Страница:
Я всегда придерживалась мнения, а после Дании особенно, что дети должны немного зарабатывать на собственные нужды, не требовать с родителей, а своими силами обеспечивать себе мелкие развлечения и покупки. При нашем строе школьники не имели никаких шансов на самостоятельность, меня бесил этот деморализующий идиотизм, и в педагогических целях даже пыталась обеспечить некоторые возможности для Ежи.
Аня располагала большим балконом и двумя огромными ящиками для цветов. Её муж категорически отказывался добывать землю, сама она принесла два ведёрка, высыпала их в ящик и впала в отчаяние.
— Слушай, — пожаловалась она, — все пропало! Эти ведра меня придавили, я задохнулась, чуть не померла, а в ящике горсточка земли! У меня руки опускаются, найму кого-нибудь…
— Ежи вырос большой и сильный, — начала я. — Наносит тебе земли, сейчас спрошу у него.
— Только не даром! — тут же отреагировала Аня. — Если я кого-нибудь найму, все равно надо платить, правда? Парню, если он работает, тоже надо платить!
— Ты с ума сошла! — запротестовала я.
— Подумай логически, — перебила она. — Кто обязан наносить землю для цветов? Мой муж, так ведь? Муж не желает. С какой стати твой сын обязан делать работу за моего мужа?
Я знала Аниного мужа, и вопрос меня убедил. Появилась возможность проверить педагогические идеи. Мы согласовали вопрос между собой, а потом с Ежи: труд для заработка, — он, Ежи, наносит земли, Аня заплатит целых пятьдесят злотых. Ежи охотно согласился, вторую половину дня провёл в хождениях туда-сюда с двумя бадьями, наполнил ящики землёй, Аня, считавшая сумму в пятьдесят злотых позорно малой, не знала, как благодарить Ежи, приготовила какао, мой сын выпил, по возвращении домой сообщил:
— За работу — порядок, не жалуюсь, а вообще-то в сто раз больше следует за моральный ущерб.
— За какой ещё ущерб?
— Да по дороге пьяница приставал. Мне пришлось мимо него ходить, и всякий раз он спрашивал: «А на что пану столько земли? Могилку себе пан готовит загодя?» Земля — ерунда, а пьяный дурак меня добил.
После сыновьей работы среди моих знакомых разразилась гражданская война. Одни одобряли, мы-де поступили правильно, так и следует, другие возмущались и отстаивали взгляд: землю следовало принести бесплатно. Страсти и баталии разгорелись, а я осталась при своём мнении, правда, не уверенная в его справедливости и правильности.
В печать пошла книга "Крокодил из страны Шарлотты", высказалась цензура, пришлось переработать весь текст. В первой версии телефонное прослушивание у Алиции установила некая таинственная сила, конечно, имелись в виду наши органы, что, по-видимому, явно прочитывалось. Цензура энергично запротестовала: такого просто не может быть, у нас в стране телефоны не прослушиваются!!! Прослушивание снять! А на прослушивании строилась вся интрига, никак нельзя выбросить, пришлось написать — вмонтировала аппаратуру преступная банда, что, естественно, выглядело довольно нелепо. Вторая забота — Мартин, как уже говорилось, потребовал изменить имя; в конце концов я удовлетворила все требования и книга пошла.
В Варшаву опять приезжала Тереса, но до "Проселочных дорог" все ещё было далеко. В Чешин её отвёз Войтек, я вообще не ездила, не помню почему. После того как сдала «Крокодила», ничего не писала, пожалуй, только некоторые фрагменты «Леся» — дома сложились неблагоприятные условия. Наняла столяра, он поставил стенку, разделив пополам кухню и комнату, работа затянулась, столяр глухой, детали мы обговаривали письменно, недели три я утопала в стружках и опилках. Воспользовалась случаем и обновила квартиру, выкрасила все столярные нововведения, стремянки у меня не имелось, и дверь покрасила только до окошка верхнего света, выше не дотянулась. В архитектурно-проектную мастерскую не собиралась — помнила о часовенке в Орли, да и после работы в Дании наши условия вызывали у меня ужас, к тому же началась кампания по сокращению штатов и добиться места было нелегко. Зато назло строительным властям я сделала обследование владений Войтековых родителей, намеревавшихся что-то продать, в связи с чем Отдел архитектуры и строительства потребовал у меня соответствующие документы.
С готовым обследованием я отправилась к чиновнику. Он напыжился:
— По какому праву вы это сделали?
— Да просто умею, — ответила ехидно. — Я архитектор.
— У вас нет полномочий!
— Есть. Пожалуйста, номер триста двадцать шесть.
— Вы не имеете права на частную практику!
— Так я не практикую. Сделала работу бесплатно. Денег не беру.
— А почему?
— Да потому. Просто семейная услуга…
У мужика в глазах потемнело, рассчитывал на взятку в десять тысяч злотых за разрешение. С полным удовлетворением я наблюдала, как у него из-под носа уплывает взятка, придраться ни к чему не сумел, так что беднягу чуть кондрашка не хватил. Одну крошечную схватку с нашим строем мне таки удалось выиграть.
Тяжкий крест обрушился на меня с детьми. Ежи хоть и учился добровольно, но с капризами. На математику надышаться не мог, другие предметы тоже не доставлял! особых хлопот, а вот через русский язык пришлось пропихивать его, как кабана через трубопровод. Роберт не желал учиться вообще, кончал школу, я отправилась к директору.
— Абсолютно неважно, какие у него будут оценки, — сообщил мне несчастный человек, подчеркнув сказанное. — Нашу школу он кончит.
Я заинтересовалась, откуда такая уверенность.
— Останься он ещё на один год, и я потеряю весь педагогический коллектив. Дня не проходит, чтобы учительницы не приходили сюда в слезах и не подавали заявление об уходе. У меня иного выбора нет: или ваш сын, или они.
— А что он делает? — спросила я безнадёжно, и так все прекрасно понимала.
— Задаёт вопросы. Мальчик вежливый, не грубит, не хулиганит, хорошо воспитан, только вот задаёт вопросы. Урок состоится лишь в том случае, если он перестанет спрашивать, а учительницы уже не выдерживают…
И вспомнилось мне, как однажды, отдыхая в Нехоже, я отправилась с младшим ребёнком гулять. Села на скамью. Поблизости за кустами двое мужиков чинили мотоцикл, Роберт заприметил их мгновенно. Отправился туда и принял участие в ремонте, по ходу дела задавая вопросы. Я сидела затаившись, как мышь под метлой, признаться боялась, что живу на свете, — пусть хоть чуть-чуть пострадает кто-нибудь ещё.
Через час мужики не выдержали.
— А где твоя мама? — умоляюще осведомились они.
— Да вон там сидит…
Привели они его и тоже задали вопрос.
— И как вы, пани, только выдерживаете? Ведь это какой-то вечный двигатель!
— Да я и не выдерживаю, поэтому обрадовалась, когда он на вас переключился. Хоть минуту отдохнуть…
Да, я прекрасно понимала учительниц. Директор посоветовал отдать Роберта в профучилище, на гимназию Рейгана и рассчитывать нечего, Рейтан рядом, и школа их предупредит, Роберта не примут ни под каким видом. Профучилище я сочла идиотизмом, ум следует развивать, а не губить понапрасну, память у моего подлеца была фотографическая, большие чертёжные способности и умелые руки, страсть к механике, и, конечно, пихать его в профессию без дальнейшего образования — просто впустую растратить способности.
Пиротехническими пристрастиями Роберт тоже не пренебрёг. Непрестанно что-то изобретал, изготовлял, однажды это что-то взорвалось на лестнице. Я очень радовалась — меня не оказалось дома, соседи учинили страшный скандал Войтеку, неосмотрительно выглянувшему на лестницу из-за мощного грохота. От одного изобретения была очень большая польза. Клопы, хоть с ними велась постоянная борьба, приходили с визитом от соседей снизу через вентиляцию, боролись мы с ними в поте чела, но безрезультатно. Ликвидировал милых насекомых Роберт. Бросил в вентиляционный канал своё изобретение, поджёг, рвануло так, что на крыше развалилась труба. Клопы почему-то исчезли раз и навсегда, как ножом отрезало.
С отчаяния я попробовала задействовать отца моих детей. После длительного периода désintéressement[30] он перевёл свою психику на другой регистр и охотно подключился. Он был женат уже в третий раз, с женой я познакомилась — красивая, умная, симпатичная женщина, поняла сразу суть дела, у неё у самой был сын от первого брака, поддержала идею насчёт консультаций Роберта с папашей. Общими силами решили отправить ребёнка в строительный техникум, у меня руки опустились, и отреклась я от собственных взглядов.
И подумать только, сейчас мой младший сын ввязался в биржевое маклерство! Боже милостивый!..
Вскоре после возвращения из Дании я пережила престранную неприятность, смысла её не уразумела, как это свидетельствовало о моем уме, уточнять не стану.
Разумеется, ко мне привязался финансовый отдел. Откуда машина. Я предвидела такую возможность, побунтовала немного ещё в Дании, но предусмотрительно привезла всевозможные справки о заработках и оплаченных налогах, намереваясь все оформить разом. Удивилась только одному, почему интересуются горбунком?
— В чем дело, почему придираются ко мне, а не к тебе? — допрашивала я Войтека. — Ведь горбунок твой, ты его привёз, и таможенный досмотр был на тебя, откуда же я?
Пробормотал что-то невразумительное, не разбери-поймёшь, в финансовый отдел отказался идти наотрез. Вытащила я его силой. Уступил, сидел тихонько в уголке, будто вовсе его и нету, а я доказывала, что не занималась кражами по универмагам и не продавала государственных тайн, а честно заработанных денег мне хватило на два автомобиля. Приняли мои объяснения, но беседа протекала странно, разговаривали как ёж с ужом, я ничего не поняла. Должны были спрашивать про «опель», при чем тут горбунок, к черту, и почему с горбунком не возник Войтек? Я попыталась спросить, он посоветовал не морочить голову. Оставила его в покое, и мы ушли из финансового отдела — в этом месте вовсе не хотелось провести остаток жизни.
В летний отпуск собрались по народным демократам, сначала на Залещики, через Румынию в Болгарию, Болгарию решили пересечь до Рильского монастыря и вернуться через Венгрию и Чехословакию. Раз уж собрались, хотелось увидеть как можно больше.
В Болгарии я решительно отказалась от отведённого нам «Интуристом» помещения — крепкий и стойкий запах чеснока физически не могла выдержать. Мы отыскали себе домик на самом краю Созопола, где почти не пахло, ванная выглядела вполне культурно, а хозяйка производила впечатление не только симпатичной, но и чистоплотной. Небольшой двор перед домом затеняла пергола из винограда, вьющегося по решётке, образовалась прелестная зелёная крыша.
В нескольких километрах к югу от Созопола мы открыли чудный пляж, огромный, идеально чистый, красивый и безлюдный — живой души не было. Удивилась я такой первозданности, пока не испытала её на собственной шкуре. Полетела, выкупалась, разлеглась на песке.
Оказался вовсе не песок. Шесть километров пляжа толстым слоем усыпали измельчённые раковинки. Прилипало это к коже накрепко, треклятых дробинок не смывала никакая губка, никакая щётка не брала, приходилось их сдирать пальцами или отскребать ножом, причём каждую крупинку отдельно, а прилипали они, будто впаивались, и через две недели на мне все ещё красовались остатки эксперимента. От пляжа, однако, я не отказалась, только уселась на надувном матрасе, а увести меня отсюда уже нельзя было никакими силами, и все из-за раковинок. На базаре в рядах продавались бусы, материал для которых добывался отсюда в неограниченных количествах, я впала в безумие и решила сама создавать такие произведения, только ещё красивее. Собирала маленькие целые раковинки, дырявила их датской портновской булавкой и каблуком пляжных туфель, если раковина ломалась, материала под рукой хоть отбавляй, в итоге создала несколько ниток бус, одну длиной метра в три. Войтек мог заниматься чем угодно. Меня всецело поглотили раковинки.
В Болгарии получила развитие и эпопея с уборными. Конечно же, я была потрясена уборными в Дании, даже самыми непритязательными, не говоря уже о гостиницах высшей категории, где в туалетах благоухало цветами и звучала тихая музыка. Добил меня Лангеланн с Русалочкой Андерсена. Отправилась я к Русалочке, под конец прогулки начала искать туалет. В Дании туалеты повсюду. В густой зелени заметила сперва керамическую крышу, потом выглянул прелестный домик, чуть ли не вилла, грустно подумалось, уж уборная-то наверняка не здесь, подошла — именно таки уборная. Эта вилла в парке — всего лишь санитарное сооружение.
Обслуживающего персонала в домике не было видно, а в помещении так идеально чисто — садись на пол и с аппетитом ешь обед. Проблема уборных незаметно угнездилась во мне и начала пускать побеги.
В Болгарии — да, ванна, элегантный унитаз. Но в первый же день хозяйка попросила нас не бросать в унитаз туалетную бумагу, потому как засоряется. Советского Союза я тогда ещё не знала и потому не поняла, о чем говорит болгарка. А что же, Господи помилуй, делать с туалетной бумагой?.. Использованной?!!!.. Спрятать в сумочку и забрать с собой?!..
Нет, бросить в мусорную корзинку. Господи спаси! Я недоверчиво осмотрелась, пощупала туалетную бумагу, вроде нормальная, в воде расползётся, о засоре и говорить нечего. За две недели ни разу не исполнила просьбу, не по злобе, просто машинально, привычка, и ничего не засорилось, до самого конца все функционировало нормально. Маленький уголок мозга зафиксировал эту несообразность.
В дальнейшем путешествие разнообразили лишь мелочи. В Будапеште на острове Святой Маргерит мы у какого-то шведа свистнули ниппель с колёса. Наш пропал без вести ещё в Варшаве, купить невозможно, поехали без ниппеля, на острове Святой Маргерит горбунок шведа стоял искушающе рядом, мы решили доукомплектоваться за счёт шведа. Кражу осуществлял Войтек, я торчала на стрёме. Угрызений совести мы не испытывали, primo, швед купит капсюль у себя без проблем, secundo, капсюль дешёвый. Мы бы охотно оставили ему деньги, да не было нужной валюты.
Вот уж поистине краденое пользы не приносит, в Польше ниппель опять слетел где-то в ржаном поле. Войтек искал его долго из уважения к преступлению, но не нашёл, а позже обнаружилось — одна лапка в золотнике деформировалась и не держит.
В Бухаресте мы умудрились потерять машину. Поставили её где-то в старой части города и, не взглянув на название улицы, отправились осматривать город пешком. Разыскали наш транспорт лишь через четыре часа, причём последний час Войтек искал один, я уже отреклась от имущества, твёрдо убеждённая — моя жизнь стоит больше, чем подержанная машина. Меня хватило лишь на то, чтобы сидеть в тени и стараться не испустить дух.
В Братиславе познакомилась наконец с двумя чудесными женщинами — Хилдой Холиновой и Ханой Лерховой, переводившими на словацкий мои первые книги. За переводы получила много денег и спустила в народной демократии весь свой гонорар, обменивать на злотые не имело никакого смысла. В Праге пошла покупать туфли, поэтому натянула чулки. В подъёме стопы была царапина меньше булавочной головки, я и не заметила её, а когда вернулась из города и сняла чулки, кровь брызнула в потолок — с чулком сорвала микроскопический кусочек кожи с ранки. В полном недоумении я сидела и держала ногу в ванне под холодной водой, а Войтек подкупал горничную, чтобы не доносила о совершённом преступлении. Позже узнали: в то лето в Чехословакии свирепствовала тропическая жара и давление вытворяло странные штучки.
Жарища не спадала все время, люди изнемогали, как выглядел таможенный досмотр, просто не помню, и почему всегда жалуются на таможню? По пути мы выкупались в реке, возможно в Дунае, чуть полегчало. Двинувшись дальше на свой манер, Войтек наткнулся в лесу на пенёк. Повреждений вроде никаких.
— Ладно, — констатировала я. — Всего лишь пенёк. В такую погоду можно и в дерево врезаться.
— Ты права, меня так и подмывало протаранить весь этот лесок.
Ни на одной границе ни разу не потребовали открыть багажник. Никого не интересовали наши вещи. Открыть багажник попытались мы сами уже в Варшаве, тогда и выяснилось, пенёк таки своё дело сделал, что-то перекосилось, багажник открыли только на станции техобслуживания.
А теперь я снова переставлю очерёдность событий, просто мне как раз вспомнилось: моё новогоднее невезение несколько изменило характер.
На Новый год мы собрались в Казимеж, в Дом Союза польских архитекторов, сразу после моего возвращения, то есть явно перед летним отпуском. В тот самый Новый год у меня был шифоновый шарф, купленный в Копенгагене, значит, точно вернулась из Дании, ибо после второго возвращения уже никаких Новых годов с Войтеком не встречала.
Все белым-бело от снега, погода прекрасная, но непонятно по какой каверзной причине у меня разболелась голова. В висках стучало, а болеутоляющие порошки забыла. С каждой минутой боль усиливалась, в Казимеже посмотрела на себя в зеркало: сине-зеленое страшилище, с чёрными кругами под глазами, морда жуткая — уродина — ясное дело, Новый год! Новый год просто не мог упустить случая и, как всегда, учинил мне пакость. Полетела за медпомощью, в гостиничной аптечке получила два порошка. Сожрала оба, немного выждала и приступила к активным действиям — меня ожидало нелёгкое соперничество.
Вместе с нами ехали знакомые муж и жена, — Зося. Во избежание недоразумения поясняю: было две Зоси. Даже три, но третья появилась значительно позже, и сейчас она моя невестка. Из первых двух одна — любимая подруга Алиции и мать Павла, фигурирует в нескольких моих книгах, а вторая — жена приятеля моего первого мужа, удерживала позицию моей многолетней соперницы. Именно эта Зося приехала в Казимеж и намеревалась затмить меня красотой и нарядом, о чем я узнала случайно. И вот я едва не уступила ей без борьбы из-за проклятой головы. Порошки подействовали, голова прошла, я энергично принялась за работу. Продолжалось это почти три часа, но эффекта добилась внушительного.
Физиономию подремонтировала с помощью горячей и холодной воды по очереди, синяя зелень и чёрные подглазицы исчезли. Волосы за это время завились, искусственные ресницы я купила, всевозможные притирания и тени захватила с собой. Вечерний наряд — голубая бархатная юбка до полу, фасон fin de sieci[31], золотая блузка, золотые открытые лодочки, голубая роза у выреза и голубой шифоновый шарф.
А Зося сваляла полного дурака. Платье прекрасного цвета, темно-зеленое, эффектная материя с махрушками, сшито неудачно: короткое и без верха, на узеньких бретельках. А самые невыгодные элементы Зосиной анатомии как раз ноги и плечи. Ноги могла спокойно не афишировать, а плечи — худые, покатые, какие-то неровные, с торчащими ключицами — так бросались в глаза, что вся модель абсолютно терялась.
Вид Зоси меня моментально вдохновил, я сделалась вдвое краше, чем за минуту до этого. Новогодний бал в Союзе архитекторов чуть ли не весь состоял из моих приятелей, знакомых и друзей, развлекалась я превосходно, плевала на конкуренцию и выглядела все лучше и лучше. Даже Войтек, не склонный к комплиментам, признал — триумф, безусловно, за мной. Видите, имело смысл шпариться кипятком и трястись от холодной воды.
Но и этот Новый год без неприятностей не обошёлся. Под конец бала кто-то спёр у меня шифоновый шарф. Хорошо, хоть не бриллиантовое колье, которого у меня нет…
Добавочные развлечения доставили наши знакомые. Один из приятелей, не помню кто, внезапно решил вернуться в Варшаву. Надрызгался явно с перерывом в биографии, никаких убеждений и уговоров слушать не желал, заупрямился, невеста попыталась забрать у него ключи от зажигания, так он укусил её за палец. Сел в машину, кажется маленький итальянский «фиат», а может, «трабант», и двинулся. Хорошо, бензин кончился. Доехал до заправочной станции, рядом отделение милиции, радиофицированная машина стояла рядом. Менты заинтересовались странным водителем, взяли его в оборот.
— В Варшаву можете ехать, запретов нету, — объявили ему. — А машина останется здесь.
Немного покобенился, но уступил. А тут как раз заправлялась вторая машина — из Варшавы в Казимеж. Наш приятель, оказавшийся перед перспективой путешествия пешком, от столицы отказался и решил вернуться. Уселся в этот второй автомобиль.
Занятая одним пьяным, милиция не обращала внимания на второго. Тот, из Варшавы, забальзамирован был, видать, в стельку, краше нашего, казимежского, взял с места и на первом же повороте подвёл итог. Юзом проехал по утрамбованному снегу, перевернулся задом наперёд и врезался в фонарь.
Мы осмотрели машину утром. Оба, по-видимому, назюзились до одури, коль живы остались, пьяных сама природа бережёт. Водитель, правда, приземлился в больнице, а наш приятель успел вернуться к концу бала на собственных ногах. Кажется, отчасти протрезвел и просил прощения у невесты. В полдень его подбросили к заправочной станции, все умилялись, как ему повезло — попал в аварию, а машина в идеальном состоянии, рвался сам вести, но тут знакомые поставили вопрос ребром, за руль сел один из друзей, фартовый неудачник отправился в качестве пассажира и перед самой Варшавой потерял сознание.
После чего шесть месяцев провёл в гипсовом корсете, повредил-таки два верхних позвонка, не представляю, которые и в какой степени, поэтому распространяться не стану. Шесть месяцев уже говорят за себя. Лучше всех после многочисленных радостей выглядел автомобиль.
Во второй раз я оказалась в Чехословакии осенью того же года, во время волнений. Зачем меня туда черт понёс, не помню, может, было какое-то дело, а может, перчатки купить задумала? Войтек доехал со мной до Кудовы, там остался ждать, почему не поехал со мной в Прагу, боялся или ещё что?.. А может, запрещено было, меня-то это не касалось, учитывая переводы и гонорары. Во всяком случае, поехала я одна, сделала дела и отправилась обратно.
Конечно же, опять забыла автомобильную карту. Поначалу взяла правильный курс, возможно, удалось сориентироваться в сторонах света, однако вскоре начались трудности. Чехи закрасили важнейшие указатели, и на первом же большом перекрёстке я потеряла направление. Мне нужно на Градец-Крадове, а на столбе стоял Прдец и Йичинек. Немного дальше Стрна-Млыновка. Где, Боже мой, расположен этот Прдец?..
Ничего не поделаешь, заблудилась. Не жди меня в Кудове Дьявол, я бы и не подумала нервничать, деньги были, заночевала бы где-нибудь. А ему завтра утром на работу, как же я подведу. Вылезала у каждого указателя и старалась рассмотреть надписи под белой краской — никакого толку; поработали чехи на совесть, ничего нельзя разобрать. Петляя, объехала чуть ли не полстраны, большую часть пути меня сопровождали советские солдаты в джипе и вовсе не производили впечатления монстров, полыхающих огнём из пасти, напротив, казались доброжелательными и какими-то смущёнными. Возможно, политические события вовсе не возбуждали у них энтузиазма?.. Я не вникала в эти проблемы, интересовалась исключительно возвращением в Польшу.
Угодила на нужную дорогу, видимо, случайно. В горах стемнело, моросил дождик, светлело чуть-чуть с нашей стороны. Зато все окутал туман. Разъярённый Войтек места себе не мог найти — опоздала на четыре часа, а он настаивал на завтрашней работе, сел за руль, проехал треть трассы, поменялся со мной, чтобы немного поспать.
И опять я вела машину в невыгодных условиях, везло мне на эти погодные условия. По пути размышляла: о чем Войтек, собственно, думает, ведь упорно твердит, не умею-де водить, а сам дрыхнет хоть бы что. Рядом с человеком, который не умеет ездить, чуть не сутки провёл за рулём, вынужден спешить, да ещё в тумане, я бы глаз не сомкнула ни за какие сокровища мира!
Когда уже за Лодзью съехала на обочину и остановилась немного отдохнуть, он проснулся и учинил скандал. Почему, черт возьми, стою, надо ехать, ему на работу!!!
Разозлилась я так, что он перед работой успел даже побриться. Ярость всегда придавала мне сил…
Остановилась у Алиции в Биркероде, привезла ей всякую любимую снедь, между прочим, солёные огурцы, ароматом которых, не знаю уж, как это удалось, пропиталась моя думка. По-моему, они были завинчены намертво, да, видать, огуречный рассол имеет большую пробойную силу. Кроме огурцов, бигоса, колбасы и тому подобного постоянного набора, естественно, позаботилась о напитках. Нарезались мы вдвоём, Торкиль принял весьма скромное участие в нашем приёме и рано удалился спать. Что-то около полуночи.
Едва он закрыл спальню, я отправилась в сад набрать орехов. Густая лещина росла вдоль ограды, и я ужасно удивилась, что орехов не было. Да и кусты какие-то подозрительно голые. Вернувшись домой, потребовала от Алиции объяснения. Почему Торкиль пообрывал не только орехи, но и листву, кусты совсем голые, куда это годится. Алиция, по-видимому пребывавшая тоже под солидной мухой, отправилась выяснять причины безобразия к мужу. Торкиль, трезвый, удивлённый странными упрёками, с большим трудом втолковал нам: на дворе ноябрь, листва сама облетела.
Затем он снова удалился почивать, а мы уже в одиночестве по полной программе исполнили все народные песни, песни Войска Польского, песни демократические и довоенные, а также частушки и по мере сил отплясали танцы разных народов. В четыре утра одолел волчий голод — мяска бы горяченького! Мяса в доме не оказалось, Алиция открыла банку рыбной икры, которую надлежало поджаривать ломтиками, поджарили — мерзость такая, что не пошла даже под пьяную лавочку. Решили поискать чего-нибудь повкусней, Алиция рванула ящик с консервами, ящик вылетел со страшным грохотом, и она приземлилась в куче банок. Дом содрогнулся до основания, Торкиль проснулся и вышел осведомиться, что случилось.
Аня располагала большим балконом и двумя огромными ящиками для цветов. Её муж категорически отказывался добывать землю, сама она принесла два ведёрка, высыпала их в ящик и впала в отчаяние.
— Слушай, — пожаловалась она, — все пропало! Эти ведра меня придавили, я задохнулась, чуть не померла, а в ящике горсточка земли! У меня руки опускаются, найму кого-нибудь…
— Ежи вырос большой и сильный, — начала я. — Наносит тебе земли, сейчас спрошу у него.
— Только не даром! — тут же отреагировала Аня. — Если я кого-нибудь найму, все равно надо платить, правда? Парню, если он работает, тоже надо платить!
— Ты с ума сошла! — запротестовала я.
— Подумай логически, — перебила она. — Кто обязан наносить землю для цветов? Мой муж, так ведь? Муж не желает. С какой стати твой сын обязан делать работу за моего мужа?
Я знала Аниного мужа, и вопрос меня убедил. Появилась возможность проверить педагогические идеи. Мы согласовали вопрос между собой, а потом с Ежи: труд для заработка, — он, Ежи, наносит земли, Аня заплатит целых пятьдесят злотых. Ежи охотно согласился, вторую половину дня провёл в хождениях туда-сюда с двумя бадьями, наполнил ящики землёй, Аня, считавшая сумму в пятьдесят злотых позорно малой, не знала, как благодарить Ежи, приготовила какао, мой сын выпил, по возвращении домой сообщил:
— За работу — порядок, не жалуюсь, а вообще-то в сто раз больше следует за моральный ущерб.
— За какой ещё ущерб?
— Да по дороге пьяница приставал. Мне пришлось мимо него ходить, и всякий раз он спрашивал: «А на что пану столько земли? Могилку себе пан готовит загодя?» Земля — ерунда, а пьяный дурак меня добил.
После сыновьей работы среди моих знакомых разразилась гражданская война. Одни одобряли, мы-де поступили правильно, так и следует, другие возмущались и отстаивали взгляд: землю следовало принести бесплатно. Страсти и баталии разгорелись, а я осталась при своём мнении, правда, не уверенная в его справедливости и правильности.
В печать пошла книга "Крокодил из страны Шарлотты", высказалась цензура, пришлось переработать весь текст. В первой версии телефонное прослушивание у Алиции установила некая таинственная сила, конечно, имелись в виду наши органы, что, по-видимому, явно прочитывалось. Цензура энергично запротестовала: такого просто не может быть, у нас в стране телефоны не прослушиваются!!! Прослушивание снять! А на прослушивании строилась вся интрига, никак нельзя выбросить, пришлось написать — вмонтировала аппаратуру преступная банда, что, естественно, выглядело довольно нелепо. Вторая забота — Мартин, как уже говорилось, потребовал изменить имя; в конце концов я удовлетворила все требования и книга пошла.
В Варшаву опять приезжала Тереса, но до "Проселочных дорог" все ещё было далеко. В Чешин её отвёз Войтек, я вообще не ездила, не помню почему. После того как сдала «Крокодила», ничего не писала, пожалуй, только некоторые фрагменты «Леся» — дома сложились неблагоприятные условия. Наняла столяра, он поставил стенку, разделив пополам кухню и комнату, работа затянулась, столяр глухой, детали мы обговаривали письменно, недели три я утопала в стружках и опилках. Воспользовалась случаем и обновила квартиру, выкрасила все столярные нововведения, стремянки у меня не имелось, и дверь покрасила только до окошка верхнего света, выше не дотянулась. В архитектурно-проектную мастерскую не собиралась — помнила о часовенке в Орли, да и после работы в Дании наши условия вызывали у меня ужас, к тому же началась кампания по сокращению штатов и добиться места было нелегко. Зато назло строительным властям я сделала обследование владений Войтековых родителей, намеревавшихся что-то продать, в связи с чем Отдел архитектуры и строительства потребовал у меня соответствующие документы.
С готовым обследованием я отправилась к чиновнику. Он напыжился:
— По какому праву вы это сделали?
— Да просто умею, — ответила ехидно. — Я архитектор.
— У вас нет полномочий!
— Есть. Пожалуйста, номер триста двадцать шесть.
— Вы не имеете права на частную практику!
— Так я не практикую. Сделала работу бесплатно. Денег не беру.
— А почему?
— Да потому. Просто семейная услуга…
У мужика в глазах потемнело, рассчитывал на взятку в десять тысяч злотых за разрешение. С полным удовлетворением я наблюдала, как у него из-под носа уплывает взятка, придраться ни к чему не сумел, так что беднягу чуть кондрашка не хватил. Одну крошечную схватку с нашим строем мне таки удалось выиграть.
Тяжкий крест обрушился на меня с детьми. Ежи хоть и учился добровольно, но с капризами. На математику надышаться не мог, другие предметы тоже не доставлял! особых хлопот, а вот через русский язык пришлось пропихивать его, как кабана через трубопровод. Роберт не желал учиться вообще, кончал школу, я отправилась к директору.
— Абсолютно неважно, какие у него будут оценки, — сообщил мне несчастный человек, подчеркнув сказанное. — Нашу школу он кончит.
Я заинтересовалась, откуда такая уверенность.
— Останься он ещё на один год, и я потеряю весь педагогический коллектив. Дня не проходит, чтобы учительницы не приходили сюда в слезах и не подавали заявление об уходе. У меня иного выбора нет: или ваш сын, или они.
— А что он делает? — спросила я безнадёжно, и так все прекрасно понимала.
— Задаёт вопросы. Мальчик вежливый, не грубит, не хулиганит, хорошо воспитан, только вот задаёт вопросы. Урок состоится лишь в том случае, если он перестанет спрашивать, а учительницы уже не выдерживают…
И вспомнилось мне, как однажды, отдыхая в Нехоже, я отправилась с младшим ребёнком гулять. Села на скамью. Поблизости за кустами двое мужиков чинили мотоцикл, Роберт заприметил их мгновенно. Отправился туда и принял участие в ремонте, по ходу дела задавая вопросы. Я сидела затаившись, как мышь под метлой, признаться боялась, что живу на свете, — пусть хоть чуть-чуть пострадает кто-нибудь ещё.
Через час мужики не выдержали.
— А где твоя мама? — умоляюще осведомились они.
— Да вон там сидит…
Привели они его и тоже задали вопрос.
— И как вы, пани, только выдерживаете? Ведь это какой-то вечный двигатель!
— Да я и не выдерживаю, поэтому обрадовалась, когда он на вас переключился. Хоть минуту отдохнуть…
Да, я прекрасно понимала учительниц. Директор посоветовал отдать Роберта в профучилище, на гимназию Рейгана и рассчитывать нечего, Рейтан рядом, и школа их предупредит, Роберта не примут ни под каким видом. Профучилище я сочла идиотизмом, ум следует развивать, а не губить понапрасну, память у моего подлеца была фотографическая, большие чертёжные способности и умелые руки, страсть к механике, и, конечно, пихать его в профессию без дальнейшего образования — просто впустую растратить способности.
Пиротехническими пристрастиями Роберт тоже не пренебрёг. Непрестанно что-то изобретал, изготовлял, однажды это что-то взорвалось на лестнице. Я очень радовалась — меня не оказалось дома, соседи учинили страшный скандал Войтеку, неосмотрительно выглянувшему на лестницу из-за мощного грохота. От одного изобретения была очень большая польза. Клопы, хоть с ними велась постоянная борьба, приходили с визитом от соседей снизу через вентиляцию, боролись мы с ними в поте чела, но безрезультатно. Ликвидировал милых насекомых Роберт. Бросил в вентиляционный канал своё изобретение, поджёг, рвануло так, что на крыше развалилась труба. Клопы почему-то исчезли раз и навсегда, как ножом отрезало.
С отчаяния я попробовала задействовать отца моих детей. После длительного периода désintéressement[30] он перевёл свою психику на другой регистр и охотно подключился. Он был женат уже в третий раз, с женой я познакомилась — красивая, умная, симпатичная женщина, поняла сразу суть дела, у неё у самой был сын от первого брака, поддержала идею насчёт консультаций Роберта с папашей. Общими силами решили отправить ребёнка в строительный техникум, у меня руки опустились, и отреклась я от собственных взглядов.
И подумать только, сейчас мой младший сын ввязался в биржевое маклерство! Боже милостивый!..
Вскоре после возвращения из Дании я пережила престранную неприятность, смысла её не уразумела, как это свидетельствовало о моем уме, уточнять не стану.
Разумеется, ко мне привязался финансовый отдел. Откуда машина. Я предвидела такую возможность, побунтовала немного ещё в Дании, но предусмотрительно привезла всевозможные справки о заработках и оплаченных налогах, намереваясь все оформить разом. Удивилась только одному, почему интересуются горбунком?
— В чем дело, почему придираются ко мне, а не к тебе? — допрашивала я Войтека. — Ведь горбунок твой, ты его привёз, и таможенный досмотр был на тебя, откуда же я?
Пробормотал что-то невразумительное, не разбери-поймёшь, в финансовый отдел отказался идти наотрез. Вытащила я его силой. Уступил, сидел тихонько в уголке, будто вовсе его и нету, а я доказывала, что не занималась кражами по универмагам и не продавала государственных тайн, а честно заработанных денег мне хватило на два автомобиля. Приняли мои объяснения, но беседа протекала странно, разговаривали как ёж с ужом, я ничего не поняла. Должны были спрашивать про «опель», при чем тут горбунок, к черту, и почему с горбунком не возник Войтек? Я попыталась спросить, он посоветовал не морочить голову. Оставила его в покое, и мы ушли из финансового отдела — в этом месте вовсе не хотелось провести остаток жизни.
В летний отпуск собрались по народным демократам, сначала на Залещики, через Румынию в Болгарию, Болгарию решили пересечь до Рильского монастыря и вернуться через Венгрию и Чехословакию. Раз уж собрались, хотелось увидеть как можно больше.
В Болгарии я решительно отказалась от отведённого нам «Интуристом» помещения — крепкий и стойкий запах чеснока физически не могла выдержать. Мы отыскали себе домик на самом краю Созопола, где почти не пахло, ванная выглядела вполне культурно, а хозяйка производила впечатление не только симпатичной, но и чистоплотной. Небольшой двор перед домом затеняла пергола из винограда, вьющегося по решётке, образовалась прелестная зелёная крыша.
В нескольких километрах к югу от Созопола мы открыли чудный пляж, огромный, идеально чистый, красивый и безлюдный — живой души не было. Удивилась я такой первозданности, пока не испытала её на собственной шкуре. Полетела, выкупалась, разлеглась на песке.
Оказался вовсе не песок. Шесть километров пляжа толстым слоем усыпали измельчённые раковинки. Прилипало это к коже накрепко, треклятых дробинок не смывала никакая губка, никакая щётка не брала, приходилось их сдирать пальцами или отскребать ножом, причём каждую крупинку отдельно, а прилипали они, будто впаивались, и через две недели на мне все ещё красовались остатки эксперимента. От пляжа, однако, я не отказалась, только уселась на надувном матрасе, а увести меня отсюда уже нельзя было никакими силами, и все из-за раковинок. На базаре в рядах продавались бусы, материал для которых добывался отсюда в неограниченных количествах, я впала в безумие и решила сама создавать такие произведения, только ещё красивее. Собирала маленькие целые раковинки, дырявила их датской портновской булавкой и каблуком пляжных туфель, если раковина ломалась, материала под рукой хоть отбавляй, в итоге создала несколько ниток бус, одну длиной метра в три. Войтек мог заниматься чем угодно. Меня всецело поглотили раковинки.
В Болгарии получила развитие и эпопея с уборными. Конечно же, я была потрясена уборными в Дании, даже самыми непритязательными, не говоря уже о гостиницах высшей категории, где в туалетах благоухало цветами и звучала тихая музыка. Добил меня Лангеланн с Русалочкой Андерсена. Отправилась я к Русалочке, под конец прогулки начала искать туалет. В Дании туалеты повсюду. В густой зелени заметила сперва керамическую крышу, потом выглянул прелестный домик, чуть ли не вилла, грустно подумалось, уж уборная-то наверняка не здесь, подошла — именно таки уборная. Эта вилла в парке — всего лишь санитарное сооружение.
Обслуживающего персонала в домике не было видно, а в помещении так идеально чисто — садись на пол и с аппетитом ешь обед. Проблема уборных незаметно угнездилась во мне и начала пускать побеги.
В Болгарии — да, ванна, элегантный унитаз. Но в первый же день хозяйка попросила нас не бросать в унитаз туалетную бумагу, потому как засоряется. Советского Союза я тогда ещё не знала и потому не поняла, о чем говорит болгарка. А что же, Господи помилуй, делать с туалетной бумагой?.. Использованной?!!!.. Спрятать в сумочку и забрать с собой?!..
Нет, бросить в мусорную корзинку. Господи спаси! Я недоверчиво осмотрелась, пощупала туалетную бумагу, вроде нормальная, в воде расползётся, о засоре и говорить нечего. За две недели ни разу не исполнила просьбу, не по злобе, просто машинально, привычка, и ничего не засорилось, до самого конца все функционировало нормально. Маленький уголок мозга зафиксировал эту несообразность.
В дальнейшем путешествие разнообразили лишь мелочи. В Будапеште на острове Святой Маргерит мы у какого-то шведа свистнули ниппель с колёса. Наш пропал без вести ещё в Варшаве, купить невозможно, поехали без ниппеля, на острове Святой Маргерит горбунок шведа стоял искушающе рядом, мы решили доукомплектоваться за счёт шведа. Кражу осуществлял Войтек, я торчала на стрёме. Угрызений совести мы не испытывали, primo, швед купит капсюль у себя без проблем, secundo, капсюль дешёвый. Мы бы охотно оставили ему деньги, да не было нужной валюты.
Вот уж поистине краденое пользы не приносит, в Польше ниппель опять слетел где-то в ржаном поле. Войтек искал его долго из уважения к преступлению, но не нашёл, а позже обнаружилось — одна лапка в золотнике деформировалась и не держит.
В Бухаресте мы умудрились потерять машину. Поставили её где-то в старой части города и, не взглянув на название улицы, отправились осматривать город пешком. Разыскали наш транспорт лишь через четыре часа, причём последний час Войтек искал один, я уже отреклась от имущества, твёрдо убеждённая — моя жизнь стоит больше, чем подержанная машина. Меня хватило лишь на то, чтобы сидеть в тени и стараться не испустить дух.
В Братиславе познакомилась наконец с двумя чудесными женщинами — Хилдой Холиновой и Ханой Лерховой, переводившими на словацкий мои первые книги. За переводы получила много денег и спустила в народной демократии весь свой гонорар, обменивать на злотые не имело никакого смысла. В Праге пошла покупать туфли, поэтому натянула чулки. В подъёме стопы была царапина меньше булавочной головки, я и не заметила её, а когда вернулась из города и сняла чулки, кровь брызнула в потолок — с чулком сорвала микроскопический кусочек кожи с ранки. В полном недоумении я сидела и держала ногу в ванне под холодной водой, а Войтек подкупал горничную, чтобы не доносила о совершённом преступлении. Позже узнали: в то лето в Чехословакии свирепствовала тропическая жара и давление вытворяло странные штучки.
Жарища не спадала все время, люди изнемогали, как выглядел таможенный досмотр, просто не помню, и почему всегда жалуются на таможню? По пути мы выкупались в реке, возможно в Дунае, чуть полегчало. Двинувшись дальше на свой манер, Войтек наткнулся в лесу на пенёк. Повреждений вроде никаких.
— Ладно, — констатировала я. — Всего лишь пенёк. В такую погоду можно и в дерево врезаться.
— Ты права, меня так и подмывало протаранить весь этот лесок.
Ни на одной границе ни разу не потребовали открыть багажник. Никого не интересовали наши вещи. Открыть багажник попытались мы сами уже в Варшаве, тогда и выяснилось, пенёк таки своё дело сделал, что-то перекосилось, багажник открыли только на станции техобслуживания.
А теперь я снова переставлю очерёдность событий, просто мне как раз вспомнилось: моё новогоднее невезение несколько изменило характер.
На Новый год мы собрались в Казимеж, в Дом Союза польских архитекторов, сразу после моего возвращения, то есть явно перед летним отпуском. В тот самый Новый год у меня был шифоновый шарф, купленный в Копенгагене, значит, точно вернулась из Дании, ибо после второго возвращения уже никаких Новых годов с Войтеком не встречала.
Все белым-бело от снега, погода прекрасная, но непонятно по какой каверзной причине у меня разболелась голова. В висках стучало, а болеутоляющие порошки забыла. С каждой минутой боль усиливалась, в Казимеже посмотрела на себя в зеркало: сине-зеленое страшилище, с чёрными кругами под глазами, морда жуткая — уродина — ясное дело, Новый год! Новый год просто не мог упустить случая и, как всегда, учинил мне пакость. Полетела за медпомощью, в гостиничной аптечке получила два порошка. Сожрала оба, немного выждала и приступила к активным действиям — меня ожидало нелёгкое соперничество.
Вместе с нами ехали знакомые муж и жена, — Зося. Во избежание недоразумения поясняю: было две Зоси. Даже три, но третья появилась значительно позже, и сейчас она моя невестка. Из первых двух одна — любимая подруга Алиции и мать Павла, фигурирует в нескольких моих книгах, а вторая — жена приятеля моего первого мужа, удерживала позицию моей многолетней соперницы. Именно эта Зося приехала в Казимеж и намеревалась затмить меня красотой и нарядом, о чем я узнала случайно. И вот я едва не уступила ей без борьбы из-за проклятой головы. Порошки подействовали, голова прошла, я энергично принялась за работу. Продолжалось это почти три часа, но эффекта добилась внушительного.
Физиономию подремонтировала с помощью горячей и холодной воды по очереди, синяя зелень и чёрные подглазицы исчезли. Волосы за это время завились, искусственные ресницы я купила, всевозможные притирания и тени захватила с собой. Вечерний наряд — голубая бархатная юбка до полу, фасон fin de sieci[31], золотая блузка, золотые открытые лодочки, голубая роза у выреза и голубой шифоновый шарф.
А Зося сваляла полного дурака. Платье прекрасного цвета, темно-зеленое, эффектная материя с махрушками, сшито неудачно: короткое и без верха, на узеньких бретельках. А самые невыгодные элементы Зосиной анатомии как раз ноги и плечи. Ноги могла спокойно не афишировать, а плечи — худые, покатые, какие-то неровные, с торчащими ключицами — так бросались в глаза, что вся модель абсолютно терялась.
Вид Зоси меня моментально вдохновил, я сделалась вдвое краше, чем за минуту до этого. Новогодний бал в Союзе архитекторов чуть ли не весь состоял из моих приятелей, знакомых и друзей, развлекалась я превосходно, плевала на конкуренцию и выглядела все лучше и лучше. Даже Войтек, не склонный к комплиментам, признал — триумф, безусловно, за мной. Видите, имело смысл шпариться кипятком и трястись от холодной воды.
Но и этот Новый год без неприятностей не обошёлся. Под конец бала кто-то спёр у меня шифоновый шарф. Хорошо, хоть не бриллиантовое колье, которого у меня нет…
Добавочные развлечения доставили наши знакомые. Один из приятелей, не помню кто, внезапно решил вернуться в Варшаву. Надрызгался явно с перерывом в биографии, никаких убеждений и уговоров слушать не желал, заупрямился, невеста попыталась забрать у него ключи от зажигания, так он укусил её за палец. Сел в машину, кажется маленький итальянский «фиат», а может, «трабант», и двинулся. Хорошо, бензин кончился. Доехал до заправочной станции, рядом отделение милиции, радиофицированная машина стояла рядом. Менты заинтересовались странным водителем, взяли его в оборот.
— В Варшаву можете ехать, запретов нету, — объявили ему. — А машина останется здесь.
Немного покобенился, но уступил. А тут как раз заправлялась вторая машина — из Варшавы в Казимеж. Наш приятель, оказавшийся перед перспективой путешествия пешком, от столицы отказался и решил вернуться. Уселся в этот второй автомобиль.
Занятая одним пьяным, милиция не обращала внимания на второго. Тот, из Варшавы, забальзамирован был, видать, в стельку, краше нашего, казимежского, взял с места и на первом же повороте подвёл итог. Юзом проехал по утрамбованному снегу, перевернулся задом наперёд и врезался в фонарь.
Мы осмотрели машину утром. Оба, по-видимому, назюзились до одури, коль живы остались, пьяных сама природа бережёт. Водитель, правда, приземлился в больнице, а наш приятель успел вернуться к концу бала на собственных ногах. Кажется, отчасти протрезвел и просил прощения у невесты. В полдень его подбросили к заправочной станции, все умилялись, как ему повезло — попал в аварию, а машина в идеальном состоянии, рвался сам вести, но тут знакомые поставили вопрос ребром, за руль сел один из друзей, фартовый неудачник отправился в качестве пассажира и перед самой Варшавой потерял сознание.
После чего шесть месяцев провёл в гипсовом корсете, повредил-таки два верхних позвонка, не представляю, которые и в какой степени, поэтому распространяться не стану. Шесть месяцев уже говорят за себя. Лучше всех после многочисленных радостей выглядел автомобиль.
Во второй раз я оказалась в Чехословакии осенью того же года, во время волнений. Зачем меня туда черт понёс, не помню, может, было какое-то дело, а может, перчатки купить задумала? Войтек доехал со мной до Кудовы, там остался ждать, почему не поехал со мной в Прагу, боялся или ещё что?.. А может, запрещено было, меня-то это не касалось, учитывая переводы и гонорары. Во всяком случае, поехала я одна, сделала дела и отправилась обратно.
Конечно же, опять забыла автомобильную карту. Поначалу взяла правильный курс, возможно, удалось сориентироваться в сторонах света, однако вскоре начались трудности. Чехи закрасили важнейшие указатели, и на первом же большом перекрёстке я потеряла направление. Мне нужно на Градец-Крадове, а на столбе стоял Прдец и Йичинек. Немного дальше Стрна-Млыновка. Где, Боже мой, расположен этот Прдец?..
Ничего не поделаешь, заблудилась. Не жди меня в Кудове Дьявол, я бы и не подумала нервничать, деньги были, заночевала бы где-нибудь. А ему завтра утром на работу, как же я подведу. Вылезала у каждого указателя и старалась рассмотреть надписи под белой краской — никакого толку; поработали чехи на совесть, ничего нельзя разобрать. Петляя, объехала чуть ли не полстраны, большую часть пути меня сопровождали советские солдаты в джипе и вовсе не производили впечатления монстров, полыхающих огнём из пасти, напротив, казались доброжелательными и какими-то смущёнными. Возможно, политические события вовсе не возбуждали у них энтузиазма?.. Я не вникала в эти проблемы, интересовалась исключительно возвращением в Польшу.
Угодила на нужную дорогу, видимо, случайно. В горах стемнело, моросил дождик, светлело чуть-чуть с нашей стороны. Зато все окутал туман. Разъярённый Войтек места себе не мог найти — опоздала на четыре часа, а он настаивал на завтрашней работе, сел за руль, проехал треть трассы, поменялся со мной, чтобы немного поспать.
И опять я вела машину в невыгодных условиях, везло мне на эти погодные условия. По пути размышляла: о чем Войтек, собственно, думает, ведь упорно твердит, не умею-де водить, а сам дрыхнет хоть бы что. Рядом с человеком, который не умеет ездить, чуть не сутки провёл за рулём, вынужден спешить, да ещё в тумане, я бы глаз не сомкнула ни за какие сокровища мира!
Когда уже за Лодзью съехала на обочину и остановилась немного отдохнуть, он проснулся и учинил скандал. Почему, черт возьми, стою, надо ехать, ему на работу!!!
Разозлилась я так, что он перед работой успел даже побриться. Ярость всегда придавала мне сил…
* * *
В ноябре я снова уехала в Копенгаген.Остановилась у Алиции в Биркероде, привезла ей всякую любимую снедь, между прочим, солёные огурцы, ароматом которых, не знаю уж, как это удалось, пропиталась моя думка. По-моему, они были завинчены намертво, да, видать, огуречный рассол имеет большую пробойную силу. Кроме огурцов, бигоса, колбасы и тому подобного постоянного набора, естественно, позаботилась о напитках. Нарезались мы вдвоём, Торкиль принял весьма скромное участие в нашем приёме и рано удалился спать. Что-то около полуночи.
Едва он закрыл спальню, я отправилась в сад набрать орехов. Густая лещина росла вдоль ограды, и я ужасно удивилась, что орехов не было. Да и кусты какие-то подозрительно голые. Вернувшись домой, потребовала от Алиции объяснения. Почему Торкиль пообрывал не только орехи, но и листву, кусты совсем голые, куда это годится. Алиция, по-видимому пребывавшая тоже под солидной мухой, отправилась выяснять причины безобразия к мужу. Торкиль, трезвый, удивлённый странными упрёками, с большим трудом втолковал нам: на дворе ноябрь, листва сама облетела.
Затем он снова удалился почивать, а мы уже в одиночестве по полной программе исполнили все народные песни, песни Войска Польского, песни демократические и довоенные, а также частушки и по мере сил отплясали танцы разных народов. В четыре утра одолел волчий голод — мяска бы горяченького! Мяса в доме не оказалось, Алиция открыла банку рыбной икры, которую надлежало поджаривать ломтиками, поджарили — мерзость такая, что не пошла даже под пьяную лавочку. Решили поискать чего-нибудь повкусней, Алиция рванула ящик с консервами, ящик вылетел со страшным грохотом, и она приземлилась в куче банок. Дом содрогнулся до основания, Торкиль проснулся и вышел осведомиться, что случилось.