Хантер Стивен. Снайпер

   – То, что вы увидите, Боб, – продолжал Хатчер, – всего-навсего прекрасно сделанный манекен, который почти невозможно на таком расстоянии отличить от человека. Мы протащим его на проволочной растяжке вдоль стрельбища. Проволоку вам видно не будет. С такого расстояния он должен быть поразительно похож на того торговца. Вам необходимо сделать все, что в ваших силах, чтобы попасть в центр корпуса.
   Оставшись один, Боб принялся разглядывать винтовку.
   Именно на старом винчестере он учился стрелять в детстве во время охотничьих оленьих сезонов в Арканзасе. Эта винтовка была как письмо из дома, как какое-то ностальгическое воспоминание о тех пятидесятых, когда еще жив был его отец.
   Орл Суэггер был смуглым мужчиной с длинными волосами. Его голос напоминал звук напильника, стачивающего металл. Это был человек с чувством собственного достоинства, спокойный, уравновешенный, с хорошо сложенной фигурой, сильный, который, однако, первым никогда никого не трогал и относился ко всем людям, включая даже тех, кого многие презрительно называли “ниггерами”, с предельной вежливостью и учтивостью, обращаясь к любому, даже самому последнему ничтожеству на земле, – “сэр”. Он настойчиво и упорно воспитывал у Боба терпение. “А теперь, Боб Ли, – вспомнились ему слова отца, – тебе нужно запомнить, что твое отношение к винтовке должно быть таким же хорошим, как и отношение к любому человеку, с которым ты будешь иметь дело. Если ты обращаешься с ней хорошо, то она будет верой и правдой служить тебе в раю и в аду, куда бы ты ни попал. А если ты будешь относиться к ней небрежно, будешь обходить ее стороной, как злую собаку, или перестанешь обращать на нее внимание, как на женщину, которая слишком много жалуется, то, поверь, рано или поздно она найдет способ наказать тебя. В умных книжках написано, что порой и ад не так страшен, как плохая, неухоженная винтовка. В умных книжках не говорится об этом подробно, но это может случиться, Боб Ли. Ты слышишь меня?” Тогда Боб Ли кивнул в ответ головой и дал себе клятву всегда обращаться с винтовкой так, как надо. Сейчас же, много лет спустя, он с полной уверенностью мог заявить: ни разу в жизни не подвел он ни своего отца, ни свою винтовку. Боб посмотрел вниз на стрельбище. Нигде не было никаких признаков движения. Все спокойно. Легкий ветер кое-где поднимал тонкие струйки пыли. Боб слышал, как внизу что-то тихо и настойчиво потрескивало, напоминая ему стрекот цикад.
   Можно сказать, что, находясь за тысячу ярдов от цели, вы живете совсем в другом мире. Ветер, который при стрельбе на три сотни ярдов может помочь вам, в данных обстоятельствах превращается в непреодолимое препятствие. Во время столь долгого полета пуля так сильно теряет свою скорость, что ее траектория становится такой же уязвимой и чувствительной ко всяким изменениям, как и дыхание ребенка. Секрет заключается в том, чтобы заставить ветер работать на тебя, но для этого его надо понимать и уметь “читать”. Это единственный способ попасть в цель.
   Сняв большим пальцем винчестер с предохранителя, Боб плотно прижал винтовку к плечу и, приказав своему телу расслабиться, стал искать линию прицеливания.
   Втиснутый в эту паучью нору, лежа в зловонии перегноя и грязи, он тем не менее выбрал самую удобную позицию, какую только можно было занять при классической стрельбе с упора: винтовка прочно опиралась дулом и прикладом на мешки с песком, и ему было достаточно незначительного перемещения приклада, чтобы сопровождать движущегося человека в течение того короткого промежутка времени, которое было ему отведено. Дыхание стало потихоньку успокаиваться; вдох на половину легких, потом выдох; он постепенно уменьшал приток кислорода в кровь.
   Найдя наконец линию прицеливания, он был удивлен ясности и четкости открывшейся перед ним картины, которую так прекрасно увеличивал 36-кратный “Уперта”.
   Хорошо, что он выставлен в правильном направлении. Чем больше оптический прицел, тем меньше поле обзора.
   Наконец Боб увидел его. Какое-то едва уловимое движение справа от перекрестья визирных линий, возле земляного вала, на расстоянии тысячи четырехсот ярдов. Он видел голову человека – она то появлялась, то исчезала. Объект двигался. Боб чувствовал, что напряжение начинает увеличиваться.
   И тут он вдруг внезапно осознал – не путем долгих размышлений, потому что в это короткое, похожее на вспышку, мгновение не было времени на размышления, а благодаря внезапному озарению, происшедшему в глубинах его сознания, что в этом выстреле и заключалась вся суть его присутствия здесь. Все остальное – “Экьютек Снайпер Грейд”, патроны, Ник Мемфис в Талсе, стремление уничтожить этого короля наркобизнеса – все это было лишь прелюдией. А сейчас был именно тот момент, к которому они все время его подталкивали, шаг за шагом, дюйм за дюймом подводя к той точке, к которой он все равно должен был когда-то прийти. Они ждали этого момента, стремились к нему и верили, что все удастся.
   Это был неимоверно дальний выстрел. Теперь он и сам это видел. Практически никто в мире больше не смог бы его сделать. Он на скорую руку произвел необходимые баллистические расчеты – так же, как делал это сотни тысяч раз до этого, потом провел сравнительный анализ между тем, как пуля должна была себя повести, с точки зрения теории, и тем, как она поведет себя в действительности на стрельбище.
   Он попытался определить, какой сейчас ветер, и этим хоть как-то помочь себе в решении стоящей перед ним задачи. Он думал о выстреле, старался сконцентрироваться на нем, но чувствовал, что все здесь ему незнакомо, что он в чужой обстановке. В такой ситуации еще не был никто. Интересно, кто бы рискнул пойти на такой выстрел? Это очень опасная вещь, независимо от того, король наркобизнеса там или нет. Все эти мысли промелькнули у него в голове в считанные доли секунды. Человек отошел от стены, поднялся на вершину и на мгновение остановился. Он был как пятнышко, как точка, как дырочка от укола булавки. Он был слишком, слишком далеко.
   Боб за этот короткий промежуток времени произвел только его опыту и сознанию понятную коррекцию, нашел линию прицеливания, захватил объект в перекрестье прицела и нажал на курок. Раздался выстрел, радужная картинка в прицеле расплылась вместе с отдачей винтовки. Он понял, что послал пулю туда, куда надо, потому что фигура сначала дернулась, еще немного как-то безвольно продвинулась вперед, а затем упала и покатилась, как мешок с дерьмом, по склону насыпи. Теперь Боб увидел, что он это сделал, что они заставили его это сделать.
   И впервые за все время он почувствовал себя так, как будто предал свою винтовку.
   Для него их энтузиазм значил не много.

 
   – Мистер Суэггер, – захлебывался Хатчер, – вы понимаете, мы уже двадцать восемь человек сюда приглашали. Несколько бывших снайперов из роты “Дельта”, из состава подразделений спецназа, несколько лучших снайперов ФБР, ряд секретных агентов из снайперских подразделений СВИТ, пять или шесть мастеров своего дела из подразделений СВИТ городского масштаба и ЛАПД. Здесь были даже чемпионы НРСВ по стрельбе на тысячу ярдов… и никто из них… ни один, ни один не смог сделать такой выстрел! Пуля прошла в дюйме от сердца. Невероятно, попадание с первого выстрела на расстоянии тысячи четырехсот ярдов!
   Боб, прищурившись, посмотрел на него.
   – Это отличная винтовка, – сказал он. – И тот, кто делает для нее патроны, хорошо знает свое дело. Да, сэр.
   Даже Пайн смотрел на него хоть и без особого удивления, но с любопытством, и в его глазах светился какой-то странный огонек.
   – Неплохой выстрел, – признал он, и по его голосу можно было заключить, что он не раз видел или, может быть, даже сам делал такие безумно дальние выстрелы. Но Боб все еще чувствовал раздражение. Такое чувство обычно испытываешь после того, как проведешь ночь с продажной женщиной, а утром ненавидишь и презираешь себя за то, что заплатил за свое право обладать ее телом.
   – Мистер Суэггер, с вами все в порядке? Если бы вы тогда служили в УБН, то имя Гарсиа Диего уже ушло бы в историю, а так он сейчас один из самых богатых людей в Колумбии.
   Боб улыбнулся, пытаясь скрыть то странное чувство, которое он сейчас испытывал.
   “Папочка, что же я наделал?” – вспомнил он свои слова, когда, первый раз выстрелив в оленя, попал ему в живот. Бедное животное умчалось, а он чуть не сгорел от стыда и ненависти к самому себе. Отец тогда сказал, что все в порядке, не стоит волноваться, а сам направился выслеживать раненого зверя, чтобы добить его. Тогда он блуждал по крутым склонам гор Уошито больше трех часов, разыскивая оленя по кровавым следам на земле. Отец говорил ему, что Господь всегда простит плохой выстрел, если будет знать, что вы охотитесь не для забавы, а для того, чтобы принести это мясо к своему семейному столу, когда он будет знать, что вы действительно любите то животное, на которое охотитесь, и чувствуете себя вместе с ним частичкой природы.
   Ну а если Бог не хотел, чтобы человек охотился, то зачем же тогда он дал ему мозги и тот придумал порох для ружей и такую винтовку, как 70-я модель винчестера?
   – А, наконец-то до меня дошло, где я нахожусь и что это за место, – сказал Боб, чувствуя, как внезапная догадка осенила его мозг. Теперь он знал, чего они хотели. – И знаете, что я понял? То, что вам надо как можно быстрее сбегать за вашим хреновым полковником и немедленно привести его сюда. Думаю, он сможет объяснить мне, зачем вы суете меня во все это дерьмо и стараетесь превратить в того желтомордого ублюдка, который охотился на меня во Вьетнаме! – Он повернулся и свирепо посмотрел на них: – Эй вы, ублюдки сопливые, вы засунули мою душу в шкуру того снайпера, который искалечил меня и убил моего лучшего друга!
   Он чувствовал, что заводится, как перед дракой.
   Повернувшись, Боб резко двинул прикладом винтовки Пайну в лицо. От такого удара тот сразу же свалился на землю и стал выплевывать зубы вместе с кровью. Во время удара звук был такой, как будто стальной линейкой ударили по куску говядины. И без того отвратительное плоское лицо Пайна оказалось совершенно изуродованным. В его маленьких свинячьих глазках засветился настоящий страх. Боб наклонился и вытащил у него из кобуры укороченный “Ремингтон 1100”, потом достал из магазина шесть красных патронов и бросил их в пыль. Ненужную винтовку он зашвырнул далеко назад.
   – Мой пес не любит вас, мистер Пайн, и я – тоже. Мне не нравятся люди, которые таскают с собой семизарядный ремингтон с отпиленным стволом, к тому же заряженный двойными патронами 12-го калибра, потому что такие люди, если стреляют, то всегда попадают в цель. – Боб резко повернулся к Хатчеру и увидел застывшее на лице этого человека удивление. Тот был шокирован неожиданной грубостью и жестокостью Боба.
   – Вы еще здесь? Бегом! Со скоростью кенгуру! Живо за своим уродом-полковником! И ведите его сюда, или я поджарю вашему старине Пайну задницу еще до того, как сядет солнце!
   Боб стоял и смотрел вслед убегавшему Хатчеру.

Глава 5

   Майра умерла во вторник в 11.43. Ему позвонили из госпиталя прямо в Управление. Это был доктор Хилтон. Ник просто сказал:
   – Да, хорошо, я сейчас буду.
   – Ник, она была без сознания. Ты ничего не мог сделать, поэтому не вини себя ни в чем.
   – Да, но я должен быть там.
   Как сообщили врачи, ухудшение произошло, скорее всего, где-то в конце недели. Она потеряла сознание и так и не вышла из коматозного состояния в течение этих десяти дней. В принципе, это не было неожиданностью, но когда в вашей жизни случается нечто подобное, то наступает такое огромное душевное опустошение, которое невозможно себе представить, если вы не пережили этого сами. Ник был оглушен тяжестью свалившегося на него горя и, сидя здесь, в Управлении, как бы издалека слышал доносящиеся до него бестолковые разговоры о повседневной жизни. Он вспомнил, что в последние дни, когда Майра еще была в сознании, она сама говорила ему, чтобы он крепился и был готов к тому, что ее дни уже сочтены.
   Она все время просила его не расстраиваться, уверяя, что чувствует себя не так уж плохо, и он сделал все, что сделал бы на его месте настоящий мужчина, – выплатил свой долг сполна. И до конца. Она говорила, что то, что с ней случилось, было ценой, которую она заплатила за обретенное счастье, потому что, если бы этого не произошло, у нее никогда не было бы Ника, и она благодарила свою судьбу и была счастлива, что все случилось именно так.
   Теперь ему надо было пойти и хоть как-то расслабиться. Такой была Майра. Она никогда не просила ничего лишнего, да ничего лишнего и не видела в своей жизни, спокойно переживая все выпавшие на ее долю трудности. Она никогда не жаловалась на жизнь, как это делали те, которые имели гораздо больше, чем она. Он очень хотел, чтобы она сейчас оказалась рядом с ним, потому что за долгие годы совместной жизни он привык полагаться на нее в трудных ситуациях, впрочем, так же, как и она на него. Боже, что за глупость: он хочет, чтобы его жена помогла ему пережить ее собственную смерть.
   Ник встал и, подойдя к Хэпу Фенклу, сказал, что ему надо ненадолго отлучиться и, возможно, он немного задержится.
   – Майра? – спросил тот.
   – Да, наконец-то. Она отмучилась.
   – Ник, старина, хочешь немного валиума или еще чего-нибудь, а?
   – Нет, не надо, все нормально.
   – Какие у тебя проблемы? Может, в твое отсутствие я смогу заменить тебя и выполнить какое-нибудь особое задание? Что-нибудь крутое? Арестовать одного или двух с поличным? Ты же меня знаешь, я люблю такие приключения. В духе спецназа.
   Это была шутка. Хэп был ростом пять футов, весил всего около 150 фунтов, в то время как Ник был человеком крепким и сильным, к тому же являлся чемпионом по дзюдо – имел черный пояс и считался самым лучшим стрелком в Управлении. Но Ник даже не улыбнулся – в этот момент он как бы отключился на секунду. Он встряхнул головой, постарался прийти в себя.
   – А? Нет, не надо. Все как обычно. Я слежу с Мики Сантагом за колумбийцами по всему городу, вот и все. Сегодня Мики на стрельбище, сдает зачет по программе СВИТ. Я просто собирался до его возвращения протолкнуть тут кое-какие бумаги.
   Хэп был главный инспектирующий агент в Новоорлеанском управлении полиции, к тому же очень классный парень. С ним было легко найти общий язык по всем вопросам. Он специализировался по организованной преступности, а Ник отвечал за наркотики. Работа Хэпа всегда проходила бок о бок с деятельностью УБН. Он обладал редким умением дипломатично обращаться с людьми, плюс умел ладить с теми, кто работал в так называемом “суперкрутом Управлении”. В общем, на него можно было положиться. Поэтому у Ника не возникло никаких проблем с тем, чтобы оставить свое рабочее место и съездить в госпиталь.
   Они ее еще не трогали.
   – Если вы не против, я бы хотел на минутку остаться с ней наедине, – сказал он сестре.
   – Да, конечно. Но нам скоро надо будет везти ее в морг.
   – Да, я знаю.
   Сестра вышла. Ник осмотрелся по сторонам, чувствуя, что ненавидит эту проклятую комнату. Она была такая же, как и все те комнаты, в которых он провел свою жизнь, – огромная и безликая. На стенах висело несколько репродукций, и в воздухе стоял сильный запах дезинфицирующих средств и пластика. Да, он ненавидел эту комнату, Майре же, насколько он помнил, все это было безразлично. Ее никогда не волновали вещи подобного рода.
   – В тот день мне было предначертано умереть, – однажды сказала она ему, – так же, как и другим двум девушкам и тому парню, что ограбил страховую компанию. Но твоя пуля спасла меня. Она вывела меня из круга смерти. Она дала мне тебя, Ник Мемфис, и сделала меня миссис Мемфис. Все, что я получила, было слишком хорошо. Сладкое счастье. Шесть лет сладкого счастья.
   Черт, он сидел и плакал. Она запрещала ему это делать.
   Когда стало ясно, что болезнь прогрессирует и доктор Хилтон сказал, что никаких шансов на выздоровление нет, Ник был в отчаянии. Майра тогда призналась ему, что не может видеть, как он плачет.
   “Что ж, теперь ты должен быть счастлив, – говорил он сам себе. – Нет больше леди в инвалидной коляске. Ты еще молод. Гуляй, веселись, пей и ходи на вечеринки”.
   Он подошел к койке, на которой под простыней лежала Майра. Конечно, он в своей жизни уже не раз видел трупы: во время выездов на место преступления, в моргах, когда умерла его мать… Были еще, конечно, и те три трупа в Талсе. Несмотря на это, сейчас, отворачивая простыню, он чувствовал легкую дрожь и думал, правильно ли он поступает. Но он хотел. Он хотел увидеть ее еще раз.
   Кома убрала с ее лица все признаки румянца и выбелила его, как простыню. Живые, веселые, полные задора и огня глаза были закрыты. Незадолго до его прихода они коротко обрезали ее длинные каштановые волосы, и теперь она выглядела совсем как мальчик. Но это была Майра. Она была похожа на маленькую птичку. Бледная матовая кожа и тонкие, хрупкие косточки маленького тела… Но боль уже ушла. Живя шесть лет бок о бок с постоянной болью, она все-таки хорошо держалась. Она не чувствовала ни рук ни ног, только одну сплошную боль. Сейчас на ее лице застыло такое умиротворение, лицо было таким спокойным, каким никогда не было при жизни.
   “Прости, дорогая, – думал он, – я действительно все порчу своими слезами. Ты не велела мне плакать, но я не могу сдержаться, не могу, не могу…”
   – Ник? – Это был доктор. – Ник, может, принести чего-нибудь?
   – Не надо, все нормально.
   – Нам надо ее забирать.
   – Хорошо.
   Он отвернулся и позволил им увезти тело своей жены. Ник вышел на солнце, зажмурился и достал сигарету. Потом вспомнил, что бросил курить, и засунул пачку обратно. Чтобы скрыть покрасневшие от слез глаза, он надел солнцезащитные очки. Ник задумался о том, что в подобных обстоятельствах необходимо предпринять, но потом вспомнил, что беспокоиться не о чем – все уже распланировано: он знал, куда ее отвезут и где и когда состоятся похороны. Это займет два дня и произойдет во вторник. До этого момента все будет делаться автоматически. Надо было, наверное, пойти домой, потому что мог прийти кто-нибудь из знакомых, ребята из Управления, может, их жены. В течение всех этих лет он брал Майру с собой на вечеринки, и потом такие же они устраивали дома. Это помогло им пережить неловкость и сложность всего того, что окружающие, видя их, называли Трагедией с большой буквы. Постепенно ребята полюбили ее, их жены очень сдружились с Майрой, и у них уже стало привычным забегать к ней поболтать о своих делах.
   Он почувствовал желание вернуть назад те старые добрые времена, но сразу же постарался выбросить из головы эти нелепые мысли. Думать об этом было безумием, которое рано или поздно опять завершится очередным потоком слез. Он пытался сдержаться. В такой ситуации лучшим было бы, наверное, сесть в машину, рвануть в Билокси и там пару дней просто поваляться на пляже. Может быть, как сказала Майра, он найдет там девушку, успокоится и наконец-то придет в себя.
   Но он никогда не сможет так поступить. В настоящий момент Ник просто не знал, чем ему заняться. Ужасное состояние. Может, сходить в кино или придумать еще что-нибудь в этом духе, чтобы хоть на несколько часов отвлечься от всех этих ужасных мыслей. Но в фильмах были сплошные драки и убийства. Сейчас ему не хотелось на это смотреть. Наконец он решил поехать к озеру. Подъехав к самой кромке воды, Ник сразу же ощутил приятное спокойствие и прохладу. Он просто сидел и наслаждался пейзажем, чувствуя, как солнце ласкает кожу лица и внутреннее напряжение потихоньку спадает. Внезапно он вспомнил, что забыл сделать один срочный звонок, и выругался.
   Найдя телефонный автомат, Ник опустил монету. Ответил Фенкл.
   – Эй, Хэп, – начал Мемфис, – я собираюсь слинять, так что меня не будет целый день. Хорошо?
   – Ну, в общем-то, не очень хотелось бы… потому что ребята тут думают собраться и…
   – Слушай, это совсем необязательно. Ей уже ничего не надо. Так что ни к чему поднимать шумиху по этому поводу, о’кей? Хотят собраться – пусть собираются, не хотят – тоже ничего. Просто помяните ее в своей душе. Это будет намного лучше. Мне бы очень хотелось именно этого.
   – Хорошо, нет проблем. Кстати, у тебя есть осведомитель по имени Эдуарде?
   – Как?
   – Где-то полтора часа назад звонил парень, назвался Эдуарде. Сказал, что хочет переговорить с тобой. Очень волновался. Латиноамериканский акцент. Скорее всего, ничего серьезного, но ты лучше все-таки позвони.
   Ник порылся в памяти. Эдуарде? Он сейчас вел около пятнадцати дел, главным образом по небольшим партиям контрабандных наркотиков. Предполагалось, что большая часть людей, засветившихся по этому делу, работает на Джилли Стефанелли, крестного отца всей новоорлеанской мафии. Но он не мог припомнить, чтобы в его каталоге мошенников, воров, шулеров и всякой шушеры попадалось имя Эдуардо. Хотя звучало оно подозрительно знакомо. Наконец он вспомнил. Это было на еврейскую Пасху. Уолли Дивер, который ушел из УБН, чтобы заняться частным бизнесом, тогда сказал ему, что это вымышленное имя одного из его осведомителей и что он специально не называет их настоящими именами, потому что не хочет, чтобы парни из конторы, где он работает, контролировали его агентурную сеть.
   – А какой номер?
   – Э-э… сейчас, секундочку… девять, восемь, девять, двадцать, двадцать, номер пятьдесят восемь.
   – Судя по телефонному справочнику, это где-то в районе аэропорта, не так ли?
   – Да, я слышал шум пролетающих над ним самолетов. Знаешь, старина, может, тебе плюнуть на все это? Не такая уж большая величина этот твой парень. Мне такие звонят каждый час и лезут со всяким дерьмом. Подожди немного, если это так важно, он перезвонит, а если нет – выбрось его из головы и спрячь пушку: стрельба отменяется. Прости за то, что побеспокоил тебя этим, надо было не вспоминать даже.
   – Нет, мне надо позвонить этому человеку. Ты ничего не знаешь.
   Ник повесил трубку, бросил еще одну монету и стал быстро набирать номер, пока тот не вылетел у него из головы. Из слов клерка гостиницы, подошедшего к телефону, он понял, что это “Палм Корт”. Ник попросил соединить его с номером пятьдесят восемь. Телефон звонил, но трубку никто не брал.
   – Думаю, что его здесь нет, – сказал дежурный.
   – А где вы находитесь?
   – Рядом с аэропортом, на Первой магистрали. Налево, через два квартала после отеля “Холидэй”.
   – Отлично. Спасибо, – поблагодарил Ник и быстро посмотрел на часы. С сожалением вздохнув, он повесил трубку и решил, что надо возвращаться к работе.

 
   Гостиница “Палм Корт” оказалась довольно-таки обшарпанным зданием, смахивающим на подпольный притон – в таких местах Ник обычно брал третьесортных торговцев наркотиками. Возведенное из шлаковых блоков в начале пятидесятых, это здание было покрашено в какие-то странные, причудливые, яркие цвета, в которые красили дома в те дни, когда Америка только открывала для себя свои знаменитые автомобили и, поддаваясь соблазну путешествий, устремлялась по пыльным дорогам к манящим вдали горизонтам.
   Он вошел внутрь, нашел номер пятьдесят восемь, который располагался сразу возле лестницы, и постучал в дверь, на поверхности которой играли блики от флуоресцентных огней, украшавших два автомата – “Сок” и “Пепси-Кола”, расположенных по обе стороны от нее. Ник был не маленький мужчина – почти две сотни фунтов, но, хотя в действительности он обладал огромной физической силой, внешне он не производил такого впечатления. У него было мягкое, гладкое тело, длинные светлые волосы и нежно-голубые глаза. Он был не просто плотный, а даже немного толстоват… В общем, создавалось впечатление, что он скорее похож на замминистра или нажившегося на взятках торговца, чем на федерального агента.
   У него было одно хорошее качество, которому он научился у Майры, – настойчивость. Он вспомнил то время, когда еще жил без нее. Это были дни настоящего безумия, время, когда он горел желанием уничтожать преступников, когда он мотался по улицам и даже спускался в канализационные ходы города, чтобы спасти Америку от самой себя. Самоотверженно служа этой идее, он первые пять лет работы в Бюро вел аскетический образ жизни, выезжал на все облавы, аресты и вызовы, стремясь попасть во взвод по борьбе с терроризмом или в группу по обезвреживанию грабителей банков. Он хотел убивать негодяев из снайперской винтовки – это была его главная цель.
   Потом произошло несчастье в Талсе. С тех пор он подчинил свою жизнь и свою карьеру тому, чтобы хоть как-то компенсировать совершенную ошибку. Он пытался забыть случившееся…
   Но порой ночью, лежа в постели и прислушиваясь к мучительному хриплому дыханию Майры или глядя на напоминающую в слабом свете луны скелет инвалидную коляску, он чувствовал, как страшная боль отчаяния пронзает его мозг и разрывает все тело на части.
   “Господи, ты попал в девчонку.” – прокричал тогда Бэйс. В такие дни Ник вставал с постели полностью разбитым. Потом плелся в туалет, где в течение часа блевал, склонившись над унитазом. Потом он выходил из сортира, воняя рвотой, с трясущимися руками и пустой головой. В этот момент он безумно ненавидел себя за ту роковую ошибку и страшная тяжесть никому уже теперь не нужного раскаяния душила его…