Страница:
Табло, закрепленное внутри шлема, сообщило, что воздух в челноке хороший, температура низкая, но не опасная для жизни. Так что я выбрался из скафандра и вызвал еще двоих. Я решил позвать на поддержку Чарли и шерифа, на тот случай, если здесь окажется нечто такое, что Человек мог бы понять лучше, чем мы. Я позвал бы и Антреса-906, если бы его можно было легко втиснуть в скафандр. Вдруг тельциане оставили здесь написанные брайлевским шрифтом записки наподобие: «Смерть подонкам-людям» или что-нибудь еще в этом роде.
Я спросил челнок, что произошло, но не получил никакого ответа. Это не было удивительно: для того, чтобы держаться на низкой стационарной орбите, не требуется много ума. Но при нормальных условиях мой вопрос был бы немедленно транслирован электронному мозгу на планете, и ответил бы мне уже он.
Я был готов к ужасному зрелищу наподобие скелетов, привязанных к противоперегрузочным сиденьям. Но в ракетке не было никаких признаков человеческой жизни, если не считать нескольких рабочих комбинезонов, свободно висевших в воздухе. Судя по всему, челнок был выслан на орбиту под управлением автопилота.
После того как Чарли и шериф перебрались ко мне, мы собрали и сложили на место комбинезоны, привязались к сиденьям, и я нажал раскрытой ладонью на кнопку с цифрой «один», под которой располагалась табличка «Возвращение в Центрус». (Вот итог всех этих бесчисленных недель, проведенных в анабиозе) Челнок выждал одиннадцать минут, а затем начал снижаться.
Мы приблизились к маленькому космопорту с востока, оставив под собой пригороды Вендлер и Гринмаунт. Была ранняя весна; снег еще полностью покрывал землю. Солнце уже стояло высоко над горизонтом, но ни из одной трубы не поднимался дым. В поле зрения не было ни одного флотера, ни единой живой души.
В космопорте имелось только две посадочных полосы. Они тянулись строго с востока на запад и были далеко, возле горизонта, обнесены высокими оградами. Ограды были выстроены не из опасения крушения, хотя, конечно, оно когда-нибудь могло произойти. Их главной задачей было защищать людей, которые могли оказаться поблизости, от гамма-излучения двигателей челнока.
Обширное поле было пустым. Никто не смотрел на приземлившийся челнок из диспетчерской башни. Никто не примчался во флотере, чтобы изумленно приветствовать нас. Я открыл люк; из челнока вниз спустилась легкая лестница.
Тяготение оказывало на нас двоякое действие: оно и успокаивало, и утомляло. Наши костюмы оказались недостаточно теплыми для влажного холода, и к тому времени, когда мы преодолели километр, отделявший нас от главного здания, все дрожали — даже генетически совершенный шериф.
Внутри было почти так же холодно, но по крайней мере не дуло.
Помещения стояли пустыми и пыльными. Насколько мы могли видеть, в здании не было никакой энергии. Имелся небольшой беспорядок, который, правда, ограничивался только несколькими кучками рассыпанных бумаг и выдвинутыми ящиками столов. Никаких признаков паники или насилия — и никаких отталкивающих свидетельств массового бедствия в виде разбросанных останков тел.
И никаких надписей, начертанных дрожащей рукой на пыльной поверхности стола: «Берегитесь, конец близок», или чего-нибудь наподобие этого. Складывалось впечатление, будто все отправились на ленч и почему-то поголовно задержались на нем.
Но они отправились на ленч голыми.
По всем коридорам, за всеми рабочими столами были навалены кучи и кучки одежды, как будто каждый человек останавливался там, где был, раздевался и уходил прочь. Смятые за много лет силой притяжения, жесткие от пыли, одежды большей частью все же были узнаваемы. Деловые костюмы, и комбинезоны рабочих, и несколько комплектов униформы. Вся верхняя одежда и белье, сложенные поверх обуви.
— Это… — На сей раз много повидавший Чарли не мог подыскать подходящих слов.
— Страшно, — закончил я. — Интересно, такая картина только здесь или повсюду?
— Я думаю, что повсюду, — откликнулся шериф, присев на корточки. Он выпрямился, держа в руках безвкусное бриллиантовое кольцо, судя по всему, земной антиквариат. — Здесь не было никаких уборщиков.
Несмотря на полнейшую загадочность обнаруженного нами, мы все были голодны и нашли кафетерий.
Мы не стали связываться с холодильником и морозильником, но нашли кладовую с несколькими коробками консервированных фруктов, мяса и рыбы. Быстро перекусив, мы разделились и отправились на поиски свидетельств, каких-нибудь улик, которые дали бы возможность понять, как давно планета опустела, что здесь случилось.
Шериф нашел пожелтевшую газету, датированную 14 галилея 128 года.
— Как это можно было предположить, — сказал он. — Тот самый день, когда мы отправились обратно, с учетом относительности.
— Значит, они исчезли в то же время, когда и наше антивещество.
Мои часы принялись бибикать, напоминая мне, что флотилия Мэригей вот-вот пройдет над нашими головами. Втроем мы с большим трудом смогли общими усилиями открыть дверь аварийного выхода.
Небо было затянуто дымкой, а то мы разглядели бы наши спасательные шлюпки как три расположенных рядом белых пятнышка, проплывающих по небу.
Мы поговорили в течение нескольких минут, но сумели мало что рассказать. Основное содержание нашего разговора можно было бы выразить тезисом: «Две необъяснимых вещи, случившиеся одновременно, с большой долей вероятности имеют одну и ту же причину».
Мэригей сказала, что они продолжат визуальное наблюдение с орбиты. У них не было никакого серьезного оборудования для этого, но на «тройке» обнаружился мощный бинокль. Оттуда смогли разглядеть и наш челнок, и полосу, которую он пропахал в снегу при приземлении, и второй челнок, укрытый засыпанным снегом брезентом.
Спасательные шлюпки должны были приземляться на своих маршевых двигателях, так что им следовало выбрать место, где в округе на несколько километров не было никого живого — в противном случае все, кто окажется в весьма значительном радиусе, неминуемо погибнут. Ведь гамма-излучение нашего челнока составляло менее одного процента от излучения больших судов.
Но, судя по тому, что мы видели, с этим не должно быть проблемы.
Если бы живые люди обнаружились в городе, нам предстояло бы выехать в сельскую местность и найти достаточно большую и ровную площадку, пригодную для того, чтобы послужить заменой космопорту. Я помнил пару ферм, которые без всякого внутреннего протеста готов был использовать для этой цели; просто в память о былом.
В раздевалке цокольного этажа нам удалось найти зимнюю одежду: легчайшие ярко-оранжевые рабочие комбинезоны. Они оказались маслянистыми на ощупь. Я знал, что это не следы смазки, а просто некий неизвестный мне полимер, образующий вакуумную прослойку менее миллиметра толщиной между слоями костюма, но он придавал одежде ощущение засоленности.
Продолжая против всякой логики надеяться на невозможное, мы вошли в служебный гараж, но аккумуляторы всех машин оказались мертвы. Правда, шериф вспомнил об одной аварийной машине, которую мы и обнаружили снаружи. Предназначенная для работы в ситуациях, когда энергия была недоступна, она имела маленький плутониевый реактор.
Этот транспортер оказался неизящной угловатой штуковиной, ярко-желтой коробкой, предназначенной для борьбы с пожарами, спасательных работ в отдаленных местностях и оказания прямо на месте неотложной медицинской помощи. Внутри он был достаточно просторен для того, чтобы разместить шесть коек для больных и оставить проход для врачей и медсестер.
Попасть в машину оказалось нелегко: двери были покрыты многолетним слоем льда. Мы разыскали в гараже пару больших отверток и тяжелых гаечных ключей и пробили себе путь внутрь.
Когда дверь открылась, в машине зажегся свет, что было хорошим признаком. Мы включили на полную мощность антиобледенитель и осмотрелись кругом — удобная передвижная база, которую можно будет использовать и сейчас, и после высадки остальной части нашей группы, пока хватит плутония.
Цифры на табло расхода энергии сообщали, что машина располагает топливом на 11 245 часов. Я задумался над тем, как правильно интерпретировать эти данные; ведь скорее всего транспортер, поднимаясь по крутому склону горы, расходовал больше энергии, чем стоя здесь с включенным освещением салона.
Когда ветровое стекло обрело полную прозрачность, шериф сел на место водителя. Мы с Чарли пристегнулись к жестким стульям у него за спиной.
— Пароль спасательных машин обычно был «пять-шесть-семь», — сообщил шериф. — Если это не сработает, нам нужно будет придумать, как отменить блокировку. — Он пробежал пальцами по вспомогательной клавиатуре и был вознагражден приятным перезвоном.
— Запрос? — спросил механический голос.
— Ручное управление, — ответил шериф.
— Включено. Двигайтесь с осторожностью.
Водитель передвинул рукоять на движение вперед; электрический двигатель заскулил все громче и громче, набирая обороты, пока все шесть колес с обрадовавшим нас хрустом не вырвались из ледового капкана. Машина сдвинулась с места, шериф по широкой дуге плавно повернул в сторону ворот космопорта и повел транспортер к городу.
Шины из губчатого металла звучно шуршали по покрытой толстым настом дороге. Мои часы подали сигнал, и мы остановились, чтобы я мог выйти наружу и доложить Мэригей о достигнутых результатах.
С этой стороны города не имелось никаких предместий: строительство в направлении космопорта было строжайшим образом запрещено. Тем не менее, миновав пятикилометровую зону отчуждения, мы сразу же попали в город.
Это была, пожалуй, самая интересная часть Центруса. Здесь находились старейшие постройки планеты, приземистые глинобитные лачуги с выложенными из бревенчатых рам дверными и оконными проемами. Над ними возвышались двух— и трехэтажные кирпичные здания следующего поколения.
Открытая дверь одного из древних домов болталась на одной петле и, по-видимому, была готова оторваться. Мы остановили машину и вышли, чтобы зайти внутрь. Я услышал, как шериф расстегнул свою кобуру. «Что, черт возьми, он ожидает здесь найти?» — удивилась какая-то часть моего сознания. А другая часть была спокойна.
Тусклый свет, проникавший сквозь грязные оконные стекла, показал ужасное зрелище: весь пол был усыпан костями. Шериф пнул несколько штук, а затем присел на корточки, чтобы осмотреть их повнимательнее.
— Это останки не Человека и не людей, — сказал он, подняв длинную кость. Задумчиво перебрал еще несколько, и уверенно сообщил: — Собаки и кошки.
— Дом с открытой дверью зимой оказался для них единственным убежищем, — согласился я.
— И здесь же был единственный источник пищи, — добавил Чарли. — Они ели друг друга.
Мы привезли сюда собак и кошек, зная, что они на протяжении большей части года будут полностью зависеть от нас. Они служили милым напоминанием о той цепи жизни, которая началась на Земле.
И закончилась здесь? Я почувствовал желание как можно скорее попасть в город.
— Здесь мы ничего не узнаем. — Шериф, видимо, чувствовал то же самое; он резко выпрямился и обтер руки о маслянистые штаны комбинезона. — Идем дальше.
Интересно, что с того момента, как челнок сошел с орбиты, направляясь к планете, все инстинктивно согласились с моей руководящей ролью, но теперь на водительском месте и в буквальном, и в фигуральном смысле находился шериф.
К тому времени, когда солнце поднялось к зениту, мы выехали на Главную улицу, забитую брошенными машинами. Дорога и тротуары, не знавшие ремонта на протяжении многих лет, находились в ужасном состоянии. Нас подбрасывало на рытвинах и кочках, образовавшихся за эти годы от промерзания дороги.
Автомобили и флотеры не были брошены у обочин; они скопились кучами, главным образом у перекрестков. В пределах города автоматическое управление обычно отключается, так что, когда водители исчезли, машины продолжали двигаться, пока не сталкивались с чем-то тяжелым.
Большая часть окон домов была не занавешена. Это также не ободряло. Кто же уезжает надолго, не задернув занавески в своем жилище? Полагаю, что те же самые люди, которые бросают свои флотеры посреди улицы.
— Почему бы нам не остановиться и не проверить наугад какой-нибудь дом, который не окажется завален собачьими костями? — сказал Чарли. Судя по виду, он чувствовал себя так же, как и я; было самое время выйти из этой пляшущей на волнах лодки.
Шериф кивнул и прижал машину к тротуару; видимо, на тот случай, если движение внезапно возобновится. Мы вооружились нашими отвертками, чтобы взламывать замки, вышли и направились к ближайшему трехэтажному жилому дому.
Первая квартира справа оказалась незапертой.
— Здесь жил Человек, — сказал шериф; его голос дрогнул. Большинство из нас не имело обыкновения запирать свои дома.
В жилище царила строгая атмосфера функциональности и крайней простоты. Несколько предметов деревянной мебели без каких-либо мягких сидений. В одной комнате стояли пять дощатых кроватей (вернее, топчанов) с деревянными чурбаками, которые они использовали вместо подушек.
Я не впервые задумался: не были ли у них где-нибудь припрятаны подушки для занятий сексом. На этих досках было бы очень неудобно лежать на спине, а тем более стоять на коленях. А остальные полторы пары наблюдали, пока одна пара предавалась соитию? Взрослые всегда поселялись вместе группами по пятеро, а дети жили отдельно, в интернате.
Может быть, они занимались сексом все вместе каждый третий день. У них не было разницы между гомо— и гетеросексуальностью.
Квартира была полностью лишена украшений, как и тельцианская ячейка. Предметы искусства предназначались для общественных мест, где ими могли любоваться все. А Человеки не хранили сувениров и не собирали коллекций.
На всех горизонтальных поверхностях лежал однородный слой пыли, и мы с Чарли, оба, начали чихать. У шерифа, похоже, ген, связанный с этим процессом, отсутствовал.
— Возможно, нам удастся больше узнать в жилище людей, — предположил я. — Больше беспорядка, больше улик.
— Наверняка, — согласился шериф. — Это может быть любая из соседних квартир.
Население Человеков было равномерно распределено по городу; очень великодушный жест с их стороны.
Соседняя дверь оказалась заперта, как и остальные семь в подъезде. Вскрыть замки отвертками нам не удалось.
— Вы могли бы прострелить замок, — предложил Чарли.
— Это слишком опасно. К тому же у меня только двадцать патронов.
— Вообще-то, — заметил я, — вы, вне всякого сомнения, найдете их неисчерпаемый запас в полицейском участке.
— Лучше выйдем наружу и выбьем окно, — предложил шериф.
Мы отправились на разрушенную улицу, и он поднял обломок покрытия величиной с кулак. Он обладал довольно хорошим броском для того, кому никогда не доводилось заниматься бейсболом. Камень отскочил обратно, но на стекле появились несколько трещин. Мы с Чарли последовали его примеру. После множества ударов окно почти побелело от бесчисленных трещин, но все еще держалось.
— Ну что ж… — протянул шериф. Он достал свой пистолет, направил его в центр окна и выстрелил. Шум от выстрела оказался удивительно громким; эхо далеко раскатилось по улице. В стекле появилась дыра в кулак величиной. Он прицелился на метр правее, выстрелил еще раз, и на этот раз большая часть стекла с приятным звоном посыпалась вниз.
Подошло время для очередного радиоконтакта, так что мы отдыхали несколько минут, пока я давал Мэригей отчет о наших невеселых наблюдениях. Мы согласились, что им следует отложить приземление до тех пор, пока нам не удастся узнать хоть немного побольше. Кроме того, те члены экипажа, которые последними возвратились к жизни, были все еще слабоваты для того, чтобы безопасно перенести такую нагрузку, как приземление.
Мы не стали вынимать куски стекла, которые остались торчать в раме. Я мог пролезть внутрь и отпереть окно, чтобы оно превратилось в достаточно большой, хотя и неудобный, вход. Шериф и Чарли подсадили меня, а затем мы тянули и толкали друг друга, пока все трое не оказались внутри. Тогда после этого я сообразил, что мог просто подойти к входной двери и отпереть ее.
В квартире был беспорядок еще до того, как мы принялись ее обстреливать. Вся комната, куда мы попали, была завалена грудами книг, по большей части с печатями университетской библиотеки. Теперь они были просрочены на восемь лет Среднего Пальца.
Я увидел висевший на стене диплом и почувствовал легкое удивление — женщина, жившая здесь, Роберта Мор, была математическим физиком и как-то раз приезжала в Пакстон, чтобы побеседовать с парой моих студентов по поводу выполнения дипломной работы в Центрусе. Мы тогда завтракали вчетвером…
— Мир тесен, — заметил Чарли, когда я сообщил об этом, но шериф возразил, что дело не только в этом, и вряд ли могло получиться так, что один из нас оказался знаком со взятым наугад обитателем этого квартала, если бы мы оба не преподавали одну и ту же науку, а дом не находился бы в окрестностях университета. Я мог бы поспорить с его логикой, но за прожитые годы научился находить более приятные способы пустого времяпрепровождения.
Повсюду пыль и паутина. На стенах четыре большие картины маслом — на мой вкус, не очень хорошие. Одна, украшенная почти в центре пробоиной от пули, была подписана: «Тете Роб с любовью». Вероятно, эта подпись объясняла наличие всех четырех картин.
Хаос в комнате казался естественным. Если убрать пыль и паутину, то получилось бы типичное логово ученого, живущего в одиночестве.
Судя по всему, когда произошло то, что произошло, она находилась в кухне. Там стоял небольшой деревянный обеденный столик с двумя стульями; на одном из них громоздилась высокая стопка книг и журналов.
Одна тарелка с неопознаваемыми остатками пищи могла, возможно, послужить уликой. Кухня, в отличие от кабинета хозяйки, была очень опрятна, вся посуда, за исключением одной тарелки, вымыта и убрана. Посреди стола стояла фарфоровая ваза, из которой торчали несколько хрупких коричневых палок. Независимо от того, что произошло, это случилось посреди ее трапезы, и у нее не оказалось времени или желания доесть пищу и убрать за собой. Рядом не было брошенной одежды, но человек, живущий один, не обязан одеваться к обеду.
Ее одежда оказалась разложена на кровати, которая была аккуратно застелена покрытым густой пылью покрывалом бордового цвета. Точно посреди противоположных стен висели еще две картины, написанные тем же самым художником. В комоде имелось три ящика: блузки, юбки и брюки, нижнее белье; все аккуратно сложенное. В шкафу лежали два пустых чемодана.
— Видно, что она не упаковывала вещи, — констатировал Чарли.
— У нее не было на это времени. Позвольте, я кое-что проверю. — Я возвратился в кухню и нашел вилку, которой она ела, на полу справа от стула.
— Посмотрите-ка сюда. — Я поднял вилку, к остриям которой пристал довольно крупный кусок засохшей еды. — Я не думаю, что она вообще хоть что-нибудь предвидела. Она просто исчезла, выронив вилку, в тот момент, когда подносила ее ко рту.
— С нашим топливом было не так, — заметил шериф. — Если мы все еще продолжаем думать об общей "причине.
— Ты физик, — повернулся ко мне Чарли. — Что может заставить материальные предметы исчезнуть?
— Коллапсарный переход. Но они вновь появляются где-то еще. — Я помотал головой. — Материя не исчезает. Предмет может откуда-то пропасть, но при этом он просто изменит свое положение или состояние. Частица и античастица уничтожают друг друга, но они все же остаются «там» в произведенных при аннигиляции фотонах. Даже вещи, поглощенные сингулярностью, центром черной дыры, на самом деле не исчезают.
— А вдруг это было устроено ради нас? — предположил шериф.
— Что? Каким образом?
— Я не имею ни малейшего понятия, каким образом. Но, похоже, единственным объяснением может служить физическая возможность происшедшего. И у нас, видимо, будет достаточно времени, чтобы постараться это выяснить.
— Давайте сыграем шутку с этими ренегатами, — провозгласил Чарли с подчеркнутым центрусским акцентом, — пускай все сделают так, чтобы казалось, будто 14 галилея 128 года все напрочь исчезли. Все разденемся, покидаем одежду, где стояли, и голыми спрячемся в укромных местах. А сами тем временем откачаем топливо из «Машины времени» и заставим их вернуться.
— А потом ка-ак выпрыгнем! — добавил я. Шерифа наши упражнения в остроумии обидели.
— Я не утверждаю, что это разумно. Я только говорю, что пока никакая версия не подходит к обнаруженным фактам.
— Так давайте поищем другие факты. — Я сделал широкий жест рукой. — Как мы будем выходить: через окно или воспользуемся дверью?
ГЛАВА 4
Я спросил челнок, что произошло, но не получил никакого ответа. Это не было удивительно: для того, чтобы держаться на низкой стационарной орбите, не требуется много ума. Но при нормальных условиях мой вопрос был бы немедленно транслирован электронному мозгу на планете, и ответил бы мне уже он.
Я был готов к ужасному зрелищу наподобие скелетов, привязанных к противоперегрузочным сиденьям. Но в ракетке не было никаких признаков человеческой жизни, если не считать нескольких рабочих комбинезонов, свободно висевших в воздухе. Судя по всему, челнок был выслан на орбиту под управлением автопилота.
После того как Чарли и шериф перебрались ко мне, мы собрали и сложили на место комбинезоны, привязались к сиденьям, и я нажал раскрытой ладонью на кнопку с цифрой «один», под которой располагалась табличка «Возвращение в Центрус». (Вот итог всех этих бесчисленных недель, проведенных в анабиозе) Челнок выждал одиннадцать минут, а затем начал снижаться.
Мы приблизились к маленькому космопорту с востока, оставив под собой пригороды Вендлер и Гринмаунт. Была ранняя весна; снег еще полностью покрывал землю. Солнце уже стояло высоко над горизонтом, но ни из одной трубы не поднимался дым. В поле зрения не было ни одного флотера, ни единой живой души.
В космопорте имелось только две посадочных полосы. Они тянулись строго с востока на запад и были далеко, возле горизонта, обнесены высокими оградами. Ограды были выстроены не из опасения крушения, хотя, конечно, оно когда-нибудь могло произойти. Их главной задачей было защищать людей, которые могли оказаться поблизости, от гамма-излучения двигателей челнока.
Обширное поле было пустым. Никто не смотрел на приземлившийся челнок из диспетчерской башни. Никто не примчался во флотере, чтобы изумленно приветствовать нас. Я открыл люк; из челнока вниз спустилась легкая лестница.
Тяготение оказывало на нас двоякое действие: оно и успокаивало, и утомляло. Наши костюмы оказались недостаточно теплыми для влажного холода, и к тому времени, когда мы преодолели километр, отделявший нас от главного здания, все дрожали — даже генетически совершенный шериф.
Внутри было почти так же холодно, но по крайней мере не дуло.
Помещения стояли пустыми и пыльными. Насколько мы могли видеть, в здании не было никакой энергии. Имелся небольшой беспорядок, который, правда, ограничивался только несколькими кучками рассыпанных бумаг и выдвинутыми ящиками столов. Никаких признаков паники или насилия — и никаких отталкивающих свидетельств массового бедствия в виде разбросанных останков тел.
И никаких надписей, начертанных дрожащей рукой на пыльной поверхности стола: «Берегитесь, конец близок», или чего-нибудь наподобие этого. Складывалось впечатление, будто все отправились на ленч и почему-то поголовно задержались на нем.
Но они отправились на ленч голыми.
По всем коридорам, за всеми рабочими столами были навалены кучи и кучки одежды, как будто каждый человек останавливался там, где был, раздевался и уходил прочь. Смятые за много лет силой притяжения, жесткие от пыли, одежды большей частью все же были узнаваемы. Деловые костюмы, и комбинезоны рабочих, и несколько комплектов униформы. Вся верхняя одежда и белье, сложенные поверх обуви.
— Это… — На сей раз много повидавший Чарли не мог подыскать подходящих слов.
— Страшно, — закончил я. — Интересно, такая картина только здесь или повсюду?
— Я думаю, что повсюду, — откликнулся шериф, присев на корточки. Он выпрямился, держа в руках безвкусное бриллиантовое кольцо, судя по всему, земной антиквариат. — Здесь не было никаких уборщиков.
Несмотря на полнейшую загадочность обнаруженного нами, мы все были голодны и нашли кафетерий.
Мы не стали связываться с холодильником и морозильником, но нашли кладовую с несколькими коробками консервированных фруктов, мяса и рыбы. Быстро перекусив, мы разделились и отправились на поиски свидетельств, каких-нибудь улик, которые дали бы возможность понять, как давно планета опустела, что здесь случилось.
Шериф нашел пожелтевшую газету, датированную 14 галилея 128 года.
— Как это можно было предположить, — сказал он. — Тот самый день, когда мы отправились обратно, с учетом относительности.
— Значит, они исчезли в то же время, когда и наше антивещество.
Мои часы принялись бибикать, напоминая мне, что флотилия Мэригей вот-вот пройдет над нашими головами. Втроем мы с большим трудом смогли общими усилиями открыть дверь аварийного выхода.
Небо было затянуто дымкой, а то мы разглядели бы наши спасательные шлюпки как три расположенных рядом белых пятнышка, проплывающих по небу.
Мы поговорили в течение нескольких минут, но сумели мало что рассказать. Основное содержание нашего разговора можно было бы выразить тезисом: «Две необъяснимых вещи, случившиеся одновременно, с большой долей вероятности имеют одну и ту же причину».
Мэригей сказала, что они продолжат визуальное наблюдение с орбиты. У них не было никакого серьезного оборудования для этого, но на «тройке» обнаружился мощный бинокль. Оттуда смогли разглядеть и наш челнок, и полосу, которую он пропахал в снегу при приземлении, и второй челнок, укрытый засыпанным снегом брезентом.
Спасательные шлюпки должны были приземляться на своих маршевых двигателях, так что им следовало выбрать место, где в округе на несколько километров не было никого живого — в противном случае все, кто окажется в весьма значительном радиусе, неминуемо погибнут. Ведь гамма-излучение нашего челнока составляло менее одного процента от излучения больших судов.
Но, судя по тому, что мы видели, с этим не должно быть проблемы.
Если бы живые люди обнаружились в городе, нам предстояло бы выехать в сельскую местность и найти достаточно большую и ровную площадку, пригодную для того, чтобы послужить заменой космопорту. Я помнил пару ферм, которые без всякого внутреннего протеста готов был использовать для этой цели; просто в память о былом.
В раздевалке цокольного этажа нам удалось найти зимнюю одежду: легчайшие ярко-оранжевые рабочие комбинезоны. Они оказались маслянистыми на ощупь. Я знал, что это не следы смазки, а просто некий неизвестный мне полимер, образующий вакуумную прослойку менее миллиметра толщиной между слоями костюма, но он придавал одежде ощущение засоленности.
Продолжая против всякой логики надеяться на невозможное, мы вошли в служебный гараж, но аккумуляторы всех машин оказались мертвы. Правда, шериф вспомнил об одной аварийной машине, которую мы и обнаружили снаружи. Предназначенная для работы в ситуациях, когда энергия была недоступна, она имела маленький плутониевый реактор.
Этот транспортер оказался неизящной угловатой штуковиной, ярко-желтой коробкой, предназначенной для борьбы с пожарами, спасательных работ в отдаленных местностях и оказания прямо на месте неотложной медицинской помощи. Внутри он был достаточно просторен для того, чтобы разместить шесть коек для больных и оставить проход для врачей и медсестер.
Попасть в машину оказалось нелегко: двери были покрыты многолетним слоем льда. Мы разыскали в гараже пару больших отверток и тяжелых гаечных ключей и пробили себе путь внутрь.
Когда дверь открылась, в машине зажегся свет, что было хорошим признаком. Мы включили на полную мощность антиобледенитель и осмотрелись кругом — удобная передвижная база, которую можно будет использовать и сейчас, и после высадки остальной части нашей группы, пока хватит плутония.
Цифры на табло расхода энергии сообщали, что машина располагает топливом на 11 245 часов. Я задумался над тем, как правильно интерпретировать эти данные; ведь скорее всего транспортер, поднимаясь по крутому склону горы, расходовал больше энергии, чем стоя здесь с включенным освещением салона.
Когда ветровое стекло обрело полную прозрачность, шериф сел на место водителя. Мы с Чарли пристегнулись к жестким стульям у него за спиной.
— Пароль спасательных машин обычно был «пять-шесть-семь», — сообщил шериф. — Если это не сработает, нам нужно будет придумать, как отменить блокировку. — Он пробежал пальцами по вспомогательной клавиатуре и был вознагражден приятным перезвоном.
— Запрос? — спросил механический голос.
— Ручное управление, — ответил шериф.
— Включено. Двигайтесь с осторожностью.
Водитель передвинул рукоять на движение вперед; электрический двигатель заскулил все громче и громче, набирая обороты, пока все шесть колес с обрадовавшим нас хрустом не вырвались из ледового капкана. Машина сдвинулась с места, шериф по широкой дуге плавно повернул в сторону ворот космопорта и повел транспортер к городу.
Шины из губчатого металла звучно шуршали по покрытой толстым настом дороге. Мои часы подали сигнал, и мы остановились, чтобы я мог выйти наружу и доложить Мэригей о достигнутых результатах.
С этой стороны города не имелось никаких предместий: строительство в направлении космопорта было строжайшим образом запрещено. Тем не менее, миновав пятикилометровую зону отчуждения, мы сразу же попали в город.
Это была, пожалуй, самая интересная часть Центруса. Здесь находились старейшие постройки планеты, приземистые глинобитные лачуги с выложенными из бревенчатых рам дверными и оконными проемами. Над ними возвышались двух— и трехэтажные кирпичные здания следующего поколения.
Открытая дверь одного из древних домов болталась на одной петле и, по-видимому, была готова оторваться. Мы остановили машину и вышли, чтобы зайти внутрь. Я услышал, как шериф расстегнул свою кобуру. «Что, черт возьми, он ожидает здесь найти?» — удивилась какая-то часть моего сознания. А другая часть была спокойна.
Тусклый свет, проникавший сквозь грязные оконные стекла, показал ужасное зрелище: весь пол был усыпан костями. Шериф пнул несколько штук, а затем присел на корточки, чтобы осмотреть их повнимательнее.
— Это останки не Человека и не людей, — сказал он, подняв длинную кость. Задумчиво перебрал еще несколько, и уверенно сообщил: — Собаки и кошки.
— Дом с открытой дверью зимой оказался для них единственным убежищем, — согласился я.
— И здесь же был единственный источник пищи, — добавил Чарли. — Они ели друг друга.
Мы привезли сюда собак и кошек, зная, что они на протяжении большей части года будут полностью зависеть от нас. Они служили милым напоминанием о той цепи жизни, которая началась на Земле.
И закончилась здесь? Я почувствовал желание как можно скорее попасть в город.
— Здесь мы ничего не узнаем. — Шериф, видимо, чувствовал то же самое; он резко выпрямился и обтер руки о маслянистые штаны комбинезона. — Идем дальше.
Интересно, что с того момента, как челнок сошел с орбиты, направляясь к планете, все инстинктивно согласились с моей руководящей ролью, но теперь на водительском месте и в буквальном, и в фигуральном смысле находился шериф.
К тому времени, когда солнце поднялось к зениту, мы выехали на Главную улицу, забитую брошенными машинами. Дорога и тротуары, не знавшие ремонта на протяжении многих лет, находились в ужасном состоянии. Нас подбрасывало на рытвинах и кочках, образовавшихся за эти годы от промерзания дороги.
Автомобили и флотеры не были брошены у обочин; они скопились кучами, главным образом у перекрестков. В пределах города автоматическое управление обычно отключается, так что, когда водители исчезли, машины продолжали двигаться, пока не сталкивались с чем-то тяжелым.
Большая часть окон домов была не занавешена. Это также не ободряло. Кто же уезжает надолго, не задернув занавески в своем жилище? Полагаю, что те же самые люди, которые бросают свои флотеры посреди улицы.
— Почему бы нам не остановиться и не проверить наугад какой-нибудь дом, который не окажется завален собачьими костями? — сказал Чарли. Судя по виду, он чувствовал себя так же, как и я; было самое время выйти из этой пляшущей на волнах лодки.
Шериф кивнул и прижал машину к тротуару; видимо, на тот случай, если движение внезапно возобновится. Мы вооружились нашими отвертками, чтобы взламывать замки, вышли и направились к ближайшему трехэтажному жилому дому.
Первая квартира справа оказалась незапертой.
— Здесь жил Человек, — сказал шериф; его голос дрогнул. Большинство из нас не имело обыкновения запирать свои дома.
В жилище царила строгая атмосфера функциональности и крайней простоты. Несколько предметов деревянной мебели без каких-либо мягких сидений. В одной комнате стояли пять дощатых кроватей (вернее, топчанов) с деревянными чурбаками, которые они использовали вместо подушек.
Я не впервые задумался: не были ли у них где-нибудь припрятаны подушки для занятий сексом. На этих досках было бы очень неудобно лежать на спине, а тем более стоять на коленях. А остальные полторы пары наблюдали, пока одна пара предавалась соитию? Взрослые всегда поселялись вместе группами по пятеро, а дети жили отдельно, в интернате.
Может быть, они занимались сексом все вместе каждый третий день. У них не было разницы между гомо— и гетеросексуальностью.
Квартира была полностью лишена украшений, как и тельцианская ячейка. Предметы искусства предназначались для общественных мест, где ими могли любоваться все. А Человеки не хранили сувениров и не собирали коллекций.
На всех горизонтальных поверхностях лежал однородный слой пыли, и мы с Чарли, оба, начали чихать. У шерифа, похоже, ген, связанный с этим процессом, отсутствовал.
— Возможно, нам удастся больше узнать в жилище людей, — предположил я. — Больше беспорядка, больше улик.
— Наверняка, — согласился шериф. — Это может быть любая из соседних квартир.
Население Человеков было равномерно распределено по городу; очень великодушный жест с их стороны.
Соседняя дверь оказалась заперта, как и остальные семь в подъезде. Вскрыть замки отвертками нам не удалось.
— Вы могли бы прострелить замок, — предложил Чарли.
— Это слишком опасно. К тому же у меня только двадцать патронов.
— Вообще-то, — заметил я, — вы, вне всякого сомнения, найдете их неисчерпаемый запас в полицейском участке.
— Лучше выйдем наружу и выбьем окно, — предложил шериф.
Мы отправились на разрушенную улицу, и он поднял обломок покрытия величиной с кулак. Он обладал довольно хорошим броском для того, кому никогда не доводилось заниматься бейсболом. Камень отскочил обратно, но на стекле появились несколько трещин. Мы с Чарли последовали его примеру. После множества ударов окно почти побелело от бесчисленных трещин, но все еще держалось.
— Ну что ж… — протянул шериф. Он достал свой пистолет, направил его в центр окна и выстрелил. Шум от выстрела оказался удивительно громким; эхо далеко раскатилось по улице. В стекле появилась дыра в кулак величиной. Он прицелился на метр правее, выстрелил еще раз, и на этот раз большая часть стекла с приятным звоном посыпалась вниз.
Подошло время для очередного радиоконтакта, так что мы отдыхали несколько минут, пока я давал Мэригей отчет о наших невеселых наблюдениях. Мы согласились, что им следует отложить приземление до тех пор, пока нам не удастся узнать хоть немного побольше. Кроме того, те члены экипажа, которые последними возвратились к жизни, были все еще слабоваты для того, чтобы безопасно перенести такую нагрузку, как приземление.
Мы не стали вынимать куски стекла, которые остались торчать в раме. Я мог пролезть внутрь и отпереть окно, чтобы оно превратилось в достаточно большой, хотя и неудобный, вход. Шериф и Чарли подсадили меня, а затем мы тянули и толкали друг друга, пока все трое не оказались внутри. Тогда после этого я сообразил, что мог просто подойти к входной двери и отпереть ее.
В квартире был беспорядок еще до того, как мы принялись ее обстреливать. Вся комната, куда мы попали, была завалена грудами книг, по большей части с печатями университетской библиотеки. Теперь они были просрочены на восемь лет Среднего Пальца.
Я увидел висевший на стене диплом и почувствовал легкое удивление — женщина, жившая здесь, Роберта Мор, была математическим физиком и как-то раз приезжала в Пакстон, чтобы побеседовать с парой моих студентов по поводу выполнения дипломной работы в Центрусе. Мы тогда завтракали вчетвером…
— Мир тесен, — заметил Чарли, когда я сообщил об этом, но шериф возразил, что дело не только в этом, и вряд ли могло получиться так, что один из нас оказался знаком со взятым наугад обитателем этого квартала, если бы мы оба не преподавали одну и ту же науку, а дом не находился бы в окрестностях университета. Я мог бы поспорить с его логикой, но за прожитые годы научился находить более приятные способы пустого времяпрепровождения.
Повсюду пыль и паутина. На стенах четыре большие картины маслом — на мой вкус, не очень хорошие. Одна, украшенная почти в центре пробоиной от пули, была подписана: «Тете Роб с любовью». Вероятно, эта подпись объясняла наличие всех четырех картин.
Хаос в комнате казался естественным. Если убрать пыль и паутину, то получилось бы типичное логово ученого, живущего в одиночестве.
Судя по всему, когда произошло то, что произошло, она находилась в кухне. Там стоял небольшой деревянный обеденный столик с двумя стульями; на одном из них громоздилась высокая стопка книг и журналов.
Одна тарелка с неопознаваемыми остатками пищи могла, возможно, послужить уликой. Кухня, в отличие от кабинета хозяйки, была очень опрятна, вся посуда, за исключением одной тарелки, вымыта и убрана. Посреди стола стояла фарфоровая ваза, из которой торчали несколько хрупких коричневых палок. Независимо от того, что произошло, это случилось посреди ее трапезы, и у нее не оказалось времени или желания доесть пищу и убрать за собой. Рядом не было брошенной одежды, но человек, живущий один, не обязан одеваться к обеду.
Ее одежда оказалась разложена на кровати, которая была аккуратно застелена покрытым густой пылью покрывалом бордового цвета. Точно посреди противоположных стен висели еще две картины, написанные тем же самым художником. В комоде имелось три ящика: блузки, юбки и брюки, нижнее белье; все аккуратно сложенное. В шкафу лежали два пустых чемодана.
— Видно, что она не упаковывала вещи, — констатировал Чарли.
— У нее не было на это времени. Позвольте, я кое-что проверю. — Я возвратился в кухню и нашел вилку, которой она ела, на полу справа от стула.
— Посмотрите-ка сюда. — Я поднял вилку, к остриям которой пристал довольно крупный кусок засохшей еды. — Я не думаю, что она вообще хоть что-нибудь предвидела. Она просто исчезла, выронив вилку, в тот момент, когда подносила ее ко рту.
— С нашим топливом было не так, — заметил шериф. — Если мы все еще продолжаем думать об общей "причине.
— Ты физик, — повернулся ко мне Чарли. — Что может заставить материальные предметы исчезнуть?
— Коллапсарный переход. Но они вновь появляются где-то еще. — Я помотал головой. — Материя не исчезает. Предмет может откуда-то пропасть, но при этом он просто изменит свое положение или состояние. Частица и античастица уничтожают друг друга, но они все же остаются «там» в произведенных при аннигиляции фотонах. Даже вещи, поглощенные сингулярностью, центром черной дыры, на самом деле не исчезают.
— А вдруг это было устроено ради нас? — предположил шериф.
— Что? Каким образом?
— Я не имею ни малейшего понятия, каким образом. Но, похоже, единственным объяснением может служить физическая возможность происшедшего. И у нас, видимо, будет достаточно времени, чтобы постараться это выяснить.
— Давайте сыграем шутку с этими ренегатами, — провозгласил Чарли с подчеркнутым центрусским акцентом, — пускай все сделают так, чтобы казалось, будто 14 галилея 128 года все напрочь исчезли. Все разденемся, покидаем одежду, где стояли, и голыми спрячемся в укромных местах. А сами тем временем откачаем топливо из «Машины времени» и заставим их вернуться.
— А потом ка-ак выпрыгнем! — добавил я. Шерифа наши упражнения в остроумии обидели.
— Я не утверждаю, что это разумно. Я только говорю, что пока никакая версия не подходит к обнаруженным фактам.
— Так давайте поищем другие факты. — Я сделал широкий жест рукой. — Как мы будем выходить: через окно или воспользуемся дверью?
ГЛАВА 4
До сумерек я говорил с Мэригей еще полдюжины раз. Там, на орбите, они, передавая друг другу бинокль, рассматривали планету и не видели никаких признаков жизни, кроме тех следов, которые мы оставили в снегу. Правда, их удавалось разглядеть только лучшим наблюдателям, которые знали, что они хотят увидеть: бинокль был всего лишь пятнадцатикратным. Так что, теоретически, спрятаться от наших наблюдателей могли тысячи людей.
Но в свете того, что мы нашли, и чего не нашли, в это было трудно поверить. Все подводило к одному и тому же невероятному выводу: в 12.28 дня 14 галилея 128 года все люди, Человеки и тельциане без следа растворились в воздухе.
Гипотеза о точном времени случившегося основывалась на одном-единственном факте: положении стрелок сломанных механических часов, обнаруженных на полу мастерской кого-то из людей, полной подобными диковинками. Одежда хозяина валялась совсем рядом с часами.
Когда мы добрались до центра города, уже начинало темнеть, так что мы решили отложить его обследование до завтра, чтобы в нашем распоряжении был целый световой день. К тому же все мы устали как собаки. Наших сил хватило только на то, чтобы держать глаза открытыми, пока мы ужинали случайно обнаруженными под подтаявшим снегом консервами. В кухне Роберты был шкафчик с вином, но мы не взяли оттуда ничего: это казалось все равно, что обокрасть исчезнувшего.
Мы с Чарли устроились на ночлег на каталках (установленные по-другому, они превращались в операционные столы), расположенных в корме машины. Нам удалось даже найти несколько надувных подушек. Шериф улегся на полу, подложив под голову деревянный чурбак, который он нашел на улице.
Он проснулся на рассвете, очевидно, от холода и разбудил нас, включив обогреватель. Мы сидели несколько минут в отупении, сожалея об отсутствии чая или кофе, которые могли бы так хорошо дополнить нашу холодную копченую рыбу и нарезанные ломтиками фрукты. Конечно, мы могли ворваться в какой-нибудь дом или склад, найти там посуду и чай, а затем разжечь огонь. Это было бы легко в Пакстоне, где в каждом доме имелся настоящий камин, топившийся дровами. В Центрусе вместо каминов было центральное отопление и законы о борьбе с загрязнением воздуха.
Мне внезапно очень захотелось возвратиться в Пакстон. Частично из любопытства, а частично из-за иррациональной надежды на то, что зловещее бедствие не распространилось настолько далеко, что мой дом находится на том же самом месте, где я расстался с ним два месяца или двадцать четыре года назад. Что там живет Билл, раскаивающийся, но не изменившийся в остальном.
Мы видели, как по небу с запада на восток проплыла троица наших судов; тусклые золотые звезды на полутемном небосклоне. Я включил радио, но не стал передавать. Они тоже молчали; очевидно, все еще спали.
Я надеялся на это. Здесь и сейчас могло случиться все, что угодно.
Шериф хотел прежде всего отправиться в полицейское управление. Это было единственное здание в Центрусе, которое он по-настоящему хорошо знал, и если на официальном уровне делалось хоть какое-то предупреждение о бедствии, то там мы непременно нашли бы его текст. Мы не возражали. Мне, правда, больше хотелось посетить центр связи, где имелась коммуникационная линия с Землей, но это могло подождать.
Полицейское управление занимало половину Дворца Законов, четырехэтажного, казавшегося монолитным здания с зеркальными стенами. Восточная половина принадлежала судейским службам, западная — полицейским. Мы подъехали к западной двери и вошли внутрь.
Внутри было довольно темно, и мы с минуту стояли неподвижно, чтобы дать глазам возможность привыкнуть к полумраку. Стеклянная стена лишь в минимальной степени поляризовала свет, но та серость, которая пока что проникала сквозь него, была лишь пародией на освещение.
Бронированная дверь была приоткрыта, так что ни пистолет шерифа, ни наши потенциально смертоносные отвертки не понадобились. Мы дошли до длинного стола-барьера, я посветил на него карманным фонарем и обнаружил регистрационный журнал.
Последняя запись в нем гласила: «Двенадцать двадцать пять. Нарушение правил стоянки транспорта». Гражданская одежда и ботинки перед столом, униформа сержанта позади. В 12.28 они, вероятно, спорили по поводу штрафа. Сержант желал, чтобы его жертва исчезла куда-нибудь, и он смог бы пойти на ленч. Что ж, его желание сбылось.
Но в свете того, что мы нашли, и чего не нашли, в это было трудно поверить. Все подводило к одному и тому же невероятному выводу: в 12.28 дня 14 галилея 128 года все люди, Человеки и тельциане без следа растворились в воздухе.
Гипотеза о точном времени случившегося основывалась на одном-единственном факте: положении стрелок сломанных механических часов, обнаруженных на полу мастерской кого-то из людей, полной подобными диковинками. Одежда хозяина валялась совсем рядом с часами.
Когда мы добрались до центра города, уже начинало темнеть, так что мы решили отложить его обследование до завтра, чтобы в нашем распоряжении был целый световой день. К тому же все мы устали как собаки. Наших сил хватило только на то, чтобы держать глаза открытыми, пока мы ужинали случайно обнаруженными под подтаявшим снегом консервами. В кухне Роберты был шкафчик с вином, но мы не взяли оттуда ничего: это казалось все равно, что обокрасть исчезнувшего.
Мы с Чарли устроились на ночлег на каталках (установленные по-другому, они превращались в операционные столы), расположенных в корме машины. Нам удалось даже найти несколько надувных подушек. Шериф улегся на полу, подложив под голову деревянный чурбак, который он нашел на улице.
Он проснулся на рассвете, очевидно, от холода и разбудил нас, включив обогреватель. Мы сидели несколько минут в отупении, сожалея об отсутствии чая или кофе, которые могли бы так хорошо дополнить нашу холодную копченую рыбу и нарезанные ломтиками фрукты. Конечно, мы могли ворваться в какой-нибудь дом или склад, найти там посуду и чай, а затем разжечь огонь. Это было бы легко в Пакстоне, где в каждом доме имелся настоящий камин, топившийся дровами. В Центрусе вместо каминов было центральное отопление и законы о борьбе с загрязнением воздуха.
Мне внезапно очень захотелось возвратиться в Пакстон. Частично из любопытства, а частично из-за иррациональной надежды на то, что зловещее бедствие не распространилось настолько далеко, что мой дом находится на том же самом месте, где я расстался с ним два месяца или двадцать четыре года назад. Что там живет Билл, раскаивающийся, но не изменившийся в остальном.
Мы видели, как по небу с запада на восток проплыла троица наших судов; тусклые золотые звезды на полутемном небосклоне. Я включил радио, но не стал передавать. Они тоже молчали; очевидно, все еще спали.
Я надеялся на это. Здесь и сейчас могло случиться все, что угодно.
Шериф хотел прежде всего отправиться в полицейское управление. Это было единственное здание в Центрусе, которое он по-настоящему хорошо знал, и если на официальном уровне делалось хоть какое-то предупреждение о бедствии, то там мы непременно нашли бы его текст. Мы не возражали. Мне, правда, больше хотелось посетить центр связи, где имелась коммуникационная линия с Землей, но это могло подождать.
Полицейское управление занимало половину Дворца Законов, четырехэтажного, казавшегося монолитным здания с зеркальными стенами. Восточная половина принадлежала судейским службам, западная — полицейским. Мы подъехали к западной двери и вошли внутрь.
Внутри было довольно темно, и мы с минуту стояли неподвижно, чтобы дать глазам возможность привыкнуть к полумраку. Стеклянная стена лишь в минимальной степени поляризовала свет, но та серость, которая пока что проникала сквозь него, была лишь пародией на освещение.
Бронированная дверь была приоткрыта, так что ни пистолет шерифа, ни наши потенциально смертоносные отвертки не понадобились. Мы дошли до длинного стола-барьера, я посветил на него карманным фонарем и обнаружил регистрационный журнал.
Последняя запись в нем гласила: «Двенадцать двадцать пять. Нарушение правил стоянки транспорта». Гражданская одежда и ботинки перед столом, униформа сержанта позади. В 12.28 они, вероятно, спорили по поводу штрафа. Сержант желал, чтобы его жертва исчезла куда-нибудь, и он смог бы пойти на ленч. Что ж, его желание сбылось.