Снаружи в ночи одинокий волк поднял нос к небесам и внезапно завыл, пронзая ночь своим одиночеством и отчаянием.
4. РЕЧНАЯ ДОРОГА
4. РЕЧНАЯ ДОРОГА
Бакк, старейшее из Шести Герцогств, имел береговую линию, которая тянулась от Хайдауна на юг, включая в себя устье Оленьей реки и Оленью бухту. Остров Антлер тоже относится к герцогству Бакк. Богатство Бакка имеет два главных источника — рыболовный промысел, которым издавна кормился прибрежный народ, и корабельное ремесло, которое обеспечивает Внутренние Герцогства всем необходимым. Оленья река, легко текущая по своему широкому руслу, часто весной наводняет долины. Течение такое сильное, что на реке круглый год остается свободный от льда проход. Он покрывался льдом только четырежды, в самые свирепые зимы за всю историю Бакка. Не только товары из Бакка уходят вверх по реке во Внутренние Герцогства, но и продукция герцогств Риппон и Шокс, не говоря уж о более экзотических предметах из Чалси и от бингтаунских торговцев. Вниз по реке спускают все, что могут предложить Внутренние Герцогства, а также меха и янтарь, которые продает Горное Королевство.
Я очнулся, когда Ночной Волк ткнулся мне в щеку холодным носом. Даже тогда я не проснулся сразу, а просто внезапно понял, где нахожусь. В голове у меня стучало, лицо затекло. Пустая бутылка из-под самбукового вина откатилась от меня, когда я рывком сел.
Ты спишь слишком крепко. Ты болен?
Нет. Просто глуп.
Я никогда раньше не замечал, что ты от этого так крепко спишь. Он снова ткнул меня носом, я оттолкнул его. Я крепко зажмурился на мгновение, потом снова открыл глаза. Лучше не стало. Я подбросил несколько поленьев к вчерашним углям.
— Сейчас утро? — сонно спросил я вслух.
Свет только начинает меняться. Нам лучше вернуться к кроличьим норам.
Так иди. Я не голоден.
Очень хорошо. Он двинулся вперед, потом задержался в открытых дверях. Не думаю, что тебе полезно спать внутри.
И исчез: легкое движение чего-то серого у порога. Я медленно лег и закрыл глаза, решив еще немного поспать.
Когда я снова проснулся, в открытую дверь лился яркий дневной свет. Быстрое обследование Уитом обнаружило сытого волка, дремлющего в пестрой тени между двумя большими корнями дуба. Ночной Волк не видел особой пользы в ясных солнечных днях. Сегодня я был согласен с ним, но заставил себя вернуться ко вчерашнему решению. Я начал приводить хижину в порядок. Потом мне пришло в голову, что я, вероятно, никогда больше не увижу этого места. Привычка заставила меня, по крайней мере, вымести весь мусор. Я вычистил золу из очага и положил туда охапку свежих дров. Если кто-нибудь пойдет этим путем и будет нуждаться в укрытии, все для них будет готово. Я собрал высохшую одежду и сложил на столе все, что собирался взять с собой. Вещей было крайне мало, особенно если учесть, что это было на меня одного. Но когда я подумал, что все это мне придется тащить на собственной спине, то понял, что я ошибался и их вполне достаточно. Я спустился к речке, чтобы напиться и вымыться, прежде чем попытаться компактно все упаковать. Когда я шел от речки, я думал, как недоволен будет Ночной Волк необходимостью путешествовать днем. Каким-то образом я уронил на ступеньки мои запасные гамаши. Я наклонился и поднял их, после чего вошел в хижину и швырнул гамаши на стол. И внезапно обнаружил, что в комнате не один.
Одежда на ступеньке должна была насторожить меня, но я стал не в меру беспечным. Прошло слишком много времени с тех пор, как мне в последний раз грозила опасность. Я слишком сильно полагался на то, что мое чувство Уита даст мне знать о присутствии постороннего. «Перекованных» нельзя было распознать таким образом. Ни Уит, ни Скилл не могли предупредить о них. Их было двое. Совсем молодые люди и, судя по их виду, «перекованы» недавно. Их одежда была почти целой, и хотя они были грязны, это не была та въевшаяся грязь и тусклые волосы, которые я привык видеть у таких людей. По большей части я сражался с «перекованными» зимой, когда они были ослаблены голодом и стужей. Одной из моих обязанностей, когда я служил королю Шрюду, было очищать от них местность вокруг Баккипа. Мы так и не смогли понять, что за магию пираты красных кораблей обрушивали на наших людей, отнимая у них разум и всего за несколько часов превращая в лишенных чувств животных. Мы знали только, что им могла помочь лишь милосердная смерть. «Перекованные» были величайшим злом, которое приносили нам пираты. Эти полубезумные люди охотились на своих родных и близких через месяцы после того, как уходили красные корабли. Что может быть хуже того, чем видеть «перекованным» своего брата? Знать, что теперь он не остановится перед разбоем, убийством и насилием, если не получит то, что хочет? Понимать, что должен поднять нож и убить его?
Этих двоих я застал, когда они рылись в моих вещах. Руки их были полны сушеного мяса. Они ели, настороженно поглядывая друг на друга. Хотя «перекованные» могут путешествовать вместе, они абсолютно не способны доверять друг другу. Возможно, они держатся группами только в силу привычки. Я видел, как они кровожадно кидаются друг на друга, споря из-за какого-нибудь украденного предмета или просто проголодавшись. Но сейчас они размышляли, глядя на меня. Я замер. Мгновение никто не шевелился.
Они поели и забрали все мои вещи. У них не было никакой причины нападать на меня, пока я не брошу им вызов. Я попятился к двери, ступая медленно и осторожно и стараясь не двигать руками, — так, как я сделал бы, наткнувшись на медведя, пожирающего свежую добычу. Я смотрел прямо на них и уже почти вышел из хижины, когда один из них поднял грязную руку и показал на меня.
— Видит сны слишком громко, — заявил он сердито. Они оба бросили свою добычу и ринулись ко мне.
Я резко повернулся и столкнулся грудью с еще одним, который как раз входил в дверь. На нем была моя запасная рубашка и что-то еще. Его руки рефлекторно сомкнулись вокруг меня. Я выхватил из-за пояса нож и успел несколько раз воткнуть его в живот «перекованного», прежде чем он упал. Он скорчился на земле, заревев от боли, а я проскочил мимо него.
Брат! — почувствовал я и понял, что Ночной Волк мчится ко мне, но он был слишком далеко, на холме.
Один из них сильно ударил меня сзади, и я упал. Катаясь, я вырывался из его цепких рук и хрипло кричал от ужаса, так как он внезапно разбудил во мне все обжигающие воспоминания о подземелье Регала. Паника захлестнула меня лавиной, и я снова был объят ужасом. Сердце мое колотилось, я не мог вздохнуть, руки онемели, я не знал, у меня ли еще мой нож. «Перекованный» тянулся к моему горлу. Я отчаянно молотил его изо всех сил, стараясь высвободиться из железной хватки. Свирепый удар другого «перекованного» спас меня. Его кулак только задел мой бок и попал в ребра человеку, находившемуся на мне. Я услышал, как он резко выдохнул, и бешеным усилием сбросил его с себя. Я откатился назад, встал на ноги и бросился бежать. Я несся вперед, ничего не соображая от страха. Я слышал топот бегущего за мной человека, мне казалось, что второй догоняет нас. Но теперь я знал эти холмы и пастбища так же хорошо, как их знал мой волк. Я повел преследователей вверх по крутому склону холма за хижиной и, прежде чем они успели перевалить через него, резко сменил направление и кинулся на землю. Во время бешеных штормов последней зимы упал дуб, который своими переплетенными корнями вырвал кучу земли и сбил несколько деревьев. В буреломе образовалась прогалина, ее освещало солнце. Здесь радостно росла ежевика, победившая сломанного гиганта. Я рухнул на землю подле него, прополз на животе сквозь колючие заросли ежевики в темноту под стволом дуба и затаился там, совершенно неподвижный.
Я слышал, как «перекованные» с сердитыми криками искали меня. В панике я поднял стены своего сознания. «Слишком громко видит сны», — сказал один из них. Что ж, Чейд и Верити оба подозревали, что «перекованных» притягивает именно Скилл. Возможно, острота чувств, которой он требует, затрагивает что-то в них и напоминает им о том, что они потеряли? И тогда они хотят убить того, кто еще может чувствовать по-человечески?
Брат? Это был Ночной Волк, но он говорил приглушенно или с очень большого расстояния. Я осмелился приоткрыться ему.
Со мной все в порядке. Где ты?
Здесь. Я услышал шелест, и внезапно он оказался рядом со мной. Волк коснулся носом моей щеки.
Ты ранен?
Нет. Я убежал.
Разумно, заметил он, и я чувствовал его искренность. Но так же я чувствовал, что он удивлен. Он никогда не видел, чтобы я убегал от «перекованных». Раньше я всегда сражался с ними, а он сражался рядом со мной. Что ж, в то время я обычно был хорошо вооружен и хорошо накормлен, а они истощены и страдали от холода. Трое против одного, когда у тебя есть только нож для защиты, это не так уж хорошо, даже если ты знаешь, что волк спешит к тебе на помощь. В этом нет никакой трусости. Так поступил бы любой. Я несколько раз повторил это себе.
Все в порядке, успокоил он меня. Разве ты не хочешь выйти?
Через некоторое время. Когда они уйдут, объяснил я ему.
Они давно ушли, сказал он. Они ушли, когда солнце было еще высоко.
Я просто хочу быть уверенным.
Я уверен. Я проследил, как они уходят. Я следовал за ними. Выходи, маленький брат.
Я позволил ему уговорить меня выйти из зарослей. Когда я вышел, то обнаружил, что солнце уже почти село. Сколько часов провел я здесь, онемевший, бесчувственный, как улитка, забившаяся в свою раковину? Я стряхнул грязь со своей недавно еще чистой одежды. Теперь на ней была кровь, кровь того человека в дверях. «Мне снова придется стирать», — тупо подумал я. Какое-то мгновение я собирался набрать воды, нагреть ее и отстирать кровь, а потом понял, что не смогу войти в хижину и снова оказаться в ловушке. Тем не менее то немногое, что у меня было, лежало там. Или по крайней мере то, что оставили от моих запасов «перекованные». Когда взошла луна, я набрался мужества и подошел к хижине. Это была хорошая полная луна, и мне прекрасно был виден широкий луг перед дверью. Некоторое время я стоял, притаившись на вершине холма, глядя вниз и боясь заметить какое-нибудь движение. Один человек лежал в высокой траве у хижины. Я долгое время смотрел на него.
Он мертв. Воспользуйся своим носом, посоветовал мне Ночной Волк. Это, наверное, тот, с кем я столкнулся на пороге. Мой нож, вероятно, достиг цели. Он далеко не ушел. Тем не менее я крался к нему в темноте так осторожно, как будто имел дело с раненым медведем. Но скоро я ощутил сладковатый запах мертвого тела, целый день пролежавшего на солнце. Он был распростерт на траве лицом вниз. Я не перевернул тело и обошел его широким полукругом. Заглянув в окно хижины, я несколько мгновений изучал неподвижную тишину внутри.
Там нет никого, терпеливо напомнил мне Ночной Волк.
Ты уверен?
Точно так же, как в том, что у меня настоящий волчий нос, а не бесполезный нарост между глаз…
Он не закончил мысли, но я чувствовал молчаливое беспокойство за меня. Я почти разделял его. Часть меня знала, что тут нечего бояться, что «перекованные» забрали все, что хотели, и ушли. Другая часть не могла забыть веса человека на мне и силы его удара. Так же я был пришпилен к каменному полу подземелья, когда меня били кулаками и сапогами, а я не мог даже защищаться. Теперь воспоминание об этом вернулось, и я не понимал, как смогу с ним жить.
Я все-таки вошел в хижину и даже заставил себя зажечь свет, отыскав в темноте кремень. Руки мои дрожали, когда я поспешно собирал то, что они оставили мне, и заворачивал это в плащ. Открытая дверь за моей спиной была страшной черной дырой, в которую они могли войти в любой момент. Однако если я закрою ее, то могу оказаться запертым внутри. Даже Ночной Волк, стоявший на страже у порога, не мог успокоить меня.
Они взяли только то, что могли использовать немедленно. «Перекованные» не способны делать запасы. Все сухое мясо было съедено или выброшено. Я не хотел брать ничего из того, к чему они прикасались. Они открыли мою сумку писца, но потеряли к ней интерес, не найдя ничего съедобного. В маленьком ящичке с ядом и травами, который они, по-видимому, унесли с собой, были приготовленные краски. Из одежды взяли только рубашку, и у меня не было ни малейшего желания забирать ее назад. Во всяком случае, я проделал в ней огромное количество дыр. Я собрал все, что осталось, и вышел. Потом пересек луг и взобрался на гребень холма; откуда у меня был хороший обзор. Там я сел и дрожащими руками запаковал для путешествия все, что смог взять в хижине. Я завернул все в мой зимний плащ и крепко завязал этот тюк ремешками. Длинная полоска кожи позволяла мне повесить сверток на плечо. Когда будет светлее, я найду лучший способ нести его.
Готов? — спросил я Ночного Волка.
Мы идем на охоту?
Мы отправляемся в путешествие. Я помедлил. Ты очень голоден?
Немного. Ты так торопишься поскорее уйти отсюда?
Мне не пришлось обдумывать ответ.
Да, это так.
Тогда пусть тебя это не заботит. Мы можем путешествовать и охотиться одновременно.
Я кивнул, потом посмотрел в ночное небо, обнаружил там Большую Медведицу и сориентировался по ней.
В ту сторону, сказал я, указывая на противоположный конец гребня. Волк ничего не ответил, а просто встал и целеустремленно потрусил в указанном направлении. Я двинулся за ним, навострив уши, и направил свои чувства на то, чтобы наблюдать за всем подозрительным. Я шел бесшумно, и никто и ничто не преследовало нас. Ничто, кроме моего страха.
Мы передвигались по ночам, хотя вначале я собирался идти днем, а ночью спать. Но после той первой ночи, когда я пробирался через лес за Ночным Волком по тем охотничьим тропам, которые шли в нужном направлении, я решил, что так лучше. Я все равно не смог бы спать ночью. Первое время мне было трудно заснуть даже днем. Я находил наблюдательный пункт, в котором тем не менее было подходящее укрытие, и ложился, уверенный, что устал до изнеможения. Я сворачивался клубком, закрывал глаза и лежал часами, мучимый остротой моих собственных чувств. Каждый звук или запах усиливал мою настороженность, и я не мог расслабиться до тех пор, пока не вставал, чтобы убедиться, что опасности нет. Через некоторое время даже Ночной Волк стал жаловаться на мое постоянное беспокойство. Когда я наконец засыпал, сон мой то и дело прерывался. Я просыпался, дрожа и обливаясь потом. Недостаток сна днем делал меня подавленным и усталым ночью, когда я бежал за Ночным Волком. Тем не менее эти бессонные часы и то время, когда я следовал за Ночным Волком, мучаясь головной болью, не были потрачены зря — я взращивал свою ненависть к Регалу и его группе. Я оттачивал ее, доходя до исступления. Мало того что он отнял у меня мою жизнь и мою возлюбленную, мало того что я должен избегать друзей и мест, где меня любят, мало тех шрамов, которые украшают меня, и периодических судорог. Нет. Он превратил меня в дрожащего, испуганного кролика. У меня не хватало мужества даже вспоминать о том, что он сделал со мной. Однако я знал, что в один прекрасный день все это всплывет в моей памяти и лишит меня мужества. Воспоминания, которые я мог отогнать днем, фрагментами звуков, цвета и ощущений мучили меня ночью. Моя щека на холодном камне, липкая от крови, вспышка света, которая следовала за ударом в висок, утробные звуки, которые издавали люди Регала, — уханье и хрюканье, когда следили за тем, как меня избивают. Это были зазубренные края, которые не давали мне заснуть. Дрожащий, со слипающимися глазами, я лежал без сна подле волка и думал о Регале. Когда-то у меня была любовь, которая, как я верил, помогла бы мне пройти через любые испытания. Но Регал отнял ее у меня. Теперь я копил в себе ненависть, которая могла бы быть столь же сильной.
По пути мы охотились. Мое решение никогда не есть сырого мяса оказалось невыполнимым. Мне удавалось разжечь огонь только в одну ночь из трех, да и то если я находил укрытие, где он не мог привлечь ничьего внимания. Во всяком случае, я не позволял себе опускаться до того, чтобы превращаться в нечто худшее, чем просто животное. Я содержал себя в чистоте и следил за одеждой настолько, насколько это позволяли суровые условия жизни.
План нашего путешествия был крайне простым. Мы пойдем в глубь страны, пока не доберемся до Оленьей реки. Речная дорога идет параллельно ей до Турлейка. По этой дороге всегда ходит масса народа. Может быть, волку и трудно будет оставаться незаметным, но это самый быстрый путь. А от Турлейка рукой подать до Тредфорда на Винной реке. А в Тредфорде я убью Регала.
Это вкратце. Я отказывался думать о том, как я выполню хоть какую-нибудь часть этого плана. Я отказывался беспокоиться о том, чего не знаю. Я просто буду двигаться вперед, день за днем, пока не достигну цели. Этому я научился, пока был волком.
Я хорошо узнал побережье в то лето, когда работал веслом на военном корабле Верити «Руриске», но не был знаком с внутренними землями герцогства Бакк. Правда, однажды я проезжал по ним, когда направлялся в горы на церемонию обручения Кетриккен. Тогда я был в составе свадебного каравана, у меня была хорошая лошадь и вдоволь еды. Но теперь я передвигался один и пешком, так что у меня не было времени раздумывать о том, что я видел. Мы пересекли какую-то дикую местность, большая часть которой некогда была летним пастбищем для овец, коз и крупного скота. Время от времени мы встречали луга, заросшие по грудь нескошенными травами, и обнаруживали хижины пастухов, в которые никто не заходил с прошлой осени. Стада, которые мы видели, были очень маленькими — ничего общего с тем, что я помнил по прошлым годам. Свинарей и гусятниц тоже было меньше по сравнению со временем моего первого путешествия по этим районам. Приближаясь к Оленьей реке, мы видели засеянные поля — они также были совсем небольшими, и много хорошей земли было не вспахано и заросло дикими травами.
Я не мог понять, в чем тут дело. Я видел, как это происходило вдоль побережья, там, где стада и поля постоянно уничтожали пираты красных кораблей. В последние годы то, что не сжигали они, отбиралось в качестве уплаты налогов на постройку военных кораблей и содержание солдат, которые все равно никого не могли защитить. Я полагал, что вверх по реке, за пределами досягаемости пиратов, Бакк будет выглядеть гораздо лучше. Действительность ошеломила меня.
Вскоре мы добрались до дороги, которая шла вдоль Оленьей реки. Движение и по дороге и по реке было гораздо менее оживленным, чем я помнил. Те, кого мы встречали по пути, были грубыми и недружелюбными, даже когда Ночного Волка не было видно. Однажды я подошел к ферме, чтобы попросить немного свежей воды из колодца. Мне разрешили взять воды, но никто не отозвал рычащих собак, пока я это делал, и когда мой мех был наполнен, фермерша велела мне убираться подобру-поздорову. По-видимому, во всем Бакке теперь настороженно относились к странникам.
Чем дальше я шел — тем хуже становилось. Странники, которых я встречал, не были торговцами с повозками товара или фермерами, везущими на рынок урожай. Это были оборванные, голодные семьи. Часто все их пожитки помещались на одной или двух ручных тележках. Глаза взрослых были холодными и недружелюбными, а взоры детей испуганными и пустыми. Вскоре я уже не надеялся, что мне удастся найти какую-нибудь работу по дороге. Те, у кого еще были дома и фермы, ревниво охраняли свою собственность. Во дворах лаяли собаки, а с наступлением темноты работники ферм выходили охранять поля от воров. Мы прошли через несколько «городов нищих» — небольших лагерей самодельных хижин и палаток, выстроившихся вдоль дороги. По ночам там ярко горели огни, и взрослые стояли на страже с пиками и дубинками, а днем дети просили милостыню у проходящих путников. Я начал понимать, почему повозки купцов так хорошо охранялись.
Так мы шли несколько ночей, бесшумно пробираясь через маленькие поселки, пока не достигли какого-то города. Рассвет застал нас у самых предместий. Когда какие-то ранние купцы на повозке, полной клеток с цыплятами, нагнали нас, мы поняли, что нора сходить с дороги. На дневные часы мы устроились на маленьком холме, откуда был виден город. Я не мог заснуть, так что сел и стал смотреть, как разворачивается торговля на дороге под нами. Маленькие и большие лодки были привязаны в городских доках. Временами ветер доносил до меня крики сходящей с корабля команды. Один раз я даже услышал обрывок песни. К собственному удивлению, я обнаружил, что меня тянет к себе подобным. Я оставил Ночного Волка спать и спустился к ручью у подножия холма. Я сел и стал стирать мою рубашку и гамаши.
Мы должны держаться подальше от этого места. Они убьют тебя, если ты пойдешь туда, рассудительно заметил Ночной Волк. Он сидел на берегу ручья рядом со мной и смотрел, как я моюсь. Темнело. Моя рубашка и гамаши почти высохли. Я пытался объяснить ему, почему я хотел, чтобы он подождал, пока я схожу в город и загляну в трактир.
Зачем им убивать меня?
Мы чужие, и мы зашли на их охотничью территорию. Почему бы им не убить нас?
Люди не такие, терпеливо объяснил я.
Нет. Ты прав. Они, скорее всего, просто посадят тебя в клетку и будут бить.
Нет, не будут, настаивал я, чтобы скрыть мои собственные страхи. Я боялся, что кто-нибудь узнает меня.
Они делали это раньше, упорствовал он. С нами обоими. А это была твоя собственная стая.
Я не мог отрицать этого. Так что я просто обещал:
Я буду очень-очень осторожен. Я хочу только послушать их разговоры, чтобы понять, что происходит.
А почему нас должно заботить, что с ними происходит? Вот мы не охотимся, не спим и не идем дальше — это и должно нас волновать. Они не наша стая.
Мы можем узнать, чего нам ждать дальше на нашем пути. Много ли народа на дорогах, и смогу ли я найти работу, чтобы заполучить пару монет. Всякое такое.
Нам просто надо идти вперед и узнавать все самим, упрямо заметил Ночной Волк.
Я натянул рубашку и штаны прямо на влажное тело, пальцами зачесал назад волосы. Привычка заставила меня завязать их в хвост воина. Потом я закусил губу, размышляя. Ведь я собирался выдавать себя за бродячего писца. Развязав шнурок и распустив волосы, я обнаружил, что они почти доходили мне до плеч. Немного длинновато для писца. Большинство из них коротко стригутся и сбривают волосы у лба, чтобы они не мешали им работать. Что ж, с бородой и растрепанными волосами я могу сойти за писца, который долго был без работы. Не лучшая рекомендация для моего ремесла, но, учитывая скудость моих запасов, может, это и к лучшему.
Я оправил рубашку, чтобы выглядеть поприличнее, застегнул пояс и проверил, хорошо ли сидит в ножнах мой нож. Потом потряс в руке кошелек. Огниво в нем весило больше, чем серебро. У меня были четыре серебряные монетки, которые дал Баррич. Несколько месяцев назад это нельзя было назвать большими деньгами, а теперь у меня больше ничего не было, и я решил не тратить их без крайней необходимости. Кроме них из дорогих вещей у меня были только серьга Баррича и булавка Шрюда. Моя рука рефлекторно коснулась серьги. Как ни раздражала она меня, когда мы охотились в густом кустарнике, прикосновение к ней всегда действовало на меня успокаивающе. Как и булавка в воротнике моей рубашки.
Я дотронулся до воротника — булавки не было.
Сняв рубашку, я проверил воротник, а потом всю одежду. Я развел небольшой костер, чтобы лучше видеть, развязал мой узел и дважды проверил его содержимое. Я проделал все это, несмотря на почти полную уверенность в том, что знаю, где булавка. Маленький красный рубин в серебряном гнезде был воткнут в воротник рубашки, надетой на мертвеца, лежавшего у хижины пастуха. Я был почти уверен и все-таки не мог заставить себя признать это. Все время, пока я искал, Ночной Волк неуверенно кружил вокруг моего костра, скуля в тихом возбуждении от моего беспокойства, которого он не понимал.
— Шшшш! — раздраженно сказал я ему и напрягся, вспоминая обо всем так, словно собирался докладывать Шрюду.
Последний раз я точно видел булавку в ту ночь, когда выгнал Баррича и Чейда. Я вынул ее из ворота рубахи, показал им обоим, а потом сидел и смотрел на нее. Но я воткнул ее назад. Мне казалось, что с тех пор я ее не трогал. Я не вынимал ее из рубашки, когда стирал. Вроде бы я должен был уколоться, если бы тогда она все еще была в воротнике. Но я обычно запихивал булавку в шов, где она плотнее держалась. Так мне казалось безопаснее. Не было никакой возможности узнать, потерял ли я ее, охотясь с волком, или она все еще была воткнута в воротник рубашки, надетой на мертвеца. Может быть, я забыл ее на столе, и один из «перекованных» подобрал блестящую вещицу, когда рылся в моих пожитках.
«Это всего лишь булавка», — напомнил я себе. С болезненной тоской мне внезапно захотелось найти ее, застрявшую в подкладке моего плаща или упавшую в сапог. Со вспыхнувшей надеждой я проверил оба сапога. Ее там не было. Всего лишь булавка — кусочек обработанного металла и блестящий камешек. Но это все, что у меня осталось от моего короля и моего деда. Он дал мне ее, когда создал связь между нами, чтобы отметить родную кровь, которая никогда не могла быть признана законно. Ночной Волк снова заскулил, и я ощутил неожиданное желание зарычать на него. Тем не менее он подошел, толкнул мой локоть носом и засунул морду мне под руку. Его огромная серая голова оказалась у моей груди, моя рука обнимала его плечи. Внезапно он поднял нос вверх, больно ударив меня мордой по подбородку. Я сильно прижал его к себе, и он повернулся, чтобы потереться горлом о мое лицо. Крайний жест доверия волка к волку — обнажение горла перед оскалом другого. Через мгновение я вздохнул, и боль потери стала слабее.
Я очнулся, когда Ночной Волк ткнулся мне в щеку холодным носом. Даже тогда я не проснулся сразу, а просто внезапно понял, где нахожусь. В голове у меня стучало, лицо затекло. Пустая бутылка из-под самбукового вина откатилась от меня, когда я рывком сел.
Ты спишь слишком крепко. Ты болен?
Нет. Просто глуп.
Я никогда раньше не замечал, что ты от этого так крепко спишь. Он снова ткнул меня носом, я оттолкнул его. Я крепко зажмурился на мгновение, потом снова открыл глаза. Лучше не стало. Я подбросил несколько поленьев к вчерашним углям.
— Сейчас утро? — сонно спросил я вслух.
Свет только начинает меняться. Нам лучше вернуться к кроличьим норам.
Так иди. Я не голоден.
Очень хорошо. Он двинулся вперед, потом задержался в открытых дверях. Не думаю, что тебе полезно спать внутри.
И исчез: легкое движение чего-то серого у порога. Я медленно лег и закрыл глаза, решив еще немного поспать.
Когда я снова проснулся, в открытую дверь лился яркий дневной свет. Быстрое обследование Уитом обнаружило сытого волка, дремлющего в пестрой тени между двумя большими корнями дуба. Ночной Волк не видел особой пользы в ясных солнечных днях. Сегодня я был согласен с ним, но заставил себя вернуться ко вчерашнему решению. Я начал приводить хижину в порядок. Потом мне пришло в голову, что я, вероятно, никогда больше не увижу этого места. Привычка заставила меня, по крайней мере, вымести весь мусор. Я вычистил золу из очага и положил туда охапку свежих дров. Если кто-нибудь пойдет этим путем и будет нуждаться в укрытии, все для них будет готово. Я собрал высохшую одежду и сложил на столе все, что собирался взять с собой. Вещей было крайне мало, особенно если учесть, что это было на меня одного. Но когда я подумал, что все это мне придется тащить на собственной спине, то понял, что я ошибался и их вполне достаточно. Я спустился к речке, чтобы напиться и вымыться, прежде чем попытаться компактно все упаковать. Когда я шел от речки, я думал, как недоволен будет Ночной Волк необходимостью путешествовать днем. Каким-то образом я уронил на ступеньки мои запасные гамаши. Я наклонился и поднял их, после чего вошел в хижину и швырнул гамаши на стол. И внезапно обнаружил, что в комнате не один.
Одежда на ступеньке должна была насторожить меня, но я стал не в меру беспечным. Прошло слишком много времени с тех пор, как мне в последний раз грозила опасность. Я слишком сильно полагался на то, что мое чувство Уита даст мне знать о присутствии постороннего. «Перекованных» нельзя было распознать таким образом. Ни Уит, ни Скилл не могли предупредить о них. Их было двое. Совсем молодые люди и, судя по их виду, «перекованы» недавно. Их одежда была почти целой, и хотя они были грязны, это не была та въевшаяся грязь и тусклые волосы, которые я привык видеть у таких людей. По большей части я сражался с «перекованными» зимой, когда они были ослаблены голодом и стужей. Одной из моих обязанностей, когда я служил королю Шрюду, было очищать от них местность вокруг Баккипа. Мы так и не смогли понять, что за магию пираты красных кораблей обрушивали на наших людей, отнимая у них разум и всего за несколько часов превращая в лишенных чувств животных. Мы знали только, что им могла помочь лишь милосердная смерть. «Перекованные» были величайшим злом, которое приносили нам пираты. Эти полубезумные люди охотились на своих родных и близких через месяцы после того, как уходили красные корабли. Что может быть хуже того, чем видеть «перекованным» своего брата? Знать, что теперь он не остановится перед разбоем, убийством и насилием, если не получит то, что хочет? Понимать, что должен поднять нож и убить его?
Этих двоих я застал, когда они рылись в моих вещах. Руки их были полны сушеного мяса. Они ели, настороженно поглядывая друг на друга. Хотя «перекованные» могут путешествовать вместе, они абсолютно не способны доверять друг другу. Возможно, они держатся группами только в силу привычки. Я видел, как они кровожадно кидаются друг на друга, споря из-за какого-нибудь украденного предмета или просто проголодавшись. Но сейчас они размышляли, глядя на меня. Я замер. Мгновение никто не шевелился.
Они поели и забрали все мои вещи. У них не было никакой причины нападать на меня, пока я не брошу им вызов. Я попятился к двери, ступая медленно и осторожно и стараясь не двигать руками, — так, как я сделал бы, наткнувшись на медведя, пожирающего свежую добычу. Я смотрел прямо на них и уже почти вышел из хижины, когда один из них поднял грязную руку и показал на меня.
— Видит сны слишком громко, — заявил он сердито. Они оба бросили свою добычу и ринулись ко мне.
Я резко повернулся и столкнулся грудью с еще одним, который как раз входил в дверь. На нем была моя запасная рубашка и что-то еще. Его руки рефлекторно сомкнулись вокруг меня. Я выхватил из-за пояса нож и успел несколько раз воткнуть его в живот «перекованного», прежде чем он упал. Он скорчился на земле, заревев от боли, а я проскочил мимо него.
Брат! — почувствовал я и понял, что Ночной Волк мчится ко мне, но он был слишком далеко, на холме.
Один из них сильно ударил меня сзади, и я упал. Катаясь, я вырывался из его цепких рук и хрипло кричал от ужаса, так как он внезапно разбудил во мне все обжигающие воспоминания о подземелье Регала. Паника захлестнула меня лавиной, и я снова был объят ужасом. Сердце мое колотилось, я не мог вздохнуть, руки онемели, я не знал, у меня ли еще мой нож. «Перекованный» тянулся к моему горлу. Я отчаянно молотил его изо всех сил, стараясь высвободиться из железной хватки. Свирепый удар другого «перекованного» спас меня. Его кулак только задел мой бок и попал в ребра человеку, находившемуся на мне. Я услышал, как он резко выдохнул, и бешеным усилием сбросил его с себя. Я откатился назад, встал на ноги и бросился бежать. Я несся вперед, ничего не соображая от страха. Я слышал топот бегущего за мной человека, мне казалось, что второй догоняет нас. Но теперь я знал эти холмы и пастбища так же хорошо, как их знал мой волк. Я повел преследователей вверх по крутому склону холма за хижиной и, прежде чем они успели перевалить через него, резко сменил направление и кинулся на землю. Во время бешеных штормов последней зимы упал дуб, который своими переплетенными корнями вырвал кучу земли и сбил несколько деревьев. В буреломе образовалась прогалина, ее освещало солнце. Здесь радостно росла ежевика, победившая сломанного гиганта. Я рухнул на землю подле него, прополз на животе сквозь колючие заросли ежевики в темноту под стволом дуба и затаился там, совершенно неподвижный.
Я слышал, как «перекованные» с сердитыми криками искали меня. В панике я поднял стены своего сознания. «Слишком громко видит сны», — сказал один из них. Что ж, Чейд и Верити оба подозревали, что «перекованных» притягивает именно Скилл. Возможно, острота чувств, которой он требует, затрагивает что-то в них и напоминает им о том, что они потеряли? И тогда они хотят убить того, кто еще может чувствовать по-человечески?
Брат? Это был Ночной Волк, но он говорил приглушенно или с очень большого расстояния. Я осмелился приоткрыться ему.
Со мной все в порядке. Где ты?
Здесь. Я услышал шелест, и внезапно он оказался рядом со мной. Волк коснулся носом моей щеки.
Ты ранен?
Нет. Я убежал.
Разумно, заметил он, и я чувствовал его искренность. Но так же я чувствовал, что он удивлен. Он никогда не видел, чтобы я убегал от «перекованных». Раньше я всегда сражался с ними, а он сражался рядом со мной. Что ж, в то время я обычно был хорошо вооружен и хорошо накормлен, а они истощены и страдали от холода. Трое против одного, когда у тебя есть только нож для защиты, это не так уж хорошо, даже если ты знаешь, что волк спешит к тебе на помощь. В этом нет никакой трусости. Так поступил бы любой. Я несколько раз повторил это себе.
Все в порядке, успокоил он меня. Разве ты не хочешь выйти?
Через некоторое время. Когда они уйдут, объяснил я ему.
Они давно ушли, сказал он. Они ушли, когда солнце было еще высоко.
Я просто хочу быть уверенным.
Я уверен. Я проследил, как они уходят. Я следовал за ними. Выходи, маленький брат.
Я позволил ему уговорить меня выйти из зарослей. Когда я вышел, то обнаружил, что солнце уже почти село. Сколько часов провел я здесь, онемевший, бесчувственный, как улитка, забившаяся в свою раковину? Я стряхнул грязь со своей недавно еще чистой одежды. Теперь на ней была кровь, кровь того человека в дверях. «Мне снова придется стирать», — тупо подумал я. Какое-то мгновение я собирался набрать воды, нагреть ее и отстирать кровь, а потом понял, что не смогу войти в хижину и снова оказаться в ловушке. Тем не менее то немногое, что у меня было, лежало там. Или по крайней мере то, что оставили от моих запасов «перекованные». Когда взошла луна, я набрался мужества и подошел к хижине. Это была хорошая полная луна, и мне прекрасно был виден широкий луг перед дверью. Некоторое время я стоял, притаившись на вершине холма, глядя вниз и боясь заметить какое-нибудь движение. Один человек лежал в высокой траве у хижины. Я долгое время смотрел на него.
Он мертв. Воспользуйся своим носом, посоветовал мне Ночной Волк. Это, наверное, тот, с кем я столкнулся на пороге. Мой нож, вероятно, достиг цели. Он далеко не ушел. Тем не менее я крался к нему в темноте так осторожно, как будто имел дело с раненым медведем. Но скоро я ощутил сладковатый запах мертвого тела, целый день пролежавшего на солнце. Он был распростерт на траве лицом вниз. Я не перевернул тело и обошел его широким полукругом. Заглянув в окно хижины, я несколько мгновений изучал неподвижную тишину внутри.
Там нет никого, терпеливо напомнил мне Ночной Волк.
Ты уверен?
Точно так же, как в том, что у меня настоящий волчий нос, а не бесполезный нарост между глаз…
Он не закончил мысли, но я чувствовал молчаливое беспокойство за меня. Я почти разделял его. Часть меня знала, что тут нечего бояться, что «перекованные» забрали все, что хотели, и ушли. Другая часть не могла забыть веса человека на мне и силы его удара. Так же я был пришпилен к каменному полу подземелья, когда меня били кулаками и сапогами, а я не мог даже защищаться. Теперь воспоминание об этом вернулось, и я не понимал, как смогу с ним жить.
Я все-таки вошел в хижину и даже заставил себя зажечь свет, отыскав в темноте кремень. Руки мои дрожали, когда я поспешно собирал то, что они оставили мне, и заворачивал это в плащ. Открытая дверь за моей спиной была страшной черной дырой, в которую они могли войти в любой момент. Однако если я закрою ее, то могу оказаться запертым внутри. Даже Ночной Волк, стоявший на страже у порога, не мог успокоить меня.
Они взяли только то, что могли использовать немедленно. «Перекованные» не способны делать запасы. Все сухое мясо было съедено или выброшено. Я не хотел брать ничего из того, к чему они прикасались. Они открыли мою сумку писца, но потеряли к ней интерес, не найдя ничего съедобного. В маленьком ящичке с ядом и травами, который они, по-видимому, унесли с собой, были приготовленные краски. Из одежды взяли только рубашку, и у меня не было ни малейшего желания забирать ее назад. Во всяком случае, я проделал в ней огромное количество дыр. Я собрал все, что осталось, и вышел. Потом пересек луг и взобрался на гребень холма; откуда у меня был хороший обзор. Там я сел и дрожащими руками запаковал для путешествия все, что смог взять в хижине. Я завернул все в мой зимний плащ и крепко завязал этот тюк ремешками. Длинная полоска кожи позволяла мне повесить сверток на плечо. Когда будет светлее, я найду лучший способ нести его.
Готов? — спросил я Ночного Волка.
Мы идем на охоту?
Мы отправляемся в путешествие. Я помедлил. Ты очень голоден?
Немного. Ты так торопишься поскорее уйти отсюда?
Мне не пришлось обдумывать ответ.
Да, это так.
Тогда пусть тебя это не заботит. Мы можем путешествовать и охотиться одновременно.
Я кивнул, потом посмотрел в ночное небо, обнаружил там Большую Медведицу и сориентировался по ней.
В ту сторону, сказал я, указывая на противоположный конец гребня. Волк ничего не ответил, а просто встал и целеустремленно потрусил в указанном направлении. Я двинулся за ним, навострив уши, и направил свои чувства на то, чтобы наблюдать за всем подозрительным. Я шел бесшумно, и никто и ничто не преследовало нас. Ничто, кроме моего страха.
Мы передвигались по ночам, хотя вначале я собирался идти днем, а ночью спать. Но после той первой ночи, когда я пробирался через лес за Ночным Волком по тем охотничьим тропам, которые шли в нужном направлении, я решил, что так лучше. Я все равно не смог бы спать ночью. Первое время мне было трудно заснуть даже днем. Я находил наблюдательный пункт, в котором тем не менее было подходящее укрытие, и ложился, уверенный, что устал до изнеможения. Я сворачивался клубком, закрывал глаза и лежал часами, мучимый остротой моих собственных чувств. Каждый звук или запах усиливал мою настороженность, и я не мог расслабиться до тех пор, пока не вставал, чтобы убедиться, что опасности нет. Через некоторое время даже Ночной Волк стал жаловаться на мое постоянное беспокойство. Когда я наконец засыпал, сон мой то и дело прерывался. Я просыпался, дрожа и обливаясь потом. Недостаток сна днем делал меня подавленным и усталым ночью, когда я бежал за Ночным Волком. Тем не менее эти бессонные часы и то время, когда я следовал за Ночным Волком, мучаясь головной болью, не были потрачены зря — я взращивал свою ненависть к Регалу и его группе. Я оттачивал ее, доходя до исступления. Мало того что он отнял у меня мою жизнь и мою возлюбленную, мало того что я должен избегать друзей и мест, где меня любят, мало тех шрамов, которые украшают меня, и периодических судорог. Нет. Он превратил меня в дрожащего, испуганного кролика. У меня не хватало мужества даже вспоминать о том, что он сделал со мной. Однако я знал, что в один прекрасный день все это всплывет в моей памяти и лишит меня мужества. Воспоминания, которые я мог отогнать днем, фрагментами звуков, цвета и ощущений мучили меня ночью. Моя щека на холодном камне, липкая от крови, вспышка света, которая следовала за ударом в висок, утробные звуки, которые издавали люди Регала, — уханье и хрюканье, когда следили за тем, как меня избивают. Это были зазубренные края, которые не давали мне заснуть. Дрожащий, со слипающимися глазами, я лежал без сна подле волка и думал о Регале. Когда-то у меня была любовь, которая, как я верил, помогла бы мне пройти через любые испытания. Но Регал отнял ее у меня. Теперь я копил в себе ненависть, которая могла бы быть столь же сильной.
По пути мы охотились. Мое решение никогда не есть сырого мяса оказалось невыполнимым. Мне удавалось разжечь огонь только в одну ночь из трех, да и то если я находил укрытие, где он не мог привлечь ничьего внимания. Во всяком случае, я не позволял себе опускаться до того, чтобы превращаться в нечто худшее, чем просто животное. Я содержал себя в чистоте и следил за одеждой настолько, насколько это позволяли суровые условия жизни.
План нашего путешествия был крайне простым. Мы пойдем в глубь страны, пока не доберемся до Оленьей реки. Речная дорога идет параллельно ей до Турлейка. По этой дороге всегда ходит масса народа. Может быть, волку и трудно будет оставаться незаметным, но это самый быстрый путь. А от Турлейка рукой подать до Тредфорда на Винной реке. А в Тредфорде я убью Регала.
Это вкратце. Я отказывался думать о том, как я выполню хоть какую-нибудь часть этого плана. Я отказывался беспокоиться о том, чего не знаю. Я просто буду двигаться вперед, день за днем, пока не достигну цели. Этому я научился, пока был волком.
Я хорошо узнал побережье в то лето, когда работал веслом на военном корабле Верити «Руриске», но не был знаком с внутренними землями герцогства Бакк. Правда, однажды я проезжал по ним, когда направлялся в горы на церемонию обручения Кетриккен. Тогда я был в составе свадебного каравана, у меня была хорошая лошадь и вдоволь еды. Но теперь я передвигался один и пешком, так что у меня не было времени раздумывать о том, что я видел. Мы пересекли какую-то дикую местность, большая часть которой некогда была летним пастбищем для овец, коз и крупного скота. Время от времени мы встречали луга, заросшие по грудь нескошенными травами, и обнаруживали хижины пастухов, в которые никто не заходил с прошлой осени. Стада, которые мы видели, были очень маленькими — ничего общего с тем, что я помнил по прошлым годам. Свинарей и гусятниц тоже было меньше по сравнению со временем моего первого путешествия по этим районам. Приближаясь к Оленьей реке, мы видели засеянные поля — они также были совсем небольшими, и много хорошей земли было не вспахано и заросло дикими травами.
Я не мог понять, в чем тут дело. Я видел, как это происходило вдоль побережья, там, где стада и поля постоянно уничтожали пираты красных кораблей. В последние годы то, что не сжигали они, отбиралось в качестве уплаты налогов на постройку военных кораблей и содержание солдат, которые все равно никого не могли защитить. Я полагал, что вверх по реке, за пределами досягаемости пиратов, Бакк будет выглядеть гораздо лучше. Действительность ошеломила меня.
Вскоре мы добрались до дороги, которая шла вдоль Оленьей реки. Движение и по дороге и по реке было гораздо менее оживленным, чем я помнил. Те, кого мы встречали по пути, были грубыми и недружелюбными, даже когда Ночного Волка не было видно. Однажды я подошел к ферме, чтобы попросить немного свежей воды из колодца. Мне разрешили взять воды, но никто не отозвал рычащих собак, пока я это делал, и когда мой мех был наполнен, фермерша велела мне убираться подобру-поздорову. По-видимому, во всем Бакке теперь настороженно относились к странникам.
Чем дальше я шел — тем хуже становилось. Странники, которых я встречал, не были торговцами с повозками товара или фермерами, везущими на рынок урожай. Это были оборванные, голодные семьи. Часто все их пожитки помещались на одной или двух ручных тележках. Глаза взрослых были холодными и недружелюбными, а взоры детей испуганными и пустыми. Вскоре я уже не надеялся, что мне удастся найти какую-нибудь работу по дороге. Те, у кого еще были дома и фермы, ревниво охраняли свою собственность. Во дворах лаяли собаки, а с наступлением темноты работники ферм выходили охранять поля от воров. Мы прошли через несколько «городов нищих» — небольших лагерей самодельных хижин и палаток, выстроившихся вдоль дороги. По ночам там ярко горели огни, и взрослые стояли на страже с пиками и дубинками, а днем дети просили милостыню у проходящих путников. Я начал понимать, почему повозки купцов так хорошо охранялись.
Так мы шли несколько ночей, бесшумно пробираясь через маленькие поселки, пока не достигли какого-то города. Рассвет застал нас у самых предместий. Когда какие-то ранние купцы на повозке, полной клеток с цыплятами, нагнали нас, мы поняли, что нора сходить с дороги. На дневные часы мы устроились на маленьком холме, откуда был виден город. Я не мог заснуть, так что сел и стал смотреть, как разворачивается торговля на дороге под нами. Маленькие и большие лодки были привязаны в городских доках. Временами ветер доносил до меня крики сходящей с корабля команды. Один раз я даже услышал обрывок песни. К собственному удивлению, я обнаружил, что меня тянет к себе подобным. Я оставил Ночного Волка спать и спустился к ручью у подножия холма. Я сел и стал стирать мою рубашку и гамаши.
Мы должны держаться подальше от этого места. Они убьют тебя, если ты пойдешь туда, рассудительно заметил Ночной Волк. Он сидел на берегу ручья рядом со мной и смотрел, как я моюсь. Темнело. Моя рубашка и гамаши почти высохли. Я пытался объяснить ему, почему я хотел, чтобы он подождал, пока я схожу в город и загляну в трактир.
Зачем им убивать меня?
Мы чужие, и мы зашли на их охотничью территорию. Почему бы им не убить нас?
Люди не такие, терпеливо объяснил я.
Нет. Ты прав. Они, скорее всего, просто посадят тебя в клетку и будут бить.
Нет, не будут, настаивал я, чтобы скрыть мои собственные страхи. Я боялся, что кто-нибудь узнает меня.
Они делали это раньше, упорствовал он. С нами обоими. А это была твоя собственная стая.
Я не мог отрицать этого. Так что я просто обещал:
Я буду очень-очень осторожен. Я хочу только послушать их разговоры, чтобы понять, что происходит.
А почему нас должно заботить, что с ними происходит? Вот мы не охотимся, не спим и не идем дальше — это и должно нас волновать. Они не наша стая.
Мы можем узнать, чего нам ждать дальше на нашем пути. Много ли народа на дорогах, и смогу ли я найти работу, чтобы заполучить пару монет. Всякое такое.
Нам просто надо идти вперед и узнавать все самим, упрямо заметил Ночной Волк.
Я натянул рубашку и штаны прямо на влажное тело, пальцами зачесал назад волосы. Привычка заставила меня завязать их в хвост воина. Потом я закусил губу, размышляя. Ведь я собирался выдавать себя за бродячего писца. Развязав шнурок и распустив волосы, я обнаружил, что они почти доходили мне до плеч. Немного длинновато для писца. Большинство из них коротко стригутся и сбривают волосы у лба, чтобы они не мешали им работать. Что ж, с бородой и растрепанными волосами я могу сойти за писца, который долго был без работы. Не лучшая рекомендация для моего ремесла, но, учитывая скудость моих запасов, может, это и к лучшему.
Я оправил рубашку, чтобы выглядеть поприличнее, застегнул пояс и проверил, хорошо ли сидит в ножнах мой нож. Потом потряс в руке кошелек. Огниво в нем весило больше, чем серебро. У меня были четыре серебряные монетки, которые дал Баррич. Несколько месяцев назад это нельзя было назвать большими деньгами, а теперь у меня больше ничего не было, и я решил не тратить их без крайней необходимости. Кроме них из дорогих вещей у меня были только серьга Баррича и булавка Шрюда. Моя рука рефлекторно коснулась серьги. Как ни раздражала она меня, когда мы охотились в густом кустарнике, прикосновение к ней всегда действовало на меня успокаивающе. Как и булавка в воротнике моей рубашки.
Я дотронулся до воротника — булавки не было.
Сняв рубашку, я проверил воротник, а потом всю одежду. Я развел небольшой костер, чтобы лучше видеть, развязал мой узел и дважды проверил его содержимое. Я проделал все это, несмотря на почти полную уверенность в том, что знаю, где булавка. Маленький красный рубин в серебряном гнезде был воткнут в воротник рубашки, надетой на мертвеца, лежавшего у хижины пастуха. Я был почти уверен и все-таки не мог заставить себя признать это. Все время, пока я искал, Ночной Волк неуверенно кружил вокруг моего костра, скуля в тихом возбуждении от моего беспокойства, которого он не понимал.
— Шшшш! — раздраженно сказал я ему и напрягся, вспоминая обо всем так, словно собирался докладывать Шрюду.
Последний раз я точно видел булавку в ту ночь, когда выгнал Баррича и Чейда. Я вынул ее из ворота рубахи, показал им обоим, а потом сидел и смотрел на нее. Но я воткнул ее назад. Мне казалось, что с тех пор я ее не трогал. Я не вынимал ее из рубашки, когда стирал. Вроде бы я должен был уколоться, если бы тогда она все еще была в воротнике. Но я обычно запихивал булавку в шов, где она плотнее держалась. Так мне казалось безопаснее. Не было никакой возможности узнать, потерял ли я ее, охотясь с волком, или она все еще была воткнута в воротник рубашки, надетой на мертвеца. Может быть, я забыл ее на столе, и один из «перекованных» подобрал блестящую вещицу, когда рылся в моих пожитках.
«Это всего лишь булавка», — напомнил я себе. С болезненной тоской мне внезапно захотелось найти ее, застрявшую в подкладке моего плаща или упавшую в сапог. Со вспыхнувшей надеждой я проверил оба сапога. Ее там не было. Всего лишь булавка — кусочек обработанного металла и блестящий камешек. Но это все, что у меня осталось от моего короля и моего деда. Он дал мне ее, когда создал связь между нами, чтобы отметить родную кровь, которая никогда не могла быть признана законно. Ночной Волк снова заскулил, и я ощутил неожиданное желание зарычать на него. Тем не менее он подошел, толкнул мой локоть носом и засунул морду мне под руку. Его огромная серая голова оказалась у моей груди, моя рука обнимала его плечи. Внезапно он поднял нос вверх, больно ударив меня мордой по подбородку. Я сильно прижал его к себе, и он повернулся, чтобы потереться горлом о мое лицо. Крайний жест доверия волка к волку — обнажение горла перед оскалом другого. Через мгновение я вздохнул, и боль потери стала слабее.