– Я тебе в тот раз оставил воды и пищи. Разве ты не…
– Да, я все это нашел. Глоточек воды и две черствые корки.
В голосе отца прозвучал сдавленный гнев.
– Это все, что я сумел для тебя раздобыть. На борту очень мало съестного и пресной воды. Во время шторма много припасов уничтожило забортной водой…
– Скажи лучше – рабы все сожрали! – Кайл с отвращением мотнул головой и сразу вздрогнул от боли. – У них даже ума не хватило сообразить, что еду надо расходовать бережливо! Сперва они убивают всех, кто способен управляться с кораблем в бурю, потом сжирают половину припасов, а оставшиеся уничтожают. Стая кур и то лучше смогла бы о себе позаботиться!… Надеюсь, тебя радует свобода, которую они благодаря тебе получили? Может, они останутся жить, а может, все погибнут…
Уинтроу упрямо ответил:
– Они освободились сами, отец.
– Но ты ничего не сделал, чтобы остановить их!
– Я ничего не сделал и для того, чтобы помешать тебе доставить их на борт в цепях. – Уинтроу поглубже вдохнул, собираясь продолжать… но передумал. Как бы ни пытался он разумно обосновать свои действия или бездействие, отец никогда не прислушается к его доводам. Зато слова Кайла были попросту солью на душевные раны Уинтроу. Следовало ли ему винить себя в смерти команды – ведь он в самом деле ничего не предпринял для прекращения бунта?… Но если так, значит, на его совести и все рабы, погибшие на борту до восстания?… Слишком больно даже думать об этом… И Уинтроу продолжал совсем другим тоном: – Ты хочешь, чтобы я посмотрел твои раны? Или еще еды попробовал раздобыть?
Кайл спросил:
– Ты нашел лекарские припасы?
Уинтроу покачал головой:
– Пока еще нет. Никто не признается, что взял их. Может, их во время шторма за борт унесло.
– В таком случае ты и правда мало что можешь для меня сделать, – сказал ему отец не без цинизма. – А вот поесть было бы не худо.
Уинтроу отказал себе в праве на раздражение.
– Посмотрю, что можно сделать, – ответил он тихо.
– Посмотри, посмотри, – хмыкнул отец. И, внезапно понизив голос до шепота, спросил: – Так что именно ты собираешься сделать с пиратом?
– Не знаю, – честно сознался Уинтроу. Прямо посмотрел в глаза отцу и добавил: – Мне страшно. Я знаю, что должен попытаться его исцелить. Беда в том, что я не знаю, какой исход хуже: он остается в живых и распоряжается нами как пленниками – или мы все умираем с ним вместе, покидая корабль в одиночестве…
Отец Уинтроу плюнул на пол каюты. Это было до такой степени на него не похоже, что произвело эффект полновесной пощечины. Его глаза холодно заблестели, как два синих камня.
– Я тебя презираю, – прорычал он. – Твоя мать, должно быть, пустила к себе в постель морского змея, иначе у нее не родилось бы нечто подобное!… Мне стыдно, что люди называют тебя моим отпрыском!… Посмотри на себя, несчастье ходячее!… Пираты захватывают твой фамильный корабль, источник пропитания твоей матери, сестер и младшего брата. Их жизнь или смерть зависит от того, сумеешь ли ты отбить «Проказницу» у разбойников!… Но тебе даже и мысль об этом в голову не приходила! Ты только и думаешь о том, удастся ли тебе вылечить пиратского вожака, у которого ты и без того оказался под сапогом!… А о том, как бы раздобыть нам оружие, как бы уговорить корабль оказать пиратскому капитану то же неповиновение, которое видел от нее я, – не-ет, это не для нашего Уинтроу. Вспомни-ка, сколько времени ты потратил, ухаживая за двуногими скотами по трюмам! Ты добился, чтобы хоть кто-нибудь из них теперь помог тебе? Нет! Ты скачешь на задних лапках перед пиратом, укравшим наш корабль, да еще помогаешь ему его удержать…
Уинтроу, опечаленный и изумленный, только покачал головой.
– Не очень понимаю, – сказал он, – о чем ты говоришь. Каких деяний ты ждал бы от достойного сына? Я должен в одиночку отбить корабль у Кеннита и его команды головорезов, подчинить рабов, загнать их назад в трюмы и благополучно доставить в Калсиду? Так, что ли?
– Смогли же вы на пару с этим хреновым кораблем, свергнуть меня и уничтожить мою команду! Так почему бы тебе не напустить «Проказницу» на него, как ты напустил ее на меня? Почему бы тебе хотя бы один-единственный раз в жизни не поступить так, как того требуют интересы семьи?…
Отец поднялся на ноги, сжав кулаки, как если бы собирался вот-вот наброситься на Уинтроу. Резкое движение, впрочем, тотчас заставило его ахнуть от боли и схватиться за помятые ребра. Лицо из багрового почти мгновенно сделалось белым, он покачнулся.
Уинтроу шагнул вперед, чтобы поддержать его…
– Не смей прикасаться ко мне!… – зарычал Кайл угрожающе. И неверными движениями вернулся к койке. Осторожно опустился на нее – и остался сидеть, зло глядя на сына.
«Знать бы, что он видит, когда вот так на меня смотрит?» – невольно спросил себя Уинтроу. Наверное, этот высокий светловолосый мужчина видел перед собой сущее разочарование: Уинтроу удался (вернее, не удался) в мать – малорослым, черноволосым и тонким в кости. Он сам знал, что никогда не сравняется с отцом ни ростом, ни физической силой. В свои четырнадцать лет он все еще оставался в телесном отношении более мальчиком, нежели мужчиной. Но великое разочарование Кайла Хэвена имело отношение не только и не столько к плотской стороне дела. Уинтроу и духовно был совершенно иным, чем его родитель.
– Я никогда не подговаривал корабль против тебя, отец, – тихо сказал Уинтроу. – Ты сам, своим обращением с нею, восстановил ее против себя. И я не вижу, каким бы образом я мог прямо теперь вернуть ее. Самое большее, на что я рассчитываю, – это сохранить жизнь тебе и себе.
Кайл Хэвен отвел глаза и уставился в стену.
– В таком случае ступай отсюда и принеси мне поесть!
Он пролаял команду так, словно по-прежнему повелевал кораблем.
– Попробую, – холодно отозвался Уинтроу. Повернулся и вышел из каюты.
Когда он закрывал за собой перекошенную, плохо державшуюся дверь, к нему обратился один из «расписных». У него на физиономии было столько наколок от разных хозяев, что при движении лицевых мышц они, казалось, шевелились и ползали.
Он спросил:
– С какой стати ты от него все это терпишь?
– Что?… – удивился Уинтроу.
– Да он же с тобой обращается хуже, чем с собакой!
– Он мой отец, – ответил Уинтроу, только пытаясь не выдать свой испуг: они, оказывается, неплохо слышали разговор, происходивший внутри! «Знать бы, много ли они успели подслушать?…»
– Жопа он вонючая, а не отец, – высказался второй стражник. – А ты, коли терпишь, получаешься, стало быть, жопиным сыном…
– Заткнись! – рыкнул на него первый. – Парнишка не заслужил, чтобы еще и ты его скипидарил! Если ты сам запамятовал, кто был добр к тебе, пока ты валялся в цепях, так я живо напомню! – И темные глаза «расписного» вновь обратились на Уинтроу. Он мотнул головой в сторону двери: – Будет сильно доставать, парень, ты мне только скажи. Я его за тебя живо раком поставлю.
– Нет! – четко и недвусмысленно выговорил Уинтроу. – Я совсем этого не хочу. Не надо ради меня никого раком ставить. – И добавил, чтобы бывший раб, привычный к грубому обращению, вернее понял его: – Пожалуйста, не обижай отца.
– Тебе видней, – «расписной» передернул плечами. – Я, знаешь ли, из опыта говорю. С такими типами, как твой батька, разговаривать можно только одним способом – мордой об стол. Либо он тебя на четыре кости поставит, либо ты его. Люди вроде него другого не разумеют…
– Может, ты и прав, – неохотно согласился Уинтроу. Хотел уже идти прочь, но остановился: – Как тебя звать?
– Вилья. А ты Уинтроу, верно?
– Да, я Уинтроу. Приятно познакомиться, Вилья.
И мальчик посмотрел на второго стража. Тот нахмурился, неловко переступил с ноги на ногу… Но в конце концов назвался:
– Диккен.
– Диккен, – повторил Уинтроу, накрепко фиксируя в памяти новое имя. Он поймал взгляд Диккена и кивнул ему, прежде чем уйти. Он чувствовал, что их короткий разговор позабавил Вилью и вызвал его одобрение. Вот так. Вроде бы чепуха – но в этой ерундовой стычке он сумел настоять на своем… и от этого чувствовал себя некоторым образом лучше.
Потом он вышел на верхнюю палубу, моргая от яркого солнечного света, – и немедленно оказался носом к носу с Са'Адаром. Рослый жрец еще выглядел осунувшимся и изможденным после долгого заточения в трюме, а на запястьях и лодыжках красовались багровые следы. Их называли «поцелуями кандалов».
– А я тебя повсюду ищу, – сказал он Уинтроу.
Еще двое «расписных» следовали за ним по пятам, ни дать ни взять верные цепные псы.
– В самом деле? – отозвался Уинтроу. Он только что не позволил Диккену сесть себе на голову и решил продолжать в том же духе. Он расправил плечи и прямо посмотрел Са'Адару в глаза. – Это ты, – спросил он, – поставил тех двоих при дверях каюты, где сидит мой отец?
– Я, – невозмутимо ответствовал жрец. – Этот человек должен пребывать под стражей до тех пор, пока не предстанет перед судом и справедливость не будет совершена над ним. – Он смотрел на Уинтроу сверху вниз, с высоты своего роста и прожитых лет. – Уж не собираешься ли ты оспорить мое распоряжение?
– Я? – Уинтроу притворился, будто всерьез над этим задумался. – А что, неужели ты беспокоишься, как бы я не взялся тебе противиться? Право же, на твоем месте я менее всего волновался бы о том, что там думает какой-то Уинтроу Вестрит. Я бы спросил себя, а как посмотрит капитан Кеннит на то, что я такую власть себе присвоил…
– Кеннит лежит при смерти, – отвечал Са'Адар самонадеянно. – Не он распоряжается здесь, а Брик. И его, как я понимаю, вполне устраивает, что я взялся командовать рабами. Если он хочет что-нибудь приказать им, то делает это через меня. И он не возражал, когда я приставил к капитану Хэвену стражу.
– Рабы, говоришь?… Я-то думал, теперь они свободные люди! – Говоря так, Уинтроу улыбнулся, старательно притворяясь, будто не замечает, насколько пристально «расписные» вслушиваются в их разговор. Он видел: другие освобожденные, болтавшиеся на палубе, тоже навострили уши. Кое-кто придвинулся ближе…
– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! – бросил Са'Адар раздраженно.
– Человек обычно говорит именно то, что имеет в виду… – задумчиво проговорил Уинтроу. Выдержал паузу – и продолжал как ни в чем не бывало: – Так, значит, ты меня зачем-то искал?
– Да. Ты сегодня осматривал Кеннита?
Уинтроу ответил вопросом на вопрос, негромко:
– А с какой стати ты спрашиваешь?
– С такой, что я желаю доподлинно знать, каковы его намерения! – Са'Адар, обученный жрец, хорошо владел своим голосом и постарался, чтобы его слышало как можно больше народа. Татуированные лица и в самом деле начали поворачиваться к ним одно за другим. – В Джамелии ходят слухи, будто, когда капитан Кеннит захватывает работорговый корабль, он предает смерти команду, а судно отдает тем, кого на нем везли продавать, чтобы они тоже стали пиратами и участвовали в его войне против рабства. Именно в это мы верили, когда радостно приветствовали его помощь по обслуживанию захваченного нами корабля. Мы полагали, что корабль останется нам и для каждого из нас станет ступенькой к новым жизненным начинаниям. А теперь похоже на то, что капитан Кеннит надумал присвоить наше судно себе! Памятуя все, что мы о нем слышали, нам трудно поверить, что он способен отнять у нас единственную ценность, которой мы обладаем. А потому мы и хотим, чтобы он ответил нам честно и без утайки: кому, по его мнению, принадлежит этот корабль?
Уинтроу смотрел на него, не отводя взгляда.
– Если ты в самом деле желаешь спросить об этом капитана Кеннита – поди и спроси. Его мнения по данному поводу никто за него не властен высказывать. Если же ты спрашиваешь меня, то услышишь не мнение, а сущую правду.
Уинтроу намеренно говорил много тише, чем Са'Адар: пусть те, кто действительно хотел слышать, придвинутся ближе. И люди вправду придвинулись, причем не только бывшие рабы, но и многие из пиратов. Вид у этих последних был очень опасный.
Са'Адар снисходительно улыбнулся:
– Твоя правда, я полагаю, заключается в том, что корабль принадлежит тебе…
Уинтроу покачал головой и улыбнулся в ответ.
– Корабль, – сказал он, – принадлежит себе самому, и только себе. Проказница – живое и свободное существо, у которого никто не волен отнять право распоряжаться собственной жизнью. Или, может быть, ты, сам носивший тяжелые цепи невольника, пожелаешь сотворить над нею ту же несправедливость, которая была так жестоко учинена над тобой?
Разговаривая как бы с одним Са'Адаром, Уинтроу тем не менее, даже не оглядываясь, ощущал, какое впечатление произвели его слова на всех остальных. Мальчик умолк, ожидая ответа. И получил его: после мгновенной заминки Са'Адар фыркнул и презрительно рассмеялся.
– Только не воспринимайте эту болтовню за чистую монету, – обратился он к толпе. – Да, носовая фигура наделена речью… благодаря какому-то колдовству. Подозреваю, у них в Удачном и не такие диковинки есть. Корабль есть корабль! Это вещь, а не личность! И эта вещь по праву принадлежит нам!
Лишь немногие из рабов согласно забормотали. Зато перед Са'Адаром немедля встал один из пиратов.
– Это ты что тут, насчет мятежа договариваешься? – поинтересовался просоленный, поседевший в битвах морской волк. – Давай-ка выражайся определеннее. Потому как если вправду насчет мятежа – вмиг за борт полетишь и пикнуть не успеешь. Вот так-то.
И пират улыбнулся подчеркнуто недоброжелательно, показывая дыры на месте выбитых некогда зубов. У его плеча возник здоровеннейший детина и, предвкушая хорошую потасовку, повел плечами – нарочно, чтобы видели «расписные», сопровождавшие Са'Адара. Те выпрямились и напряглись, сузив глаза.
Са'Адар выглядел потрясенным… Ничего подобного он явно не ожидал. Он вскинул голову и негодующе начал:
– А вам какое дело до…
Старый пират перебил его, ткнув пальцем в грудь.
– Кеннит, – сказал он, – наш капитан. И коли он что говорит, значит, быть по сему. Дошло? – Жрец промолчал, и старик расплылся в улыбке. Са'Адар отступил прочь, отодвигаясь от пальца, сверлившего его грудь. Он уже собрался идти прочь, когда пират заметил: – Ты бы, малый, поменьше чесал языком касаемо того, что там капитан Кеннит делает или не делает. Коли чем недоволен – поди к капитану да прямо сам ему все в лицо и скажи. Он мужик нелегкий, да зато справедливый – выслушает. А за спиной болтать не моги! Повадишься против ветра писать – самому в рыло и прилетит!
И, более не оглядываясь, пираты вернулись к корабельной работе. Всеобщее внимание вновь обратилось на Са'Адара. Он даже не пытался скрыть ярости, сверкавшей в его глазах, но, когда он заговорил, голос прозвучал тонко:
– А вот и поговорю с Кеннитом! Открыто и прямо. А вот и поговорю!…
Уинтроу опустил глаза и уставился в палубу. Может статься, отец все же был прав. Может, был-таки способ отвоевать фамильный корабль и у пиратов, и у рабов… Когда разгорается свара, кто-то обыкновенно выгадывает… Он пошел прочь, ощущая, что сердце бьется быстрее обычного. Это было странно. И оставалось только гадать, откуда бы у него, Уинтроу, подобные мысли…
Проказница была весьма озабочена. Она продолжала смотреть вперед, на качавшуюся корму «Мариетты», но на самом деле все ее внимание было посвящено творившемуся внутри. Штурвальный вел ее очень спокойно, уверенной и твердой рукой. Команда, деловито сновавшая по снастям, состояла из прирожденных моряков – вся, до последнего человека. В трюмах и на палубах медленно, но верно наводили должную чистоту, кто-то уже чинил деревянные части, пострадавшие во время восстания, и драил медяшку*. [Драить медяшку – морское выражение, означающее чистку от грязи и коррозии металлических деталей корабля, многие из которых в старину, когда появилось это выражение, делались из меди и ее сплавов. Такие металлы от соленой морской сырости быстро покрываются зеленью, поэтому «драить медяшку» приходилось практически ежедневно. На современных парусных кораблях, разумеется, применяются гораздо более стойкие сплавы, но выражение осталось.] И впервые за много месяцев у Проказницы не было причин сомневаться в компетентности своего капитана… В общем, наконец-то она могла как следует поразмыслить о своем, поминутно не спохватываясь и не беспокоясь, хорошо ли делает свое дело команда.
Пробужденный живой корабль способен очень пристально наблюдать за тем, что делается у него внутри; это благодаря набору* [Набор корабля – совокупность продольных и поперечных балок, остов, каркас, придающий форму корпусу судна. Он, как скелет, несет основные нагрузки, к нему крепится обшивка.] и обшивке, сработанным из диводрева. Проказнице такое восприятие было присуще во всей полноте. Правда, большинство того, что происходило в отсеках, было всего лишь повседневными проявлениями жизни, вряд ли стоившими пристального внимания. Вот моряк чинит потертую снасть, а кок в камбузе режет луковицу – может ли это как-либо повлиять на ее судьбу? Нет.
А Кеннит – может.
Он спал беспокойным сном в капитанской каюте, этот загадочный человек. Проказница не могла видеть его там, она его чувствовала —чувством, не ведомым людям, даже не придумавшим для него названия на своем языке. Кеннита опять мучила лихорадка, и женщина, ухаживавшая за ним, попросту не находила себе места. Она что-то делала тряпкой, смоченной в холодной воде… Проказница немедленно захотела знать больше, но ничего не получилось. С этими людьми у нее не было связи, как с Уинтроу. Она с ними даже толком еще не познакомилась.
Кеннит был гораздо доступнее для ее восприятия, чем Этта. Его горячечные сны изливались невозбранным потоком, и сознание Проказницы впитывало их, как ее палубы впитывали кровь. Увы, разобраться и что-либо понять в снах Кеннита ей никак не удавалось. Она видела маленького мальчика, жестоко страдавшего. Он разрывался между привязанностью к отцу, который его очень любил, но совершенно не способен был защитить, и другим человеком, рядом с которым никого можно было не опасаться, – вот только сердце этого человека было полностью чуждо любви. А еще в снах Кеннита из пучины раз за разом взвивался морской змей и впивался ему в ногу. Боль от укуса была сродни ожогу кислотой или морозом… И Кеннит тянулся к ней, к Проказнице, напрягая все силы души, тянулся к общности и пониманию, лишь смутно памятному ему со времен детства…
«Эй, эй, что это у нас тут такое? Или, вернее сказать, кто такой?»
Сперва Проказнице показалось, будто она услышала голос Кеннита. Потом она поняла, что еле слышный шепот раздавался в уголке ее сознания. Она тряхнула головой, так что волосы развились по ветру. Нет, не могло быть такого, чтобы пират с нею заговорил! Она никогда с такой ясностью не слышала даже мыслей Альтии и Уинтроу – даже в минуты наивысшего единения с ними.
– Нет, – пробормотала она вслух. – Это не Кеннит.
Он определенно не мог до нее дотянуться, тут никакого сомнения быть не могло. И тем не менее – голос принадлежал Кенниту. Проказница прислушалась: вот, лежа в каюте, пиратский капитан набрал полную грудь воздуха – и бессвязно забормотал, что-то отрицая, с кем-то не соглашаясь. Потом застонал…
«Верно, я не Кеннит, – вновь послышался голосок. Теперь в нем звучала легкая насмешка. – Как, собственно, и ты – не Вестрит, сколько бы ты себя ни считала таковым. Кто ты?»
Жутковато было ощущать присутствие чужого разума, силившегося проникнуть в ее сознание. Проказница невольно шарахнулась от него прочь – если можно так выразиться о происходящем на тонких планах бытия. Она была гораздо сильнее маленького чужака, и, когда она отгородилась от него, он ничего поделать не смог. Но, отгораживаясь, Проказница утратила и едва обретенную, еще непрочную связь с Кеннитом. Она рассердилась и отчаянно разволновалась. Она стиснула кулаки… и скверно встретила очередную волну – врезалась в нее, вместо того чтобы пропустить под собой. Рулевой тихо выругался и чуть поправил штурвал. Проказница облизнула губы, влажные от соленой пены, и убрала волосы, свалившиеся на лицо. Кто или что с нею заговорило?… Она по-прежнему тщательно следила за своими мыслями, старательно держа их при себе, и старалась разобраться в собственных чувствах, взвешивая, чего было больше – испуга или любопытства. Ко всему прочему, она чувствовала странное родство с незнакомцем. Да, она легко отделалась от его назойливых попыток соприкосновения. Но сам факт, что кто-то хотя бы попытался проникнуть в ее разум, был неприятен.
Она твердо решила, что ничего подобного не потерпит. Кем бы ни был этот нахал, уж она выведет его на чистую воду!… Не снижая бдительности, она вновь осторожно потянулась к капитанской каюте, где в бреду ворочался Кеннит. Она легко отыскала пирата. Он все так же боролся с кошмарами, навеянными лихорадкой. На сей раз он прятался в большом шкафу, скрываясь от какого-то создания, которое выслеживало его, обманчиво ласково называя по имени. Его женщина, Этта, приложила мокрую тряпку к его лбу, а другой тряпкой обернула изувеченную ногу. Проказница явственно ощутила, какое облегчение это принесло капитану. Она смелее устремила свое сознание в эту каюту… но более никого не смогла там обнаружить.
– Где ты? – поинтересовалась она требовательно и сердито. Кеннит дернулся и вскрикнул во сне: его преследователь повторил эти же слова. Этта склонилась над ним, шепча слова утешения…
А Проказнице никто так и не ответил.
Кеннит выплыл из сна в явь, задыхаясь, словно из глубокой темной воды. Ему понадобилось время, чтобы сообразить, где он находится. Однако потом на иссушенных лихорадкой губах возникла радостная улыбка. Его живой корабль… Он был на борту своего собственного живого корабля, в отменно обставленной капитанской каюте. Покрытое испариной тело кутала тонкая льняная простыня. Внутри каюты мерцали дерево и полированная медь – изысканно и очень уютно. Кеннит слышал, как под килем журчала вода: Проказница ходко шла проливом. Он явственно чувствовал присутствие корабля, окружавшего его… защищавшего. Она была второй кожей, укрывавшей его от зол этого мира. Он удовлетворенно вздохнул… и закашлялся – горло совсем пересохло.
– Этта! – прокаркал он, призывая шлюху. – Воды…
– Вот, выпей, – отозвалась она ласково.
Как ни странно, она вправду стояла подле него, держа наготове чашку с водой. Она помогла ему приподнять голову, и ее длинные пальцы приятно холодили затылок. Напоив его, она ловко перевернула подушку. Влажной салфеткой утерла с его лица пот, мокрой тряпицей прошлась по ладоням. Он лежал молча и смирно, просто отдаваясь ее заботам, испытывая безвольную благодарность. Какой покой, какой глубочайший покой…
Увы, мгновение блаженства не затянулось надолго. Поневоле его мыслями завладели распухшая нога и боль, гнездившаяся в ней. Он попробовал мысленно от нее отрешиться. Не получилось. Боль была пульсирующим пламенем, и каждый новый вздох только раздувал этот костер. Его шлюха сидела в кресле подле кровати и что-то шила. Кеннит безразлично оглядел женщину… Она показалась ему постаревшей. На лбу и возле губ залегли морщинки. И лицо, обрамленное короткими черными волосами, выглядело исхудавшим. От этого темные глаза казались еще огромней.
– Прескверно выглядишь, – упрекнул он ее.
Она тотчас отложила шитье и улыбнулась ему так, словно он отвесил ей изысканный комплимент.
– Мне просто тяжело видеть тебя в таком состоянии, – сказала она. – Пока ты болеешь, я… ни есть, ни спать не могу…
Вот ведь до чего себялюбивая женщина. Сперва скормила морскому змею его ногу, а теперь еще и выставляет себя страдающей стороной. Может, ему еще следовало бы ее пожалеть?… Кеннит отставил эту мысль.
– Где мальчишка? – спросил он. – Уинтроу?
Она тотчас поднялась с места:
– Позвать его?
Дурацкий вопрос.
– Конечно, позвать! Он, кажется, собирался мою ногу вылечить. Почему он до сих пор этого не сделал?
Она склонилась над его ложем и нежно улыбнулась ему. Он рад был бы ее отпихнуть, но сил совсем не осталось.
– Я думаю, – сказала она, – он ждет, пока мы причалим в Бычьем Устье. Ему надо кое-что раздобыть на берегу, чтобы он вернее мог… тебя исцелить.
И она отвернулась – поспешно, но все же недостаточно проворно, и он успел заметить слезы, блеснувшие у нее на глазах. Она ссутулила плечи, утратив присущую ей гордую осанку и словно бы уменьшившись в росте. Судя по всему, она не рассчитывала, что он выживет. Внезапно поняв это, Кеннит и напугался, и рассердился. Ни дать ни взять она ему смерти желала!
– Ступай разыщи мальчишку! – грубым голосом приказал он ей, желая в основном, чтобы она убралась с глаз. – Да напомни ему, напомни хорошенько: если я умру – сдохнет и он сам, и его папаша в придачу. Прямо так ему и скажи, ясно?
– Сейчас пошлю за ним кого-нибудь… – отозвалась она нетвердым голосом. И направилась к двери.
– Нет! – догнал ее голос Кеннита. – Сходи сама! Сейчас же, немедленно! Найди его и приведи сюда!
Она вернулась – и ввела его в еще большее раздражение, легонько коснувшись пальцами лица.
– Иду, уже иду, – сказала она успокаивающим тоном. – Все сделаю, что пожелаешь…
Он не стал смотреть, как она уходит, – просто прислушался к ее шагам по палубе. Двигалась она торопливо, однако, выходя, дверь за собой прикрыла тихо и плотно. Он слышал, как она обращалась к кому-то, гневно повышая голос:
– Да, я все это нашел. Глоточек воды и две черствые корки.
В голосе отца прозвучал сдавленный гнев.
– Это все, что я сумел для тебя раздобыть. На борту очень мало съестного и пресной воды. Во время шторма много припасов уничтожило забортной водой…
– Скажи лучше – рабы все сожрали! – Кайл с отвращением мотнул головой и сразу вздрогнул от боли. – У них даже ума не хватило сообразить, что еду надо расходовать бережливо! Сперва они убивают всех, кто способен управляться с кораблем в бурю, потом сжирают половину припасов, а оставшиеся уничтожают. Стая кур и то лучше смогла бы о себе позаботиться!… Надеюсь, тебя радует свобода, которую они благодаря тебе получили? Может, они останутся жить, а может, все погибнут…
Уинтроу упрямо ответил:
– Они освободились сами, отец.
– Но ты ничего не сделал, чтобы остановить их!
– Я ничего не сделал и для того, чтобы помешать тебе доставить их на борт в цепях. – Уинтроу поглубже вдохнул, собираясь продолжать… но передумал. Как бы ни пытался он разумно обосновать свои действия или бездействие, отец никогда не прислушается к его доводам. Зато слова Кайла были попросту солью на душевные раны Уинтроу. Следовало ли ему винить себя в смерти команды – ведь он в самом деле ничего не предпринял для прекращения бунта?… Но если так, значит, на его совести и все рабы, погибшие на борту до восстания?… Слишком больно даже думать об этом… И Уинтроу продолжал совсем другим тоном: – Ты хочешь, чтобы я посмотрел твои раны? Или еще еды попробовал раздобыть?
Кайл спросил:
– Ты нашел лекарские припасы?
Уинтроу покачал головой:
– Пока еще нет. Никто не признается, что взял их. Может, их во время шторма за борт унесло.
– В таком случае ты и правда мало что можешь для меня сделать, – сказал ему отец не без цинизма. – А вот поесть было бы не худо.
Уинтроу отказал себе в праве на раздражение.
– Посмотрю, что можно сделать, – ответил он тихо.
– Посмотри, посмотри, – хмыкнул отец. И, внезапно понизив голос до шепота, спросил: – Так что именно ты собираешься сделать с пиратом?
– Не знаю, – честно сознался Уинтроу. Прямо посмотрел в глаза отцу и добавил: – Мне страшно. Я знаю, что должен попытаться его исцелить. Беда в том, что я не знаю, какой исход хуже: он остается в живых и распоряжается нами как пленниками – или мы все умираем с ним вместе, покидая корабль в одиночестве…
Отец Уинтроу плюнул на пол каюты. Это было до такой степени на него не похоже, что произвело эффект полновесной пощечины. Его глаза холодно заблестели, как два синих камня.
– Я тебя презираю, – прорычал он. – Твоя мать, должно быть, пустила к себе в постель морского змея, иначе у нее не родилось бы нечто подобное!… Мне стыдно, что люди называют тебя моим отпрыском!… Посмотри на себя, несчастье ходячее!… Пираты захватывают твой фамильный корабль, источник пропитания твоей матери, сестер и младшего брата. Их жизнь или смерть зависит от того, сумеешь ли ты отбить «Проказницу» у разбойников!… Но тебе даже и мысль об этом в голову не приходила! Ты только и думаешь о том, удастся ли тебе вылечить пиратского вожака, у которого ты и без того оказался под сапогом!… А о том, как бы раздобыть нам оружие, как бы уговорить корабль оказать пиратскому капитану то же неповиновение, которое видел от нее я, – не-ет, это не для нашего Уинтроу. Вспомни-ка, сколько времени ты потратил, ухаживая за двуногими скотами по трюмам! Ты добился, чтобы хоть кто-нибудь из них теперь помог тебе? Нет! Ты скачешь на задних лапках перед пиратом, укравшим наш корабль, да еще помогаешь ему его удержать…
Уинтроу, опечаленный и изумленный, только покачал головой.
– Не очень понимаю, – сказал он, – о чем ты говоришь. Каких деяний ты ждал бы от достойного сына? Я должен в одиночку отбить корабль у Кеннита и его команды головорезов, подчинить рабов, загнать их назад в трюмы и благополучно доставить в Калсиду? Так, что ли?
– Смогли же вы на пару с этим хреновым кораблем, свергнуть меня и уничтожить мою команду! Так почему бы тебе не напустить «Проказницу» на него, как ты напустил ее на меня? Почему бы тебе хотя бы один-единственный раз в жизни не поступить так, как того требуют интересы семьи?…
Отец поднялся на ноги, сжав кулаки, как если бы собирался вот-вот наброситься на Уинтроу. Резкое движение, впрочем, тотчас заставило его ахнуть от боли и схватиться за помятые ребра. Лицо из багрового почти мгновенно сделалось белым, он покачнулся.
Уинтроу шагнул вперед, чтобы поддержать его…
– Не смей прикасаться ко мне!… – зарычал Кайл угрожающе. И неверными движениями вернулся к койке. Осторожно опустился на нее – и остался сидеть, зло глядя на сына.
«Знать бы, что он видит, когда вот так на меня смотрит?» – невольно спросил себя Уинтроу. Наверное, этот высокий светловолосый мужчина видел перед собой сущее разочарование: Уинтроу удался (вернее, не удался) в мать – малорослым, черноволосым и тонким в кости. Он сам знал, что никогда не сравняется с отцом ни ростом, ни физической силой. В свои четырнадцать лет он все еще оставался в телесном отношении более мальчиком, нежели мужчиной. Но великое разочарование Кайла Хэвена имело отношение не только и не столько к плотской стороне дела. Уинтроу и духовно был совершенно иным, чем его родитель.
– Я никогда не подговаривал корабль против тебя, отец, – тихо сказал Уинтроу. – Ты сам, своим обращением с нею, восстановил ее против себя. И я не вижу, каким бы образом я мог прямо теперь вернуть ее. Самое большее, на что я рассчитываю, – это сохранить жизнь тебе и себе.
Кайл Хэвен отвел глаза и уставился в стену.
– В таком случае ступай отсюда и принеси мне поесть!
Он пролаял команду так, словно по-прежнему повелевал кораблем.
– Попробую, – холодно отозвался Уинтроу. Повернулся и вышел из каюты.
Когда он закрывал за собой перекошенную, плохо державшуюся дверь, к нему обратился один из «расписных». У него на физиономии было столько наколок от разных хозяев, что при движении лицевых мышц они, казалось, шевелились и ползали.
Он спросил:
– С какой стати ты от него все это терпишь?
– Что?… – удивился Уинтроу.
– Да он же с тобой обращается хуже, чем с собакой!
– Он мой отец, – ответил Уинтроу, только пытаясь не выдать свой испуг: они, оказывается, неплохо слышали разговор, происходивший внутри! «Знать бы, много ли они успели подслушать?…»
– Жопа он вонючая, а не отец, – высказался второй стражник. – А ты, коли терпишь, получаешься, стало быть, жопиным сыном…
– Заткнись! – рыкнул на него первый. – Парнишка не заслужил, чтобы еще и ты его скипидарил! Если ты сам запамятовал, кто был добр к тебе, пока ты валялся в цепях, так я живо напомню! – И темные глаза «расписного» вновь обратились на Уинтроу. Он мотнул головой в сторону двери: – Будет сильно доставать, парень, ты мне только скажи. Я его за тебя живо раком поставлю.
– Нет! – четко и недвусмысленно выговорил Уинтроу. – Я совсем этого не хочу. Не надо ради меня никого раком ставить. – И добавил, чтобы бывший раб, привычный к грубому обращению, вернее понял его: – Пожалуйста, не обижай отца.
– Тебе видней, – «расписной» передернул плечами. – Я, знаешь ли, из опыта говорю. С такими типами, как твой батька, разговаривать можно только одним способом – мордой об стол. Либо он тебя на четыре кости поставит, либо ты его. Люди вроде него другого не разумеют…
– Может, ты и прав, – неохотно согласился Уинтроу. Хотел уже идти прочь, но остановился: – Как тебя звать?
– Вилья. А ты Уинтроу, верно?
– Да, я Уинтроу. Приятно познакомиться, Вилья.
И мальчик посмотрел на второго стража. Тот нахмурился, неловко переступил с ноги на ногу… Но в конце концов назвался:
– Диккен.
– Диккен, – повторил Уинтроу, накрепко фиксируя в памяти новое имя. Он поймал взгляд Диккена и кивнул ему, прежде чем уйти. Он чувствовал, что их короткий разговор позабавил Вилью и вызвал его одобрение. Вот так. Вроде бы чепуха – но в этой ерундовой стычке он сумел настоять на своем… и от этого чувствовал себя некоторым образом лучше.
Потом он вышел на верхнюю палубу, моргая от яркого солнечного света, – и немедленно оказался носом к носу с Са'Адаром. Рослый жрец еще выглядел осунувшимся и изможденным после долгого заточения в трюме, а на запястьях и лодыжках красовались багровые следы. Их называли «поцелуями кандалов».
– А я тебя повсюду ищу, – сказал он Уинтроу.
Еще двое «расписных» следовали за ним по пятам, ни дать ни взять верные цепные псы.
– В самом деле? – отозвался Уинтроу. Он только что не позволил Диккену сесть себе на голову и решил продолжать в том же духе. Он расправил плечи и прямо посмотрел Са'Адару в глаза. – Это ты, – спросил он, – поставил тех двоих при дверях каюты, где сидит мой отец?
– Я, – невозмутимо ответствовал жрец. – Этот человек должен пребывать под стражей до тех пор, пока не предстанет перед судом и справедливость не будет совершена над ним. – Он смотрел на Уинтроу сверху вниз, с высоты своего роста и прожитых лет. – Уж не собираешься ли ты оспорить мое распоряжение?
– Я? – Уинтроу притворился, будто всерьез над этим задумался. – А что, неужели ты беспокоишься, как бы я не взялся тебе противиться? Право же, на твоем месте я менее всего волновался бы о том, что там думает какой-то Уинтроу Вестрит. Я бы спросил себя, а как посмотрит капитан Кеннит на то, что я такую власть себе присвоил…
– Кеннит лежит при смерти, – отвечал Са'Адар самонадеянно. – Не он распоряжается здесь, а Брик. И его, как я понимаю, вполне устраивает, что я взялся командовать рабами. Если он хочет что-нибудь приказать им, то делает это через меня. И он не возражал, когда я приставил к капитану Хэвену стражу.
– Рабы, говоришь?… Я-то думал, теперь они свободные люди! – Говоря так, Уинтроу улыбнулся, старательно притворяясь, будто не замечает, насколько пристально «расписные» вслушиваются в их разговор. Он видел: другие освобожденные, болтавшиеся на палубе, тоже навострили уши. Кое-кто придвинулся ближе…
– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! – бросил Са'Адар раздраженно.
– Человек обычно говорит именно то, что имеет в виду… – задумчиво проговорил Уинтроу. Выдержал паузу – и продолжал как ни в чем не бывало: – Так, значит, ты меня зачем-то искал?
– Да. Ты сегодня осматривал Кеннита?
Уинтроу ответил вопросом на вопрос, негромко:
– А с какой стати ты спрашиваешь?
– С такой, что я желаю доподлинно знать, каковы его намерения! – Са'Адар, обученный жрец, хорошо владел своим голосом и постарался, чтобы его слышало как можно больше народа. Татуированные лица и в самом деле начали поворачиваться к ним одно за другим. – В Джамелии ходят слухи, будто, когда капитан Кеннит захватывает работорговый корабль, он предает смерти команду, а судно отдает тем, кого на нем везли продавать, чтобы они тоже стали пиратами и участвовали в его войне против рабства. Именно в это мы верили, когда радостно приветствовали его помощь по обслуживанию захваченного нами корабля. Мы полагали, что корабль останется нам и для каждого из нас станет ступенькой к новым жизненным начинаниям. А теперь похоже на то, что капитан Кеннит надумал присвоить наше судно себе! Памятуя все, что мы о нем слышали, нам трудно поверить, что он способен отнять у нас единственную ценность, которой мы обладаем. А потому мы и хотим, чтобы он ответил нам честно и без утайки: кому, по его мнению, принадлежит этот корабль?
Уинтроу смотрел на него, не отводя взгляда.
– Если ты в самом деле желаешь спросить об этом капитана Кеннита – поди и спроси. Его мнения по данному поводу никто за него не властен высказывать. Если же ты спрашиваешь меня, то услышишь не мнение, а сущую правду.
Уинтроу намеренно говорил много тише, чем Са'Адар: пусть те, кто действительно хотел слышать, придвинутся ближе. И люди вправду придвинулись, причем не только бывшие рабы, но и многие из пиратов. Вид у этих последних был очень опасный.
Са'Адар снисходительно улыбнулся:
– Твоя правда, я полагаю, заключается в том, что корабль принадлежит тебе…
Уинтроу покачал головой и улыбнулся в ответ.
– Корабль, – сказал он, – принадлежит себе самому, и только себе. Проказница – живое и свободное существо, у которого никто не волен отнять право распоряжаться собственной жизнью. Или, может быть, ты, сам носивший тяжелые цепи невольника, пожелаешь сотворить над нею ту же несправедливость, которая была так жестоко учинена над тобой?
Разговаривая как бы с одним Са'Адаром, Уинтроу тем не менее, даже не оглядываясь, ощущал, какое впечатление произвели его слова на всех остальных. Мальчик умолк, ожидая ответа. И получил его: после мгновенной заминки Са'Адар фыркнул и презрительно рассмеялся.
– Только не воспринимайте эту болтовню за чистую монету, – обратился он к толпе. – Да, носовая фигура наделена речью… благодаря какому-то колдовству. Подозреваю, у них в Удачном и не такие диковинки есть. Корабль есть корабль! Это вещь, а не личность! И эта вещь по праву принадлежит нам!
Лишь немногие из рабов согласно забормотали. Зато перед Са'Адаром немедля встал один из пиратов.
– Это ты что тут, насчет мятежа договариваешься? – поинтересовался просоленный, поседевший в битвах морской волк. – Давай-ка выражайся определеннее. Потому как если вправду насчет мятежа – вмиг за борт полетишь и пикнуть не успеешь. Вот так-то.
И пират улыбнулся подчеркнуто недоброжелательно, показывая дыры на месте выбитых некогда зубов. У его плеча возник здоровеннейший детина и, предвкушая хорошую потасовку, повел плечами – нарочно, чтобы видели «расписные», сопровождавшие Са'Адара. Те выпрямились и напряглись, сузив глаза.
Са'Адар выглядел потрясенным… Ничего подобного он явно не ожидал. Он вскинул голову и негодующе начал:
– А вам какое дело до…
Старый пират перебил его, ткнув пальцем в грудь.
– Кеннит, – сказал он, – наш капитан. И коли он что говорит, значит, быть по сему. Дошло? – Жрец промолчал, и старик расплылся в улыбке. Са'Адар отступил прочь, отодвигаясь от пальца, сверлившего его грудь. Он уже собрался идти прочь, когда пират заметил: – Ты бы, малый, поменьше чесал языком касаемо того, что там капитан Кеннит делает или не делает. Коли чем недоволен – поди к капитану да прямо сам ему все в лицо и скажи. Он мужик нелегкий, да зато справедливый – выслушает. А за спиной болтать не моги! Повадишься против ветра писать – самому в рыло и прилетит!
И, более не оглядываясь, пираты вернулись к корабельной работе. Всеобщее внимание вновь обратилось на Са'Адара. Он даже не пытался скрыть ярости, сверкавшей в его глазах, но, когда он заговорил, голос прозвучал тонко:
– А вот и поговорю с Кеннитом! Открыто и прямо. А вот и поговорю!…
Уинтроу опустил глаза и уставился в палубу. Может статься, отец все же был прав. Может, был-таки способ отвоевать фамильный корабль и у пиратов, и у рабов… Когда разгорается свара, кто-то обыкновенно выгадывает… Он пошел прочь, ощущая, что сердце бьется быстрее обычного. Это было странно. И оставалось только гадать, откуда бы у него, Уинтроу, подобные мысли…
Проказница была весьма озабочена. Она продолжала смотреть вперед, на качавшуюся корму «Мариетты», но на самом деле все ее внимание было посвящено творившемуся внутри. Штурвальный вел ее очень спокойно, уверенной и твердой рукой. Команда, деловито сновавшая по снастям, состояла из прирожденных моряков – вся, до последнего человека. В трюмах и на палубах медленно, но верно наводили должную чистоту, кто-то уже чинил деревянные части, пострадавшие во время восстания, и драил медяшку*. [Драить медяшку – морское выражение, означающее чистку от грязи и коррозии металлических деталей корабля, многие из которых в старину, когда появилось это выражение, делались из меди и ее сплавов. Такие металлы от соленой морской сырости быстро покрываются зеленью, поэтому «драить медяшку» приходилось практически ежедневно. На современных парусных кораблях, разумеется, применяются гораздо более стойкие сплавы, но выражение осталось.] И впервые за много месяцев у Проказницы не было причин сомневаться в компетентности своего капитана… В общем, наконец-то она могла как следует поразмыслить о своем, поминутно не спохватываясь и не беспокоясь, хорошо ли делает свое дело команда.
Пробужденный живой корабль способен очень пристально наблюдать за тем, что делается у него внутри; это благодаря набору* [Набор корабля – совокупность продольных и поперечных балок, остов, каркас, придающий форму корпусу судна. Он, как скелет, несет основные нагрузки, к нему крепится обшивка.] и обшивке, сработанным из диводрева. Проказнице такое восприятие было присуще во всей полноте. Правда, большинство того, что происходило в отсеках, было всего лишь повседневными проявлениями жизни, вряд ли стоившими пристального внимания. Вот моряк чинит потертую снасть, а кок в камбузе режет луковицу – может ли это как-либо повлиять на ее судьбу? Нет.
А Кеннит – может.
Он спал беспокойным сном в капитанской каюте, этот загадочный человек. Проказница не могла видеть его там, она его чувствовала —чувством, не ведомым людям, даже не придумавшим для него названия на своем языке. Кеннита опять мучила лихорадка, и женщина, ухаживавшая за ним, попросту не находила себе места. Она что-то делала тряпкой, смоченной в холодной воде… Проказница немедленно захотела знать больше, но ничего не получилось. С этими людьми у нее не было связи, как с Уинтроу. Она с ними даже толком еще не познакомилась.
Кеннит был гораздо доступнее для ее восприятия, чем Этта. Его горячечные сны изливались невозбранным потоком, и сознание Проказницы впитывало их, как ее палубы впитывали кровь. Увы, разобраться и что-либо понять в снах Кеннита ей никак не удавалось. Она видела маленького мальчика, жестоко страдавшего. Он разрывался между привязанностью к отцу, который его очень любил, но совершенно не способен был защитить, и другим человеком, рядом с которым никого можно было не опасаться, – вот только сердце этого человека было полностью чуждо любви. А еще в снах Кеннита из пучины раз за разом взвивался морской змей и впивался ему в ногу. Боль от укуса была сродни ожогу кислотой или морозом… И Кеннит тянулся к ней, к Проказнице, напрягая все силы души, тянулся к общности и пониманию, лишь смутно памятному ему со времен детства…
«Эй, эй, что это у нас тут такое? Или, вернее сказать, кто такой?»
Сперва Проказнице показалось, будто она услышала голос Кеннита. Потом она поняла, что еле слышный шепот раздавался в уголке ее сознания. Она тряхнула головой, так что волосы развились по ветру. Нет, не могло быть такого, чтобы пират с нею заговорил! Она никогда с такой ясностью не слышала даже мыслей Альтии и Уинтроу – даже в минуты наивысшего единения с ними.
– Нет, – пробормотала она вслух. – Это не Кеннит.
Он определенно не мог до нее дотянуться, тут никакого сомнения быть не могло. И тем не менее – голос принадлежал Кенниту. Проказница прислушалась: вот, лежа в каюте, пиратский капитан набрал полную грудь воздуха – и бессвязно забормотал, что-то отрицая, с кем-то не соглашаясь. Потом застонал…
«Верно, я не Кеннит, – вновь послышался голосок. Теперь в нем звучала легкая насмешка. – Как, собственно, и ты – не Вестрит, сколько бы ты себя ни считала таковым. Кто ты?»
Жутковато было ощущать присутствие чужого разума, силившегося проникнуть в ее сознание. Проказница невольно шарахнулась от него прочь – если можно так выразиться о происходящем на тонких планах бытия. Она была гораздо сильнее маленького чужака, и, когда она отгородилась от него, он ничего поделать не смог. Но, отгораживаясь, Проказница утратила и едва обретенную, еще непрочную связь с Кеннитом. Она рассердилась и отчаянно разволновалась. Она стиснула кулаки… и скверно встретила очередную волну – врезалась в нее, вместо того чтобы пропустить под собой. Рулевой тихо выругался и чуть поправил штурвал. Проказница облизнула губы, влажные от соленой пены, и убрала волосы, свалившиеся на лицо. Кто или что с нею заговорило?… Она по-прежнему тщательно следила за своими мыслями, старательно держа их при себе, и старалась разобраться в собственных чувствах, взвешивая, чего было больше – испуга или любопытства. Ко всему прочему, она чувствовала странное родство с незнакомцем. Да, она легко отделалась от его назойливых попыток соприкосновения. Но сам факт, что кто-то хотя бы попытался проникнуть в ее разум, был неприятен.
Она твердо решила, что ничего подобного не потерпит. Кем бы ни был этот нахал, уж она выведет его на чистую воду!… Не снижая бдительности, она вновь осторожно потянулась к капитанской каюте, где в бреду ворочался Кеннит. Она легко отыскала пирата. Он все так же боролся с кошмарами, навеянными лихорадкой. На сей раз он прятался в большом шкафу, скрываясь от какого-то создания, которое выслеживало его, обманчиво ласково называя по имени. Его женщина, Этта, приложила мокрую тряпку к его лбу, а другой тряпкой обернула изувеченную ногу. Проказница явственно ощутила, какое облегчение это принесло капитану. Она смелее устремила свое сознание в эту каюту… но более никого не смогла там обнаружить.
– Где ты? – поинтересовалась она требовательно и сердито. Кеннит дернулся и вскрикнул во сне: его преследователь повторил эти же слова. Этта склонилась над ним, шепча слова утешения…
А Проказнице никто так и не ответил.
Кеннит выплыл из сна в явь, задыхаясь, словно из глубокой темной воды. Ему понадобилось время, чтобы сообразить, где он находится. Однако потом на иссушенных лихорадкой губах возникла радостная улыбка. Его живой корабль… Он был на борту своего собственного живого корабля, в отменно обставленной капитанской каюте. Покрытое испариной тело кутала тонкая льняная простыня. Внутри каюты мерцали дерево и полированная медь – изысканно и очень уютно. Кеннит слышал, как под килем журчала вода: Проказница ходко шла проливом. Он явственно чувствовал присутствие корабля, окружавшего его… защищавшего. Она была второй кожей, укрывавшей его от зол этого мира. Он удовлетворенно вздохнул… и закашлялся – горло совсем пересохло.
– Этта! – прокаркал он, призывая шлюху. – Воды…
– Вот, выпей, – отозвалась она ласково.
Как ни странно, она вправду стояла подле него, держа наготове чашку с водой. Она помогла ему приподнять голову, и ее длинные пальцы приятно холодили затылок. Напоив его, она ловко перевернула подушку. Влажной салфеткой утерла с его лица пот, мокрой тряпицей прошлась по ладоням. Он лежал молча и смирно, просто отдаваясь ее заботам, испытывая безвольную благодарность. Какой покой, какой глубочайший покой…
Увы, мгновение блаженства не затянулось надолго. Поневоле его мыслями завладели распухшая нога и боль, гнездившаяся в ней. Он попробовал мысленно от нее отрешиться. Не получилось. Боль была пульсирующим пламенем, и каждый новый вздох только раздувал этот костер. Его шлюха сидела в кресле подле кровати и что-то шила. Кеннит безразлично оглядел женщину… Она показалась ему постаревшей. На лбу и возле губ залегли морщинки. И лицо, обрамленное короткими черными волосами, выглядело исхудавшим. От этого темные глаза казались еще огромней.
– Прескверно выглядишь, – упрекнул он ее.
Она тотчас отложила шитье и улыбнулась ему так, словно он отвесил ей изысканный комплимент.
– Мне просто тяжело видеть тебя в таком состоянии, – сказала она. – Пока ты болеешь, я… ни есть, ни спать не могу…
Вот ведь до чего себялюбивая женщина. Сперва скормила морскому змею его ногу, а теперь еще и выставляет себя страдающей стороной. Может, ему еще следовало бы ее пожалеть?… Кеннит отставил эту мысль.
– Где мальчишка? – спросил он. – Уинтроу?
Она тотчас поднялась с места:
– Позвать его?
Дурацкий вопрос.
– Конечно, позвать! Он, кажется, собирался мою ногу вылечить. Почему он до сих пор этого не сделал?
Она склонилась над его ложем и нежно улыбнулась ему. Он рад был бы ее отпихнуть, но сил совсем не осталось.
– Я думаю, – сказала она, – он ждет, пока мы причалим в Бычьем Устье. Ему надо кое-что раздобыть на берегу, чтобы он вернее мог… тебя исцелить.
И она отвернулась – поспешно, но все же недостаточно проворно, и он успел заметить слезы, блеснувшие у нее на глазах. Она ссутулила плечи, утратив присущую ей гордую осанку и словно бы уменьшившись в росте. Судя по всему, она не рассчитывала, что он выживет. Внезапно поняв это, Кеннит и напугался, и рассердился. Ни дать ни взять она ему смерти желала!
– Ступай разыщи мальчишку! – грубым голосом приказал он ей, желая в основном, чтобы она убралась с глаз. – Да напомни ему, напомни хорошенько: если я умру – сдохнет и он сам, и его папаша в придачу. Прямо так ему и скажи, ясно?
– Сейчас пошлю за ним кого-нибудь… – отозвалась она нетвердым голосом. И направилась к двери.
– Нет! – догнал ее голос Кеннита. – Сходи сама! Сейчас же, немедленно! Найди его и приведи сюда!
Она вернулась – и ввела его в еще большее раздражение, легонько коснувшись пальцами лица.
– Иду, уже иду, – сказала она успокаивающим тоном. – Все сделаю, что пожелаешь…
Он не стал смотреть, как она уходит, – просто прислушался к ее шагам по палубе. Двигалась она торопливо, однако, выходя, дверь за собой прикрыла тихо и плотно. Он слышал, как она обращалась к кому-то, гневно повышая голос: