Впервые в истории высшая политическая сила должна была действовать без механизма корректировки и сбалансирования извне. Маннинг попытался усовершенствовать эту власть, но его не покидало щемящее подсознательное чувство того, что сделать это не под силу человеческой природе.
Состав Комитета пополнялся очень медленно, имена будущих его членов сообщались сенату лишь после долгого обсуждения каждой кандидатуры Маннингом и президентом. Директор Красного Креста, маленький никому не известный историк из Швейцарии и доктор Игорь Римский, который независимо от ученых лаборатории Карст – Обри разработал технологию получения «пыли», а потом уже после «опыления» Москвы обнаруженный американской полицейской службой в тюремной камере – вот эти трое были единственными иностранцами в его составе. Остальные имена вам хорошо известны.
Ридпат и его лаборатория, естественно, превратились в группу технических советников Комитета; из армейских и флотских летчиков набрали первых патрульных. Далеко не все из наличного летного состава годились для этой цели; их биографии подвергались тщательному изучению, их привычки и круг знакомых скрупулезно проверялись, их умственная деятельность, их эмоциональный настрой были протестированы с применением самых современных методов психологического анализа, хоть эти методы сами по себе были не так уж надежны. Окончательное решение о зачислении в патруль зависело от двух личных собеседований – одного с Маннингом, другого – с президентом.
Маннинг сказал мне, что больше всего он доверяет президентскому впечатлению о характере будущих патрульных, даже больше чем ассоциативным и прочим проверочным тестам, изобретенным психологами. У него чутье, как у гончей, говорил он, за свои сорок лет работы в сфере практической политики он встречал больше жуликов, чем мы с тобой, вместе взятые, увидим за всю жизнь, и каждый из них пытался ему что-то всучить. Да он их на ощупь в темноте опознает.
План на дальнюю перспективу включал также открытие училищ для подготовки кадетов-патрульных, училищ, куда принимались бы юноши любой расы, любого цвета кожи или национальности, которые после окончания учебы направлялись бы охранять мир в любой стране, кроме своей собственной. В родную страну патрульные не могли бы вернуться вплоть до окончания срока службы. Из таких вот людей и предполагалось создать подразделение искусственно лишенных родины янычар, ответственных лишь перед Комитетом и всем Человечеством и спаянных воедино тщательно культивируемым представлением о Чести Мундира.
Такая идея могла сработать. Если бы Маннингу дали еще двадцать лет жизни и деятельности без помех, его оригинальный план можно было бы осуществить.
Кандидатура на пост вице-президента на предстоящих выборах получила одобрение в результате политического компромисса. Этот кандидат в вице-президенты, принадлежавший к числу твердокаменных изоляционистов, с самого начала находился в оппозиции к Комитету мира, но выбирать приходилось между ним и расколом в рядах партии, да еще в год, когда оппозиция особенно набрала силу. Президента избрали снова, но число его сторонников в конгрессе явно поубавилось; только право вето дважды спасло от отмены Закон о мире. Вице-президент не делал ничего, чтобы помочь президенту, хотя на публике еще никогда не выступал в роли мятежника.
Маннинг пересмотрел свои планы с целью закончить разработку детальной программы уже к концу 1952 года, поскольку было очень трудно предвидеть, каков будет характер будущей администрации.
Мы оба страшно устали от работы, и я начал понимать, что мое здоровье ушло безвозвратно. Причину не пришлось искать далеко – кинопленка, приложенная к моей коже, темнела уже через двадцать минут. Я страдал от кумулятивного отравления маленькими дозами радиации. Оформившихся раковых опухолей, которые поддавались бы операции, не было, но отмечалась систематическая деградация функций всех органов и тканей. Средства излечения отсутствовали, но зато у меня была работа, которая ждать не могла. Свое состояние я связывал преимущественно с той неделей, которую провел, сидя на контейнерах, сброшенных потом на Берлин.
17-го февраля 1951 года я пропустил срочное телевизионное сообщение о крушении самолета, в котором погиб президент – в это время я валялся больным дома. Маннинг теперь требовал, чтобы я каждый день после обеда отдыхал, хотя от дежурства меня не освобождали. Поэтому я впервые услышал о несчастье от своей секретарши, только когда вернулся в офис, и тут же бросился в кабинет Маннинга.
В этом свидании было нечто нереальное. Мне показалось, что мы каким-то образом сместились во времени к тому дню, когда я только что вернулся из Англии, ко дню, когда умерла доктор Карст. Маннинг поднял взгляд.
– Здравствуй, Джон, – сказал он.
И как тогда, я положил ему руку на плечо.
– Не принимайте так близко к сердцу, шеф.
Вот все, что мне удалось из себя выжать. Через сорок восемь часов пришло распоряжение только что приведенного к присяге президента о вызове Маннинга в Белый дом на доклад. Я сам принес ему этот вызов – официальную депешу, которую мне пришлось расшифровать. Маннинг прочел ее с каменным лицом.
– Вы поедете, шеф? – спросил я.
– Что? Ну разумеется.
Я отправился в свой кабинет, чтобы взять цилиндр, перчатки и кейс.
Маннинг взглянул на меня, когда я вошел.
– Зря старался, Джон, – сказал он. – Ты не пойдешь. – Думаю, у меня был такой упрямый вид, что ему пришлось добавить: – Ты не пойдешь, ибо у тебя будет работа тут. Подожди минуту.
Он подошел к сейфу, покрутил диски, открыл дверцу и достал оттуда запечатанный конверт, который швырнул на стол между нами.
– Тут мои распоряжения для тебя. Принимайся за дело.
Он вышел в ту минуту, как только я открыл конверт. Я прочел приказ и принялся за дело. Времени было в обрез.
Новый президент принял Маннинга, стоя в окружении нескольких телохранителей и приближенных. Маннинг узнал сенатора, который возглавлял общественное движение, имевшее целью использовать патруль для возвращения земель, экспроприированных в Южной Америке и Родезии; тот же сенатор был и председателем комиссии по авиации, с которым Маннинг имел несколько абсолютно неудовлетворительных встреч по вопросу о выработке modus operandi [ Способ действия (лат.) ] для открытия коммерческих авиалиний.
– Я вижу, вы точны, – произнес президент. – Это хорошо.
Маннинг поклонился.
– Мы можем сразу же перейти к делу, – продолжал глава исполнительной власти. – У нас произойдут некоторые изменения в политике администрации. Я хочу получить ваше заявление об отставке.
– К сожалению, мне придется отказать вам в этом, сэр.
– Ладно, разберемся. А пока, полковник Маннинг, вы освобождаетесь от своих обязанностей.
– Мистер комиссар Маннинг, с вашего разрешения.
Новый президент пожал плечами.
– Хотите так, хотите этак, нам все равно. В любом случае, вы освобождаетесь.
– К сожалению, мне опять придется вам возразить. Мое назначение пожизненное.
– Хватит! – крикнули ему в ответ. – Это Соединенные Штаты Америки! Здесь не может существовать более высокого органа власти! Вы арестованы!
Хорошо представляю себе, как Маннинг после долгого изучения выражения лица президента говорит ему, громко отчеканивая каждое слово:
– Физически вы, конечно, можете меня арестовать, я согласен, но советую все же подождать хотя бы несколько минут. – Он подошел к окну. – Поглядите-ка на небо.
Шесть бомбардировщиков Комитета мира кружили над Капитолием.
– Ни один из пилотов не является уроженцем Америки, – продолжал все так же чеканить Маннинг. – Если вы арестуете меня, никто из находящихся в этом помещении не доживет до завтрашнего дня.
Позже произошло несколько инцидентов, вроде той неприятной истории в Форт-Беннинге три дня спустя и мятежа в «крыле» патруля, расквартированного в Лиссабоне, после чего последовали массовые увольнения; однако если говорить о практических результатах, то они сводятся к свершившемуся coup d'etat [Государственный переворот (фр.) ].
Маннинг стал неоспоримым военным диктатором земного шара.
Может или не может человек, столь ненавистный миру, как Маннинг, воплотить в жизнь идеальную идею того патруля, который виделся ему в мечтах, может ли он сделать эту организацию самовосстанавливающейся и сверхнадежной, я не знаю, а из-за недели, проведенной в подземном английском ангаре, у меня уже не будет времени, чтобы получить ответ на этот вопрос. Сердечное заболевание Маннинга делает будущее еще более непредсказуемым – он может и протянуть еще лет двадцать, а может откинуть копыта уже завтра, и нет никого, кто мог бы занять его место. Все это я пишу для того, чтобы чем-то заполнить то короткое время, которое у меня осталось, а отчасти, чтоб показать – у каждой истории есть две стороны, даже у той, которая касается владычества над миром.
Нет, ни один из возможных вариантов будущего меня не устраивает. Если есть хоть какая-то правда в болтовне насчет жизни-после-смерти, то я очень хотел бы встретиться с тем парнем, что впервые изобрел лук и стрелы; я б с удовольствием разобрал его на части голыми руками. Что же касается меня самого, то я не могу ощущать себя счастливым в мире, где любой человек или любая группа людей могут присвоить себе право миловать или казнить вас, меня, наших соседей, каждого человека, каждое животное, каждое живое существо. Мне не по душе каждый, кто держит в руках такую власть.
И самому Маннингу он тоже не по душе.
Состав Комитета пополнялся очень медленно, имена будущих его членов сообщались сенату лишь после долгого обсуждения каждой кандидатуры Маннингом и президентом. Директор Красного Креста, маленький никому не известный историк из Швейцарии и доктор Игорь Римский, который независимо от ученых лаборатории Карст – Обри разработал технологию получения «пыли», а потом уже после «опыления» Москвы обнаруженный американской полицейской службой в тюремной камере – вот эти трое были единственными иностранцами в его составе. Остальные имена вам хорошо известны.
Ридпат и его лаборатория, естественно, превратились в группу технических советников Комитета; из армейских и флотских летчиков набрали первых патрульных. Далеко не все из наличного летного состава годились для этой цели; их биографии подвергались тщательному изучению, их привычки и круг знакомых скрупулезно проверялись, их умственная деятельность, их эмоциональный настрой были протестированы с применением самых современных методов психологического анализа, хоть эти методы сами по себе были не так уж надежны. Окончательное решение о зачислении в патруль зависело от двух личных собеседований – одного с Маннингом, другого – с президентом.
Маннинг сказал мне, что больше всего он доверяет президентскому впечатлению о характере будущих патрульных, даже больше чем ассоциативным и прочим проверочным тестам, изобретенным психологами. У него чутье, как у гончей, говорил он, за свои сорок лет работы в сфере практической политики он встречал больше жуликов, чем мы с тобой, вместе взятые, увидим за всю жизнь, и каждый из них пытался ему что-то всучить. Да он их на ощупь в темноте опознает.
План на дальнюю перспективу включал также открытие училищ для подготовки кадетов-патрульных, училищ, куда принимались бы юноши любой расы, любого цвета кожи или национальности, которые после окончания учебы направлялись бы охранять мир в любой стране, кроме своей собственной. В родную страну патрульные не могли бы вернуться вплоть до окончания срока службы. Из таких вот людей и предполагалось создать подразделение искусственно лишенных родины янычар, ответственных лишь перед Комитетом и всем Человечеством и спаянных воедино тщательно культивируемым представлением о Чести Мундира.
Такая идея могла сработать. Если бы Маннингу дали еще двадцать лет жизни и деятельности без помех, его оригинальный план можно было бы осуществить.
Кандидатура на пост вице-президента на предстоящих выборах получила одобрение в результате политического компромисса. Этот кандидат в вице-президенты, принадлежавший к числу твердокаменных изоляционистов, с самого начала находился в оппозиции к Комитету мира, но выбирать приходилось между ним и расколом в рядах партии, да еще в год, когда оппозиция особенно набрала силу. Президента избрали снова, но число его сторонников в конгрессе явно поубавилось; только право вето дважды спасло от отмены Закон о мире. Вице-президент не делал ничего, чтобы помочь президенту, хотя на публике еще никогда не выступал в роли мятежника.
Маннинг пересмотрел свои планы с целью закончить разработку детальной программы уже к концу 1952 года, поскольку было очень трудно предвидеть, каков будет характер будущей администрации.
Мы оба страшно устали от работы, и я начал понимать, что мое здоровье ушло безвозвратно. Причину не пришлось искать далеко – кинопленка, приложенная к моей коже, темнела уже через двадцать минут. Я страдал от кумулятивного отравления маленькими дозами радиации. Оформившихся раковых опухолей, которые поддавались бы операции, не было, но отмечалась систематическая деградация функций всех органов и тканей. Средства излечения отсутствовали, но зато у меня была работа, которая ждать не могла. Свое состояние я связывал преимущественно с той неделей, которую провел, сидя на контейнерах, сброшенных потом на Берлин.
17-го февраля 1951 года я пропустил срочное телевизионное сообщение о крушении самолета, в котором погиб президент – в это время я валялся больным дома. Маннинг теперь требовал, чтобы я каждый день после обеда отдыхал, хотя от дежурства меня не освобождали. Поэтому я впервые услышал о несчастье от своей секретарши, только когда вернулся в офис, и тут же бросился в кабинет Маннинга.
В этом свидании было нечто нереальное. Мне показалось, что мы каким-то образом сместились во времени к тому дню, когда я только что вернулся из Англии, ко дню, когда умерла доктор Карст. Маннинг поднял взгляд.
– Здравствуй, Джон, – сказал он.
И как тогда, я положил ему руку на плечо.
– Не принимайте так близко к сердцу, шеф.
Вот все, что мне удалось из себя выжать. Через сорок восемь часов пришло распоряжение только что приведенного к присяге президента о вызове Маннинга в Белый дом на доклад. Я сам принес ему этот вызов – официальную депешу, которую мне пришлось расшифровать. Маннинг прочел ее с каменным лицом.
– Вы поедете, шеф? – спросил я.
– Что? Ну разумеется.
Я отправился в свой кабинет, чтобы взять цилиндр, перчатки и кейс.
Маннинг взглянул на меня, когда я вошел.
– Зря старался, Джон, – сказал он. – Ты не пойдешь. – Думаю, у меня был такой упрямый вид, что ему пришлось добавить: – Ты не пойдешь, ибо у тебя будет работа тут. Подожди минуту.
Он подошел к сейфу, покрутил диски, открыл дверцу и достал оттуда запечатанный конверт, который швырнул на стол между нами.
– Тут мои распоряжения для тебя. Принимайся за дело.
Он вышел в ту минуту, как только я открыл конверт. Я прочел приказ и принялся за дело. Времени было в обрез.
Новый президент принял Маннинга, стоя в окружении нескольких телохранителей и приближенных. Маннинг узнал сенатора, который возглавлял общественное движение, имевшее целью использовать патруль для возвращения земель, экспроприированных в Южной Америке и Родезии; тот же сенатор был и председателем комиссии по авиации, с которым Маннинг имел несколько абсолютно неудовлетворительных встреч по вопросу о выработке modus operandi [ Способ действия (лат.) ] для открытия коммерческих авиалиний.
– Я вижу, вы точны, – произнес президент. – Это хорошо.
Маннинг поклонился.
– Мы можем сразу же перейти к делу, – продолжал глава исполнительной власти. – У нас произойдут некоторые изменения в политике администрации. Я хочу получить ваше заявление об отставке.
– К сожалению, мне придется отказать вам в этом, сэр.
– Ладно, разберемся. А пока, полковник Маннинг, вы освобождаетесь от своих обязанностей.
– Мистер комиссар Маннинг, с вашего разрешения.
Новый президент пожал плечами.
– Хотите так, хотите этак, нам все равно. В любом случае, вы освобождаетесь.
– К сожалению, мне опять придется вам возразить. Мое назначение пожизненное.
– Хватит! – крикнули ему в ответ. – Это Соединенные Штаты Америки! Здесь не может существовать более высокого органа власти! Вы арестованы!
Хорошо представляю себе, как Маннинг после долгого изучения выражения лица президента говорит ему, громко отчеканивая каждое слово:
– Физически вы, конечно, можете меня арестовать, я согласен, но советую все же подождать хотя бы несколько минут. – Он подошел к окну. – Поглядите-ка на небо.
Шесть бомбардировщиков Комитета мира кружили над Капитолием.
– Ни один из пилотов не является уроженцем Америки, – продолжал все так же чеканить Маннинг. – Если вы арестуете меня, никто из находящихся в этом помещении не доживет до завтрашнего дня.
Позже произошло несколько инцидентов, вроде той неприятной истории в Форт-Беннинге три дня спустя и мятежа в «крыле» патруля, расквартированного в Лиссабоне, после чего последовали массовые увольнения; однако если говорить о практических результатах, то они сводятся к свершившемуся coup d'etat [Государственный переворот (фр.) ].
Маннинг стал неоспоримым военным диктатором земного шара.
Может или не может человек, столь ненавистный миру, как Маннинг, воплотить в жизнь идеальную идею того патруля, который виделся ему в мечтах, может ли он сделать эту организацию самовосстанавливающейся и сверхнадежной, я не знаю, а из-за недели, проведенной в подземном английском ангаре, у меня уже не будет времени, чтобы получить ответ на этот вопрос. Сердечное заболевание Маннинга делает будущее еще более непредсказуемым – он может и протянуть еще лет двадцать, а может откинуть копыта уже завтра, и нет никого, кто мог бы занять его место. Все это я пишу для того, чтобы чем-то заполнить то короткое время, которое у меня осталось, а отчасти, чтоб показать – у каждой истории есть две стороны, даже у той, которая касается владычества над миром.
Нет, ни один из возможных вариантов будущего меня не устраивает. Если есть хоть какая-то правда в болтовне насчет жизни-после-смерти, то я очень хотел бы встретиться с тем парнем, что впервые изобрел лук и стрелы; я б с удовольствием разобрал его на части голыми руками. Что же касается меня самого, то я не могу ощущать себя счастливым в мире, где любой человек или любая группа людей могут присвоить себе право миловать или казнить вас, меня, наших соседей, каждого человека, каждое животное, каждое живое существо. Мне не по душе каждый, кто держит в руках такую власть.
И самому Маннингу он тоже не по душе.