Страница:
— Кхм-кхм, — сухое покашливание Нового Главного, на которое мало кто обратил внимание.
Марлин — дама за пятьдесят, разведенная, снежные волосы, вагнерианская внешность — поймала мой взгляд и нахмурилась. Зал притих, чувствуя ее неодобрение. Конечно, ни для кого не секрет, что именно она заправляет школой, и не замечает этого лишь Новый Главный.
— Всех с возвращением, — произнес Пэт Слоун, всеми признанный «человеческим лицом» школы.
Крупный, веселый, поразительно юный в свои пятьдесят пять, он сохранил румяное очарование школьника-переростка с разбитым носом. Да и человек он хороший. Добрый, работящий, горячо преданный Школе, где тоже когда-то учился, но не слишком умный, хоть и закончил Оксфорд. Человек действия, им двигает скорее сочувствие, нежели разум; его легче представить в классе или на поле для регби, чем в комитете управления или на собрании. Мы не возражали — разума в «Сент-Освальде» более чем достаточно; на самом деле нам не хватало человечности — такой, как у Слоуна.
— Кхм-кхм.
Это снова Главный. Неудивительно, что между ним и Слоуном было некоторое напряжение. Слоун, будучи Слоуном, изо всех сил старался сделать это напряжение незаметным. Однако любовь к нему и мальчиков, и учителей вызывала досаду у Нового Главного, чья привлекательность была далеко не так очевидна.
— Кхм-кхм!
Румянец на лице Слоуна, и без того яркий, разгорелся еще сильнее. Марлин, преданная Пэту (тайно, как она думала) все последние пятнадцать лет, казалась недовольной.
Не замечая ничего вокруг, Главный шагнул вперед.
— Пункт первый: финансирование строительства нового игрового павильона. Было принято решение создать вторую административную должность, чтобы заниматься вопросами изыскания средств. Подходящего кандидата выберут из шести претендентов, ему присвоят звание управляющего делами по связям с общественностью и...
Мне удалось отключиться от доклада, и голос Главного уютно жужжал приглушенным фоном. Обычная тягомотина, думал я: нехватка фондов, ритуальный разбор полетов прошедшего лета, неизбежный новый план набора учеников, очередная попытка ликвидации компьютерной безграмотности учителей, красивое, но нереальное предложение от женской школы создать совместное предприятие, предполагаемая (и грозная) инспекция в декабре, краткое обвинение в адрес правительственной политики, жалоба на дисциплину в классах и внешний вид сотрудников (здесь Зелен-Виноград Дивайн язвительно посмотрел на меня), а также текущие судебные тяжбы (три к настоящему времени — неплохо для сентября).
Я коротал время, выглядывая новые лица. Мне думалось, что в этом триместре они обязательно появятся; этим летом несколько «стариков» наконец признали себя побежденными, так что, по моим соображениям, им должны были найти замену. Китти Чаймилк подмигнула, когда я встретился с ней глазами.
— Пункт одиннадцать. Перераспределение классов и кабинетов. Вследствие новой нумерации, необходимой после завершения строительства нового компьютерного зала...
Ага. Новичок. Их обычно можно распознать по тому, как они стоят. Застыв по стойке «смирно», будто в армии. И конечно, по костюмам, выглаженным, девственно чистым, без меловой пыли. Ну, это ненадолго: меловая пыль — вероломная штука, проникает даже в те политкорректные помещения школы, откуда изгнали и классную доску, и ее чопорную кузину — доску меловую.
Новичок стоял около компьютерщиков. Дурной знак. В «Сент-Освальде» все компьютерщики бородатые, таково правило. Кроме заведующего отделением мистера Борродса, который в виде робкого бунта против правил носил только небольшие усы.
— ...В результате кабинеты с двадцать четвертого по тридцать шестой будут перенумерованы в сто четырнадцатый — сто двадцать шестой, кабинет пятьдесят девять станет номером семьдесят пять, и бывший кабинет классики станет рабочей комнатой немецкой кафедры.
— Что?!
Еще одно преимущество мантии на собраниях: содержимое кружки даже при резком толчке почти не оставляет следов на костюме.
— Господин директор, мне кажется, вы неверно прочли последний пункт. Кабинет кафедры классики используется по назначению. Он ни в коем случае не бывший. Так же, как и я, — добавил я sotto voce [5], кинув взгляд на немцев.
Новый Главный холодно посмотрел на меня.
— Мистер Честли, эти административные вопросы уже обсуждались на собрании в прошлом триместре, тогда вам и следовало вносить свои предложения.
Я видел, как внимательно смотрят на меня немцы. Джерри, неумелый лжец, любезно сделал вид, что смутился.
— Вы прекрасно знаете, что я не был на том собрании. Я принимал экзамены, — обратился я к доктору Дивайну.
Зелен-Виноград самодовольно улыбнулся:
— Я лично отправил вам протокол собрания по электронной почте.
— Вы же отлично знаете, черт возьми, что я не пользуюсь электронной почтой!
Взор Главного стал ледяным. Сам он любит высокие технологии (по крайней мере, так говорит), гордится тем, что идет в ногу со временем. Тут, полагаю, виноват Боб Страннинг, второй заместитель директора, который утверждает, что в современной системе образования нет места людям, не владеющим компьютером, да еще мистер Борродс, который помог ему создать столь сложную и изящную сеть внутренней связи, что устная речь стала излишней. Из любого кабинета можно связаться с любым другим, и не надо больше утруждать себя: вставать, открывать дверь, идти по коридору и даже говоритьс кем-либо (извращение какое-то, все эти мерзкие встречи и разговоры).
Компьютерные отказники вроде меня — вымирающая порода, а с точки зрения администрации — слепоглухонемые.
— Господа! — отрезал Главный. — Сейчас не время спорить об этом. Мистер Честли, предлагаю вам высказать свои возражения в письменном виде и отправить по электронной почте мистеру Слоуну. Можно теперь продолжать?
Я сел.
— Ave Caesar, morituri te salutant [6].
— Что, простите?
— Не знаю. Может, вы просто услышали, как тихо осыпается последний аванпост цивилизации.
Не слишком радужное начало триместра. Выговор от Нового Главного я бы еще стерпел, но мысль о том, что Зелен-Виноград Дивайн умудрился увести кабинет у меня из-под носа, была невыносима. Так или иначе, сказал я себе, любезничать с ним я не буду. И вообще, эта оккупация так легко немцам с рук не сойдет — я об этом позабочусь.
— А теперь поприветствуем наших новых коллег. — Тут Главный позволил себе подпустить немного теплоты в голос. — Я надеюсь, что с вашей помощью они почувствуют себя здесь как дома и будут так же преданы «Сент-Освальду», как и вы.
«Сент-Освальду»? Лучше уж предать их земле.
— Вы что-то сказали, мистер Честли?
— Нечленораздельный звук одобрения, господин директор.
— Гм.
— Именно.
Новичков было пятеро; один из них — компьютерщик, чего я и боялся. Я не уловил его имени, но Бороды взаимозаменяемы, равно как и Костюмы-начальники. В любом случае на этой кафедре я, по очевидным причинам, редко отваживался появляться. Молодая женщина — на кафедру современных языков (темные волосы, белые зубы, пока довольно приятная); некий Костюм на должность учителя географии — они-то, кажется, и положили начало коллекции; учитель физкультуры в раздражающе ярких спортивных шортах из лайкры; аккуратный молодой человек на английскую кафедру, которого я пока не отнес ни к одной категории.
Когда повидаешь столько учительских, сколько пришлось мне, начинаешь распознавать фауну, собирающуюся в этих местах. В каждой школе своя экосистема и социальный состав, но некоторые виды склонны преобладать повсюду. Костюмы, конечно (с появлением Нового Главного их становится все больше и больше — они охотятся стаями), и их естественный враг — Твидовые Куртки. Зверь-одиночка, обитающий в определенных регионах, Твидовая Куртка, хотя порой и подвержена приступам безумного веселья, имеет тенденцию не слишком часто спариваться, а потому их становится все меньше и меньше. Есть еще Рьяный Работяга, типичные представители этого вида — Джефф и Пенни Нэйшн; Медный Лоб, который читает «Миррор» на собраниях, которого редко увидишь без чашки кофе и который вечно опаздывает на уроки; Йогурт Обезжиренный (всегда самка, это животное занято преимущественно сплетнями и концепциями правильного питания); Американский Заяц, самец или самка, который прячется в первую попавшуюся ямку при малейшей тревоге; плюс еще Драконы, Конфетки, Залетные птицы, Однокашники, Молодые-да-Ранние и Эксцентрики самого разного типа.
Обычно я определяю категорию новичка с первых минут знакомства. Географ, мистер Изи, — типичный Костюм: проницательный, коротко стриженный, созданный для канцелярской работы. Учитель физкультуры, да помогут нам боги, — классический Медный Лоб; мистер Тишенс, компьютерщик, — заячья душонка под пышной бородой. Мисс Дерзи, лингвист, могла бы быть Драконом-практикантом, если бы не иронический изгиб рта; надо бы испытать ее, посмотреть, из какого она теста. Новый преподаватель английского мистер Кин нечетко обрисовывается — не совсем Костюм и не вполне Работяга и слишком молод для Твидовой Куртки.
Новый Главный делает немало, чтобы впрыснуть школе свежую кровь; будущее нашей профессии зависит от новых идей, говорит он. Старых каторжников вроде меня ему не одурачить: просто молодая кровь дешевле.
Я так и сказал об этом Пэту Слоуну после собрания.
— Дайте им показать себя, — ответил он, — по крайней мере, дайте им обжиться до того, как вы уйдете.
Пэт, конечно, любит молодежь — частично в этом его обаяние. Мальчики это чувствуют и тянутся к нему. Но это делает его также слишком доверчивым. Способность видеть во всех только хорошее часто досаждала окружающим.
— Джефф Пуст — хороший, честный спортсмен, — сказал он.
Я вспомнил этого физкультурника в лайкровых штанцах (Медный Лоб в самом чистом виде) и сам себе подмигнул.
— Крис Кин пришел с прекрасными рекомендациями.
Тут я готов поверить.
— А учительница французского, кажется, очень разумная женщина.
Ну конечно, подумал я, уж Слоун точно побеседовал со всеми.
— Ну, будем надеяться, — произнес я и направился к Колокольной башне.
После лобовой атаки доктора Дивайна я решил, что с меня хватит неприятностей.
2
С того первого дня там мало что изменилось. Построили много новых домов, и поля для спортивных игр стали меньше открыты для обозрения; появилась высокая ограда — проволока на бетонных столбах, — чтобы подкрепить знаки «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Но по сути «Сент-Освальд» остался прежним.
Конечно, подходить к нему надо спереди. Фасад, внушительная подъездная аллея и кованые ворота созданы, чтобы поражать воображение. И правда поражают — до восьми тысяч фунтов в год за каждого ученика: на такую помесь старомодного высокомерия и броской показухи клиент ловится безотказно.
«Сент-Освальд» по-прежнему любит помпезные титулы. Замдиректора тут называют вторым преподавателем, учительскую — профессорской, даже уборщики называются постельничими, хотя с 1918 года в «Сент-Освальде» нет пансионеров, а потому нет и постелей. Но родителям все это нравится. На староосвальдском (или «осси», как его называют по традиции) домашняя работа именуется подготовительной; старинный обеденный зал называют новой трапезной, а здания школы, уже больше похожие на руины, подразделяются на множество причудливо названных уголков и закутков: Ротонда, Кладовая, Учительский домик, Опускная решетка, Обсерватория, Потайная дверь. Сейчас, конечно, вряд ли кто пользуется этими официальными названиями, но они хорошо смотрятся в рекламных проспектах.
Мой отец, если ему верить, бесконечно гордился званием главного смотрителя. Обычная работа по хозяйству, незамысловатая и непрестижная, но титул, в котором звучало нечто начальственное, так ослеплял его, что он не замечал ни выговоров, ни мелких оскорблений, которым подвергался первые годы. Он окончил школу в шестнадцать лет, высшего образования не получил, и «Сент-Освальд» представлялся ему вершиной, о которой он не смел даже мечтать.
Поэтому отец смотрел на золоченых мальчиков «Сент-Освальда» восхищенно и в то же время презрительно. Его восхищало их физическое совершенство, спортивная удаль, безукоризненное телосложение и нескрываемое богатство. А презирал он их за мягкость, благодушие, тепличное существование. Я знаю, что он всегда сравнивал меня с ними, и с годами для него все четче проступали моя неполноценность и его молчаливое, но горькое разочарование.
Понимаете, отец хотел сына, похожего на себя, — лихого парня, разделявшего с ним страсть к футболу, моментальной лотерее и жареной рыбе с картошкой, недоверие к женщинам и нелюбовь к домоседству. Если не это, то хотя бы сына — ученика «Сент-Освальда», джентльмена-игрока, капитана крикетной команды, который способен, несмотря на свое происхождение, выбиться в люди — даже оставив отца далеко позади.
А вместо этого — я. Ни рыба ни мясо, только и знает, что предаваться бесполезным мечтам, сидеть над книгами и смотреть развлекательные фильмы, скрытное, тощее, бледное, вялое создание, не интересующееся спортом и настолько же замкнутое, насколько общителен отец.
Но он делал все, что мог. Старался против моей воли. Таскал меня на футбольные матчи, где мне было смертельно скучно. Купил мне велосипед, на котором можно было кататься вокруг школьной ограды. Более того, первый год нашей тамошней жизни он вообще не пил. Наверное, мне стоило испытывать хоть какую-то благодарность. Но ее не было. Так же как он желал видеть во мне свое отражение, мне безнадежно хотелось увидеть в нем свое. В голове уже отпечатался образ, сложившийся из сотни книг и комиксов. Прежде всего он должен был быть человеком властным, твердым, но справедливым. Храбрым и проницательным. Читателем, ученым, интеллектуалом. Понимающим человеком.
А эти попытки найти его в Джоне Стразе... Раз или два казалось, что у меня получилось. Путь взросления полон противоречий, и в столь юные годы можно было бы хоть и наполовину, но поверить той лжи, которой он вымощен. «Папа знает лучше. Положись на меня. Старшие умнее. Делай, что тебе говорят». Но в моей душе зарождалась уверенность, что пропасть между нами расширяется. Потому что с детства мне было присуще честолюбие, а Джон Страз, при всем его опыте, был и оставался всего лишь смотрителем.
Но хорошим смотрителем, это мне было понятно. Он добросовестно выполнял свои обязанности. Запирал на ночь ворота, обходил по вечерам территорию, поливал цветы, засеивал поля для крикета, косил траву, встречал посетителей, раскланивался с преподавателями, организовывал ремонт, чистил водостоки, докладывал о неполадках, стирал граффити, переставлял мебель, выдавал ключи от шкафов, разбирал и разносил почту. Взамен некоторые учителя звали его по имени — Джоном, — и отец светился от гордости и благодарности.
Теперь в школе новый смотритель, его зовут Дуббс. Тяжеловесный, неряшливый брюзга. Вместо того чтобы следить за входными воротами, он сидит в сторожке и слушает радио. Джон Страз никогда бы себе этого не позволил.
Меня назначили на должность в сент-освальдском стиле, без свидетелей. О других кандидатах мне ничего не было известно. Со мной беседовали заведующий отделением, Главный, а также его первый и второй заместители.
Не узнать их было невозможно. За пятнадцать лет Пэт Слоун стал еще толще, румянее и веселее — словно шарж на того себя, каким он был когда-то; а вот Боб Страннинг не изменился, только волосы поредели: тощий, темноглазый, с резкими чертами и нездоровым цветом лица. Конечно, тогда он был всего лишь молодым и честолюбивым учителем английского с начальственными замашками. Теперь же он — настоящий школьный eminence grise [7], составитель расписания, ловкий махинатор, ветеран бесчисленных академических дней [8]и учебных курсов.
Вряд ли нужно говорить, что узнать директора тоже не составило труда. Новый Главный директорствовал и в те времена — лет под сорок, хотя уже тогда с преждевременной сединой, высокий, чопорный, важный. Он меня не узнал — да и с чего бы? — но пожал мне руку холодными вялыми пальцами.
— Надеюсь, у вас нашлось время осмотреть Школу и вы вполне удовлетворены.
Заглавная буква прямо-таки слышалась в его голосе.
Ответом была моя улыбка.
— Да, конечно. Потрясающе. Особенно новое отделение информационных технологий. Динамичный современный инструментарий в традиционном академическом окружении.
Главный кивнул. Было видно, как он мысленно подшил эту фразу в папку — может, для проспекта на следующий год. Позади хмыкнул Пэт Слоун — то ли насмешливо, то ли одобрительно. А Боб Страннинг просто смотрел на меня.
— Что особенно поразило...
Слова застыли на языке. Вошла секретарша с чайным подносом. Удивление, что это именно она,и остановило меня на полуслове. То, что онаможет узнать меня,никаких опасений не вызывало, так что можно было продолжать:
— Что особенно поразило меня, насколько искусно современное привито к старому, а в результате создается нечто, превосходящее и то и другое. Школа, которая смело заявляет, что хоть она и может позволить себе последние нововведения, но не просто уступает популярным причудам, а с их помощью укрепляет традиции научного совершенства.
Главный снова кивнул. Секретарша — длинные нога, кольцо с изумрудом, аромат № 5 — налила чай. Поблагодарить ее — холодно и в то же время с одобрением. Сердце часто билось, но было в этом своего рода удовольствие.
Это первое испытание, и мне было ясно, что оно выдержано.
Прихлебывая чай, я наблюдаю за Слоуном, взявшим свою чашку.
— Спасибо, Марлин.
Он пил чай, как мой отец, положив три или четыре куска сахара, и серебряные щипцы для сахара казались пинцетом в его толстых пальцах. Страннинг молчал. Главный ждал, и глаза его походили на гальку.
— Ну хорошо, — сказал Слоун, глядя на меня, — вернемся к делу. Мы слышали, как вы говорите. Ясно, что щеголять профессиональным жаргоном на собеседовании вы умеете. Но лично я хотел бы знать, каковы будете вы в классе?
Старый добрый Слоун. Знаете, он нравился моему отцу, был для него своим парнем, и тот совершенно не понимал, насколько Слоун хитер. «К делу» — его типичное выражение. Просто забываешь, что за йоркширским выговором и физиономией регбиста — оксфордский диплом (второй степени). Нет, не стоит недооценивать Слоуна.
Снова улыбка — и чашку в сторону.
— В классе у меня свои приемы, сэр, как и у вас, полагаю. А за его пределами я считаю своим долгом постичь любой профессиональный термин, с которым сталкиваюсь. Если умеешь быть красноречивым и добиваешься результатов, то не важно, следуешь ли ты последним инструкциям Министерства образования. Большинство родителей все равно ничего не понимают в преподавании. Единственное, чего они хотят, — знать, что не зря потратили деньги. Вы согласны?
Слоун хмыкнул. Он ценит искренность — настоящую или поддельную. На его лице отразилось сдержанное восхищение. Второе испытание тоже пройдено.
— И где вы себя видите в течение следующих пяти лет?
Это спросил Страннинг, который почти все время молчал. Честолюбивый, за постной физиономией скрывается незаурядный ум, ревниво охраняет свою маленькую империю.
— В классе, сэр, — незамедлительно прозвучал мой ответ. — Именно там моя стихия, именно это я люблю.
Лицо Страннинга не изменилось, но он все же кивнул, уверившись, что я не посягаю на его владения. Испытание третье позади.
Никаких сомнений, что лучше меня кандидатов не оказалось. Квалификация у меня высокая, рекомендации — первоклассные. Такими они и должны быть: на их подделку ушло немало времени. Самый изящный ход — фамилия, аккуратно взятая с одной из малых Досок почета в Среднем коридоре. Я полагаю, что она мне подходит, а кроме того, отцу было бы приятно, что у меня получилось воссоздать его в качестве «осси» — выпускника «Сент-Освальда».
История с Джоном Стразом — дело давно минувших дней: даже такие старожилы, как Рой Честли или Хиллари Монумент, вряд ли о них помнят. Но именно то, что отец — выпускник, было причиной моей близости к школе, моей привязанности к этому месту, моего желания там преподавать. А это делало мою кандидатуру подходящей даже больше, чем кембриджский диплом с отличием, должное произношение и скромная, но дорогая одежда.
Мне пришло на ум придумать несколько убедительных деталей: мать из Швейцарии, детство за границей. После усиленной тренировки удалось отчетливо увидеть и отца: подтянутый аккуратный человек с руками музыканта и страстью к путешествиям. Блестящий ученый в Тринити — именно там он познакомился с моей матерью, — позже стал ведущим специалистом в своей области. Оба трагически погибли прошлым Рождеством в автокатастрофе, около Интерлакена. Для полноты картины пришлось выдумать сестру в Сент-Морице и брата в Токийском университете. Моя годичная стажировка прошла в Харвудской гимназии в Оксфордшире, а теперь мне захотелось перебраться севернее — на более постоянное место.
Как уже было сказано, все оказалось даже слишком просто. Несколько писем на шикарной фирменной бумаге, красочное резюме, пара-тройка отзывов, подделать которые ничего не стоило. Они даже не проверили детали — к моему великому разочарованию, ведь столько сил ушло на то, чтобы тщательно все продумать. Даже имя совпадало с тем, что указано в дипломе, выданном в том же году. Не мне, конечно. Но как же легко ослепить этих людей. И причина не столько в глупости, сколько в высокомерии, уверенности, что никто не посмеет пересечь границу.
Кроме того, это ведь игра, где можно блефовать, не так ли? Все решает внешность. Окончи я университет где-нибудь на севере, имей простецкий выговор и дешевый костюм — никакие, даже лучшие в мире рекомендации мне бы не помогли.
Мне позвонили в тот же вечер.
Меня приняли.
3
Понедельник, 6 сентября
Сразу же после собрания я отправился на поиски Грушинга и нашел его у себя в кабинете вместе с новым лингвистом Дианой Дерзи.
— Не обижайтесь на Честли, — весело сказал ей Грушинг, представляя нас друг другу. — У него пунктик на имена. С вашим он поразвлекается от души, поверьте мне.
Я пропустил мимо ушей это дурацкое замечание.
— Ваше отделение просто наводнено женщинами, Грушинг, — сурово сказал я. — Так вы скоро научитесь выбирать ситец.
Мисс Дерзи насмешливо взглянула на меня.
— Я все про вас знаю, — сказала она.
— И это все — плохое, надо думать?
— Обсуждать это было бы непрофессионально с моей стороны.
— Хм.
Она — стройная девушка с умными карими глазами.
— Ладно, уже поздно отступать, — сказал я. — Раз «Сент-Освальд» заграбастал вас, то это на всю жизнь. Он иссушает душу. Посмотрите на Грушинга — от него осталась одна тень. И вообще, он отдал мой кабинет немчуре.
Грушинг вздохнул.
— Так и знал, что вам не понравится.
— Неужели?
— Другого выхода не было. Иначе вы потеряли бы пятьдесят девятую комнату. А поскольку вы никогда не пользуетесь своим кабинетом...
Вообще-то он был прав, но я не собирался подтверждать его правоту.
— Что значит — потерял бы пятьдесят девятую? Уже тридцать лет как это моя классная комната. Я, в сущности, ее часть. Знаете, как мальчишки меня прозвали? Квазимодо. Потому что я похож на горгулью и живу в Колокольной башне.
Мисс Дерзи с непроницаемым лицом слушала, но и только.
Грушинг покачал головой.
— Хорошо, берите ее вместе с Бобом Страннингом, если хотите. Но это все, что я могу сделать. Б?льшую часть времени пятьдесят девятая будет в вашем распоряжении. Кроме того, есть комната отдыха, если класс кто-то занял, а вам нужно проверять работы.
Это грозный знак. Я всегда проверяю работы в своей комнате, когда у меня нет занятий.
— Вы хотите сказать, что я буду с кем-то делитьпятьдесят девятую?
Лицо Грушинга стало виноватым.
— Но ведь многие делят. У нас не так уж много места. Вы видели расписание?
Конечно же, нет. Всем известно, что я даже не заглядываю в него без особой нужды. Я раздраженно пошарил в ящике для бумаг и вынул смятую компьютерную распечатку и записку от Даниэлы, секретарши Страннинга. Собрался с духом в ожидании скверных новостей.
— Четыре человека? Я буду делить комнату с четырьмя выскочками, да еще там будут проводить сбор отряда?
— Хуже того, — мягко произнесла мисс Дерзи, — боюсь, что одна из выскочек — это я.
Диана Дерзи поднялась в моих глазах — она простила мне все, что я тогда наговорил. Конечно, это было сказано в запальчивости: необдуманные слова и так далее. Но любой другой — Изабель Тапи, например, — мог бы и оскорбиться. Так уже случалось. Изабель очень нервная, а любую жалобу, например на эмоциональную травму, казначейский отдел рассматривает весьма серьезно.