Иоанна ХМЕЛЕВСКАЯ
КЛИН КЛИНОМ
У меня это с детства
(Беседа с Иоанной Хмелевской)
— Начнём с того, что в этом разговоре мне будет труднее, чем Вам, — откровенно говоря, мне Ваши “детективы” очень нравятся. На мой взгляд. Вы в нашей стране — единственный достойный ученик (ученица?) Раймонда Чандлера…
— Я очень люблю Чандлера, читаю его с удовольствием, но отнюдь не считаю себя его ученицей. Чандлер ставит во главу угла интригующую загадку, пишет для того, чтобы читатель испытал эмоциональное напряжение, я же пишу для увеселения сограждан.
— Но повесть, даже детективная, не может быть оторвана от жизни. Читателю частенько бывает не до смеха…
— Чихала я на исторические деяния. С тех пор как человек слез с дерева, у него возникла потребность смеяться. И я хочу эту его потребность удовлетворять…
— Каким образом становятся детективными писателями?
— Не знаю, как становятся. Пишешь себе, вот и все. Только я ведь пишу не классические детективы, я писатель-юморист. У меня это с детства. Первую повесть я начала писать, когда мне было лет десять, и, конечно же, ей полагалось быть детективной. Я, правда, не помню, о чем там шла речь. У меня всегда наблюдалась склонность к графомании.
— А когда к Вам пришла идея зарабатывать писательством ?
— Мне такая идея вообще не приходила! Я была нормальным человеком и зарабатывала как все нормальные люди, работала архитектором в проектном бюро, вполне приличное занятие. Но ещё и писала… У меня была уже готова половина “Клина”, когда знакомые посоветовали мне его издать. В издательство “Чительник” меня порекомендовал Мариан Эйле.
— Неплохая рекомендация! Не каждый, кто отличался склонностью к сочинительству, был знаком с Эйле…
— Я с ним не была знакома. В шестидесятые годы Мариан Эйле состоял главным редактором еженедельника “Пшекрой”. А я очень любила “Пшекрой”. И когда узнала, что Эйле приехал в Варшаву, — а “Клин” к тому времени был уже готов, — я решила дать ему эту повесть на отзыв. Позвонила и договорилась с ним о встрече. Эйле жил в гостинице, в какой-то из этих шикарных, то ли в “Европейской”, то ли в “Бристоле”, повесть взял и в тот же день, где-то около полуночи, позвонил и сказал, что да, стоит печатать. А потом позвонил в “Чительник” и сообщил, что к ним скоро придёт одна чокнутая .. Меня он, кстати, тоже подготовил к первому моему визиту в издательство. Посоветовал одеться как можно хуже. Это для того, чтобы редакторши не заподозрили протекции на почве личной симпатии. Ну я и принарядилась. Старые сандалии на босу ногу, юбка с оборванной прошвой, а в руке сетка с продуктами: обычная такая авоська с петрушкой, хлебом, картошкой. Произвела очень хорошее впечатление. Повесть приняли и напечатали. А если серьёзно, с добрым чувством вспоминаю всех сотрудниц из той первой моей редакции. Ко всем моим книгам, начиная с первой, они относились критически, но это была очень милая критика, она стимулировала совершенствовать написанный уже текст. Мне в общем-то повезло…
— Ответьте, пожалуйста, на такой вопрос: как пишутся детективы, откройте тайны ремесла…
— Я не знаю, что такое “ремесло”. У каждого профессионального писателя наработаны свои навыки. У одного есть “норма”, и он ежедневно, в определённое время, выдаёт сколько-то там страниц, другой пишет когда Бог на душу положит, а кто-то ещё садится писать лишь тогда, когда у него уже все продумано — от названия до последней страницы. Я пишу то, что вижу. Возможно, потому, что думаю я только образами. Передо мной возникают образы, явственно, как на экране…
— Когда Вы впервые соприкоснулись с литературой?
— Мне повезло ещё в раннем детстве. Когда мне было четыре года, меня насильно научили читать — от отчаяния. Я настырно домогалась, чтобы мне читали “Сказку о Железном Волке” — изо дня в день, без роздыху. Никто такой муки вынести не мог, потому что я знала её наизусть и не допускала ни малейшего отклонения от текста, так что ничего не оставалось, как научить меня грамоте, чтобы я сама наслаждалась этой осточертевшей всем сказкой; Ну и, конечно, научившись читать, я больше в руки её не брала и понятия не имею, о чем она.
— И что Вы читали потом?
— Все, что попадалось на глаза. Я была читающим ребёнком, в куклы не играла. Благодаря этому, заранее перечитала всю школьную программу, не успев потерять интерес к включённым в неё книгам. Оккупацию я провела в интернате у сестёр Воскресения Христова и однажды получила двойку по польскому языку. О чем-то думала во время объяснения и ни слова не слышала, а с учебниками сами понимаете, как тогда обстояло. Сестричка отчитывала меня с пафосом: “Деточка, — сказала она, — вдет война. Как может польский ребёнок отлынивать во время оккупации от изучения польского языка?!” Задела она меня за живое, и с тех пор я грамматику знаю назубок. А после войны, в гимназии Королевы Ядвиги, историю преподавала гениальная историчка, Гизелла Гебертова, которая требовала от нас ответов на безукоризненном польском языке. Стоило это нам адских мук, зато принесло свои плоды.
— Тогда почему же вы решили изучать архитектуру, а не полонистику?
— Считала, что литературу, историю литературы можно изучить самостоятельно, в своё время. С архитектурой дело другое, да и нравилась мне эта профессия.
— И все-таки архитектурой Вы не занимаетесь?
— Но очень долго занималась. Работала в очень славном проектном бюро, которое было подробно описано во второй моей повести, “Все мы под подозрением”, и которое впоследствии обанкротилось. Единственный в Польше случай с банкротством государственного предприятия. А потом я уехала в Данию.
— Как там в Дании было, мы знаем из третьей Вашей книги, “Крокодил из страны Шарлотты”…
— Я поехала туда на две недели, к подруге, которая работала в проектном бюро, и по чистой случайности тоже получила работу, и тоже в проектном бюро. Дело было улажено неожиданно, у неё в офисе, под шутки и трёп с заглянувшим туда человеком, оказавшимся сотрудником ректора датской Королевской Академии Архитектуры. В результате я застряла в Дании на три года, с небольшим перерывом. В Польше мне отказали в годичном бесплатном отпуске и вышибли с работы. А когда вернулась, нарвалась на кампанию по сокращению штатов, вот так я окончательно сменила профессию.
— Может, Вы мне все-таки посоветуете, как написать детектив?
— Надо придумать психологические мотивы поведения человека. Потом остаётся только описывать ситуации, в которые он попадает.
— Но Вы, конечно, даёте себе отчёт, что в повестях Иоанны Хмелевской детективная интрига по мере чтения становится для читателя все менее существенной…
— Вполне возможно, а жаль, мне-то она дорога. Но юмористическая сторона все-таки важнее.
— Но читатель вправе иметь свои предпочтения. Я знаю множество людей, обожающих Ваши книги, страстных фонов Хмелевской, но знаю и таких, для которых эти книги непонятны, все до одной…
— Нет закона, обязывающего меня любить. Может, у меня несколько извращённое чувство юмора.
— Ну, издатели-то чувством юмора не обделены. Вы написали около двух десятков книг, и все изданы большими тиражами…
— Не так уж все идиллично. Издателям, бывает, тоже отказывает чувство юмора. У меня не взяли в печать последнюю книгу, “Дикое мясо”. Это историческая повесть, о периоде между двумя карточными системами.
— Возможно, она из разряда претенционных? Видите ли, в рубрике “Маргинальная литература” мы публикуем беседы с писателями специфического литературного направления, так называемого “вагонного”, как бы второсортного, без претензий — по крайней мере так считают критики. И нас интересует, не чувствуют ли себя такие писатели ущемлёнными, не мечтают ли порвать с прошлым и взяться за сочинительство чего-нибудь более престижного? Может, и с Вами приключилась такая же история, отсюда и недоразумения с издателями?
— Ничего подобного, престижность меня не волнует! Я хочу писать книги, веселящие и умиротворяющие сердца, а не психопатологический бред на недоступном человеческому разумению уровне. Кроме того, я знаю свои возможности, не всякую книгу я способна написать. Мне трудно было бы осилить эпический роман, такой, например, как “Унесённые ветром”. Жаль, конечно. Но я столь же сожалею, что не умею плавать. Комплексов у меня нет. “Дикое мясо” — пожалуй, название я не изменю — это продолжение повести “Лесе”. “Лесе” я написала десять лет назад, и никто не мог взять в толк, к какому же жанру его отнести, потому как это все-таки не детектив. В результате решено было квалифицировать повесть как реалистический гротеск. Может, в ней много несусветной глупости, но меня такие вещи смешат.
— А не хотели бы Вы написать о чем-нибудь, что было бы очень смешным, но совсем не глупым?
— Я ведь не стараюсь описывать глупое, само по себе так получается, а наша действительность очень тому способствует, не позволяет писать о себе серьёзно. Смех — это естественная потребность людей в любых обстоятельствах, и в наших смех тоже отнюдь не бесполезен.
— Поговорим о деньгах. Автор столь популярный, как Вы, наверняка не может жаловаться на финансовые затруднения?
— Ошибаетесь. У меня нет возможности купить себе автомобиль взамен старого, который от старости расспался. Выжить, конечно, на такой доход можно, хотя и без роскоши. Но я вращаюсь в кругу людей порядочных и по этой причине вынуждена обходиться без блата, протекции, не приближена ко двору. Меня не переиздают, за исключением двух книг для юношества. Нет у меня и виллы.
— На что же Вы тратите деньги?
— Какие деньги? Те, которых нет? Могу только сказать, на что не трачу. Не покупаю водки, не устраиваю приёмов, не шью нарядов в “Моде Польской”, не меняю мебельных гарнитуров, ем что придётся, дети выросли и разбежались…
— Нет ли у Вас каких страстишек?
— Как нету? Великое множество! Взять хотя бы лошадей. Я играю на бегах. Люблю кормить зверушек. Обожаю путешествовать. Выезжала даже во время чрезвычайного положения, без разрешения, поскольку сочла, что имею на это право как законопослушная гражданка, без судимостей, ничем ещё свою Отчизну за границей не опозорившая.
Полагалось, конечно, оформить выезд через Союз литераторов а там мне сразу же велели написать заявление, а в нем указать издательство, с которым у меня заключён контракт, порядковый номер контракта, дату, название книги и сообщить, какой литературный маршрут интересует меня за бугром. Я собиралась в Алжир и сразу же доложила им, что намерена писать о двух детях, потерявшихся где-то в Африке, а книга у меня называется “В пустыне и в пуще”. После этого на письменном заявлении не настаивали, отпустили и так.
— На что Вы живёте за границей? Обменять злотые не так-то просто…
— Торговать не торгую! Нет у меня хватки. Кое-что заработала на переводах в Чехословакии и Советском Союзе, кое-что осталось ещё от заработанного в Дании. Да и друзья, родственники поддерживают.
— А на Западе Вас издают?
— К сожалению, нет. Мешает, понимаете ли, “дух языка”. Трижды пытались, и все неудачно. “Крокодил” и тот не поддаётся переводу на датский, а ведь там действие происходит в Дании. Но самые забавные недоразумения у меня были с бразильским переводчиком. Он написал мне, что у него с текстом жуткие трудности, потому как польская экзотика для бразильского читателя непонятна, а героиня чересчур стара и недостаточно красива. Я ему написала, что не обижусь, если героиня будет 16-летней красоткой, но польская экзотика все равно оказалась для них не по зубам.
— Вы довольны плодами своего творчества?
— Да, иначе бы не писала. Я считаю, что нашла свою нишу. Если бы оказалось, что нечто подобное, но во сто крат лучше пишет в Польше кто-то другой, я бы сразу завязала. Вот так я бросила архитектуру.
— И чем бы Вы тогда занялись?
— Ковроткачеством. Уж тут-то мне равных нет. Кроме шуток, у меня на колористику лёгкая рука.
— Похоже, что Вы во всем такая, же, как и персонажи Иоанны Хмелевской. Все получается, и получается весело. Или Вам не всегда весело?
— Я не виновата, что у меня есть чувство юмора, и у людей, которые меня окружают, — тоже. Я пишу весёлые книги на приличном польском языке. Весело ли мне? Вскоре после войны я написала сочинение “Что я пережила в военное время” и получила плохую оценку за несерьёзное изложение темы. Ничего не могу с собой поделать — даже в самые драматические моменты не могу отделаться от мысли, что до смешного всего один шаг. А вообще я считаю, что за увеселение нашего общества и пропаганду мира и согласия мне причитается Нобелевская премия. Когда люди смеются, им не до драки.
— Благодарю за беседу.
С Иоанной Хмелевской,
автором детективных повестей,
беседовал Януш Атлас
(“Здесь и сейчас”, 1/1985)
— Я очень люблю Чандлера, читаю его с удовольствием, но отнюдь не считаю себя его ученицей. Чандлер ставит во главу угла интригующую загадку, пишет для того, чтобы читатель испытал эмоциональное напряжение, я же пишу для увеселения сограждан.
— Но повесть, даже детективная, не может быть оторвана от жизни. Читателю частенько бывает не до смеха…
— Чихала я на исторические деяния. С тех пор как человек слез с дерева, у него возникла потребность смеяться. И я хочу эту его потребность удовлетворять…
— Каким образом становятся детективными писателями?
— Не знаю, как становятся. Пишешь себе, вот и все. Только я ведь пишу не классические детективы, я писатель-юморист. У меня это с детства. Первую повесть я начала писать, когда мне было лет десять, и, конечно же, ей полагалось быть детективной. Я, правда, не помню, о чем там шла речь. У меня всегда наблюдалась склонность к графомании.
— А когда к Вам пришла идея зарабатывать писательством ?
— Мне такая идея вообще не приходила! Я была нормальным человеком и зарабатывала как все нормальные люди, работала архитектором в проектном бюро, вполне приличное занятие. Но ещё и писала… У меня была уже готова половина “Клина”, когда знакомые посоветовали мне его издать. В издательство “Чительник” меня порекомендовал Мариан Эйле.
— Неплохая рекомендация! Не каждый, кто отличался склонностью к сочинительству, был знаком с Эйле…
— Я с ним не была знакома. В шестидесятые годы Мариан Эйле состоял главным редактором еженедельника “Пшекрой”. А я очень любила “Пшекрой”. И когда узнала, что Эйле приехал в Варшаву, — а “Клин” к тому времени был уже готов, — я решила дать ему эту повесть на отзыв. Позвонила и договорилась с ним о встрече. Эйле жил в гостинице, в какой-то из этих шикарных, то ли в “Европейской”, то ли в “Бристоле”, повесть взял и в тот же день, где-то около полуночи, позвонил и сказал, что да, стоит печатать. А потом позвонил в “Чительник” и сообщил, что к ним скоро придёт одна чокнутая .. Меня он, кстати, тоже подготовил к первому моему визиту в издательство. Посоветовал одеться как можно хуже. Это для того, чтобы редакторши не заподозрили протекции на почве личной симпатии. Ну я и принарядилась. Старые сандалии на босу ногу, юбка с оборванной прошвой, а в руке сетка с продуктами: обычная такая авоська с петрушкой, хлебом, картошкой. Произвела очень хорошее впечатление. Повесть приняли и напечатали. А если серьёзно, с добрым чувством вспоминаю всех сотрудниц из той первой моей редакции. Ко всем моим книгам, начиная с первой, они относились критически, но это была очень милая критика, она стимулировала совершенствовать написанный уже текст. Мне в общем-то повезло…
— Ответьте, пожалуйста, на такой вопрос: как пишутся детективы, откройте тайны ремесла…
— Я не знаю, что такое “ремесло”. У каждого профессионального писателя наработаны свои навыки. У одного есть “норма”, и он ежедневно, в определённое время, выдаёт сколько-то там страниц, другой пишет когда Бог на душу положит, а кто-то ещё садится писать лишь тогда, когда у него уже все продумано — от названия до последней страницы. Я пишу то, что вижу. Возможно, потому, что думаю я только образами. Передо мной возникают образы, явственно, как на экране…
— Когда Вы впервые соприкоснулись с литературой?
— Мне повезло ещё в раннем детстве. Когда мне было четыре года, меня насильно научили читать — от отчаяния. Я настырно домогалась, чтобы мне читали “Сказку о Железном Волке” — изо дня в день, без роздыху. Никто такой муки вынести не мог, потому что я знала её наизусть и не допускала ни малейшего отклонения от текста, так что ничего не оставалось, как научить меня грамоте, чтобы я сама наслаждалась этой осточертевшей всем сказкой; Ну и, конечно, научившись читать, я больше в руки её не брала и понятия не имею, о чем она.
— И что Вы читали потом?
— Все, что попадалось на глаза. Я была читающим ребёнком, в куклы не играла. Благодаря этому, заранее перечитала всю школьную программу, не успев потерять интерес к включённым в неё книгам. Оккупацию я провела в интернате у сестёр Воскресения Христова и однажды получила двойку по польскому языку. О чем-то думала во время объяснения и ни слова не слышала, а с учебниками сами понимаете, как тогда обстояло. Сестричка отчитывала меня с пафосом: “Деточка, — сказала она, — вдет война. Как может польский ребёнок отлынивать во время оккупации от изучения польского языка?!” Задела она меня за живое, и с тех пор я грамматику знаю назубок. А после войны, в гимназии Королевы Ядвиги, историю преподавала гениальная историчка, Гизелла Гебертова, которая требовала от нас ответов на безукоризненном польском языке. Стоило это нам адских мук, зато принесло свои плоды.
— Тогда почему же вы решили изучать архитектуру, а не полонистику?
— Считала, что литературу, историю литературы можно изучить самостоятельно, в своё время. С архитектурой дело другое, да и нравилась мне эта профессия.
— И все-таки архитектурой Вы не занимаетесь?
— Но очень долго занималась. Работала в очень славном проектном бюро, которое было подробно описано во второй моей повести, “Все мы под подозрением”, и которое впоследствии обанкротилось. Единственный в Польше случай с банкротством государственного предприятия. А потом я уехала в Данию.
— Как там в Дании было, мы знаем из третьей Вашей книги, “Крокодил из страны Шарлотты”…
— Я поехала туда на две недели, к подруге, которая работала в проектном бюро, и по чистой случайности тоже получила работу, и тоже в проектном бюро. Дело было улажено неожиданно, у неё в офисе, под шутки и трёп с заглянувшим туда человеком, оказавшимся сотрудником ректора датской Королевской Академии Архитектуры. В результате я застряла в Дании на три года, с небольшим перерывом. В Польше мне отказали в годичном бесплатном отпуске и вышибли с работы. А когда вернулась, нарвалась на кампанию по сокращению штатов, вот так я окончательно сменила профессию.
— Может, Вы мне все-таки посоветуете, как написать детектив?
— Надо придумать психологические мотивы поведения человека. Потом остаётся только описывать ситуации, в которые он попадает.
— Но Вы, конечно, даёте себе отчёт, что в повестях Иоанны Хмелевской детективная интрига по мере чтения становится для читателя все менее существенной…
— Вполне возможно, а жаль, мне-то она дорога. Но юмористическая сторона все-таки важнее.
— Но читатель вправе иметь свои предпочтения. Я знаю множество людей, обожающих Ваши книги, страстных фонов Хмелевской, но знаю и таких, для которых эти книги непонятны, все до одной…
— Нет закона, обязывающего меня любить. Может, у меня несколько извращённое чувство юмора.
— Ну, издатели-то чувством юмора не обделены. Вы написали около двух десятков книг, и все изданы большими тиражами…
— Не так уж все идиллично. Издателям, бывает, тоже отказывает чувство юмора. У меня не взяли в печать последнюю книгу, “Дикое мясо”. Это историческая повесть, о периоде между двумя карточными системами.
— Возможно, она из разряда претенционных? Видите ли, в рубрике “Маргинальная литература” мы публикуем беседы с писателями специфического литературного направления, так называемого “вагонного”, как бы второсортного, без претензий — по крайней мере так считают критики. И нас интересует, не чувствуют ли себя такие писатели ущемлёнными, не мечтают ли порвать с прошлым и взяться за сочинительство чего-нибудь более престижного? Может, и с Вами приключилась такая же история, отсюда и недоразумения с издателями?
— Ничего подобного, престижность меня не волнует! Я хочу писать книги, веселящие и умиротворяющие сердца, а не психопатологический бред на недоступном человеческому разумению уровне. Кроме того, я знаю свои возможности, не всякую книгу я способна написать. Мне трудно было бы осилить эпический роман, такой, например, как “Унесённые ветром”. Жаль, конечно. Но я столь же сожалею, что не умею плавать. Комплексов у меня нет. “Дикое мясо” — пожалуй, название я не изменю — это продолжение повести “Лесе”. “Лесе” я написала десять лет назад, и никто не мог взять в толк, к какому же жанру его отнести, потому как это все-таки не детектив. В результате решено было квалифицировать повесть как реалистический гротеск. Может, в ней много несусветной глупости, но меня такие вещи смешат.
— А не хотели бы Вы написать о чем-нибудь, что было бы очень смешным, но совсем не глупым?
— Я ведь не стараюсь описывать глупое, само по себе так получается, а наша действительность очень тому способствует, не позволяет писать о себе серьёзно. Смех — это естественная потребность людей в любых обстоятельствах, и в наших смех тоже отнюдь не бесполезен.
— Поговорим о деньгах. Автор столь популярный, как Вы, наверняка не может жаловаться на финансовые затруднения?
— Ошибаетесь. У меня нет возможности купить себе автомобиль взамен старого, который от старости расспался. Выжить, конечно, на такой доход можно, хотя и без роскоши. Но я вращаюсь в кругу людей порядочных и по этой причине вынуждена обходиться без блата, протекции, не приближена ко двору. Меня не переиздают, за исключением двух книг для юношества. Нет у меня и виллы.
— На что же Вы тратите деньги?
— Какие деньги? Те, которых нет? Могу только сказать, на что не трачу. Не покупаю водки, не устраиваю приёмов, не шью нарядов в “Моде Польской”, не меняю мебельных гарнитуров, ем что придётся, дети выросли и разбежались…
— Нет ли у Вас каких страстишек?
— Как нету? Великое множество! Взять хотя бы лошадей. Я играю на бегах. Люблю кормить зверушек. Обожаю путешествовать. Выезжала даже во время чрезвычайного положения, без разрешения, поскольку сочла, что имею на это право как законопослушная гражданка, без судимостей, ничем ещё свою Отчизну за границей не опозорившая.
Полагалось, конечно, оформить выезд через Союз литераторов а там мне сразу же велели написать заявление, а в нем указать издательство, с которым у меня заключён контракт, порядковый номер контракта, дату, название книги и сообщить, какой литературный маршрут интересует меня за бугром. Я собиралась в Алжир и сразу же доложила им, что намерена писать о двух детях, потерявшихся где-то в Африке, а книга у меня называется “В пустыне и в пуще”. После этого на письменном заявлении не настаивали, отпустили и так.
— На что Вы живёте за границей? Обменять злотые не так-то просто…
— Торговать не торгую! Нет у меня хватки. Кое-что заработала на переводах в Чехословакии и Советском Союзе, кое-что осталось ещё от заработанного в Дании. Да и друзья, родственники поддерживают.
— А на Западе Вас издают?
— К сожалению, нет. Мешает, понимаете ли, “дух языка”. Трижды пытались, и все неудачно. “Крокодил” и тот не поддаётся переводу на датский, а ведь там действие происходит в Дании. Но самые забавные недоразумения у меня были с бразильским переводчиком. Он написал мне, что у него с текстом жуткие трудности, потому как польская экзотика для бразильского читателя непонятна, а героиня чересчур стара и недостаточно красива. Я ему написала, что не обижусь, если героиня будет 16-летней красоткой, но польская экзотика все равно оказалась для них не по зубам.
— Вы довольны плодами своего творчества?
— Да, иначе бы не писала. Я считаю, что нашла свою нишу. Если бы оказалось, что нечто подобное, но во сто крат лучше пишет в Польше кто-то другой, я бы сразу завязала. Вот так я бросила архитектуру.
— И чем бы Вы тогда занялись?
— Ковроткачеством. Уж тут-то мне равных нет. Кроме шуток, у меня на колористику лёгкая рука.
— Похоже, что Вы во всем такая, же, как и персонажи Иоанны Хмелевской. Все получается, и получается весело. Или Вам не всегда весело?
— Я не виновата, что у меня есть чувство юмора, и у людей, которые меня окружают, — тоже. Я пишу весёлые книги на приличном польском языке. Весело ли мне? Вскоре после войны я написала сочинение “Что я пережила в военное время” и получила плохую оценку за несерьёзное изложение темы. Ничего не могу с собой поделать — даже в самые драматические моменты не могу отделаться от мысли, что до смешного всего один шаг. А вообще я считаю, что за увеселение нашего общества и пропаганду мира и согласия мне причитается Нобелевская премия. Когда люди смеются, им не до драки.
— Благодарю за беседу.
С Иоанной Хмелевской,
автором детективных повестей,
беседовал Януш Атлас
(“Здесь и сейчас”, 1/1985)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Вся эта история могла бы и не случиться, не будь я в тот вечер в таких растрёпанных чувствах. Я бесилась. Я страдала. Я была смертельно обижена и смертельно влюблена. От беспросветного отчаяния переходила к самым светлым надеждам. Светлые надежды, ненадолго вспыхнув, снова угасали во мраке отчаяния.
Третий день я ждала звонка. Зря ждала. Если не позвонил до сих пор, теперь уж точно не позвонит. А если и позвонит, завтра или послезавтра, — что от этого изменится? Все и так ясно, куда уж яснее. Ему на меня наплевать, иначе набрал бы мой номер сразу по приезде. На худой конец на следующий день! А тут ведь целых три дня не даёт о себе знать, ни слуху ни духу, ох, эти жуткие три дня, поди не сойди с ума, когда надежда с каждым часом испаряется, а уверенность в том, что ты для него ноль без палочки, с каждым часом растёт.
Я сидела на диване поджав ноги, обложив себя подушками, курила сигарету за сигаретой и полным ненависти взглядом испепеляла игравший в молчанку телефон. Мыслительные способности у меня напрочь атрофировались. Для пущей остроты ощущений к терзавшим мою душу страстям присоединялись ещё и угрызения совести — нет-нет да и напоминали вкрадчивым шёпотом, что пора мне с сердечными моими муками закругляться, не мешало бы наконец и статью дописать.
"Эстетика интерьера влияет…” На что влияет эстетика интерьера? Куца он все-таки запропастился? Может, задержался в поездке? Тогда, конечно, другое дело. “…на повышение культурного уровня…” Номер триста тридцать шесть… А если все же вернулся, если сидит сейчас у себя в гостинице и в ус не дует? Почему эстетика интерьера влияет на повышение культурного уровня? Да пропади он пропадом, этот культурный уровень. Номер триста тридцать шестой… Может, позвонить? Ни за что, сразу догадается, кто это сопит в трубку, так низко я ещё не пала. Как бы все-таки узнать? Хотя зачем, я ведь его ненавижу!..
На коммутаторе уже знают мой голос. Все в гостиничной регистратуре знают мой голос. Нет, не могу, не буду. “Интерьер следует проектировать с учётом потребностей…” Каких ещё потребностей? А черт его знает, таких, каких надо. Может, кто-нибудь другой за меня позвонит?.. Кто угодно, лишь бы не я. Попросит соединить и проверит, на месте ли он. И конец неизвестности! Гениально, но кто? Придётся ведь с ним о чем-то заговорить, все должно выглядеть натурально, не дай бог заподозрит, что этого человека подослала я. Для натуральности можно, например, спросить, не записан ли у него на дверном косяке телефон, дескать, приятель занимал эту комнату три недели назад и записал номер на двери, такая у него, понимаете, дурацкая привычка… А что, вполне правдоподобно, где только люди не умудряются записывать телефонные номера!..
Я взялась за трубку, дважды в спешке ошиблась, крутила диск, слушала гудки и заклинала:
Галина, будь дома, будь дома…
Галине я не звонила месяца четыре, не меньше, но какая разница! Это единственная моя подруга, пригодная для такой роли, кроме Янки, конечно, но Янки точно нет дома… Галина, отзовись…
Она отозвалась. И очень обрадовалась, заслышав мой голос. Не слишком распространяясь, я сразу перешла к сути, правда, начала с конца. Я сказала:
— Слушай, Галина, представь себе такую ситуацию. Три недели назад в гостинице “Варшава” жила одна твоя знакомая, она приехала из Щецина, и ты дала ей номер телефона другой твоей знакомой, а она записала его на дверном косяке, потому как ничего другого под рукой не нашлось. И вот сейчас тебе позарез нужен этот телефон, а он у тебя не записан, или ты потеряла записную книжку. Очень тебя прошу, позвони в гостиницу “Варшава”, свяжись с комнатой номер триста тридцать шесть и, если там кто-нибудь отзовётся, попроси посмотреть этот номер на косяке…
— Ничего не понимаю, — растерянно сказала Галина. — Какой номер на косяке, какая знакомая из Щецина? Нет у меня там никакой знакомой.
— Но могла бы быть. Могла приехать и записать. Какая тебе разница? Трудно, что ли, позвонить и спросить, язык отсохнет? А у меня, к твоему сведению, от этого жизнь зависит.
— Тогда почему ты сама не позвонишь? Почему я?
— Потому что там знают мой голос.
— Пускай тогда звонит эта дама из Щецина.
— Она не может, то есть её в природе не существует, я её придумала.
— Если не существует, то о чем разговор? Прости, до меня никак не доходит.
Делать нечего, пришлось объяснить ей с самого начала. Объяснение получилось у меня на редкость бестолковое и невразумительное, но Галина, будучи в отличие от меня в здравом уме, ухитрилась поймать суть. Да толку-то, моя идея все равно энтузиазма у неё не вызвала.
— Знаешь, мне как-то неловко, — сказала она неуверенно. — У меня такие вещи не получаются. Я ведь с тем человеком совсем незнакома. А вдруг он меня пошлёт куда подальше?
— Во-первых, какое тебе дело, сама говоришь, что вы незнакомы. А во-вторых, не пошлёт, это очень симпатичный человек, интеллигентный, из хорошей семьи. Звони!
— Погоди… Прямо вот так, с бухты-барахты… Дай подумать…
— Чего думать, звони!
И тут из трубки вдруг раздался удивительно приятный, мягкий мужской голос:
— А зачем вам все это?
— То есть как зачем? — машинально отозвалась я.
— Для вас это так важно?
— Ну ясно! Небось по пустякам я бы не валяла дурака.
— Тогда, быть может, я вам помогу? Сдаётся мне, вашей собеседнице это не совсем удобно.
— Галине-то? — снова машинально переспросила я.
— Господи Иисусе! — пискнула Галина, обретя наконец дар речи. — Что происходит?
— Ничего, не обращай внимания, просто человек случайно подключился, ко мне то и дело кто ни попадя подключается. Так ты сама позвонишь или пускай он?
— А ты что, знаешь его?
— Откуда? Впервые слышу.
— Вы меня, милые дамы, извините, — вмешался тот же голос. — Я действительно подключился совершенно случайно. Набрал номер и невольно услышал ваш разговор, он меня настолько заинтересовал, что я позволил себе дослушать до конца. Виноват, но заслуживаю снисхождения. Ну так как, прикажете звонить? Номерок я уже записал.
— Право, не знаю… Галина, а ты что думаешь?
— Я ничего не думаю, я ошарашена.
— Ну вот видите, ваша подруга ошарашена, придётся вам эту миссию возложить на меня.
— Галина, решайся, ты или он?
— Да уж пускай он, только я теперь и вовсе ничего не понимаю…
Нервы у меня были в таком раздрызганном состоянии, что мне стало все равно.
— Ну ладно, — отрешённо сказала я. — Неизвестно, какой он с виду, но по голосу человек вроде бы приличный. А как, простите, я узнаю результат?
— Вы мне сейчас продиктуйте свой номер, и я вам незамедлительно перезвоню.
— Нет, уж лучше наоборот.
Все-таки остатки здравомыслия во мне ещё сохранились, сумела сообразить, что первому попавшемуся не стоит выкладывать свои координаты.
— Видите ли, со мной связаться непросто, да и вообще мне это несподручно. Но я не навязываюсь, раз возникли какие-то сомнения, тогда, конечно, незачем, забудем.
— Какие, к черту, сомнения, плевать мне на сомнения. Только вы уж постарайтесь провести разговор поделикатней, с толком.
— Пущу на это дело весь свой толк. Итак, слушаю вас.
Потеряв последние крохи рассудительности, я назвала ему свой номер. Галина, устав изумляться, тихо дала отбой.
— Я тоже, с вашего позволения, отключаюсь. Объявлюсь минут через десять, с подробным отчётом.
— Договорились, жду.
Положив трубку, я попыталась собраться с мыслями. Да куда там — мой благодетель не заставил себя ждать.
— Ну и как? — с замиранием сердца спросила я.
— А никак. Я позвонил, этот человек взял трубку. Насчёт дверного косяка я не заикался, попросил позвать пана Здановского. Он ответил, что я ошибся номером. Вот и все.
— Кто такой пан Здановский?
— Понятия не имею. Знать не знаю, и, надеюсь, взаимно. Что дальше?
— Да ничего.
Значит, приехал. Сидит у себя в гостинице. И не звонит… И, наверно, никогда уже не позвонит…
Я переваривала новость с трубкой в руке и с тяжким камнем на сердце. А из трубки ласкал слух приятный умиротворяющий голос:
— Разрешите вам дать один совет: выбросьте этого человека из головы.
— С какой стати?
— Он мне не очень понравился…
— Ну и зря! — возмутилась я. — Такой милый, воспитанный человек, вполне интеллигентный…
— Что касается интеллигентности, то позвольте усомниться…
— Почему?!
— Понимаете ли, судя по отголоскам… — Каким ещё отголоскам?
— Да так… Не стоит говорить… “Пьяный”, — мелькнуло у меня в голове.
— Каким отголоскам? — не отставала я. — Тошнило его, что ли?
— Ах, нет. Просто мне послышалось, будто там какая-то женщина общалась с ним не слишком интеллигентным тоном.
Не успела я подумать, что нисколечки не верю, как все во мне бесповоротно перевернулось.
— Ну что же, — слабым голосом пробормотала я, обретя дар речи и кое-как взяв себя в руки. — Очень на него похоже. От этого человека всего можно ожидать.
— Тогда тем более выбросьте его из головы.
— Легко сказать! Знали бы вы, как это трудно.
— Могу посоветовать безотказное средство: клин клином.
— Думаете, мне оно не приходило в голову? Я уж и так осматриваюсь по сторонам, да толку-то — ничего подходящего не попадается, прямо беда. Никаких таких клиньев, хоть шаром покати.
— А может, на худой конец я сгожусь?
— Откуда я знаю, может, и сгодитесь.
— Тогда за чем дело стало, давайте встретимся.
— Давайте, — обречённо сказала я. — Где и когда?
— Где прикажете, а вот когда… Скажем, в четверть первого.
— В четверть первого? В полдень то есть?
— Нет, в четверть первого вечера. Через два с половиной часа.
От такого дикого предложения я наконец очнулась. Чокнутый, что ли? Самая подходящая пора для знакомств.
— А нельзя ли выбрать время попроще, не столь экстравагантное, ну, например, семь вечера?
— Увы, я, видите ли, по горло загружен работой, тружусь буквально без выходных. Бываю свободен лишь после двенадцати. И потом, чем плохая пора для свиданий? Итак, на чем порешим? Где мне вас ждать?
— Что вы такое говорите! Делать мне нечего, кроме как шляться по ночам! И не подумаю.
— Тогда я приеду к вам домой.
— И речи быть не может, у меня не убрано.
— Ага, значит, вы распустёха?
— А вы как думали! Да и, представьте себе, я тоже тружусь. Должна из себя выжать статью, а вдохновения ни в одном глазу. Вся извелась.
— Вы журналистка?
— Нет, это моё дополнительное занятие. Вообще-то я архитектор. А вы?
— А я коммерсант.
— Вот как! Подбиваете, значит, баланс?
— Упаси боже! Не имею дел ни с какими балансами.
— Чем же ещё может заниматься коммерсант в такую пору?
— Всякой всячиной. Скучная материя. Давайте поговорим о другом. Лучше расскажите, как вы, к примеру, выглядите.
— Когда как. Иной раз прямо как с картинки, а бывает совсем наоборот…
— Ну нет, общими словами вам не отделаться. Рост? Размеры? Глаза, волосы?
— Рост? Метр шестьдесят два. Размеры? Погодите, сейчас возьму сантиметр.
Я женщина честная, не поленилась встать, отыскать сантиметр и всю себя обмерить. В результате сделала потрясающее открытие.
— Представьте себе, — ахнула я в трубку, — нечаянная радость! Думала, талия у меня шестьдесят девять сантиметров, а намерилось всего шестьдесят три!
— Вот видите, как я на вас благотворно действую. Теперь доложите об остальном.
Я доложила об остальном. Телефонный кавалер уже успел меня заинтересовать. Голос у него был исключительного обаяния — мягкий, глубокий, а я всегда питала слабость к красивым голосам. Слушая его, я даже слегка подзабыла про своё несчастье. Хотелось бы знать, как может выглядеть мужчина с таким голосом?
— А как обстоит дело с вашей наружностью?
— О, ничего примечательного.
— Рост?
— Метр семьдесят пять.
— Всего-то? Жаль, я, признаться, люблю разгуливать на высоких каблуках.
— Увы, ничего не поделаешь, ростом не вышел.
— А остальное?
— Что остальное?
— Ну, волосы, глаза, другие данные. Может, у вас на лице наличествуют какие-нибудь аксессуары?
— Что-что? Какие ещё аксессуары?
— Ну там очки, усы…
— Нет, никаких аксессуаров на моем лице не имеется. Волосы тёмные, глаза тоже, никаких особых примет. Так на чем сойдёмся, вы решились? Куда мне приехать в четверть первого?
— А где вы сейчас?
— В своеобразном таком местечке. Аллею Лётчиков знаете?
— Минутку, сейчас возьму план Варшавы… А, понятно, это же рядом, возле Бегов. До меня рукой подать.
Третий день я ждала звонка. Зря ждала. Если не позвонил до сих пор, теперь уж точно не позвонит. А если и позвонит, завтра или послезавтра, — что от этого изменится? Все и так ясно, куда уж яснее. Ему на меня наплевать, иначе набрал бы мой номер сразу по приезде. На худой конец на следующий день! А тут ведь целых три дня не даёт о себе знать, ни слуху ни духу, ох, эти жуткие три дня, поди не сойди с ума, когда надежда с каждым часом испаряется, а уверенность в том, что ты для него ноль без палочки, с каждым часом растёт.
Я сидела на диване поджав ноги, обложив себя подушками, курила сигарету за сигаретой и полным ненависти взглядом испепеляла игравший в молчанку телефон. Мыслительные способности у меня напрочь атрофировались. Для пущей остроты ощущений к терзавшим мою душу страстям присоединялись ещё и угрызения совести — нет-нет да и напоминали вкрадчивым шёпотом, что пора мне с сердечными моими муками закругляться, не мешало бы наконец и статью дописать.
"Эстетика интерьера влияет…” На что влияет эстетика интерьера? Куца он все-таки запропастился? Может, задержался в поездке? Тогда, конечно, другое дело. “…на повышение культурного уровня…” Номер триста тридцать шесть… А если все же вернулся, если сидит сейчас у себя в гостинице и в ус не дует? Почему эстетика интерьера влияет на повышение культурного уровня? Да пропади он пропадом, этот культурный уровень. Номер триста тридцать шестой… Может, позвонить? Ни за что, сразу догадается, кто это сопит в трубку, так низко я ещё не пала. Как бы все-таки узнать? Хотя зачем, я ведь его ненавижу!..
На коммутаторе уже знают мой голос. Все в гостиничной регистратуре знают мой голос. Нет, не могу, не буду. “Интерьер следует проектировать с учётом потребностей…” Каких ещё потребностей? А черт его знает, таких, каких надо. Может, кто-нибудь другой за меня позвонит?.. Кто угодно, лишь бы не я. Попросит соединить и проверит, на месте ли он. И конец неизвестности! Гениально, но кто? Придётся ведь с ним о чем-то заговорить, все должно выглядеть натурально, не дай бог заподозрит, что этого человека подослала я. Для натуральности можно, например, спросить, не записан ли у него на дверном косяке телефон, дескать, приятель занимал эту комнату три недели назад и записал номер на двери, такая у него, понимаете, дурацкая привычка… А что, вполне правдоподобно, где только люди не умудряются записывать телефонные номера!..
Я взялась за трубку, дважды в спешке ошиблась, крутила диск, слушала гудки и заклинала:
Галина, будь дома, будь дома…
Галине я не звонила месяца четыре, не меньше, но какая разница! Это единственная моя подруга, пригодная для такой роли, кроме Янки, конечно, но Янки точно нет дома… Галина, отзовись…
Она отозвалась. И очень обрадовалась, заслышав мой голос. Не слишком распространяясь, я сразу перешла к сути, правда, начала с конца. Я сказала:
— Слушай, Галина, представь себе такую ситуацию. Три недели назад в гостинице “Варшава” жила одна твоя знакомая, она приехала из Щецина, и ты дала ей номер телефона другой твоей знакомой, а она записала его на дверном косяке, потому как ничего другого под рукой не нашлось. И вот сейчас тебе позарез нужен этот телефон, а он у тебя не записан, или ты потеряла записную книжку. Очень тебя прошу, позвони в гостиницу “Варшава”, свяжись с комнатой номер триста тридцать шесть и, если там кто-нибудь отзовётся, попроси посмотреть этот номер на косяке…
— Ничего не понимаю, — растерянно сказала Галина. — Какой номер на косяке, какая знакомая из Щецина? Нет у меня там никакой знакомой.
— Но могла бы быть. Могла приехать и записать. Какая тебе разница? Трудно, что ли, позвонить и спросить, язык отсохнет? А у меня, к твоему сведению, от этого жизнь зависит.
— Тогда почему ты сама не позвонишь? Почему я?
— Потому что там знают мой голос.
— Пускай тогда звонит эта дама из Щецина.
— Она не может, то есть её в природе не существует, я её придумала.
— Если не существует, то о чем разговор? Прости, до меня никак не доходит.
Делать нечего, пришлось объяснить ей с самого начала. Объяснение получилось у меня на редкость бестолковое и невразумительное, но Галина, будучи в отличие от меня в здравом уме, ухитрилась поймать суть. Да толку-то, моя идея все равно энтузиазма у неё не вызвала.
— Знаешь, мне как-то неловко, — сказала она неуверенно. — У меня такие вещи не получаются. Я ведь с тем человеком совсем незнакома. А вдруг он меня пошлёт куда подальше?
— Во-первых, какое тебе дело, сама говоришь, что вы незнакомы. А во-вторых, не пошлёт, это очень симпатичный человек, интеллигентный, из хорошей семьи. Звони!
— Погоди… Прямо вот так, с бухты-барахты… Дай подумать…
— Чего думать, звони!
И тут из трубки вдруг раздался удивительно приятный, мягкий мужской голос:
— А зачем вам все это?
— То есть как зачем? — машинально отозвалась я.
— Для вас это так важно?
— Ну ясно! Небось по пустякам я бы не валяла дурака.
— Тогда, быть может, я вам помогу? Сдаётся мне, вашей собеседнице это не совсем удобно.
— Галине-то? — снова машинально переспросила я.
— Господи Иисусе! — пискнула Галина, обретя наконец дар речи. — Что происходит?
— Ничего, не обращай внимания, просто человек случайно подключился, ко мне то и дело кто ни попадя подключается. Так ты сама позвонишь или пускай он?
— А ты что, знаешь его?
— Откуда? Впервые слышу.
— Вы меня, милые дамы, извините, — вмешался тот же голос. — Я действительно подключился совершенно случайно. Набрал номер и невольно услышал ваш разговор, он меня настолько заинтересовал, что я позволил себе дослушать до конца. Виноват, но заслуживаю снисхождения. Ну так как, прикажете звонить? Номерок я уже записал.
— Право, не знаю… Галина, а ты что думаешь?
— Я ничего не думаю, я ошарашена.
— Ну вот видите, ваша подруга ошарашена, придётся вам эту миссию возложить на меня.
— Галина, решайся, ты или он?
— Да уж пускай он, только я теперь и вовсе ничего не понимаю…
Нервы у меня были в таком раздрызганном состоянии, что мне стало все равно.
— Ну ладно, — отрешённо сказала я. — Неизвестно, какой он с виду, но по голосу человек вроде бы приличный. А как, простите, я узнаю результат?
— Вы мне сейчас продиктуйте свой номер, и я вам незамедлительно перезвоню.
— Нет, уж лучше наоборот.
Все-таки остатки здравомыслия во мне ещё сохранились, сумела сообразить, что первому попавшемуся не стоит выкладывать свои координаты.
— Видите ли, со мной связаться непросто, да и вообще мне это несподручно. Но я не навязываюсь, раз возникли какие-то сомнения, тогда, конечно, незачем, забудем.
— Какие, к черту, сомнения, плевать мне на сомнения. Только вы уж постарайтесь провести разговор поделикатней, с толком.
— Пущу на это дело весь свой толк. Итак, слушаю вас.
Потеряв последние крохи рассудительности, я назвала ему свой номер. Галина, устав изумляться, тихо дала отбой.
— Я тоже, с вашего позволения, отключаюсь. Объявлюсь минут через десять, с подробным отчётом.
— Договорились, жду.
Положив трубку, я попыталась собраться с мыслями. Да куда там — мой благодетель не заставил себя ждать.
— Ну и как? — с замиранием сердца спросила я.
— А никак. Я позвонил, этот человек взял трубку. Насчёт дверного косяка я не заикался, попросил позвать пана Здановского. Он ответил, что я ошибся номером. Вот и все.
— Кто такой пан Здановский?
— Понятия не имею. Знать не знаю, и, надеюсь, взаимно. Что дальше?
— Да ничего.
Значит, приехал. Сидит у себя в гостинице. И не звонит… И, наверно, никогда уже не позвонит…
Я переваривала новость с трубкой в руке и с тяжким камнем на сердце. А из трубки ласкал слух приятный умиротворяющий голос:
— Разрешите вам дать один совет: выбросьте этого человека из головы.
— С какой стати?
— Он мне не очень понравился…
— Ну и зря! — возмутилась я. — Такой милый, воспитанный человек, вполне интеллигентный…
— Что касается интеллигентности, то позвольте усомниться…
— Почему?!
— Понимаете ли, судя по отголоскам… — Каким ещё отголоскам?
— Да так… Не стоит говорить… “Пьяный”, — мелькнуло у меня в голове.
— Каким отголоскам? — не отставала я. — Тошнило его, что ли?
— Ах, нет. Просто мне послышалось, будто там какая-то женщина общалась с ним не слишком интеллигентным тоном.
Не успела я подумать, что нисколечки не верю, как все во мне бесповоротно перевернулось.
— Ну что же, — слабым голосом пробормотала я, обретя дар речи и кое-как взяв себя в руки. — Очень на него похоже. От этого человека всего можно ожидать.
— Тогда тем более выбросьте его из головы.
— Легко сказать! Знали бы вы, как это трудно.
— Могу посоветовать безотказное средство: клин клином.
— Думаете, мне оно не приходило в голову? Я уж и так осматриваюсь по сторонам, да толку-то — ничего подходящего не попадается, прямо беда. Никаких таких клиньев, хоть шаром покати.
— А может, на худой конец я сгожусь?
— Откуда я знаю, может, и сгодитесь.
— Тогда за чем дело стало, давайте встретимся.
— Давайте, — обречённо сказала я. — Где и когда?
— Где прикажете, а вот когда… Скажем, в четверть первого.
— В четверть первого? В полдень то есть?
— Нет, в четверть первого вечера. Через два с половиной часа.
От такого дикого предложения я наконец очнулась. Чокнутый, что ли? Самая подходящая пора для знакомств.
— А нельзя ли выбрать время попроще, не столь экстравагантное, ну, например, семь вечера?
— Увы, я, видите ли, по горло загружен работой, тружусь буквально без выходных. Бываю свободен лишь после двенадцати. И потом, чем плохая пора для свиданий? Итак, на чем порешим? Где мне вас ждать?
— Что вы такое говорите! Делать мне нечего, кроме как шляться по ночам! И не подумаю.
— Тогда я приеду к вам домой.
— И речи быть не может, у меня не убрано.
— Ага, значит, вы распустёха?
— А вы как думали! Да и, представьте себе, я тоже тружусь. Должна из себя выжать статью, а вдохновения ни в одном глазу. Вся извелась.
— Вы журналистка?
— Нет, это моё дополнительное занятие. Вообще-то я архитектор. А вы?
— А я коммерсант.
— Вот как! Подбиваете, значит, баланс?
— Упаси боже! Не имею дел ни с какими балансами.
— Чем же ещё может заниматься коммерсант в такую пору?
— Всякой всячиной. Скучная материя. Давайте поговорим о другом. Лучше расскажите, как вы, к примеру, выглядите.
— Когда как. Иной раз прямо как с картинки, а бывает совсем наоборот…
— Ну нет, общими словами вам не отделаться. Рост? Размеры? Глаза, волосы?
— Рост? Метр шестьдесят два. Размеры? Погодите, сейчас возьму сантиметр.
Я женщина честная, не поленилась встать, отыскать сантиметр и всю себя обмерить. В результате сделала потрясающее открытие.
— Представьте себе, — ахнула я в трубку, — нечаянная радость! Думала, талия у меня шестьдесят девять сантиметров, а намерилось всего шестьдесят три!
— Вот видите, как я на вас благотворно действую. Теперь доложите об остальном.
Я доложила об остальном. Телефонный кавалер уже успел меня заинтересовать. Голос у него был исключительного обаяния — мягкий, глубокий, а я всегда питала слабость к красивым голосам. Слушая его, я даже слегка подзабыла про своё несчастье. Хотелось бы знать, как может выглядеть мужчина с таким голосом?
— А как обстоит дело с вашей наружностью?
— О, ничего примечательного.
— Рост?
— Метр семьдесят пять.
— Всего-то? Жаль, я, признаться, люблю разгуливать на высоких каблуках.
— Увы, ничего не поделаешь, ростом не вышел.
— А остальное?
— Что остальное?
— Ну, волосы, глаза, другие данные. Может, у вас на лице наличествуют какие-нибудь аксессуары?
— Что-что? Какие ещё аксессуары?
— Ну там очки, усы…
— Нет, никаких аксессуаров на моем лице не имеется. Волосы тёмные, глаза тоже, никаких особых примет. Так на чем сойдёмся, вы решились? Куда мне приехать в четверть первого?
— А где вы сейчас?
— В своеобразном таком местечке. Аллею Лётчиков знаете?
— Минутку, сейчас возьму план Варшавы… А, понятно, это же рядом, возле Бегов. До меня рукой подать.