Что значит твоя последняя фраза? Провозглашенье бессмертия?.. Стрелочная ижелезнодорожно-крушительная система драм не по мне. (Внезапно спохватившись.) Боже мой, о чём я говорю с тобой и к чему?..
   ЦВЕТАЕВА. Как бы мне нужно было сейчас поменяться местами с Маяковским!
   ПАСТЕРНАК. Но только не лезь на котурны,
   Ни на паровую трубу.
   Исход ли из гущи мишурной?
   Ты их не напишешь в гробу.
   Ты всё ещё край не початый.
   А смерть это твой псевдоним,
   Сдаваться нельзя. Не печатай
   И не издавайся под ним.
   ЦВЕТАЕВА. Жаль, что ты не едешь с нами. Прощайте!Мур, идём! (Уходит с Муром.)
   ПАСТЕРНАК. Не хочется думать, что она готовит что-нибудь крайнее и непоправимое.
   МОЛОДОЙ ПОЭТ (читает стихотворение на листке).
   Всё повторяю первый стих
   И всё переправляю слово:
   - "Я стол накрыл на шестерых"...
   Ты одного забыл - седьмого.
   Невесёло вам вшестером.
   На лицах - дождливые струи...
   Как мог ты за таким столом
   Седьмого позабыть - седьмую...
   ...Никто: не брат, не сын, не муж,
   Не друг - и всё же укоряю:
   - Ты,стол накрывший на шесть - душ,
   Меня непосадивший - с краю.
   А по книге вышло: "Не ко времени и не ко двору".
   Едва ступив наелабужскую землю, Цветаева ощутила толчок в сердце, ибо она ступила на землю, которой будет суждено стать ее последним пристанищем. Елабуга. В домеБродельщиковых. 21 августа 1941 года. Входят представитель горсовета (он же серый человек), Цветаева.Мур.
   ПРЕДСТАВИТЕЛЬ. Хозяева, дома кто есть?
   БРОДЕЛЬЩИКОВА (из-за занавески). Есть. (Выходит.) Здравствуйте!
   ПРЕДСТАВИТЕЛЬ. Добрый день! Вот, эвакуированные прибыли, подселять к вам будем.
   БРОДЕЛЬЩИКОВА. Ну что ж, подселяйте, раз такое дело. Можем отдать одну комнату. (Отдёргивает занавеску - вход в крохотную комнатку, в которой стоит кушетка, кровать и маленький столик.)
   ЦВЕТАЕВА. Эту комнату я беру! Я здесь останусь, никуда больше не пойду.
   ПРЕДСТАВИТЕЛЬ. Вот и прекрасно. Значит, вы поселяетесь здесь. Хозяйка, принесите вашу домовую книгу, мы сразу всё оформим. Давайте ваши документы. (Выписывает из паспортов данные в домовую книгу, принесённую хозяйкой.) Позвольте узнать ваш род занятий?
   ЦВЕТАЕВА. Писательница-переводчица.
   ПРЕДСТАВИТЕЛЬ. Интересно. И с каких языков вы переводите?
   ЦВЕТАЕВА. Французский, немецкий.
   ПРЕДСТАВИТЕЛЬ. Немецкий. Хорошо. (Напевает.) Это очень хорошо, даже очень хорошо. Далеко бежит дорога, впереди веселья много... А это с вамиваш...
   ЦВЕТАЕВА. Сын. Он ещё школьник.
   ПРЕДСТАВИТЕЛЬ. Значит, он будет жить с вами. Чудесно. Хозяйка, подскажите ваш адрес?
   БРОДЕЛЬЩИКОВА. Ворошилова, дом 20.
   ПРЕДСТАВИТЕЛЬ. Так и запишем. Сегодня у нас...?
   БРОДЕЛЬЩИКОВА. С утра было 21-е.
   ПРЕДСТАВИТЕЛЬ. 21 августа 1941 года. Так и запишем. (Цветаевой иМуру.) Теперь, пожалуйста, вот здесь распишитесь. Ну, вот и всё. Счастливо оставаться. (Уходит.)
   ЦВЕТАЕВА. Будем знакомы. (Протягивает руку для рукопожатия.) Марина Ивановна.
   БРОДЕЛЬЩИКОВА. Анастасия Ивановна.
   ЦВЕТАЕВА. Знаете, мою сестру зовут, как и вас. Очень легко запомнить. А это мой сынМур.
   МУР (поправляя). Георгий.
   БРОДЕЛЬЩИКОВА. Очень приятно.
   ЦВЕТАЕВА. А у вас здесь хорошо. В Елабуге много цветов: астры, георгины... И в домике чисто и сухо. Из окон открывается чудесный вид: река, луга, простор...
   БРОДЕЛЬЩИКОВА. Ваша комната будет вот здесь. Проходите, располагайтесь, чувствуйте себя как дома.
   ЦВЕТАЕВА. Я рада, что у меня с сыном отдельная, пусть хоть и небольшая комната.
   БРОДЕЛЬЩИКОВА. Правда, окна в ней выходят на пустырь. Всё собирались там разбить небольшой садик, да как-то руки не доходили. А тут война... Не до садика. Сейчас там свалка.
   ЦВЕТАЕВА. Свалка... Это моё место. Жизнь, что я видела от неё кроме помоев и помоек. Знаете, Анастасия Ивановна, человеку, в общем-то, нужно не так уж много, всего клочок твёрдой земли, чтобы поставить ногу и удержаться, только клочок твёрдой земли, за который можно зацепиться. А мне ведь ничего не нужно. Вы не бойтесь, мы вас не стесним.
   БРОДЕЛЬЩИКОВА. Да чего уж там. Живите, раз такое дело. Как-нибудь перезимуем. Картошки и овощей хватит. А у нас и таганок, и сковородка, посуда - всё есть. Можете сами себе сготовить.
   ЦВЕТАЕВА. Мы можем с сыном ходить в столовую. Ведь у вас в Елабуге есть столовая?
   БРОДЕЛЬЩИКОВА. Да в столовке одну бурду дают. Кроме постных щей, пшёнки, да отвара из сушёных яблок ничего не бывает.
   ЦВЕТАЕВА. Я привезла с собой запас кое-каких продуктов: крупы, рис, манка, сахара с полпуда.
   БРОДЕЛЬЩИКОВА. Ничего, продержимся.
   ЦВЕТАЕВА. А я ведь никогда не готовилась в кухарки. Знаете, суп я готовлю по раз освоенному рецепту: кладу как можно больше овощей. Я брала всевозможные овощи, все,что было, бросала в кастрюлю, и получался неплохой суп. Ведь весь вкус от овощей. (Горько.) А иногда у меня бывали такие дни, когда я варила суп на всю семью из того, что удавалось подобрать на рынке.
   БРОДЕЛЬЩИКОВА. Керосин только сейчас очень дорогой, но дров, я думаю, на зиму хватит.
   ЦВЕТАЕВА. Запах у вас в Елабуге очень плохой. Отчего это?
   БРОДЕЛЬЩИКОВА. Тут у нас напротив -спиртозавод, и так пахнет, когда из него выпускают отходы. Но так не всегда. Устраивайтесь. (Выходит.)
   ЦВЕТАЕВА. Улица Ворошилова... Свалка...Спиртозавод...
   МУР. Я был прав, Марина Ивановна. Ведь убеждал же я вас не уезжать из Москвы. Всего только год проучился в московской школе, привык к ней, нашёл приятелей, как вдруг вы меня увозите, как маленького!
   ЦВЕТАЕВА. Но нам нельзя было больше оставаться в Москве, это было опасно. Мы должны были уехать.
   МУР. Уехать?! Чтобы попасть сюда, в это захолустье?! А что мне здесь делать, чем жить, с кем общаться? Разве вы не видите, что Елабуга этогиблое место для нас обоих.
   ЦВЕТАЕВА.Мур, ты многого не понимаешь. Я делаю всё, что в моих силах.
   МУР. А мне не нужно всего того, что вы для меня делаете. И не смейте причужих называть меня этим дурацким кошачьим именем! Это из-за него у меня нет друзей! Ведь когда вы провожали меня во двор погулять со сверстниками, и я говорил им, как меня зовут, то они сразу же все разбегались, потому что в Москве так называют Московский уголовный розыск! Мне надоели ваши поэты, старики, переводчики, мне надоело быть только сыном Марины Ивановны Цветаевой! Я хочу жить по-другому, по-своему, без вашей постоянной опеки и слежки за мной, без ваших страхов, которые не имеют под собой никаких оснований. Я просто требую, чтобы вы выбрались отсюда и вытащили меня из этойвонючей дыры.
   ЦВЕТАЕВА. Но куда мы можем поехать? Ведь у нас в Союзе никого нет.
   МУР. А вас никто и не просил возвращаться в Союз. Что я нашёл здесь? Родину? Хороша родина! Отец и сестра арестованы! И сейчас вы ведете себя как вертушка: совершенно не знаете оставаться нам здесь или переезжать вЧистополь. Вы ждете от меня решающего слова, но я вам его не скажу, потому, что не хочу, чтобы ответственность за ваши грубые ошибки падала на меня. У вас и так уже нет ни дома, ни денег, ни друзей.
   ЦВЕТАЕВА. Ты прав. У меня нет друзей, а без них - гибель.
   МУР. Мы должны поселиться хотя бы вЧистополе.Чистополь лучше Елабуги, всё-таки второй город в Татарии, и потом там вся писательская колония.
   ЦВЕТАЕВА. Мы переедем вЧистополь. Я постараюсь.
   Мур уходит. К Цветаевой подходит Серый Человек.
   ЦВЕТАЕВА. Мне очень плохо. Я не могу жить в Елабуге.
   СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. Вы должны жить там, куда направил вас Союз писателей.
   ЦВЕТАЕВА. Мне здесь совершенно нечего делать. Здесь ужасные люди. Ни одной близкой души, никого... А когда встанет Кама, тогда мы с Муром и вовсе будем отрезаны от всего мира в этом забытом богом городишке.ДляМура здесь нет никаких перспектив, а ведь он собирается стать художником, или работать в редакции.Мур хочет вЧистополь. Там у меня есть друзья, они помогут нам устроиться.
   СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК. А о вас он подумал? Хорошо, вы переедете вЧистополь, но у вас с собой 150 рублей. Переезд, перевозка багажа, потратитесь на дорогу, а дальше что? На что жить? Где будете брать деньги?
   ЦВЕТАЕВА. Там я смогу устроиться на работу. Я уже написала заявление в Литфонд, и если решится вопрос о моей прописке...
   Вопрос о прописке Цветаевой еще не был решен.Чистополь. Коридор горсовета. 26 августа 1941 года. Входит Писательница. К ней бросается Цветаева.
   ЦВЕТАЕВА. Вы! Как я рада, что вы здесь. Не уходите. Побудьте со мной. Мне много говорила о вас сестра моего мужа. Сейчас решается моя судьба. Если меня откажутся прописать вЧистополе, я умру. Я чувствую, что непременно откажут. Тогда я брошусь в Каму. Вот так, - один шаг и все...
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Нет, нет, они не смогут вам отказать, не посмеют. Ведь вы же просто эвакуированная, а не ссыльная, и не лишены права передвигаться. А если и откажут, то ведь можно продолжать хлопоты. Над местным начальством существует ведь ещё имосковское. Бывают в жизни тупики, которые только кажутся тупиками, а потом вдруг возьмут да и расступятся.
   ЦВЕТАЕВА. Тут, вЧистополе, люди есть, а там никого. Тут хоть в центре каменные дома, а там - сплошь деревня.
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Но ведь и вЧистополе вам придётся жить не в центре и не в каменном доме, а в деревенской избе. Без водопровода, без электричества. Совсем как в Елабуге.
   ЦВЕТАЕВА. Тут есть люди. А в Елабуге есть толькоспирто-водочный завод. А я хочу, чтобы мой сын учился. ВЧистополе я отдам его в ремесленное училище. А в Елабуге я боюсь.
   Из-за двери одного из кабинетов выходит литературная дама.
   ДАМА. Ваше дело решено благоприятно. Это было не совсем легко, потому чтоТренев выступил категорическипротив.
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Но почему?
   ДАМА. Он припомнил, что вы - белоэмигрантка, а ваш муж - белогвардеец, что у вас и в Москве были иждивенческие настроения, а время военное, к тому же ваш муж арестован и дочь - тоже, поэтому бдительность надо удвоить. И если правительство сочло нужным отправить вас в Елабугу, то вы там и должны жить, а литераторы не должны вмешиваться в распоряжения правительства.
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Но это же демагогия! При чём тут правительство? При чём военное время? Ведь это просто Литфонд решил, чтоЧистополь переполнен, и начал заселять Елабугу.
   ЦВЕТАЕВА. А Асеев? Он же обещал помочь!
   ДАМА. Асеев был болен и не смог придти. Но он прислал письмо, в котором высказал своё мнение за вас. И совет постановил вынести решение простым большинством голосов. А большинство -за. Бумага от имени Союза уже составлена и подписана. В горсовет мы передадим её сами, а вам сейчас следует найти себе комнату и договориться с хозяйкой. Когда найдёте, сообщите нам адрес - и всё. Советую поискать на улице Бутлерова. Там, кажется, ещё остались пустые комнаты.
   ЦВЕТАЕВА. А моё заявление? Я просила, чтобы мне предоставили место судомойки в столовой Литфонда.
   ДАМА. Что касается вашей просьбы о месте судомойки в будущей писательской столовой, то могу сказать, что заявлений поступило очень много, а место - одно.
   ЦВЕТАЕВА. Я могу мыть посуду, могу мыть пол, могу быть санитаркой, сиделкой...
   ДАМА. Мы постараемся сделать всё возможное, чтобы оно было предоставлено вам. А, может быть, мы и буфет организуем, можно будет и в буфете...
   ЦВЕТАЕВА. Нет, нет, это я не сумею! Если поступлю - всё сейчас же перепутаю, тут же просчитаюсь со страху. Я ничего не понимаю в канцелярии. Быть судомойкой - это единственное, что я могу.
   ДАМА. Давайте поговорим об этом, когда откроется столовая. (Уходит.)
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Ну вот, видите, всё складывается хорошо. Теперь идите искать на Бутлерову, а потом в горсовет, за справкой о прописке.
   ЦВЕТАЕВА. А стоит ли искать? Всё равно ничего не найду. Лучше я сразу отступлюсь и уеду в Елабугу.
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Обязательно найдёте. Найти здесь комнату совсем не так уж трудно.
   ЦВЕТАЕВА. Всё равно, если найду комнату, мне не дадут работы. Мне не на что будет жить.
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Послушайте, в Совете эвакуированных немало людей, которые знают и любят ваши стихи, и они сделают всё, что смогут, а если ещё и получите место судомойки, то вы и ваш сын будете сыты.
   ЦВЕТАЕВА. Хорошо, я попробую, пойду, поищу.
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Желаю вам успеха! (Хочет уйти.)
   ЦВЕТАЕВА. Нет, нет! Одна я не могу. Я совсем не понимаю, где что. Я не разбираюсь в пространстве. Не уходите. Я знаю вас всего 5 минут, но чувствую себя с вами свободно. Когда я уезжала из Москвы, я ничего с собой не взяла. Понимала ясно, что моя жизнь окончена. Я даже письма Бореньки Пастернака не захватила с собой. Скажите, пожалуйста, почему вы думаете, что жить ещё стоит. Разве вы не понимаете будущего?
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Стоит - не стоит - об этом я уже давно не рассуждаю. У меня в 37-ом арестовали, а в 38-ом расстреляли мужа. Мне жить, безусловно, не стоит, и уж, во всяком случае, всё равно - как и где. Но у меня дочка.
   ЦВЕТАЕВА. Да разве вы не понимаете, что всё кончено! И для вас, и для вашей дочери, и вообще.
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Что - всё?
   ЦВЕТАЕВА. Вообще - всё! (Описывает в воздухе широкий круг рукой.) Ну, например, Россия!
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Немцы?
   ЦВЕТАЕВА. Да, и немцы.
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Не знаю. Я не знаю, захватят ли немцы Россию, а если захватят, надолго ли. Я и об этом размышляю мало. Я ведь мобилизованная, а мобилизованным рассуждать не положено. Сейчас на моём попечении двое детей, с нами живёт ещё и племянник, и я за них в ответе. За их жизнь, здоровье, покой, обучение, веселье.
   ЦВЕТАЕВА. Дети, дети, жить для детей... Если бы вы знали, какой у меня сын, какой он способный, одарённый юноша!Мур стал уже совсем взрослым, а я никак не могу привыкнуть к тому, что он уже вырос и все время куда-нибудь рвется. Он вот хочет вернуться в Москву, это мой родной город, но сейчас я егоненавижу... Мой сын очень красивый, на него уже заглядываются молодые бабы, здесь столько молодых баб без мужиков... Дети вырастают и уходят, так, конечно, должно быть, таков закон жизни. Но какой несправедливый закон. Это больно... А я ничем не могу ему помочь. Со мной ему только хуже. Я ещё беспомощнее, чем он. Денег у меня осталось - предпоследняя сотня. Да ещё бы продать эту шерсть - я привезла с собой несколько мотков дивной французской шерсти. Но не знаю, где найти покупателя. Может, вы знаете? Мне нужно всего 150 рублей.
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Я думаю, что шерсть стоит гораздо дороже, не надо торопиться, а 150 рублей я могу вам дать, и, когда найдётся покупатель, вы вернёте мне деньги.
   ЦВЕТАЕВА. Нет, брать в долг я не буду. А скоро наступят холода. Как напастись дров на зиму, чем заработать на эти дрова. Ведь я ничего не умею делать, у меня нет никакой профессии. Учить детей не могу, не умею, работать в колхозе не умею, ничего не умею. Я могу только каждый день сидеть за столом, можно и не за столом, за любой доской, можно и на подоконнике, только бы писать. Это единственное, что я могу. Но кому теперь нужны стихи?
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Стихи нужны всегда и даже на войне.
   ЦВЕТАЕВА. Я раньше умела писать стихи, но теперь разучилась.
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Разучились писать стихи? Это, наверное, вам только кажется.
   ЦВЕТАЕВА. Мыть посуду - это я ещё могу. Если бы меня приняли в судомойки, было бы чудесно.
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Конечно, всякий труд почётен. Но неужели никому не будет стыдно: я, скажем, сижу за столом, хлебаюзатируху, жую морковные котлеты, а после меня тарелки ложки, вилки моет не кто-нибудь, а сама Цветаева? Если вас можно определить в судомойки, то почему бы Ахматову не вполомойки, а жив был бы Александр Блок - его бы при столовой в истопники. Истинно писательская столовая!
   ЦВЕТАЕВА. Вы не можете себе представить, до какой степени я беспомощна.
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Ваши слова напомнили мне о беспомощности Ахматовой. В последние годы я близко наблюдала быт Анны Ахматовой в Ленинграде. Где-то она теперь? Что с ней? Уехала ли из Ленинграда? Вы ничего о ней не слышали?
   ЦВЕТАЕВА (резко). Нет!
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Одному я рада. Ахматова сейчас не вЧистополе. Надеюсь, ей выпала другая карта. Здесь она непременно погибла бы.
   ЦВЕТАЕВА (раздельно и отчётливо). По -че -му?
   ПИСАТЕЛЬНИЦА. Потому, что не справиться бы ей со здешним бытом. Она ведь ничего не умеет, ровно ничего не может. Даже и в городском быту, даже и в мирное время.
   ЦВЕТАЕВА. А вы думаете, я - могу?! Ахматова не может, а я, по-вашему, могу?!