Хитун Сергей. Дворянские поросята

   На паперти нищие окружили пансионеров. Один из них, с уверенностью человека получающего свое жалованье, протянул свою ладонь перед Суворовым, распевая:
   - Копеечку, Христа ради!..
   - Молись за меня.
   Суворов дал нищему две копейки, затем со вздохом облегчения поспешил за Мезенцевым и Тарновским.
   НА ДЕСНЕ
   - Эй, Кнопка! - крикнул Савинский крепышу из младшего отделения с круглым веснушчатым лицом на котором, круто вздернутый маленький нос с широкими ноздрями, господствовал над всеми другими чертами его лица. - Хочешь кататься на лодке?
   - Да, да, конечно! - звонко откликнулся Кнопка.- Что я должен... что мне надо делать за это? - его карие глаза сияли радостью и вместе с этим выражали вопрос и готовность к услуге. Он знал, что такие внезапные приятные предложения от воспитанников старших отделений всегда подразумевали какую-то обязанность.
   - Будешь стеречь нашу одежду пока мы будем купаться. За это порулишь лодкой. Только через реку.
   - Да, да, хорошо. Поеду, буду караулить. В прошлое воскресенье городскойники (Презираемые пансионерами ученики 4-х классного Городского Училища, постоянные недруги и участники нескончаемых драк с "дворянскими поросятами".) вымочили, связали в узлы и посолили песком все белье третьеотделенцев. Я буду стеречь. Я не дам... буду вам кричать. - Кнопка двинулся вперед.
   - Ладно, беги и доложи Дежурному воспитателю, что ты отправляешься с нами. А потом догоняй нас на валу или в поле. - Серьезный в своих очках, Савинский отдал приказ и зашагал к воротам у которых, с полотенцами на шеях, ждали его восемь гребцов - воспитанников 3-го отделения, Черниговского Дворянского Пансиона. Кнопка помчался в здание Пансиона.
   Савинский и "восьмерка", прошли фасад двухэтажного желтого кирпича здания Пансиона и вошли в тенистую аллею ведущую на вершину вала. У летнего ресторана с резными наличниками вокруг больших видовых на реку окон, они остановились.
   - Подождем здесь и посмотрим где же теперь причалена наша шлюпка, - сказал Савинский. - Михеич часто передвигает пристань из-за обмеления реки.
   - Он сказал, что ему приходится держать лодки в заливе, - добавил Малахов. - Сейчас сезон сплава плотов, а эти дикари-плотовщики прут куда попало и очень часто являются угрозой для речного судоходства.
   Они стояли с прищуренными от яркого августовского солнца глазами, напряженно вглядываясь вдаль.
   Быстрая волнистая Десна описав крутую дугу перед городом, перешла в спокойный плес и, как бы готовясь соединиться с своим старшим братом Днепром, заметно стала шире, глубже, полноводнее. На высоком правом берегу, над зеленой крышей плавучей пристани-баржи, была видна черная труба причаленного парохода.
   Линия разномастных лошадей и пролеток с извозчиками на козлах, ожидающих возможных седоков, протянулась в сторону подъема к городу.
   Цепочка согбенных спин грузчиков от баржи к телегам, подняла пыль, которая висела серым облаком а летнем воздухе. Противоположный пологий песчаный берег, обрамленный ивовыми кустами, переходил в заливные поля и луга простирающиеся до самого горизонта.
   - Вижу!... Вижу белый флаг с двумя якорями накрест. Вон там, рядом с купальнями, - воскликнул дальнозоркий Максимович. Для сокращения пути, нетерпеливые пансионеры, переступив невысокую ограду, спустились с крутого холма-вала без всяких тропинок. Они сбегали зигзагами, прыгали, скользили, задерживали скорость спуска бороздя песок каблуками и остановились внизу у подошвы вала, переводя дыхание.
   - Поработали наши предки... насыпая этот вал, - сказал Суворов, указывая на гребень вала, где между деревьев глядели массивные дула старинных пушек.
   - Пытались остановить нашествие татар, - пояснил Савинский, вытирая пыль с своих очков.
   - Ну и что же, остановили? - спросил Кнопка уже догнавший группу.
   - Нет, город был взят. В наказание за упорное кровавое сопротивление, князь-воевода и его военачальники были связаны и брошены на землю. На их телах был возведен помост на котором победители пировали, празднуя свою победу... Пир длился три дня, до тех пор пока живые подмостки не умерли... Татары впервые наказали таким образом стойких защитников Козельска, а затем повторили это же с Черниговцами.
   Юноши шагали молча через поле к реке, думая о татарском пиршестве и о раздавленных воинах города Чернигова. Но эти мрачные воспоминания скоро исчезли из их молодых голов: эти скорбные события случились около тысячи лет тому назад, для них всех, слово "смерть" постепенно перешло в пустой звук. Слишком ярка была молодость, сильно тело и весел день, а сейчас они будут кататься на лодке и плавать. А вечером увидятся со своими симпатиями-гимназистками на том же валу, около павильона с эстрадой для музыки.
   С загорелым лицом и с лупившейся кожей на носу, содержатель лодочной пристани, Михеич, красил маленькую долбленку - душегубку - лодку с именем "Малютка".
   - Здорово ребята! - приветствовал он. - Ваши весла в каюте. Попутного ветра!
   - Мы на ту сторону, купаться, - сказал один из ребят.
   - Купаться? - Михеич переместил окурок своей сигары из одного угла рта в другой и отложил кисть в сторону. - Почему вы больше не посещаете мои купальни, а? - Он указал на ряд плавучих купален, откуда доносились громкие голоса, вскрики, смех и всплески воды.
   - Кому же из нас они интересны с тех пор, как Вы заделали все дырки из мужских в женские отделения? - преподнес ему, с хохотом, Лашкевич.
   - Я должен был. - Он взял свою кисть ,и начал красить.
   - Некоторые из ребят оставались там часами... Ни шума, ни голоса, ни всплеска. Я должен был приходить, чтобы узнать живы ли они или утонули.
   Все весело смеялись, отталкивая шлюпку от мостков. Новейшая просторная восьмивесельная лодка, державшая первенство по скорости среди спортсменов Черниговского яхт-клуба, быстро пересекала реку. Гребцы строго вместе закидывали весла как можно дальше назад, чтобы напружив мышцы рук и спины, с нажимом откидываться назад и, проводя лопатки весел чуть ниже поверхности воды, броском гнать зарывающуюся носом в волну лодку. Сияющий Кнопка сидел за рулем рядом с Савинским. На другой стороне реки они вытащили шлюпку на песчаный берег и начали раздеваться.
   Плот из больших бревен соединенных лыковым вязом плыл вниз по течению реки. По средине плота стояла деревянная будка без окон, с красным флажком на крыше, служившая укрытием для плотовщиков. Спереди будки, на маленькой площадке засыпанной землей, горел костер. Пахло жареной рыбой. Из избушки неслись веселые звуки гармошки.
   Когда сильное течение начало сносить плот к средине реки, два бородатых босых мужика в расстегнутых рубахах, с подвернутыми до колен штанами, выскочили и будки. Быстро столкнув маленькую плоскодонку с плота в воду, они, схватив каждый по веслу, торопливо гребли к отлогому берегу. Тяжелый канат, один конец которого был прикреплен к плоту, быстро разматывался из своего круга на лодке. Достигнув берега, они быстро вытянули лодку на песок. Один из них схватил кол, а другой канат, и оба побежали к небольшому возвышению. Первый вонзил заостренный кол в песок под углом, а другой набросил на код петлю каната и оба грузно налегли на него животами.
   Канат показался из воды, туго натянулся, связав плот с колом... Кол стал бороздить землю... Плотовщики уменьшили угол и почти лежали поперек кола. Он вошел глубже в песок... Канат задрожал, отбрасывая от себя водяную пыль и брызги. Плот стал медленно приближаться от середины реки к берегу.
   - Зачем они это делают? - спросил Кнопка, следя за плотовщиками возвращающимися на свой плот.
   - Это - единственный способ, благодаря которому они могут плыть вниз, держа средину реки открытой для судоходства, - ответил Савинский, похлопывая свои туго обтянутые загорелой кожей бицепсы. - Эта дикая спешка гребли предстоит им у каждого поворота реки когда течение выносит плот на средину.
   - Откуда они плывут?- не отставал любознательный Кнопка, глядя на следующий приближающийся плот с заливчато лающей мохнатой собакой около будки.
   - Из под Брянских лесов, - ответил Савинский, - тех самых лесов, где по сказанию Соловей Разбойник сидел в своем гнезде на семи дубах.
   -Знаю, знаю, - перебил Кнопка, - он сшибал на землю своим могучим свистом лошадь и всадника, чтобы ограбить и убить их, - Затем добавил с победоносным видом: - Пока доблестный витязь, богатырь Илья Муромец, не покорил его, живые, яркие глаза мальчика внимательно и с некоторой опаской следили за проплывающими плотами и их обитателями.
   Пока старшие пансионеры поплыли к плотам, Кнопка остался на берегу стеречь их одежду оставленную в шлюпке. Он видел, как Максимович бежал по плоту, чтобы с разгона нырнуть в воду подальше. И как бревна плота колыхались, погружались и снова всплывали на поверхность под его бегом. И как два босых бородача внезапно выскочили наружу из будки и как один из них крикнул хрипло:
   - Убегайте! Не то вымажу дегтем задницы! В ответ двое дразняще выставили свои зады в сторону плотовщика; но быстро нырнули в воду, как только лохматый мужик и его лающий пес угрожающе двинулись вперед. В воде пловцы подтянулись к плоту, покрикивая, смеясь, показывая часть тела, которая была под угрозой смазки дегтем.
   - Пароход! - закричал Кнопка с берега. Все купальщики повернули к берегу и поплыли так быстро, точно это было состязание на приз. Запыхавшись, большинство прыгнуло в шлюпку.
   - Сталкивай ее! - крикнул Гриневич, натягивая штаны. - Максимка, на руль!
   Трое спихнули лодку с песка и прыгнули в нее в то время, как остальные, наполовину одетые, схватились за весла.
   Из-за поворота реки, против течения, показался белый однотрубный пароход.
   - Максимка, правь... на его нос, - пыхтел Гриневич.
   - Из Киева... большой... смотри на его лопасти... На волне из-под кормы... поднимет до неба... дер-ржись.
   - Не опоздали ли?
   - Нет! Грреби!.. Грр-реби!
   Шлюпка мчалась через реку, прямо на нос подходящего парохода. На черном фоне трубы выбросилось два белых клубка пара. Два резких предупреждающих гудка разнеслись вдоль реки.
   - Ррр-аз! Ррр-аз! Ррр-аз! - кричал Максимович в такт с ударами весел.
   - Э-эй! Руль-е-евой, куда прешь? Берегись, штаны замочишь... Прро-очь, черти, прро-очь! - орал в рупор кто-то в накрахмаленной белой форме с капитанского мостика. Несколько коротких сигналов снова прозвучали резко и грозно. А шлюпка, не уменьшая скорости сносилась течением и шла прямо на большое лопастное колесо парохода.
   - Ннна-вались! Ннна-вались! Ннна-вались! - рычал рулевой. Пароходные сигналы, предупредительные гудки с капитанского мостика потонули в реве и рокоте воды взбиваемой громадными лопастями быстроходного парохода.
   Чуть не перевернувшись, лодка круто повернула и, с поднятыми веслами, быстро скользила вдоль парохода; в его нижних круглых окнах мелькали испуганные бледные лица. У самой кормы парохода, большая волна высоко подхватила шлюпку с смеющимися ликующими пансионерами, обдав их дождем брызг. А с кормовой палубы их обдал дождь вонючей жидкости из ведра в руках хохочущего кривоногого матроса.
   ПИСЬМО СУЛТАНУ
   В рекреационном зале Старшего отделения Черниговского Дворянского Пансиона сидел восемнадцатилетний юноша перед хорошо освещенным мольбертом.
   Увеличенная в несколько раз копия открытки, прикрепленной кнопкой к краю мольберта, блестела свежей масляной краской. На ней была изображена группа вооруженных, похожих на морских пиратов людей, скучившихся вокруг стола за которым сидел стриженный "под горшок" хлопец с лисьей улыбкой. Он писал гусиным пером под диктовку его окружающих, лица которых отображали такое неудержное веселье, смех и задор, точно животы их владельцев вот-вот лопнут от напора их раскатистого, громового, вызывающего хохота...
   После непрерывной работы кистью, художник откинулся на спинку стула, протянул ноги, отвел глаза от работы и скользил ими бесцельно от географической карты России, висевшей около большой, классной, черной доски, до скетча Наполеона с печальным лицом, на фоне горящей Москвы и другого, изображающего двух полузамерзших французских гренадеров в лесу.
   Он сидел некоторое время неподвижно. Потом, как бы вспомнив что-то, поглядел на часы. Они показывали десять. Художник выпрямился, нехотя взял кисть и продолжал рисовать.
   Дежурный дядька, пансионский служитель, в пиджаке с "чужого плеча" и мешковатых заправленных в сапоги штанах, вошел в зал неся открытую корзину почти полную ботинок разных размеров.
   - Позвольте мне взять Ваши ботинки господин Ширинский, - сказал он мягко, - чтобы вычистить их к утру.
   - Мммм, - отозвался Ширинский, - продолжая водить кистью.
   - Да, Василий. - Не отводя глаз от картины, он снял ботинки и выпихнул их в сторону дядьки. Василий подобрал ботинки и, глядя на картину, продвинулся за спину художника.
   - А-а, кто эти люди? - спросил он робко.
   - Запорожцы, - прозвучал лаконический ответ.
   - А-а-а, - это было произнесено с некоторым уважением. Его рот оставался полуоткрытым. Круглые глаза вопросительно мигали.
   - Наши предки, - добавил Ширинский. Его кисть уверенными, легкими мазками прошлась вокруг бритой головы полуголого запорожца на переднем плане картины, затем быстрым движением изобразила хохол-оселедец от темени к уху. - Наши предки, - повторил он. - И Ваши. Вы украинец, Василий?.
   - Да, да, я... Мы из-под Херсона, - подбодрился Василий и, как бы получив разрешение, подвинулся ближе.
   - Ну,.. значит.., они и Ваши... предки, - мягко тянул слова, занятый своей работой, Ширинский. - Тех кто отличился при защите русских границ Екатерина Вторая наградила дворянством, а других, - он улыбнулся, - те остались хохлами благодаря этому. - Он ткнул кистью в хохол и, немного подтемнив и удлинив, завернул его за ухо запорожца.
   - А-а, - опять произнес Василий с прищуренными глазами, точно заразившимися изображенным на картине весельем, он добавил, мотнув головой на картину: - веселятся?
   - Пишут письмо Султану.
   - Пись-моо? - почти прошептал Василий. - Ширинский отложил кисть в сторону и повернулся к Василию.
   - Около трех сот лет тому назад, на нижних порогах Днепра образовалось поселение. Население его состояло из групп авантюристов, дезертиров, беглых крепостных и беглецов от правосудия. Они назвали себя Запорожцами. Их воинственные набеги на кочевников Черноморского побережья рассердили Султана, который в его послании пригрозил им суровым наказанием... Так вот они, - он повернулся к картине, - отвечают ему в письме. Это как изобразил их художник Репин.
   - Отвечают ему, а-а, - Василий кивнул пару раз головой. Его глаза перебегали с картины на лицо Ширинского и затем назад на картину. - А що ж воны пышуть? - Василий перешел частью на малороссийскую речь.
   Ширинский улыбнулся. Он взял кисть в руку и возобновил работу, с трудом сдерживая смех на широко расплывшихся губах. Круглое лицо Василия тоже заулыбалось. С вытянутой вперед шеей, он застыл в ожидании ответа.
   - Я не помню всех вызывающих оскорбительных слов и площадных ругательств, которые были написаны в письме к турецкому Султану, но я знаю рифмованное четверостишие, которым заканчивалось это письмо. - И, давясь от смеха, он продекламировал:
   "Мы чысла нэ знаем,
   Бо калэндара нэ маем.
   Год таки як у вас,
   Поцалуйте в ж...у нас".
   Василий прыснул от сдерживаемого смеха. Лысый, с носом цвета зреющей сливы, с длинными усами над беззубым ртом, он сам походил на одного из запорожцев на картине. Внезапно он оборвал свой смех:
   - Ой! Что-й то я так громко! Младшие уже давно спят наверху. - Он подобрал корзину с ботинками и прошел несколько шагов к классной комнате. На пороге ее он остановился. В средине комнаты десять воспитанников 17-19-летнего возраста, сидели на высоких, без спинки, круглых табуретах у высоких конторок, сдвинутых задними стенками друг к другу.
   Лица юношей, их нахмуренные брови, морщины на лбу, покусывание карандаша поджатыми губами, глаза напряженно уставившиеся в карты, книги, чертежи и рукописи - все указывало на молчаливые, сосредоточенные усилия мысли работающей в приобретении знаний. Василий переступил с ноги на ногу, перенес вес корзины с одной руки на другую. Ни одна голова не поднялась. Дядька на цыпочках вернулся в зал:
   - Они усе у книгах. Учатся, - прошептал он Ширинскому. - Я приду потом за их ботинками, - он снова уставился на картину с запорожцами. - Самому Султану, - он покачал головой и, хихикая в ладонь, вышел из комнаты.
   Ширинский, отведя глаза от своей законченной картины, стал обдумывать о том, как ему истратить 50 рублей обещанных ему Дон Пэдром ( Директора Пансиона, Петра Яковлевича Дорошенко, пансионеры звали, Дон Пэдро, за его внушительный вид.), за эту копию картины "Запорожцы". Сначала он скромно пожелал пару шевровых ботинок на шнурках и с вставными носками. Пансионские на резинках - прочные и удобны, но не достаточно "выходные" для танцев в доме Витаревских. Почти все воспитанники Старшего отделения носят выходную обувь, сделанную на заказ у пансионского же сапожника.
   Сыновья доктора купили себе модную одежду и ботинки в Лондоне, куда они ездили летом с своей англичанкой-матерью.
   "Я должен во что бы то ни стало ! - Ширинский сжал губы и нахмурил лоб. Я должен отбить Марусю Витаревскую от Лондонского дэнди, Димы Лозенель... Гимназистки любят франтов, - напомнил он себе... - Или беговые коньки, норвежские, прямо из Христианин, - продолжал мечтать Ширинский. - Такие как у Ткаченко... Или черное вязаное трико для конькобежцев, тесно облегающее его худощавое, но мускулистое тело. Тогда, точно демон скорости, он может выиграть первенство на льду. Девицы любят победителей!?.
   К его сожалению, он не может равняться с другими пансионерами по их карманным расходам. Они - сыновья все еще крупных замлевладельцев-помещиков, а его отец с трудом перебивается на его мизерную пенсию.
   Лицо Ширинского стало грустным. Он ясно представил себе отца с корзинкой на руке, на базаре. Он останавливается у стола на котором лежат для продажи сыры, творог, сметана, масло. Ковырнув указательным пальцем какой-нибудь продукт, он пробует его, шлепая языком и губами, сосредоточенно думая, уставившись в одну точку, якобы проверяя их качества.
   Он повторяет то же самое у следующего стола - до тех пор, пока глаза торговки не загораются гневом и только его дворянская фуражка с красным околышем и кокардой на ее тулье спасает его от презрительных замечаний и даже ругательств. Сделав обход столов, он возвращается домой, неся корзину с капустой, гречневой крупой и буханкой хлеба, но без молочных продуктов, которым он произвел такую солидную пробу.
   Ширинский решил, что он оставит себе только пять рублей, а остальные пошлет отцу. Он ему напишет об этом, сегодня же.
   Мысленно, вместе с благодарностью директору Пансиона, давшему ему возможность заработать 50 рублей, Ширинский был полон признательности Черниговскому Дворянству, на стипендию которых он был принят в Пансион. И все это было результатом заслуги его предка - татарина, который отличился во время Крымской Кампании; он вырвал горящий фитиль из шипящей английской бомбы, упавшей к ногам Великого Князя. За это он получил дворянство и чин майора.
   "Мое воспитание и образование нам ничего не стоит, - подумал Ширинский. Упрямый отец не хочет продать свои 100 десятин заливных лугов на Днепре. Тогда я затемнил бы блистательного Диму в глазах Маруси и доказал бы, что я... я был первым, кто принес свою любовь к ее ногам. Надо учить молодых женщин справедливости!".
   Из классной комнаты донесся звук захлопнутой книги и громкий зевок.
   - Господа, имейте в виду, что осталось только две недели до нашего концерт-бала. - Ширинский узнал звонкий голос Тарновского. - Экономьте ваши деньги. Предстоят расходы: цветы, белые перчатки, распорядительские розетки, извозчики и прочее. Закажите свои визитные карточки. Они должны быть посланы вместе с пригласительными билетами. Корона над именем должна быть пятиконечной - дворянской. В прошлом году Долибко стал самозванным князем с семиконечной короной на его именной карточке. Мы должны выяснить - кто приглашает кого? Чтобы какая-нибудь красавица не получила бы сразу несколько пригласительных билетов на свое имя.
   Раздалось несколько шлепков брошенных закрываемых книг, шелест бумаги, звуки сдвигаемых стульев, захлопывание крышек конторок.
   - Кто приглашает Лину Галимскую, Марусю Витаревскую, Наташу Кашменко? перечислял баритон Тарновского.
   Стремясь быть первым и единственным претендентом на приглашение Маруси, Ширинский даже не кончил выводить свое имя в углу картины, а с палитрой на большом пальце левой руки и с кистью в правой поспешил в классную комнату.
   Предчувствуя развлечение, воспитанники обступили конторку Тарновского.
   - Я уже пригласил Лину, - заявил Бароненко, вызывающе обводя глазами присутствовавших.
   - Галимская - Бароненко, - медленно повторял фамилии, записывая их на листе, Тарновский. - Провожай ее домой на извозчике... она живет в том районе, где наше дворянское племя ненавидят. Но, ради присутствия этого экзотического цветка на нашем балу, стоит рискнуть получить из-за угла гулю на затылок. Храбрец Брановитский носил ее целый месяц, после прошлогоднего бала. Поскупился на извозчика.
   - Ей хорошо было бы пополнеть. Легко это сделать при помощи кондитерской ее матери, - сказал Вишневский.
   - Н-нет, нет, тогда она потеряет свою элегантность навсегда.
   - Ты любишь их больших и толстых, как у вас в Полтаве, выросших на сале?
   - Чем плохо сало? Оно является одним из главных продуктов питания Украины, - защищал достоинство сала Вишневский. - Я сам его очень люблю!
   - Ты мне напоминаешь хохла, которого спросили, что он бы делал ставши королем? - И тут же, скривив свой рот на одну сторону, Бароненко горловым ничким голосом, представил ответ хохла: - я бы сало иивв, да салом заиидав-ба, да ще сало растопыв-ба и напыв-в-уся. ( Я бы сало ел, да салом заедал бы, да еще сало растопил бы и напился.)
   Все весело смеялись.
   - Довольно насчет сала. Мы о женской красоте толкуем. Тут нужна поэзия, приподнял руку с выставленным вверх указательным пальцем Чудновский.
   - Маруся Витаревская, - объявил дальше Тарновский.
   "Ммммм", "Аааа", и "Ооооо", - прозвучали так дружно и громко, что все захохотали, глядя друг на друга.
   - Оо! Ее походка, - он закатил глаза.
   - К-как она идет! Как в трансе следуешь за ней...
   - Это же-ж искусство. Плавное качание бедер. Как они этого достигают врожденные способности или путем известных упражнений? - допытывался, сверкая толстыми стеклами своих очков, Пинчук.
   - Я приглашу Марусю, - поспешил Ширинский.
   - Как ты ее сюда доставишь? - Тарновский поднял свои брови. - Она привыкла ездить с Димой в автомобиле.
   - Я, я, устрою... Репутацию пансионеров не испорчу, - уверил Ширинский с удовлетворенным лицом, глядя на свое имя рядом с именем Маруси на листе.
   - Господа, не забудьте вывернуть электрические лампочки из потолка в нашей спальне, - вставил, с лицом зачинщика, Миклашевский.
   - На прошлогоднем балу я с трудом уговорил епархиалочку посмотреть наш дормиторий. К посещению спальни девушки относятся с опаской, а дормиторий звучит научно и мало известно. А когда она стала совсем ручной...
   - Н-ну? - раздалось хоровое, нетерпеливое, напруженное. - И... как?
   - Рыжак, паршивец, с хихиканьем включил огни. Она насилу успела запахнуться. Он и его шайка младших удрали. Я, дымящийся... погнался за ними с снятым ремнем и только у коридора спохватился... Я тоже не совсем запахнулся...
   Среди общего хохота сыпались разные суждения, советы и вопросы о местах, которые не были запахнуты. И больше всех смеялся сам Миклашевский. Послышались шаги. Из рекреационного зала вошел Павленко. Его мускулистое, голое до пояса, тело напоминало скульптуру Аполлона.
   - Что за шум, а драки нет? - Он обвел смеющимися глазами лица юношей, затем, увидев лист с именами гимназисток, вытянул губы дудочкой вперед и сказал: - павианы сладострастные, лучше было бы, если вы поработали бы со мной гирями. Это вас бы охладило и успокоило бы.
   - Что-о? Нажить бычье сердце?
   - Стать Геркулесами импотентами? - Павленко не мешай, Тарни, вали дальше насчет красавиц.
   Павленко, забавляясь бурей протестов, широко улыбался и, похлопывая свои, как бильярдные шары, бицепсы, остался вместе с другими.
   Все стояли с улыбками на пылающих лицах и с глазами полными веселья, задора и насмешки.
   - Наташа Кашменская! Кто выбрал ее? - спросил Тарновский и тут же добавил: "Я, я пригласил ее. Ее дразнящее "н-е-у-ж-е-л-и" не дает мне покоя".
   - Ага! Ты у нее на поводке. Я дам тебе совет в стихах. - Указательный палец Вишневского дирижировал его словами:
   "Заключи ее в златое облако мечты,
   Напой ей о красе земных раздольев,
   Шепчи ей о любовных чарах опьянения,
   И как только запылает огонь в ее крови,
   Хватай Его Величество сей Случай и
   Воровски столкни ее с трезвой прозой жизни.
   Она, очнувшись, тебя будет ненавидеть,
   Но будет следовать, с овечьими глазами, за тобою вечно...".
   - Браво, Пашка Вишневский, браво!
   - Почему ты не использовал этот верный рецепт когда Псиол отнял у тебя Ирину?
   - Она очнулась прежде, чем запылал огонь в ее крови и Случай достиг фельдфебельского чина только. Кроме этого она сама сказалась ведьмой, хохотал Пашка громче всех.
   - Валя Губарева - следующая... Следующая, слушайте вы, жеребцы! - кричал Тарновский, махая листом.