Страница:
Она встретила их у двери в спальню Вик. Тонкими пальцами она смахнула волосы с лица Вик и приложила руку к ее лбу. Ладонь у матери была холодной и гладкой, и от ее прикосновения девочка содрогнулась, одновременно ощущая и тошноту, и удовольствие. Ее родители больше не сердились друг на друга; если бы Пацанка знала, что для их примирения ей надо всего лишь вызвать у себя тошноту, она не стала бы гонять через мост в поисках браслета. Ей просто следовало сунуть себе палец поглубже в рот.
— Что с ней случилось?
— Сознание потеряла, — сказал Крис.
— Ничего я не теряла, — возразила Пацанка.
— У нее температура под сто градусов[18], она падает с ног, но продолжает со мной спорить, — с явным восхищением отметил отец.
Мать опустила мокрую тряпку, которую прижимала к углу рта.
— Тепловой удар. Три часа провела в машине, потом сразу же запрыгнула на велосипед и умчалась со двора. Солнцезащитным кремом не намазалась и весь день ничего не пила, кроме того паршивого молочного коктейля в «Террисе».
— В «Террисе» его называют фраппе, — сказала Вик и подметила: — Мам, ты поранила себе рот.
Мать лизнула уголок припухших губ.
— Сейчас принесу воды и ибупрофен[19]. Нам обеим пойдет на пользу.
— Прихвати с кухни свой браслет, — сказал Крис. — Он лежит на столе.
Линда успела сделать два шага, прежде чем до нее дошли слова мужа. Она оглянулась. Крис МакКуин стоял в дверях в комнату Вик, держа ее на руках. Вик видела над своей кроватью Дэвида Хассельхоффа, который улыбался ей и выглядел так, словно ему едва удавалось подавить желание подмигнуть: Классно управилась, малышка.
— Он был в машине, — объяснил Крис. — Это Пацанка его нашла.
Ее сны напоминали бессвязное мелькание стоп-кадров: противогаз на цементном полу, лежащая на обочине дороги мертвая собака с размозженной головой, лес из высоких сосен, увешанных слепыми белыми ангелами.
Последний образ был самым ярким и загадочно пугающим. Темные шестидесятифутовые деревья раскачивались на ветру, словно язычники в трансе во время обряда; ангелы же мерцали и проблескивали сквозь их одежды из ветвей. Вик стало страшно, она хотела закричать и даже попыталась, но не смогла выдавить из себя ни звука. Ее завалило удушающей лавиной теней и огромной горой мягкой, душной ветоши. Она упорно продиралась наружу, отчаянно толкаясь, молотя руками по всему вокруг со всей возможной злостью, вкладывая в это все свои силы, всю жилистость, пока вдруг не поняла, что сидит в кровати, а вся ее одежда насквозь пропиталась потом. Отец сидел на краю матраса рядом с ней и держал за запястья.
— Вик, — сказал он. — Вик. Успокойся. Ты меня только что так огрела, что чуть башку не свернула. Уймись. Это я, папа.
— Ой, — пискнула Пацанка
Отец отпустил ее запястья, и она уронила руки на одеяло.
— Прости.
Он взял себя за челюсть большим и указательным пальцами и подвигал туда-сюда.
— Сойдет. Заслужил, наверное.
— Чем это?
— Не знаю. Чем угодно. Никто не без греха.
Она подалась вперед, поцеловала его в небритый подбородок и улыбнулась.
— Жар спал, — отметил отец. — Теперь тебе лучше?
Она пожала плечами, полагая, что чувствует себя хорошо, раз уж смогла вылезти из-под огромной кучи черных одеял и убраться подальше от этого пригрезившегося леса зловещих рождественских сосен.
— Здорово тебя скрутило, — он покачал головой. — Тебе бы услышать, что говорила.
— И что я говорила?
— Например, кричала, что летучие мыши вылетают из моста, — сказал он. — Думаю, ты имела в виду колокольню.
— Да. То есть… То есть нет. Нет, я, наверно, имела в виду мост. — Вик на мгновение забыла о «Коротком пути». — Пап, а что случилось с мостом?
— С мостом?
— Ну, с «Коротким путем». С тем старым крытым мостом. Он буквально исчез.
— А! — вспомнил отец. — Я слышал, что какой-то тупой сукин сын пытался проехать по нему на своей машине и погнал напролом. Сам убился и почти весь мост обрушил. Останки, естественно, демонтировали. Вот почему я говорил тебе и шагу не делать на этот чертов мост. Его надо было разобрать еще лет двадцать назад.
Она содрогнулась.
— Посмотрела бы на себя, — улыбнулся отец. — Просто цуцик какой-то.
Она вспомнила свой бредовый сон о собаке с размозженной головой, и все вокруг сначала стало ярким, а потом потускнело. Когда в глазах у нее прояснилось, отец держал у ее груди резиновое ведерко.
— Если захочешь откашляться или потребуется стошнить, — сказал он, — постарайся сделать это в ведро. Господи, никогда больше не поведу тебя в этот поганый «Террис».
Она одновременно вспомнила и мерзкий запах пота, и липкие ленты, покрытые мертвыми насекомыми, и… ее вырвало.
Отец унес ведро с блевотиной и вернулся со стаканом ледяной воды.
Она выпила половину стакана за три глотка. Вода была такой холодной, что у нее начался очередной приступ дрожи. Крис опять укутал ее одеялами и, положив ей на плечо руку, сел рядом, дожидаясь, когда она согреется. Он не двигался и ничего не говорил. Но как же с ним было спокойно и надежно! Его присутствие подействовало как успокоительное средство, и почти сразу Вик ощутила, что сползает в сон… или, возможно, в какое-то новое приключение. Закрыв глаза, она поняла, что вновь сидит на байке: легко и стремительно несется сквозь темноту и безмятежное спокойствие.
Но когда отец поднялся, собираясь уйти, она еще чувствовала, что продолжает бодрствовать, поэтому смогла издать слабый протестующий звук и даже потянулась к нему. Он сделал шаг в сторону и прошептал:
— Отдыхай, Вик. Очень скоро ты вновь сядешь на свой байк.
Она плыла… и голос отца доносился издалека…
— Жаль, что убрали «Короткий путь», — тихо сказал он.
— А я думала, что мост тебе не нравится, — почти шептала она, переворачиваясь на другой бок, — как бы покидая и отпуская отца. — Думала, ты боишься, что я попытаюсь проехать по нему на байке.
— Это верно, — согласился он. — Мне было страшно. Я имею в виду, мне жаль, что его взяли да и убрали без меня. Все равно ведь собрались взорвать эту штуковину; жаль, что не мне предложили установить заряды. Этот мост всегда был смертельной ловушкой. Ежу понятно, что он ждал своего часа, чтобы кого-нибудь убить. Я ужасно рад, что этого не произошло с тобой. Давай спи, коротышка.
То же самое она проделывала со всеми остальными случаями.
Потому что были другие случаи, когда она гоняла на «Роли» через мост, которого не было, чтобы найти то, что потерялось.
Был случай, когда ее подруга, Вилла Лордс, потеряла мистера Пентака, вельветового пингвина, приносившего ей удачу. Однажды родители Виллы затеяли уборку в ее комнате, когда Вилла ночевала в доме у Вик, и Вилла решила, что мистера Пентака выбросили в мусор вместе с ее фигуркой Тинкербелл[20] и светящейся игрушкой для рисования «Лайт-Брайт», которая больше не работала. Вилла была так безутешна, так огорчена, что на другой день не смогла пойти в школу — да и на следующий тоже.
Но Вик спасла положение. Оказалось, что, когда Вилла оставалась у нее на ночь, мистер Пентак был при ней. Вик нашла его под кроватью, среди залежей пыли и забытых носков. Трагедии удалось избежать.
Вик, разумеется, не в силах была поверить, что отыскала мистера Пентака, сев на «Роли» и проехав через лес Питтман-стрит до того места, где некогда стоял мост «Короткого пути». Она не верила и в то, что мост мог ждать ее там, что она видела на стене надпись, сделанную зеленой аэрозольной краской: БОУЛИНГ ФЕНУЭЙ-ПАРК[21]. Не верила, что мост был наполнен ревом статических помех и что сквозь разломы в его сосновых стенах проносились таинственные огни и вспышки.
Тем не менее в ее памяти сохранился четкий образ: она выезжает из «Короткого пути» и попадает в пустой и темный — а и как иначе в семь-то утра! — боулинг. Крытый мост, как это ни абсурдно, вломился прямо сквозь стену и соединился непосредственно с дорожками. Вик знала это место. Две недели назад она ездила туда на чей-то день рождения, и Вилла тоже была там. Сосновый пол, чем-то смазанный, блестел, а велосипед Вик заскользил по нему, как масло по горячей сковороде. Она упала и ударилась локтем. Мистер Пентак лежал в корзине ДЛЯ НАХОДОК за прилавком, под полками с обувью для боулинга.
Эту история ей привиделась ночью после того, как днем Вик нашла мистера Пентака у себя под кроватью. Той ночью она была больна — горячая, липкая, с тягостными рвотными позывами, а ее сновидения были неестественно яркими.
Царапина на локте через пару дней зажила.
Когда ей было одиннадцать, она нашла бумажник отца между подушками дивана, а вовсе не на строительной площадке в Эттлборо. В течение нескольких дней после того, как бумажник нашелся, она чувствовала пульсацию в левом глазу, как после удара.
Когда ей было двенадцать, у четы де Зут, жившей через дорогу, пропал черно-белый старый тощий кот Тейлор. Он выбежал из дома, когда начинался летний ливень, и не вернулся. На следующее утро миссис де Зут ходила взад-вперед по улице и, щебеча как птичка, выкрикивала имя Тейлор. Мистер де Зут, напоминавший пугало, хотя всегда был при галстуке-бабочке и в подтяжках, стоял во дворе с граблями, ничего не сгребал, только в светлых глазах его читалась безысходность.
Вик очень нравился мистер де Зут — у него был смешной, как у Арнольда Шварценеггера, акцент, а в его кабинете располагалось миниатюрное поле боя. От мистера де Зута пахло свежесваренным кофе и трубочным табаком, и он разрешал Вик красить его маленьких пластиковых пехотинцев. Кот Тейлор тоже ей нравился. Когда тот начинал мурлыкать, в груди у него что-то ржаво погромыхивало. Звук напоминал работу старой коробкой передач, которая пытается с шумом пробудиться и разогнать машину.
Никто никогда Тейлора больше не видел… но Вик придумала для себе историю, что она ездила по мосту «Краткопутку» и в мокрых сорняках на обочине нашла старого бедолагу со слипшейся от крови шерстью и кишащими над ним мухами. Он дополз туда с улицы, где автомобиль переломил ему хребет. На асфальте Пацанка нашла даже все еще заметные пятна крови.
С тех пор звук статических помех стал для Вик ненавистен.
«Пикантная угроза». 1990 г
— Бинг и Адола на дереве сидят, — напевал Бинг. — Я’б тебя долго, часа два подряд!
Бинг, спустив штаны и пристроив задницу на пыльной бетонной ступеньке, расположился в укромном месте — одном из подвальных помещений. Свободная от журнала рука его находилась там, где вы себе правильно представляете, но пока что он не перешел к решительному действию, хотя уже довольно долго изучал номер, «облизывая» самые лакомые кусочки. Неожиданно он наткнулся на небольшой рекламный блок в левом нижнем углу страницы: снеговик в цилиндре кривой рукой указывал на прямоугольник рекламного модуля, обрамленного снежинками.
Но чувства и эмоции, которые он испытывал, читая и перечитывая объявление о «Стране Рождества», были окрашены в совершенно необычные тона. Пенис, необрезанный и пахнущий дрожжевой закваской, окончательно обмяк в его левой руке, как сдувшийся воздушный шарик. Зато его душа уподобилась колокольне, на которой вдруг разом зазвенели все колокола.
Он понятия не имел, где находится Страна Рождества и что она из себя представляет. Он никогда о ней не слышал, но мгновенно почувствовал, что всю свою жизнь хотел туда попасть, чтобы ходить по ее мощеным улицам, прогуливаться под ее склоняющимися фонарными столбами, раскрашенными в косую полоску, как леденцы, и смотреть на кричащих детей, круг за кругом проносящихся на оленьей карусели.
Чем вы готовы пожертвовать, чтобы получить пожизненный пропуск туда, куда каждое утро наведывается Рождество? — кричало объявление.
У Бинга за душой уже имелось тридцать три Рождества, но когда он начинал вспоминать лишь то единственное рождественское утро, которое имело значение — оно стоило всех остальных. В то Рождество его мать вынула из духовки сахарные печеньица в форме елочек, от которых по всему дому разнесся ванильный аромат. Это было за много лет до того, как в лобную долю Джону Партриджу вонзился монтажный гвоздь, а тем утром он сидел на полу вместе с Бингом, пристально наблюдая, как мальчик сдирает обертки со своих подарков. Сильнее всего Бингу запомнился последний подарок: большая коробка, в которой лежали большой резиновый противогаз и помятая каска, проржавевшая в тех местах, где с нее облупилась краска.
— Это снаряжение спасло мне жизнь в Корее, — сказал отец. — А для троих валявшихся в грязи желтолицых противогаз, что ты держишь, стал последним, что они успели увидеть в своей жизни. Теперь все это — твое.
Бинг натянул противогаз и уставился через прозрачные пластиковые линзы на отца. Из противогазе гостиная выглядела как маленький мир, попавший в автомат для продажи жевательной резинки. Отец напялил на башку Бинга каску и отдал честь. Бинг торжественно отсалютовал в ответ.
— Итак, ты один из нас, — сказал ему отец. — Маленький солдат, о котором все говорят. Мистер Неукротимый. Рядовой Говна Не Ем. Не так ли?
— Рядовой Говна Не Ем заступил на дежурство, сэр, да, сэр! — оттарабанил Бинг.
Его мать рассмеялась хрупким нервным смехом и сказала:
— Джон, ну что за язык! В рождественское утро так говорить не подобает. Сегодня мы празднуем пришествие Спасителя нашего на землю.
— Мамаши, — сказал сыну Джон Партридж, когда мать Бинга оставила их с сахарными печеньицами и отправилась на кухню за какао. — Если только им позволишь, будешь всю жизнь сиську сосать. Хотя если подумать… что в этом плохого? — Он подмигнул сыну.
А снег за окном валил большими, как гусиные перья, хлопьями, и они все вместе целый день провели дома, и Бинг не снимал каску и противогаз — он играл в войну: снова и снова он стрелял в своего отца, и Джон Партридж снова и снова умирал, вываливаясь из кресла перед телевизором на пол. Один разок Бинг прикончил и свою мать, и та, послушно закатив глаза, обмякла и оставалась мертвой почти всю рекламную паузу. Она ожила, чтобы поцеловать его в лоб, только когда он снял противогаз. Тогда она улыбнулась и сказала: «Да благословит тебя бог, маленький Бинг Партридж. Я люблю тебя больше всего на свете».
Так на что он готов, чтобы прекрасно чувствовать себя каждый день? Чтобы чувствовать себя как в то рождественское утро, когда под елкой его ожидал настоящий противогаз, привезенный с Корейской войны? Чтобы снова увидеть, как мать медленно открывает глаза и говорит: «Я люблю тебя больше всего на свете»? Действительно, вопрос: на что он ради этого готов пойти?
Он сделал три шаркающих шага к двери, прежде чем догадался, что следует подтянуть штаны.
После того как муж потерял возможность работать, мать Бинга взялась выполнять для церкви работу секретарши, и ее электрическая пишущая машинка «Оливетти» до сих пор стояла в шкафу прихожей. Литера «O» отвалилась, но он знал, что вместо нее можно воспользоваться клавишей с цифрой 0. Заправив лист бумаги, Бинг начал печатать:
Д0р0гие XXXXX уважаемые владельцы XXXX Страны Р0ждества,
0твечаю на Ваше 0бъявление в журнале «Пикантная угр0за». Х0тел0сь бы мне раб0тать в Стране Р0ждества? ЕЩЕ КАК! У меня 18 лет стажа раб0ты на зав0де фирмы «Н0рКемФарм» в Шугаркрике, штат Пенсильвания, и на пр0тяжении 12 лет я был XXXX этажным менеджер0 м всп0м0гатель0й к0манды. В м0и 0бязанн0сти вх0дит к0нтр0лб и д0ставка мн0гих сжатых газ0в, таких как кисл0р0д, в0д0р0д, гелий и сев0флуран[22]. Угадайте: как мн0г0 аварий прих0дится на м0ю смену? НИ 0ДН0Й!
Чт0 бы я сделал, чт0бы каждый день был0 Р0ждеств0? Скажите, к0г0 мне над0 убить, ха-ха-ха! Нет так0й грязн0й раб0ты, к0т0р0й я не делал бы на зав0де фирмы «Н0рКемФарм». Я чистил забитые унитазы, переп0лненные XXXXX сами знаете чем, вытирал м0чу с0 стен и травил крыс ядами грязн0й дюжины[23]. Вы ищете к0г0-т0, кт0 не б0ится испачкать руки? Чт0 ж, Ваши п0иски увенчались успех0 м!
Я как раз т0 т, к0г0 Вы ищете: энергичный раб0тяга, к0т0рый любит детей и не б0ится приключений. Я х0чу не мн0г0г0, т0льк0 х0р0шег0 места раб0ты. Служба без0пасн0сти прекрасн0 мне п0д0йдет. Чт0бы быть с Вами, к0гда-т0 я надеялся п0служить св0ей г0рд0й нации в в0енн0й ф0рме, как м0й 0тец в0 время К0рейск0й в0йны, н0 нек0т0рые 0шибки м0л0д0сти и печальн0е несчастье, п0стигшее семью, п0мешали мне. Ну да ладн0! Я не жалуюсь! П0верьте, если бы я м0 г н0сить униф0рму раб0тника службы без0пасн0сти Страны Р0ждества, я считал бы эт0 ст0ль же п0четным! Я к0ллекци0нирую п0длинные памятные вещи в0енн0й п0ры. У меня есть св0й пист0лет, и я знаю, как им п0льз0ваться.
В заключение выражаю надежду, чт0 Вы свяжетесь с0 мн0й п0 адресу, указанн0му ниже. Я без0г0в0р0чн0 предан и г0т0в УМЕРЕТЬ ради так0й редк0й в0зм0жн0сти. Нет ничег0, чег0 бы я не сделал, чт0бы заслужить себе мест0 среди с0трудник0в Страны Р0ждества.
XXXXX Р0ждественские п0здравления!
Бинг Партридж
БИНГ ПАРТРИДЖ
25 БЛ0Х-ЛЕЙН
ШУГАРКРИК, ШТАТ ПЕНСИЛЬВАНИЯ 16323
Он выкрутил лист из машинки и, шевеля губами, перечитал текст. Из-за усилий сосредоточиться его грузное, напоминающее картофелину тело стало влажным от пота. Ему казалось, что он изложил факты о себе достаточно ясно и убедительно. Он беспокоился, а не было ли опрометчивым упоминать об 0шибках м0л0д0сти или печальн0 м несчастье, п0стигшем семью, но в конце концов решил, что люди, которым он пишет, узнают все о его родителях, вне зависимости от того, сообщит он об их судьбе или нет. Поэтому решил, что лучше отважно рассказать об этом заранее, чтобы не казалось, словно он что-то скрывает. Все произошло давно, и на протяжении всех лет после освобождения из Молодежного центра — известного также как Мусорка — он был образцовым работником, не пропустившим в «НорКемФарме» ни единого дня.
Он сложил письмо, потом поискал в шкафу передней конверт. Вместо этого нашел коробку неиспользованных рождественских карточек. Мальчик и девочка, оба в пушистом длинном нижнем белье, высовывали из-за угла любопытные носы и широко раскрытыми от удивления глазами смотрели на Санта-Клауса, стоявшего в темноте перед рождественской елкой. Пижама девочки слегка открывала половину попки, которая напоминала пухлую розовую щечку. Джон Партридж говаривал иногда, что Бинг заблудится в трех соснах даже с картой, и, возможно, так оно и было, но ему все-таки пришла в голову неплохая мысль, когда он увидел эту открытку. Он вложил свое письмо в рождественскую открытку, а ту поместил в конверт, украшенный листьями падуба и блестящими ягодами клюквы.
Прежде чем бросить письмо в почтовый ящик в конце улицы, он поцеловал его, как священник, склоняющий голову, чтобы поцеловать Библию.
— Бинг, — сказал почтальон. — Разве ты не должен быть на работе?
— Ночная смена, — сказал Бинг.
— Что, война начинается? — сказал почтальон, кивая на одежду Бинга.
На Бинге был камуфляж горчичного цвета, который он надевал, когда хотел почувствовать себя удачливым.
— Если начнется, я буду к ней готов, — сказал ему Бинг и подмигнул.
Из Страны Рождества ничего не поступило. Ну конечно, как могло быть иначе? Ведь он отправил свою карточку только вчера.
Разрывы и раскаты причиняли Бингу глубокое беспокойство. Когда выстрелил пневматический пистолет, стоял невыносимо жаркий и грозовой день (именно так он вспоминал — не как тот день, когда застрелил отца, а как день, когда раздался выстрел пистолета). Отец почувствовал, как ствол уперся ему в левый висок, искоса посмотрел на стоявшего над ним Бинга. Он сделал глоток пива, причмокнул и спокойно сказал: «Я бы даже немного испугался, если бы знал, что у тебя есть яйца».
Нажав на спуск, Бинг сидел со стариком и слушал, как дождь барабанит по крыше гаража, меж тем как Джон Партридж растянулся на полу, дергая одной ногой, а по ширинке и вниз по штанам расползалось пятно мочи. Бинг сидел в этой позе, пока в гараж не вошла мать и не начала кричать. Тогда и для нее настал свой черед — хотя пневматический пистолет он во второй раз использовать не стал.
Сейчас Бинг стоял во дворе и смотрел на облака, сгущающиеся в небе над церковью и над вершиной холма, где его мать работала последние дни своей жизни… над церковью, которую он исправно посещал каждое воскресенье, с той самой поры, как научился ходить и лепетать всякую чушь. Одним из первых его слов было «луйя!» — самое близкое воспроизведение, которого он мог достичь, произнося «аллилуйя». Много лет после этого мать называла его Луйя.
— Что с ней случилось?
— Сознание потеряла, — сказал Крис.
— Ничего я не теряла, — возразила Пацанка.
— У нее температура под сто градусов[18], она падает с ног, но продолжает со мной спорить, — с явным восхищением отметил отец.
Мать опустила мокрую тряпку, которую прижимала к углу рта.
— Тепловой удар. Три часа провела в машине, потом сразу же запрыгнула на велосипед и умчалась со двора. Солнцезащитным кремом не намазалась и весь день ничего не пила, кроме того паршивого молочного коктейля в «Террисе».
— В «Террисе» его называют фраппе, — сказала Вик и подметила: — Мам, ты поранила себе рот.
Мать лизнула уголок припухших губ.
— Сейчас принесу воды и ибупрофен[19]. Нам обеим пойдет на пользу.
— Прихвати с кухни свой браслет, — сказал Крис. — Он лежит на столе.
Линда успела сделать два шага, прежде чем до нее дошли слова мужа. Она оглянулась. Крис МакКуин стоял в дверях в комнату Вик, держа ее на руках. Вик видела над своей кроватью Дэвида Хассельхоффа, который улыбался ей и выглядел так, словно ему едва удавалось подавить желание подмигнуть: Классно управилась, малышка.
— Он был в машине, — объяснил Крис. — Это Пацанка его нашла.
* * *
Вик спит.Ее сны напоминали бессвязное мелькание стоп-кадров: противогаз на цементном полу, лежащая на обочине дороги мертвая собака с размозженной головой, лес из высоких сосен, увешанных слепыми белыми ангелами.
Последний образ был самым ярким и загадочно пугающим. Темные шестидесятифутовые деревья раскачивались на ветру, словно язычники в трансе во время обряда; ангелы же мерцали и проблескивали сквозь их одежды из ветвей. Вик стало страшно, она хотела закричать и даже попыталась, но не смогла выдавить из себя ни звука. Ее завалило удушающей лавиной теней и огромной горой мягкой, душной ветоши. Она упорно продиралась наружу, отчаянно толкаясь, молотя руками по всему вокруг со всей возможной злостью, вкладывая в это все свои силы, всю жилистость, пока вдруг не поняла, что сидит в кровати, а вся ее одежда насквозь пропиталась потом. Отец сидел на краю матраса рядом с ней и держал за запястья.
— Вик, — сказал он. — Вик. Успокойся. Ты меня только что так огрела, что чуть башку не свернула. Уймись. Это я, папа.
— Ой, — пискнула Пацанка
Отец отпустил ее запястья, и она уронила руки на одеяло.
— Прости.
Он взял себя за челюсть большим и указательным пальцами и подвигал туда-сюда.
— Сойдет. Заслужил, наверное.
— Чем это?
— Не знаю. Чем угодно. Никто не без греха.
Она подалась вперед, поцеловала его в небритый подбородок и улыбнулась.
— Жар спал, — отметил отец. — Теперь тебе лучше?
Она пожала плечами, полагая, что чувствует себя хорошо, раз уж смогла вылезти из-под огромной кучи черных одеял и убраться подальше от этого пригрезившегося леса зловещих рождественских сосен.
— Здорово тебя скрутило, — он покачал головой. — Тебе бы услышать, что говорила.
— И что я говорила?
— Например, кричала, что летучие мыши вылетают из моста, — сказал он. — Думаю, ты имела в виду колокольню.
— Да. То есть… То есть нет. Нет, я, наверно, имела в виду мост. — Вик на мгновение забыла о «Коротком пути». — Пап, а что случилось с мостом?
— С мостом?
— Ну, с «Коротким путем». С тем старым крытым мостом. Он буквально исчез.
— А! — вспомнил отец. — Я слышал, что какой-то тупой сукин сын пытался проехать по нему на своей машине и погнал напролом. Сам убился и почти весь мост обрушил. Останки, естественно, демонтировали. Вот почему я говорил тебе и шагу не делать на этот чертов мост. Его надо было разобрать еще лет двадцать назад.
Она содрогнулась.
— Посмотрела бы на себя, — улыбнулся отец. — Просто цуцик какой-то.
Она вспомнила свой бредовый сон о собаке с размозженной головой, и все вокруг сначала стало ярким, а потом потускнело. Когда в глазах у нее прояснилось, отец держал у ее груди резиновое ведерко.
— Если захочешь откашляться или потребуется стошнить, — сказал он, — постарайся сделать это в ведро. Господи, никогда больше не поведу тебя в этот поганый «Террис».
Она одновременно вспомнила и мерзкий запах пота, и липкие ленты, покрытые мертвыми насекомыми, и… ее вырвало.
Отец унес ведро с блевотиной и вернулся со стаканом ледяной воды.
Она выпила половину стакана за три глотка. Вода была такой холодной, что у нее начался очередной приступ дрожи. Крис опять укутал ее одеялами и, положив ей на плечо руку, сел рядом, дожидаясь, когда она согреется. Он не двигался и ничего не говорил. Но как же с ним было спокойно и надежно! Его присутствие подействовало как успокоительное средство, и почти сразу Вик ощутила, что сползает в сон… или, возможно, в какое-то новое приключение. Закрыв глаза, она поняла, что вновь сидит на байке: легко и стремительно несется сквозь темноту и безмятежное спокойствие.
Но когда отец поднялся, собираясь уйти, она еще чувствовала, что продолжает бодрствовать, поэтому смогла издать слабый протестующий звук и даже потянулась к нему. Он сделал шаг в сторону и прошептал:
— Отдыхай, Вик. Очень скоро ты вновь сядешь на свой байк.
Она плыла… и голос отца доносился издалека…
— Жаль, что убрали «Короткий путь», — тихо сказал он.
— А я думала, что мост тебе не нравится, — почти шептала она, переворачиваясь на другой бок, — как бы покидая и отпуская отца. — Думала, ты боишься, что я попытаюсь проехать по нему на байке.
— Это верно, — согласился он. — Мне было страшно. Я имею в виду, мне жаль, что его взяли да и убрали без меня. Все равно ведь собрались взорвать эту штуковину; жаль, что не мне предложили установить заряды. Этот мост всегда был смертельной ловушкой. Ежу понятно, что он ждал своего часа, чтобы кого-нибудь убить. Я ужасно рад, что этого не произошло с тобой. Давай спи, коротышка.
Различные места 1986–1989 гг.
Через несколько месяцев инцидент с потерянным браслетом был практически забыт, а когда Вик все-таки о нем вспоминала, то говорила, что нашла эту вещицу в машине. Она старалась по возможности не думать о «Коротком пути». Воспоминание о поездке через мост было обрывочным, похожим на галлюцинацию и неотделимым от сновидения с темными деревьями и мертвой собакой. Восстанавливать его ей было ни к чему, поэтому она убрала с глаз долой, спрятала в дальний уголок сознания, заперла, да и забыла.То же самое она проделывала со всеми остальными случаями.
Потому что были другие случаи, когда она гоняла на «Роли» через мост, которого не было, чтобы найти то, что потерялось.
Был случай, когда ее подруга, Вилла Лордс, потеряла мистера Пентака, вельветового пингвина, приносившего ей удачу. Однажды родители Виллы затеяли уборку в ее комнате, когда Вилла ночевала в доме у Вик, и Вилла решила, что мистера Пентака выбросили в мусор вместе с ее фигуркой Тинкербелл[20] и светящейся игрушкой для рисования «Лайт-Брайт», которая больше не работала. Вилла была так безутешна, так огорчена, что на другой день не смогла пойти в школу — да и на следующий тоже.
Но Вик спасла положение. Оказалось, что, когда Вилла оставалась у нее на ночь, мистер Пентак был при ней. Вик нашла его под кроватью, среди залежей пыли и забытых носков. Трагедии удалось избежать.
Вик, разумеется, не в силах была поверить, что отыскала мистера Пентака, сев на «Роли» и проехав через лес Питтман-стрит до того места, где некогда стоял мост «Короткого пути». Она не верила и в то, что мост мог ждать ее там, что она видела на стене надпись, сделанную зеленой аэрозольной краской: БОУЛИНГ ФЕНУЭЙ-ПАРК[21]. Не верила, что мост был наполнен ревом статических помех и что сквозь разломы в его сосновых стенах проносились таинственные огни и вспышки.
Тем не менее в ее памяти сохранился четкий образ: она выезжает из «Короткого пути» и попадает в пустой и темный — а и как иначе в семь-то утра! — боулинг. Крытый мост, как это ни абсурдно, вломился прямо сквозь стену и соединился непосредственно с дорожками. Вик знала это место. Две недели назад она ездила туда на чей-то день рождения, и Вилла тоже была там. Сосновый пол, чем-то смазанный, блестел, а велосипед Вик заскользил по нему, как масло по горячей сковороде. Она упала и ударилась локтем. Мистер Пентак лежал в корзине ДЛЯ НАХОДОК за прилавком, под полками с обувью для боулинга.
Эту история ей привиделась ночью после того, как днем Вик нашла мистера Пентака у себя под кроватью. Той ночью она была больна — горячая, липкая, с тягостными рвотными позывами, а ее сновидения были неестественно яркими.
Царапина на локте через пару дней зажила.
Когда ей было одиннадцать, она нашла бумажник отца между подушками дивана, а вовсе не на строительной площадке в Эттлборо. В течение нескольких дней после того, как бумажник нашелся, она чувствовала пульсацию в левом глазу, как после удара.
Когда ей было двенадцать, у четы де Зут, жившей через дорогу, пропал черно-белый старый тощий кот Тейлор. Он выбежал из дома, когда начинался летний ливень, и не вернулся. На следующее утро миссис де Зут ходила взад-вперед по улице и, щебеча как птичка, выкрикивала имя Тейлор. Мистер де Зут, напоминавший пугало, хотя всегда был при галстуке-бабочке и в подтяжках, стоял во дворе с граблями, ничего не сгребал, только в светлых глазах его читалась безысходность.
Вик очень нравился мистер де Зут — у него был смешной, как у Арнольда Шварценеггера, акцент, а в его кабинете располагалось миниатюрное поле боя. От мистера де Зута пахло свежесваренным кофе и трубочным табаком, и он разрешал Вик красить его маленьких пластиковых пехотинцев. Кот Тейлор тоже ей нравился. Когда тот начинал мурлыкать, в груди у него что-то ржаво погромыхивало. Звук напоминал работу старой коробкой передач, которая пытается с шумом пробудиться и разогнать машину.
Никто никогда Тейлора больше не видел… но Вик придумала для себе историю, что она ездила по мосту «Краткопутку» и в мокрых сорняках на обочине нашла старого бедолагу со слипшейся от крови шерстью и кишащими над ним мухами. Он дополз туда с улицы, где автомобиль переломил ему хребет. На асфальте Пацанка нашла даже все еще заметные пятна крови.
С тех пор звук статических помех стал для Вик ненавистен.
«Пикантная угроза». 1990 г
Шугаркрик, штат Пенсильвания 1990 г.
Объявление было размещено на одной из последних страниц августовского номера «Пикантной угрозы» за 1949 год, на обложке которого изображалась кричащая ню, замороженная в глыбе льда (она оказала ему холодный прием… так что он предоставил ей отличное охлаждение!). Оно занимало всего одну колонку под гораздо более объемной рекламой бюстгальтеров «Адола» (подчерткивают вашу фигуру!). Бинг Партридж заметил объявление только после того, как долго и внимательно рассматривал даму в рекламе «Адолы»; бюстгальтер с конусообразными чашечками и металлическими блестками наполняли бледные и тяжелые «мамочкины» сиськи. Глаза женщины были прикрыты, а губы слегка раздвинуты, поэтому казалось, что она спит и видит сладкие сны; Бинг же представлял себе, как будит ее поцелуем.— Бинг и Адола на дереве сидят, — напевал Бинг. — Я’б тебя долго, часа два подряд!
Бинг, спустив штаны и пристроив задницу на пыльной бетонной ступеньке, расположился в укромном месте — одном из подвальных помещений. Свободная от журнала рука его находилась там, где вы себе правильно представляете, но пока что он не перешел к решительному действию, хотя уже довольно долго изучал номер, «облизывая» самые лакомые кусочки. Неожиданно он наткнулся на небольшой рекламный блок в левом нижнем углу страницы: снеговик в цилиндре кривой рукой указывал на прямоугольник рекламного модуля, обрамленного снежинками.
ВЕРИТЕ ЛИ ВЫ ЧТО СУЩЕСТВУЕТ
СТРАНА РОЖДЕСТВА??
ЧЕМ ВЫ ГОТОВЫ ПОЖЕРТВОВАТЬ,
ЧТОБЫ ПОЛУЧИТЬ ПОЖИЗНЕННЫЙ ПРОПУСК ТУДА,
ГДЕ КАЖДОЕ УТРО ─РОЖДЕСТВЕНСКОЕ УТРО,
А ПЕЧАЛЬ ─ НАРУШЕНИЕ ЗАКОНА??!
НЕ ОТКАЗЫВАЙТЕСЬ ОТ ЧУДА!
НЕ ОТКАЗЫВАЙТЕСЬ ОТ МЕЧТЫ!
МЫ ИЩЕМ ЭНЕРГИЧНЫХ ЛЮДЕЙ,
КОТОРЫЕ ЛЮБЯТ ДЕТЕЙ И НЕ БОЯТСЯ
ПРИКЛЮЧЕНИЙ!
НАВЕДИТЕ СПРАВКИ ОБ ОСОБЫХ ВОЗМОЖНОСТЯХ
В НАШЕМ ОТДЕЛЕ БЕЗОПАСНОСТИ.
ЭТО НЕ ПРОСТО РАБОТА… ЭТО ЖИЗНЬ!
СТРАНА РОЖДЕСТВА ЖДЕТ… ИМЕННО ВАС!
Бингу нравились рекламы в конце журнальчиков: рекламы оловянных шкатулок с игрушечными солдатиками (воссоздай трепет Вердена!), рекламы старинного снаряжения Второй мировой войны (штыки, винтовки, противогазы!), рекламы книг, разъясняющих, как заставить женщину вас захотеть (Научи Ее Говорить: «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!»). Он часто вырезал формы для заказа и отправлял карманную мелочь или грязные купюры, пытаясь приобрести муравьиную ферму или металлоискатель. Он всем сердцем хотел Удивить Своих Друзей и Поразить Своих Близких!.. И не беда, что его друзьями были три олуха, которые работали под его началом во вспомогательной команде на заводе фирмы «НорКемФарм», и что его единственные близкие родственники обратились в прах на кладбище за Скинией Новой Американской Веры. Бингу ни разу не пришло в голову, что коллекция эротической макулатуры, доставшаяся ему от отца, а сейчас плесневеющая в картонной коробке в его укромном месте, старше его самого и что большинство компаний, куда он посылал деньги, давным-давно канули в Лету.Но чувства и эмоции, которые он испытывал, читая и перечитывая объявление о «Стране Рождества», были окрашены в совершенно необычные тона. Пенис, необрезанный и пахнущий дрожжевой закваской, окончательно обмяк в его левой руке, как сдувшийся воздушный шарик. Зато его душа уподобилась колокольне, на которой вдруг разом зазвенели все колокола.
Он понятия не имел, где находится Страна Рождества и что она из себя представляет. Он никогда о ней не слышал, но мгновенно почувствовал, что всю свою жизнь хотел туда попасть, чтобы ходить по ее мощеным улицам, прогуливаться под ее склоняющимися фонарными столбами, раскрашенными в косую полоску, как леденцы, и смотреть на кричащих детей, круг за кругом проносящихся на оленьей карусели.
Чем вы готовы пожертвовать, чтобы получить пожизненный пропуск туда, куда каждое утро наведывается Рождество? — кричало объявление.
У Бинга за душой уже имелось тридцать три Рождества, но когда он начинал вспоминать лишь то единственное рождественское утро, которое имело значение — оно стоило всех остальных. В то Рождество его мать вынула из духовки сахарные печеньица в форме елочек, от которых по всему дому разнесся ванильный аромат. Это было за много лет до того, как в лобную долю Джону Партриджу вонзился монтажный гвоздь, а тем утром он сидел на полу вместе с Бингом, пристально наблюдая, как мальчик сдирает обертки со своих подарков. Сильнее всего Бингу запомнился последний подарок: большая коробка, в которой лежали большой резиновый противогаз и помятая каска, проржавевшая в тех местах, где с нее облупилась краска.
— Это снаряжение спасло мне жизнь в Корее, — сказал отец. — А для троих валявшихся в грязи желтолицых противогаз, что ты держишь, стал последним, что они успели увидеть в своей жизни. Теперь все это — твое.
Бинг натянул противогаз и уставился через прозрачные пластиковые линзы на отца. Из противогазе гостиная выглядела как маленький мир, попавший в автомат для продажи жевательной резинки. Отец напялил на башку Бинга каску и отдал честь. Бинг торжественно отсалютовал в ответ.
— Итак, ты один из нас, — сказал ему отец. — Маленький солдат, о котором все говорят. Мистер Неукротимый. Рядовой Говна Не Ем. Не так ли?
— Рядовой Говна Не Ем заступил на дежурство, сэр, да, сэр! — оттарабанил Бинг.
Его мать рассмеялась хрупким нервным смехом и сказала:
— Джон, ну что за язык! В рождественское утро так говорить не подобает. Сегодня мы празднуем пришествие Спасителя нашего на землю.
— Мамаши, — сказал сыну Джон Партридж, когда мать Бинга оставила их с сахарными печеньицами и отправилась на кухню за какао. — Если только им позволишь, будешь всю жизнь сиську сосать. Хотя если подумать… что в этом плохого? — Он подмигнул сыну.
А снег за окном валил большими, как гусиные перья, хлопьями, и они все вместе целый день провели дома, и Бинг не снимал каску и противогаз — он играл в войну: снова и снова он стрелял в своего отца, и Джон Партридж снова и снова умирал, вываливаясь из кресла перед телевизором на пол. Один разок Бинг прикончил и свою мать, и та, послушно закатив глаза, обмякла и оставалась мертвой почти всю рекламную паузу. Она ожила, чтобы поцеловать его в лоб, только когда он снял противогаз. Тогда она улыбнулась и сказала: «Да благословит тебя бог, маленький Бинг Партридж. Я люблю тебя больше всего на свете».
Так на что он готов, чтобы прекрасно чувствовать себя каждый день? Чтобы чувствовать себя как в то рождественское утро, когда под елкой его ожидал настоящий противогаз, привезенный с Корейской войны? Чтобы снова увидеть, как мать медленно открывает глаза и говорит: «Я люблю тебя больше всего на свете»? Действительно, вопрос: на что он ради этого готов пойти?
Он сделал три шаркающих шага к двери, прежде чем догадался, что следует подтянуть штаны.
После того как муж потерял возможность работать, мать Бинга взялась выполнять для церкви работу секретарши, и ее электрическая пишущая машинка «Оливетти» до сих пор стояла в шкафу прихожей. Литера «O» отвалилась, но он знал, что вместо нее можно воспользоваться клавишей с цифрой 0. Заправив лист бумаги, Бинг начал печатать:
Д0р0гие XXXXX уважаемые владельцы XXXX Страны Р0ждества,
0твечаю на Ваше 0бъявление в журнале «Пикантная угр0за». Х0тел0сь бы мне раб0тать в Стране Р0ждества? ЕЩЕ КАК! У меня 18 лет стажа раб0ты на зав0де фирмы «Н0рКемФарм» в Шугаркрике, штат Пенсильвания, и на пр0тяжении 12 лет я был XXXX этажным менеджер0 м всп0м0гатель0й к0манды. В м0и 0бязанн0сти вх0дит к0нтр0лб и д0ставка мн0гих сжатых газ0в, таких как кисл0р0д, в0д0р0д, гелий и сев0флуран[22]. Угадайте: как мн0г0 аварий прих0дится на м0ю смену? НИ 0ДН0Й!
Чт0 бы я сделал, чт0бы каждый день был0 Р0ждеств0? Скажите, к0г0 мне над0 убить, ха-ха-ха! Нет так0й грязн0й раб0ты, к0т0р0й я не делал бы на зав0де фирмы «Н0рКемФарм». Я чистил забитые унитазы, переп0лненные XXXXX сами знаете чем, вытирал м0чу с0 стен и травил крыс ядами грязн0й дюжины[23]. Вы ищете к0г0-т0, кт0 не б0ится испачкать руки? Чт0 ж, Ваши п0иски увенчались успех0 м!
Я как раз т0 т, к0г0 Вы ищете: энергичный раб0тяга, к0т0рый любит детей и не б0ится приключений. Я х0чу не мн0г0г0, т0льк0 х0р0шег0 места раб0ты. Служба без0пасн0сти прекрасн0 мне п0д0йдет. Чт0бы быть с Вами, к0гда-т0 я надеялся п0служить св0ей г0рд0й нации в в0енн0й ф0рме, как м0й 0тец в0 время К0рейск0й в0йны, н0 нек0т0рые 0шибки м0л0д0сти и печальн0е несчастье, п0стигшее семью, п0мешали мне. Ну да ладн0! Я не жалуюсь! П0верьте, если бы я м0 г н0сить униф0рму раб0тника службы без0пасн0сти Страны Р0ждества, я считал бы эт0 ст0ль же п0четным! Я к0ллекци0нирую п0длинные памятные вещи в0енн0й п0ры. У меня есть св0й пист0лет, и я знаю, как им п0льз0ваться.
В заключение выражаю надежду, чт0 Вы свяжетесь с0 мн0й п0 адресу, указанн0му ниже. Я без0г0в0р0чн0 предан и г0т0в УМЕРЕТЬ ради так0й редк0й в0зм0жн0сти. Нет ничег0, чег0 бы я не сделал, чт0бы заслужить себе мест0 среди с0трудник0в Страны Р0ждества.
XXXXX Р0ждественские п0здравления!
Бинг Партридж
БИНГ ПАРТРИДЖ
25 БЛ0Х-ЛЕЙН
ШУГАРКРИК, ШТАТ ПЕНСИЛЬВАНИЯ 16323
Он выкрутил лист из машинки и, шевеля губами, перечитал текст. Из-за усилий сосредоточиться его грузное, напоминающее картофелину тело стало влажным от пота. Ему казалось, что он изложил факты о себе достаточно ясно и убедительно. Он беспокоился, а не было ли опрометчивым упоминать об 0шибках м0л0д0сти или печальн0 м несчастье, п0стигшем семью, но в конце концов решил, что люди, которым он пишет, узнают все о его родителях, вне зависимости от того, сообщит он об их судьбе или нет. Поэтому решил, что лучше отважно рассказать об этом заранее, чтобы не казалось, словно он что-то скрывает. Все произошло давно, и на протяжении всех лет после освобождения из Молодежного центра — известного также как Мусорка — он был образцовым работником, не пропустившим в «НорКемФарме» ни единого дня.
Он сложил письмо, потом поискал в шкафу передней конверт. Вместо этого нашел коробку неиспользованных рождественских карточек. Мальчик и девочка, оба в пушистом длинном нижнем белье, высовывали из-за угла любопытные носы и широко раскрытыми от удивления глазами смотрели на Санта-Клауса, стоявшего в темноте перед рождественской елкой. Пижама девочки слегка открывала половину попки, которая напоминала пухлую розовую щечку. Джон Партридж говаривал иногда, что Бинг заблудится в трех соснах даже с картой, и, возможно, так оно и было, но ему все-таки пришла в голову неплохая мысль, когда он увидел эту открытку. Он вложил свое письмо в рождественскую открытку, а ту поместил в конверт, украшенный листьями падуба и блестящими ягодами клюквы.
Прежде чем бросить письмо в почтовый ящик в конце улицы, он поцеловал его, как священник, склоняющий голову, чтобы поцеловать Библию.
* * *
На следующий день он ждал у почтового ящика в 2:30, когда почтальон проезжал по улице в своем смешном белом грузовичке. Цветы из фольги в переднем дворе Бинга лениво кружились, производя едва слышное жужжание.— Бинг, — сказал почтальон. — Разве ты не должен быть на работе?
— Ночная смена, — сказал Бинг.
— Что, война начинается? — сказал почтальон, кивая на одежду Бинга.
На Бинге был камуфляж горчичного цвета, который он надевал, когда хотел почувствовать себя удачливым.
— Если начнется, я буду к ней готов, — сказал ему Бинг и подмигнул.
Из Страны Рождества ничего не поступило. Ну конечно, как могло быть иначе? Ведь он отправил свою карточку только вчера.
* * *
На следующий день тоже ничего не было.* * *
И еще один день минул без ответа.* * *
В понедельник он был уверен, что ответ придет, и вышел на крыльцо за полчаса до обычного времени появления почтальона. Черные и уродливые грозовые тучи сгущались над гребнем горы, за шпилем Скинии Новой Американской Веры. Буря, которую Бинг почуял в воздухе еще накануне, наконец-то накрыла город. Приглушенный гром сначала раздался в двух милях от него и в восемнадцати тысячах футов над землей. В этом взрыве не слышалось много шума, зато вибрация проняла Бинга до нутра и сотрясла его кости, укрытые в жировых отложениях. Цветы из фольги истерически вертелись, звуча точь-в-точь как стайка детей на велосипедах, мчащихся под гору, за пределы досягаемости.Разрывы и раскаты причиняли Бингу глубокое беспокойство. Когда выстрелил пневматический пистолет, стоял невыносимо жаркий и грозовой день (именно так он вспоминал — не как тот день, когда застрелил отца, а как день, когда раздался выстрел пистолета). Отец почувствовал, как ствол уперся ему в левый висок, искоса посмотрел на стоявшего над ним Бинга. Он сделал глоток пива, причмокнул и спокойно сказал: «Я бы даже немного испугался, если бы знал, что у тебя есть яйца».
Нажав на спуск, Бинг сидел со стариком и слушал, как дождь барабанит по крыше гаража, меж тем как Джон Партридж растянулся на полу, дергая одной ногой, а по ширинке и вниз по штанам расползалось пятно мочи. Бинг сидел в этой позе, пока в гараж не вошла мать и не начала кричать. Тогда и для нее настал свой черед — хотя пневматический пистолет он во второй раз использовать не стал.
Сейчас Бинг стоял во дворе и смотрел на облака, сгущающиеся в небе над церковью и над вершиной холма, где его мать работала последние дни своей жизни… над церковью, которую он исправно посещал каждое воскресенье, с той самой поры, как научился ходить и лепетать всякую чушь. Одним из первых его слов было «луйя!» — самое близкое воспроизведение, которого он мог достичь, произнося «аллилуйя». Много лет после этого мать называла его Луйя.