– Здравствуй, Кип, – сказала она вежливо.
– И тебе здорово, Крошка. Кстати, мальчик ты или девочка?
Крошку аж передернуло от возмущения.
– Ты еще пожалеешь о своих словах! Я вполне отдаю себе отчет в том, что для своих лет я не вышла ростом, но мне уже одиннадцать, идет двенадцатый. И нечего грубить. Лет через пять я стану такой красивой, что ты будешь меня умолять танцевать с тобой.
В настоящий момент я, пожалуй, предпочел бы пригласить на танец кухонную табуретку, но голова у меня была занята совсем другим, и я не хотел ввязываться в бесплодный спор.
– Извини, Крошка. Я просто не пришел еще в себя. Так ты, значит, была в том, первом корабле?
Она опять вспыхнула:
– Была! Я его пилотировала!
Успокоительное каждый вечер и продолжительный курс психоанализа. В мои-то годы!
– Пилотировала?! Ты?!
– А то кто же, по-твоему? Материня? Их пульт управления ей не подходит. Она просто свернулась клубочком подле меня и подавала команды. Но если тебе это кажется легким делом, когда раньше не доводилось летать ни на чем, кроме «Сессны»
[4], да еще с папой рядом и не имея никакого опыта посадок, можешь подумать еще раз. Но я отлично справилась, тем более, что пеленг ты давал не очень-то толково! А что они сделали с Материней?
– С кем, с кем?
– А ты и не знаешь? О, бог ты мой!
– Погоди-ка, Крошка. Давай настроимся на одну волну. Я – действительно «Майский жук», это верно, и я давал тебе пеленг, и если ты думаешь, что услышать голос из ниоткуда, требующий инструкций для вынужденной посадки, такое уж обыденное дело, то тебе тоже следует над этим подумать еще раз. Вдруг откуда ни возьмись, на моих глазах приземляется корабль, а за ним еще один, потом в первом открывается люк, и из него выпрыгивает человек в скафандре.
– Это я.
– …и вслед за ним кто-то еще…
– А это Материня.
– Но ей не удалось уйти далеко. Она вскрикнула и упала. Я побежал посмотреть, что случилось, и в этот момент меня что-то ударило. А потом я очнулся и услышал, как ты со мной поздоровалась.
Интересно, стоит ли говорить ей, что все остальное, включая ее самое, не что иное, как бред, вызванный изрядной дозой морфия, поскольку, по всей вероятности, я просто лежу в больнице с переломанной спиной.
Крошка задумчиво кивнула.
– Тебе, наверное, вкатили на малую мощность, а то тебя сейчас вообще бы не было. Что ж, раз они поймали нас с тобой, то почти наверняка поймали и ее. Надеюсь, они ее не ранили!
– Но вид у нее был такой, вроде она умирает.
– «Как будто» она умирает, – поправила меня Крошка. – Сослагательное наклонение. Но я не думаю, что ты прав, убить ее не так-то просто, да они и не посмели бы, только в крайнем случае, чтобы не дать ей сбежать. Она нужна им живой.
– Почему? И почему ты зовешь ее «Материней»?
– Не все сразу, Кип. Я зову ее Материней, потому что… ну, потому что это то, что она есть. Сам поймешь, когда ее увидишь. Убивать же ее им нет смысла, потому что заложником она им нужнее, чем трупом. По той же самой причине они не убили и меня. Хотя она, разумеется, куда как им нужнее, чем я – меня они спишут, не моргнув глазом, если я начну создавать для них проблемы, и тебя тоже. Но коль скоро она была жива, когда ты ее видел, то можно допустить, что она снова попала в плен, весьма вероятно, что ее держат по соседству с нами. От одной мысли об этом у меня сразу поднялось настроение.
О себе я этого сказать не мог.
– Слушай, а где мы находимся, собственно говоря?
Крошка глянула на свои часики с Микки-Маусом на циферблате, нахмурила лоб и сказала:
– По-моему, на полпути к Луне.
– Что?!
– Знать-то точно я, конечно, не знаю. Но кажется естественным, что они решат вернуться на свою ближайшую базу, откуда мы с Материней и пытались бежать.
– Ты хочешь сказать, что мы в корабле?
– Либо в том, который увела я, либо во втором, где ж, по-твоему, еще?
– В психиатричке.
Она уставилась на меня во все глаза, потом усмехнулась.
– Ну, что ты, Кип! Ты ведь не утратил еще чувства реального.
– А кто его знает! Космические пираты, Материни какие-то!
Она нахмурилась и прикусила большой палец.
– Да, пожалуй, такие события могут сбить с толку. Но верь своим глазам и ушам. Я-то чувства реального никогда не теряю, смею тебя уверить. Я, видишь ли, гений.
Слова ее звучали не похвальбой, а просто спокойной констатацией факта и не вызвали у меня даже тени сомнения. Хоть и услышал я их от тощей девчонки, играющей с тряпичной куклой.
Но вряд ли ее гениальность сможет нам сейчас помочь.
– М-мда, космические пираты… – продолжала Крошка. – Не в названии, конечно, дело, но действуют они в космосе и действуют по-пиратски, так что суди сам. Что же касается Материни… то подожди, пока ее увидишь.
– А она-то как сюда затесалась?
– Сложная история. Пусть лучше она сама тебе расскажет. Вообще-то она полицейский, который их преследовал, и…
– Полицейский?
– Боюсь, что здесь сказывается очередное семантическое несоответствие. Материня понимает, какой смысл мы вкладываем в слово «полицейский», и, сдается мне, считает данную концепцию невразумительной, если совсем не невозможной. Но как же иначе называть личность, занимающуюся розыском и преследованием преступников, если не «полицейским»?
– Похоже, что больше никак.
– Вот и я про то же. – Она снова взглянула на часы. – Но сейчас нам пора за что-нибудь зацепиться, потому что через несколько минут мы будем на полпути к Луне, а все эти развороты через голову ощущаются даже в креслах с ремнями.
– За что же здесь зацепиться?
– Особенно не за что, конечно. Но если мы сядем в самой узкой части комнаты и упремся друг в друга, то сумеем удержаться на месте.
Так мы и сделали.
– Крошка, а откуда ты знаешь, когда они начнут разворачиваться?
– Сознания я не теряла – они просто схватили меня и затащили вовнутрь, поэтому время старта мне известно. Принимая за место назначения Луну, что самое вероятное, и, исходя из того, что весь перелет происходит при одном «g», поскольку я не чувствую никаких изменений в своем весе… А ты чувствуешь?
– Вроде нет.
– Вот видишь, а то мое чувство веса может быть нарушено долгим пребыванием на Луне. Итак, если эти предположения верны, продолжительность полета составляет три с половиной часа, а расчетным временем прибытия следует считать 9.30, так что разворот приходится на 7.45, то есть на сейчас.
– Что, разве уже так поздно? – Я посмотрел на часы. – На моих только без четверти два.
– Твои часы показывают время твоего пояса. Мои показывают принятое на Луне гринвичское. Ого! Начинается!
Пол накренился, изогнулся и ушел из-под меня. Голова пошла кругом, внутренности делали сальто-мортале. Потом все успокоилось и головокружение прошло.
– Ты как, в порядке? – спросила Крошка.
Напрягшись, я сфокусировал взгляд.
– Вроде да.
– Их пилот разворачивается быстрее, чем осмеливалась я. Теперь уже совсем все ясно. Мы летим на Луну. Будем там через час сорок пять.
Я все еще до конца не верил.
– Слушай, Крошка. Это что же за корабль, если он способен гнать всю дорогу до Луны при одном «g»? Секретный, что ли? Да и ты-то как очутилась на Луне? И зачем тебе понадобилось красть корабль?
Вздохнув, она заговорила с куклой:
– Любопытный он мальчик, мадам Помпадур. Кип, как же я могу отвечать на три вопроса сразу? Это – летающая тарелка, и…
– Летающая тарелка! Дальше можешь не продолжать!
– Перебивать невежливо. Можешь назвать ее как тебе заблагорассудится, официально установленного термина все равно не существует. По очертаниям она на самом деле больше походит на буханку ржаного, такой приплюснутый у полюсов сфероид, то есть форма, определяемая…
– Я знаю, что такое приплюснутый сфероид, – отрезал я. Я устал и изрядно расстроился, на что имелось достаточно причин: и барахливший холодильник, попортивший мне пару хороших брюк, и удар, полученный в спину, когда я из благородных побуждений по-рыцарски бросился вперед, не говоря уже о Тузе. А что касается гениальных девчонок, то я начинал приходить к выводу, что свою гениальность им лучше бы держать в кармане.
– Нечего рычать, – сказала она укоризненно. – Я знаю, что за летающие тарелки принимали все, что угодно, от метеозондов до уличных фонарей. Но, исходя из принципов бритвы Оккама, я пришла к твердому убеждению, что…
– Чьей, чьей бритвы?
– Оккама. Принцип ограничения количества возможных гипотез. Ты что, с логикой не знаком?
– Да не очень-то.
– Ну, видишь ли, я пришла к заключению, что в каждом пятисотом случае наблюдения «летающей тарелки» речь шла об одном из кораблей, на борту которых мы сейчас находимся. Все сходится. Что же до причин моего пребывания на Луне… – Она сделала паузу и усмехнулась. – Видишь ли, я изрядная язва.
Оспаривать это заявление я не стал.
– Давным-давно, когда папа был еще мальчишкой, Хейденский планетарий стал записывать желающих лететь на Луну. Так, очередной рекламный трюк, вроде того недавнего дурацкого конкурса на лучшую рекламу мыла, но папа взял и записался. И вот, годы спустя, действительно начались туристские поездки на Луну, и, естественно, планетарий передал этот список фирме «Америкен экспресс», а «Америкен экспресс» известил всех, кого мог по этому списку найти, что им продадут туры вне очереди.
– Стало быть, отец взял тебя с собой на Луну?
– Господь с тобой, конечно, нет! Папа записался еще мальчишкой. А сейчас он чуть не самая большая шишка в Институте новейших исследований и времени на подобные развлечения у него нет. А мама не полетела бы ни за какие коврижки. Вот я и решила, что полечу. Папа сказал: «Нет», а мама сказала: «Господи, ни в коем случае»…
Вот я и полетела. Я, знаешь, могу стать ужасно въедливой, если захочу, – гордо заявила Крошка. – Папочка говорит, что я – аморальная маленькая стервоза.
– И что же, по-твоему, он прав?
– А то нет! Папа-то меня понимает, это мама только всплескивает руками и жалуется, что не может со мной справиться. Две недели я всех допекала по первому разряду и вообще была невыносимой, пока папа не взмолился: «Да дайте ей лететь, ради всего святого, может, нам хоть страховка от нее достанется!» Вот я и отправилась.
– И все-таки неясно, как ты очутилась здесь.
– А, здесь… Я, видишь ли, сунула нос, куда нельзя, делая именно то, что нам делать не разрешили. Я всегда шатаюсь по сторонам, это очень развивает. Вот они меня и схватили. Им, конечно, отец нужен, а не я, но они надеются его на меня выменять. Допустить этого я не могла, вот и смылась.
– Убийца дворецкий, – пробормотал я.
– То есть?
– Дыр в твоем рассказе, как в последней главе детектива.
– Ну, ты уж мне поверь, дело-то… О, черт, опять начинается!
– То есть?
Освещение из белого стало вдруг голубым. Ламп не было, светился весь потолок. Я попытался подняться на ноги и… не смог. Чувствовал я себя таким измотанным, как будто только что закончил кросс по пересеченной местности. Сил хватало только дышать. Я обмяк, как мокрая веревка.
Крошка с усилием пыталась что-то сказать мне:
– Когда они за нами… придут… ты не… сопротивляйся… самое главное…
Голубой свет снова сменился белым, узкая стена поехала в сторону.
На лице Крошки появилось испуганное выражение, но она продолжала с трудом:
– Самое главное… не зли…
его.
Вошли двое, отпихнули Крошку, связали мне ремнями запястья и щиколотки, еще одним ремнем прихватили руки к телу. Я начал приходить в себя, но медленно; сил не хватило бы и марку лизнуть. Я жаждал размозжить им черепа, но шансов на это было не больше, чем у бабочки спереть со стойки бара колокольчик. Они понесли меня.
Я запротестовал:
– Слушайте, вы, куда вы меня тащите? Да какого черта, вы в своем уме? Да я вас засажу, я…
– Заткнись, – ответил один из них. Тощий такой, коротышка, лет пятидесяти, а то и больше, которому, видно, ни разу в жизни не довелось улыбнуться. Второй был потолще и помоложе, с капризным детским ртом и с ямочкой на подбородке. Он, похоже, не прочь был посмеяться, когда не волновался. Но сейчас он выглядел весьма издерганным.
– Попадем мы из-за него в беду, Тим, ей-богу, попадем. За борт его надо, обоих их за борт надо, а
емупотом скажем, что несчастный случай. Скажем, что вылезли и пытались удрать через люк.
Онже все рав…
– Заткнись, – ответил Тим тем же тоном и добавил: – Хочешь
егои впрямь разозлить? Космоса пожевать хочешь?
– Но…
– Заткнись.
Изогнутым коридором они затащили меня в какое-то помещение и швырнули на пол.
Лежал я лицом кверху, но не сразу сообразил, что нахожусь в рубке. Уж больно она не была похожа на творение человеческих рук, потому что им и не была. А потом я увидел
его.
Крошка могла бы меня и не предупреждать: кто ж такого злить захочет?
Тощий подонок был свиреп и опасен, толстячок – подл и смертоносен, но по сравнению с
нимони просто херувимы. Вернись ко мне силы, я не задумываясь полез бы в драку с теми двумя, я ни одного человека не испугаюсь, если только уж силы будут слишком неравны. Но с
ним…
И не в этом дело, что
он– не человек. Слоны ведь тоже не люди, а все равно симпатичны.
Он–то больше на человека был похож, чем слон, но легче от этого не становилось – я о том, что стоял
онпрямо, с одной стороны у него были ноги, а с другой – голова. Ростом
онне превышал пяти футов, но, все равно, казался выше нас, как человек кажется выше лошади. Туловище той же длины, что и у меня, а приземистым
егоделали похожие на короткие и толстые тумбы ноги.
Когда
онстоял на месте, наружу выдвигалась третья нога – или хвост? – на которую
онопирался, превращаясь в подобие треножника.
Емуне приходилось садиться, чтобы отдохнуть, да
они вряд ли сумел бы.
Но короткие ноги не замедляли
егодвижений. Двигался
онбыстро, как атакующая змея. Нервная система у
неголучше, чем у нас, или мускулы? Или просто живет на планете с повышенной гравитацией?
Руки
егопоходили на змей – суставов гораздо больше, чем у нас, причем рук – две пары. Одна там, где у людей талия, вторая росла прямо из-под головы. Плечи отсутствовали. Пальцы – или щупальца? – я сосчитать никак не мог, они находились в постоянном движении. Одежды на
немне было, кроме пояса над и под нижней парой рук; на поясе
онносил то, что у них сходило за ключи и деньги.
Егопурпурно-коричневого оттенка кожа казалась смазанной маслом.
Откуда бы
онни взялся, соплеменником Материни
онявно не был.
От
негоисходил слабый сладковатый запах мускуса. По правде сказать, в жаркую погоду от людей пахнет куда хуже, но случись мне почуять этот запах опять, у меня как пить дать поползут мурашки по коже, а испуг свяжет язык.
Разумеется, все эти подробности я усвоил не сразу, потому что сначала я не видел ничего, кроме
еголица. Лица я пока не описывал, потому что от одного воспоминания поджилки трясутся. Но все же попробую, чтобы если вам доведется
егоповстречать, вы стреляли сразу, пока у вас еще ноги не подкосятся.
Носа нет. Дышит
онкислородом, но как вдыхает и выдыхает, трудно сказать. Может быть, частично через рот, поскольку умеет разговаривать. Рот у
негоужасный. Вместо челюстей и подбородка – неровная треугольная дыра, украшенная рядами мелких зубов, языка не было видно, вместо него рот обрамляли реснички, длиной с дождевых червей, они и шевелились беспрерывно, как черви.
Но даже этот рот не шел ни в какое сравнение с глазами, огромными и выпуклыми, прикрытыми роговыми оболочками. Они ощупывали пространство как радары, беспрерывно двигаясь вверх и вниз и из стороны в сторону.
Онкак будто прямо на меня и не смотрел, но от глаз
егобыло некуда деться. Когда
онобернулся, я увидел сзади третий глаз.
Какому же мозгу под силу воспринимать окружающую среду со всех сторон? Сомневаюсь, что с этим справился бы человеческий, будь у него даже дополнительный канал получения информации. Судя по размерам
егоголовы, мозгу там не так уж много, но кто знает, может, у
негомозг в туловище? Ведь если разобраться, у нас, у людей, мозг расположен не в самом удачном месте тела – больно уж открыт для удара; возможны ведь и лучшие варианты. Но мозги у
негобыли точно.
Оннаколол меня как букашку и вытряс все, что хотел.
Емудаже не пришлось меня обрабатывать,
онпросто долго-долго задавал вопросы, а я отвечал; так долго, что часы казались мне днями. Говорил
онпо-английски плохо, но вполне вразумительно. Речь
егозвучала безо всякого выражения.
Онспрашивал, кто я, и что я, как я очутился на том пастбище, и почему был в скафандре. Я никак не мог понять, как
онреагирует на мои ответы. Я с трудом сумел объяснить, в чем заключалась моя работа в аптеке. Растолковать, что такое рекламный конкурс я сумел, но зачем их проводят,
онтак и не уяснил. Но зато я уяснил, что ответы на многие
еговопросы мне вообще неизвестны. В частности, я не знаю точную цифру населения Земли, и не знаю, сколько тонн протеина мы производим ежегодно.
Наконец,
онприказал своим подручным:
– Уберите это.
Толстяк сглотнул слюну и спросил:
– За борт?
Онвел себя так, как будто решить, убить меня или нет, было все равно, что решить, понадобится еще ему кусок веревки или его можно выбросить.
– Нет. Оно глупо и необучено, но может пригодиться. Бросьте его обратно в карцер.
– Есть, босс.
Они выволокли меня за дверь. В коридоре толстяк сказал:
– Давай ему ноги распутаем, пусть сам идет.
– Заткнись, – ответил тощий.
Когда мы вернулись, Крошка была на месте, но даже не шелохнулась; ее, видно, угостили еще одной дозой голубого света. Перешагнув через нее, они бросили меня на пол. Тощий рубанул меня ребром ладони по шее, чтобы я отключился. Когда я очнулся, их уже не было. Я, развязанный, сидел около Крошки.
– Что, досталось? – спросила она взволнованно.
– Угу, – согласился я и меня всего передернуло. – Чувствую себя девяностолетним стариком.
– Всегда легче, если не смотришь на
него, особенно если не видишь глаз. Отдохни немного, тебе станет лучше. – Она посмотрела на часы. – До посадки всего сорок пять минут. Вряд ли нас побеспокоят еще раз.
– Как?! – Я даже подпрыгнул. – Я там был всего час?
– Даже меньше. Но кажется, что всю жизнь. Я знаю.
– Чувствую себя как выжатый лимон. – Я нахмурился, припомнил кое-что. – Слушай, Крошка, я ведь не очень-то испугался, когда они за мной пришли. Я был намерен требовать объяснений и немедленного освобождения. Но
емуя вообще ни одного вопроса не задал.
– И не задашь. Я пробовала. Вся сила воли уходит, как в песок, и чувствуешь себя кроликом перед удавом.
– Ага.
– Ты понимаешь теперь, Кип, почему я обязана была воспользоваться малейшим шансом, чтобы удрать? Тогда ты мне не верил, а сейчас?
– Еще как!
– Спасибо. Я всегда говорю, что мне плевать на мнения других, но на самом деле это не так. Мне обязательно нужно было суметь вернуться к отцу и все рассказать ему… потому что он один-единственный человек на свете, кто просто поверит моим словам, каким бы бредом они ни казались.
– Понятно. Но как ты очутилась в Сентервилле?
– В Сентервилле?
– Там, где я живу. Где «Майский жук» вызывал «Крошку».
– Ага; я туда и не собиралась. Я рассчитывала приземлиться в штате Нью-Джерси, желательно – в Принстоне, чтобы быстро найти отца.
– Здорово же ты промахнулась.
– Думаешь, у тебя бы лучше вышло? Я бы справилась, да вот локоть у меня свисал и трясся. Управлять этими кораблями нетрудно: возьми курс и лети, не так, как с ракетой. К тому же мной руководила Материня. Но пришлось тормознуть при входе в атмосферу и скомпенсировать вращение Земли, а как это делается, я толком не знала. Я залетела далеко на Запад, они уже гнались за мной по пятам, что делать, я просто не знала, и вдруг услышала твой голос на волне космического диапазона, и решила, что все уже в порядке… и очутилась здесь. – Она развела руками. – Извини, Кип.
– Что ж, ты его посадила по крайней мере. Как говорят, каждая посадка, с места которой можно уйти собственными ногами, считается удачной.
– Но мне жаль, что я втянула в историю тебя.
– А-а… Это пусть тебя не волнует. Похоже, что кто-то все равно должен был впутаться. Слушай, Крошка… А что, собственно, у
негона уме?
– У них.
– У них? Да ведь те двое ничего не значат. Они у
негопросто на побегушках.
– Я не Тима и Джока имею в виду, они хоть плохие, да люди. Я о
неми о других таких как
он.
Да, я был явно не в лучшей форме – меня три раза заставляли терять сознание, я не выспался, и вообще никогда в жизни не доводилось мне сталкиваться ни с чем подобным. И все это время, пока Крошка не упомянула, что у
негомогут быть соплеменники, мне подобная мысль даже в голову не приходила: и одного такого казалось больше чем достаточно.
Но, коль скоро был один, то значит, могли быть и тысячи, миллионы, а то и миллиарды ему подобных. Я почувствовал, как сжался желудок. Ему, наверное, захотелось спрятаться.
– Ты
ихвидела?
– Нет, я видела только
его. Но мне говорила Материня.
– Та-а-к. Но чего же, все-таки,
онихотят?
– Еще не догадался? Готовят вторжение.
Мне показалось, что воротник рубашки впился в горло, хотя на самом деле он был расстегнут.
– А как?
– Точно не знаю.
–
Они, что, хотят нас всех перебить и захватить Землю?
Она замялась:
– Может, кое-что и похуже.
– Превратить нас в рабов.
– Видишь ли, Кип… сдается мне, что
ониедят мясо.
Я сглотнул комок в горле:
– Веселенькие мысли у маленькой девочки.
– По-твоему,
онимне по душе? Поэтому-то я и хотела сообщить отцу.
И сказать-то было больше нечего. Сбываются старые-старые страхи, издавна терзающие человечество. Отец рассказывал, что когда он был мальчишкой, по радио транслировалась фантастическая передача о вторжении с Марса – полнейшая выдумка, но перепугала всех до чертиков
[5]. Однако в наше время люди не очень верят в подобные истории: с тех пор, как мы высадились на Луне и облетели Марс и Венеру, существует общее мнение, что жизни в космосе нам не найти.
И вот, пожалуйста…
– Крошка,
онис Марса? Или с Венеры?
Крошка покачала головой:
– Нет,
онииздалека. Материня пыталась объяснить, но мы с ней обе запутались.
– Но, по крайней мере,
онииз Солнечной системы?
– Вот здесь-то я и запуталась. И да, и нет.
– Как же это может быть?
– Ты у нее спроси.
– Хорошо бы. – Помявшись, я выпалил: – Плевать мне, откуда
они. Мы
ихвсе равно перестреляем, если не будем при этом на
нихсмотреть.
– Дай бог!
– Все сходится. Ты, значит, говоришь, что летающие тарелки… Настоящие, конечно, не метеозонды… Да,
онинас давно уже изучают. А это значит… это значит, что не очень-то уж
онив себе и уверены, хоть и страшны так, что от одного
ихвида молоко скиснет. А то бы
онидавно загнали бы нас в угол, как охотники зверей. Но коль
ониэтого не сделали, мы, значит, можем
ихубивать, если, конечно, правильно подойдем к делу.
Она энергично кивнула:
– Я тоже так думаю. Я надеялась, что папа найдет верный путь. Но, – нахмурилась она, – мы мало что о
нихзнаем, а папа всегда учил меня не быть самонадеянной, особенно если не хватает данных.
– Все равно я уверен, что мы правы. Слушай, а кто твой отец? И как тебя зовут по-настоящему?
– Мой отец профессор Рейсфелд. А меня зовут Патриция Уайнант Рейсфелд. Ничего себе имечко, правда? Зови уж лучше меня «Крошкой».
– Профессор Рейсфелд… А что он читает?
– Как, ты не знаешь? Совсем ничего не знаешь? Он же нобелевский лауреат!
– Ты уж извини, Крошка, я ведь провинциал.
– Оно и видно. Мой папа не читает ничего. Он думает. И умеет это делать лучше всех… кроме, возможно, меня. Он – обобщает. Все ведь специализируются по узким направлениям, а он сводит отдельные части в единое целое.
Так-то оно может и так, но слышать я о нем не слышал. Звучит, что и говорить, здорово… Только башка нужна экстраординарная. Я ведь давно уже понял, что новую информацию успевают печатать быстрее, чем мы изучаем старую.
Трехголовый он, что ли, этот профессор?
– Подожди, вот познакомишься с ним, – добавила она, глядя на часы. – Слушай, Кип, пора нам снова упереться как следует. Через несколько минут посадка, а
емудо пассажиров дела нет.
Итак, мы снова забились на старое место и уперлись друг в друга. Немного погодя корабль тряхнуло, и пол накренился. Слабый толчок, все успокоилось, а я вдруг почувствовал себя необыкновенно легким. Крошка поднялась на ноги.
– Итак, мы на Луне.
– И тебе здорово, Крошка. Кстати, мальчик ты или девочка?
Крошку аж передернуло от возмущения.
– Ты еще пожалеешь о своих словах! Я вполне отдаю себе отчет в том, что для своих лет я не вышла ростом, но мне уже одиннадцать, идет двенадцатый. И нечего грубить. Лет через пять я стану такой красивой, что ты будешь меня умолять танцевать с тобой.
В настоящий момент я, пожалуй, предпочел бы пригласить на танец кухонную табуретку, но голова у меня была занята совсем другим, и я не хотел ввязываться в бесплодный спор.
– Извини, Крошка. Я просто не пришел еще в себя. Так ты, значит, была в том, первом корабле?
Она опять вспыхнула:
– Была! Я его пилотировала!
Успокоительное каждый вечер и продолжительный курс психоанализа. В мои-то годы!
– Пилотировала?! Ты?!
– А то кто же, по-твоему? Материня? Их пульт управления ей не подходит. Она просто свернулась клубочком подле меня и подавала команды. Но если тебе это кажется легким делом, когда раньше не доводилось летать ни на чем, кроме «Сессны»
[4], да еще с папой рядом и не имея никакого опыта посадок, можешь подумать еще раз. Но я отлично справилась, тем более, что пеленг ты давал не очень-то толково! А что они сделали с Материней?
– С кем, с кем?
– А ты и не знаешь? О, бог ты мой!
– Погоди-ка, Крошка. Давай настроимся на одну волну. Я – действительно «Майский жук», это верно, и я давал тебе пеленг, и если ты думаешь, что услышать голос из ниоткуда, требующий инструкций для вынужденной посадки, такое уж обыденное дело, то тебе тоже следует над этим подумать еще раз. Вдруг откуда ни возьмись, на моих глазах приземляется корабль, а за ним еще один, потом в первом открывается люк, и из него выпрыгивает человек в скафандре.
– Это я.
– …и вслед за ним кто-то еще…
– А это Материня.
– Но ей не удалось уйти далеко. Она вскрикнула и упала. Я побежал посмотреть, что случилось, и в этот момент меня что-то ударило. А потом я очнулся и услышал, как ты со мной поздоровалась.
Интересно, стоит ли говорить ей, что все остальное, включая ее самое, не что иное, как бред, вызванный изрядной дозой морфия, поскольку, по всей вероятности, я просто лежу в больнице с переломанной спиной.
Крошка задумчиво кивнула.
– Тебе, наверное, вкатили на малую мощность, а то тебя сейчас вообще бы не было. Что ж, раз они поймали нас с тобой, то почти наверняка поймали и ее. Надеюсь, они ее не ранили!
– Но вид у нее был такой, вроде она умирает.
– «Как будто» она умирает, – поправила меня Крошка. – Сослагательное наклонение. Но я не думаю, что ты прав, убить ее не так-то просто, да они и не посмели бы, только в крайнем случае, чтобы не дать ей сбежать. Она нужна им живой.
– Почему? И почему ты зовешь ее «Материней»?
– Не все сразу, Кип. Я зову ее Материней, потому что… ну, потому что это то, что она есть. Сам поймешь, когда ее увидишь. Убивать же ее им нет смысла, потому что заложником она им нужнее, чем трупом. По той же самой причине они не убили и меня. Хотя она, разумеется, куда как им нужнее, чем я – меня они спишут, не моргнув глазом, если я начну создавать для них проблемы, и тебя тоже. Но коль скоро она была жива, когда ты ее видел, то можно допустить, что она снова попала в плен, весьма вероятно, что ее держат по соседству с нами. От одной мысли об этом у меня сразу поднялось настроение.
О себе я этого сказать не мог.
– Слушай, а где мы находимся, собственно говоря?
Крошка глянула на свои часики с Микки-Маусом на циферблате, нахмурила лоб и сказала:
– По-моему, на полпути к Луне.
– Что?!
– Знать-то точно я, конечно, не знаю. Но кажется естественным, что они решат вернуться на свою ближайшую базу, откуда мы с Материней и пытались бежать.
– Ты хочешь сказать, что мы в корабле?
– Либо в том, который увела я, либо во втором, где ж, по-твоему, еще?
– В психиатричке.
Она уставилась на меня во все глаза, потом усмехнулась.
– Ну, что ты, Кип! Ты ведь не утратил еще чувства реального.
– А кто его знает! Космические пираты, Материни какие-то!
Она нахмурилась и прикусила большой палец.
– Да, пожалуй, такие события могут сбить с толку. Но верь своим глазам и ушам. Я-то чувства реального никогда не теряю, смею тебя уверить. Я, видишь ли, гений.
Слова ее звучали не похвальбой, а просто спокойной констатацией факта и не вызвали у меня даже тени сомнения. Хоть и услышал я их от тощей девчонки, играющей с тряпичной куклой.
Но вряд ли ее гениальность сможет нам сейчас помочь.
– М-мда, космические пираты… – продолжала Крошка. – Не в названии, конечно, дело, но действуют они в космосе и действуют по-пиратски, так что суди сам. Что же касается Материни… то подожди, пока ее увидишь.
– А она-то как сюда затесалась?
– Сложная история. Пусть лучше она сама тебе расскажет. Вообще-то она полицейский, который их преследовал, и…
– Полицейский?
– Боюсь, что здесь сказывается очередное семантическое несоответствие. Материня понимает, какой смысл мы вкладываем в слово «полицейский», и, сдается мне, считает данную концепцию невразумительной, если совсем не невозможной. Но как же иначе называть личность, занимающуюся розыском и преследованием преступников, если не «полицейским»?
– Похоже, что больше никак.
– Вот и я про то же. – Она снова взглянула на часы. – Но сейчас нам пора за что-нибудь зацепиться, потому что через несколько минут мы будем на полпути к Луне, а все эти развороты через голову ощущаются даже в креслах с ремнями.
– За что же здесь зацепиться?
– Особенно не за что, конечно. Но если мы сядем в самой узкой части комнаты и упремся друг в друга, то сумеем удержаться на месте.
Так мы и сделали.
– Крошка, а откуда ты знаешь, когда они начнут разворачиваться?
– Сознания я не теряла – они просто схватили меня и затащили вовнутрь, поэтому время старта мне известно. Принимая за место назначения Луну, что самое вероятное, и, исходя из того, что весь перелет происходит при одном «g», поскольку я не чувствую никаких изменений в своем весе… А ты чувствуешь?
– Вроде нет.
– Вот видишь, а то мое чувство веса может быть нарушено долгим пребыванием на Луне. Итак, если эти предположения верны, продолжительность полета составляет три с половиной часа, а расчетным временем прибытия следует считать 9.30, так что разворот приходится на 7.45, то есть на сейчас.
– Что, разве уже так поздно? – Я посмотрел на часы. – На моих только без четверти два.
– Твои часы показывают время твоего пояса. Мои показывают принятое на Луне гринвичское. Ого! Начинается!
Пол накренился, изогнулся и ушел из-под меня. Голова пошла кругом, внутренности делали сальто-мортале. Потом все успокоилось и головокружение прошло.
– Ты как, в порядке? – спросила Крошка.
Напрягшись, я сфокусировал взгляд.
– Вроде да.
– Их пилот разворачивается быстрее, чем осмеливалась я. Теперь уже совсем все ясно. Мы летим на Луну. Будем там через час сорок пять.
Я все еще до конца не верил.
– Слушай, Крошка. Это что же за корабль, если он способен гнать всю дорогу до Луны при одном «g»? Секретный, что ли? Да и ты-то как очутилась на Луне? И зачем тебе понадобилось красть корабль?
Вздохнув, она заговорила с куклой:
– Любопытный он мальчик, мадам Помпадур. Кип, как же я могу отвечать на три вопроса сразу? Это – летающая тарелка, и…
– Летающая тарелка! Дальше можешь не продолжать!
– Перебивать невежливо. Можешь назвать ее как тебе заблагорассудится, официально установленного термина все равно не существует. По очертаниям она на самом деле больше походит на буханку ржаного, такой приплюснутый у полюсов сфероид, то есть форма, определяемая…
– Я знаю, что такое приплюснутый сфероид, – отрезал я. Я устал и изрядно расстроился, на что имелось достаточно причин: и барахливший холодильник, попортивший мне пару хороших брюк, и удар, полученный в спину, когда я из благородных побуждений по-рыцарски бросился вперед, не говоря уже о Тузе. А что касается гениальных девчонок, то я начинал приходить к выводу, что свою гениальность им лучше бы держать в кармане.
– Нечего рычать, – сказала она укоризненно. – Я знаю, что за летающие тарелки принимали все, что угодно, от метеозондов до уличных фонарей. Но, исходя из принципов бритвы Оккама, я пришла к твердому убеждению, что…
– Чьей, чьей бритвы?
– Оккама. Принцип ограничения количества возможных гипотез. Ты что, с логикой не знаком?
– Да не очень-то.
– Ну, видишь ли, я пришла к заключению, что в каждом пятисотом случае наблюдения «летающей тарелки» речь шла об одном из кораблей, на борту которых мы сейчас находимся. Все сходится. Что же до причин моего пребывания на Луне… – Она сделала паузу и усмехнулась. – Видишь ли, я изрядная язва.
Оспаривать это заявление я не стал.
– Давным-давно, когда папа был еще мальчишкой, Хейденский планетарий стал записывать желающих лететь на Луну. Так, очередной рекламный трюк, вроде того недавнего дурацкого конкурса на лучшую рекламу мыла, но папа взял и записался. И вот, годы спустя, действительно начались туристские поездки на Луну, и, естественно, планетарий передал этот список фирме «Америкен экспресс», а «Америкен экспресс» известил всех, кого мог по этому списку найти, что им продадут туры вне очереди.
– Стало быть, отец взял тебя с собой на Луну?
– Господь с тобой, конечно, нет! Папа записался еще мальчишкой. А сейчас он чуть не самая большая шишка в Институте новейших исследований и времени на подобные развлечения у него нет. А мама не полетела бы ни за какие коврижки. Вот я и решила, что полечу. Папа сказал: «Нет», а мама сказала: «Господи, ни в коем случае»…
Вот я и полетела. Я, знаешь, могу стать ужасно въедливой, если захочу, – гордо заявила Крошка. – Папочка говорит, что я – аморальная маленькая стервоза.
– И что же, по-твоему, он прав?
– А то нет! Папа-то меня понимает, это мама только всплескивает руками и жалуется, что не может со мной справиться. Две недели я всех допекала по первому разряду и вообще была невыносимой, пока папа не взмолился: «Да дайте ей лететь, ради всего святого, может, нам хоть страховка от нее достанется!» Вот я и отправилась.
– И все-таки неясно, как ты очутилась здесь.
– А, здесь… Я, видишь ли, сунула нос, куда нельзя, делая именно то, что нам делать не разрешили. Я всегда шатаюсь по сторонам, это очень развивает. Вот они меня и схватили. Им, конечно, отец нужен, а не я, но они надеются его на меня выменять. Допустить этого я не могла, вот и смылась.
– Убийца дворецкий, – пробормотал я.
– То есть?
– Дыр в твоем рассказе, как в последней главе детектива.
– Ну, ты уж мне поверь, дело-то… О, черт, опять начинается!
– То есть?
Освещение из белого стало вдруг голубым. Ламп не было, светился весь потолок. Я попытался подняться на ноги и… не смог. Чувствовал я себя таким измотанным, как будто только что закончил кросс по пересеченной местности. Сил хватало только дышать. Я обмяк, как мокрая веревка.
Крошка с усилием пыталась что-то сказать мне:
– Когда они за нами… придут… ты не… сопротивляйся… самое главное…
Голубой свет снова сменился белым, узкая стена поехала в сторону.
На лице Крошки появилось испуганное выражение, но она продолжала с трудом:
– Самое главное… не зли…
его.
Вошли двое, отпихнули Крошку, связали мне ремнями запястья и щиколотки, еще одним ремнем прихватили руки к телу. Я начал приходить в себя, но медленно; сил не хватило бы и марку лизнуть. Я жаждал размозжить им черепа, но шансов на это было не больше, чем у бабочки спереть со стойки бара колокольчик. Они понесли меня.
Я запротестовал:
– Слушайте, вы, куда вы меня тащите? Да какого черта, вы в своем уме? Да я вас засажу, я…
– Заткнись, – ответил один из них. Тощий такой, коротышка, лет пятидесяти, а то и больше, которому, видно, ни разу в жизни не довелось улыбнуться. Второй был потолще и помоложе, с капризным детским ртом и с ямочкой на подбородке. Он, похоже, не прочь был посмеяться, когда не волновался. Но сейчас он выглядел весьма издерганным.
– Попадем мы из-за него в беду, Тим, ей-богу, попадем. За борт его надо, обоих их за борт надо, а
емупотом скажем, что несчастный случай. Скажем, что вылезли и пытались удрать через люк.
Онже все рав…
– Заткнись, – ответил Тим тем же тоном и добавил: – Хочешь
егои впрямь разозлить? Космоса пожевать хочешь?
– Но…
– Заткнись.
Изогнутым коридором они затащили меня в какое-то помещение и швырнули на пол.
Лежал я лицом кверху, но не сразу сообразил, что нахожусь в рубке. Уж больно она не была похожа на творение человеческих рук, потому что им и не была. А потом я увидел
его.
Крошка могла бы меня и не предупреждать: кто ж такого злить захочет?
Тощий подонок был свиреп и опасен, толстячок – подл и смертоносен, но по сравнению с
нимони просто херувимы. Вернись ко мне силы, я не задумываясь полез бы в драку с теми двумя, я ни одного человека не испугаюсь, если только уж силы будут слишком неравны. Но с
ним…
И не в этом дело, что
он– не человек. Слоны ведь тоже не люди, а все равно симпатичны.
Он–то больше на человека был похож, чем слон, но легче от этого не становилось – я о том, что стоял
онпрямо, с одной стороны у него были ноги, а с другой – голова. Ростом
онне превышал пяти футов, но, все равно, казался выше нас, как человек кажется выше лошади. Туловище той же длины, что и у меня, а приземистым
егоделали похожие на короткие и толстые тумбы ноги.
Когда
онстоял на месте, наружу выдвигалась третья нога – или хвост? – на которую
онопирался, превращаясь в подобие треножника.
Емуне приходилось садиться, чтобы отдохнуть, да
они вряд ли сумел бы.
Но короткие ноги не замедляли
егодвижений. Двигался
онбыстро, как атакующая змея. Нервная система у
неголучше, чем у нас, или мускулы? Или просто живет на планете с повышенной гравитацией?
Руки
егопоходили на змей – суставов гораздо больше, чем у нас, причем рук – две пары. Одна там, где у людей талия, вторая росла прямо из-под головы. Плечи отсутствовали. Пальцы – или щупальца? – я сосчитать никак не мог, они находились в постоянном движении. Одежды на
немне было, кроме пояса над и под нижней парой рук; на поясе
онносил то, что у них сходило за ключи и деньги.
Егопурпурно-коричневого оттенка кожа казалась смазанной маслом.
Откуда бы
онни взялся, соплеменником Материни
онявно не был.
От
негоисходил слабый сладковатый запах мускуса. По правде сказать, в жаркую погоду от людей пахнет куда хуже, но случись мне почуять этот запах опять, у меня как пить дать поползут мурашки по коже, а испуг свяжет язык.
Разумеется, все эти подробности я усвоил не сразу, потому что сначала я не видел ничего, кроме
еголица. Лица я пока не описывал, потому что от одного воспоминания поджилки трясутся. Но все же попробую, чтобы если вам доведется
егоповстречать, вы стреляли сразу, пока у вас еще ноги не подкосятся.
Носа нет. Дышит
онкислородом, но как вдыхает и выдыхает, трудно сказать. Может быть, частично через рот, поскольку умеет разговаривать. Рот у
негоужасный. Вместо челюстей и подбородка – неровная треугольная дыра, украшенная рядами мелких зубов, языка не было видно, вместо него рот обрамляли реснички, длиной с дождевых червей, они и шевелились беспрерывно, как черви.
Но даже этот рот не шел ни в какое сравнение с глазами, огромными и выпуклыми, прикрытыми роговыми оболочками. Они ощупывали пространство как радары, беспрерывно двигаясь вверх и вниз и из стороны в сторону.
Онкак будто прямо на меня и не смотрел, но от глаз
егобыло некуда деться. Когда
онобернулся, я увидел сзади третий глаз.
Какому же мозгу под силу воспринимать окружающую среду со всех сторон? Сомневаюсь, что с этим справился бы человеческий, будь у него даже дополнительный канал получения информации. Судя по размерам
егоголовы, мозгу там не так уж много, но кто знает, может, у
негомозг в туловище? Ведь если разобраться, у нас, у людей, мозг расположен не в самом удачном месте тела – больно уж открыт для удара; возможны ведь и лучшие варианты. Но мозги у
негобыли точно.
Оннаколол меня как букашку и вытряс все, что хотел.
Емудаже не пришлось меня обрабатывать,
онпросто долго-долго задавал вопросы, а я отвечал; так долго, что часы казались мне днями. Говорил
онпо-английски плохо, но вполне вразумительно. Речь
егозвучала безо всякого выражения.
Онспрашивал, кто я, и что я, как я очутился на том пастбище, и почему был в скафандре. Я никак не мог понять, как
онреагирует на мои ответы. Я с трудом сумел объяснить, в чем заключалась моя работа в аптеке. Растолковать, что такое рекламный конкурс я сумел, но зачем их проводят,
онтак и не уяснил. Но зато я уяснил, что ответы на многие
еговопросы мне вообще неизвестны. В частности, я не знаю точную цифру населения Земли, и не знаю, сколько тонн протеина мы производим ежегодно.
Наконец,
онприказал своим подручным:
– Уберите это.
Толстяк сглотнул слюну и спросил:
– За борт?
Онвел себя так, как будто решить, убить меня или нет, было все равно, что решить, понадобится еще ему кусок веревки или его можно выбросить.
– Нет. Оно глупо и необучено, но может пригодиться. Бросьте его обратно в карцер.
– Есть, босс.
Они выволокли меня за дверь. В коридоре толстяк сказал:
– Давай ему ноги распутаем, пусть сам идет.
– Заткнись, – ответил тощий.
Когда мы вернулись, Крошка была на месте, но даже не шелохнулась; ее, видно, угостили еще одной дозой голубого света. Перешагнув через нее, они бросили меня на пол. Тощий рубанул меня ребром ладони по шее, чтобы я отключился. Когда я очнулся, их уже не было. Я, развязанный, сидел около Крошки.
– Что, досталось? – спросила она взволнованно.
– Угу, – согласился я и меня всего передернуло. – Чувствую себя девяностолетним стариком.
– Всегда легче, если не смотришь на
него, особенно если не видишь глаз. Отдохни немного, тебе станет лучше. – Она посмотрела на часы. – До посадки всего сорок пять минут. Вряд ли нас побеспокоят еще раз.
– Как?! – Я даже подпрыгнул. – Я там был всего час?
– Даже меньше. Но кажется, что всю жизнь. Я знаю.
– Чувствую себя как выжатый лимон. – Я нахмурился, припомнил кое-что. – Слушай, Крошка, я ведь не очень-то испугался, когда они за мной пришли. Я был намерен требовать объяснений и немедленного освобождения. Но
емуя вообще ни одного вопроса не задал.
– И не задашь. Я пробовала. Вся сила воли уходит, как в песок, и чувствуешь себя кроликом перед удавом.
– Ага.
– Ты понимаешь теперь, Кип, почему я обязана была воспользоваться малейшим шансом, чтобы удрать? Тогда ты мне не верил, а сейчас?
– Еще как!
– Спасибо. Я всегда говорю, что мне плевать на мнения других, но на самом деле это не так. Мне обязательно нужно было суметь вернуться к отцу и все рассказать ему… потому что он один-единственный человек на свете, кто просто поверит моим словам, каким бы бредом они ни казались.
– Понятно. Но как ты очутилась в Сентервилле?
– В Сентервилле?
– Там, где я живу. Где «Майский жук» вызывал «Крошку».
– Ага; я туда и не собиралась. Я рассчитывала приземлиться в штате Нью-Джерси, желательно – в Принстоне, чтобы быстро найти отца.
– Здорово же ты промахнулась.
– Думаешь, у тебя бы лучше вышло? Я бы справилась, да вот локоть у меня свисал и трясся. Управлять этими кораблями нетрудно: возьми курс и лети, не так, как с ракетой. К тому же мной руководила Материня. Но пришлось тормознуть при входе в атмосферу и скомпенсировать вращение Земли, а как это делается, я толком не знала. Я залетела далеко на Запад, они уже гнались за мной по пятам, что делать, я просто не знала, и вдруг услышала твой голос на волне космического диапазона, и решила, что все уже в порядке… и очутилась здесь. – Она развела руками. – Извини, Кип.
– Что ж, ты его посадила по крайней мере. Как говорят, каждая посадка, с места которой можно уйти собственными ногами, считается удачной.
– Но мне жаль, что я втянула в историю тебя.
– А-а… Это пусть тебя не волнует. Похоже, что кто-то все равно должен был впутаться. Слушай, Крошка… А что, собственно, у
негона уме?
– У них.
– У них? Да ведь те двое ничего не значат. Они у
негопросто на побегушках.
– Я не Тима и Джока имею в виду, они хоть плохие, да люди. Я о
неми о других таких как
он.
Да, я был явно не в лучшей форме – меня три раза заставляли терять сознание, я не выспался, и вообще никогда в жизни не доводилось мне сталкиваться ни с чем подобным. И все это время, пока Крошка не упомянула, что у
негомогут быть соплеменники, мне подобная мысль даже в голову не приходила: и одного такого казалось больше чем достаточно.
Но, коль скоро был один, то значит, могли быть и тысячи, миллионы, а то и миллиарды ему подобных. Я почувствовал, как сжался желудок. Ему, наверное, захотелось спрятаться.
– Ты
ихвидела?
– Нет, я видела только
его. Но мне говорила Материня.
– Та-а-к. Но чего же, все-таки,
онихотят?
– Еще не догадался? Готовят вторжение.
Мне показалось, что воротник рубашки впился в горло, хотя на самом деле он был расстегнут.
– А как?
– Точно не знаю.
–
Они, что, хотят нас всех перебить и захватить Землю?
Она замялась:
– Может, кое-что и похуже.
– Превратить нас в рабов.
– Видишь ли, Кип… сдается мне, что
ониедят мясо.
Я сглотнул комок в горле:
– Веселенькие мысли у маленькой девочки.
– По-твоему,
онимне по душе? Поэтому-то я и хотела сообщить отцу.
И сказать-то было больше нечего. Сбываются старые-старые страхи, издавна терзающие человечество. Отец рассказывал, что когда он был мальчишкой, по радио транслировалась фантастическая передача о вторжении с Марса – полнейшая выдумка, но перепугала всех до чертиков
[5]. Однако в наше время люди не очень верят в подобные истории: с тех пор, как мы высадились на Луне и облетели Марс и Венеру, существует общее мнение, что жизни в космосе нам не найти.
И вот, пожалуйста…
– Крошка,
онис Марса? Или с Венеры?
Крошка покачала головой:
– Нет,
онииздалека. Материня пыталась объяснить, но мы с ней обе запутались.
– Но, по крайней мере,
онииз Солнечной системы?
– Вот здесь-то я и запуталась. И да, и нет.
– Как же это может быть?
– Ты у нее спроси.
– Хорошо бы. – Помявшись, я выпалил: – Плевать мне, откуда
они. Мы
ихвсе равно перестреляем, если не будем при этом на
нихсмотреть.
– Дай бог!
– Все сходится. Ты, значит, говоришь, что летающие тарелки… Настоящие, конечно, не метеозонды… Да,
онинас давно уже изучают. А это значит… это значит, что не очень-то уж
онив себе и уверены, хоть и страшны так, что от одного
ихвида молоко скиснет. А то бы
онидавно загнали бы нас в угол, как охотники зверей. Но коль
ониэтого не сделали, мы, значит, можем
ихубивать, если, конечно, правильно подойдем к делу.
Она энергично кивнула:
– Я тоже так думаю. Я надеялась, что папа найдет верный путь. Но, – нахмурилась она, – мы мало что о
нихзнаем, а папа всегда учил меня не быть самонадеянной, особенно если не хватает данных.
– Все равно я уверен, что мы правы. Слушай, а кто твой отец? И как тебя зовут по-настоящему?
– Мой отец профессор Рейсфелд. А меня зовут Патриция Уайнант Рейсфелд. Ничего себе имечко, правда? Зови уж лучше меня «Крошкой».
– Профессор Рейсфелд… А что он читает?
– Как, ты не знаешь? Совсем ничего не знаешь? Он же нобелевский лауреат!
– Ты уж извини, Крошка, я ведь провинциал.
– Оно и видно. Мой папа не читает ничего. Он думает. И умеет это делать лучше всех… кроме, возможно, меня. Он – обобщает. Все ведь специализируются по узким направлениям, а он сводит отдельные части в единое целое.
Так-то оно может и так, но слышать я о нем не слышал. Звучит, что и говорить, здорово… Только башка нужна экстраординарная. Я ведь давно уже понял, что новую информацию успевают печатать быстрее, чем мы изучаем старую.
Трехголовый он, что ли, этот профессор?
– Подожди, вот познакомишься с ним, – добавила она, глядя на часы. – Слушай, Кип, пора нам снова упереться как следует. Через несколько минут посадка, а
емудо пассажиров дела нет.
Итак, мы снова забились на старое место и уперлись друг в друга. Немного погодя корабль тряхнуло, и пол накренился. Слабый толчок, все успокоилось, а я вдруг почувствовал себя необыкновенно легким. Крошка поднялась на ноги.
– Итак, мы на Луне.
Глава 5
Мальчишкой я частенько играл с ребятами в первую высадку на Луне. Потом, когда пора романтики прошла, я начал обдумывать практические способы добраться до Луны. Но мне в голову никогда не приходило, что когда-то я попаду сюда, запертый в карцер, как мышь в коробку, откуда ей ничего не видно.
Единственным доказательством того, что я и вправду на Луне, был мой вес. Высокую силу тяжести можно имитировать где угодно при помощи центрифуг. Другое дело – низкая. В земных условиях можно добиться ослабления ее лишь на несколько секунд – во время затяжного прыжка с парашютом, или когда самолет ныряет в воздушной яме.
Единственным доказательством того, что я и вправду на Луне, был мой вес. Высокую силу тяжести можно имитировать где угодно при помощи центрифуг. Другое дело – низкая. В земных условиях можно добиться ослабления ее лишь на несколько секунд – во время затяжного прыжка с парашютом, или когда самолет ныряет в воздушной яме.