Страница:
3
Дождь поливал мощенный плитами двор «Академии Фиркрест», отчего все строения блестели, словно покрытые лаком.
Стоявшая под флагштоком Лорен Рибидо посмотрела на часы по меньшей мере в десятый раз за последние несколько минут.
Было четверть седьмого.
Мама обещала приехать к половине шестого, чтобы успеть на встречу с представителями различных университетов.
Лорен корила себя за то, что опять купилась на сладкие обещания. Зря она это сделала. Счастливые часы в таверне «Прибой» заканчиваются только в половине седьмого.
Но почему же ей так больно? Ведь все это продолжается годами, ее сердцу уже давно полагалось бы очерстветь.
Лорен повернулась спиной к пустой дороге и пошла к спортзалу. Она успела дойти до дверей, когда ее окликнул юношеский голос.
Дэвид.
Лорен резко обернулась, на ее лице заиграла улыбка. Дэвид выпрыгнул с пассажирского сиденья нового черного «кадиллака эскалейд» и бедром захлопнул дверь. Он выглядел классно в голубых слаксах «Докерс» и желтом свитере. Хотя его светлые волосы были мокрыми и словно прилипли к голове, он все равно был самым привлекательным парнем в школе.
– Я думал, ты уже внутри, – сказал он, подбегая к ней.
– Мама так и не приехала.
– Опять?
Лорен почувствовала, что на глаза навернулись слезы, и разозлилась на себя за это.
– Ничего страшного.
Он сгреб ее в объятия, и на эти несколько мгновений ей показалось, что мир прекрасен.
– А твой отец придет? – осторожно спросила она, надеясь, что хоть на этот раз мистер Хейнз оставит свои дела ради Дэвида.
– Не-а. Ведь должен же кто-то валить лес.
Лорен услышала горечь в его голосе и только собралась сказать: «Я люблю тебя», но ей помешал стук каблуков.
– Здравствуй, Лорен.
Лорен высвободилась из объятий Дэвида и посмотрела на его мать, которая изо всех сил старалась выглядеть невозмутимой.
– Здравствуйте, миссис Хейнз.
– А где твоя мама? – поинтересовалась та, забрасывая на плечо ремешок дорогой коричневой сумочки и оглядываясь по сторонам.
Лорен покраснела, представив, как ее мать сидит на высоком табурете перед стойкой в «Прибое» и смолит одну сигарету за другой.
– Она сегодня работает допоздна.
– В такой день, когда в школу съехались представители приемных комиссий?
Лорен не понравилось, каким взглядом окинула ее миссис Хейнз при этих словах. А взгляд красноречиво говорил: «Бедняжка Лорен, как же ее жалко». Такие взгляды преследовали ее всю жизнь. Взрослые, особенно женщины, все время пытались опекать ее. Во всяком случае, вначале; потом, рано или поздно, они возвращались к своей обычной жизни, к своим семьям, а Лорен, оставленная их заботой, чувствовала себя более одинокой, чем прежде.
– Ничего не поделаешь, – сказала она.
– С папой такая же история, – сказал Дэвид матери.
– Ты же знаешь, Дэвид, – со вздохом произнесла миссис Хейнз, – отец обязательно приехал бы, если бы смог вырваться.
– Ага, как же! – Он обнял Лорен за плечи и притянул к себе.
Они шли по мокрым плитам к спортзалу, и Лорен убеждала себя, что нужно думать только о хорошем. Нельзя допустить, чтобы отсутствие матери как-то повлияло на ее уверенность в себе. Сегодня особенный день, и она должна показать себя с лучшей стороны. Потому что ее цель – стипендия в том же университете, который выберет Дэвид. Или как минимум в расположенном поближе к нему.
Лорен была преисполнена решимости достичь своей цели, и ради этого она могла свернуть горы. Один раз она уже добилась своего: поступила в одну из лучших частных школ штата Вашингтон, к тому же получила право на полную стипендию. Она сделала свой выбор в четвертом классе, когда переехала в Вест-Энд из ЛосАнджелеса. Тогда она была ужасно застенчивой, стеснялась своих старомодных очков в роговой оправе и одежды с чужого плеча. Однажды она обратилась к матери за помощью:
«Мама, я больше не могу носить эти ботинки. Они все в дырах и промокают».
«Если будешь относиться к жизни, как я, быстро привыкнешь» – таков был ответ. Этих нескольких слов – «если будешь относиться к жизни, как я» – оказалось достаточно, чтобы Лорен изменила свою жизнь.
Она приступила к этому на следующий же день и начала с проекта «Не быть посмешищем». Она стала подрабатывать у всех жильцов дома, в котором жили они с матерью. У миссис Тибоди из квартиры 4А она кормила кошек; у миссис Мок драила кухню; таскала сумки на верхний этаж для миссис Парметер из квартиры 6С. Откладывая по доллару, она скопила деньги на контактные линзы и новую одежду. «Боже мой, – сказал в тот великий день врач-окулист, – в жизни не видел таких потрясающих карих глаз». Когда Лорен добилась того, чтобы выглядеть, как все остальные, она принялась за свои манеры. Начала с улыбок, а закончила изящными взмахами руки и вежливыми «здравствуйте». Она добровольно бралась за любую работу, где не требовался договор с родителями. К окончанию средней школы ее усилия стали давать плоды. Она добилась бюджетного места в «Академии Фиркрест», католической школе, отличавшейся строгими требованиями носить форму. Поступив в школу, она стала трудиться еще усерднее. В девятом классе ее избрали секретарем класса, и ей до конца учебы удалось сохранить эту должность. Она организовывала все танцевальные вечера, фотографировала выпускные вечера, как представитель старших классов работала в школьном совете и благодаря своим успехам получила место в командах по гимнастике и волейболу. На первом же свидании – а это случилось почти четыре года назад – она влюбилась в Дэвида, и с тех пор они были неразлучны.
Лорен заглянула в заполненный людьми спортзал. Ей вдруг показалось, что она здесь единственная, чьи родители не пришли. Хотя она давно привыкла к такому, ее улыбка угасла.
Она еще раз оглянулась назад. Матери не было.
Дэвид сжал ее руку.
– Ну как, Трикси, мы готовы?
Лорен позабавило, что он обратился к ней по прозвищу, и она улыбнулась. Он знал, как сильно она нервничает. Она на мгновение прижалась к нему.
– Пошли, Гонщик.
К ним подошла миссис Хейнз.
– Лорен, у тебя есть ручка и листок бумаги?
– Да, мэм, – ответила она. Ее озадачило, почему этот простой вопрос вдруг обрел для нее значение.
– А вот у меня ручки нет, – сказал Дэвид, улыбаясь.
Миссис Хейнз дала ему ручку и пошла вперед, а они последовали за ней, влившись в поток людей. Как всегда, толпа расступилась перед ними. Они были старшеклассниками, да к тому же влюбленными, и большинство считало, что они, скорее всего, сохранят свои отношения. Десятки друзей махали им или встречали приветственными возгласами.
Они переходили от кабинки к кабинке, собирая литературу и беседуя с представителями университетов. Как всегда, Дэвид изо всех сил старался помочь Лорен. Он всем рассказывал о ее высоких оценках и звездных достижениях. Он не сомневался: ей обязательно предложат место на бюджетном отделении, причем не в одном учебном заведении, а в нескольких. В его мире все было просто, там легко верилось в удачу.
Дэвид остановился у стенда университетов Лиги плюща[3].
Когда Лорен взглянула на фотографии освященных веками кампусов, ей стало плохо от страха, и она взмолилась, чтобы Дэвид не принял решение поступать в Гарвард или Принстон. Ей никогда там не прижиться, даже если ее примут в круг. Ей не место в этих стенах, где учатся девочки, фамилии которых известны по названиям компаний, производящих продукты питания, и чьи родители верят в силу образования. Однако она все же улыбнулась своей самой милой улыбкой и взяла брошюры. Такая девочка, как она, должна всегда производить хорошее впечатление. В ее жизни нет места для ошибок.
Наконец они подошли к Святому Граалю.
За этим столом сидели представители Стэнфорда.
Лорен услышала окончание фразы, которую произнесла шедшая впереди миссис Хейнз:
– А это университетское крыло названо в честь твоего деда.
Лорен споткнулась. От нее потребовалась вся сила воли, чтобы сохранить гордую осанку и улыбку.
Дэвид наверняка поступит в Стэнфорд, где учились его родители, а еще и дед. В единственное на Западном побережье учебное заведение, которое по уровню соответствует университетам Лиги плюща. Отличных оценок для этого недостаточно. Высокие результаты по школьному оценочному тесту тоже не гарантируют поступление.
Нет, ей в Стэнфорд не попасть.
Дэвид крепче сжал ее руку. И улыбнулся ей. «Верь», – говорила его улыбка.
Ей очень хотелось верить.
– Это мой сын, Дэвид Райерсон-Хейнз, – тем временем говорила миссис Хейнз.
«Бумажная компания Райерсон-Хейнз».
Естественно, Лорен не произнесла это вслух. Это выглядело бы как проявление дурного тона, к тому же подобного уточнения не требовалось.
– А это Лорен Рибидо, – сказал Дэвид, не выпуская руки Лорен. – Она станет ценным приобретением для студенческой общины Стэнфорда.
Представитель приемной комиссии улыбнулся Дэвиду.
– Итак, Дэвид, – произнес он, – ты решил пойти по семейным стопам. Молодец. Мы в Стэнфорде очень гордимся тем…
Лорен стояла рядом с Дэвидом и сжимала его руку так, что у нее заболели пальцы. Ей ужасно хотелось, чтобы представитель приемной комиссии обратил внимание и на нее.
Но этого не случилось.
Автобус резко затормозил на углу. Лорен подняла с пола свой рюкзак и поспешила к передней двери.
– Приятного вечера, – пожелал ей Луэлла, водитель.
Лорен помахала в ответ и пошла по Мейн-стрит. Здесь, в туристическом центре Вест-Энда, все сияло огнями и царила красота. Много лет назад, когда для лесной промышленности и коммерческого рыболовства настали тяжелые времена, отцы города решили сыграть на викторианской привлекательности ВестЭнда. Половина зданий в центре вполне соответствовала этому стилю, другую же половину принялись в срочном порядке перестраивать. По всему штату развернули мощную рекламную кампанию (ради этого администрация целый год не тратила деньги ни на что: ни на дороги, ни на школы, ни на социальное обеспечение), и в конечном итоге родился Вест-Энд, «викторианский уголок на Западном побережье».
Кампания увенчалась успехом. Стали приезжать туристы, привлеченные недорогими гостиницами с завтраком, включенным в стоимость проживания, конкурсами песчаных фигур и замков, возможностью запускать бумажных змеев и заниматься спортивной рыбной ловлей. Теперь те, кто путешествовал по трассе Сиэтл-Портленд, не объезжали стороной Вест-Энд, он даже стал для них местом назначения.
Однако наведенный лоск был только внешним, и у Вест-Энда, как и у других городов, имелись свои заброшенные уголки, районы, куда не заглядывали приезжие и не захаживали благополучные местные жители. Эта часть города, та, где люди жили в домах без украшений и без систем безопасности, была малой родиной Лорен.
Она свернула с Мейн-стрит и пошла дальше.
С каждым шагом вид окрестностей менялся – мир вокруг становился мрачнее и запущеннее. На зданиях отсутствовали характерные для Викторианской эпохи украшения, не было рекламных щитов, зазывавших в уютные гостиницы, приглашавших покататься на гидроплане. Здесь жили люди из прошлого, те, кто когда-то трудился на лесопилках или на рыболовецких судах. Люди, которые не смогли оседлать волну перемен и оказались выброшенными в болото. Здесь единственным ярким пятном были неоновые вывески питейных заведений.
Лорен шла быстрым шагом и смотрела только вперед. Она отмечала про себя малейшие изменения вокруг, едва заметные движения в темноте, ее слух улавливал даже слабые звуки, однако она не испытывала страха. Эта улица более шести лет была для нее родной. Хотя большинству соседей не повезло в жизни, они знали, как позаботиться друг о друге, и маленькая Лорен Рибидо была здесь своей.
Она жила в квартире, расположенной в узком шестиэтажном здании, которое стояло в центре пустыря, заросшего кустами ежевики и снежника. Внешняя штукатурка дома посерела от времени и облупилась. В некоторых окнах горел свет, и только по этому признаку можно было понять, что дом обитаем.
Лорен поднялась по скрипучим ступеням на крыльцо, толкнула входную дверь (за прошлый год замок ломался пять раз, а управляющая, миссис Мок, отказывалась снова чинить его) и направилась к лестнице, по которой ей надо было подняться на четвертый этаж.
Проходя мимо квартиры управляющей, Лорен затаила дыхание. Она уже успела поставить ногу на первую ступеньку, когда дверь квартиры распахнулась и прозвучал голос:
– Лорен, это ты?
Проклятье!
Лорен оглянулась и попыталась изобразить улыбку.
– Здравствуйте, миссис Мок.
Миссис Мок – «Зови меня Долорес, детка» – вышла в темный коридор. На фоне освещенного дверного проема она выглядела бледной, почти безжизненной, однако белозубая улыбка опровергала это впечатление. Как всегда, она была одета в ситцевый халат с цветочным рисунком, ее седеющие волосы закрывала темносиняя косынка. Вид у миссис Мок был помятый, как будто ее только что достали из старого чемодана. Под тяжестью жизненных невзгод ее плечи поникли, впрочем, такая сутулость была присуща многим обитателям этой части города.
– Я сегодня ходила в салон.
– Вот как…
– Твоя мама не вышла на работу.
– Она болеет.
Миссис Мок сочувственно хмыкнула.
– Опять новый любовник, да?
Лорен не нашлась что ответить.
– Может, на этот раз чувство будет настоящим. Как бы то ни было, вы задержали квартплату. Мне нужно, чтобы вы заплатили до пятницы.
– Ладно. – Лорен так и не удалось удержать на лице улыбку.
Миссис Мок окинула ее тем самым взглядом.
– Ты, наверное, мерзнешь в этой куртке, – хмурясь, сказала она. – Передай своей маме…
– Передам. До свидания. – Лорен побежала вверх.
Дверь их квартиры на четвертом этаже была приоткрыта. В щель лился свет и желтым масляным пятном разливался по линолеуму.
Открытая дверь не обеспокоила Лорен. Мама часто забывала закрыть ее, а когда вспоминала, то все равно не запирала. Уж больно часто она теряет ключи – так она это объясняла.
Лорен прошла в квартиру.
Внутри царил беспорядок. На кухонном прилавке валялась открытая коробка из-под пиццы, рядом стояла батарея пивных бутылок. Везде были разбросаны пакетики из-под чипсов. Пахло застоялым сигаретным дымом и пóтом.
Ее мать лежала на диване, раскинув руки и ноги. Из-под одеяла, прикрывавшего ее лицо, раздавался раскатистый храп.
Вздохнув, Лорен прошла на кухню и принялась за уборку, затем присела на корточки у дивана.
– Вставай, мам, я помогу тебе перебраться на кровать.
– Че? А? – Мать села и устремила на нее затуманенный взгляд.
Ее короткие, в этом месяце платиновые, волосы торчали во все стороны. Лицо покрывала болезненная бледность. Она дрожащей рукой взяла со стола пивную бутылку, сделала большой глоток и попыталась поставить ее обратно, но движения у нее были неуверенными, в глазах мутилось, – она промахнулась, и бутылка упала на пол. Ее содержимое разлилось желтой лужей.
С помятым от сна лицом она напоминала сломанную куклу. На фарфорово-белом лице темными подтеками под глазами выделялась размазавшаяся тушь. Во внешности матери сохранились остатки былой красоты, но они были такими же слабыми, как проблески золотого рисунка на грязной тарелке.
– Он бросил меня.
– Кто, мам?
– Кэл. А он клялся, что любит меня.
– Ага. Они все клянутся.
Лорен подняла с пола бутылку, припоминая, есть ли у них бумажные полотенца, чтобы подтереть лужу. Наверняка нет. За последнее время мамин заработок заметно уменьшился. Предполагалось, что все дело в экономическом спаде. Мать уверяла, что к ней ходит все меньше клиенток.
Лорен считала, что это только одна сторона медали. Другая же заключалась в том, что салон-парикмахерская «Ненаглядная краса» располагался в двух шагах от таверны «Прибой».
Мать взяла сигарету и закурила.
– Ты опять так смотришь на меня! Ты взглядом будто говоришь: «У меня мать неудачница, черт бы ее побрал».
Лорен присела на журнальный столик. Хотя она и старалась держаться, но горькая обида разъедала ей душу. Может, она слишком многого требовала от матери? Давно ей пора понять, что мать не переделать. Отчаяние с каждым днем все сильнее охватывало ее. Временами ей казалось, что оно маячит темной тенью за ее спиной.
– Сегодня приезжали представители университетов.
Мать затянулась сигаретой и нахмурилась, выпуская дым.
– Так они должны быть во вторник.
– Сегодня и есть вторник.
– О, черт! – Мать откинулась на спинку зеленого, как авокадо, дивана. – Прости, детка. У меня все дни перепутались. – Она снова выдохнула дым. – Сядь поближе.
Лорен поспешила пересесть, пока мать не передумала.
– И как все прошло?
Она привалилась к матери.
– Я познакомилась с одним потрясающим дядькой из Университета Южной Калифорнии. Он считает, что я должна попытаться получить рекомендацию от выпускников университета. – Она вздохнула. – Надеюсь, известное тебе лицо поможет.
– Только если «известное тебе лицо» еще и оплатит расходы.
Лорен услышала жесткие нотки в голосе матери и поморщилась.
– Я поступлю на бюджетное место, мам. Вот увидишь.
Затягиваясь сигаретой, мать изучающе посмотрела на дочь.
Лорен собралась с духом. Она знала, что сейчас последует. «Не сегодня. Ну, пожалуйста».
– Я, видишь ли, тоже думала, что поступлю на бюджет и получу стипендию.
– Прошу тебя, не надо. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Я получила отличную оценку за дипломную работу по истории. – Лорен хотела подняться, но мать удержала ее, схватив за руку.
– У меня тоже были высшие оценки, – сказала она. В ее карих глазах вспыхнул мрачный огонь. – Я даже была в команде по бегу и по баскетболу. У меня тоже были неплохие результаты по тестам. А еще я была красива. Все говорили, что я просто красотка.
Лорен снова вздохнула. Она слегка подвинулась, и теперь их разделяло крохотное расстояние.
– Знаю.
– В те времена я ходила на танцевальные вечера вместе с Тэдом Марлоу.
– Знаю. Большая ошибка.
– Несколько поцелуев, несколько порций текилы – и вот мое платье уже спущено до талии. Тогда я не понимала, что он не просто оттрахал меня, а поломал всю мою жизнь. Четыре месяца спустя, уже в последнем классе, я покупала одежду в магазине для будущих мам, так что ни о какой стипендии и речи быть не могло. Мне не светили ни университет, ни приличная работа. Если бы один из твоих отчимов не оплатил мне курсы парикмахеров, я, наверное, нищенствовала бы и питалась чем придется. Так что, девушка, не…
– Не раздвигайте колени. Мам, я знаю, что разрушила твою жизнь.
– «Разрушила» – это слишком сильно сказано, – устало произнесла мать. – Я никогда не говорила, что ты ее разрушила.
– Интересно, у него есть другие дети? – спросила Лорен. Она задавала этот вопрос каждый раз, когда упоминался ее отец. Она ничего не могла с собой поделать, хотя отлично знала ответ.
– Откуда мне знать? Он сбежал от меня как от чумы.
– Мне просто очень хотелось бы иметь родственников, вот и все.
Мать выпустила колечко дыма.
– Поверь мне, значение семьи слишком переоценено. Ха, родственники хороши, пока все прекрасно, а если с тобой случается беда, они только доставляют тебе огорчения своим равнодушием. Лорен, никогда ни на кого не рассчитывай.
Лорен уже много раз слышала все эти сентенции.
– Я просто…
– Не надо. Иначе сделаешь себе только больнее.
Лорен посмотрела на мать.
– Да, – мрачно произнесла она, – знаю.
Стоявшая под флагштоком Лорен Рибидо посмотрела на часы по меньшей мере в десятый раз за последние несколько минут.
Было четверть седьмого.
Мама обещала приехать к половине шестого, чтобы успеть на встречу с представителями различных университетов.
Лорен корила себя за то, что опять купилась на сладкие обещания. Зря она это сделала. Счастливые часы в таверне «Прибой» заканчиваются только в половине седьмого.
Но почему же ей так больно? Ведь все это продолжается годами, ее сердцу уже давно полагалось бы очерстветь.
Лорен повернулась спиной к пустой дороге и пошла к спортзалу. Она успела дойти до дверей, когда ее окликнул юношеский голос.
Дэвид.
Лорен резко обернулась, на ее лице заиграла улыбка. Дэвид выпрыгнул с пассажирского сиденья нового черного «кадиллака эскалейд» и бедром захлопнул дверь. Он выглядел классно в голубых слаксах «Докерс» и желтом свитере. Хотя его светлые волосы были мокрыми и словно прилипли к голове, он все равно был самым привлекательным парнем в школе.
– Я думал, ты уже внутри, – сказал он, подбегая к ней.
– Мама так и не приехала.
– Опять?
Лорен почувствовала, что на глаза навернулись слезы, и разозлилась на себя за это.
– Ничего страшного.
Он сгреб ее в объятия, и на эти несколько мгновений ей показалось, что мир прекрасен.
– А твой отец придет? – осторожно спросила она, надеясь, что хоть на этот раз мистер Хейнз оставит свои дела ради Дэвида.
– Не-а. Ведь должен же кто-то валить лес.
Лорен услышала горечь в его голосе и только собралась сказать: «Я люблю тебя», но ей помешал стук каблуков.
– Здравствуй, Лорен.
Лорен высвободилась из объятий Дэвида и посмотрела на его мать, которая изо всех сил старалась выглядеть невозмутимой.
– Здравствуйте, миссис Хейнз.
– А где твоя мама? – поинтересовалась та, забрасывая на плечо ремешок дорогой коричневой сумочки и оглядываясь по сторонам.
Лорен покраснела, представив, как ее мать сидит на высоком табурете перед стойкой в «Прибое» и смолит одну сигарету за другой.
– Она сегодня работает допоздна.
– В такой день, когда в школу съехались представители приемных комиссий?
Лорен не понравилось, каким взглядом окинула ее миссис Хейнз при этих словах. А взгляд красноречиво говорил: «Бедняжка Лорен, как же ее жалко». Такие взгляды преследовали ее всю жизнь. Взрослые, особенно женщины, все время пытались опекать ее. Во всяком случае, вначале; потом, рано или поздно, они возвращались к своей обычной жизни, к своим семьям, а Лорен, оставленная их заботой, чувствовала себя более одинокой, чем прежде.
– Ничего не поделаешь, – сказала она.
– С папой такая же история, – сказал Дэвид матери.
– Ты же знаешь, Дэвид, – со вздохом произнесла миссис Хейнз, – отец обязательно приехал бы, если бы смог вырваться.
– Ага, как же! – Он обнял Лорен за плечи и притянул к себе.
Они шли по мокрым плитам к спортзалу, и Лорен убеждала себя, что нужно думать только о хорошем. Нельзя допустить, чтобы отсутствие матери как-то повлияло на ее уверенность в себе. Сегодня особенный день, и она должна показать себя с лучшей стороны. Потому что ее цель – стипендия в том же университете, который выберет Дэвид. Или как минимум в расположенном поближе к нему.
Лорен была преисполнена решимости достичь своей цели, и ради этого она могла свернуть горы. Один раз она уже добилась своего: поступила в одну из лучших частных школ штата Вашингтон, к тому же получила право на полную стипендию. Она сделала свой выбор в четвертом классе, когда переехала в Вест-Энд из ЛосАнджелеса. Тогда она была ужасно застенчивой, стеснялась своих старомодных очков в роговой оправе и одежды с чужого плеча. Однажды она обратилась к матери за помощью:
«Мама, я больше не могу носить эти ботинки. Они все в дырах и промокают».
«Если будешь относиться к жизни, как я, быстро привыкнешь» – таков был ответ. Этих нескольких слов – «если будешь относиться к жизни, как я» – оказалось достаточно, чтобы Лорен изменила свою жизнь.
Она приступила к этому на следующий же день и начала с проекта «Не быть посмешищем». Она стала подрабатывать у всех жильцов дома, в котором жили они с матерью. У миссис Тибоди из квартиры 4А она кормила кошек; у миссис Мок драила кухню; таскала сумки на верхний этаж для миссис Парметер из квартиры 6С. Откладывая по доллару, она скопила деньги на контактные линзы и новую одежду. «Боже мой, – сказал в тот великий день врач-окулист, – в жизни не видел таких потрясающих карих глаз». Когда Лорен добилась того, чтобы выглядеть, как все остальные, она принялась за свои манеры. Начала с улыбок, а закончила изящными взмахами руки и вежливыми «здравствуйте». Она добровольно бралась за любую работу, где не требовался договор с родителями. К окончанию средней школы ее усилия стали давать плоды. Она добилась бюджетного места в «Академии Фиркрест», католической школе, отличавшейся строгими требованиями носить форму. Поступив в школу, она стала трудиться еще усерднее. В девятом классе ее избрали секретарем класса, и ей до конца учебы удалось сохранить эту должность. Она организовывала все танцевальные вечера, фотографировала выпускные вечера, как представитель старших классов работала в школьном совете и благодаря своим успехам получила место в командах по гимнастике и волейболу. На первом же свидании – а это случилось почти четыре года назад – она влюбилась в Дэвида, и с тех пор они были неразлучны.
Лорен заглянула в заполненный людьми спортзал. Ей вдруг показалось, что она здесь единственная, чьи родители не пришли. Хотя она давно привыкла к такому, ее улыбка угасла.
Она еще раз оглянулась назад. Матери не было.
Дэвид сжал ее руку.
– Ну как, Трикси, мы готовы?
Лорен позабавило, что он обратился к ней по прозвищу, и она улыбнулась. Он знал, как сильно она нервничает. Она на мгновение прижалась к нему.
– Пошли, Гонщик.
К ним подошла миссис Хейнз.
– Лорен, у тебя есть ручка и листок бумаги?
– Да, мэм, – ответила она. Ее озадачило, почему этот простой вопрос вдруг обрел для нее значение.
– А вот у меня ручки нет, – сказал Дэвид, улыбаясь.
Миссис Хейнз дала ему ручку и пошла вперед, а они последовали за ней, влившись в поток людей. Как всегда, толпа расступилась перед ними. Они были старшеклассниками, да к тому же влюбленными, и большинство считало, что они, скорее всего, сохранят свои отношения. Десятки друзей махали им или встречали приветственными возгласами.
Они переходили от кабинки к кабинке, собирая литературу и беседуя с представителями университетов. Как всегда, Дэвид изо всех сил старался помочь Лорен. Он всем рассказывал о ее высоких оценках и звездных достижениях. Он не сомневался: ей обязательно предложат место на бюджетном отделении, причем не в одном учебном заведении, а в нескольких. В его мире все было просто, там легко верилось в удачу.
Дэвид остановился у стенда университетов Лиги плюща[3].
Когда Лорен взглянула на фотографии освященных веками кампусов, ей стало плохо от страха, и она взмолилась, чтобы Дэвид не принял решение поступать в Гарвард или Принстон. Ей никогда там не прижиться, даже если ее примут в круг. Ей не место в этих стенах, где учатся девочки, фамилии которых известны по названиям компаний, производящих продукты питания, и чьи родители верят в силу образования. Однако она все же улыбнулась своей самой милой улыбкой и взяла брошюры. Такая девочка, как она, должна всегда производить хорошее впечатление. В ее жизни нет места для ошибок.
Наконец они подошли к Святому Граалю.
За этим столом сидели представители Стэнфорда.
Лорен услышала окончание фразы, которую произнесла шедшая впереди миссис Хейнз:
– А это университетское крыло названо в честь твоего деда.
Лорен споткнулась. От нее потребовалась вся сила воли, чтобы сохранить гордую осанку и улыбку.
Дэвид наверняка поступит в Стэнфорд, где учились его родители, а еще и дед. В единственное на Западном побережье учебное заведение, которое по уровню соответствует университетам Лиги плюща. Отличных оценок для этого недостаточно. Высокие результаты по школьному оценочному тесту тоже не гарантируют поступление.
Нет, ей в Стэнфорд не попасть.
Дэвид крепче сжал ее руку. И улыбнулся ей. «Верь», – говорила его улыбка.
Ей очень хотелось верить.
– Это мой сын, Дэвид Райерсон-Хейнз, – тем временем говорила миссис Хейнз.
«Бумажная компания Райерсон-Хейнз».
Естественно, Лорен не произнесла это вслух. Это выглядело бы как проявление дурного тона, к тому же подобного уточнения не требовалось.
– А это Лорен Рибидо, – сказал Дэвид, не выпуская руки Лорен. – Она станет ценным приобретением для студенческой общины Стэнфорда.
Представитель приемной комиссии улыбнулся Дэвиду.
– Итак, Дэвид, – произнес он, – ты решил пойти по семейным стопам. Молодец. Мы в Стэнфорде очень гордимся тем…
Лорен стояла рядом с Дэвидом и сжимала его руку так, что у нее заболели пальцы. Ей ужасно хотелось, чтобы представитель приемной комиссии обратил внимание и на нее.
Но этого не случилось.
Автобус резко затормозил на углу. Лорен подняла с пола свой рюкзак и поспешила к передней двери.
– Приятного вечера, – пожелал ей Луэлла, водитель.
Лорен помахала в ответ и пошла по Мейн-стрит. Здесь, в туристическом центре Вест-Энда, все сияло огнями и царила красота. Много лет назад, когда для лесной промышленности и коммерческого рыболовства настали тяжелые времена, отцы города решили сыграть на викторианской привлекательности ВестЭнда. Половина зданий в центре вполне соответствовала этому стилю, другую же половину принялись в срочном порядке перестраивать. По всему штату развернули мощную рекламную кампанию (ради этого администрация целый год не тратила деньги ни на что: ни на дороги, ни на школы, ни на социальное обеспечение), и в конечном итоге родился Вест-Энд, «викторианский уголок на Западном побережье».
Кампания увенчалась успехом. Стали приезжать туристы, привлеченные недорогими гостиницами с завтраком, включенным в стоимость проживания, конкурсами песчаных фигур и замков, возможностью запускать бумажных змеев и заниматься спортивной рыбной ловлей. Теперь те, кто путешествовал по трассе Сиэтл-Портленд, не объезжали стороной Вест-Энд, он даже стал для них местом назначения.
Однако наведенный лоск был только внешним, и у Вест-Энда, как и у других городов, имелись свои заброшенные уголки, районы, куда не заглядывали приезжие и не захаживали благополучные местные жители. Эта часть города, та, где люди жили в домах без украшений и без систем безопасности, была малой родиной Лорен.
Она свернула с Мейн-стрит и пошла дальше.
С каждым шагом вид окрестностей менялся – мир вокруг становился мрачнее и запущеннее. На зданиях отсутствовали характерные для Викторианской эпохи украшения, не было рекламных щитов, зазывавших в уютные гостиницы, приглашавших покататься на гидроплане. Здесь жили люди из прошлого, те, кто когда-то трудился на лесопилках или на рыболовецких судах. Люди, которые не смогли оседлать волну перемен и оказались выброшенными в болото. Здесь единственным ярким пятном были неоновые вывески питейных заведений.
Лорен шла быстрым шагом и смотрела только вперед. Она отмечала про себя малейшие изменения вокруг, едва заметные движения в темноте, ее слух улавливал даже слабые звуки, однако она не испытывала страха. Эта улица более шести лет была для нее родной. Хотя большинству соседей не повезло в жизни, они знали, как позаботиться друг о друге, и маленькая Лорен Рибидо была здесь своей.
Она жила в квартире, расположенной в узком шестиэтажном здании, которое стояло в центре пустыря, заросшего кустами ежевики и снежника. Внешняя штукатурка дома посерела от времени и облупилась. В некоторых окнах горел свет, и только по этому признаку можно было понять, что дом обитаем.
Лорен поднялась по скрипучим ступеням на крыльцо, толкнула входную дверь (за прошлый год замок ломался пять раз, а управляющая, миссис Мок, отказывалась снова чинить его) и направилась к лестнице, по которой ей надо было подняться на четвертый этаж.
Проходя мимо квартиры управляющей, Лорен затаила дыхание. Она уже успела поставить ногу на первую ступеньку, когда дверь квартиры распахнулась и прозвучал голос:
– Лорен, это ты?
Проклятье!
Лорен оглянулась и попыталась изобразить улыбку.
– Здравствуйте, миссис Мок.
Миссис Мок – «Зови меня Долорес, детка» – вышла в темный коридор. На фоне освещенного дверного проема она выглядела бледной, почти безжизненной, однако белозубая улыбка опровергала это впечатление. Как всегда, она была одета в ситцевый халат с цветочным рисунком, ее седеющие волосы закрывала темносиняя косынка. Вид у миссис Мок был помятый, как будто ее только что достали из старого чемодана. Под тяжестью жизненных невзгод ее плечи поникли, впрочем, такая сутулость была присуща многим обитателям этой части города.
– Я сегодня ходила в салон.
– Вот как…
– Твоя мама не вышла на работу.
– Она болеет.
Миссис Мок сочувственно хмыкнула.
– Опять новый любовник, да?
Лорен не нашлась что ответить.
– Может, на этот раз чувство будет настоящим. Как бы то ни было, вы задержали квартплату. Мне нужно, чтобы вы заплатили до пятницы.
– Ладно. – Лорен так и не удалось удержать на лице улыбку.
Миссис Мок окинула ее тем самым взглядом.
– Ты, наверное, мерзнешь в этой куртке, – хмурясь, сказала она. – Передай своей маме…
– Передам. До свидания. – Лорен побежала вверх.
Дверь их квартиры на четвертом этаже была приоткрыта. В щель лился свет и желтым масляным пятном разливался по линолеуму.
Открытая дверь не обеспокоила Лорен. Мама часто забывала закрыть ее, а когда вспоминала, то все равно не запирала. Уж больно часто она теряет ключи – так она это объясняла.
Лорен прошла в квартиру.
Внутри царил беспорядок. На кухонном прилавке валялась открытая коробка из-под пиццы, рядом стояла батарея пивных бутылок. Везде были разбросаны пакетики из-под чипсов. Пахло застоялым сигаретным дымом и пóтом.
Ее мать лежала на диване, раскинув руки и ноги. Из-под одеяла, прикрывавшего ее лицо, раздавался раскатистый храп.
Вздохнув, Лорен прошла на кухню и принялась за уборку, затем присела на корточки у дивана.
– Вставай, мам, я помогу тебе перебраться на кровать.
– Че? А? – Мать села и устремила на нее затуманенный взгляд.
Ее короткие, в этом месяце платиновые, волосы торчали во все стороны. Лицо покрывала болезненная бледность. Она дрожащей рукой взяла со стола пивную бутылку, сделала большой глоток и попыталась поставить ее обратно, но движения у нее были неуверенными, в глазах мутилось, – она промахнулась, и бутылка упала на пол. Ее содержимое разлилось желтой лужей.
С помятым от сна лицом она напоминала сломанную куклу. На фарфорово-белом лице темными подтеками под глазами выделялась размазавшаяся тушь. Во внешности матери сохранились остатки былой красоты, но они были такими же слабыми, как проблески золотого рисунка на грязной тарелке.
– Он бросил меня.
– Кто, мам?
– Кэл. А он клялся, что любит меня.
– Ага. Они все клянутся.
Лорен подняла с пола бутылку, припоминая, есть ли у них бумажные полотенца, чтобы подтереть лужу. Наверняка нет. За последнее время мамин заработок заметно уменьшился. Предполагалось, что все дело в экономическом спаде. Мать уверяла, что к ней ходит все меньше клиенток.
Лорен считала, что это только одна сторона медали. Другая же заключалась в том, что салон-парикмахерская «Ненаглядная краса» располагался в двух шагах от таверны «Прибой».
Мать взяла сигарету и закурила.
– Ты опять так смотришь на меня! Ты взглядом будто говоришь: «У меня мать неудачница, черт бы ее побрал».
Лорен присела на журнальный столик. Хотя она и старалась держаться, но горькая обида разъедала ей душу. Может, она слишком многого требовала от матери? Давно ей пора понять, что мать не переделать. Отчаяние с каждым днем все сильнее охватывало ее. Временами ей казалось, что оно маячит темной тенью за ее спиной.
– Сегодня приезжали представители университетов.
Мать затянулась сигаретой и нахмурилась, выпуская дым.
– Так они должны быть во вторник.
– Сегодня и есть вторник.
– О, черт! – Мать откинулась на спинку зеленого, как авокадо, дивана. – Прости, детка. У меня все дни перепутались. – Она снова выдохнула дым. – Сядь поближе.
Лорен поспешила пересесть, пока мать не передумала.
– И как все прошло?
Она привалилась к матери.
– Я познакомилась с одним потрясающим дядькой из Университета Южной Калифорнии. Он считает, что я должна попытаться получить рекомендацию от выпускников университета. – Она вздохнула. – Надеюсь, известное тебе лицо поможет.
– Только если «известное тебе лицо» еще и оплатит расходы.
Лорен услышала жесткие нотки в голосе матери и поморщилась.
– Я поступлю на бюджетное место, мам. Вот увидишь.
Затягиваясь сигаретой, мать изучающе посмотрела на дочь.
Лорен собралась с духом. Она знала, что сейчас последует. «Не сегодня. Ну, пожалуйста».
– Я, видишь ли, тоже думала, что поступлю на бюджет и получу стипендию.
– Прошу тебя, не надо. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Я получила отличную оценку за дипломную работу по истории. – Лорен хотела подняться, но мать удержала ее, схватив за руку.
– У меня тоже были высшие оценки, – сказала она. В ее карих глазах вспыхнул мрачный огонь. – Я даже была в команде по бегу и по баскетболу. У меня тоже были неплохие результаты по тестам. А еще я была красива. Все говорили, что я просто красотка.
Лорен снова вздохнула. Она слегка подвинулась, и теперь их разделяло крохотное расстояние.
– Знаю.
– В те времена я ходила на танцевальные вечера вместе с Тэдом Марлоу.
– Знаю. Большая ошибка.
– Несколько поцелуев, несколько порций текилы – и вот мое платье уже спущено до талии. Тогда я не понимала, что он не просто оттрахал меня, а поломал всю мою жизнь. Четыре месяца спустя, уже в последнем классе, я покупала одежду в магазине для будущих мам, так что ни о какой стипендии и речи быть не могло. Мне не светили ни университет, ни приличная работа. Если бы один из твоих отчимов не оплатил мне курсы парикмахеров, я, наверное, нищенствовала бы и питалась чем придется. Так что, девушка, не…
– Не раздвигайте колени. Мам, я знаю, что разрушила твою жизнь.
– «Разрушила» – это слишком сильно сказано, – устало произнесла мать. – Я никогда не говорила, что ты ее разрушила.
– Интересно, у него есть другие дети? – спросила Лорен. Она задавала этот вопрос каждый раз, когда упоминался ее отец. Она ничего не могла с собой поделать, хотя отлично знала ответ.
– Откуда мне знать? Он сбежал от меня как от чумы.
– Мне просто очень хотелось бы иметь родственников, вот и все.
Мать выпустила колечко дыма.
– Поверь мне, значение семьи слишком переоценено. Ха, родственники хороши, пока все прекрасно, а если с тобой случается беда, они только доставляют тебе огорчения своим равнодушием. Лорен, никогда ни на кого не рассчитывай.
Лорен уже много раз слышала все эти сентенции.
– Я просто…
– Не надо. Иначе сделаешь себе только больнее.
Лорен посмотрела на мать.
– Да, – мрачно произнесла она, – знаю.
4
Несколько следующих дней Энджи занималась тем, что умела делать лучше всего: с головой погрузилась в работу. Она проснулась на рассвете и весь день изучала документы. Она позвонила друзьям и бывшим клиентам – всем, кто имел хоть какое-то отношение к ресторанному бизнесу или к сфере общественного питания, – выслушала и тщательно записала их рекомендации. Она внимательно просмотрела бухгалтерские книги, пока не разобралась в том, откуда поступает каждый доллар и как расходуется каждый цент. Закончив с этим, она отправилась в библиотеку. Расположившись за письменным столом, она читала книги и статьи, а затем пересела к проектору микрофишей и просмотрела отобранный материал.
В шесть вечера библиотекарша, миссис Мартин, которая была старушкой еще в те времена, когда Энджи только записалась в библиотеку, выключила свет.
Энджи поняла намек. Она перенесла стопку отобранных книг в машину, доехала до коттеджа и продолжила работу. Заснула она за полночь на первом этаже на диване. Сил перебираться в кровать не было, да и диван выглядел уютнее, чем одинокая кровать.
Пока она анализировала положение дел, родня не оставляла ее в покое, сестры звонили по нескольку раз на дню. Энджи из вежливости отвечала на каждый звонок, говорила несколько минут, а потом мягко, но настойчиво прощалась. Она сама известит их, многократно повторяла она, когда будет готова взглянуть на ресторан.
Мария же при каждом звонке недовольно хмыкала и уверенно заявляла:
«Энджела, нельзя ничему научиться, ничего не делая».
На что Энджи отвечала:
«Мама, я не могу что-то делать, не научившись. Я дам тебе знать, когда буду готова».
«Ты всегда была одержимой, – говорила мать. – Мы тебя не понимаем».
В этих словах была правда. Энджи всегда отличалась целеустремленностью. Когда она за что-то бралась, то делала все с полной самоотдачей, для нее не существовало половинчатых решений. Именно эта черта характера и сломала ее. Она твердо решила родить ребенка, но забеременеть не смогла, и на горизонте тут же замаячил полный крах. Решение этой проблемы отняло у нее все силы.
Она давно знала эту свою особенность, но все равно оставалась такой, как есть. Когда она бралась за какое-то дело, она настраивала себя только на успех.
Если честно – а с собой Энджи бывала честной только глубокой ночью, – лучше уж думать о ресторане, чем размышлять об утратах и неудачах, приведших ее сюда. Конечно, они остаются с ней, эти горькие воспоминания и душевные муки. Но и теперь, штудируя литературу по менеджменту и по методам продвижения товара на рынке, она часто ловила себя на том, что опять мысленно переносится в прошлое.
«Сейчас Софи спала бы глубоким сном».
Или:
«Конлану нравилась эта песня».
В эти моменты Энджи чувствовала себя так же, как если бы случайно наступила на битое стекло. Она вынимала осколки из раны, но боль оставалась. И тогда она с удвоенной энергией возобновляла работу, иногда подкрепляя свои силы бокалом вина.
К вечеру среды Энджи, изнуренная недосыпанием, все же закончила свой анализ. Все, что можно было почерпнуть полезного из книг и журналов, она взяла на вооружение. Настала пора узнать ресторан непосредственно в работе.
Она отложила книги, приняла горячий душ и подобрала наряд: черные брюки, черный пуловер. Ничего такого, что могло бы привлечь к ней внимание или позволить местным жителям распознать в ней жительницу большого города.
Энджи медленно проехала по городским улицам и остановилась перед рестораном. С блокнотом в руке она вышла из машины.
Первое, что она увидела, была скамейка.
– Ой, – тихо произнесла она, прикасаясь к ажурной кованой спинке.
Металл был холодным, таким же холодным, как и в тот день, когда они ее купили.
Энджи прикрыла глаза, вспоминая.
Они, все четверо, за целую неделю так и не пришли к согласию – ни по поводу музыки, которая будет играть на похоронах, ни по поводу того, кто ее будет исполнять, ни по поводу надгробия и цвета роз для украшения гроба. Пока не увидели скамейку. Они как раз зашли в скобяную лавку, чтобы купить цитронелловых свечей для церковного обряда, и увидели эту скамейку.
Мама замерла как вкопанная.
«Отцу всегда хотелось, чтобы перед входом в ресторан стояла скамейка», – сказала она.
«Чтобы люди могли присесть и отдохнуть», – добавила Мира.
На следующий день скамейка уже стояла у ресторана. Они даже не обсуждали, стоит ли прикрепить к спинке мемориальную табличку. Такие обычаи приняты в больших городах, в Вест-Энде все и так знали, что скамейка принадлежит Тони Десариа. В первую же неделю на ней стали появляться цветы – их приносили люди в память об отце.
Энджи несколько мгновений смотрела на ресторан, который был гордостью отца.
– Я спасу его, папа, ради тебя, – прошептала она и только через секунду поняла, что ждет ответа. Но ответ так и не прозвучал, она слышала только шум автомобилей с дороги и отдаленный рокот океана.
Энджи достала ручку.
Кирпичный фасад требовал косметического ремонта. Под самой крышей на стене нарос мох. В кровельной дранке не хватало многих элементов. На красной неоновой вывеске «Десариа» не горела буква «и».
Энджи начала записывать:
«Крыша. Ремонт фасада. Грязь перед входом. Мох. Вывеска».
Энджи поднялась по ступенькам к входной двери и остановилась. В витрине за стеклом висело меню. Спагетти с тефтелями стоили семь девяносто пять. Обед с лазаньей, включавший хлеб и салат, – шесть девяносто пять.
Ничего странного в том, что они теряют деньги.
«Цены. Меню».
Она открыла дверь. Над головой звякнул колокольчик. В нос ударил резкий запах чеснока, тимьяна, печеных помидоров и свежей выпечки.
В шесть вечера библиотекарша, миссис Мартин, которая была старушкой еще в те времена, когда Энджи только записалась в библиотеку, выключила свет.
Энджи поняла намек. Она перенесла стопку отобранных книг в машину, доехала до коттеджа и продолжила работу. Заснула она за полночь на первом этаже на диване. Сил перебираться в кровать не было, да и диван выглядел уютнее, чем одинокая кровать.
Пока она анализировала положение дел, родня не оставляла ее в покое, сестры звонили по нескольку раз на дню. Энджи из вежливости отвечала на каждый звонок, говорила несколько минут, а потом мягко, но настойчиво прощалась. Она сама известит их, многократно повторяла она, когда будет готова взглянуть на ресторан.
Мария же при каждом звонке недовольно хмыкала и уверенно заявляла:
«Энджела, нельзя ничему научиться, ничего не делая».
На что Энджи отвечала:
«Мама, я не могу что-то делать, не научившись. Я дам тебе знать, когда буду готова».
«Ты всегда была одержимой, – говорила мать. – Мы тебя не понимаем».
В этих словах была правда. Энджи всегда отличалась целеустремленностью. Когда она за что-то бралась, то делала все с полной самоотдачей, для нее не существовало половинчатых решений. Именно эта черта характера и сломала ее. Она твердо решила родить ребенка, но забеременеть не смогла, и на горизонте тут же замаячил полный крах. Решение этой проблемы отняло у нее все силы.
Она давно знала эту свою особенность, но все равно оставалась такой, как есть. Когда она бралась за какое-то дело, она настраивала себя только на успех.
Если честно – а с собой Энджи бывала честной только глубокой ночью, – лучше уж думать о ресторане, чем размышлять об утратах и неудачах, приведших ее сюда. Конечно, они остаются с ней, эти горькие воспоминания и душевные муки. Но и теперь, штудируя литературу по менеджменту и по методам продвижения товара на рынке, она часто ловила себя на том, что опять мысленно переносится в прошлое.
«Сейчас Софи спала бы глубоким сном».
Или:
«Конлану нравилась эта песня».
В эти моменты Энджи чувствовала себя так же, как если бы случайно наступила на битое стекло. Она вынимала осколки из раны, но боль оставалась. И тогда она с удвоенной энергией возобновляла работу, иногда подкрепляя свои силы бокалом вина.
К вечеру среды Энджи, изнуренная недосыпанием, все же закончила свой анализ. Все, что можно было почерпнуть полезного из книг и журналов, она взяла на вооружение. Настала пора узнать ресторан непосредственно в работе.
Она отложила книги, приняла горячий душ и подобрала наряд: черные брюки, черный пуловер. Ничего такого, что могло бы привлечь к ней внимание или позволить местным жителям распознать в ней жительницу большого города.
Энджи медленно проехала по городским улицам и остановилась перед рестораном. С блокнотом в руке она вышла из машины.
Первое, что она увидела, была скамейка.
– Ой, – тихо произнесла она, прикасаясь к ажурной кованой спинке.
Металл был холодным, таким же холодным, как и в тот день, когда они ее купили.
Энджи прикрыла глаза, вспоминая.
Они, все четверо, за целую неделю так и не пришли к согласию – ни по поводу музыки, которая будет играть на похоронах, ни по поводу того, кто ее будет исполнять, ни по поводу надгробия и цвета роз для украшения гроба. Пока не увидели скамейку. Они как раз зашли в скобяную лавку, чтобы купить цитронелловых свечей для церковного обряда, и увидели эту скамейку.
Мама замерла как вкопанная.
«Отцу всегда хотелось, чтобы перед входом в ресторан стояла скамейка», – сказала она.
«Чтобы люди могли присесть и отдохнуть», – добавила Мира.
На следующий день скамейка уже стояла у ресторана. Они даже не обсуждали, стоит ли прикрепить к спинке мемориальную табличку. Такие обычаи приняты в больших городах, в Вест-Энде все и так знали, что скамейка принадлежит Тони Десариа. В первую же неделю на ней стали появляться цветы – их приносили люди в память об отце.
Энджи несколько мгновений смотрела на ресторан, который был гордостью отца.
– Я спасу его, папа, ради тебя, – прошептала она и только через секунду поняла, что ждет ответа. Но ответ так и не прозвучал, она слышала только шум автомобилей с дороги и отдаленный рокот океана.
Энджи достала ручку.
Кирпичный фасад требовал косметического ремонта. Под самой крышей на стене нарос мох. В кровельной дранке не хватало многих элементов. На красной неоновой вывеске «Десариа» не горела буква «и».
Энджи начала записывать:
«Крыша. Ремонт фасада. Грязь перед входом. Мох. Вывеска».
Энджи поднялась по ступенькам к входной двери и остановилась. В витрине за стеклом висело меню. Спагетти с тефтелями стоили семь девяносто пять. Обед с лазаньей, включавший хлеб и салат, – шесть девяносто пять.
Ничего странного в том, что они теряют деньги.
«Цены. Меню».
Она открыла дверь. Над головой звякнул колокольчик. В нос ударил резкий запах чеснока, тимьяна, печеных помидоров и свежей выпечки.