Страница:
В следующее мгновение ее отбросило в другую сторону, когда машина подскочила с ее стороны, и, она, истерически рыдая, вцепилась в Кена. Раскачивание еще больше усилилось, а затем машину начало трясти. Казалось, она качалась и дрожала, одержимая безумным экстазом.
– Что происходит, что это такое! – пронзительно взвизгнула девушка, но Кен не мог ответить на этот вопрос, даже если бы ее слова и дошли до скованного ужасом сознания. Внезапно машина с грохотом рухнула на землю, при этом ее так тряхнуло, что, казалось, она тут же развалится на куски, и потом наступила тишина, нарушаемая лишь душераздирающими рыданиями обезумевшей девушки. Повинуясь инстинкту, Кен оторвал ее от себя и потянулся к дверной ручке. Нажав на нее, он с силой толкнул дверь плечом и вывалился на жесткие ветки голых кустов живой изгороди. Острые сучья вонзились в его тело, но он, не обращая внимания на боль, стал продираться сквозь узкую щель между машиной и изгородью. Ветви вцепились в его одежду, а ему, охваченному ужасом, казалось, что это руки, которые стараются затащить его назад. Он завопил и еще яростнее стал продираться вперед вдоль узкого прохода, пока наконец не выбрался на свободу.
Не оглядываясь, – он не желал ничего видеть, – Кен бросился бежать вдоль темной улочки, не сознавая и не ощущая ничего, кроме объявшего его слепого страха. Лишь в самой глубине его сознания запечатлелись жалобные вопли оставленной им девушки, умолявшей его вернуться назад и не бросать ее одну.
Спотыкаясь и падая в темноте, он бежал прочь от своей крошки "Мини". Прочь от того зла, которое было там, позади.
Глава 3
Глава 4
– Что происходит, что это такое! – пронзительно взвизгнула девушка, но Кен не мог ответить на этот вопрос, даже если бы ее слова и дошли до скованного ужасом сознания. Внезапно машина с грохотом рухнула на землю, при этом ее так тряхнуло, что, казалось, она тут же развалится на куски, и потом наступила тишина, нарушаемая лишь душераздирающими рыданиями обезумевшей девушки. Повинуясь инстинкту, Кен оторвал ее от себя и потянулся к дверной ручке. Нажав на нее, он с силой толкнул дверь плечом и вывалился на жесткие ветки голых кустов живой изгороди. Острые сучья вонзились в его тело, но он, не обращая внимания на боль, стал продираться сквозь узкую щель между машиной и изгородью. Ветви вцепились в его одежду, а ему, охваченному ужасом, казалось, что это руки, которые стараются затащить его назад. Он завопил и еще яростнее стал продираться вперед вдоль узкого прохода, пока наконец не выбрался на свободу.
Не оглядываясь, – он не желал ничего видеть, – Кен бросился бежать вдоль темной улочки, не сознавая и не ощущая ничего, кроме объявшего его слепого страха. Лишь в самой глубине его сознания запечатлелись жалобные вопли оставленной им девушки, умолявшей его вернуться назад и не бросать ее одну.
Спотыкаясь и падая в темноте, он бежал прочь от своей крошки "Мини". Прочь от того зла, которое было там, позади.
Глава 3
Келлер глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым тонкой, непрерывной струйкой. Он сидел в полной темноте, устало откинувшись в единственном стоявшем в комнате кресле и уставившись в потолок невидящим взглядом.
В этот вечер он вернулся в свою лондонскую квартиру раньше обычного. Его мысли все время возвращались к тому, что он услышал от Тьюсона. Скинув пальто и ослабив узел галстука, налил себе порцию чистого "Глендфидиха". Он редко пил помногу – полеты и выпивка плохо сочетались друг с другом – однако, в последнее время он оценил способность алкоголя снимать нервное напряжение. Опустившись в кресло и поставив бутылку на подлокотник, он расстегнул манжеты и закатал рукава рубашки, а затем уже закурил сигарету. И так, в состоянии глубокого раздумья он пребывал уже более двух часов.
Бомба! Возможно ли это? Существующие сегодня правила контроля достаточно жестки; багаж и ручная кладь тщательно просвечиваются, а каждый пассажир перед самой посадкой проходит быстрый, профессионально выполненный досмотр. И тем не менее время от времени это все же случается; бомбы как и прежде обнаруживаются на борту самолета, и как прежде преступники откуда-то извлекают оружие во время полета. Достичь стопроцентной безопасности просто невозможно.
Но почему все же кому-то понадобилось взорвать именно этот самолет? В списке пассажиров, насколько он помнил, не было ни политических деятелей, ни представителей религиозных сект. Там были только британские бизнесмены и туристы разных национальностей. Может быть, это дело рук какого-нибудь сумасшедшего? Если даже и так, должна же быть какая-то причина для свершения столь ужасного злодеяния, пусть незначительная или даже бредовая. Но, насколько ему известно, полиция не обнаружила ничего, что проливало бы свет на возможную причину взрыва.
Здесь он совершенно не согласен с Тьюсоном, который в поддержку версии о преднамеренном взрыве утверждал, что, когда на борту самолета почти триста пятьдесят пассажиров, то всегда найдется кто-то, кто затаил злобу против одного из них. Но как же удалось пронести бомбу в самолет? Боинг, так же как и все прочие самолеты, перед самым взлетом был тщательно проверен. Так каким же образом удалось пассажиру пройти кордон безопасности, особенно тщательный на крупных рейсах вроде этого? Тьюсон навлекал на себя негодование начальства лишь одним предположением о наличии бомбы, и поэтому перед уходом снова попросил Келлера не проболтаться, явно сожалея о том, что неосторожно поделился с ним своими догадками. Но при этом было кое-что еще, мешавшее Келлеру принять версию о возможности взрыва.
Это была внезапная вспышка памяти, как стоп-кадр кинофильма, на мгновение высвеченный в его сознании: лицо командира, рот открыт, будто он кричит что-то в тревоге – а может, в гневе? Пришедшая мысль заставила его резко выпрямиться в кресле. Возможно, лицо Рогана выражало вовсе не страх; возможно, это был гнев, он в гневе кричал – на него! Да, они повздорили, фрагменты этой ссоры стали теперь всплывать в его памяти, они действительно повздорили накануне полета. Когда же это было, в тот день или накануне? Нет, это было за день до полета. Разрозненные обрывки воспоминаний начали вставать на свои места, стали складываться в целостную картину. Да, они яростно сцепились, не подрались, он был уверен в этом, а сцепились на словах. Сейчас перед ним, как наяву, стояло побелевшее лицо командира, зубы стиснуты от рвущейся наружу ярости, кулаки крепко сжаты, руки опущены и вытянуты вдоль тела, словно он с трудом сдерживается, чтобы не вцепиться Келлеру в глотку. И он тоже был разъярен. Он вспомнил, что не смог смолчать, не ответить на выпад Рогана; он нанес удар, опять-таки только словами, но слова его обладали такой же разрушительной силой, как и настоящие удары. А может, даже и большей.
Могло ли это сыграть какую-нибудь роль в гибели Боинга? Могла ли эта ссора продолжаться на борту? Могло ли это явиться причиной какой – либо ошибки, допущенной пилотом? Нет, не могло, он уверен, для этого оба они были слишком опытными и профессиональными пилотами. Но это выражение лица капитана Рогана как раз перед самой катастрофой... Сейчас перед его мысленным взором всплывала уже другая картина.
По времени это относилось к моменту перед самым началом их падения. Он вспомнил общую атмосферу в кабине: мерцающие огнями приборные панели, ночную темень за окном, горсточки огней там, где далеко внизу были города, и побелевшее лицо командира, смотрящего на него снизу вверх, как если бы он, Келлер, в это время вставал со своего кресла. Что же говорил тогда Роган, какие слова, обращенные к нему, слетели с губ командира? Он не сказал, а выкрикнул их. В гневе или в страхе? Как именно? Теперь он видел эту картину совершенно отчетливо. Если в только удалось вспомнить слова.
Картина в его сознании стала тускнеть, и он понял, что нить воспоминаний потеряна. Почувствовав тепло сигареты, он погасил ее, пока она не прижгла ему пальцы. Он сидел, потягивая виски, и смотрел на сервант, на котором лежала перевернутая фотография Кэти. С усилием поднявшись из кресла, подошел к серванту и, поколебавшись, взял фотографию в руки. Она лежала здесь так со дня катастрофы. Первое, что он сделал, когда ему разрешили вернуться домой, подошел тогда прямо к фотографии и, перевернув ее лицом вниз, положил на сервант, не осмеливаясь больше смотреть в лицо Кэти. Сейчас он поднял ее и долго всматривался в ее улыбающееся изображение; слез не было, он давно их уже выплакал, осталась только одна печаль – незнакомая прежде, странная тихая грусть. Он поставил фотографию и вспомнил Кэти. Фотография – это только мнимая копия когда-то живого человека, дающая лишь слабое представление о том, что на самом деле скрывалось за этими смеющимися глазами.
Она переехала к нему всего за три месяца до того рокового дня, хотя их отношения начались годом раньше. Сначала это был легкий флирт – с обеих сторон, но постепенно и неуклонно он перерос в нечто большее; более крепкое и прочное, чем они могли себе представить. Их взаимное расположение началось в тот день, когда ей, впервые выполнявшей в полете обязанности старшей стюардессы, пришлось иметь дело с сердечным приступом у одного из пассажиров. Он тогда пришел ей на помощь, и совместными усилиями им удалось поддерживать жизнь у пожилого пассажира до момента приземления. До этого рейса он несколько раз уже встречал ее, и находил, без сомнения, привлекательной, но в то время у него были другие амурные связи, и он не проявлял намерений познакомиться с ней поближе. Общая сопричастность к ситуации, связанной со спасением жизни человека, свела на нет все другие соображения.
Вскоре между ними возникла искренняя нежная привязанность, которая по мере того, как они все больше узнавали друг друга и убеждались в своих чувствах, медленно переросла в большую любовь. Они тщательно скрывали свои отношения, зная, что администрация, в частности на их авиалинии, хотя и закрывает глаза на легкий флирт между членами экипажа, делает все возможное, чтобы развести возлюбленных по разным рейсам; эмоции, которые могут вспыхнуть при подобных отношениях, не допустимы на высоте в тридцать три тысячи футов над уровнем моря – слишком многое может случиться, что потребует полной концентрации внимания всех членов экипажа. И они вели себя тихо, стремясь не упускать возможности вместе побывать во всех тех замечательных уголках, куда приводили их маршруты авиалиний компании. Конечно, было невозможно скрыть свои отношения от ближайших коллег, с которыми они работали, особенно Келлеру, внезапное равнодушие которого к другим девушкам уже само по себе бросалось в глаза; но летные экипажи прекрасно умели хранить тайны в своем узком кругу.
Она переехала к нему только тогда, когда этот шаг уже воспринимался как само собой разумеющийся, любой другой вариант выглядел бы странным и фальшивым. Следующим шагом, несомненно, был брак, и оба знали, что он произойдет естественно, без всякого побуждения с чьей-либо стороны.
Келлер подошел к окну и посмотрел вниз на оживленную Кромвель Роуд. Они собирались купить небольшой домик где-нибудь в сельской местности, неподалеку от аэропорта. Он грустно улыбнулся; даже предполагали, что это будет в окрестностях Итона или Виндзора. И именно там пришел конец их мечтам; на тихом поле под Итоном!
Он отошел от окна и снова закурил сигарету, в голове опять закружились мысли. Итон! Не потому ли он чувствовал такую непреодолимую потребность вернуться сюда, что они собирались поселиться где-нибудь поблизости? Может быть, ему просто хотелось окунуться в прошлое, связанное с посещением ими этого маленького городка? Или, может быть, он чувствовал, что ответ кроется где-то здесь?
Желание вернуться на место катастрофы было просто невыносимым. Он отчаянно сопротивлялся ему, стремясь избежать любых напоминаний о кошмарном событии, произошедшем в этих местах, но его тянуло туда против собственной воли, вопреки рассудку. Он хотел держаться подальше от всего этого, но какой-то инстинкт, какой-то будоражащий его душу голос, звучащий в самой глубине его сознания, говорил, что ему не будет покоя, пока он не вернется туда. Это было и необъяснимо, и неизбежно.
Возможно, его возвращение разбудит какую-нибудь маленькую клеточку памяти в его мозгу; возможно, он вспомнит и катастрофу и вызвавшие ее события. И еще вспомнит, как же ему удалось уцелеть в ней без единой царапины, когда все остальные на борту погибли, и их тела либо сгорели дотла, либо были искалечены до неузнаваемости. Очевидцы считали, что он выбрался из разбитого корпуса самолета, но их воспоминания были сбивчивыми, почти на грани истерики из-за гигантских масштабов происшедшей на их глазах катастрофы. Скорее всего, его просто вышвырнуло из самолета через какой-то проем на мягкую землю, где он и пролежал без сознания некоторое время, прежде чем встать и уйти от горящих обломков. Он помнил, что тогда у него не было никаких эмоций, он просто воспринял как факт, что все, даже Кэти, погибли, и что возвращаться назад в это пекло не было смысла. Нет, слезы и ответная реакция пришли позже, когда прошел шок.
Он отчетливо помнил этого старика, которого нашел лежащим в грязи; может быть, он сможет рассказать ему больше того, что осталось у него на памяти. Распростершись на развороченной земле, старик дрожал от страха, глядя на Келлера испуганными глазами. Если бы ему удалось найти его, может быть, он мог бы рассказать все, что видел. Бог знает, была бы от этого какая-нибудь польза или нет, но что еще ему оставалось делать?
И тут он услышал тихий стук в дверь. Он не сразу воспринял этот стук, его сознание было слишком поглощено собственными мыслями, но стук повторился. Такое легкое постукивание, похожее на то, как если бы в дверь стучали только одними ногтями. Он взглянул на часы: начало одиннадцатого. Какого дьявола кому-то понадобилось явиться с визитом в такое время? Он пересек комнату, внезапно сообразив, что во всей квартире нет света. Сам не зная почему, помедлил перед дверью, прежде чем повернуть защелку, ощущая, как его внезапно охватывает тревожное предчувствие. Стук повторился опять, надо было что-то делать. Он распахнул дверь. В полумраке коридора стоял мужчина, черты его лица можно было разглядеть с большим трудом. Он молчал, но Келлер чувствовал, что глаза незнакомца пронзают насквозь. Он быстро щелкнул выключателем в квартире, чтобы свет из нее осветил коридор.
Мужчина был маленького роста и немного полноват. Круглое лицо, редкие волосы. Руки засунуты глубоко в карманы поношенного светло-коричневого плаща, воротник рубашки слегка помят. В толпе он был бы совсем незаметен, если бы не одна особенность – его глаза. Колючие, пронзительные, совершенно не гармонирующие с невзрачным телом, в которое были посажены. Они были светло-серого цвета, совсем светлые, с ледяным блеском, но в то же время в них угадывалось и какое-то сочувствие. Келлер увидел все это сразу, уже с первой минуты, когда они молча стояли друг против друга, а затем он заметил, как в этом странном, тревожащем душу взгляде вдруг отразилось замешательство. Лицо незнакомца было хмурым и бесстрастным, и только глаза говорили об охватившей его нерешительности и... любопытстве.
Келлер вынужден был заговорить первым.
– Да? – единственное, что он смог выдавить из себя. Во рту у него вдруг сделалось сухо, а рука крепко вцепилась в дверной косяк.
Мужчина некоторое время стоял молча, не отрывая взгляда от Келлера. Затем моргнул, и это слабое движение, казалось, оживило и все остальное тело. Он шагнул чуть ближе и спросил:
– Вы Келлер, не так ли? Дэвид Келлер?
Келлер утвердительно кивнул головой.
– Да, это вы, я узнал вас по фотографии в газетах, – сказал человечек, словно подтверждение Келлера для него абсолютно ничего не значило.
Он снова замолчал, разглядывая второго пилота с ног до головы, и в тот момент, когда Келлер уже почувствовал, как в кем начинает закипать раздражение, незнакомец, казалось, наконец принял решение.
– Извините, – сказал он. – Меня зовут Хоббс. Я спиритист.
В этот вечер он вернулся в свою лондонскую квартиру раньше обычного. Его мысли все время возвращались к тому, что он услышал от Тьюсона. Скинув пальто и ослабив узел галстука, налил себе порцию чистого "Глендфидиха". Он редко пил помногу – полеты и выпивка плохо сочетались друг с другом – однако, в последнее время он оценил способность алкоголя снимать нервное напряжение. Опустившись в кресло и поставив бутылку на подлокотник, он расстегнул манжеты и закатал рукава рубашки, а затем уже закурил сигарету. И так, в состоянии глубокого раздумья он пребывал уже более двух часов.
Бомба! Возможно ли это? Существующие сегодня правила контроля достаточно жестки; багаж и ручная кладь тщательно просвечиваются, а каждый пассажир перед самой посадкой проходит быстрый, профессионально выполненный досмотр. И тем не менее время от времени это все же случается; бомбы как и прежде обнаруживаются на борту самолета, и как прежде преступники откуда-то извлекают оружие во время полета. Достичь стопроцентной безопасности просто невозможно.
Но почему все же кому-то понадобилось взорвать именно этот самолет? В списке пассажиров, насколько он помнил, не было ни политических деятелей, ни представителей религиозных сект. Там были только британские бизнесмены и туристы разных национальностей. Может быть, это дело рук какого-нибудь сумасшедшего? Если даже и так, должна же быть какая-то причина для свершения столь ужасного злодеяния, пусть незначительная или даже бредовая. Но, насколько ему известно, полиция не обнаружила ничего, что проливало бы свет на возможную причину взрыва.
Здесь он совершенно не согласен с Тьюсоном, который в поддержку версии о преднамеренном взрыве утверждал, что, когда на борту самолета почти триста пятьдесят пассажиров, то всегда найдется кто-то, кто затаил злобу против одного из них. Но как же удалось пронести бомбу в самолет? Боинг, так же как и все прочие самолеты, перед самым взлетом был тщательно проверен. Так каким же образом удалось пассажиру пройти кордон безопасности, особенно тщательный на крупных рейсах вроде этого? Тьюсон навлекал на себя негодование начальства лишь одним предположением о наличии бомбы, и поэтому перед уходом снова попросил Келлера не проболтаться, явно сожалея о том, что неосторожно поделился с ним своими догадками. Но при этом было кое-что еще, мешавшее Келлеру принять версию о возможности взрыва.
Это была внезапная вспышка памяти, как стоп-кадр кинофильма, на мгновение высвеченный в его сознании: лицо командира, рот открыт, будто он кричит что-то в тревоге – а может, в гневе? Пришедшая мысль заставила его резко выпрямиться в кресле. Возможно, лицо Рогана выражало вовсе не страх; возможно, это был гнев, он в гневе кричал – на него! Да, они повздорили, фрагменты этой ссоры стали теперь всплывать в его памяти, они действительно повздорили накануне полета. Когда же это было, в тот день или накануне? Нет, это было за день до полета. Разрозненные обрывки воспоминаний начали вставать на свои места, стали складываться в целостную картину. Да, они яростно сцепились, не подрались, он был уверен в этом, а сцепились на словах. Сейчас перед ним, как наяву, стояло побелевшее лицо командира, зубы стиснуты от рвущейся наружу ярости, кулаки крепко сжаты, руки опущены и вытянуты вдоль тела, словно он с трудом сдерживается, чтобы не вцепиться Келлеру в глотку. И он тоже был разъярен. Он вспомнил, что не смог смолчать, не ответить на выпад Рогана; он нанес удар, опять-таки только словами, но слова его обладали такой же разрушительной силой, как и настоящие удары. А может, даже и большей.
Могло ли это сыграть какую-нибудь роль в гибели Боинга? Могла ли эта ссора продолжаться на борту? Могло ли это явиться причиной какой – либо ошибки, допущенной пилотом? Нет, не могло, он уверен, для этого оба они были слишком опытными и профессиональными пилотами. Но это выражение лица капитана Рогана как раз перед самой катастрофой... Сейчас перед его мысленным взором всплывала уже другая картина.
По времени это относилось к моменту перед самым началом их падения. Он вспомнил общую атмосферу в кабине: мерцающие огнями приборные панели, ночную темень за окном, горсточки огней там, где далеко внизу были города, и побелевшее лицо командира, смотрящего на него снизу вверх, как если бы он, Келлер, в это время вставал со своего кресла. Что же говорил тогда Роган, какие слова, обращенные к нему, слетели с губ командира? Он не сказал, а выкрикнул их. В гневе или в страхе? Как именно? Теперь он видел эту картину совершенно отчетливо. Если в только удалось вспомнить слова.
Картина в его сознании стала тускнеть, и он понял, что нить воспоминаний потеряна. Почувствовав тепло сигареты, он погасил ее, пока она не прижгла ему пальцы. Он сидел, потягивая виски, и смотрел на сервант, на котором лежала перевернутая фотография Кэти. С усилием поднявшись из кресла, подошел к серванту и, поколебавшись, взял фотографию в руки. Она лежала здесь так со дня катастрофы. Первое, что он сделал, когда ему разрешили вернуться домой, подошел тогда прямо к фотографии и, перевернув ее лицом вниз, положил на сервант, не осмеливаясь больше смотреть в лицо Кэти. Сейчас он поднял ее и долго всматривался в ее улыбающееся изображение; слез не было, он давно их уже выплакал, осталась только одна печаль – незнакомая прежде, странная тихая грусть. Он поставил фотографию и вспомнил Кэти. Фотография – это только мнимая копия когда-то живого человека, дающая лишь слабое представление о том, что на самом деле скрывалось за этими смеющимися глазами.
Она переехала к нему всего за три месяца до того рокового дня, хотя их отношения начались годом раньше. Сначала это был легкий флирт – с обеих сторон, но постепенно и неуклонно он перерос в нечто большее; более крепкое и прочное, чем они могли себе представить. Их взаимное расположение началось в тот день, когда ей, впервые выполнявшей в полете обязанности старшей стюардессы, пришлось иметь дело с сердечным приступом у одного из пассажиров. Он тогда пришел ей на помощь, и совместными усилиями им удалось поддерживать жизнь у пожилого пассажира до момента приземления. До этого рейса он несколько раз уже встречал ее, и находил, без сомнения, привлекательной, но в то время у него были другие амурные связи, и он не проявлял намерений познакомиться с ней поближе. Общая сопричастность к ситуации, связанной со спасением жизни человека, свела на нет все другие соображения.
Вскоре между ними возникла искренняя нежная привязанность, которая по мере того, как они все больше узнавали друг друга и убеждались в своих чувствах, медленно переросла в большую любовь. Они тщательно скрывали свои отношения, зная, что администрация, в частности на их авиалинии, хотя и закрывает глаза на легкий флирт между членами экипажа, делает все возможное, чтобы развести возлюбленных по разным рейсам; эмоции, которые могут вспыхнуть при подобных отношениях, не допустимы на высоте в тридцать три тысячи футов над уровнем моря – слишком многое может случиться, что потребует полной концентрации внимания всех членов экипажа. И они вели себя тихо, стремясь не упускать возможности вместе побывать во всех тех замечательных уголках, куда приводили их маршруты авиалиний компании. Конечно, было невозможно скрыть свои отношения от ближайших коллег, с которыми они работали, особенно Келлеру, внезапное равнодушие которого к другим девушкам уже само по себе бросалось в глаза; но летные экипажи прекрасно умели хранить тайны в своем узком кругу.
Она переехала к нему только тогда, когда этот шаг уже воспринимался как само собой разумеющийся, любой другой вариант выглядел бы странным и фальшивым. Следующим шагом, несомненно, был брак, и оба знали, что он произойдет естественно, без всякого побуждения с чьей-либо стороны.
Келлер подошел к окну и посмотрел вниз на оживленную Кромвель Роуд. Они собирались купить небольшой домик где-нибудь в сельской местности, неподалеку от аэропорта. Он грустно улыбнулся; даже предполагали, что это будет в окрестностях Итона или Виндзора. И именно там пришел конец их мечтам; на тихом поле под Итоном!
Он отошел от окна и снова закурил сигарету, в голове опять закружились мысли. Итон! Не потому ли он чувствовал такую непреодолимую потребность вернуться сюда, что они собирались поселиться где-нибудь поблизости? Может быть, ему просто хотелось окунуться в прошлое, связанное с посещением ими этого маленького городка? Или, может быть, он чувствовал, что ответ кроется где-то здесь?
Желание вернуться на место катастрофы было просто невыносимым. Он отчаянно сопротивлялся ему, стремясь избежать любых напоминаний о кошмарном событии, произошедшем в этих местах, но его тянуло туда против собственной воли, вопреки рассудку. Он хотел держаться подальше от всего этого, но какой-то инстинкт, какой-то будоражащий его душу голос, звучащий в самой глубине его сознания, говорил, что ему не будет покоя, пока он не вернется туда. Это было и необъяснимо, и неизбежно.
Возможно, его возвращение разбудит какую-нибудь маленькую клеточку памяти в его мозгу; возможно, он вспомнит и катастрофу и вызвавшие ее события. И еще вспомнит, как же ему удалось уцелеть в ней без единой царапины, когда все остальные на борту погибли, и их тела либо сгорели дотла, либо были искалечены до неузнаваемости. Очевидцы считали, что он выбрался из разбитого корпуса самолета, но их воспоминания были сбивчивыми, почти на грани истерики из-за гигантских масштабов происшедшей на их глазах катастрофы. Скорее всего, его просто вышвырнуло из самолета через какой-то проем на мягкую землю, где он и пролежал без сознания некоторое время, прежде чем встать и уйти от горящих обломков. Он помнил, что тогда у него не было никаких эмоций, он просто воспринял как факт, что все, даже Кэти, погибли, и что возвращаться назад в это пекло не было смысла. Нет, слезы и ответная реакция пришли позже, когда прошел шок.
Он отчетливо помнил этого старика, которого нашел лежащим в грязи; может быть, он сможет рассказать ему больше того, что осталось у него на памяти. Распростершись на развороченной земле, старик дрожал от страха, глядя на Келлера испуганными глазами. Если бы ему удалось найти его, может быть, он мог бы рассказать все, что видел. Бог знает, была бы от этого какая-нибудь польза или нет, но что еще ему оставалось делать?
И тут он услышал тихий стук в дверь. Он не сразу воспринял этот стук, его сознание было слишком поглощено собственными мыслями, но стук повторился. Такое легкое постукивание, похожее на то, как если бы в дверь стучали только одними ногтями. Он взглянул на часы: начало одиннадцатого. Какого дьявола кому-то понадобилось явиться с визитом в такое время? Он пересек комнату, внезапно сообразив, что во всей квартире нет света. Сам не зная почему, помедлил перед дверью, прежде чем повернуть защелку, ощущая, как его внезапно охватывает тревожное предчувствие. Стук повторился опять, надо было что-то делать. Он распахнул дверь. В полумраке коридора стоял мужчина, черты его лица можно было разглядеть с большим трудом. Он молчал, но Келлер чувствовал, что глаза незнакомца пронзают насквозь. Он быстро щелкнул выключателем в квартире, чтобы свет из нее осветил коридор.
Мужчина был маленького роста и немного полноват. Круглое лицо, редкие волосы. Руки засунуты глубоко в карманы поношенного светло-коричневого плаща, воротник рубашки слегка помят. В толпе он был бы совсем незаметен, если бы не одна особенность – его глаза. Колючие, пронзительные, совершенно не гармонирующие с невзрачным телом, в которое были посажены. Они были светло-серого цвета, совсем светлые, с ледяным блеском, но в то же время в них угадывалось и какое-то сочувствие. Келлер увидел все это сразу, уже с первой минуты, когда они молча стояли друг против друга, а затем он заметил, как в этом странном, тревожащем душу взгляде вдруг отразилось замешательство. Лицо незнакомца было хмурым и бесстрастным, и только глаза говорили об охватившей его нерешительности и... любопытстве.
Келлер вынужден был заговорить первым.
– Да? – единственное, что он смог выдавить из себя. Во рту у него вдруг сделалось сухо, а рука крепко вцепилась в дверной косяк.
Мужчина некоторое время стоял молча, не отрывая взгляда от Келлера. Затем моргнул, и это слабое движение, казалось, оживило и все остальное тело. Он шагнул чуть ближе и спросил:
– Вы Келлер, не так ли? Дэвид Келлер?
Келлер утвердительно кивнул головой.
– Да, это вы, я узнал вас по фотографии в газетах, – сказал человечек, словно подтверждение Келлера для него абсолютно ничего не значило.
Он снова замолчал, разглядывая второго пилота с ног до головы, и в тот момент, когда Келлер уже почувствовал, как в кем начинает закипать раздражение, незнакомец, казалось, наконец принял решение.
– Извините, – сказал он. – Меня зовут Хоббс. Я спиритист.
Глава 4
"Да, это лучшее время года", – думал Джордж Бандсен, на его лице светилась умиротворенная улыбка. Ровное течение Темзы мягко покачивало его маленькую весельную лодочку. Он раскурил трубку и пристально всмотрелся в висящий над водой сырой утренний туман. Чертовски холодно, но ради того, чтоб побывать хотя бы для разнообразия наедине с самим собой, можно и потерпеть. В его ушах до сих пор стоял пронзительный голос Хилари:
– Смотри, не забудь, что утром тебе открывать магазин, не вздумай опоздать! Я не собираюсь открывать его одна! Хватит с тебя, и так вечно торчишь на этой вонючей реке! В один прекрасный день ты все же свалишься, а при твоем-то весе, тебе уже ни за что не выбраться из нее!
Желание запустить ей в голову чашкой с чаем было просто непреодолимым, но, протягивая ей дрожащими руками блюдце с прыгающей на нем чашкой, он только и смог что сказать:
– Я ненадолго, дорогая. Это всего лишь маленькое невинное развлечение.
– А как насчет моих развлечений? – с вызовом спросила она, села в постели и, взяв его подушку, подложила ее себе за спину поверх своей. – Когда в последний раз ты брал меня с собой куда-нибудь?
Она выхватила у него из рук блюдце с чашкой, чай выплеснулся, и несколько крупных капель упало на белое покрывало.
– Посмотри, что ты наделал! – завопила она.
Он бросился в ванную, принес фланелевое полотенце и принялся энергично затирать светло-коричневые пятна на покрывале.
– Все в порядке, дорогая, ничего уже почти незаметно, – успокоил он ее.
Хилари возвела глаза к небу. Ну что ей делать с этим тюфяком, воображающим себя мужчиной? Он всегда был таким услужливым, таким предупредительным со всеми посетителями их маленького магазинчика, торгующего газетами, табачными и кондитерскими изделиями, которым они владели в Виндзоре вот уже пятнадцать лет. Его, казалось, совсем не волновало, что дни владельцев таких вот лавчонок были сочтены, и на их место приходят большие супермаркеты. Таких магазинчиков, как у них, торгующих всякой всячиной, осталось уже совсем немного. Мясники, булочники, зеленщики – все они уже столкнулись с жесткой конкуренцией со стороны больших магазинов, принадлежащих крупным торговым фирмам. А этот жирный боров по-прежнему думает только об одном, как бы улизнуть на рыбалку! Да, что касается покупателей, то здесь он справлялся довольно неплохо, но заниматься ежедневной сортировкой газет, давать задание мальчишкам и ставить их на упаковку, открывать по утрам магазин, вести учет на складе, крутиться во время утреннего наплыва посетителей, спешащих на станцию – тут уж поищите дураков!
– Иди, катись отсюда! – холодно сказала она. – Но чтоб был дома ровно в семь!
– Да, дорогая, – благодарно пробормотал он, торопливо облачаясь в огромный вязанный свитер, который свободно вмещал и его огромный живот, и все его двойные подбородки. Он влез в высокие сапоги, затолкав под кровать, подальше от глаз, отвалившуюся от них сухую грязь, и заправил брюки в голенища. Затем с трудом напялил тяжелое на меховой подкладке пальто и встал у спинки кровати, как бы ожидая разрешения уйти.
– Ну чего ты ждешь? Катись – и постарайся, наконец, поймать, сегодня хоть что-нибудь!
Она склонилась над чашкой уже остывшего чая. Не говоря ни слова, он двинулся к двери. Затем повернулся, сложил губы трубочкой и послал ей воздушный поцелуй. Его идиотская выходка вызвала у нее только презрительную усмешку.
Захватив из стоящей в конце сада сараюшки рыболовные снасти, он начал спускаться к реке по длинной, огибающей холм дороге. Перешел мостик и двинулся дальше по направлению к полусгоревшим эллингам. Там, у пирса была привязана весельная лодка, которую Арнольд сдавал ему в утренние часы по будням в аренду по дешевке. "Повезло старику Арнольду, – подумал он про себя. – Старые эллинги давно уже требовали ремонта, а теперь он получит от авиакомпании компенсацию за ущерб, причиненный падением аэробуса. Жуткая сделка, но такова жизнь – даже при самых тяжких бедствиях, всегда найдется кто-нибудь, кто выиграет от этого, и старый Арнольд как раз попал в их число. Не считая, конечно, второго пилота. А что можешь выиграть ты?"
Медленно, не спеша он греб вверх по течению, сначала вдоль излучины реки, затем под железнодорожный мост, а там прямо к камышовым зарослям у небольшого островка. Здесь было довольно тихо, если не считать время от времени проходящих по мосту поездов, шум которых, однако, никогда не распугивал рыбу. Ее выносило течением из излучины прямо к тому месту, где он ставил лодку, и его наживка притягивала ее как магнит. Хилари была не права, проходясь насчет того, что ему никогда ничего не удается поймать. На самом же деле возвращаясь домой, он зачастую останавливался у друзей, уже открывших свои магазины, и к тому времени, когда они, поболтав и обменявшись традиционными шутками о той огромной рыбине, которая сорвалась, расходились, у него, в силу щедрости его натуры, рыбин становилось несколько меньше. И он непременно останавливался у цветочной лавки и давал пару штук мисс Парсонс. Такая милая и спокойная женщина. Он никак не мог понять, почему она так и не вышла замуж. Хотя, если задуматься, то он не смог бы ответить на вопрос – почему он женился.
Попыхивая трубкой, он предался размышлениям на свою излюбленную тему, не отрывая взгляда от белого поплавка, пляшущего вверх-вниз на самом конце лески. У них все было нормально первые восемь лет – лучше не бывает, – но тут он допустил одну маленькую оплошность, и все сразу изменилось. Ну совсем малюсенькую оплошность. Ведь он даже и не переспал с этой женщиной – взял ее так, по-быстрому, всего-то один разок, в задней комнатке за магазином, когда Хилари, как он считал, была у своей сестры. Господи, ну и перетрусил же он, когда услышал звук поворачивающегося в замке ключа, а вслед за ним и звяканье колокольчика над дверью. В тот день они закрыли магазин вскоре после полудня, и эта женщина была последней посетительницей. Она намеренно слонялась по магазину до самого закрытия. Ему случалось раньше перекинуться с ней парой слов, когда Хилари не было поблизости, и вскоре ему стало ясно, что ей надо. Конечно, в те дни он был гораздо стройнее. И всегда старался угодить своим клиентам, особенно хорошим.
Он до сих пор помнит, как у него от страха похолодело сердце, когда осторожно выглянув из-за прилавка, он увидел Хилари, с мрачным видом направлявшуюся прямо к нему. Она только что крупно поругалась со своей сестрой, и лицо ее потемнело еще больше, когда она увидела, кто там лежит на полу за прилавком, стараясь натянуть на крутые бедра обшитые кружевами панталоны. Если бы только они поднялись наверх, тогда бы у него хоть была возможность спрятать ее, а позднее осторожно выпроводить из дома. Но он сам не хотел делать из этого события; так, быстренько, раз-два – и готово. А теперь уж точно они влипли: он, стоя на коленях, безуспешно пытается натянуть брюки, крепко прижатые к полу собственным весом, а она мечется вокруг, боясь высунуть нос из-за прилавка. Их бестолковая возня разом оборвалась, как только они увидели, как Хилари, перегнувшись через прилавок, смотрит вниз; лицо у нее сначала вытянулось, а затем мелко-мелко задрожало от едва сдерживаемого гнева.
Последующие пять минут врезались в его память так, словно это произошло только вчера: крики, яростно вцепившиеся в его волосы пальцы, рыдания несчастной женщины, лежащей на полу и безуспешно пытающейся хоть как-то прикрыть свою наготу. Он рванулся к задней двери магазина, путаясь в штанах, так и оставшихся висеть у него на коленях, затем украдкой пробрался по лестнице наверх и спрятался в их спальне, закрыв двери изнутри. Снизу еще некоторое время доносились крики, изредка перемежавшиеся громкими рыданиями. Вскоре он услышал звон дверного колокольчика, звук второпях захлопнутой двери и удаляющийся стук каблучков по тротуару. Потом он услышал, как внизу кто-то прошел через гостиную на кухню и начал набирать воду в чайник. И он понял, что шаги, донесшиеся до него с улицы, принадлежали той другой женщине.
Весь дрожа, он затаился в комнате, скрючившись на краешке кровати, и просидел так до самой темноты, затем прокрался к двери и отпер ее. Прислушался, быстро разделся и лег в постель. Так и лежал он там, весь дрожа от страха, натянув одеяло до самого подбородка, пока не пробило десять часов и он услышал на лестнице ее тяжелые шаги. Не включая света, она прошла прямо к кровати, разделась в темноте, забралась в постель и неподвижно застыла рядом с ним. Прошло три недели, прежде чем она заговорила с ним, и не менее двух, пока соизволила взглянуть на него. Вопрос о его неверности никогда не поднимался с того самого дня, но с тех пор все круто переменилось. Господи, к как еще переменилось!
Он вздохнул и заерзал, устраивая поудобнее свое грузное тело в лодке, от чего она тут же опасно закачалась. С того дня он начал толстеть, а она стала еще более крикливой. И, естественно, ее тело стало для него запретным. Разве что раз или два в году – в Рождество или на Пасху, после того, как она пропустит пару стаканчиков шерри – но не более того. К счастью, в Виндзоре было достаточно вдовушек, которые время от времени нуждались в утешении. А эта мисс Парсонс чрезвычайно мила, к тому же весьма и весьма привлекательна. В общем, все складывалось вполне благоприятно. Без особой спешки, но к сорока пяти годам он научился не торопить события.
Плавный ход его мыслей был внезапно прерван тем, что поплавок вдруг резко дернулся и ушел под воду. Ага, есть одна! Он ухмыльнулся и крепче зажал зубами трубку. Потом начал помаленьку подтягивать леску, но странное дело, он не ощутил обычных при этом подергиваний. Вместо этого леску почему-то все время тянуло вниз, как будто рыба тащила наживку на дно. Он потянул удочку и начал наматывать леску на катушку. Удилище изогнулось, выходящая из воды леска туго натянулась. "Боже милостивый, – подумал он, – ну и здорова!" Вдруг леска лопнула, и он тяжело опрокинулся на спину. Растянувшись на дне лодки с задранными на сидение ногами, он уперся локтями в борта, приподнял голову и всмотрелся в мутную воду. Только он собрался снова принять сидячее положение, как тут на поверхность вынырнул поплавок.
– Смотри, не забудь, что утром тебе открывать магазин, не вздумай опоздать! Я не собираюсь открывать его одна! Хватит с тебя, и так вечно торчишь на этой вонючей реке! В один прекрасный день ты все же свалишься, а при твоем-то весе, тебе уже ни за что не выбраться из нее!
Желание запустить ей в голову чашкой с чаем было просто непреодолимым, но, протягивая ей дрожащими руками блюдце с прыгающей на нем чашкой, он только и смог что сказать:
– Я ненадолго, дорогая. Это всего лишь маленькое невинное развлечение.
– А как насчет моих развлечений? – с вызовом спросила она, села в постели и, взяв его подушку, подложила ее себе за спину поверх своей. – Когда в последний раз ты брал меня с собой куда-нибудь?
Она выхватила у него из рук блюдце с чашкой, чай выплеснулся, и несколько крупных капель упало на белое покрывало.
– Посмотри, что ты наделал! – завопила она.
Он бросился в ванную, принес фланелевое полотенце и принялся энергично затирать светло-коричневые пятна на покрывале.
– Все в порядке, дорогая, ничего уже почти незаметно, – успокоил он ее.
Хилари возвела глаза к небу. Ну что ей делать с этим тюфяком, воображающим себя мужчиной? Он всегда был таким услужливым, таким предупредительным со всеми посетителями их маленького магазинчика, торгующего газетами, табачными и кондитерскими изделиями, которым они владели в Виндзоре вот уже пятнадцать лет. Его, казалось, совсем не волновало, что дни владельцев таких вот лавчонок были сочтены, и на их место приходят большие супермаркеты. Таких магазинчиков, как у них, торгующих всякой всячиной, осталось уже совсем немного. Мясники, булочники, зеленщики – все они уже столкнулись с жесткой конкуренцией со стороны больших магазинов, принадлежащих крупным торговым фирмам. А этот жирный боров по-прежнему думает только об одном, как бы улизнуть на рыбалку! Да, что касается покупателей, то здесь он справлялся довольно неплохо, но заниматься ежедневной сортировкой газет, давать задание мальчишкам и ставить их на упаковку, открывать по утрам магазин, вести учет на складе, крутиться во время утреннего наплыва посетителей, спешащих на станцию – тут уж поищите дураков!
– Иди, катись отсюда! – холодно сказала она. – Но чтоб был дома ровно в семь!
– Да, дорогая, – благодарно пробормотал он, торопливо облачаясь в огромный вязанный свитер, который свободно вмещал и его огромный живот, и все его двойные подбородки. Он влез в высокие сапоги, затолкав под кровать, подальше от глаз, отвалившуюся от них сухую грязь, и заправил брюки в голенища. Затем с трудом напялил тяжелое на меховой подкладке пальто и встал у спинки кровати, как бы ожидая разрешения уйти.
– Ну чего ты ждешь? Катись – и постарайся, наконец, поймать, сегодня хоть что-нибудь!
Она склонилась над чашкой уже остывшего чая. Не говоря ни слова, он двинулся к двери. Затем повернулся, сложил губы трубочкой и послал ей воздушный поцелуй. Его идиотская выходка вызвала у нее только презрительную усмешку.
Захватив из стоящей в конце сада сараюшки рыболовные снасти, он начал спускаться к реке по длинной, огибающей холм дороге. Перешел мостик и двинулся дальше по направлению к полусгоревшим эллингам. Там, у пирса была привязана весельная лодка, которую Арнольд сдавал ему в утренние часы по будням в аренду по дешевке. "Повезло старику Арнольду, – подумал он про себя. – Старые эллинги давно уже требовали ремонта, а теперь он получит от авиакомпании компенсацию за ущерб, причиненный падением аэробуса. Жуткая сделка, но такова жизнь – даже при самых тяжких бедствиях, всегда найдется кто-нибудь, кто выиграет от этого, и старый Арнольд как раз попал в их число. Не считая, конечно, второго пилота. А что можешь выиграть ты?"
Медленно, не спеша он греб вверх по течению, сначала вдоль излучины реки, затем под железнодорожный мост, а там прямо к камышовым зарослям у небольшого островка. Здесь было довольно тихо, если не считать время от времени проходящих по мосту поездов, шум которых, однако, никогда не распугивал рыбу. Ее выносило течением из излучины прямо к тому месту, где он ставил лодку, и его наживка притягивала ее как магнит. Хилари была не права, проходясь насчет того, что ему никогда ничего не удается поймать. На самом же деле возвращаясь домой, он зачастую останавливался у друзей, уже открывших свои магазины, и к тому времени, когда они, поболтав и обменявшись традиционными шутками о той огромной рыбине, которая сорвалась, расходились, у него, в силу щедрости его натуры, рыбин становилось несколько меньше. И он непременно останавливался у цветочной лавки и давал пару штук мисс Парсонс. Такая милая и спокойная женщина. Он никак не мог понять, почему она так и не вышла замуж. Хотя, если задуматься, то он не смог бы ответить на вопрос – почему он женился.
Попыхивая трубкой, он предался размышлениям на свою излюбленную тему, не отрывая взгляда от белого поплавка, пляшущего вверх-вниз на самом конце лески. У них все было нормально первые восемь лет – лучше не бывает, – но тут он допустил одну маленькую оплошность, и все сразу изменилось. Ну совсем малюсенькую оплошность. Ведь он даже и не переспал с этой женщиной – взял ее так, по-быстрому, всего-то один разок, в задней комнатке за магазином, когда Хилари, как он считал, была у своей сестры. Господи, ну и перетрусил же он, когда услышал звук поворачивающегося в замке ключа, а вслед за ним и звяканье колокольчика над дверью. В тот день они закрыли магазин вскоре после полудня, и эта женщина была последней посетительницей. Она намеренно слонялась по магазину до самого закрытия. Ему случалось раньше перекинуться с ней парой слов, когда Хилари не было поблизости, и вскоре ему стало ясно, что ей надо. Конечно, в те дни он был гораздо стройнее. И всегда старался угодить своим клиентам, особенно хорошим.
Он до сих пор помнит, как у него от страха похолодело сердце, когда осторожно выглянув из-за прилавка, он увидел Хилари, с мрачным видом направлявшуюся прямо к нему. Она только что крупно поругалась со своей сестрой, и лицо ее потемнело еще больше, когда она увидела, кто там лежит на полу за прилавком, стараясь натянуть на крутые бедра обшитые кружевами панталоны. Если бы только они поднялись наверх, тогда бы у него хоть была возможность спрятать ее, а позднее осторожно выпроводить из дома. Но он сам не хотел делать из этого события; так, быстренько, раз-два – и готово. А теперь уж точно они влипли: он, стоя на коленях, безуспешно пытается натянуть брюки, крепко прижатые к полу собственным весом, а она мечется вокруг, боясь высунуть нос из-за прилавка. Их бестолковая возня разом оборвалась, как только они увидели, как Хилари, перегнувшись через прилавок, смотрит вниз; лицо у нее сначала вытянулось, а затем мелко-мелко задрожало от едва сдерживаемого гнева.
Последующие пять минут врезались в его память так, словно это произошло только вчера: крики, яростно вцепившиеся в его волосы пальцы, рыдания несчастной женщины, лежащей на полу и безуспешно пытающейся хоть как-то прикрыть свою наготу. Он рванулся к задней двери магазина, путаясь в штанах, так и оставшихся висеть у него на коленях, затем украдкой пробрался по лестнице наверх и спрятался в их спальне, закрыв двери изнутри. Снизу еще некоторое время доносились крики, изредка перемежавшиеся громкими рыданиями. Вскоре он услышал звон дверного колокольчика, звук второпях захлопнутой двери и удаляющийся стук каблучков по тротуару. Потом он услышал, как внизу кто-то прошел через гостиную на кухню и начал набирать воду в чайник. И он понял, что шаги, донесшиеся до него с улицы, принадлежали той другой женщине.
Весь дрожа, он затаился в комнате, скрючившись на краешке кровати, и просидел так до самой темноты, затем прокрался к двери и отпер ее. Прислушался, быстро разделся и лег в постель. Так и лежал он там, весь дрожа от страха, натянув одеяло до самого подбородка, пока не пробило десять часов и он услышал на лестнице ее тяжелые шаги. Не включая света, она прошла прямо к кровати, разделась в темноте, забралась в постель и неподвижно застыла рядом с ним. Прошло три недели, прежде чем она заговорила с ним, и не менее двух, пока соизволила взглянуть на него. Вопрос о его неверности никогда не поднимался с того самого дня, но с тех пор все круто переменилось. Господи, к как еще переменилось!
Он вздохнул и заерзал, устраивая поудобнее свое грузное тело в лодке, от чего она тут же опасно закачалась. С того дня он начал толстеть, а она стала еще более крикливой. И, естественно, ее тело стало для него запретным. Разве что раз или два в году – в Рождество или на Пасху, после того, как она пропустит пару стаканчиков шерри – но не более того. К счастью, в Виндзоре было достаточно вдовушек, которые время от времени нуждались в утешении. А эта мисс Парсонс чрезвычайно мила, к тому же весьма и весьма привлекательна. В общем, все складывалось вполне благоприятно. Без особой спешки, но к сорока пяти годам он научился не торопить события.
Плавный ход его мыслей был внезапно прерван тем, что поплавок вдруг резко дернулся и ушел под воду. Ага, есть одна! Он ухмыльнулся и крепче зажал зубами трубку. Потом начал помаленьку подтягивать леску, но странное дело, он не ощутил обычных при этом подергиваний. Вместо этого леску почему-то все время тянуло вниз, как будто рыба тащила наживку на дно. Он потянул удочку и начал наматывать леску на катушку. Удилище изогнулось, выходящая из воды леска туго натянулась. "Боже милостивый, – подумал он, – ну и здорова!" Вдруг леска лопнула, и он тяжело опрокинулся на спину. Растянувшись на дне лодки с задранными на сидение ногами, он уперся локтями в борта, приподнял голову и всмотрелся в мутную воду. Только он собрался снова принять сидячее положение, как тут на поверхность вынырнул поплавок.