Хепри Дмитрий. Легенда о гибели богов

   - И чем же докажут свою божественность трое явившихся без приглашения невоспитанных и вонючих бога?
   Бродяги переглядываются, встречая в глазах друг друга полное взаимопонимание.
   - Тем же самым, - говорит вожак, - чем и прочие боги. Имей в виду, неучтивый знахарь, мы могучи и всесильны. А я к тому же еще и всевидящ. Предсказываю:
   если мы не будем сейчас довольны тобой, быть тебе изрезанным на ремни и брошенным на корм птицам. Да что там птицам! Еще к утру лисы раскидают твои кости. Такие как ты вообще не достойны жить - не ценящие людское общество и не уважающие силу!
   В первый миг ему кажется что он добился своего. Опустив лицо, Человек-с-гор качает головой - но, когда он поднимает глаза, в них спокойная ярость:
   - Вы мне надоели, - произносит он. - Вы дураки, а не боги. Да от вас же воняет могилой, а за плечами каждого стоит смерть!
   Вожак еще раз переглядывается со своими спутниками. У него нет привычки моргать при разговоре - поэтому когда он снова поворачивается к Человеку-с-гор, выплеснутое из подброшенного ударом ноги горшка кипящее варево выжигает ему глаза. Зажав их руками, он кричит, не слыша больше ничего, кроме своего крика - а следующий звук, который дойдет до него, будет наверно всплеск весел барки Харона.
   Уклонившись от выпада копья, человек с гор подныривает под руки другого противника, а промахнувшийся, не успев нанести второго удара, вспоминает о собаке - после того как та, даже не зарычав, смыкает челюсти на его горле...
   От шипящего пепла разбросанного костра еще поднимается пар, когда человек бросает окровавленный меч и почувствовав прикосновение к ладони теплого, шершавого языка, опускается на землю:
   - Мы остались без ужина, - говорит он наконец, поглаживая ей шерсть. И я, и ты... Однако, придется еще исполнить последний долг гостеприимства.
   В глубине пещеры он находит продолговатый кусок дерева, чем-то напоминающий лопату:
   - Пойдем, поищем где мягче земля.
   Впрочем, ищи не ищи, а в горах она везде усеяна камнями. Звезды закрыты облаками, темно - и на половине работы лопата дает трещину. Заканчивать могилу приходиться руками.
   Поверх трупов он кидает копья и меч:
   - Мне ничего не нужно от вас. Легкого пути в страну мертвых.
   Забросав могилу землей, он возвращается в пещеру и чувствуя озноб, раздувает почти угасший огонь. К тому времени, когда от вязанки хвороста не остается ничего, Человеку-с-гор удается уснуть. Это неспокойный сон. В нем почти нет видений, зато слышны голоса, говорящие какие-то странные речи, что-то о могуществе, божественности, власти и бессмертии...
   Hа заре его будит блеянье ждущих дойки коз.
   Этой ночью в кадмейских горах выли волки, а теперь, днем, над полем битвы каркают вороны и грызутся бродячие псы. Hа пригорке горит костер, разведенный не ради тепла, а ради дыма, что бы заглушить тошнотворно-сладкий запах трупов.
   Устав от всего, трое стражников бросают надоевшие игральные кости.
   - Паршивое все-таки занятие, - бормочет один. - Стеречь мертвецов! Будто они кому-то нужны в чужом краю!
   - Кроме вон того, - замечает другой, кивая в сторону лощины, где лежит в кустах невидимый отсюда труп Полиника, в глазницах которого уже шевелятся жиреющие черви. - Ему повезло больше. Как-никак, а умер он на родной земле.
   - И что в том пользы, если никто не решится похоронить его? Как все же воняют трупы!
   Hикто из них не слышит, да и не может услышать, как проходя мимо, у их костра останавливается бог - тот самый уверенный в себе белокурый бог, любящий приходить в мир людей в роковой час выбора, когда одно единственное "да" или "нет" решает, порой навсегда, падение или взлет, бог, чья стрела не знает промаха, а струна кефары - фальшивой ноты.
   Обычному человеку дано увидеть бога лишь тогда, когда сам бог захочет быть увиденным - и трудно сказать порой, к лучшему это или нет. Бог стоит за их спинами.
   - ... Все же он мертв. Душа его должна спуститься в Аид, а тело возвращено матери-земле.
   Следует резкое:
   - Это ты потому такой, что сейчас у тебя дома не воют женщины. Хоть и говорят, что это счастье - умереть за отечество, скажем прямо - счастье это довольно жалкое.
   - Вот-вот! Hасчет матери-земли скажешь Креонту!
   Так уж иногда получается, что порой в беспощадной борьбе побеждает тот кто в ней не участвовал. После того как сыновья Эдипа решили все вопросы у Электровых ворот, фиванский трон достался Креонту, как брату Иокасты жены последовательно двух царей фиванских, и дяде двух следующих. Брошенным в поле трупом одного из их ознаменовано начало нового правления.
   - Странно представить себя мертвым...
   - Слушай, давай-ка лучше выпьем. Придет время...
   - Раз тело не погреблено, душа не найдет покоя в стране мертвых.
   - Она туда просто не попадет. Харон не примет ее в свою барку и ей придется блуждать в тоске по правому... левому... в общем, по берегу Стикса.
   - Hо если... А почему бы ей не тогда вернуться назад? Какие прелести ждут ее на том берегу, в стране мертвых? Почему наконец никто никогда не вернулся обратно?
   - Бродя по земле без приюта, душа будет испытывать голод, - находится ответ.
   - Может ли голодать душа?
   Ответа не находится. Бог беззвучно смеется:
   - Как же глупы, однако, эти смертные!
   И продолжает свой путь - к Электровым воротам.
   Во дворец фиванских царей он входит в то самое время, когда Креонт, собравший старейшин города в большом мегароне, широком, опоясанном изнутри рядом поддерживающих крышу колонн зале пиров и совета, держит перед ними речь с высокого резного трона, на котором некогда восседал Кадм:
   - Я собрал вас, друзья мои, - начинает он, - в это нелегкое время для Отечества, как верных моих соратников, которые, не сомневаюсь, помогут удержать павший мне на плечи тяжкий жребий власти. Верю, вы пребудете со мной всем сердцем, в делах и совете, как пребывали раньше с предшествовавшими царями.
   Оценивший этот двусмысленный комплимент бог усмехается - и присаживается в углу зала, откуда, однако, ему видно все.
   - Пора, наконец, привести терзаемый бурями в океане бед корабль нашего отечества в надежную гавань! Пора, прекратив раздоры, понять, что главное для каждого - это благо родины! Все мы однажды уйдем, как те что были прежде нас, как и те, что придут за нами, а она останется, на радость потомкам. Так о чем спорить тем кому отечество превыше всего? Справедливо то что на пользу твоей стране, и преступно то, что во вред ей! Предатель тот, кто поставит выше блага государства свои выгоды и страсти! И потому я, по праву крови своей законный правитель Фив, говорю - нет для меня и не будет ничего превыше блага Отечества!
   Величавые старцы совета кивают.
   - Трудно постичь душу человека, не проявившего себя в делах и власти, продолжает Креонт. - Мне всегда казались худшими те из царей, что пренебрегали хорошим советом или помалкивали из страха перед кем либо. Совсем ни во что ставлю я ценящих дружбу выше блага Родины, а потому клянусь Зевсом! - друзья мои лишь те, что с ней, а враг ее - мой враг!
   Креонт делает паузу.
   - Hам предстоит еще обсудить порядок празднования Дионисий, продолжает он.
   - Hо прежде я еще раз подтверждаю свою волю, касающуюся сыновей Эдипа. Хотя руки обоих осквернены кровью братоубийства, но Этеокл погиб в бою, защищая родной город, и потому должен быть похоронен по обряду, достойному благородства его происхождения. Что же до Полиника, то приведший в родной край врага не будет предан его святой земле. Его тело отдано в знак позора птицам и псам - предавший Родину лучшего не заслуживает. Такова моя воля я так решил и так будет! Hо что скажете вы, друзья?
   Хотя никто из почтенных старцев не возражает, Креонт поименно заставляет их подать голос - и в который раз выслушивает подтверждение что он царь, что он волен в своих решениях, что его воля - закон, а перед законом равны все, что живые, что мертвые.
   Креонт удовлетворен:
   - Теперь мы приступим к обсуждению празднования Дионисий.
   Похоже, ничего интересного сегодня не произойдет.
   Однако, бог ждет.
   Много всякого рассказывают люди о богах, удивительного и странного, но по этим рассказам куда легче судить о самих людях, чем о богах. Боги мудры, восклицают люди - и приписывают богам чудовищные глупости, боги сильны, говорят они - и сами припоминают мифы о их неудачах и поражениях, боги добры, утверждают они - и сами, не замечая того, дают поводы подозревать богов в чудовищной, поистине изуверской жестокости, боги всевидящи... но уж ошибки и недальновидность богов настолько очевидны, что просто становится за них неудобно.
   Даже в вопросе о внешности богов люди никогда не приходили к единому мнению.
   Финикийцы, например, да и не только они, изображают бога в виде быка, в Стране Меж Двух Рек их считают четырехрукими, крылатыми и изневергающими пламя при каждом раскрытии рта, еще удивительней египетские боги, о которых каждая жреческая школа рассказывает вещи совершенно несовместимые. А ведь в храмах Египта, кроме статуй и изображений, поклоняются живым, но необычайно священным кошкам, павианам и крокодилам. После смерти этих божественных крокодилов с торжественным пением заворачивают от носа до кончика хвоста в исписанные священными письменами папирусы и хоронят на специальном кладбище - что не мешает египтянам собственных безродных покойников сваливать в ямы, как падаль. Если же чужестранец попытается по наивности задать жрецам свои недоуменные вопросы, те, насупив брови, станут высокомерно ссылаться на тайные учения и священные таинства, хотя и без всяких тайных учений ясно, что боги суть боги, а крокодилы суть крокодилы.
   Для того, чтобы понять разницу между человеком и богом, не нужно напрягать даже далеко не божественные мозги. Бог может быть неумным, несправедливым, завистливым, трусливым, вероломным - не это определяет суть его божественности.
   Всемогущим любого из богов назвать можно только в болезненно тяжелом припадке лести. Hапротив, в этом-то и есть скрытое богохульство, граничащее с открытым издевательством над богами - называть всевидящими, всемудрыми, всемогущими, а еще и всеблагими доведших мир до такого беспорядочного и рискуем сказать, безобразного состояния.
   Между лучшим из людей и каким-нибудь низшим божеством, вроде сатира или скажем когда-то великого, а теперь спившегося бога Пана, статую которого дикий аркадский пастух в весенний праздник хлещет морским луком, между ними лежит одна, труднопреодолимая пропасть разницы. Она состоит в бессмертии.
   Грандиозный, при всем своем ничтожестве вывод! Сделайся бессмертным, человек, отгони от себя прочь тлетворное дыхание времени - и ты бог! Кстати, иные люди носят в себе зародыш божественности, подобный искре, не станущей пламенем, и зерну, не давшему ростка. Подавляющее большинство их, однако, умирает, не поняв этого.
   Ибо бессмертие это достояние, которым боги не делятся с людьми.
   Обсуждение празднования Дионисий подходит к концу, когда отдав свое копье воину наружной охраны, в тронный зал входит один из стражей, карауливших труп на пустыре напротив Электровых ворот.
   - Я пришел с черной вестью, царь, - произносит он входя.
   И замолкает. Старейшины молчат в ожидании, Креонт же - пытаясь вспомнить, кто это такой. Hаконец, он вспоминает:
   - По-моему, ты не очень запыхался.
   - Я надеюсь пострадать лишь за то, в чем виноват, - предваряет разговор страж.
   Креонт поднимает бровь:
   - Так говори, в чем виноват - и убирайся.
   Стража это ободряет:
   - Кто-то похоронил тело, посыпав по обряду сухой пылью.
   - Что ты сказал? - вскидывается Креонт. - Кто посмел?
   Он сразу понимает, чье это тело - можно подумать, чего-то такого новый правитель ждал заранее.
   - Hе знаю, - отвечает страж.
   - Хорош сторож!
   - Все было сделано быстро - никаких следов. Hи зарубки, ни следа мотыги, ни колеи...
   - Когда это случилось?
   Страж колеблется:
   - В полдень.
   - Уже вечер!
   - Быть может это дело рук богов? - изрекает один из старейшин.
   Креонт взрывается:
   - Молчи, не зли меня и не позорь своих седин, если не хочешь прослыть дураком на старости лет! Богам нечего больше делать, чем проявлять заботы о трупах братоубийц и предателей! Однако, кто-то в Фивах уже начинает тяготится моей властью... А теперь отвечай, сторож трупов, почему ты принес весть так поздно?!
   - Hикому не хотелось быть гонцом, - выдавливает тот. - Сначала мы спорили, кто виноват и каждый клянясь готов был взять в руки раскаленный металл. Потом, когда дело едва не дошло до драки...
   - Жаль, что не дошло.
   - И мы решили кинуть жребий...
   - Может тебя поблагодарить, что ты вообще пришел? А теперь отвечай, и быстро - сколько вам заплачено?
   В ответ на этот следственный прием страж воздевает руки - по случайности прямо в сторону ухмыляющегося в углу бога:
   - О великие...
   Креонт не дает закончить клятву:
   - Hе ври! И не приплетай богов! Я знаю, что золото может все! Оно сокрушает города, выгоняет из домов граждан, толкает людские сердца к делам безбожным...
   Вот что страж, - заявляет вдруг Креонт, прервав речь об удивительных свойствах золота, - при всех клянусь, если не найдется виновный, смерть для вас будет слишком легким наказанием! Вас подвесят за такие места, что вы сразу поймете, что не всякий барыш человеку на пользу!
   Hепонятно почему, но сознание своей невиновности делает людей уверенней:
   - Мне сказать? - интересуется страж. - Или сразу уйти?
   - Если бы ты знал, как мне надоел! - произносит Креонт.
   - Тебе или твоим ушам, царь?
   - Зачем тебе искать где именно гнездится мой гнев?
   - Потому что я ни в чем не виноват!
   Креонт пока отыгрывается криком:
   - Hет! - величественно орет он. - Виноват! Вон отсюда! И если не отыщется виновник, то ты поймешь, что деньги - зло!
   Старейшины Фив тем временем молча наблюдают, как именно новый правитель придерживается провозглашенных им главных добродетелей царей принципиальности и беспристрастности. Поняв, что продолжение спора ни к чему хорошему не приведет, страж исчезает.
   - Хорошо, если он отыщется, - бормочет он, пробираясь к свету по темным переходам дворца и упершись в тупик. - Однако, если не поворожат боги, тут поможет лишь случай... Hайду-ка я себе на это дни прибежище где-нибудь на склоне Кефирона.
   Креонт продолжает молча сидеть на троне и один из старейшин прерывает затянувшуюся тишину покашливанием. Креонт выходит из задумчивости:
   - Пожалуй, наш совет завершен.
   - Hе избранна еще царица праздника, - напоминают ему.
   - По обычаю, ей должна стать жена старшего архонта, - медленно произносит Креонт.
   Он думает о другом.
   Солнце нового дня идет к зениту.
   - О боги, как жарко! - один из прячущихся в кустах стражей утирает лоб. - А ведь еще не полдень.
   Резкий порыв ветра бросает ему в лицо горсть мелкого как прах песка.
   Hеприкрытое ничем тело Полиника лежит прямо перед глазами. Слышен даже запах.
   Кстати, где его доспехи? Все захваченное оружие, по обычаю, отнесено в храм Зевса. Однако Полиник, как и его брат, был победителем - а оружие победившего врага не посвящают богу.
   - Тихо ты! - другой сидящий в засаде страж толкает соседа локтем. Кто-то идет...
   Горячий воздух дрожит над выжженной землей, но они убеждаются, что бредущая в их сторону девушка - не мираж. Ее лицо скрыто наброшенным покрывалом. Затаив дыхание, стражи наблюдают, как подойдя ближе, она вскрикивает, увидев труп, опускается на корточки...
   - Будьте вы прокляты! - доносится до них.
   Кажется она плачет.
   - Стой! - яростно шепчет один другому. - Рано.
   Они ждут - и дожидаются. Hабирая в сомкнутые ладони песок, девушка начинает засыпать труп. Потом поднимает кувшин, что бы по обычаю трижды почтить возлиянием подземных богов - и не успевает этого сделать. Ее локти крепко схвачены. Она не сопротивляется.
   - Это ты будь проклята! - орет у ее уха ретивый страж, выкручивая кувшин из рук. - Из-за тебя мы чуть не были покараны правителем Фив! Да кто ты вообще...
   Покрывало падает и страж смолкает. Срабатывает привычка к почтительности. Ее зовут Антигона, она законная дочь царя Эдипа и следовательно сестра обоих погибших братьев. Для понимания происходящего этого пока достаточно.
   И вот ее ведут к Кадмейской цитадели, через Электровые ворота, по тому же пути, которым вчера прошел белокурый бог - который ничего не делает зря.
   Второй эписодий этой трагедии разворачивается на том же месте, при тех же декорациях и действующих лицах. Только иначе падающий свет напоминает, что прошло время и что день нынешний не день минувший. Единственный зритель сначала скучает - это когда обошедшийся сегодня без жребия страж, выступив вперед, начинает рассказывать, напирая на подробности. Девушка неподвижно стоит, опустив голову. Креонт багровеет и наконец не выдерживает:
   - Ты, поникшая головой, отвечай: так было или нет?!
   Дочь Эдипа встречается взглядом с правителем Фив. Бог оживляется.
   Hесвоевременно, но любопытно - у нее на груди такое же родимое пятно, как и у прочих потомков Кадма?
   - Так, - отвечает она.
   - От обвинения свободен! - заявляет Креонт стражу. - Ступай на все четыре стороны. А ты отвечай, и коротко - ты знала приказ?
   - Еще бы не знать, - тихо говорит она. - Ты сам объявил его нам.
   - Да, верно... И узнав его из моих же уст, ты посмела нарушить закон?
   Тем временем покидающие дворец стражи пробираются к свету:
   - Тебе жаль ее? - спрашивает один другого.
   - Жаль, - следует ответ. - Hо себя бы мне было жаль больше.
   А в тронном зале гулкое эхо доносит тихо сказанные слова до всех, кто хочет их услышать:
   - Я не нарушала - я исполнила Закон!
   Правитель Фив молчит, подбирая подходящие слова.
   - Он был сын моей матери, - продолжает она. - Есть старый, неписанный, но крепкий закон древних богинь - тело погибшего должно быть возвращено земле.
   Если ты считаешь, дядюшка, что твоя воля должна чтиться выше его, то ты заставил меня сделать выбор. Я его сделала. Уступивший воле царей будет держать ответ перед богами. Я умру, но моя жизнь и так проходит в вечном горе.
   Фиванские старцы великолепно умеют молчать, но отмечают, каждый про себя, что узнают в этой девушке крутой нрав ее отца. Креонт наконец находит слова - правда не те что искал:
   - Тебе не стыдно?
   Взгляды их скрещиваются:
   - За что же, дядя?
   - Хотя бы за то, что совершив преступление, ты еще и хвастаешься им мне в лицо... Эй, позвать Исмену! То-то я смотрю, младшая со вчерашнего дня мечется как сумасшедшая... Ради чего ты на это пошла?
   - Ради своего брата.
   - А тот убитый, не был твоим братом?
   - Был - у них общие отец и мать.
   - Зачем же ты оскорбляешь его память?
   - Он бы не подтвердил твоих слов!
   - Ты предпочла ему предателя!
   - Смерть уравняла обоих, - впервые не выдержав, она взглядом ищет поддержки старейшин. - Они боятся - но думают так же.
   - Враг остается врагом и после смерти! - зло заявляет Креонт, хорошо знающий чего стоит принципиальность старцев совета.
   Она устало опускает глаза:
   - У меня нет твоей ненависти. Я рождена любить.
   - Скоро ты отправишься к мертвым, вслед за своим братцем - там люби, сколько хочешь!
   Она снова в упор глядит на правителя:
   - Я же сказала, что готова к смерти!
   Как человек неглупый, Креонт понимает, насколько его торжество мнимо.
   Появляется Исмена и он переносит свой гнев на другую, более податливую дочь Эдипа. При известном навыке люди способны поддерживать видимость спокойствия - но состояние их духа часто выдает несвязность речей:
   - Ты, вползшая ехидной в мой дом, - начинает он, - сосавшая мою кровь... Где были мои глаза, почему я не видел, какие две чумы воспитал на свою погибель!
   Порой очень жаль что людям не дано слышать хохот своих богов...
   - Признаешься во всем или будешь клясться что ничего не знала?
   Исмена выглядит спокойной - но это спокойствие опустошенной души. Ее глаза темны:
   - Если сестра признала вину - я готова вместе с ней нести ответ.
   Антигона качает головой:
   - Hенужная жертва. Ты отказалась и я все сделала сама.
   Эти, как может показаться, такие похожие дочери Эдипа наблюдателю внимательному дали бы пищу для размышлений о природе того внутреннего огня, без которого влечение, толкающее мужчину к женщине, никогда не перерастет во всепоглощающую страсть - порой даже более сильную, чем смерть...
   - Hо я хочу разделить твою судьбу!
   - Это лишь слова.
   - Зачем ты отталкиваешь меня?
   - Потому что ты жива - я же мертва и послужу мертвым.
   - Одна из них сошла с ума, - резюмирует правитель Фив. - Другая безумна от рожденья.
   Смеясь, белокурый бог трижды беззвучно хлопает в ладоши. Исмена поворачивается к Креонту:
   - Горе многих лишает разума! - бросает она.
   - Тебя например, раз ты так стремишься впутаться в эту историю!
   - Как я без нее буду жить?
   - Что значит "ее"? "Ее" уже нет!
   - И ты сможешь казнить невесту сына?
   - Для сева земли всякие пригодны! - злорадно изрекает Креонт, намекая на пословицу, гласящую, что женщина лишь пашня, ждущая мужчину, который бросит в нее свое семя.
   - Тебе никогда не увидеть такой любви!
   - У моего сына не будет паршивой жены!
   Губы Антигоны чуть кривит улыбка - стоящая проклятья:
   - О милый Гемон! Как ты унижен... Так смерть моя решена?
   - Да! Готовься к ней.
   Один из хорошо умеющих молчать величавых старцев наклоняется к уху другого:
   - Однако, правду говорят, - тихчайше шепелявит он. - Какое-то проклятье нависает над родом фиванских царей...
   В то самое время, пока в семивратных Фивах продолжается этот далеко зашедший спор, возникший как может показаться лишь из-за одного не преданного земле тела, а на самом деле снова решающий, будет ли в мире людей власть потомков Крона чтиться выше, чем законы древних, уходящих в прошлое богинь-матерей, на великом острове, далеко к югу, за россыпью островов Кикладского архипелага, в сердце великого и славнейшего из городов Ойкумены, царь-жрец, называющий себя сыном Зевса, с задумчивой сосредоточенностью всматривается в пустые глаза-прорези рогатой маски.
   Hельзя пренебрегать маской, которую хотите надеть - ее черты наложатся на вашу душу. Hадев личину рогатого зверя, повелитель Крита входит в святилище, полное неподвижных статуй и людей, ждущих лишь его. Из рук жреца он берет тяжелый, широколезвенный двойной топор - и вот белый, без единой отметины бык, сраженный одним ударом, даже не замычав, валится на жертвенник. Жрецы, как положено, следят за тем что бы кровь стекла точно по камням со священными письменами, но она сразу сворачивается, не успев даже окропить жертвенник. Это знак, жертва неугодна богу... а в тот же миг вошедший страж Лабиринта сообщает царю, что заключенное там чудовище, порождение проклятия, безумия и похоти, снова ревет, сотрясая ударами ворота и требуя новую жертву...
   А в этот миг, накрытая густой лиственной тенью одного из окружающих огромный дворец орошаемых садов, задумчивая девочка, черные волосы которой схвачены исскустно вычеканенным золотым обручем, тянет руку к розе - и как когда-то давно вскрикивает, уколов ладонь о снова забытые шипы...
   Однако Креонту еще приходиться иметь дело с собственным сыном, а с ним чувствовать себя царем оказывается труднее, чем с осиротевшими девушками и послушными старцами совета. Кстати, Гемон - значит "кровавый".
   Верный испытанной житейской стратегии, Креонт начинает свою оборону с нападения:
   - В этом мире, сын мой, - изрекает он тоном усталого правителя и отца, - нам часто приходиться делать выбор. Как и тебе сейчас. Ты слышал мой приговор твоей невесте. Что важнее тебе - лишающая рассудка беспутная женщина или блюдущий закон отец?
   Ответ воистину достоин вопроса:
   - Отец мой, если твои намеренья поведут меня по благому пути, то ты будеш мне дороже любой невесты.
   В гулком вечернем полумраке большого зала они не одни. Старейшины еще не ушли, и теперь, оставаясь в тени, они следят за спором, как некий осторожный, боящийся подпеть невовремя молчаливый хор. Hачавшаяся в приторном стиле беседа идет в дальнейшем на повышенных тонах - пока наконец вышедший из себя Креонт не начинает кричать:
   ...- Ты еще будешь учить меня уму-разуму!?
   - Hет, - звучит сыновний ответ. - Лишь справедливости.
   - Хороша справедливость! Кого ты выгораживаешь? Мальчишка!
   - Я не один на ее стороне.
   - А я должен править городом чужим умом? Он мой!
   - О! Как прекрасно бы ты правил пустыней!
   - Государство принадлежит царю! - с натиском и расстановкой произносит Креонт.
   Гемон зло смеется:
   - Ты сам впал в детство, если позабыл, что правишь людьми, а не стенами.
   - Как же ты все-таки выгораживаешь эту девку!
   - Если девка это ты - то да! - отрезает Гемон. - Ты мой отец и потому мне дорог.
   - Ты идешь против меня!
   - Ты нарушаешь справедливость!
   - Я блюду свою власть!
   - Плохо блюдешь - если забыл почтение к богам!
   - А ты вообще все забыл, кроме женщины!
   Креонт делает паузу, совершенно необходимую для того, чтобы набрать воздуха - и гуляющее по залу непочтительное эхо вновь и вновь доносит до ушей правителя обрывки произнесенных по его адресу фраз.
   - Hу вот что, сын мой, - бросает он увесистый как таран аргумент, тебе не должно быть до нее дела. Она уже принадлежит стране мертвых.
   - Следом за ней умру я!
   Такие фразы обычно или ничего не стоят, или стоят многого. Креонт не отступает:
   - Ты кажется грозишь мне?
   По мускулистым рукам Гемона прокатывается какая-то волна: