Роберт Хайнлайн


 

Марсианка Подкейн




1


   Всю жизнь я мечтала слетать на Землю. Не жить там, конечно, а просто посмотреть. Всем известно: Земля – чудесное место для всяких-разных экскурсий, но чтобы жить там… Для этого она не годится.
   Лично я не верю, будто человечество произошло с Земли.
   Это подтверждается лишь фунтом-другим старых костей плюс рассуждениями антропологов, которые между собою-то не могут толком договориться, а еще силятся скормить эту чепуху всем прочим.
   Сами посудите: сила тяжести на Терре явно велика для человека и оттого многие страдают грыжами, плоскостопием и сердечной недостаточностью. Люди там вынуждены укрываться от солнца, чтобы не упасть в обморок или не сыграть в ящик, – а ведомо ли вам хоть одно живое существо, которое бы защищалось от собственной среды обитаниями. А уж зеленая экология…
   Ерунда все это. Мы, люди, просто не могли зародиться на Земле, да и на Марсе, признаться, тоже, хотя нынешний Марс ближе к идеалу, чем прочие планеты Системы. Может быть, нашей прародиной была погибшая планетами, но моя родина – Марс; я всегда буду помнить его, куда бы меня ни забросило.
   А я собираюсь далеко, очень далеко.
   Но сперва я хочу слетать на Землю – вроде как для разминки перед стартом – и заодно посмотреть, как, Во Имя всех святых, восемь миллиардов людей могут жить буквально друг на друге (хотя на Терре заселена едва половина суши). И еще я хочу увидеть океан… с безопасного расстояния. Это что-то фантастическое. Меня в дрожь бросает, как представлю столько воды безо всякой посуды. А если войти и океан, вода покроет тебя с головой. Невероятно!
   Скоро я увижу его!
   Наверное, пора уже представить нас, семейство Фрайзов, я имею в виду. Меня зовут Подкейн Фрайз, для друзей – просто Подди. Если хотите, можем подружиться. Пол – женский, возраст – юный; сейчас мне чуть больше восьми лет. Как говорит дядя Том, на яичницу я уже не годна, а до замужества еще не доросла. Все верно, ведь марсианская гражданка может подписать неограниченный брачный контракт без согласия опекуна не раньше девятой годовщины. Мой рост без каблуков – 157 сантиметров, вес – 49 килограммов. «Пять футов, два дюйма и голубые глаза», – как зовет меня Па. Он историк и романтик, а вот я совсем не романтичная; когда мне исполнится девять лет, я не буду спешить с браком, даже ограниченным. У меня другие планы.
   Я вовсе не против замужества. Думаю, мне не придется долго искать мужчину по вкусу. В этих записках можно быть откровенной – зачем скромничать, если никто их не прочтет, пока я не стану старой и знаменитой, а до тех пор я десять раз успею переписать все набело. Но я все-таки подстраховываюсь: пишу по-английски древнемарсианскими письменами. Па мог бы разгадать этот шифр, но он никогда не тронет моих бумаг без разрешения. Он умница и не опекает меня по мелочам.
   А вот мой братец Кларк вполне может сунуть сюда нос. К счастью, он считает английский мертвым языком и, уж конечно, не станет забивать мозги древнемарсианским письмом.
   Может, вам попадалась такая книга: «Одиннадцать лет. Адаптационный кризис мужчины перед половым созреванием». Я приперла ее в надежде, что она поможет совладать с братцем.
   Кларку всего шесть, но в книге имеются в виду зеленые годы: написал-то ее землянин. Если взять шесть с коэффициентом 1,8808, то как раз и выйдет одиннадцать земных лет-недомерков.
   Толку от книги было мало. Автор рассуждал о «смягчении перехода в социальную группу», а Кларк, похоже, пока не собирается присоединяться не только к группам, но и ко всему роду человеческому. Он, скорее, выдумает способ разнести Вселенную вдребезги, чтобы полюбоваться взрывом. Поскольку отвечать за него приходится мне, а его «ай-кью» (коэффициент интеллектуальности) – 160 (против моих 146-ти), можете себе представить, как мне недостает солидности и возраста. Пока что я вывела для себя правило: «Всегда будь начеку и не верь ни единому слову». И обращаюсь с Кларком соответственно.
   Но вернемся ко мне. В моих жилах смешалось бог знает сколько кровей, но по внешности я ближе к скандинавскому типу с пикантной капелькой полинезийского и азиатского. У меня довольно длинные ноги, окружность талии – 48 сантиметров, а груди – 90, причем, будьте уверены, это не сплошная грудная клетка (мы, потомки первых колонистов, склонны к гипертрофии легких), осталось место и для расцветающих вторичных половых признаков. Добавлю, что я натуральная блондинка с вьющимися волосами, и я – симпатичная. Не красавица – Пракситель не взглянул бы на меня второй раз – но ведь рафинированная красота отпугивает людей и порождает самомнение, а вот симпатичная внешность – качество ценное, если с умом ею пользоваться.
   Еще года два назад я горевала, что не родилась мужчиной (несмотря на мои амбиции), но потом сообразна, что все это глупости и жалеть об этом, все равно что мечтать об ангельских крылышках. Как говорит мама, работать надо с тем, что есть под руками… И я нашла, что мои подручные материалы вполне меня устраивают. Я почувствовала, что мне нравится быть женщиной: гормональный баланс у меня – о'кей, я вполне приспособлена к среде, а она – ко мне. Я довольно умна, но не кичусь этим, у меня большой рот и курносый нос. Когда мне нужно выглядеть сконфуженной, я его морщу, и мужчины бывают рады выручить меня, особенно те, кто вдвое старше. Образно говоря, баллистическую траекторию лучше всего рассчитывать не на пальцах.
   Такова я, Подди Фрайз, свободная гражданка Марса, женщина; в будущем – пилот, а потом – командир исследователей глубокого космоса. Ищите мое имя на первых полосах.
   Мама смотрится вдвое лучше, чем я. Сколько бы я ни росла, ее мне не догнать. Больше всего она похожа на валькирию, готовую умчаться в небо на боевой колеснице. Ее диплом инженера крупномасштабного строительства действителен по всей Системе, а за участие в перестройке Фобоса и Деймоса маму наградили медалью Гувера и Офицерским Крестом Христианского Ордена. Но она вовсе не сухой технарь, из тех что зажаты рамками узкой специализации. Мама хорошо держится в обществе и легко варьирует поведение в пределах от чарующей дружелюбности до леденящей неприступности, смотря по обстоятельствам. У нее куча почетных дипломов, и время от времени она публикует маленькие шедевры, вроде «Критерии строительства связанных многослойных структур под давлением с учетом радиационного воздействия».
   Работа часто отрывает маму от дома, и мне волей-неволей приходится опекать братца. Я утешаюсь тем, что для меня – это хорошая практика: как же я буду заправлять космическим кораблем, если не смогу приручить шестилетнего дикаря. Мама говорит, что, если начальник бьет подчиненных по головам гаечным ключом, он, чаще всего, неправ. Так что я стараюсь не применять силу к нашему юному нигилисту, тем более что с Кларком это небезопасно. Весит он не меньше меня и не брезгует грязными приемами.
   Мы с Кларком появились на свет именно из-за маминой работы на Деймосе, Она твердо решила закончить строительство в срок, а папа, выпускник Арес-Университета и гуггенхеймовский стипендиат, с еще большим упорством дрался за каждый камешек древних марсианских строений, и ему было наплевать на строительство и его сроки. Папа с мамой так враждовали, что вскоре уже не могли жить друг без друга. В конце концов, они поженились, а потом пошли дети. Па с мамой ориентированы в разные стороны: – его интересует прошлое, а ее – будущее: она ведь сама его строит. У Па еще звание профессора земной истории, но его настоящая любовь – история Марса, особенно то, что было 50 миллионов лет назад. Но не подумайте, Па не какой-нибудь засушенный «проф», занятый только высокими материями. Ему еще не было моих лет, а он уже сражался за Революцию и потерял руку во время ночного штурма здания Компании. Но и с одной рукой он стреляет без промаха.
   И, наконец, последний член нашего семейства – дядя Том, брат моего деда по отцовской линии. Сам себя он называет нахлебником. Действительно, за работой его увидишь не часто, но ведь он состарился еще до моего рождения. Как и папа, он – ветеран Революции, в прошлом – Командир Марсианского Легиона и Старший Сенатор Республики. Сейчас он отошел и от политики, и от Легиона, и от работы в выборных органах. Вместо этого он ошивается в Клубе Стервятников, где играет в пинокль с такими же осколками славного прошлого. Пожалуй, из нашей семьи он мне ближе всех: он не такой целеустремленный, как мои родители, и не так занят; у него всегда есть время поболтать со мной. Ко всему прочему, на нем сидит маленький чертенок, то и дело совлекающий его с пути истинного. Дядя Том говорит, что мой чертенок побольше и посильнее, поэтому он и относится сочувственно к моим проблемам. Сама я предпочитаю забыть этот вопрос.
   Вот такая у меня семья, и все мы собираемся слетать на Землю. Ой, я забыла еще троих детей. Но они, пожалуй, не считаются, то-то я о них и не вспомнила. Когда папа с мамой поженились, Бюро ДЭГ (Демография, Экология, Генетика) дало им разрешение на пятерых детей. Им разрешили бы и семерых.
   Вы, наверное, уже поняли, что в марсианском обществе они котируются довольно высоко.
   Но мама твердо заявила, что пятеро детей – максимум, на больше у нее времени не хватит, и родила всех нас в самые сжатые сроки. При этом она работала в Бюро Планетной Инженерии, чтобы не умереть со скуки. А потом заморозила одного за другим всех своих детишек. Всех, кроме меня; я-то была первой. Кларк два года провел при глубоком минусе, а то был бы моим ровесником. Конечно, время гибернации не считается: официально Кларк родился в тот день, когда его разморозили.
   Помню, я страшно ревновала. Мама тогда вернулась с разведки Юноны и сразу же занялась Кларком, а мне это казалось ужасной несправедливостью.
   Дядя Том помог мне смириться с этим, он-то никогда не забывал приласкать меня. Теперь я, конечно, больше не ревную к Кларку – просто здорово устала от него.
   Так что под зданием яслей в Марсополисе дожидаются своего часа Гамма, Дельта и Эпсилон. Вернувшись с Земли, мы разморозим кого-то из них и дадим настоящее имя. Мама хочет разом ревитализовать Гамму и Эпсилон (они девочки), а мальчика Дельту запустить не раньше, чем девочки научатся помогать по дому. Папа же говорит, что это несправедливо: Дельта имеет все права быть старше Эпсилон по естественному праву первородства. А мама отвечает, что это – благоговение перед прецедентом, и недурно бы папе оставить эти пережитки прошлого в кампусе и не тащить домой. Папа упрекает маму в абсолютной бесчувственности, а мама соглашается и говорит, что чувства только мешают разумному решению проблемы. «Ладно, будем разумными, – говорит тогда Па. – Старшие сестры или подавят личность ребенка, или вконец его избалуют».
   Мама называет папину гипотезу ненаучной и нелогичной.
   Па говорит, что она собирается увильнуть от своих обязанностей, подменив воспитание серийным производством, и мама радостно соглашается с этим, а потом спрашивает: «Отчего бы не применить в семейной жизни апробированные технологические принципы?»
   Па оставляет вопрос висеть в воздухе и со вкусом описывает, какое любопытное зрелище явят собой две одинаковые девчушки… Назвать их надо будет Маргарит и Марго, а в домашнем обиходе звать Пэг и Мэг.
   Однажды Кларк шепнул мне: «А зачем их размораживать? Не лучше ли забраться туда ночью и открыть вентили, будто случилась авария?»
   Я велела ему прополоскать рот синильной кислотой и посоветовала не говорить ничего такого при папе. Представляю, какую трепку задал бы ему папочка. Хоть он и историк, но в педагогике следует самоновейшим принципам: всякий раз, когда нужно, чтобы урок не забылся, он закрепляет информацию в коре больших полушарий при помощи болевых ощущений. «Пожалеешь розгу – испортишь ребенка», – говорит он.
   Я с величайшей готовностью усваиваю новые навыки. Очень рано я научилась предвидеть неприятные случайности и избегать приложения к себе папочкиной педагогики вкупе с его рукой. Другое дело – Кларк: если его треснуть дубинкой, он и внимания на вас не обратит.
   В общем, дело идет к тому, что скоро у нас будут сестрички-двойняшки. Но меня это не колышет – для девушки моих лет вполне достаточно одного Кларка. Когда они вырастут настолько, чтобы досаждать мне, я уже буду довольно далеко.



ИНТЕРЛЮДИЯ


   Привет, Под!
   Ты, значит, возомнила, что я не смогу прочесть твои каракули, разительно похожие на червоточину. Много ты обо мне знаешь! Так вот, Подди (о, простите, я хотел сказать – Капитан Подкейн Фрайз, Славный Разведчик Дальнего Космоса, повелительница мужчин)… так вот, дорогая капитан Подди, надо думать, ты никогда этого не прочтешь – тебе и в голову не придет, что я разгадал твой «шифр» и пишу комментарий на широких полях твоего мемуара.
   К твоему сведению, дорогая сестрица, я читаю на староанглийском не хуже, чем на орто. Не так уж это трудно. Я его выучил, когда обнаружил, что миллионы интересных книг никогда с него не переводились. Свои таланты я предпочел держать в рукаве; так оно спокойнее, а то кто-нибудь непременно запретит тебе заниматься любимым делом. Родная сестра, например.
   Подумать только, простую подстановку ты величаешь шифром! Если бы ты, Подди, взаправду умела писать на древнемарсианском, я бы вовек не прочел твои писульки. Но ты не умеешь! Бог мой, ведь даже Па не может свободно на нем писать, а уж он-то знает древнемарсианский лучше всех в Системе.
   А вот мой шифр тебе нипочем не разгадать – у меня его попросту нет.
   Попробуй-ка взглянуть на эту страничку в ультрафиолете, под кварцевой лампой, например.



2


   Дьявол!!!
   Грязь в ушах и заусенцы! Плевать хочу! ТЬФУ!
   
МЫ НИКУДА НЕ ЛЕТИМ.

   Сперва я подумала, что это новая грязная выходка моего хитроумного братца, но вскоре поняла, что он здесь не при чем. (Спасибо хоть на этом.) Тут мало одних черных замыслов, тут нужна машина времени. Конечно, Кларк и ее бы тишком построил, если бы смог… Хотя, с тех пор как он перенастроил робота-слугу, я уже ни в чем не уверена. Тот подавал Кларку невообразимые блюда и записывал их на мой кодовый номер. При этом было установлено, что гарантийную пломбу на контрольном блоке никто не трогал.
   Никто и никогда не узнает, как Кларк умудрился все это провернуть. Компания готова была все простить и даже бесплатно исправить робота, если он согласится – если соизволит!
   – рассказать, каким образом он совратил с пути истинного стопроцентно надежную машину. Но Кларк был глух к посулам – он состроил тупую мину и упорно молчал. Начали было подозревать меня, хотя любой, кто знает нас с братом (Па и мама, например), присягнет, что я просто не способна заказать мороженое с засахаренными леденцами под соусом «голландез» или… нет, лучше не вспоминать, а то стошнит. А вот Кларк метелит все, что неспособно схарчить его самого, это все знают.
   К счастью, записи в памяти робота доказывали мое алиби: во время этих тошнотворных застолий я гостила у друзей в Большом Сырте, за тысячу километров от дома. Ну да что там вспоминать. Ни одной девушке не пожелаю такого подарка – Сумасшедшего Гения, вселившегося в младшего братца. Лучше пусть он будет глуповатым и послушным созданием, пусть тихо сидит перед экраном видео и глазеет с открытым ртом на ковбойскую классику, не рассуждая, откуда берутся эти чудесные картинки.
   Ну вот, опять меня увело от главного.
   У нас не будет двойняшек.
   У нас уже есть тройня.
   Всем спорам пришел конец. Гамма, Дельта и Эпсилон превратились в Грейс, Дункана и Элспет во крещении и, что хуже всего, во плоти. Если, конечно, Па опять не передумает, а то у них уже было по три имени. Да что там имена!… Главное, что они здесь, и для них к дому пришлось приварить детскую.
   Три беспомощных человечка – кожа у ник розовая, как у канального червя, – и все почти одинаковые. Ручки-ножки дергаются, глазки не фокусируются, и сколько их не мой, от них всегда тошнотворно пахнет кислым молоком. С одного конца от них исходят скрипучие звуки – так они индуцируют друг друга, а о том, что творится на другом конце, лучше не вспоминать за столом. (Есть у них чудесная способность – писаться одновременно.)
   Но все– таки в них что-то есть. Наверное, я привязалась бы к ним, если бы по их милости не пошли прахом все мои мечты. Ручаюсь, Дункан уже узнает меня.
   Мне еще предстоит привыкать к ним, а вот мамино отношение вернее всего определить как торжество атавистических инстинктов. Литературу по специальности она совсем забросила, глаза у нее сияют, как у мадонны, она даже стала как-то шире и ниже ростом. И все это за какую-то неделю.
   А это, значит, во-первых: ни с малышами, ни без оных ни на какую Землю она не полетит.
   Во– вторых: Па без нее тоже не полетит; на эту тему они с Кларком крупно поговорили.
   В– третьих: без них и мы, то есть Кларк и я, никуда не полетим. Я-то вполне могла бы путешествовать самостоятельно.
   (Па согласен считать меня взрослой, учитывая взрослость суждений.) Но все это только в теории – ведь я еще не готова взвалить на себя полную ответственность за братца. Если уж нам случится быть за миллионы километров от родителей, я бы хотела иметь под рукой что-нибудь не менее авторитетное, «моргенштерн» [палица с острыми шипами], например. К тому же Па справедлив до абсурда: путешествие обещалось нам обоим, и он слышать не хочет о том, что полетит кто-то один из нас.
   Конечно, справедливость – лучшая из родительских добродетелей, но в этом случае я бы, так уж и быть, смирилась с тем, что меня балуют и портят.
   В общем, совершенно ясно одно – в этой невероятной дикой истории не замешаны ни Кларк, ни машина времени. Все это ударило по нему не слабее, чем по мне.
   Как же это случилось? Подсаживайтесь поближе, расскажу.
   Еще месяц назад, когда мы обсуждали, как полетим на Землю, все уже свершилось и только ждало часа заорать нам в уши.
   Дело обстоит так: тысячи младенцев дожидаются в яслях Марсополиса, когда родители удосужатся заняться милыми крошкам.
   Тут они в абсолютной безопасности, при температуре чуть выше абсолютного нуля.
   Говорят (и я этому верю), что яслям нипочем даже прямое попадание ядерной бомбы. Лет через тысячу спасатели разберут развалины и найдут резервуары и действующую аппаратуру, которая морозила младенцев все это время с точностью до сотых долей градуса.
   Поэтому мы, люди Марса (не марсиане, заметьте себе; те – негуманоиды и почти все вымерли), рано вступаем в брак, заводим положенное число детей и избавляемся от них до лучших дней, когда будут время и средства для воспитания. Вот так мы обходим противоречие, которое портило жизнь людям Терры еще во времена промышленной революции – между возрастом, оптимальным для биологического воспроизводства, и теми летами, когда социальное положение родителей позволяет дать потомству наилучшие обеспечение и воспитание.
   Именно так поступила лет десять назад чета Брайзов.
   Когда они поженились, ей только-только исполнилось девять лет, а ему – чуть больше десяти. Он учился на пилота, она слушала какой-то курс в Арес-Университете.
   Они подали прошение на троих детей, получили разрешение, сделали их и отложили до лучших дней. А сами продолжали учиться. Очень разумно.
   Шли годы. Он летал пилотом, потом капиталом, а она сперва вела документацию на его корабле, а потом дослужилась до суперкарго; короче говоря, идиллия. Для тех, кто комплектует экипажи, супружеские пары – идеальный вариант.
   Так вот, капитал Брайз и его миссис, отслужив свои 10,5 (20 земных) лет, вышли в отставку с пенсией в половину жалования и сразу же по радио распорядились раскупорить всех троих малышей.
   Радиограмму в яслях получили, отстучали подтверждение и приступили к делу. Через пять недель счастливая чета получила своих крошек и вступила во вторую фазу безоблачной семейной жизни.
   Это они так думали…
   Но в ясли они сдали двоих мальчиков и девочку.
   А получили двух девочек и мальчика – наших.
   Невероятно, но факт.
   Подмену они обнаружили только через неделю. В таком возрасте разница между совершенно новеньким младенцем-мальчиком и совершенно новенькой девочкой пренебрежительно мала, но все же есть. Как и следовало ожидать, открытие сопровождалось истерикой, суетой и активным вмешательством соседей.
   Здесь нет ничего удивительного – ведь обычно детей купают по очереди. Но вот однажды миссис Брайз надумала искупать их вместе… и обнаружила… и упала в обморок. Младенца она уронила в воду, тут бы ему и конец, если бы на ее вопль не прибежал мистер Брайз, а следом – соседи.
   Вот так у нас и появились тройняшки одного месяца от роду. Юрист, представлявший ясли, так ничего толком и не объяснил. Их система опознавания считается надежной на все сто процентов: компьютеры, регистраторы, серийные номера, отпечатки ножек. Лично мне кажется, что в этой системе все же есть слабое звено. К примеру, один клерк получает радиограмму за подписью «Брайз», другой скармливает машине карту с надписью «Фрайз», ну а машина честно доводит дело до конца.
   Но представитель явился не для объяснений. Он изо всех сил старался замять историю, решить все миром, без суда. В обмен на обязательство помалкивать маме и папе предлагался чек.
   Родители приняли его (сумма равнялась трехгодовому маминому окладу) и адвокату явно полегчало.
   Но никто не предложил компенсацию мне – за тяжелый урон, нанесенный моим надеждам, моим планам и всей моей жизни.
   Кларк предложил вполне резонный, как ему думалось, выход – поменяться с Брайзами, Пусть, мол, они забирают тепленьких, а мы оставим за собой холодненьких и слетаем-таки на Землю.
   Мой братец, похоже, так и не понял, как близко от него пролетел Азраил. Наш Па – очень добрый человек… но в тот день на него свалилось слишком много всего.
   На меня тоже. По всем законам, божеским и человеческим, я должна уже быть на полпути к Земле. Это было бы мое первое путешествие за орбиту Фобоса. Но Фобос не в счет – это была обычная школьная экскурсия, своего рода медовый месяц для всего нашего класса.
   Попробуйте-ка, догадайтесь, чем я занята?
   Вам, наверное, невдомек, сколько раз на дню приходится менять пеленки под нашей тройней.



3


   Без паники! Двигателям – стоп! Стереть все записи! Рапорты опротестовать…
   
МЫ ВСЕ-ТАКИ ЛЕТИМ НА ЗЕМЛЮ!!!

   Правда, не все. Остаются Па и мама, ну и тройня, конечно, тоже… Нет, лучше расскажу все по порядку.
   Вчера меня ДОСТАЛО. Я как заведенная меняла малышам пеленки – как только я разбиралась с последним, первый снова был мокрый. Выть хотелось, стоило представить, что должно было быть в это самое время. Я вхожу в салон-ресторан «Космопроходца» об руку с кем-нибудь из офицеров… или даже с капитаном (пошли мне судьба такую СЛУЧАЙНУЮ ВСТРЕЧУ, я бы уже сумела пустить в ход свою коронную мину озадаченного котенка).
   И на этом самом месте суровая реальность снова ткнула меня носом в пеленки. Это меня и доконало. «Авгиевы конюшни», – подумала я и заплакала.
   Вошла мама, и я попросилась отдохнуть хоть пару часиков.
   – Конечно, отдохни, – ответила она, даже не взглянув на меня.
   Она тетешкалась с одним из младенцев и даже не заметила, что я плачу. Потом взялась перепеленывать младенца, причем того самого, которого я только что запеленала.
   Перед этим она битый час втолковывала кому-то, что никуда не летит, но участвовать в новом проекте не сможет, потому что малышей нельзя оставлять даже на минуту. Словом, ее одолевал материнский зуд.
   Да, мама сильно изменилась. Похоже, она накоротко замкнула цепи коры больших полушарий и отдала себя во власть дремучих инстинктов. Когда-то у нас была кошка, звали ее Мисс Полька, а потом, естественно, Мадам Полька. Так вот, мама возится с малышней, точно как Мадам Полька со своим первым пометом. Та, помнится, очень нас любила и доверяла во всем, что не касалось котят. Стоило кому-нибудь тронуть котенка, и она начинала беспокоиться. А уж если котенком хотели полюбоваться и доставали из ящика, тут же следом за ним выскакивала и мамаша, хватала его за холку и уволакивала назад. Ясно было, что только она одна знает, как следует обращаться с маленькими. При этом она яростно виляла хвостом, красноречиво показывая, что она думает о безответственных людях.
   Мама сейчас как раз такая. Мою помощь она принимает лишь по необходимости – с тройней слишком много забот. Сама она всерьез думает, будто без ее присмотра я толком не смогу взять младенца на руки.
   Я обиделась и ушла из детской. Какой-то инстинкт повлек меня к дяде Тому.
   Как повелось, в это время он был в Клубе Лосей. Мне пришлось порядком поскучать, пока он разделывался со своими партнерами по картам. Минут через десять он наконец вышел, пересчитывая толстую пачку купюр.
   – Прости, что заставил ждать, – сказал он. – Я как раз учил наших сограждан чувствовать карту, ну и пришлось задержаться, собрать плату за урок. Ну а как твои дела?
   Я хотела было рассказать все по порядку, но прямо-таки захлебнулась. Дядя вывел меня в парк, усадил и угостил пакетиком воздушного шоколада. Тут я выложила ему все, и мне сразу полегчало.
   Он потрепал меня по плечу.
   – Не вешай нос. И запомни: никогда не бывает так плохо, чтобы не могло стать еще хуже.
   Он достал из кармана фон и позвонил куда-то. Чуть погодя он сказал:
   – Говорит сенатор Фрайз. Мне нужен директор. Не паникуйте, мисс, вызов неофициальный. – Через минуту он добавил: – Хайми? Это Том Фрайз. Как себя чувствует Джудит? Хорошо, хорошо… Хайми, сейчас я подъеду и запихаю тебя в один из наших баков с гелием… Минут через пятнадцать или около того. Так что у тебя еще есть время смыться из города. У меня все, – он сунул фон в карман. – Пойдем-ка, поужинаем. Никогда не вешайся натощак, моя милая, это вредно для желудка.