Страница:
Шут посмотрел на меня своими золотистыми глазами, которые, казалось, сияли в тусклом свете, падающем из открытой двери. Он просто на меня смотрел, и я почувствовал себя старым, а шрам от стрелы, попавшей мне в спину, вдруг так отчаянно заныл, что я на мгновение перестал дышать. А потом меня охватило темно-алое предчувствие, сродни страшной, мучительной боли. Я сказал себе, что просто слишком долго сидел в одном положении.
– Ну? – спросил Шут и посмотрел мне в лицо. В его глазах я увидел выражение, похожее на голод.
– Я бы выпил еще бренди, – признался я, потому что каким-то непостижимым образом моя кружка опустела.
Он осушил свою и взял у меня из рук пустую кружку. Когда он поднялся, мы с волком последовали за ним в дом. Шут покопался в своей сумке и вытащил пустую на четверть бутылку. Я снова отбросил мысль, которая уже во второй раз пришла в голову: похоже, Шут волновался перед нашей встречей и пытался укрепить свою решимость при помощи спиртного. Он вынул пробку и наполнил наши кружки. А мне стало интересно, чего именно он боялся – самой встречи или того, что ему придется мне сказать. Наши с Недом стулья стояли у камина, но я и Шут опустились на пол у затухающего огня. Тяжело вздохнув, волк растянулся между нами и положил голову мне на колени. Я погладил его и неожиданно ощутил боль зверя. Тогда я провел рукой по его спине и принялся мягко массировать суставы. Ночной Волк тихонько зарычал, мои прикосновения заставили боль отступить – впрочем, не слишком.
Очень плохо?
Не твое дело.
Очень даже мое.
Если боль разделить, она не становится меньше.
А я в этом не уверен.
– Он стареет, – вмешался Шут в наш разговор.
– Я тоже, – напомнил ему я. – А ты выглядишь таким же молодым, каким был пятнадцать лет назад.
– На самом деле я значительно старше вас обоих, взятых вместе. И сегодня мои годы тяжелым грузом давят на плечи. – Словно в доказательство своих слов, Шут легко подтянул колени к груди и положил на них подбородок, обхватив ноги руками.
Если бы ты выпил эльфовской коры, тебе стало бы легче.
Огради меня от своих глупостей и продолжай растирать мои суставы.
По губам Шута скользнула мимолетная улыбка.
– Я почти вас слышу. Словно комар жужжит мне в ухо или забытая мысль пытается вдруг всплыть в памяти. А еще – будто я пытаюсь вспомнить приятный вкус, легкий, едва различимый аромат на ветру. – Он посмотрел мне в глаза и добавил: – И тогда мне становится ужасно одиноко.
– Извини, – сказал я, потому что не смог придумать ничего лучше.
Мы разговаривали с Ночным Волком вовсе не затем, чтобы исключить его из нашей компании. Просто мы стали единым целым и не могли этим ни с кем делиться.
А когда-то могли, – напомнил мне Ночной Волк. – Когда-то могли. И это было здорово.
Мне кажется, я не смотрел на руку Шута. Возможно, он гораздо ближе к нам, чем сам думает, потому что он тут же стащил с нее тончайшую перчатку.
Я увидел изящную руку с тонкими пальцами. Однажды он случайно прикоснулся ими к рукам Верити, наполненным Скиллом. Это прикосновение посеребрило его пальцы и подарило осязательный Скилл – он мог узнать историю любой вещи, просто потрогав ее рукой.
Тогда я посмотрел на собственное запястье – там, где к нему прикоснулись его пальцы, до сих пор остались едва различимые серые отпечатки. Некоторое время наши сознания были соединены так, будто он, Ночной Волк и я стали настоящими носителями Скилла. Но серебро на пальцах Шута погасло, так же как и отпечатки на моем запястье, а с ними и ослабла наша связь.
Шут поднял один тонкий палец, словно хотел меня о чем-то предупредить. Затем повернул ко мне ладонь, как будто предлагал невидимый дар. Я закрыл глаза, чтобы справиться с искушением, и покачал головой.
– Это не слишком разумно, – с трудом выдавил из себя я.
– А Шут должен быть существом разумным, верно?
– Ты всегда оставался самым разумным человеком из всех, кого я встречал. – Я открыл глаза и встретил его серьезный взгляд. – Знаешь, Шут, я хочу этого так сильно, что тебе и не снилось. Убери. Пожалуйста.
– Если ты уверен… нет, жестокий вопрос. Смотри, она спряталась. – Он надел перчатку и сцепил руки.
– Спасибо. – Я сделал огромный глоток из своей кружки, ощутил вкус летнего сада и услышал жужжание пчел, резвящихся вокруг созревших и упавших на землю фруктов. Мед и аромат абрикосов. Потрясающий, ни с чем не сравнимый букет. – Никогда не пробовал ничего подобного, – сказал я, радуясь тому, что можно переменить тему разговора.
– Да. Боюсь, я себя слишком балую. Впрочем, теперь я могу себе это позволить. В Бингтауне имеется прекрасный запас, а хозяин ждет от меня письма с распоряжением, куда его отправить.
Я искоса на него посмотрел, пытаясь понять, шутит он или нет, и увидел, что он совершенно серьезен. Прекрасная одежда, великолепная породистая лошадь, экзотический кофе из Бингтауна, а теперь еще и это…
– Ты богат? – предположил я.
– Это слишком мягко сказано. – На золотистых щеках появился смущенный румянец, словно Шут стыдился признать, что я прав.
– Рассказывай! – с улыбкой потребовал я, искренне радуясь тому, что ему повезло в жизни.
– Слишком длинная история, – покачав головой, ответил Шут. – Давай я попытаюсь рассказать ее вкратце. Мои друзья настояли на том, что я должен разделить внезапно свалившееся на них сказочное состояние. Сомневаюсь, что они понимали, сколько стоит то, что они заставили меня взять. В одном торговом городке, далеко на юге, у меня есть приятельница. Она продает эти редкие вещи по максимальным ценам, которые можно за них выручить, а в Бингтаун посылает бумаги и счета. – Шут печально покачал головой, словно его возмущала удача, выпавшая на его долю. – Мне кажется, сколько бы я ни тратил, становится только больше.
– Как же я за тебя рад, – сказал я искренне.
– Я знал, что ты будешь рад, – улыбнувшись, сказал Шут. – Но, понимаешь, ничего не изменилось. Моя судьба остается прежней, и не важно, на чем я сплю – на простынях с вышивкой золотом или на соломенном тюфяке. И твоя тоже.
Итак, мы вернулись к тому, с чего начали. Я собрал все свои силы и твердость.
– Нет, Шут, – решительно сказал я. – Я больше не желаю иметь никакого отношения к политическим интригам Баккипа. У меня теперь своя собственная жизнь, и она здесь.
Он склонил голову набок, и на его лице заиграла улыбка, напомнившая мне прежнего шута-насмешника.
– Ну, Фитц, твоя беда в том, что у тебя всегда была собственная жизнь. И своя судьба. А насчет того, что она здесь… – Он быстро оглядел мою комнату. – Здесь – это место, где ты стоишь в настоящий момент. Или сидишь. – Шут тяжело вздохнул. – Я приехал не для того, чтобы увести тебя за собой, Фитц. Время привело меня сюда. И тебя. Так же точно оно заставило Чейда приехать к тебе и вызвало все произошедшие с тобой недавно перемены. Разве я не прав?
Он был прав. Это лето стало огромной петлей, запутавшей всю мою гладкую, спокойную жизнь. Я ничего ему не сказал, да он и не ждал от меня ответа. Он его знал. Шут откинулся назад и вытянул перед собой длинные стройные ноги. Он несколько минут задумчиво покусывал большой палец, потом прислонился головой к стулу и закрыл глаза.
– Ты однажды приснился мне, – неожиданно сказал я то, о чем говорить не собирался.
Он открыл один желтый кошачий глаз.
– Мне кажется, давным-давно у нас уже был похожий разговор.
– Нет. Тут совсем другое. Я только сейчас понял, что это был ты. Впрочем, может быть, знал и тогда. – Ночь выдалась беспокойной, много лет назад, а когда я проснулся, сон не желал уходить. Я понимал, что он имеет какое-то значение, но то, что я видел, казалось мне таким глупым, что я никак не мог понять какое. – Понимаешь, я не знал, что ты стал золотым. Но сейчас ты откинулся назад и закрыл глаза… Ты – или кто-то другой – лежал на грубом деревянном полу. Над тобой наклонился какой-то человек, и я почувствовал, что он хочет причинить тебе вред. Поэтому я… Я набросился на него, воспользовавшись Уитом так, как не делал этого много лет. Резко, с животной силой оттолкнул его, а потом подчинил себе, воспользовавшись магией, которой он не понимал, но которую ненавидел. Ненависть в нем была равна страху.
Шут молчал, дожидаясь продолжения.
– Я оттолкнул его от тебя. Он был в ярости, ненавидел тебя, хотел причинить боль. Но я надавил на его сознание и приказал привести людей, которые тебе помогут. Он должен был сказать кому-нибудь, что ты в беде. Он противился тому, что я с ним делал, но не мог не подчиниться.
– Потому что ты использовал еще и Скилл, – тихо проговорил Шут.
– Возможно, – неохотно признал я.
Естественно, весь следующий день у меня отчаянно болела голова, а все мое существо тосковало по Скиллу. Я много думал, и мне стало не по себе. Я пытался убедить себя, что не могу использовать Скилл таким образом. В моей памяти всплыли кое-какие сны, но они были другими, и я прогнал их. Нет, убедил я себя. Они другие.
– Это случилось на палубе корабля, – тихо сказал Шут. – Ты, скорее всего, спас мне жизнь. – Он вздохнул. – Я так и подумал, что произошло нечто подобное. Мне было непонятно, почему он не избавился от меня, когда ему представилась такая возможность. Порой, оказавшись в одиночестве, я смеялся над собой за то, что не желаю расставаться с надеждой. За то, что верю, будто значу для кого-то так много и он – этот кто-то – отправился во сне ко мне на помощь.
– Тебе не следовало сомневаться, – пробормотал я.
– Правда?
Я услышал в его вопросе намек на вызов, и он посмотрел на меня таким испытующим взглядом, какого до сих пор ни разу на меня не обращал. Я не понимал, отчего в его глазах появились страдание и надежда. Ему было что-то от меня нужно, но я не знал что. Я попытался найти какие-то слова, но прежде чем я их придумал, момент прошел, Шут отвернулся, словно освобождая меня от необходимости выполнить его просьбу. Когда он снова на меня посмотрел, выражение его глаз изменилось, и он заговорил о другом:
– Итак, что произошло после моего бегства?
Его вопрос застал меня врасплох.
– Я подумал… но ты сказал, что не видел Чейда много лет. Тогда как ты меня нашел?
Вместо ответа Шут закрыл глаза и соединил перед собой указательные пальцы левой и правой руки. Потом открыл глаза и улыбнулся. Я знал, что он ничего не скажет.
– Даже не знаю, с чего начать.
– А я знаю. Еще бренди.
Шут легко поднялся на ноги, и я протянул ему свою пустую кружку. Положив руку на голову Ночного Волка, я почувствовал, что зверь парит между сном и явью. Если у него и болели суставы, он сумел это от меня скрыть. В последнее время он все лучше и лучше прятал от меня свои мысли. Я никак не мог понять, почему он отгораживает меня от своей боли.
А ты хочешь поделиться со мной своей болью в спине? Оставь меня в покое и перестань пытаться взять на себя мои заботы. Не все беды в мире принадлежат тебе.
Ночной Волк убрал голову с моего колена и, тяжело вздохнув, растянулся в полный рост у камина. А в следующее мгновение я почувствовал, что между нами будто упал занавес – я больше не слышал своего старого друга.
Я медленно поднялся на ноги, держась за поясницу, которая отчаянно болела. Волк прав. Порой бессмысленно пытаться разделить боль с другим живым существом. Шут снова наполнил наши кружки абрикосовым бренди, и я уселся за стол, поставив свою кружку перед собой. А он принялся расхаживать по комнате, не выпуская кружки из рук, остановился перед незавершенной картой Шести Герцогств, которую рисовал Верити и которая теперь висела у меня на стене, заглянул в угол, где раньше спал Нед, и в конце концов прислонился спиной к двери в мою спальню. Когда у меня в доме появился Нед, я добавил еще одну комнату, которую назвал своим кабинетом. В ней был маленький камин, стояли стол и шкаф для свитков. Шут остановился около двери, а затем смело вошел внутрь. Я за ним наблюдал, и у меня возникло ощущение, будто я смотрю на кота, исследующего незнакомый дом. Он ни к чему не прикасался, но все замечал.
– Как много свитков, – проговорил он.
– Я пытаюсь написать историю Шести Герцогств, – сказал я громко, чтобы он меня услышал. – Много лет назад, когда я был еще мальчишкой, эта мысль пришла в голову Пейшенс и Федврену. Нужно же чем-то заниматься вечерами.
– Понятно. Можно посмотреть?
Я кивнул. Шут уселся возле моего стола и развернул свиток, посвященный игре в камни.
– Ах да, помню.
– Чейд сказал, что хотел бы его почитать, когда я закончу. Время от времени я ему кое-что посылал со Старлинг, но после того, как мы расстались в горах, встретился с ним только месяц назад.
– Понятно. Значит, ты виделся со Старлинг. – Шут сидел ко мне спиной, и я не знал, какое выражение появилось у него на лице.
Они со Старлинг не слишком ладили и на время не слишком охотно заключили перемирие, но я всегда оставался для них главным яблоком раздора. Шут никогда не одобрял моей дружбы со Старлинг и не верил, что эту женщину по-настоящему заботит мое благополучие. От этого мне еще труднее было сказать ему, что он оказался прав.
– Да, я встречался со Старлинг. Время от времени, в течение семи или восьми лет. Это она привезла ко мне Неда лет семь назад. Ему недавно исполнилось пятнадцать. Сейчас его нет дома, он отправился на сезонные работы в надежде скопить денег, чтобы стать учеником краснодеревщика. Для мальчишки у него неплохо получается. Стол и шкаф для свитков он сделал сам. Однако я сомневаюсь, что из него выйдет хороший столяр, ему не хватает терпения в отделке деталей. Но ему хочется пойти учиться к одному краснодеревщику в Баккипе. Его зовут Гиндаст, и он настоящий мастер своего дела. Даже я о нем слышал. Если бы я знал, что Нед выберет его, я бы постарался отложить побольше, но…
– Старлинг? – вопрос Шута вернул меня к действительности.
Мне было очень нелегко ответить на его вопрос.
– Она вышла замуж. Не знаю, как давно. Мальчик узнал об этом, когда она взяла его с собой в Баккип на праздник Весны. Вернувшись домой, он мне все рассказал. – Я пожал плечами. – Пришлось положить конец нашим отношениям. Старлинг понимала, что Нед не станет скрывать от меня правду, но тем не менее ужасно разозлилась. Она хотела оставить все как есть, ведь ее муж ничего не ведал.
– В этом вся Старлинг. – Голос Шута прозвучал на удивление спокойно, словно он рассуждал о насекомых, напавших на мой сад. Затем он повернулся на стуле, чтобы взглянуть на меня. – Ты в порядке?
– У меня было полно дел, – откашлявшись, ответил я. – И я о ней не думал.
– Потому что у нее нет совести, а ты считаешь, что один во всем виноват. Старлинг обладает поразительной способностью перекладывать свою вину на других. Какие красивые красные чернила. Где ты их взял?
– Сам сделал.
– Правда? – Любопытный, точно мальчишка, Шут вытащил пробку из бутылки, стоящей у меня на столе, и засунул в нее мизинец, а потом принялся разглядывать алое пятно на пальце. – Я сохранил серьгу Баррича, – неожиданно сказал он, – решил не отдавать ее Молли.
– Понятно. Хорошо, что не отдал. Они не должны знать, что я жив.
– Ага, вот я и получил ответ на один из вопросов. – Шут вытащил из внутреннего кармана белоснежный платок и стер чернила с пальца. – Итак, ты расскажешь все по порядку, или мне придется силой вытаскивать из тебя мелкие детали, из которых потом сложится цельная картина?
Я вздохнул, мне ужасно не хотелось ничего вспоминать. Чейда интересовали события, связанные с династией Видящих. Шута занимало еще и многое другое. Я понимал, что он должен знать, как прошли последние пятнадцать лет моей жизни, даже если я сам мечтал о них забыть.
– Я попытаюсь. Но я устал, мы выпили слишком много бренди, да и событий произошло столько, что за один вечер не расскажешь.
Шут откинулся на спинку стула.
– Ты полагаешь, я завтра утром уеду?
– Я так подумал, – осторожно ответил я, наблюдая за его лицом. – Но надеялся, что ты у меня задержишься.
Он поверил мне на слово.
– Очень хорошо. Потому что ты правильно надеялся. Ладно, иди спать, Фитц. Я лягу на кровать мальчика. А завтра мы попытаемся заполнить событиями те пятнадцать лет, что не виделись.
Абрикосовое бренди Шута оказалось забористей того, что привез мне Чейд, а может быть, я устал больше, чем обычно. Покачиваясь, я отправился в свою комнату, стянул рубашку и повалился на кровать. Я лежал, комната медленно вращалась вокруг меня, а я прислушивался к легким шагам Шута в соседней комнате. Он погасил свечи и закрыл дверь на засов. Возможно, никто другой, кроме меня, не заметил бы, что он не слишком твердо держится на ногах. Потом он уселся в мое кресло и вытянул к огню ноги. Волк заскулил и поменял во сне положение. Я мягко прикоснулся к его сознанию, он спал и был всем доволен.
Я закрыл глаза, и комната бешено завертелась, тогда я чуть-чуть приподнял веки и взглянул на Шута. Он сидел совершенно неподвижно и смотрел в огонь, тени от которого оживляли его черты. Казалось, будто отблески пламени позолотили его лицо и глаза, но я знал, что это не так.
Мне было трудно поверить, что передо мной не тот прежний озорной шут, который служил королю Шрюду и защищал его столько лет. Если не считать цвета кожи, тело Шута нисколько не изменилось. Изящные руки с длинными пальцами лежали на подлокотниках, волосы, когда-то белые и легкие, точно пух одуванчика, были сейчас зачесаны назад и убраны в золотистую косу. Огонь камина словно ласкал аристократический профиль. Его нынешний великолепный костюм по сочетанию цветов отдаленно напоминал прежний черно-белый шутовской наряд, но я мог бы побиться об заклад, что он больше никогда не будет носить колокольчиков и ленточек и не возьмет в руки скипетр, увенчанный крысиной головой. Теперь жизнь Шута принадлежала только ему самому. Я попытался представить его в роли богатого человека, который может жить и путешествовать так, как ему заблагорассудится. Неожиданно в голову пришла новая мысль, которая вывела меня из задумчивости.
– Шут! – крикнул я в темноту.
– Что? – Он не открыл глаз, но то, как он быстро ответил, означало, что он еще не успел заснуть.
– Ты ведь больше не Шут. Как тебя теперь называют?
Едва уловимая улыбка коснулась его губ.
– Кто и когда и как меня называет?
В его голосе я уловил знакомые шутовские интонации. Я знал, что если я попытаюсь разделить его вопрос на составные части, он впутает меня в словесную акробатику, а я так и не получу от него ответа. И потому я не попался на его удочку, просто взял и повторил вопрос.
– Я больше не должен звать тебя Шутом. Как ты хочешь, чтобы я тебя называл?
– Ха, как я хочу, чтобы ты меня называл? Понятно. Вот это правильно поставленный вопрос. – Насмешка в его тоне звучала музыкой, легкой и приятной.
Я помолчал и сформулировал свой вопрос как можно проще.
– Как твое настоящее имя?
– Ах. – Он вдруг стал серьезным и медленно вздохнул. – Мое имя. Ты имеешь в виду, как меня назвала мать, когда я родился?
– Да, – ответил я и затаил дыхание.
Шут редко говорил о своем детстве, и я вдруг понял, что прошу у него очень многого. Я подумал о древней магии имени: если я знаю твое истинное имя, я обладаю над тобой властью. Если я назвал тебе свое, я даровал тебе эту власть. Я часто задавал Шуту прямые вопросы, и, как и прежде, одновременно боялся и с нетерпением ждал ответа.
– И если я тебе его открою, ты будешь им меня называть? – спросил он таким тоном, что я понял: необходимо как следует взвесить свой ответ.
Я задумался. Его имя принадлежит только ему, и не мое дело выбалтывать его кому ни попадя.
– Только когда мы одни. И только если ты захочешь, – серьезно проговорил я, считая свои слова торжественной клятвой, которую нельзя нарушить.
Шут повернулся ко мне лицом, на котором был написан восторг.
– Я захочу, – заверил он меня.
– Ну? – повторил я свой вопрос, неожиданно мне стало не по себе, показалось, что он снова меня перехитрил.
– Имя, которое дала мне мать, я отдаю тебе, ты можешь меня им называть, когда мы вдвоем. – Он снова вздохнул и снова отвернулся к огню, потом закрыл глаза, но его ухмылка стала еще шире. – Любимый. Она называла меня только так – Любимый.
– Шут! – запротестовал я.
Он весело рассмеялся, явно наслаждаясь происходящим.
– Но она так меня называла, – настаивал он на своем.
– Шут, я серьезно. – Комната начала медленно вращаться вокруг меня, и я понял, что, если скоро не засну, меня вытошнит.
– А ты думаешь, я шучу? – Он издал театральный вздох. – Ну, если не можешь называть меня «Любимый», тогда, полагаю, тебе придется продолжать называть меня «Шут». Потому что я всегда останусь для тебя Шутом, Фитц.
– Том Баджерлок.
– Что?
– Теперь я Том Баджерлок. Меня все знают под этим именем.
Он помолчал немного, а потом решительно заявил:
– А я – нет. Если ты настаиваешь на том, чтобы мы с тобой сейчас взяли себе новые имена, я буду называть тебя «Любимый». И тогда ты будешь звать меня «Шут». – Он открыл глаза и откинул голову назад, чтобы взглянуть на меня. Изобразив на лице дурацкую улыбку влюбленного, тяжело вздохнул и сказал:
– Спокойной ночи, Любимый. Мы слишком долго не виделись.
Я капитулировал, зная, что разговаривать с ним, когда он в таком настроении, бесполезно.
– Спокойной ночи, Шут.
Я устроился поудобнее и закрыл глаза. Может быть, он мне не ответил, но я его не слышал, мгновенно провалившись в сон.
VI
Никто не может вернуться в детство. Но в жизни каждого человека возникают периоды, когда на короткое время к нему возвращается ощущение, что мир – это чудесное место, а сам он бессмертен. Когда ты юн, тебе кажется, что любую ошибку можно исправить. Шут вернул мне мой прежний оптимизм и веру в светлое будущее, и в те дни, что он провел с нами, даже волк вел себя как шаловливый щенок.
– Ну? – спросил Шут и посмотрел мне в лицо. В его глазах я увидел выражение, похожее на голод.
– Я бы выпил еще бренди, – признался я, потому что каким-то непостижимым образом моя кружка опустела.
Он осушил свою и взял у меня из рук пустую кружку. Когда он поднялся, мы с волком последовали за ним в дом. Шут покопался в своей сумке и вытащил пустую на четверть бутылку. Я снова отбросил мысль, которая уже во второй раз пришла в голову: похоже, Шут волновался перед нашей встречей и пытался укрепить свою решимость при помощи спиртного. Он вынул пробку и наполнил наши кружки. А мне стало интересно, чего именно он боялся – самой встречи или того, что ему придется мне сказать. Наши с Недом стулья стояли у камина, но я и Шут опустились на пол у затухающего огня. Тяжело вздохнув, волк растянулся между нами и положил голову мне на колени. Я погладил его и неожиданно ощутил боль зверя. Тогда я провел рукой по его спине и принялся мягко массировать суставы. Ночной Волк тихонько зарычал, мои прикосновения заставили боль отступить – впрочем, не слишком.
Очень плохо?
Не твое дело.
Очень даже мое.
Если боль разделить, она не становится меньше.
А я в этом не уверен.
– Он стареет, – вмешался Шут в наш разговор.
– Я тоже, – напомнил ему я. – А ты выглядишь таким же молодым, каким был пятнадцать лет назад.
– На самом деле я значительно старше вас обоих, взятых вместе. И сегодня мои годы тяжелым грузом давят на плечи. – Словно в доказательство своих слов, Шут легко подтянул колени к груди и положил на них подбородок, обхватив ноги руками.
Если бы ты выпил эльфовской коры, тебе стало бы легче.
Огради меня от своих глупостей и продолжай растирать мои суставы.
По губам Шута скользнула мимолетная улыбка.
– Я почти вас слышу. Словно комар жужжит мне в ухо или забытая мысль пытается вдруг всплыть в памяти. А еще – будто я пытаюсь вспомнить приятный вкус, легкий, едва различимый аромат на ветру. – Он посмотрел мне в глаза и добавил: – И тогда мне становится ужасно одиноко.
– Извини, – сказал я, потому что не смог придумать ничего лучше.
Мы разговаривали с Ночным Волком вовсе не затем, чтобы исключить его из нашей компании. Просто мы стали единым целым и не могли этим ни с кем делиться.
А когда-то могли, – напомнил мне Ночной Волк. – Когда-то могли. И это было здорово.
Мне кажется, я не смотрел на руку Шута. Возможно, он гораздо ближе к нам, чем сам думает, потому что он тут же стащил с нее тончайшую перчатку.
Я увидел изящную руку с тонкими пальцами. Однажды он случайно прикоснулся ими к рукам Верити, наполненным Скиллом. Это прикосновение посеребрило его пальцы и подарило осязательный Скилл – он мог узнать историю любой вещи, просто потрогав ее рукой.
Тогда я посмотрел на собственное запястье – там, где к нему прикоснулись его пальцы, до сих пор остались едва различимые серые отпечатки. Некоторое время наши сознания были соединены так, будто он, Ночной Волк и я стали настоящими носителями Скилла. Но серебро на пальцах Шута погасло, так же как и отпечатки на моем запястье, а с ними и ослабла наша связь.
Шут поднял один тонкий палец, словно хотел меня о чем-то предупредить. Затем повернул ко мне ладонь, как будто предлагал невидимый дар. Я закрыл глаза, чтобы справиться с искушением, и покачал головой.
– Это не слишком разумно, – с трудом выдавил из себя я.
– А Шут должен быть существом разумным, верно?
– Ты всегда оставался самым разумным человеком из всех, кого я встречал. – Я открыл глаза и встретил его серьезный взгляд. – Знаешь, Шут, я хочу этого так сильно, что тебе и не снилось. Убери. Пожалуйста.
– Если ты уверен… нет, жестокий вопрос. Смотри, она спряталась. – Он надел перчатку и сцепил руки.
– Спасибо. – Я сделал огромный глоток из своей кружки, ощутил вкус летнего сада и услышал жужжание пчел, резвящихся вокруг созревших и упавших на землю фруктов. Мед и аромат абрикосов. Потрясающий, ни с чем не сравнимый букет. – Никогда не пробовал ничего подобного, – сказал я, радуясь тому, что можно переменить тему разговора.
– Да. Боюсь, я себя слишком балую. Впрочем, теперь я могу себе это позволить. В Бингтауне имеется прекрасный запас, а хозяин ждет от меня письма с распоряжением, куда его отправить.
Я искоса на него посмотрел, пытаясь понять, шутит он или нет, и увидел, что он совершенно серьезен. Прекрасная одежда, великолепная породистая лошадь, экзотический кофе из Бингтауна, а теперь еще и это…
– Ты богат? – предположил я.
– Это слишком мягко сказано. – На золотистых щеках появился смущенный румянец, словно Шут стыдился признать, что я прав.
– Рассказывай! – с улыбкой потребовал я, искренне радуясь тому, что ему повезло в жизни.
– Слишком длинная история, – покачав головой, ответил Шут. – Давай я попытаюсь рассказать ее вкратце. Мои друзья настояли на том, что я должен разделить внезапно свалившееся на них сказочное состояние. Сомневаюсь, что они понимали, сколько стоит то, что они заставили меня взять. В одном торговом городке, далеко на юге, у меня есть приятельница. Она продает эти редкие вещи по максимальным ценам, которые можно за них выручить, а в Бингтаун посылает бумаги и счета. – Шут печально покачал головой, словно его возмущала удача, выпавшая на его долю. – Мне кажется, сколько бы я ни тратил, становится только больше.
– Как же я за тебя рад, – сказал я искренне.
– Я знал, что ты будешь рад, – улыбнувшись, сказал Шут. – Но, понимаешь, ничего не изменилось. Моя судьба остается прежней, и не важно, на чем я сплю – на простынях с вышивкой золотом или на соломенном тюфяке. И твоя тоже.
Итак, мы вернулись к тому, с чего начали. Я собрал все свои силы и твердость.
– Нет, Шут, – решительно сказал я. – Я больше не желаю иметь никакого отношения к политическим интригам Баккипа. У меня теперь своя собственная жизнь, и она здесь.
Он склонил голову набок, и на его лице заиграла улыбка, напомнившая мне прежнего шута-насмешника.
– Ну, Фитц, твоя беда в том, что у тебя всегда была собственная жизнь. И своя судьба. А насчет того, что она здесь… – Он быстро оглядел мою комнату. – Здесь – это место, где ты стоишь в настоящий момент. Или сидишь. – Шут тяжело вздохнул. – Я приехал не для того, чтобы увести тебя за собой, Фитц. Время привело меня сюда. И тебя. Так же точно оно заставило Чейда приехать к тебе и вызвало все произошедшие с тобой недавно перемены. Разве я не прав?
Он был прав. Это лето стало огромной петлей, запутавшей всю мою гладкую, спокойную жизнь. Я ничего ему не сказал, да он и не ждал от меня ответа. Он его знал. Шут откинулся назад и вытянул перед собой длинные стройные ноги. Он несколько минут задумчиво покусывал большой палец, потом прислонился головой к стулу и закрыл глаза.
– Ты однажды приснился мне, – неожиданно сказал я то, о чем говорить не собирался.
Он открыл один желтый кошачий глаз.
– Мне кажется, давным-давно у нас уже был похожий разговор.
– Нет. Тут совсем другое. Я только сейчас понял, что это был ты. Впрочем, может быть, знал и тогда. – Ночь выдалась беспокойной, много лет назад, а когда я проснулся, сон не желал уходить. Я понимал, что он имеет какое-то значение, но то, что я видел, казалось мне таким глупым, что я никак не мог понять какое. – Понимаешь, я не знал, что ты стал золотым. Но сейчас ты откинулся назад и закрыл глаза… Ты – или кто-то другой – лежал на грубом деревянном полу. Над тобой наклонился какой-то человек, и я почувствовал, что он хочет причинить тебе вред. Поэтому я… Я набросился на него, воспользовавшись Уитом так, как не делал этого много лет. Резко, с животной силой оттолкнул его, а потом подчинил себе, воспользовавшись магией, которой он не понимал, но которую ненавидел. Ненависть в нем была равна страху.
Шут молчал, дожидаясь продолжения.
– Я оттолкнул его от тебя. Он был в ярости, ненавидел тебя, хотел причинить боль. Но я надавил на его сознание и приказал привести людей, которые тебе помогут. Он должен был сказать кому-нибудь, что ты в беде. Он противился тому, что я с ним делал, но не мог не подчиниться.
– Потому что ты использовал еще и Скилл, – тихо проговорил Шут.
– Возможно, – неохотно признал я.
Естественно, весь следующий день у меня отчаянно болела голова, а все мое существо тосковало по Скиллу. Я много думал, и мне стало не по себе. Я пытался убедить себя, что не могу использовать Скилл таким образом. В моей памяти всплыли кое-какие сны, но они были другими, и я прогнал их. Нет, убедил я себя. Они другие.
– Это случилось на палубе корабля, – тихо сказал Шут. – Ты, скорее всего, спас мне жизнь. – Он вздохнул. – Я так и подумал, что произошло нечто подобное. Мне было непонятно, почему он не избавился от меня, когда ему представилась такая возможность. Порой, оказавшись в одиночестве, я смеялся над собой за то, что не желаю расставаться с надеждой. За то, что верю, будто значу для кого-то так много и он – этот кто-то – отправился во сне ко мне на помощь.
– Тебе не следовало сомневаться, – пробормотал я.
– Правда?
Я услышал в его вопросе намек на вызов, и он посмотрел на меня таким испытующим взглядом, какого до сих пор ни разу на меня не обращал. Я не понимал, отчего в его глазах появились страдание и надежда. Ему было что-то от меня нужно, но я не знал что. Я попытался найти какие-то слова, но прежде чем я их придумал, момент прошел, Шут отвернулся, словно освобождая меня от необходимости выполнить его просьбу. Когда он снова на меня посмотрел, выражение его глаз изменилось, и он заговорил о другом:
– Итак, что произошло после моего бегства?
Его вопрос застал меня врасплох.
– Я подумал… но ты сказал, что не видел Чейда много лет. Тогда как ты меня нашел?
Вместо ответа Шут закрыл глаза и соединил перед собой указательные пальцы левой и правой руки. Потом открыл глаза и улыбнулся. Я знал, что он ничего не скажет.
– Даже не знаю, с чего начать.
– А я знаю. Еще бренди.
Шут легко поднялся на ноги, и я протянул ему свою пустую кружку. Положив руку на голову Ночного Волка, я почувствовал, что зверь парит между сном и явью. Если у него и болели суставы, он сумел это от меня скрыть. В последнее время он все лучше и лучше прятал от меня свои мысли. Я никак не мог понять, почему он отгораживает меня от своей боли.
А ты хочешь поделиться со мной своей болью в спине? Оставь меня в покое и перестань пытаться взять на себя мои заботы. Не все беды в мире принадлежат тебе.
Ночной Волк убрал голову с моего колена и, тяжело вздохнув, растянулся в полный рост у камина. А в следующее мгновение я почувствовал, что между нами будто упал занавес – я больше не слышал своего старого друга.
Я медленно поднялся на ноги, держась за поясницу, которая отчаянно болела. Волк прав. Порой бессмысленно пытаться разделить боль с другим живым существом. Шут снова наполнил наши кружки абрикосовым бренди, и я уселся за стол, поставив свою кружку перед собой. А он принялся расхаживать по комнате, не выпуская кружки из рук, остановился перед незавершенной картой Шести Герцогств, которую рисовал Верити и которая теперь висела у меня на стене, заглянул в угол, где раньше спал Нед, и в конце концов прислонился спиной к двери в мою спальню. Когда у меня в доме появился Нед, я добавил еще одну комнату, которую назвал своим кабинетом. В ней был маленький камин, стояли стол и шкаф для свитков. Шут остановился около двери, а затем смело вошел внутрь. Я за ним наблюдал, и у меня возникло ощущение, будто я смотрю на кота, исследующего незнакомый дом. Он ни к чему не прикасался, но все замечал.
– Как много свитков, – проговорил он.
– Я пытаюсь написать историю Шести Герцогств, – сказал я громко, чтобы он меня услышал. – Много лет назад, когда я был еще мальчишкой, эта мысль пришла в голову Пейшенс и Федврену. Нужно же чем-то заниматься вечерами.
– Понятно. Можно посмотреть?
Я кивнул. Шут уселся возле моего стола и развернул свиток, посвященный игре в камни.
– Ах да, помню.
– Чейд сказал, что хотел бы его почитать, когда я закончу. Время от времени я ему кое-что посылал со Старлинг, но после того, как мы расстались в горах, встретился с ним только месяц назад.
– Понятно. Значит, ты виделся со Старлинг. – Шут сидел ко мне спиной, и я не знал, какое выражение появилось у него на лице.
Они со Старлинг не слишком ладили и на время не слишком охотно заключили перемирие, но я всегда оставался для них главным яблоком раздора. Шут никогда не одобрял моей дружбы со Старлинг и не верил, что эту женщину по-настоящему заботит мое благополучие. От этого мне еще труднее было сказать ему, что он оказался прав.
– Да, я встречался со Старлинг. Время от времени, в течение семи или восьми лет. Это она привезла ко мне Неда лет семь назад. Ему недавно исполнилось пятнадцать. Сейчас его нет дома, он отправился на сезонные работы в надежде скопить денег, чтобы стать учеником краснодеревщика. Для мальчишки у него неплохо получается. Стол и шкаф для свитков он сделал сам. Однако я сомневаюсь, что из него выйдет хороший столяр, ему не хватает терпения в отделке деталей. Но ему хочется пойти учиться к одному краснодеревщику в Баккипе. Его зовут Гиндаст, и он настоящий мастер своего дела. Даже я о нем слышал. Если бы я знал, что Нед выберет его, я бы постарался отложить побольше, но…
– Старлинг? – вопрос Шута вернул меня к действительности.
Мне было очень нелегко ответить на его вопрос.
– Она вышла замуж. Не знаю, как давно. Мальчик узнал об этом, когда она взяла его с собой в Баккип на праздник Весны. Вернувшись домой, он мне все рассказал. – Я пожал плечами. – Пришлось положить конец нашим отношениям. Старлинг понимала, что Нед не станет скрывать от меня правду, но тем не менее ужасно разозлилась. Она хотела оставить все как есть, ведь ее муж ничего не ведал.
– В этом вся Старлинг. – Голос Шута прозвучал на удивление спокойно, словно он рассуждал о насекомых, напавших на мой сад. Затем он повернулся на стуле, чтобы взглянуть на меня. – Ты в порядке?
– У меня было полно дел, – откашлявшись, ответил я. – И я о ней не думал.
– Потому что у нее нет совести, а ты считаешь, что один во всем виноват. Старлинг обладает поразительной способностью перекладывать свою вину на других. Какие красивые красные чернила. Где ты их взял?
– Сам сделал.
– Правда? – Любопытный, точно мальчишка, Шут вытащил пробку из бутылки, стоящей у меня на столе, и засунул в нее мизинец, а потом принялся разглядывать алое пятно на пальце. – Я сохранил серьгу Баррича, – неожиданно сказал он, – решил не отдавать ее Молли.
– Понятно. Хорошо, что не отдал. Они не должны знать, что я жив.
– Ага, вот я и получил ответ на один из вопросов. – Шут вытащил из внутреннего кармана белоснежный платок и стер чернила с пальца. – Итак, ты расскажешь все по порядку, или мне придется силой вытаскивать из тебя мелкие детали, из которых потом сложится цельная картина?
Я вздохнул, мне ужасно не хотелось ничего вспоминать. Чейда интересовали события, связанные с династией Видящих. Шута занимало еще и многое другое. Я понимал, что он должен знать, как прошли последние пятнадцать лет моей жизни, даже если я сам мечтал о них забыть.
– Я попытаюсь. Но я устал, мы выпили слишком много бренди, да и событий произошло столько, что за один вечер не расскажешь.
Шут откинулся на спинку стула.
– Ты полагаешь, я завтра утром уеду?
– Я так подумал, – осторожно ответил я, наблюдая за его лицом. – Но надеялся, что ты у меня задержишься.
Он поверил мне на слово.
– Очень хорошо. Потому что ты правильно надеялся. Ладно, иди спать, Фитц. Я лягу на кровать мальчика. А завтра мы попытаемся заполнить событиями те пятнадцать лет, что не виделись.
Абрикосовое бренди Шута оказалось забористей того, что привез мне Чейд, а может быть, я устал больше, чем обычно. Покачиваясь, я отправился в свою комнату, стянул рубашку и повалился на кровать. Я лежал, комната медленно вращалась вокруг меня, а я прислушивался к легким шагам Шута в соседней комнате. Он погасил свечи и закрыл дверь на засов. Возможно, никто другой, кроме меня, не заметил бы, что он не слишком твердо держится на ногах. Потом он уселся в мое кресло и вытянул к огню ноги. Волк заскулил и поменял во сне положение. Я мягко прикоснулся к его сознанию, он спал и был всем доволен.
Я закрыл глаза, и комната бешено завертелась, тогда я чуть-чуть приподнял веки и взглянул на Шута. Он сидел совершенно неподвижно и смотрел в огонь, тени от которого оживляли его черты. Казалось, будто отблески пламени позолотили его лицо и глаза, но я знал, что это не так.
Мне было трудно поверить, что передо мной не тот прежний озорной шут, который служил королю Шрюду и защищал его столько лет. Если не считать цвета кожи, тело Шута нисколько не изменилось. Изящные руки с длинными пальцами лежали на подлокотниках, волосы, когда-то белые и легкие, точно пух одуванчика, были сейчас зачесаны назад и убраны в золотистую косу. Огонь камина словно ласкал аристократический профиль. Его нынешний великолепный костюм по сочетанию цветов отдаленно напоминал прежний черно-белый шутовской наряд, но я мог бы побиться об заклад, что он больше никогда не будет носить колокольчиков и ленточек и не возьмет в руки скипетр, увенчанный крысиной головой. Теперь жизнь Шута принадлежала только ему самому. Я попытался представить его в роли богатого человека, который может жить и путешествовать так, как ему заблагорассудится. Неожиданно в голову пришла новая мысль, которая вывела меня из задумчивости.
– Шут! – крикнул я в темноту.
– Что? – Он не открыл глаз, но то, как он быстро ответил, означало, что он еще не успел заснуть.
– Ты ведь больше не Шут. Как тебя теперь называют?
Едва уловимая улыбка коснулась его губ.
– Кто и когда и как меня называет?
В его голосе я уловил знакомые шутовские интонации. Я знал, что если я попытаюсь разделить его вопрос на составные части, он впутает меня в словесную акробатику, а я так и не получу от него ответа. И потому я не попался на его удочку, просто взял и повторил вопрос.
– Я больше не должен звать тебя Шутом. Как ты хочешь, чтобы я тебя называл?
– Ха, как я хочу, чтобы ты меня называл? Понятно. Вот это правильно поставленный вопрос. – Насмешка в его тоне звучала музыкой, легкой и приятной.
Я помолчал и сформулировал свой вопрос как можно проще.
– Как твое настоящее имя?
– Ах. – Он вдруг стал серьезным и медленно вздохнул. – Мое имя. Ты имеешь в виду, как меня назвала мать, когда я родился?
– Да, – ответил я и затаил дыхание.
Шут редко говорил о своем детстве, и я вдруг понял, что прошу у него очень многого. Я подумал о древней магии имени: если я знаю твое истинное имя, я обладаю над тобой властью. Если я назвал тебе свое, я даровал тебе эту власть. Я часто задавал Шуту прямые вопросы, и, как и прежде, одновременно боялся и с нетерпением ждал ответа.
– И если я тебе его открою, ты будешь им меня называть? – спросил он таким тоном, что я понял: необходимо как следует взвесить свой ответ.
Я задумался. Его имя принадлежит только ему, и не мое дело выбалтывать его кому ни попадя.
– Только когда мы одни. И только если ты захочешь, – серьезно проговорил я, считая свои слова торжественной клятвой, которую нельзя нарушить.
Шут повернулся ко мне лицом, на котором был написан восторг.
– Я захочу, – заверил он меня.
– Ну? – повторил я свой вопрос, неожиданно мне стало не по себе, показалось, что он снова меня перехитрил.
– Имя, которое дала мне мать, я отдаю тебе, ты можешь меня им называть, когда мы вдвоем. – Он снова вздохнул и снова отвернулся к огню, потом закрыл глаза, но его ухмылка стала еще шире. – Любимый. Она называла меня только так – Любимый.
– Шут! – запротестовал я.
Он весело рассмеялся, явно наслаждаясь происходящим.
– Но она так меня называла, – настаивал он на своем.
– Шут, я серьезно. – Комната начала медленно вращаться вокруг меня, и я понял, что, если скоро не засну, меня вытошнит.
– А ты думаешь, я шучу? – Он издал театральный вздох. – Ну, если не можешь называть меня «Любимый», тогда, полагаю, тебе придется продолжать называть меня «Шут». Потому что я всегда останусь для тебя Шутом, Фитц.
– Том Баджерлок.
– Что?
– Теперь я Том Баджерлок. Меня все знают под этим именем.
Он помолчал немного, а потом решительно заявил:
– А я – нет. Если ты настаиваешь на том, чтобы мы с тобой сейчас взяли себе новые имена, я буду называть тебя «Любимый». И тогда ты будешь звать меня «Шут». – Он открыл глаза и откинул голову назад, чтобы взглянуть на меня. Изобразив на лице дурацкую улыбку влюбленного, тяжело вздохнул и сказал:
– Спокойной ночи, Любимый. Мы слишком долго не виделись.
Я капитулировал, зная, что разговаривать с ним, когда он в таком настроении, бесполезно.
– Спокойной ночи, Шут.
Я устроился поудобнее и закрыл глаза. Может быть, он мне не ответил, но я его не слышал, мгновенно провалившись в сон.
VI
СПОКОЙНЫЕ ГОДЫ
Я родился бастардом и первые шесть лет жизни провел в Горном Королевстве со своей матерью. Я почти ничего не помню о том времени. Когда мне было шесть лет, дед отвел меня в форт Мунсей, где передал дяде по отцу, Верити из династии Видящих. Известие о моем существовании стало личным и политическим крахом отца, который отказался от своего права на трон Видящих и отошел от придворной жизни. Сначала меня передали заботам Баррича, главного конюшего Баккипа. Позже король Шрюд посчитал необходимым потребовать от меня клятвы верности и сделал учеником наемного убийцы, служившего при дворе. Со смертью Шрюда вследствие предательства его младшего сына Регала я стал служить Верити. Я последовал за ним и оставался верен ему до тех пор, пока не стал свидетелем того, как он излил свою жизнь и сущность в дракона, вырезанного из камня. Так Верити ожил в образе Дракона, и так были спасены Шесть Герцогств от набегов красных кораблей, приплывших с Внешних островов. Верити в обличье Дракона привел древних драконов Элдерлингов, и они очистили Шесть Герцогств от захватчиков. После всего случившегося я, будучи физически и душевно ранен, покинул двор и общество на пятнадцать лет. Я считал, что никогда туда не вернусь.
За эти годы я попытался написать историю Шести Герцогств и собственной жизни. Еще мне удалось получить и изучить множество письменных документов, посвященных самым разным предметам. Я занимался ими затем, чтобы узнать правду. Я стремился отыскать и соединить вместе фрагменты головоломки, которая объяснила бы, почему моя жизнь сложилась так, как она сложилась. Однако чем больше манускриптов я просматривал, чем больше мыслей поверял бумаге, тем упрямее истина от меня ускользала. Жизнь вдалеке от мира показала мне, что ни один человек не может узнать всей правды. Все, во что я когда-то поверил, то, как понимал свою деятельность, само время освещало по-иному. Ясные и четкие предметы погружались в тень, а детали, которые я считал мелкими и незначительными, оказывались важными и достойными пристального внимания.
Баррич, главный конюший, человек, вырастивший меня, однажды предупредил: «Когда отрезаешь от правды кусочки, чтобы окружающие не считали тебя дураком, в конце концов оказывается, что ты самый настоящий болван». На собственном опыте я убедился в том, что он был совершенно прав. Но даже если человек не старается сознательно утаить какие-то детали и на протяжении многих лет честно и без прикрас рассказывает о каком-нибудь событии, он вдруг может обнаружить, что лгал. Эта ложь возникает не намеренно, а потому что, когда он писал свою историю, он мог не знать каких-то фактов или не понимал важности незначительных происшествий. Вряд ли кому-нибудь понравится оказаться в таком положении, но человек, утверждающий, что с ним ничего подобного никогда не случалось, нагромождает одну ложь на другую.
Мои попытки написать историю Шести Герцогств основывались на устных свидетельствах и старых манускриптах, к которым я имел доступ. Я прекрасно понимал, что могу излагать факты, став жертвой заблуждений других людей. Но не подозревал, что рассказ о моей собственной жизни может страдать от точно таких же недостатков. Я обнаружил, что правда – это дерево, которое растет из опыта человека. Дитя видит желудь своей каждодневной жизни, взрослый смотрит на дуб.
Никто не может вернуться в детство. Но в жизни каждого человека возникают периоды, когда на короткое время к нему возвращается ощущение, что мир – это чудесное место, а сам он бессмертен. Когда ты юн, тебе кажется, что любую ошибку можно исправить. Шут вернул мне мой прежний оптимизм и веру в светлое будущее, и в те дни, что он провел с нами, даже волк вел себя как шаловливый щенок.