Хэрриот Джеймс. Собачьи истории

   – Да, температура у нее немного повышенная и выделения действительно нехорошие. – Я осторожно ощупал длинную впадину на боку. – Не думаю, чтобы там остался щенок, но все-таки лучше проверить. Не могли бы вы принести мне теплой воды, мыло и полотенце?
   Когда дверь за Харолдом закрылась, я лениво оглядел охотничью. Она была немногим больше чулана и вопреки названию в ней никакого охотничьего снаряжения и оружия не хранилось, так как Харолд принципиально не признавал охоты. В стеклянных шкафах покоились только старые переплетенные комплекты журналов «Блэквудс мэгэзин» и «Кантри лайф». Я простоял так минут десять, недоумевая, куда пропал Харолд, а потом повернулся и начал рассматривать старинную гравюру на стене. Естественно, она изображала охоту, и я задумался над тем, почему на них так часто изображены лошади, переносящиеся через ручей, и почему у этих лошадей обязательно такие невозможно длинные ноги, как вдруг позади меня послышался легкий рык – утробный рокот, негромкий, но угрожающий.
   Я оглянулся и увидел, что сука очень медленно поднимается со своего ложа – не так, как обычно встают собаки, но словно ее поднимают на невидимых стропах, перекинутых через блоки в потолке: ноги выпрямлялись почти незаметно, тело было напряжено, шерсть вздыбилась. Все это время она не сводила с меня немигающего свирепого взгляда, и впервые в жизни я понял смысл выражения «горящие глаза». Нечто похожее мне прежде довелось увидеть только однажды – на потрепанной обложке «Собаки Баскервилей». Тогда я подумал, что художник безбожно нафантазировал, но вот теперь на меня были устремлены два глаза, пылающие точно таким же желтым огнем.
   Конечно, она решила, что я подбираюсь к ее щенкам. Ведь хозяин ушел, а этот чужак тихо стоит в углу и явно замышляет что-то недоброе. Одно было несомненно: еще две-три секунды и она бросится на меня. Я благословил судьбу, что совершенно случайно оказался почти рядом с дверью. Осторожно, дюйм за дюймом, я продвинул левую руку к дверной ручке, а собака все еще поднималась с той же ужасной медлительностью, с тем же утробным ворчанием. Я уже почти коснулся ручки и тут совершил роковую ошибку – поспешно за нее схватился. Едва мои пальцы сжали металл, собака взвилась над помостом, как ракета, и ее зубы сомкнулись на моем запястье.
   Я ударил ее правым кулаком по голове, она выпустила мою руку и тут же вцепилась мне в левую ногу выше колена. Я испустил пронзительный вопль, и уж не знаю, что было бы со мной дальше, если бы я не наткнулся на единственный стул в этой комнате. Он был старый, расшатанный, но он меня спас. Когда собаке словно бы надоело грызть мою ногу и она внезапно прыгнула, целясь мне в лицо, я схватил стул и отбил ее атаку.
   Дальнейшее мое пребывание в охотничьей превратилось в пародию на номер укротителя львов, и, несомненно, выглядело все это очень смешно. По правде говоря, я с тех пор не раз жалел, что эпизод не мог быть запечатлен на кинопленке, но в те минуты, когда чудовищная собака кружила передо мной в тесной комнатушке, а у меня по ноге струилась кровь и обороняться я мог только ветхим стулом, мне было совсем не до смеха. В ее атаках чувствовалась свирепая решимость, и ее жуткие глаза ни на миг не отрывались от моего лица.
   Щенки, рассерженные внезапным исчезновением восхитительного источника тепла и питания, все девятеро слепо ползали по помосту и что есть мочи возмущенно пищали. Их вопли только подстегивали мать, и, чем громче становился писк, тем яростнее стремилась она расправиться со мной. Каждые несколько секунд она бросалась на меня, а я отскакивал и тыкал в нее стулом в стиле лучших цирковых традиций. Один раз ей, несмотря на стул, удалось прижать меня к стене. Когда она поднялась на задние ноги, ее голова оказалась почти на уровне моей и я с неприятно близкого расстояния мог полюбоваться лязгающими зубами страшной пасти.
   А главное – мой стул начинал разваливаться. Собака уже без особого усилия обломила две ножки, и я старался не думать о том, что произойдет, когда он окончательно разлетится на части. Но я отвоевывал путь назад к двери, и, когда уперся спиной в ее ручку, настал момент для решающих действий. Я издал последний устрашающий крик, швырнул в собаку остатками стула и выскочил в коридор. Захлопнув дверь и прижавшись к ней спиной, я почувствовал, как она вся содрогнулась от ударившегося о нее огромного тела.
   Я опустился на пол у стены, засучил штанину и начал рассматривать свои раны, и тут поперек дальнего конца коридора проследовал Харолд с дымящимся тазом в руках и с полотенцем через плечо. Теперь я понял, почему он так задержался: все это время он кружил по коридорам, возможно попросту заблудившись в собственном доме, но скорее взвешивая, какую команду назвать в качестве победителя.
   В Скелдейл-Хаусе мне пришлось вытерпеть немало насмешливых замечаний по адресу моей новой моряцкой походки, но когда Зигфрид в спальне осмотрел мою ногу, улыбка сползла с его лица.
   – Еще бы дюйм, черт побери! – Он тихо присвистнул. – Знаете, Джеймс, мы часто шутим, как нас в один прекрасный день обработает разъяренный пес. Ну так вот, мой милый, вы чуть было не испытали это на собственном опыте!
   Вскоре после этого происшествия я отправился в пешее путешествие по Шотландии, и грубая материя шорт болезненно натирала полукруг, который собачьи зубы оставили на внутренней стороне моего бедра над коленом, – постоянное напоминание о том, что работа с мелкими животными тоже бывает опасной и что даже кроткие суки, оберегая своих щенков, могут стать агрессивными. Но, конечно, верно и прямо противоположное. Чаще, подходя к суке, окруженной щенками, я видел, что она просто переполнена гордостью, и, когда я брал щенков на руки, она восхищенно виляла хвостом. Заранее не угадаешь. Еще один неопределенный фактор в нашей работе.

6. Дэн – и Хелен

 
   – Не может ли мистер Хэрриот посмотреть мою собаку? – такие слова нередко доносились из приемной, но этот голос приковал меня к месту прямо посреди коридора.
   Не может быть… И все-таки это был голос Хелен Олдерсон! Я на цыпочках подкрался к двери, бессовестно прижал глаз к щели и увидел Тристана, который стоял лицом к кому-то невидимому, а также руку, поглаживающую голову терпеливого бобтейла, край твидовой юбки и стройные ноги в шелковых чулках.
   Ноги были красивые, крепкие и вполне могли принадлежать высокой девушке вроде Хелен. Впрочем, долго гадать мне не пришлось: к собаке наклонилась голова и я увидел крупным планом небольшой прямой нос и темную прядь волос на нежной щеке.
   Я смотрел и смотрел как зачарованный, но тут из приемной вылетел Тристан, врезался в меня, выругался, ухватил меня за плечо и потащил через коридор в аптеку. Захлопнув за нами дверь, он хрипло прошептал:
   – Это она! Дочка Олдерсона! И желает видеть тебя. Не Зигфрида, не меня, а тебя – мистера Хэрриота лично!
   Несколько секунд он продолжал таращить на меня глаза, но, заметив мою нерешительность, распахнул дверь.
   – Какого черта ты торчишь тут? – прошипел он, выталкивая меня в коридор.
   – Неловко как-то… Ну после того раза…
   Тристано хлопнул себя ладонью по лбу.
   – Господи боже ты мой! Какого черта тебе еще нужно? Она же спросила тебя! Иди туда. Сейчас же!
   Но не успел я сделать несколько робких шагов, как он меня остановил:
   – Ну-ка, погоди! Стой и ни с места! – Он убежал и через пару минут вернулся с белым лабораторным халатом. – Только что из прачечной! – объявил он и принялся запихивать мои руки в жестко накрахмаленные рукава. – Ты чудесно в нем выглядишь, Джим: элегантный молодой хирург перед операцией.
   Я побрел по коридору, а Тристан на прощание ободряюще помахал мне рукой и упорхнул по черной лестнице.
   Взяв себя в руки, я твердым шагом вошел в приемную. Хелен посмотрела на меня и улыбнулась той же самой открытой, дружеской улыбкой, как и при первой нашей встрече.
   – А вот теперь с Дэном плохо, – сказала она. – Он у нас овечий сторож, но мы все так его любим, что считаем членом семьи.
   Услышав свое имя, пес завилял хвостом, шагнул ко мне и вдруг взвизгнул. Я нагнулся, погладил его по голове и спросил:
   – Он не наступает на заднюю ногу?
   – Да. Утром он перепрыгнул через каменную изгородь – и вот! По-моему, что-то серьезное. Он все время держит ее на весу.
   – Проведите его по коридору в операционную, и я его осмотрю. Идите с ним вперед: мне надо поглядеть, в каком она положении.
   Я придержал дверь, пропуская их вперед.
   Первые несколько секунд я никак не мог оторвать глаз от Хелен, но, к счастью, коридор оказался достаточно длинным, и у второго поворота мне удалось сосредоточить внимание на моем пациенте.
   Нежданная удача – вывих бедра! И нога кажется короче, и держит он ее под туловищем, так, что лапа только чуть задевает пол.
   Я испытывал двойственное чувство. Повреждение, конечно, тяжелое, но зато у меня были все основания надеяться, что я быстро с ним справлюсь и покажу себя в наилучшем свете. Несмотря на мой недолгий опыт, я уже успел убедиться, что удачное вправление вывихнутого бедра всегда очень эффектно. Возможно, мне просто посчастливилось, но во всех тех – правда, немногих – случаях, когда я вправлял такой вывих, хромое животное сразу же исцелялось, словно по волшебству.
   В операционной я поднял Дэна на стол. Все время, пока я ощупывал его, он сохранял неподвижность. Сомнений не оставалось никаких: головка бедра сместилась вверх и назад, и мой большой палец просто в нее уперся.
   Пес оглянулся на меня только один раз – когда я осторожно попробовал согнуть поврежденную ногу, но тут же вновь с решимостью уставился прямо перед собой. О его нервном состоянии свидетельствовало только тяжелое прерывистое дыхание (он даже чуть приоткрыл пасть), но, как большинство флегматичных животных, попадавших на наш хирургический стол, он покорно смирился с тем, что его ожидало. Впечатление было такое, что он не стал бы особенно возражать, даже если бы я принялся отпиливать ему голову.
   – Хороший, ласковый пес, – сказал я. – И к тому же красавец.
   Хелен погладила благородную голову по белой полосе, сбегавшей по морде, и хвост медленно качнулся из стороны в сторону.
   – Да, – сказала она, – он у нас и работяга, и всеобщий баловень. Дай бог, чтобы повреждение оказалось не слишком серьезным!
   – Он вывихнул бедро. Штука неприятная, но, думаю, его почти наверное удастся вправить.
   – А что будет, если не удастся?
   – Ну, тогда там образуется новый сустав. Несколько недель Дэн будет сильно хромать, и нога скорее всего навсегда останется короче остальных.
   – Это было бы очень грустно! – сказала Хелен. – Но вы полагаете, что все может кончиться хорошо?
   Я взглянул на смирного пса, который по-прежнему упорно смотрел прямо перед собой.
   – Мне кажется, есть все основания надеяться на благополучный исход. Главным образом потому, что вы привезли его сразу, а не стали откладывать и выжидать. С вывихами никогда не следует мешкать.
   – Значит, хорошо, что я поторопилась. А когда вы сможете им заняться?
   – Прямо сейчас. – Я направился к двери. – Только позову Тристана. Это работа для двоих.
   – А можно я вам помогу? – спросила Хелен. – Мне очень хотелось бы, если вы не возражаете.
   – Право, не знаю. – Я с сомнением взглянул на нее. – Ведь это будет что-то вроде перетягивания каната с Дэном в роли каната. Конечно, я дам ему наркоз, но тянуть придется много.
   Хелен засмеялась:
   – Я же очень сильная. И совсем не трусиха. Видите ли, я привыкла иметь дело с животными и люблю их.
   – Отлично, – сказал я. – Наденьте вон тот запасной халат, и приступим.
   Пес даже не вздрогнул, когда я ввел иглу ему в вену. Доза нембутала – и его голова почти сразу легла на руку Хелен, а лапы заскользили по гладкой поверхности стола. Вскоре он уже вытянулся на боку в полном оцепенении.
   Я не стал извлекать иглу из вены и, поглядев на спящую собаку, объяснил:
   – Возможно, придется добавить. Чтобы снять сопротивление мышц, нужен очень глубокий наркоз.
   Еще кубик, и Дэн стал дряблым, как тряпичная кукла. Я взялся за вывихнутую ногу и сказал через стол:
   – Пожалуйста, сцепите руки у него под здоровым бедром. И постарайтесь удержать его на месте, когда я примусь тянуть. Хорошо? Начинаем.
   Просто поразительно, какое требуется усилие, чтобы перевести головку сместившегося бедра через край вертлужной впадины. Правой рукой я непрерывно тянул, а левой одновременно нажимал на головку. Хелен отлично выполняла свою часть работы и, сосредоточенно сложив губы трубочкой, удерживала тело пса на месте.
   Наверное, существует какой-то надежный способ вправления таких вывихов – прием, безусловно срабатывающий при первой же попытке, но мне так и не дано было его обнаружить. Успех приходил только после долгой череды проб и ошибок. Не был исключением и этот случай. Я тянул то под одним углом, то под другим, поворачивал и загибал болтающуюся ногу, отгоняя от себя мысль о том, как я буду выглядеть, если именно этот вывих не удастся вправить. И еще я пробовал отгадать, что думает Хелен, которая стоит напротив меня и по-прежнему крепко держит Дэна… и вдруг услышал глухой щелчок. Какой прекрасный, какой желанный звук!
   Я раза два согнул и разогнул тазобедренный сустав. Ни малейшего сопротивления! Головка бедра вновь легко поворачивалась в своей впадине.
   – Ну вот, – сказал я. – Будем надеяться, что головка снова не выскочит. Иногда такое случается. Но у меня предчувствие, что все обойдется.
   Хелен погладила шею и шелковистые уши спящего пса.
   – Бедный Дэн! Знай он, что готовит ему судьба, он бы ни за что не стал прыгать через эту изгородь. А скоро он очнется?
   – Проспит до вечера. Но к тому времени, когда он начнет приходить в себя, постарайтесь быть при нем, чтобы поддержать его. Не то он может упасть и снова вывихнуть ногу. И пожалуйста, позвоните, чтобы рассказать, как идут дела.
   Я взял Дэна на руки, слегка пошатываясь под его тяжестью, вышел с ним в коридор и наткнулся на миссис Холл, которая несла чайный поднос с двумя чашками.
   – Я как раз пила чай, мистер Хэрриот, – сказала она. – Ну и подумала, что вы с барышней, наверное, не откажетесь от чашечки.
   Я посмотрел на нее пронзительным взглядом. Это что-то новенькое! Неужели она, как и Тристан, взяла на себя роль купидона? Но ее широкоскулое смуглое лицо хранило обычное невозмутимое выражение и ничего мне не сказало.
   – Спасибо, миссис Холл. С большим удовольствием. Я только отнесу собаку в машину.
   Я прошел к автомобилю Хелен, уложил Дэна на заднее сиденье и закутал его в одеяло. Торчавший наружу нос и закрытые глаза были исполнены тихого спокойствия.
   Когда я вошел в гостиную, Хелен уже держала чашку, и мне вспомнилось, как я пил чай в этой комнате с другой девушкой. В тот день, когда приехал в Дарроуби. Но теперь все было совсем иначе.
   Во время манипуляций в операционной Хелен стояла совсем близко от меня, и я успел обнаружить, что уголки ее рта чуть-чуть вздернуты, словно она собирается улыбнуться или только что улыбнулась; и еще я заметил, что ласковая синева ее глаз под изогнутыми бровями удивительно гармонирует с темно-каштановым цветом густых волос.
   И никаких затруднений с разговором на этот раз не возникло. Возможно, я просто чувствовал себя в своей стихии – пожалуй, полная раскованность приходит ко мне, только если где-то на заднем плане имеется больное животное; но как бы то ни было, говорил я легко и свободно, как в тот день на холме, когда мы познакомились.
   Чайник миссис Холл опустел, последний сухарик был доеден, и только тогда я проводил Хелен к машине и отправился навещать моих пациентов.
   И то же ощущение спокойной легкости охватило меня, когда вечером я услышал ее голос в телефонной трубке.
   – Дэн проснулся и уже ходит, – сообщила она. – Правда, пошатывается, но на ногу наступает как ни в чем не бывало.
   – Прекрасно! Самое трудное уже позади. И я убежден, что все будет в порядке.
   Наступила пауза, потом голос в трубке произнес:
   – Огромное вам спасибо. Мы все страшно за него беспокоились. Особенно мой младший брат и сестренка. Мы очень, очень вам благодарны.
   – Ну что вы! Я сам ужасно рад. Такой чудесный пес! – Я помолчал, собираясь с духом: теперь или никогда! – Помните, мы сегодня говорили про Шотландию. Так я днем проезжал мимо «Плазы»… там идет фильм о Гебридских островах. И я подумал… может быть… мне пришло в голову… что… э… может быть, вы согласитесь пойти посмотреть его вместе со мной?
   Еще пауза, и сердце у меня бешено заколотилось.
   – Хорошо, – сказала Хелен. – С большим удовольствием. Когда? Вечером в пятницу? Еще раз спасибо – и до пятницы.
   Я повесил трубку дрожащей рукой. Ну почему я всегда делаю из мухи слона? А, да не важно! Она согласилась пойти со мной в кино!
   Как часто эффектнейшие исцеления остаются незамеченными, не оцененными по достоинству, но какое чудо, что вывихнутое бедро Дэна посодействовало моим ухаживаниям! Вправление такого вывиха безусловно выглядит волшебством, а уж удачнее выбрать момент для этой операции трудно было бы и нарочно. И удивительно, с какой легкостью головка порой встает на свое законное место. Но если ветеринар испытывает глубочайшее удовлетворение, одним быстрым щелчком превращая хромую собаку в здоровую, то ее владелец перед этим переносит настоящий шок, когда верный друг без всякой видимой причины внезапно становится трехногим калекой. И ведь бедро вывихивается так просто! Неудачный прыжок за мячиком. Падение со стула. А какую панику вызывает такая травма!

7. Тип

 
   Нет, видимо, я все-таки выберусь на шоссе! Мне было чему радоваться – семь часов утра, когда зимний рассвет только-только выбелил восточный край неба, не самое подходящее время, чтобы выкапывать машину из сугроба.
   Узкая неогороженная дорога огибала плато, а от нее ответвлялись еще более узкие проселки, ведущие к одиноким фермам. Когда я отправился по ночному вызову – маточное кровотечение у коровы, – снег, собственно, не шел, но крепчающий ветер сметал пушистую поверхность белого одеяла, уже несколько недель укутывавшего вершины холмов. В лучах моих фар закручивались снежные смерчи, длинные, изящные, белые гребни дюйм за дюймом вырастали поперек полоски асфальта.
   Именно так начинаются снежные заносы, и, вводя питуитрин, а потом закрывая кровоточащую шейку матки тампоном из чистой простыни, я прикидывал, успею ли выбраться из снежной ловушки.
   На обратном пути поперек дороги тянулись уже не изящные гребни, а пухлые диванные валики, и мой автомобильчик преодолевал их, время от времени двигаясь юзом и выписывая зигзаги. Но теперь впереди в бледном свете показалась успокоительно черная лента шоссе. Еще несколько сотен ярдов – и я там!
   Но как раз тут по другую сторону поля замаячил Коут-Хаус. Я там лечил бычка, который объелся мороженым турнепсом, – и очередной визит был назначен на этот день. Мне вовсе не улыбалось тащиться сюда еще раз, а окно кухни светилось. Значит, там уже все на ногах. Я свернул и через минуту-другую въехал во двор.
   Дверь дома выходила на небольшое крыльцо, где ветер намел у стены ровный двухфутовый бугор. Я наклонился над ним, собираясь постучать, как вдруг поверхность бугра дрогнула и заколыхалась. Там под снегом что-то было – что-то большое! Мне стало чуть не по себе, когда в смутном свете из снега возникло мохнатое тело. Видимо, тут от холода укрылся какой-то дикий обитатель холмов… Но ведь таких огромных лисиц не бывает, а звери крупнее здесь будто бы не водятся!
   В этот момент дверь распахнулась, и свет из кухни заструился на крыльцо. Питер Тренхолм приветственным жестом пригласил меня войти, а из уютной светлой кухни мне улыбнулась его жена. Очень симпатичная молодая пара!
   – Кто это? – еле выговорил я, указывая на зверя, который энергично стряхивал снег с косматой шкуры.
   – Это? – Питер ухмыльнулся. – Старик Тип, а кто же?
   – Тип? Ваш пес? Но зачем он залез в сугроб?
   – Да его просто замело. Он же здесь ночует, у задней двери.
   Я с недоумением уставился на фермера.
   – Как ночует? Каждую ночь под открытым небом?
   – Ага, каждую. Летом и зимой. Да не смотрите на меня так, мистер Хэрриот, он это любит. У остальных собак теплые подстилки в коровнике, а Тип от них нос воротит. Ему уже пятнадцать, а спит он тут еще с той поры, как щенком был. Помнится, покойный папаша и так и эдак заманивал его спать под крышей, но он ни в какую.
   Я с изумлением посмотрел на старого пса. Теперь я мог рассмотреть его получше. Он был крупнее обычной овчарки и с более длинной шерстью, а чувствовавшаяся в нем неуемная энергия никак не вязалась с его пятнадцатью годами. Просто не верилось, что животное, обитающее в этих суровых холмах, по собственному выбору ночует под открытым небом – и с явной пользой для себя. Мне пришлось долго вглядываться, чтобы обнаружить признаки старости. Легкая скованность в походке, пожалуй, какаято сухость в очертаниях морды и головы, ну и, конечно, неизбежная мутность в глубине глаз. Однако общим впечатлением была неугасимая жизнерадостность.
   Он стряхнул остатки снега, вприпрыжку подскочил к фермеру и раза два гавкнул – правда, несколько надтреснуто. Питер Тренхолм засмеялся.
   – Видите? Готов взяться за дело. Тип у нас на работу жаден!
   Фермер пошел к службам, а я последовал за ним, спотыкаясь о замерзшие, твердые, как железо, рытвины под снегом и нагибая голову под режущим ветром. До чего приятно было открыть дверь коровника и нырнуть в его тепло!
   В длинном помещении находились не только дойные коровы, хотя большую его часть занимали они. С ними соседствовали молодые телки и бычки, а в последнем пустом стойле, глубоко зарывшись в солому, спали собаки. Тут же пристроились и кошки. Да, значит, в коровнике было очень тепло! Среди животных никто так не ценит комфорта, как кошки, и они свернулись в соломе пушистыми клубками, захватив наиболее уютное место возле перегородки, откуда веяло коровьим теплом.
   Тип уверенно расхаживал среди своих коллег – молодого пса и суки с тремя полувзрослыми щенками. Сразу было видно, что он тут самый главный.
   Мой пациент – один из бычков – выглядел получше. Накануне у него наблюдалась полная атония рубца (первого большого отдела желудка) – естественный результат переполнения мерзлым турнепсом. Его немного раздуло, и он постанывал от неприятных ощущений. Но когда я теперь прижал ухо к его левому боку, то сразу же услышал рокотание почти правильных сокращений рубца вместо вчерашней мертвенной тишины. Промывание желудка, которое я ему устроил, несомненно, сыграло свою благую роль, а еще одно приведет все в окончательный порядок. Я любовно смешивал ингредиенты особенно мне нравившегося снадобья, которое с тех пор успело навсегда исчезнуть в волнах прогресса: унция формалина, полфунта поваренной соли, ковш черной патоки из бочонка, тогдашней обязательной принадлежности большинства коровников. Все это разводилось в двух галлонах горячей воды.
   Я вставил деревянный зевник в рот бычка и закрепил его за рогами, Питер ухватил ручки, а я ввел зонд в рубец и накачал в него моего снадобья. Когда я кончил, бычок удивленно вытаращил глаза и затопал задними ногами. Вновь послушав, что у него делается внутри, я различил успокоительное бульканье содержимого рубца и улыбнулся. Подействовало! Да и когда же оно не действовало?
   Вытирая зонд, я услышал звон молочной струи, бьющей в подойник, – брат Питера приступил к утренней дойке, а когда я повернулся, чтобы уйти, он прошел с полным подойником в молочную. Возле собачьего стойла он остановился и налил им в миски парного молока, после чего Тип небрежной походкой отправился туда позавтракать. Пока он лакал, молодой пес попытался присоединиться к нему, но зубы Типа сомкнулись в полудюйме от его носа, и он ретировался к другой миске. Однако я заметил, что старик не стал протестовать, когда из его миски принялись лакать сука и щенки. Кошки – черно-белая, трехцветная и серая – вылезли, потягиваясь, из соломы и подошли поближе в ожидании своей очереди.
   Миссис Тренхолм позвала меня в дом выпить чаю, и когда я вышел, было совсем светло. Однако небо затягивали низкие серые тучи, а голые ветки редких деревьев возле дома гнулись под ветром, который налетал долгими леденящими порывами с белых безлюдных просторов вересковых пустошей. Йоркширцы называют такой ветер «узким», а иногда – «ленивым», поскольку он не трудится огибать тебя, а пронизывает насквозь. Мне сразу стало ясно, что на земле нет места лучше табурета возле пылающего очага деревенской кухни. Почти все люди и звери согласились бы со мной – но только не Тип. Он кружил возле Питера, грузившего на тележку тючки сена для бычков и телок в дальних сараях. А когда Питер тряхнул вожжами и жеребчик затрусил со двора, Тип вскочил на тележку.
   Укладывая свое снаряжение в багажник, я оглянулся на него: широко расставив лапы, чтобы удерживать равновесие на подпрыгивающей тележке, старый пес помахивал хвостом и вызывающе лаял навстречу ветру и царству холода. Таким я и помню Типа, презревшего изнеживающие удобства и избравшего для своего ночлега самое почетное место – перед порогом своего хозяина.