— А почему бы вам не обратиться непосредственно в Совет? — поинтересовался Монро-Альфа. — При решении подобных вопросов у меня нет права голоса.
— Пусть так. Зато вы знаете в Совете все ходы и выходы, а я нет. К тому же я полагаю, вы сможете по достоинству оценить красоту проекта, хотя он, к сожалению, довольно дорог и совершенно бесполезен.
— Это как раз не помеха.
— Да? А я думал, что всякий проект должен быть полезен…
— Отнюдь нет. Он должен быть осмысленным и в конечном счете служить благу всего населения. Но в экономическом плане ему совершенно не обязательно быть целесообразным.
— Хм-м… Боюсь, мой проект трудно будет счесть «идущим на благо»…
— И это не обязательно послужит препятствием. «Благо» — понятие растяжимое. Но в чем суть проекта?
Прежде чем ответить, Торгсен какое-то мгновение колебался.
— Вы видели баллистический планетарий в Буэнос-Айресе?
— Нет, хотя, конечно, знаю о нем.
— Он великолепен! Подумайте только — машина, способная вычислить положение любого тела в Солнечной системе на любой момент прошлого, настоящего или будущего — и выдать результат с точностью до седьмого знака.
— Действительно, прекрасно, — согласился МонроАльфа, — хотя, в сущности, это элементарная задача.
Так оно и было — для него. Для человека, постоянно имеющего дело со сводящими с ума блуждающими переменными социо-экономических проблем, где непредсказуемая прихоть моды способна сокрушить любой, даже самым тщательным образом составленный прогноз, эта задача, в которую вовлечены центральная звезда, девять планет, две дюжины их спутников да несколько сот главных астероидов, движущихся в соответствии с едиными, неизменными законами, не могла не являться элементарной. Возможно, с чисто технической точки зрения организовать все это было и не просто, но особых затрат интеллекта не требовало.
— Элементарно! — Торгсен казался чуть ли не обиженным. — Ну хорошо, пусть будет по-вашему. Но что вы скажете о машине, способной делать то же самое для всей физической Вселенной?
— Что? Я назвал бы эту идею фантастической.
— Сегодня так оно и есть. Но предположим, мы решим ограничиться нашей Галактикой?
— Все еще фантастично. Переменных здесь будет порядка десяти в тридцатой, не так ли?
— Верно, однако почему бы и нет? Было бы только достаточно времени — и денег, разумеется. Я предлагаю следующее, — голос Торгсена зазвучал очень серьезно. — Можно начать с нескольких тысяч масс, для которых нам известны точные значения векторов скоростей. На первом этапе мы ограничимся прямолинейным движением. Располагая станциями на Нептуне, Плутоне и Титане, мы сможем немедленно заняться проверкой. Впоследствии, когда работа машины будет выверена, мы сможем добавить к этому своего рода эмпирическую обработку краевого эффекта — я имею в виду пределы нашего поля, форма которого будет приближаться к сплюснутому эллипсоиду.
— Двойная сплюснутость, не так ли — включая параллакс, обусловленный нашим собственным звездным дрейфом?
— Да-да, это очень важно.
— И, полагаю, вы учтете солнечный регресс?
— А?
— По-моему, это самоочевидно. Ведь вы будете описывать звезды? А скорость преобразования водорода в гелий в каждом теле, безусловно, является ключевой характеристикой.
— Ну, дорогой, вы меня здорово обогнали. Я думал лишь об основных баллистических характеристиках.
— Зачем же ограничиваться этим? Почему бы, строя структурные аналоги, не приблизить их к действительности, насколько возможно?
— Конечно, конечно. Вы правы. Просто я не был столь самоуверен. Я соглашался на меньшее. Но скажите, как по-вашему, пойдет на это Совет?
— Почему бы и нет? Это осмысленно, будет стоить очень дорого, осуществление растянется на многие годы — и к тому же вряд ли принесет когда-нибудь экономические выгоды. Я бы сказал, это идеально скроено для получения субсидий.
— Рад это слышать.
Они договорились о встрече на следующий день.
Как только позволили правила приличия, Монро-Альфа извинился перед Торгсеном и вернулся туда, где видел девушку в последний раз. Но, увы, ее там уже не было. Клиффорд больше часа потратил на поиски и пришел к выводу, что девушка либо покинула прием, либо очень искусно скрывается от него. Ее не было в плавательном бассейне — если она не обладает способностью оставаться под водой больше десяти минут. Ее не было ни в одной из доступных комнат — Монро-Альфа совершенно бессознательно рисковал жизнью, с недопустимой тщательностью обыскивая все углы.
По пути домой он совсем уже было собрался рассказать о случившемся Хэйзел, однако не смог подобрать слов. В самом деле, о чем было рассказывать? Ну, встретил привлекательную девушку и по обычной своей неуклюжести умудрился подставить ей подножку. Что с того? Он даже не узнал, как ее зовут. Да и вообще, ему не казалось, что сейчас самое подходящее время говорить с Хэйзел о других женщинах. Добрая, славная Хэйзел… Она обратила внимание на задумчивость Монро-Альфы, явно не похожую на обычную мрачность.
— Доволен, Клиффорд?
— Кажется, да. Точно — да.
— Встретил интересных девушек?
— Что? А, да. Нескольких.
— Вот и хорошо.
— Послушай, Хэйзел, ты ведь не собираешься всерьез заниматься всей этой дуростью с разводом?
— Собираюсь.
Естественно было бы предположить, что этой ночью Монро-Альфа лежал без сна, предаваясь романтическим мечтаниям о прекрасной незнакомке. Ничуть не бывало! Он и впрямь подумал о ней — но лишь на короткое время, необходимое для того, чтобы вернуть себе душевное равновесие. Для этого он мысленно сотворил ситуацию, в которой отпускал по поводу собственной неуклюжести убийственно-остроумные реплики, а девушка их с готовностью воспринимала. И даже окружавшим ее поклонникам не было нужды угрожать — они сами аплодировали его остроумию.
Не слишком занимала мысли Монро-Альфы и Хэйзел. Если она считала нужным разорвать брачный контракт — ее дело. К тому же этот шаг вряд ли мог иметь серьезные последствия — Клиффорду и в голову не приходило, что их отношения могут почему-либо серьезно измениться. Однако он на время откажется от обязательных — дважды в неделю — визитов и совместных обедов. И, надо полагать, женщина оценит несколько сюрпризов…
Впрочем, все эти размышления лишь освобождали пространство для тех серьезных мыслей, после которых человек может спокойно заснуть. Предложение Торгсена: это действительно интересная проблема. Очень изящная…
Ночь Гамильтона Феликса была куда насыщеннее событиями. Настолько насыщенной, что на следующее утро, за завтраком, ему было над чем призадуматься. Надо было осмыслить ситуацию и принять решение. Он даже не смотрел новости, и, когда аннунциатор известил, что за дверью ожидает посетитель, Гамильтон рассеянно ткнул клавишу «Входите, пожалуйста», даже не подумав, хочет ли кого-нибудь видеть. Какая-то женщина — заметил он на экране, однако дальше его мысли не пошли.
Она вошла и уселась на ручку кресла, болтая одной ногой.
— Ну, — заявила она, — с добрым утром, Гамильтон Феликс!
Он озадаченно взглянул на посетительницу.
— Разве мы знакомы?
— Нет, — спокойно отозвалась она, — но будем. Полагаю, мне пришла пора посмотреть на вас.
— Понял! — Он пронзил воздух указательным пальцем. — Вы та самая женщина, которую подобрал для меня Мордан!
— Совершенно верно.
— Будь проклята ваша наглость! Какого черта вам нужно? И как вы смеете врываться в мой дом?
— Ну-ну-ну! А то мамочка отшлепает! На что это похоже — разговаривать так с матерью ваших будущих детей?
— Матерью… Что за вздор! Если мне чего-то и не хватало, чтобы окончательно понять, до какой степени я не хочу иметь ничего общего со всеми этими дурацкими планами — так это знакомства с вами. И если у меня и появятся когда-нибудь дети, то уж точно не от вас.
При этих его словах женщина встала, положив руки на бедра. На ней были шорты и мальчишеская куртка, а на боку, с полным пренебрежением к традициям своего пола, она носила на ремне небольшой, но достаточно смертоносный излучатель.
— Что же у меня не в порядке? — медленно цедя слова, поинтересовалась она.
— Ха! Что не в порядке? Да что у вас в порядке? Я прекрасно знаю ваш тип. Вы одна из этих «независимых» женщин, которые претендуют на все мужские привилегии, отказываясь в то же время от какой бы то ни было ответственности. Я так и вижу, как вы с важным видом разгуливаете по городу с этой проклятой трещоткой на боку, требуя всех прав вооруженного гражданина. Вы вызываете на дуэли в спокойной уверенности, что ни один мужчина вызова не примет. Бр-р-р! Меня тошнит от вас!
Женщина не шелохнулась, только лицо ее закаменело.
— Вы проницательный, знаток человеческой натуры, да? Теперь послушайте меня. Я годами не притрагивалась к оружию, кроме как на тренировке. Я не расхаживаю по городу с требованием привилегий и столь же щепетильно вежлива, как любой мужчина.
— Тогда зачем же вы носите оружие?
— А что плохого, если женщина претендует на достоинство вооруженного гражданина? Я не хочу, чтобы меня баловали и опекали, как ребенка. Я отказываюсь от неприкосновенности и пользуюсь своим правом носить оружие. Что, повторяю, в том плохого?
— Ничего — будь это и впрямь так. Но дело обстоит совсем иначе. Вы противоречите себе — хотя бы той манерой, с которой ворвались в мой дом. Мужчине такое не сошло бы.
— Ах так?! Осмелюсь напомнить вам, мужлан, что вы сами впустили меня, включив сигнал «Входите, пожалуйста». Могли бы этого и не делать! А едва я вошла, вы принялись рычать на меня, не дав даже вставить «да», «нет» или «может быть».
— Но…
— Но ладно! Вы утверждаете, что оскорблены. Я сказала, что годами не бралась за оружие, но это не значит, будто я не готова. Вот вам шанс рассчитаться за оскорбление, хвастун паршивый — оружие в руки!
— Не болтайте глупостей.
— Оружие в руки! Или я отберу его у вас и вывешу на площади.
Вместо ответа Гамильтон двинулся на нее. Гостья схватилась за рукоятку излучателя и наполовину извлекла его из кобуры.
— Назад! Назад или я сожгу вас!
— Боже! — В голосе Гамильтона зазвучало неподдельное восхищение; он замер. — Верю. Честное слово, верю, что вы на это способны.
— Разумеется.
— И это, — признал он, — меняет дело, не так ли?
Гамильтон отступил на шаг, как бы занимая подходящую позицию для переговоров. Полууспокоившись, женщина сняла руку с излучателя.
В тот же момент Феликс прыгнул — низко, стелясь над полом — и обхватил колени гостьи, рванув на себя. В короткой, но бурной схватке оба покатились по паркету. Наконец Гамильтону удалось ухватить гостью за запястье правой руки и стиснуть его с той же силой, с какой противница вцепилась в оружие. Резкое движение — и костяшки ее пальцев сухо ударились об пол. Схватив излучатель за ствол, Гамильтон вырвал его и отбросил в сторону. Потом поднялся на колени и, волоча гостью за собой, стал медленно передвигаться, игнорируя сыпавшиеся на него удары. Добравшись до ящика стола, он бросил туда оружие и только тогда обратил все свое внимание на гостью.
Не реагируя на ее бурное сопротивление, Гамильтон поднял женщину с пола, подхватил на руки и донес до большого, глубокого кресла, в которое и опустился, усадив гостью себе на колено. Зажав ее ноги между своих, Гамильтон завел ей руки за спину — стиснув в конце концов обе ее кисти одной рукой. Пока он занимался этими манипуляциями, женщина успела его укусить.
Окончательно лишив гостью возможности двигаться, Феликс откинулся назад, держа женщину подальше от себя, и заглянул ей в лицо.
— Вот теперь мы можем побеседовать, — бодро сказал он и, примерившись, влепил ей пощечину — не слишком сильную, но достаточно чувствительную. — Это за укус. Никогда больше не делайте этого.
— Отпустите меня!
— Будьте благоразумны. Приглядитесь повнимательней и увидите, что я тяжелей вас килограммов на сорок и значительно выше. У вас достаточно силы и твердости, этого нельзя не признать, да только я куда тверже и сильнее. Так что ваши желания сейчас значения не имеют.
— Что вы собираетесь со мной делать?
— Поговорить. И еще, пожалуй, поцеловать.
В ответ она выдала нечто вроде рева тропического циклона, обогащенного обертонами воя и рычания дикой кошки. Когда концерт закончился, Гамильтон приказал:
— Поднимите лицо.
Она не подчинилась. Тогда он свободной рукой забрал в горсть ее волосы и отогнул голову назад.
— Не кусаться, — предупредил Феликс, — или я выбью из вас всю эту дурь.
Укусить она его не укусила, но и не ответила на поцелуй.
— Пустая трата времени, — светским тоном резюмировал Гамильтон, — вы, «независимые» дамы, ничего в этом искусстве не смыслите.
— Я что, плохо целуюсь? — мрачно осведомилась она.
— С тем же успехом я мог поцеловать малолетку.
— Я прекрасно умею целоваться — когда хочу.
— Сомневаюсь. И сомневаюсь, что вы вообще когда-нибудь целовались. Мужчины редко делают авансы вооруженным девушкам.
— Неправда!
— Что, за живое задело? Но это правда, и вы сами это знаете. Даю вам шанс доказать, что не прав, а потом мы обсудим, стоит ли вас отпускать.
— Мне больно рукам.
— Ну…
На этот раз поцелуй длился раз в восемь дольше. Наконец Гамильтон отпустил ее, перевел дыхание, но ничего не сказал.
— Так что же?
— Юная леди, — проговорил он медленно, — я недооценил вас. Я недооценил вас дважды.
— Теперь вы меня отпустите?
— Отпустить вас? Ни в коем случае! Это заслуживает повторения.
— Нечестно!
— Леди, — совершенно серьезно проговорил Гамильтон, — честность — понятие совершенно отвлеченное. Кстати, как вас зовут?
— Лонгкот Филлис. Но не уклоняйтесь от темы.
— Так как насчет повторения?
— Ох, ладно…
Гамильтон совсем отпустил свою пленницу, и тем не менее повторение оказалось столь же продолжительным и захватывающим дух. Отстранившись, Филлис запустила пальцы ему в волосы и растрепала их.
— Вы негодяй! Грязный негодяй!
— В ваших устах это звучит как комплимент, Филлис. Выпьем?
— Не откажусь.
Гамильтон предложил гостье выбрать напиток, торжественно извлек и наполнил бокалы, превратив будничные действия в пышную церемонию, в конце которой встал и торжественно предложил:
— Выпьем за мир?
— Сейчас? Сдается мне, время еще не пришло. Я хочу поймать вас вооруженным.
— Лучше не надо. Вы доблестно сражались и были побиты с честью. Правда, я шлепнул вас — но и вы меня укусили. Так что мы квиты.
— А как насчет поцелуев?
Гамильтон улыбнулся.
— Это тоже был равный достойный обмен. Не будьте столь обидчивы. Я не хочу, чтобы вы за мной охотились. Давайте! Мир — и пусть прошлое останется в прошлом!
Он поднял бокал, перехватил ее взгляд — и Филлис невольно улыбнулась.
— Ладно, да будет мир.
— Повторим?
— Нет, спасибо. Мне пора идти.
— Что за спешка?
— Мне и в самом деле пора. Могу я теперь получить свой бластер?
Гамильтон вытащил излучатель из ящика, полюбовался и смахнул с оружия пылинку.
— Он мой — и вы это знаете. Я его выиграл.
— Но вы же не оставите его себе!
— Именно это я имел в виду, утверждая, что вы, вооруженные дамы, лишь претендуете на мужские роли. Мужчина никогда не попросил бы оружия обратно. Он скорее надел бы повязку.
— Вы оставите бластер себе?
— Нет. Но хотел бы, чтоб вы его больше не носили.
— Почему?
— Потому что хочу пригласить вас пообедать сегодня со мной. И я буду чувствовать себя дураком, сопровождая вооруженную женщину.
Филлис внимательно посмотрела на него.
— Странный вы человек, Гамильтон Феликс. Побить девушку — и потом пригласить ее пообедать…
— Так вы согласны?
— Да, — она отстегнула пояс с кобурой и бросила его Гамильтону. — Потом отошлете его мне. Адрес — на рукоятке.
— В двадцать ноль-ноль?
— Или на несколько минут позже.
— Знаете ли, Филлис, — проговорил он, распахивая перед девушкой дверь, — у меня предчувствие, что у нас с вами впереди великое множество развлечений!
Девушка одарила его долгим взглядом.
— Поживем — увидим.
Глава 5
Закрыв дверь, Гамильтон вернулся в комнату. Предстояло немало дел — и срочных. Он подошел к телефону и вызвал Монро-Альфу.
— Клифф? Я вижу, вы уже на службе? Будьте у себя, — и он повесил трубку, не снизойдя до каких-либо объяснений.
Когда вскоре Феликс появился в кабинете Монро-Альфы, тот встретил его с обычной церемонностью.
— Доброе утро, Феликс. Мне кажется — или вы действительно чем-то обеспокоены? Что-нибудь не в порядке?
— Не совсем. Я хочу попросить вас об одолжении. Но скажите — с вами-то что случилось?
— Со мной? Что вы имеете в виду?
— Вчера вы напоминали труп недельной свежести, а сегодня прямо-таки искритесь и светитесь. И сплошные птичьи трели на устах… Что за метаморфоза?
— Не думал, что это так бросается в глаза. Но я действительно в приподнятом настроении.
— Почему? Ваша денежная машина объявила о новых дивидендах?
— Разве вы не смотрели утренние новости?
— Признаться, нет. А что случилось?
— Они вскрыли Адирондакский стасис.
— Ну и?..
— Там оказался человек. Живой человек.
Брови Гамильтона поползли вверх.
— Это, конечно, интересно — если только правда. Но не хотите ли вы сказать, будто появление этого ожившего питекантропа является подлинной причиной вашей детской радости?
— Неужели вы не понимаете, Феликс? Неужели не ощущаете значения свершившегося? Ведь он явился к нам из золотого века, он — сын тех простых и прекрасных дней, когда род людской еще не успел испортить себе жизнь кучей бессмысленных усложнений. Только подумайте, о чем он может нам рассказать!
— Может быть… Из какого он года?
— М-м-м… Из тысяча девятьсот двадцать шестого — по старому стилю.
— Тысяча девятьсот двадцать шестой… Погодите-ка… Конечно, я не историк, но что-то не припоминаю, чтобы то время было такой уж сияющей утопией. По-моему, довольно примитивный век.
— Об этом я и говорю — он был прост и прекрасен. Я тоже не историк, но встретил вчера человека, который немало порассказал мне об этом периоде. Он специально изучал ту эпоху, — и Монро-Альфа пустился в восторженное изложение концепции Фрисби Джеральда о жизни в начале XX века.
Гамильтон выждал, пока Клиффорд не смолкнет на мгновение, чтобы перевести дыхание, и тогда вклинился в монолог:
— Не знаю, не знаю, но сдается мне, что у вас концы с концами не вяжутся.
— Почему?
— Видите ли, я вовсе не считаю, будто нашему времени незачем желать ничего лучшего, но уж в прошлом лучшего точно не сыскать. Нет, Клифф, клич: «Вернемся к добрым старым временам!» — это чушь. При минимальных усилиях мы научились получать гораздо больше, чем это было возможно когда-либо — на всем протяжении истории.
— Ну, конечно, — едко заметил Монро-Альфа, — если вам не уснуть, пока кроватка не укачает да не споет колыбельную…
— Бросьте. При необходимости я мог бы спать хоть на камнях, но сворачивать с шоссе, просто чтобы потрястись на ухабах — увольте.
Монро-Альфа промолчал. Гамильтон почувствовал, что приятель уязвлен его словами, и добавил:
— Разумеется, это всего лишь мое субъективное мнение. Может быть, вы и правы. Забудем об этом.
— О каком одолжении вы говорили?
— Ах да. Вы знаете Мордана, Клифф?
— Окружного Арбитра?
— Его самого. Мне нужно, чтобы вы позвонили ему и договорились о встрече со мной — то есть с вами, я имею в виду.
— Зачем он мне?
— Вам он и не нужен. На встречу явлюсь я.
— К чему такие сложности?
— Не задавайте вопросов, Клифф. Просто сделайте это для меня.
— Вы играете со мной втемную… — Монро-Альфа откровенно колебался. — Это… чистое дело?
— Клифф!
— Простите, Феликс, — Монро-Альфа покраснел. — Я знаю, что, если о чем-то просите вы, в этом не может быть ничего неблаговидного. Но как я добьюсь его согласия?
— Проявите настойчивость — и он придет.
— Куда, кстати?
— Ко мне… нет, так не пойдет. Давайте — к вам домой.
— Хорошо. Когда?
— В полдень.
Мордан явился на встречу, хотя и выглядел весьма озадаченным. Однако при виде Гамильтона лицо его вытянулось еще больше.
— Феликс? Что вас сюда привело?
— Желание повидаться с вами, Клод.
— А где же наш хозяин?
— Его не будет, Клод. Все это устроил я. Мне нужно было поговорить с вами, но сделать этого открыто я не мог.
— В самом деле? Почему же?
— Потому что у вас в офисе завелся шпион.
Мордан хранил выжидательное молчание.
— Но прежде чем говорить об этом, — продолжал Гамильтон после короткой паузы, — я хотел бы задать вопрос: это вы напустили на меня Лонгкот Филлис?
Теперь Мордан откровенно встревожился.
— Разумеется, нет. Вы с ней встречались?
— А как же! Вы подобрали для меня очаровательную ведьмочку.
— Не судите опрометчиво, Феликс. Может быть, она и экстравагантна, но во всем остальном в полном порядке. Ее карта восхитительна.
— О'кей, о'кей. Признаться, от этой встречи я получил удовольствие. А сейчас просто хотел удостовериться, что вы не пытались со мной хитрить.
— Ни в коем случае, Феликс.
— Прекрасно. Но я пригласил вас сюда не для того, чтобы задать этот вопрос. Я утверждаю, что в вашем офисе есть шпион, поскольку наш с вами приватный разговор стал известен и там, где знать об этом совсем не обязательно. — И тут Гамильтон коротко рассказал о своем знакомстве с Мак-Фи Норбертом и последующем визите в Дом Волчицы. — Они именуют себя «Клубом выживших». На первый взгляд — просто объединение любителей выпивки в составе ложи. Но на деле он служит «крышей» для шайки революционеров.
— Продолжайте.
— Они пришли к выводу, что я им подхожу — и я решил подыграть, поначалу больше из любопытства. А затем обнаружил вдруг, что зашел слишком далеко и обратной дороги нет, — Гамильтон сделал паузу.
— Да?
— Я примкнул к ним. Мне показалось, что это будет полезнее для здоровья. Не уверен, но подозреваю, что прожил бы не слишком долго, если бы не присягнул на верность идее. Они играют всерьез, Клод. — Феликс вновь сделал паузу, потом продолжил: — Помните ту заварушку, которая нас познакомила?
— В ресторане? Разумеется.
— Доказательств у меня нет, но объяснить ее можно, только допустив, что охотились не за мной, а за вами. Вы — один из тех, кого им нужно убрать, чтобы осуществить свои планы.
— И что же это за планы?
— Детали мне не известны… пока. Но суть в том, что они против существующей генетической политики. И против демократических свобод. Они хотят создать то, что именуют «научным» государством, руководить которым должны «прирожденные» лидеры. Сами они считают этими «прирожденными лидерами» себя. И питают глубокое отвращение к синтетистам вашего типа, поддерживающим современное «отсталое» государство. Придя к власти, они намерены удариться в широкие биологические эксперименты. Общество, по их словам, должно стать единым организмом, отдельные части которого будут специализироваться на выполнении различных специальных функций. Настоящие люди, супермены — то есть они сами, — будут находиться наверху, а все остальное население — конструироваться их генетиками по мере необходимости.
— Все это выглядит на удивление знакомым, — невесело усмехнулся Мордан.
— Понимаю, что вы имеете в виду. Империя Великих Ханов. Но на это у них готов ответ: Ханы были дураки и не знали, что и как делать. А эти мальчики знают. Их идеи на сто процентов отечественного производства, и любые аллюзии, связывающие их намерения и политику Ханов — всего лишь результат вашего недомыслия.
— Так…
Наступило долгое молчание. Наконец Гамильтон потерял терпение.
— Ну?
— Зачем вы мне все это рассказали, Феликс?
— Как зачем? Чтобы вы могли что-то предпринять.
— Но почему вы хотите, чтобы мы приняли какие-то меры? Подумайте… пожалуйста. В тот раз вы заявили мне, что жизнь — такая, как она есть — ценности в ваших глазах не представляет. Пойдя с этими людьми, вы сможете изменить ее так, как вам заблагорассудится. Можете полностью пересотворить по собственному разумению.
— Хм! Мне придется столкнуться с оппозицией — у них есть на этот счет свои планы.
— Вы можете их изменить. Я знаю вас, Феликс. Можно заранее утверждать, что стоит вам только захотеть — и вы займете лидирующее положение в любой группе. Пусть не в первые же десять минут, но — по прошествии времени. Вы и сами наверняка это понимаете. Так почему же вы не ухватились за представившуюся возможность?
— С чего вы взяли, что я на такое способен?
— Ну, Феликс!..
— Ладно, ладно. Предположим, я и впрямь смог бы. Но я этого не сделал. И не сделаю. Назовите это патриотизмом, если хотите. Или как угодно иначе.
— В сущности, все дело в том, что в глубине души вы одобряете современную культуру. Разве не так?
— Может быть. До некоторой степени. Я никогда не утверждал, что осуждаю способ управления нашим обществом. Я только сказал, что не вижу смысла вообще ни в каком образе жизни — в конечных и абсолютных терминах. — Гамильтон ощутил некоторое замешательство. На эту встречу он явился, чувствуя себя этаким романтическим героем и ожидая, что за разоблачение шайки злодеев его благодарно похлопают по плечу. Мордана же его новости ни в коей мере не волновали — он настаивал на обсуждении чисто философских материй. Феликса это сбивало с толку. — В любом случае я не хочу видеть этих самодовольных молодых подонков у кормила власти. Я не желаю видеть, как они примутся строить Утопию.
— Пусть так. Зато вы знаете в Совете все ходы и выходы, а я нет. К тому же я полагаю, вы сможете по достоинству оценить красоту проекта, хотя он, к сожалению, довольно дорог и совершенно бесполезен.
— Это как раз не помеха.
— Да? А я думал, что всякий проект должен быть полезен…
— Отнюдь нет. Он должен быть осмысленным и в конечном счете служить благу всего населения. Но в экономическом плане ему совершенно не обязательно быть целесообразным.
— Хм-м… Боюсь, мой проект трудно будет счесть «идущим на благо»…
— И это не обязательно послужит препятствием. «Благо» — понятие растяжимое. Но в чем суть проекта?
Прежде чем ответить, Торгсен какое-то мгновение колебался.
— Вы видели баллистический планетарий в Буэнос-Айресе?
— Нет, хотя, конечно, знаю о нем.
— Он великолепен! Подумайте только — машина, способная вычислить положение любого тела в Солнечной системе на любой момент прошлого, настоящего или будущего — и выдать результат с точностью до седьмого знака.
— Действительно, прекрасно, — согласился МонроАльфа, — хотя, в сущности, это элементарная задача.
Так оно и было — для него. Для человека, постоянно имеющего дело со сводящими с ума блуждающими переменными социо-экономических проблем, где непредсказуемая прихоть моды способна сокрушить любой, даже самым тщательным образом составленный прогноз, эта задача, в которую вовлечены центральная звезда, девять планет, две дюжины их спутников да несколько сот главных астероидов, движущихся в соответствии с едиными, неизменными законами, не могла не являться элементарной. Возможно, с чисто технической точки зрения организовать все это было и не просто, но особых затрат интеллекта не требовало.
— Элементарно! — Торгсен казался чуть ли не обиженным. — Ну хорошо, пусть будет по-вашему. Но что вы скажете о машине, способной делать то же самое для всей физической Вселенной?
— Что? Я назвал бы эту идею фантастической.
— Сегодня так оно и есть. Но предположим, мы решим ограничиться нашей Галактикой?
— Все еще фантастично. Переменных здесь будет порядка десяти в тридцатой, не так ли?
— Верно, однако почему бы и нет? Было бы только достаточно времени — и денег, разумеется. Я предлагаю следующее, — голос Торгсена зазвучал очень серьезно. — Можно начать с нескольких тысяч масс, для которых нам известны точные значения векторов скоростей. На первом этапе мы ограничимся прямолинейным движением. Располагая станциями на Нептуне, Плутоне и Титане, мы сможем немедленно заняться проверкой. Впоследствии, когда работа машины будет выверена, мы сможем добавить к этому своего рода эмпирическую обработку краевого эффекта — я имею в виду пределы нашего поля, форма которого будет приближаться к сплюснутому эллипсоиду.
— Двойная сплюснутость, не так ли — включая параллакс, обусловленный нашим собственным звездным дрейфом?
— Да-да, это очень важно.
— И, полагаю, вы учтете солнечный регресс?
— А?
— По-моему, это самоочевидно. Ведь вы будете описывать звезды? А скорость преобразования водорода в гелий в каждом теле, безусловно, является ключевой характеристикой.
— Ну, дорогой, вы меня здорово обогнали. Я думал лишь об основных баллистических характеристиках.
— Зачем же ограничиваться этим? Почему бы, строя структурные аналоги, не приблизить их к действительности, насколько возможно?
— Конечно, конечно. Вы правы. Просто я не был столь самоуверен. Я соглашался на меньшее. Но скажите, как по-вашему, пойдет на это Совет?
— Почему бы и нет? Это осмысленно, будет стоить очень дорого, осуществление растянется на многие годы — и к тому же вряд ли принесет когда-нибудь экономические выгоды. Я бы сказал, это идеально скроено для получения субсидий.
— Рад это слышать.
Они договорились о встрече на следующий день.
Как только позволили правила приличия, Монро-Альфа извинился перед Торгсеном и вернулся туда, где видел девушку в последний раз. Но, увы, ее там уже не было. Клиффорд больше часа потратил на поиски и пришел к выводу, что девушка либо покинула прием, либо очень искусно скрывается от него. Ее не было в плавательном бассейне — если она не обладает способностью оставаться под водой больше десяти минут. Ее не было ни в одной из доступных комнат — Монро-Альфа совершенно бессознательно рисковал жизнью, с недопустимой тщательностью обыскивая все углы.
По пути домой он совсем уже было собрался рассказать о случившемся Хэйзел, однако не смог подобрать слов. В самом деле, о чем было рассказывать? Ну, встретил привлекательную девушку и по обычной своей неуклюжести умудрился подставить ей подножку. Что с того? Он даже не узнал, как ее зовут. Да и вообще, ему не казалось, что сейчас самое подходящее время говорить с Хэйзел о других женщинах. Добрая, славная Хэйзел… Она обратила внимание на задумчивость Монро-Альфы, явно не похожую на обычную мрачность.
— Доволен, Клиффорд?
— Кажется, да. Точно — да.
— Встретил интересных девушек?
— Что? А, да. Нескольких.
— Вот и хорошо.
— Послушай, Хэйзел, ты ведь не собираешься всерьез заниматься всей этой дуростью с разводом?
— Собираюсь.
Естественно было бы предположить, что этой ночью Монро-Альфа лежал без сна, предаваясь романтическим мечтаниям о прекрасной незнакомке. Ничуть не бывало! Он и впрямь подумал о ней — но лишь на короткое время, необходимое для того, чтобы вернуть себе душевное равновесие. Для этого он мысленно сотворил ситуацию, в которой отпускал по поводу собственной неуклюжести убийственно-остроумные реплики, а девушка их с готовностью воспринимала. И даже окружавшим ее поклонникам не было нужды угрожать — они сами аплодировали его остроумию.
Не слишком занимала мысли Монро-Альфы и Хэйзел. Если она считала нужным разорвать брачный контракт — ее дело. К тому же этот шаг вряд ли мог иметь серьезные последствия — Клиффорду и в голову не приходило, что их отношения могут почему-либо серьезно измениться. Однако он на время откажется от обязательных — дважды в неделю — визитов и совместных обедов. И, надо полагать, женщина оценит несколько сюрпризов…
Впрочем, все эти размышления лишь освобождали пространство для тех серьезных мыслей, после которых человек может спокойно заснуть. Предложение Торгсена: это действительно интересная проблема. Очень изящная…
Ночь Гамильтона Феликса была куда насыщеннее событиями. Настолько насыщенной, что на следующее утро, за завтраком, ему было над чем призадуматься. Надо было осмыслить ситуацию и принять решение. Он даже не смотрел новости, и, когда аннунциатор известил, что за дверью ожидает посетитель, Гамильтон рассеянно ткнул клавишу «Входите, пожалуйста», даже не подумав, хочет ли кого-нибудь видеть. Какая-то женщина — заметил он на экране, однако дальше его мысли не пошли.
Она вошла и уселась на ручку кресла, болтая одной ногой.
— Ну, — заявила она, — с добрым утром, Гамильтон Феликс!
Он озадаченно взглянул на посетительницу.
— Разве мы знакомы?
— Нет, — спокойно отозвалась она, — но будем. Полагаю, мне пришла пора посмотреть на вас.
— Понял! — Он пронзил воздух указательным пальцем. — Вы та самая женщина, которую подобрал для меня Мордан!
— Совершенно верно.
— Будь проклята ваша наглость! Какого черта вам нужно? И как вы смеете врываться в мой дом?
— Ну-ну-ну! А то мамочка отшлепает! На что это похоже — разговаривать так с матерью ваших будущих детей?
— Матерью… Что за вздор! Если мне чего-то и не хватало, чтобы окончательно понять, до какой степени я не хочу иметь ничего общего со всеми этими дурацкими планами — так это знакомства с вами. И если у меня и появятся когда-нибудь дети, то уж точно не от вас.
При этих его словах женщина встала, положив руки на бедра. На ней были шорты и мальчишеская куртка, а на боку, с полным пренебрежением к традициям своего пола, она носила на ремне небольшой, но достаточно смертоносный излучатель.
— Что же у меня не в порядке? — медленно цедя слова, поинтересовалась она.
— Ха! Что не в порядке? Да что у вас в порядке? Я прекрасно знаю ваш тип. Вы одна из этих «независимых» женщин, которые претендуют на все мужские привилегии, отказываясь в то же время от какой бы то ни было ответственности. Я так и вижу, как вы с важным видом разгуливаете по городу с этой проклятой трещоткой на боку, требуя всех прав вооруженного гражданина. Вы вызываете на дуэли в спокойной уверенности, что ни один мужчина вызова не примет. Бр-р-р! Меня тошнит от вас!
Женщина не шелохнулась, только лицо ее закаменело.
— Вы проницательный, знаток человеческой натуры, да? Теперь послушайте меня. Я годами не притрагивалась к оружию, кроме как на тренировке. Я не расхаживаю по городу с требованием привилегий и столь же щепетильно вежлива, как любой мужчина.
— Тогда зачем же вы носите оружие?
— А что плохого, если женщина претендует на достоинство вооруженного гражданина? Я не хочу, чтобы меня баловали и опекали, как ребенка. Я отказываюсь от неприкосновенности и пользуюсь своим правом носить оружие. Что, повторяю, в том плохого?
— Ничего — будь это и впрямь так. Но дело обстоит совсем иначе. Вы противоречите себе — хотя бы той манерой, с которой ворвались в мой дом. Мужчине такое не сошло бы.
— Ах так?! Осмелюсь напомнить вам, мужлан, что вы сами впустили меня, включив сигнал «Входите, пожалуйста». Могли бы этого и не делать! А едва я вошла, вы принялись рычать на меня, не дав даже вставить «да», «нет» или «может быть».
— Но…
— Но ладно! Вы утверждаете, что оскорблены. Я сказала, что годами не бралась за оружие, но это не значит, будто я не готова. Вот вам шанс рассчитаться за оскорбление, хвастун паршивый — оружие в руки!
— Не болтайте глупостей.
— Оружие в руки! Или я отберу его у вас и вывешу на площади.
Вместо ответа Гамильтон двинулся на нее. Гостья схватилась за рукоятку излучателя и наполовину извлекла его из кобуры.
— Назад! Назад или я сожгу вас!
— Боже! — В голосе Гамильтона зазвучало неподдельное восхищение; он замер. — Верю. Честное слово, верю, что вы на это способны.
— Разумеется.
— И это, — признал он, — меняет дело, не так ли?
Гамильтон отступил на шаг, как бы занимая подходящую позицию для переговоров. Полууспокоившись, женщина сняла руку с излучателя.
В тот же момент Феликс прыгнул — низко, стелясь над полом — и обхватил колени гостьи, рванув на себя. В короткой, но бурной схватке оба покатились по паркету. Наконец Гамильтону удалось ухватить гостью за запястье правой руки и стиснуть его с той же силой, с какой противница вцепилась в оружие. Резкое движение — и костяшки ее пальцев сухо ударились об пол. Схватив излучатель за ствол, Гамильтон вырвал его и отбросил в сторону. Потом поднялся на колени и, волоча гостью за собой, стал медленно передвигаться, игнорируя сыпавшиеся на него удары. Добравшись до ящика стола, он бросил туда оружие и только тогда обратил все свое внимание на гостью.
Не реагируя на ее бурное сопротивление, Гамильтон поднял женщину с пола, подхватил на руки и донес до большого, глубокого кресла, в которое и опустился, усадив гостью себе на колено. Зажав ее ноги между своих, Гамильтон завел ей руки за спину — стиснув в конце концов обе ее кисти одной рукой. Пока он занимался этими манипуляциями, женщина успела его укусить.
Окончательно лишив гостью возможности двигаться, Феликс откинулся назад, держа женщину подальше от себя, и заглянул ей в лицо.
— Вот теперь мы можем побеседовать, — бодро сказал он и, примерившись, влепил ей пощечину — не слишком сильную, но достаточно чувствительную. — Это за укус. Никогда больше не делайте этого.
— Отпустите меня!
— Будьте благоразумны. Приглядитесь повнимательней и увидите, что я тяжелей вас килограммов на сорок и значительно выше. У вас достаточно силы и твердости, этого нельзя не признать, да только я куда тверже и сильнее. Так что ваши желания сейчас значения не имеют.
— Что вы собираетесь со мной делать?
— Поговорить. И еще, пожалуй, поцеловать.
В ответ она выдала нечто вроде рева тропического циклона, обогащенного обертонами воя и рычания дикой кошки. Когда концерт закончился, Гамильтон приказал:
— Поднимите лицо.
Она не подчинилась. Тогда он свободной рукой забрал в горсть ее волосы и отогнул голову назад.
— Не кусаться, — предупредил Феликс, — или я выбью из вас всю эту дурь.
Укусить она его не укусила, но и не ответила на поцелуй.
— Пустая трата времени, — светским тоном резюмировал Гамильтон, — вы, «независимые» дамы, ничего в этом искусстве не смыслите.
— Я что, плохо целуюсь? — мрачно осведомилась она.
— С тем же успехом я мог поцеловать малолетку.
— Я прекрасно умею целоваться — когда хочу.
— Сомневаюсь. И сомневаюсь, что вы вообще когда-нибудь целовались. Мужчины редко делают авансы вооруженным девушкам.
— Неправда!
— Что, за живое задело? Но это правда, и вы сами это знаете. Даю вам шанс доказать, что не прав, а потом мы обсудим, стоит ли вас отпускать.
— Мне больно рукам.
— Ну…
На этот раз поцелуй длился раз в восемь дольше. Наконец Гамильтон отпустил ее, перевел дыхание, но ничего не сказал.
— Так что же?
— Юная леди, — проговорил он медленно, — я недооценил вас. Я недооценил вас дважды.
— Теперь вы меня отпустите?
— Отпустить вас? Ни в коем случае! Это заслуживает повторения.
— Нечестно!
— Леди, — совершенно серьезно проговорил Гамильтон, — честность — понятие совершенно отвлеченное. Кстати, как вас зовут?
— Лонгкот Филлис. Но не уклоняйтесь от темы.
— Так как насчет повторения?
— Ох, ладно…
Гамильтон совсем отпустил свою пленницу, и тем не менее повторение оказалось столь же продолжительным и захватывающим дух. Отстранившись, Филлис запустила пальцы ему в волосы и растрепала их.
— Вы негодяй! Грязный негодяй!
— В ваших устах это звучит как комплимент, Филлис. Выпьем?
— Не откажусь.
Гамильтон предложил гостье выбрать напиток, торжественно извлек и наполнил бокалы, превратив будничные действия в пышную церемонию, в конце которой встал и торжественно предложил:
— Выпьем за мир?
— Сейчас? Сдается мне, время еще не пришло. Я хочу поймать вас вооруженным.
— Лучше не надо. Вы доблестно сражались и были побиты с честью. Правда, я шлепнул вас — но и вы меня укусили. Так что мы квиты.
— А как насчет поцелуев?
Гамильтон улыбнулся.
— Это тоже был равный достойный обмен. Не будьте столь обидчивы. Я не хочу, чтобы вы за мной охотились. Давайте! Мир — и пусть прошлое останется в прошлом!
Он поднял бокал, перехватил ее взгляд — и Филлис невольно улыбнулась.
— Ладно, да будет мир.
— Повторим?
— Нет, спасибо. Мне пора идти.
— Что за спешка?
— Мне и в самом деле пора. Могу я теперь получить свой бластер?
Гамильтон вытащил излучатель из ящика, полюбовался и смахнул с оружия пылинку.
— Он мой — и вы это знаете. Я его выиграл.
— Но вы же не оставите его себе!
— Именно это я имел в виду, утверждая, что вы, вооруженные дамы, лишь претендуете на мужские роли. Мужчина никогда не попросил бы оружия обратно. Он скорее надел бы повязку.
— Вы оставите бластер себе?
— Нет. Но хотел бы, чтоб вы его больше не носили.
— Почему?
— Потому что хочу пригласить вас пообедать сегодня со мной. И я буду чувствовать себя дураком, сопровождая вооруженную женщину.
Филлис внимательно посмотрела на него.
— Странный вы человек, Гамильтон Феликс. Побить девушку — и потом пригласить ее пообедать…
— Так вы согласны?
— Да, — она отстегнула пояс с кобурой и бросила его Гамильтону. — Потом отошлете его мне. Адрес — на рукоятке.
— В двадцать ноль-ноль?
— Или на несколько минут позже.
— Знаете ли, Филлис, — проговорил он, распахивая перед девушкой дверь, — у меня предчувствие, что у нас с вами впереди великое множество развлечений!
Девушка одарила его долгим взглядом.
— Поживем — увидим.
Глава 5
«Просто я более или менее честен…»
Закрыв дверь, Гамильтон вернулся в комнату. Предстояло немало дел — и срочных. Он подошел к телефону и вызвал Монро-Альфу.
— Клифф? Я вижу, вы уже на службе? Будьте у себя, — и он повесил трубку, не снизойдя до каких-либо объяснений.
Когда вскоре Феликс появился в кабинете Монро-Альфы, тот встретил его с обычной церемонностью.
— Доброе утро, Феликс. Мне кажется — или вы действительно чем-то обеспокоены? Что-нибудь не в порядке?
— Не совсем. Я хочу попросить вас об одолжении. Но скажите — с вами-то что случилось?
— Со мной? Что вы имеете в виду?
— Вчера вы напоминали труп недельной свежести, а сегодня прямо-таки искритесь и светитесь. И сплошные птичьи трели на устах… Что за метаморфоза?
— Не думал, что это так бросается в глаза. Но я действительно в приподнятом настроении.
— Почему? Ваша денежная машина объявила о новых дивидендах?
— Разве вы не смотрели утренние новости?
— Признаться, нет. А что случилось?
— Они вскрыли Адирондакский стасис.
— Ну и?..
— Там оказался человек. Живой человек.
Брови Гамильтона поползли вверх.
— Это, конечно, интересно — если только правда. Но не хотите ли вы сказать, будто появление этого ожившего питекантропа является подлинной причиной вашей детской радости?
— Неужели вы не понимаете, Феликс? Неужели не ощущаете значения свершившегося? Ведь он явился к нам из золотого века, он — сын тех простых и прекрасных дней, когда род людской еще не успел испортить себе жизнь кучей бессмысленных усложнений. Только подумайте, о чем он может нам рассказать!
— Может быть… Из какого он года?
— М-м-м… Из тысяча девятьсот двадцать шестого — по старому стилю.
— Тысяча девятьсот двадцать шестой… Погодите-ка… Конечно, я не историк, но что-то не припоминаю, чтобы то время было такой уж сияющей утопией. По-моему, довольно примитивный век.
— Об этом я и говорю — он был прост и прекрасен. Я тоже не историк, но встретил вчера человека, который немало порассказал мне об этом периоде. Он специально изучал ту эпоху, — и Монро-Альфа пустился в восторженное изложение концепции Фрисби Джеральда о жизни в начале XX века.
Гамильтон выждал, пока Клиффорд не смолкнет на мгновение, чтобы перевести дыхание, и тогда вклинился в монолог:
— Не знаю, не знаю, но сдается мне, что у вас концы с концами не вяжутся.
— Почему?
— Видите ли, я вовсе не считаю, будто нашему времени незачем желать ничего лучшего, но уж в прошлом лучшего точно не сыскать. Нет, Клифф, клич: «Вернемся к добрым старым временам!» — это чушь. При минимальных усилиях мы научились получать гораздо больше, чем это было возможно когда-либо — на всем протяжении истории.
— Ну, конечно, — едко заметил Монро-Альфа, — если вам не уснуть, пока кроватка не укачает да не споет колыбельную…
— Бросьте. При необходимости я мог бы спать хоть на камнях, но сворачивать с шоссе, просто чтобы потрястись на ухабах — увольте.
Монро-Альфа промолчал. Гамильтон почувствовал, что приятель уязвлен его словами, и добавил:
— Разумеется, это всего лишь мое субъективное мнение. Может быть, вы и правы. Забудем об этом.
— О каком одолжении вы говорили?
— Ах да. Вы знаете Мордана, Клифф?
— Окружного Арбитра?
— Его самого. Мне нужно, чтобы вы позвонили ему и договорились о встрече со мной — то есть с вами, я имею в виду.
— Зачем он мне?
— Вам он и не нужен. На встречу явлюсь я.
— К чему такие сложности?
— Не задавайте вопросов, Клифф. Просто сделайте это для меня.
— Вы играете со мной втемную… — Монро-Альфа откровенно колебался. — Это… чистое дело?
— Клифф!
— Простите, Феликс, — Монро-Альфа покраснел. — Я знаю, что, если о чем-то просите вы, в этом не может быть ничего неблаговидного. Но как я добьюсь его согласия?
— Проявите настойчивость — и он придет.
— Куда, кстати?
— Ко мне… нет, так не пойдет. Давайте — к вам домой.
— Хорошо. Когда?
— В полдень.
Мордан явился на встречу, хотя и выглядел весьма озадаченным. Однако при виде Гамильтона лицо его вытянулось еще больше.
— Феликс? Что вас сюда привело?
— Желание повидаться с вами, Клод.
— А где же наш хозяин?
— Его не будет, Клод. Все это устроил я. Мне нужно было поговорить с вами, но сделать этого открыто я не мог.
— В самом деле? Почему же?
— Потому что у вас в офисе завелся шпион.
Мордан хранил выжидательное молчание.
— Но прежде чем говорить об этом, — продолжал Гамильтон после короткой паузы, — я хотел бы задать вопрос: это вы напустили на меня Лонгкот Филлис?
Теперь Мордан откровенно встревожился.
— Разумеется, нет. Вы с ней встречались?
— А как же! Вы подобрали для меня очаровательную ведьмочку.
— Не судите опрометчиво, Феликс. Может быть, она и экстравагантна, но во всем остальном в полном порядке. Ее карта восхитительна.
— О'кей, о'кей. Признаться, от этой встречи я получил удовольствие. А сейчас просто хотел удостовериться, что вы не пытались со мной хитрить.
— Ни в коем случае, Феликс.
— Прекрасно. Но я пригласил вас сюда не для того, чтобы задать этот вопрос. Я утверждаю, что в вашем офисе есть шпион, поскольку наш с вами приватный разговор стал известен и там, где знать об этом совсем не обязательно. — И тут Гамильтон коротко рассказал о своем знакомстве с Мак-Фи Норбертом и последующем визите в Дом Волчицы. — Они именуют себя «Клубом выживших». На первый взгляд — просто объединение любителей выпивки в составе ложи. Но на деле он служит «крышей» для шайки революционеров.
— Продолжайте.
— Они пришли к выводу, что я им подхожу — и я решил подыграть, поначалу больше из любопытства. А затем обнаружил вдруг, что зашел слишком далеко и обратной дороги нет, — Гамильтон сделал паузу.
— Да?
— Я примкнул к ним. Мне показалось, что это будет полезнее для здоровья. Не уверен, но подозреваю, что прожил бы не слишком долго, если бы не присягнул на верность идее. Они играют всерьез, Клод. — Феликс вновь сделал паузу, потом продолжил: — Помните ту заварушку, которая нас познакомила?
— В ресторане? Разумеется.
— Доказательств у меня нет, но объяснить ее можно, только допустив, что охотились не за мной, а за вами. Вы — один из тех, кого им нужно убрать, чтобы осуществить свои планы.
— И что же это за планы?
— Детали мне не известны… пока. Но суть в том, что они против существующей генетической политики. И против демократических свобод. Они хотят создать то, что именуют «научным» государством, руководить которым должны «прирожденные» лидеры. Сами они считают этими «прирожденными лидерами» себя. И питают глубокое отвращение к синтетистам вашего типа, поддерживающим современное «отсталое» государство. Придя к власти, они намерены удариться в широкие биологические эксперименты. Общество, по их словам, должно стать единым организмом, отдельные части которого будут специализироваться на выполнении различных специальных функций. Настоящие люди, супермены — то есть они сами, — будут находиться наверху, а все остальное население — конструироваться их генетиками по мере необходимости.
— Все это выглядит на удивление знакомым, — невесело усмехнулся Мордан.
— Понимаю, что вы имеете в виду. Империя Великих Ханов. Но на это у них готов ответ: Ханы были дураки и не знали, что и как делать. А эти мальчики знают. Их идеи на сто процентов отечественного производства, и любые аллюзии, связывающие их намерения и политику Ханов — всего лишь результат вашего недомыслия.
— Так…
Наступило долгое молчание. Наконец Гамильтон потерял терпение.
— Ну?
— Зачем вы мне все это рассказали, Феликс?
— Как зачем? Чтобы вы могли что-то предпринять.
— Но почему вы хотите, чтобы мы приняли какие-то меры? Подумайте… пожалуйста. В тот раз вы заявили мне, что жизнь — такая, как она есть — ценности в ваших глазах не представляет. Пойдя с этими людьми, вы сможете изменить ее так, как вам заблагорассудится. Можете полностью пересотворить по собственному разумению.
— Хм! Мне придется столкнуться с оппозицией — у них есть на этот счет свои планы.
— Вы можете их изменить. Я знаю вас, Феликс. Можно заранее утверждать, что стоит вам только захотеть — и вы займете лидирующее положение в любой группе. Пусть не в первые же десять минут, но — по прошествии времени. Вы и сами наверняка это понимаете. Так почему же вы не ухватились за представившуюся возможность?
— С чего вы взяли, что я на такое способен?
— Ну, Феликс!..
— Ладно, ладно. Предположим, я и впрямь смог бы. Но я этого не сделал. И не сделаю. Назовите это патриотизмом, если хотите. Или как угодно иначе.
— В сущности, все дело в том, что в глубине души вы одобряете современную культуру. Разве не так?
— Может быть. До некоторой степени. Я никогда не утверждал, что осуждаю способ управления нашим обществом. Я только сказал, что не вижу смысла вообще ни в каком образе жизни — в конечных и абсолютных терминах. — Гамильтон ощутил некоторое замешательство. На эту встречу он явился, чувствуя себя этаким романтическим героем и ожидая, что за разоблачение шайки злодеев его благодарно похлопают по плечу. Мордана же его новости ни в коей мере не волновали — он настаивал на обсуждении чисто философских материй. Феликса это сбивало с толку. — В любом случае я не хочу видеть этих самодовольных молодых подонков у кормила власти. Я не желаю видеть, как они примутся строить Утопию.