Ханга Елена. Третье пророчество

   С Хосе – так звали португальца – они разговаривали об истории и живописи, которой оба увлекались, а потом португалец познакомил Дитера и со своей подругой Марией, и они часто встречались уже втроем. А потом... А потом в какой-то момент опасная искорка вспыхнула между Марией и самим Дитером, что, уж конечно, было никак не допустимо ни с точки зрения рабочих, ни человеческих отношений. И Дитер постарался, едва заметив, эту искорку как можно скорее затушить. Вроде бы ему это удалось в свое время, но вот прошел уже год, и они теперь снова случайно встретились в лиссабонском баре с Марией. И выяснилось, что искорка-то еще тлеет. И вовсе даже не тлеет, если честно, а готова вот-вот превратиться в настоящее пламя.
   Это произошло как раз в то время, когда Рабе прибыл в Лиссабон со своей особой миссией, – именно тогда он впервые оказался в постели с Марией. Очнувшись рядом с ней, он понял, что все самое страшное, что могло бы с ним произойти, происходит как раз сейчас. Мария лежала рядом – прекрасная и запретная для него во всех смыслах, но великий грех уже был совершен. И теперь Дитер Рабе катился по наклонной ко второму, совсем уже страшному греху, которому никогда не будет прощения. И он испугался до смерти. А испугавшись, сделал невероятное. Рассказал Марии о сестре Люсии, о тайных планах рейха в отношении монахини, о том, где он на самом деле служит и с каким заданием прибыл в Португалию на этот раз. Он в ужасе слышал свой голос, но остановиться уже не мог, словно он гнал на автомобиле по горному серпантину и все только вжимал глубже и глубже педаль газа, понимая, что необходимо затормозить как можно скорее, но ноги не слушались его, и правая нога продолжала давить на газ...
   Странное дело, небеса не покарали его за эту страшную ночь двойного предательства. Наоборот, они, похоже, помогли ему, правда, чуть позже.
   Хотя куда логичнее было бы предположить, что небеса заботились вовсе не о нем, а о той, о которой им и следовало заботиться, – о сестре Люсии, монахине в монастыре кармелиток.

* * *

   Так или иначе, головокружительный замысел рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера полностью сорвался из-за совершенно непредвиденных обстоятельств.
   В Лиссабоне штандартенфюрер Рабе должен был получить от важного источника абвера компрометирующие материалы на целый список лиц, представляющих потенциальный интерес для германской военной разведки. В основном это были фотографии, сделанные в специальномбаре и ночном ресторане, который в Лиссабоне содержал один латиноамериканец. Владелец бара и ресторана был завербован еще до начала войны и получал от немцев партии дефицитных немецких лекарств, которые позже контрабандой продавались в Соединенных Штатах. В его заведении все эти годы действовала хорошо налаженная система тайной фотосъемки клиентов. К приезду Рабе в Португалию у латиноамериканца уже скопилось достаточное количество новых материалов, которых с нетерпением ожидали в Берлине.
   Это было обычное техническое поручение, которое дали штандартенфюреру заодно, в довесок к его совершенно иной и строго секретной миссии.
   Скорее всего эта точка абвера в Лиссабоне была засвечена уже давно. Как потом высчитали в Берлине, на левые дела латиноамериканца вышла британская разведка. Британцы вообще были достаточно активны на Иберийском полуострове во время войны благодаря возможностям морского флота. Впрочем, и сами немцы внедрялись в британские порты, используя в качестве плацдарма те же португальские и испанские базы.
   Похоже, англичане довольно плотно следили за хитрым заведением и хорошо знали особенности его работы. Потому что в тот самый момент, когда штандартенфюрер Рабе поздним вечером принимал товару латиноамериканца, все и случилось.
   Дело происходило на надежной конспиративной квартире в Лиссабоне. По крайней мере Рабе тогда думал, что она надежна. Их было трое – он сам, владелец заведения и его португальский агент Хосе.
   Свет в квартире выключился почти одновременно с ужасным ударом во входную дверь. Латиноамериканца убили сразу, Хосе досталась пуля в ногу, а самого Дитера Рабе потрепало довольно здорово – две пули прошили навылет грудную клетку и одна пробила левую руку. Нападавшие сработали высокопрофессионально, – штандартенфюрер только и успел вытащить пистолет, но вот выстрелить из него ему уже не удалось. Завладев материалами, которые Рабе собирался отвезти позже в Берлин, нападавшие скрылись.
   Тут уж ни о какой секретной миссии речи больше не было. Когда Рабе понял, что остался жив, он тайно порадовался, что все произошло именно так, как произошло...

* * *

   – ...Фантастическая история, – сказал Николай Дмитриевич, уважительно поглядывая на старика, который сейчас сидел перед ним. – Только откуда вы знаете такие подробности? Например, про разговор этого штандартенфюрера с Гиммлером? И уж тем более про то, о чем думал Рабе, когда ехал мимо дома Гиммлера? Небось книжку пишете, а, Владимир Михайлович?
   Почтение в его глазах было неподдельным. Сидевший перед ним старик был живой легендой советской военной разведки. Ходили слухи, что он работал нелегалом еще во время Второй мировой войны чуть ли не в самой Германии, а ведь ему тогда лет-то было совсем ничего. Так уж весьма удачно сложились тогда его семейные обстоятельства...
   – Книжками я не балуюсь, для нас с тобой это занятие вредное, – скептически заметил старик. – Теперь все мемуары пишут, а вспоминать, между прочим, не всегда полезно.

* * *

   Они сидели в баре со стеклянными стенами, через которые хорошо просматривался уголок старой Москвы. Об этой встрече попросил Николай Дмитриевич. Он вспомнил, что вроде бы когда-то старик что-то ему рассказывал о фатимской истории, теперь он захотел расспросить его об этом поподробнее. Его домашний номер он набирал, немного волнуясь. Они несколько лет не виделись со стариком, и Николай Дмитриевич не знал теперь, в каком он состоянии, возраст все-таки был уже более чем солидный.
   В те времена, когда старик рассказывал ему про Фатиму, Николай Дмитриевич еще не получил генеральские погоны, а сам старик был в конторе этаким приходящим консультантом.
   – И у кого эти фатимские секреты всплыли на этот раз? – спросил старик по телефону с живым интересом, и Николай Дмитриевич порадовался, услышав довольно энергичный голос.
   – Так, у одних жуликов, – ответил он. – Вернее даже сказать, у авантюристов международного класса.

* * *

   – Так откуда такие подробности, Владимир Михайлович? – повторил свой вопрос Николай Дмитриевич.
   – От моей старой подружки Марии, – ответил старик.
   – От какой Марии?
   – От той самой испанки, много лет верой и правдой работавшей на Москву.
   – И где вы с ней познакомились? Уже здесь?
   – Нет, – сказал старик. – Сюда она так и не приехала. Сюда я вернулся один.
   – Так вы?.. – Голосу Николая Дмитриевича слегка дрогнул.
   – Да, в Лиссабоне меня звали Хосе.

4

   ...Увидев, как в рецепцию возвращается постоялец из президентского люкса, портье почувствовал бодрящий прилив самой искренней радости.
   – Прекрасный день, не правда ли? – громко сказал он, только что не выпрыгивая из-за своей стойки.
   Вовремя встретить гостя из президентского люкса – это хорошая примета. Если же у вас в отеле в этом номере поселился русский – это вдвойне хорошая примета. И вдвойне хорошие чаевые – по любому поводу. Главное только, чтобы был повод...
   – День еще только начинается, – слегка урезонил его гость. – Дайте-ка мне карту. Вы не знаете, где находится клуб «Какаду»?
   – «Какаду»? – переспросил портье и как-то странно посмотрел на гостя. Казалось, он чем-то удивлен. Впрочем, портье быстро одернул сам себя: – Да, конечно, господин Потоцкий! «Какаду»! Конечно! Это не так далеко...
   А вот и повод. Ткнув в карту, портье увидел, как прямо рядом с его пальцем легко приземлилась купюра в десять евро. Он был готов сейчас повилять хвостом, но хвоста у него, к сожалению, не было. Все-таки гость оказался не прав. Несмотря на то что день еще только начинался, уже стало понятно, что это прекрасный день.
   «Я люблю Россию, – растроганно подумал портье, пока господин Потоцкий направлялся к лестнице. – Господи, как я люблю Россию!» Еще лет пятнадцать назад, когда у русских все этотолько начиналось, портье был еще совсем мальчишкой и знал всего три настоящих русских слова: бабушка, Горбачев, перестройка. С тех пор он считал, что почти овладел этим сложным и странным языком. Это давало солидную прибавку к жалованью в элитном отеле.
   Мимо проходил пожилой охранник Афанасис. Портье хотел было ему сказать, чем интересовался русский гость, но потом вспомнил про купюру в десять евро и благоразумно промолчал. Сначала ему стало немного жаль, что Афанасис так ничего и не узнает, но потом жалость отступила. Зато теперь было приятно осознавать, что он поступил очень порядочно.
   Интересно бы только узнать, когда именно господин Потоцкий собирается поехать в клуб, – это будет его смена или уже нет?

* * *

   На пляже Потоцкий с огорчением увидел соотечественников. Нет, он вовсе не принадлежал к тем русским, которые тщательно скрывают свое происхождение на европейских курортах. Проблема была в том, что сейчас он увидел именно этихсоотечественников.
   – Какие люди! – радостно завопил лысый коротышка с подчеркнуто накачанными бицепсами, отчего две германские старушки, мирно сопевшие под зонтом, как по команде вздрогнули и стали испуганно озираться. – Андрюха, где тебя носило?! – Подойдя к Потоцкому поближе, коротышка с интимным придыханием сообщил ему на ухо: – Наши феи все время про тебя спрашивали...
   Феи были тут как тут. При виде Потоцкого они немедленно приняли подиумные стойки и тут же дрессированно сделали «дяде ручкой».
   «О Боже!» – вздохнул про себя Потоцкий.
   Нет, он вовсе не был женоненавистником, даже наоборот. Он не был также верным семьянином по той простой причине, что ни семьи, ни жены у него не было. Он просто не хотел разочаровывать какую-нибудь из этих милых «фей». Феи приезжали на дорогущий критский курорт в самый дорогой сезон вовсе не для того, чтобы легкомысленно флиртовать с мужчинами. Они приезжали сюда на трудную охоту, которая должна была не только окупить расходы на командировку, но и принести значительную прибыль как минимум и стоящего спутника жизни как максимум.
   Девушки в первый же день по достоинству оценили экипировку Потоцкого, стоимость часов, очков и даже, вероятно, дорожной сумки. Не стоит уж говорить о том, что они, несомненно, знали, в каком именно номере остановился этот симпатичный мужчина в самом употребимомвозрасте – где-то от тридцати пяти до сорока лет. И потому Потоцкому было больно смотреть на то, сколько энергии и нервов они тратят на его приручение, совершенно обманываясь в оценке жертвы. Они тратили свое время впустую, и Потоцкого это угнетало. Обманывать женщин он искренне не любил, хотя делать это приходилось часто, в том числе и по работе. Или из-за работы. До семи лет Потоцкого воспитывали бабушка и дедушка – родители приезжали к нему в гости только на выходные. Поэтому Потоцкого с детства сковали хорошими манерами и определенным кодексом чести. Первой заповедью в этом кодексе было полное почтение к дамам. Дело доходило до того, что по молодости Потоцкий вскакивал в ресторанах при появлении у столика официантки – ведь дедушка с бабушкой внушили ему, что сидеть в присутствии женщины, если она стоит, совершенно неприлично.

* * *

   – Мое почтение! – заорал в полный голос лысый коротышка, и две германские старушки, только что опять погрузившиеся в приятный сон на морском бризе, опять вздрогнули и подскочили на своих лежаках.
   Самое интересное, заметил Потоцкий, что чуть раньше многочисленная итальянская семья устроила никак не меньший шум по другую сторону от старушек, но их сон это вовсе не нарушило. Они вздрагивали именно от русских голосов. Наверное, просто еще не привыкли к тому, что кто-то в мире может говорить так же громко, как и итальянцы.
   Почтение, которое так бурно выражал коротышка, относилось к новому персонажу, степенно бредущему к кромке Эгейского моря. В уши персонажа были плотно засунуты наушники от плейера, висевшего на его мощной шее. Приметив отечественную тусовку на пляже, он снисходительно поприветствовал ее взмахом руки. Только у политиков получаются такие жесты, подумал Потоцкий. Наверное, даже иностранец, не знавший персонажа в лицо, здесь сразу бы понял, что он – политик. В России же это круглое и жизнерадостное лицо с несколькими подбородками было хорошо известно благодаря телевидению и потоку самых смелых идей и реплик, которыми этот персонаж сыпал налево и направо.
   – Что слушаете? – вежливо спросил коротышка. Нужно сказать, что он вообще млел от общества, в которое ему удалось попасть на острове Крит. Коротышка, судя по всему, не так давно возглавил какой-то коммерческий банк и вполз благодаря этому в высокую тусовку. Поэтому пока еще каждая узнаваемая фигура вызывала у него естественный восторг. Потоцкий, разумеется, узнаваемой фигурой не был. Правда, среди соотечественников в отеле о нем ходили разные невероятные слухи. Но если отбросить самые смелые предположения, касавшиеся его родственных отношений то ли с Ромой Абрамовичем, то ли с кем-то из арабских шейхов, то среднеарифметическая версия заключалась в том, что он либо нефтяной магнат, либо очень крупный банкир, но и в том и другом случае – очень скрытный.
   – Директивы из Кремля идут офигительные! – Политический персонаж потряс наушниками, вынутыми из ушей, и радостно засмеялся. Феи тут же подхватили его веселое настроение. Политик был еще достаточно молод и потому весьма игрив.
   Он почтительно раскланялся с Потоцким и присел около фей, которые тут же предложили обтереть его кремом для загара.
   – Нужно каким-нибудь защитным кремом, чтобы поменьше загара... – озабоченно сказал политик. – А то, знаете, вернусь в Москву, а Владимир Владимирович опять строго так спросит, где это я загорал...
   – Вы прямо вот так?.. – восхищенно спросил коротышка.
   – Работа такая, – уставшим и мудрым голосом сказал политик. – А мы с вами, по-моему, где-то раньше виделись, да? Уж не в Куршавеле ли прошлой зимой?
   – Так точно, – зарделся от счастья коротышка.
   – Правильно, – задумчиво сказал политик, глядя в морскую даль. – Туда нужно летать. Кто не в Куршавеле, тот против нас! – И он опять жизнерадостно засмеялся своей тонкой шутке.

* * *

   Потоцкий был рад появлению на пляже политического персонажа. Внимание коротышки и трех фей теперь было сосредоточено на нем. Потоцкий облегченно вздохнул, прилег на спину и прикрыл глаза. Конечно, он мог бы спокойно валяться на собственном пляже, который был также предусмотрен в его бухточке. Но такая причуда в его модель поведения не вписывалась. Крупный финансовый магнат, прибывший отдохнуть и развеяться на Крите. Нужно было лишь одно: чтобы о появлении этого магната узнали не только соотечественники, но и кое-кто за оградой отеля. Теперь, когда прошла неделя, эта задача, похоже, уже была решена. Теперь совсем не стоило резко менять свое поведение. Осталось ждать совсем недолго. До вечерней встречи в клубе «Какаду». Вопрос заключался в том, куда придется лететь после этой встречи. Потоцкий был почти уверен в том, что тот, кого он так ищет, находится совсем не на Крите. Наверное, где-то поближе к Германии. Вот только где? «Потерпи, совсем скоро узнаешь», – сказал сам себе Потоцкий.

5

   У клуба «Какаду» вечером было настоящее скопление дорогих автомобилей. Здесь будет людно, подумал Потоцкий. Странно, что они предложили такое место. Или они настолько уж уверены в своей проверке Потоцкого... Хорошо бы, если так. Но в любом случае похоже, что они не опасаются того, что он придет сюда в компании с кем-то невидимым. Иначе этому невидимому было бы очень легко шмыгнуть следом за Потоцким и быстро раствориться в толпе.
   «Однако я не назвал бы это элитным местечком», – думал Потоцкий, пробираясь через многочисленных посетителей к стойке с барменом, – свободных столиков здесь вообще не было видно. И очень много табачного дыма. И что-то еще... Потоцкий сразу не смог понять, что именно. Какая-то странность присутствовала в этом клубе... Бог ты мой! Быстро осмотрев столики, он наконец все понял. И тут же вспомнил непонятное удивление портье в отеле. В клубе не было женщин. То есть вообщене было. «Какаду» оказался гей-клубом.
   Потоцкий мог бы предположить любую неожиданность, но только не такую. Где это видано, чтобы важную деловую встречу незнакомому бизнесмену назначали в гей-клубе? Вариант первый. Его телефонный собеседник просто не знал про ориентацию клуба, он ведь тоже не из этих мест... Вполне вероятно...
   Размышляя над вариантами, Потоцкий с ужасом узнал в одном из посетителей одного из своих соотечественников, которого до этого встречал уже в отеле. Это был модный в Москве художник. Ужас усилился, когда художник, в свою очередь, тоже заметил Потоцкого и начал пробираться к нему.
   Так... Вариант второй. Этот проклятый Эрик Густавссон, звонивший ему сегодня утром, сам голубой. Да ладно бы просто голубым. При таком варианте выходило, что он очень невоспитанный и агрессивный голубой, если позволил себе назначить встречу в таком месте. С другой стороны, выбрав веселый клуб «Какаду», гей Густавссон много что выигрывал. Он-то здесь в привычной обстановке, чего никак не скажешь о Потоцком, на которого уже кидают нескромные, хотя и вполне приветливые взгляды местные завсегдатаи. Преимущество на стороне Густавссона. Второе явное преимущество – сам фактор неожиданности. «Не слишком ли уж все тонко?» – оборвал сам себя Потоцкий. Но если нет, то остается третий вариант. И он-то – самый нежелательный...

* * *

   – Какая приятная встреча!.. – дыхнул на Потоцкого художник хорошим коньяком. – Как здорово здесь встретить именно вас!..
   Оставалось непонятным, что он имеет в виду – здорово встретить соотечественника или... Хотя что ж тут было непонятного?.. Вряд ли он имел в виду соотечественника. Художник имел в виду, что здорово встретить именно в таком месте соотечественника, потому что этот соотечественник...
   – Мы знакомы? – обреченным голосом спросил Потоцкий, только чтобы оттянуть развязку.
   – Вы не помните меня? – нежным голосом спросил художник.
   – Простите?..
   – Там, на пляже... – В глазах у художника появилась нехорошая поволока, и он почему-то сразу перешел на ты: – Я сразу обратил на тебя внимание. Какой торс...
   – Правда? – только и смог сказать Потоцкий, тут же чертыхнувшись про себя. Более неудачной реплики в этой обстановке он придумать не смог.
   – Я буду тебя рисовать, – строгим голосом сообщил художник.
   – Может, лучше выпьем?.. Для начала, – нашелся Потоцкий.
   – Грамотно, – кивнул художник и щелкнул пальцами бармену.

* * *

   ...Вариант третий, он же – самый нежелательный. Ему просто не поверили. А приглашение в «Какаду» – своего рода насмешка. Легкая пощечина при проигрыше. Нет, лучше бы уж Густавссон оказался хамоватым геем. Впрочем, стоп. Возможен еще и четвертый вариант. Они перестраховались, как и должны были сделать. Тогда все нормально. Тогда ничего странного. Тогда даже нужно признать за ними тонкое чувство юмора. Если это вариант четыре, значит, нужно только выйти отсюда... Просто выйти, и где-то на улице его встретит Эрик Густавссон. А кто-то еще, наверное, сидя в машине, припаркованной неподалеку, сможет четко отследить, есть ли у Потоцкого тайный сопровождающий или нет. Ну конечно, четвертый вариант. Они и не должны были ему верить, они же серьезные парни. Тогда все встает на свои места. Тогда все правильно... Все, кроме одного, мрачно понял Потоцкий. Если он сейчас выйдет из клуба, влюбленный художник поплетется за ним. И как раз сыграет роль этого сопровождающего.
   – Давай выпьем, друг, – проникновенно сказал Потоцкий, налив коньяком до краев стакан художника. Интересно, он правильно сказал это «друг»? Он же не знает, как ониназывают друг друга.
   – Ты понял, что я буду тебя рисовать? – опять строго спросил художник.
   – Конечно, понял... котик.
   – Фу! – поморщился художник. – Обойдемся без пошлости.
   – Прости, обойдемся без пошлости! – охотно поддержал его Потоцкий и как можно ласковее сказал: – Ты подожди меня здесь, ладно? Я ненадолго отлучусь.

* * *

   Отойдя на несколько шагов и убедившись, что художник потерял его из виду, Потоцкий торопливо прошмыгнул к выходу.
   Он не ошибся. Это был четвертый вариант. Он едва успел сделать несколько шагов и закурить, как рядом с ним остановился вроде бы случайный прохожий.
   – Эндрю? – спросил глубокий бас Эрика Густавссона.
   Потоцкий угрюмо кивнул. Швед понимающе усмехнулся:
   – Надеюсь, вы простите меня за это маленькое недоразумение?
   – Это было забавно, – холодно сказал Потоцкий. – Главное, чтобы это недоразумение у нас было последним.
   – Разумеется. – Густавссон перестал улыбаться. – Я знаю здесь неподалеку место поспокойнее. Пять минут пешком, не возражаете?
   Они не сделали и нескольких шагов, как вдруг Потоцкий услышал сзади громкий и укоризненный голос:
   – Это нечестно!
   Он знал, что это говорил пьяный художник, который сейчас стоял за их спинами и с упреком смотрел вслед.
   – Ты – шлюха! – крикнул художник.
   К счастью, Густавссон не понимал русского языка. «Только не вздумай оборачиваться!» – мысленно взмолился Потоцкий. Швед, впрочем, и бровью не повел. Он шел вперед уверенным шагом.
   «Никакой выдержки! – тут же упрекнул себя Потоцкий. – А шпионство суеты не терпит». Впрочем, какое ему дело до тех качеств, которыми должны обладать настоящие шпионы? Ни профессиональным шпионом, ни разведчиком, ни даже просто полицейским Андрей Потоцкий не был. Как не был он ни нефтяным, ни финансовым магнатом. И вообще никакого Андрея Потоцкого в природе тоже не было. Это имя пришлось носить только на время этой поездки. На самом деле его звали Александром Воронцовым и он состоял на службе в Москве, в Российской государственной библиотеке, носившей до недавнего времени имя Ленина, в должности научного консультанта. У этой должности было одно огромное преимущество. Она не обязывала его появляться на работе каждый божий день.

6

   – История Фатимы – довольно странное увлечение для банкира... Вы ведь банкир, господин Потоцкий?
   – У всех свои странности. А мой бизнес дает мне некоторые преимущества. Если он идет хорошо, я могу себе позволить заняться моими странностями. Если бы я был историком, у меня не было бы денег. И мы бы с вами вообще вряд ли разговаривали. Мне вас рекомендовали как весьма делового человека, Эрик.
   – То есть ваш бизнес идет хорошо? – улыбнулся Густавссон.
   – Вы можете не волноваться на этот счет. Если у вас действительно есть то, что меня интересует, оплата будет адекватной.
   – Адекватной... – задумчиво повторил Густавссон, словно пробуя это слово на вкус. Несколько мгновений он молча смотрел в морскую даль.

* * *

   Уютный открытый ресторанчик на самом берегу моря, в который он привел Потоцкого, располагал к философии. Посетителей было совсем мало, и наслаждаться закатным солнцем над морским горизонтом можно было почти в полной тишине.
   – Вы, конечно, понимаете, что такое в данном случае адекватная оплата? Речь идет о документах, за которыми охотятся сразу несколько разведслужб, а заодно с ними и Святая Церковь. Частных коллекционеров я просто не упоминаю, – внимательно поглядывая на Потоцкого, уточнил швед.
   – Похоже, разведслужбы миллионов вам не предлагают, раз вы все же говорите с частным лицом.
   – Возможно, я действительно говорю с частным лицом, – тонко улыбнулся Густавссон. – Как знать... Я не люблю иметь дела с государственными структурами. Когда вы пусть даже продаете нечто ценное для истории, вы хотите быть уверенным, что отдаете это нечто в хорошие руки. А гарантировать порядочность государства – это утопия. Политики всегда циничны, и кто знает, в каких целях они потом используют такую покупку...
   «Хорош врать, – подумал Потоцкий. – Ты бы и маму родную продал государственной структуре, если бы она только ей понадобилась».
   – В этом я могу вас понять, – заметил он вслух. – Вы, кстати, заговорили о цене, но мы ведь еще даже не обговорили, чем вы, собственно, располагаете.
   «Странно ты как-то торгуешься, братец. Можно даже подумать, что никаких документов у тебя и нет». Впрочем, на самом деле это было для Потоцкого не так уж и важно. Куда важнее было то, что они наконец встретились с этим жуликоватым шведом.
   – Надеюсь, вы хорошо знаете эту историю... – строго сказал швед.
   – Историю Фатимы? Мне кажется, что да...
   Еще бы ему не знать эту историю. Потоцкий отвернулся от собеседника в сторону моря. Стоило ему только на мгновение прикрыть глаза, как перед ним вставали картины, которые он давным-давно уже себе нарисовал. Впрочем, нет, это были не картины. Скорее, это напоминало обрывки какого-то фильма, который он когда-то видел.
   Залитая весенним солнцем лужайка, на которой пасется маленькое стадо белых овечек. У этого стада совсем маленькие пастухи – старшей девочке только-только исполнилось десять лет. Вот дети отвлекаются от своей игры и, почувствовав что-то все вместе, в изумлении оборачиваются. А дальше обычно он видел молодую женщину, которая шла навстречу детям. Впрочем, он никогда не мог ее толком разглядеть. Всякий раз это был только силуэт, и это было странно, потому что женщину хорошо освещало солнце. А может быть, как раз в солнце и было все дело – оно так сильно заливало ее своим светом, что разглядеть ее лицо было никак невозможно. Но он почему-то хорошо знал, что у нее были грустные глаза. И голос у нее тоже был немного грустный.