Холдейн Джон. Добытчики золота

   Мне опять повезло - через пять минут после того, как мы отъехали от Бельфора. Иначе я был бы уже мертв и не мог бы сейчас все это писать. Поезд притормозил и остановился - не на станции, потому что огней не было видно. Я выскочил из своего убежища, открыл дверь на левой стороне площадки и выпрыгнул из поезда, который тут же тронулся. Кто-то два или три раза в меня выстрелил, но не попал: вероятно, потому, что поезд уже двигался, а до меня было метров пятнадцать. Потом меня заслонил встречный поезд, который, очевидно, мы и пережидали. Я бежал, не останавливаясь, и скоро добрался до дороги...
   И здесь мне снова повезло. На переезде стоял грузовик, ожидая, когда путь освободится. Я попросил шофера меня подвезти. Оказалось, грузовик едет из Страсбурга в Лон-ле-Сонье и везет домашнее имущество субпрефекта. За сто франков шофер согласился довезти меня до Безансона, где он собирался переночевать. Я подозревал, что за мной следует погоня, и на всякий случай сказал шоферу полуправду. Мне показалось, что он тоже "романтик", в самом плохом смысле этого слова. (Говорят, у моряков есть жены во всех портах, но порты бывают только на берегах морей, рек и каналов, а грузовики в цивилизованных странах разъезжают по всем городам, и поэтому профессия шофера особенно благоприятствует людям, расположенным к полигамии.) Я сообщил ему, что у меня страстный роман с любовницей миллионера, что я уговорил ее бежать в Швейцарию. Разъяренный миллионер гонится за мной и уже пытался убить в поезде. Вполне возможно, он или кто-нибудь из его подручных преследуют меня на машине... Я хочу спрятаться среди вещей субпрефекта. Еще пятьдесят франков - и я получил место под столом на скатанных коврах. Шофер накрыл меня брезентом, и мы двинулись.
   Во время войны я порядочно поездил на грузовиках и знал, что у меня будет отнюдь не ложе, усыпанное розами. Но этот грузовик был особенно старый и тряский! Я снизу уперся в крышку стола, стараясь избежать ударов по голове: но все равно десять минут спустя у меня голова была вся в шишках и все тело болело. Тут грузовик остановился со скрипом тормозов и взрывом ругательств.
   Французский язык мало приспособлен для ругани. Теологические проклятья бесполезны против людей, которые все почти теперь стали рационалистами, да и в прежние религиозные дни про себя уважали дьявола. А термины из анатомии или физиологии, которые привели бы в ужас англо-сакса, представителю латинской расы нипочем. Поэтому словарь оскорблений во Франции ограничивается в основном односложным ругательством, которое произнес маршал Камброн при Ватерлоо. Это слово так и носилось взад и вперед, пока мой спаситель отрицал какую бы то ни было встречу со мной, не говоря уж о помощи. Он даже применил этот термин к пятидесяти франкам, которые ему предложили, чтобы он дал заглянуть под брезент; он даже что-то помянул про полицию. Я услышал голоса еще двух людей и вытащил свое единственное оружие - большой перочинный нож, не столько надеясь спасти с его помощью свою жизнь, сколько следуя принципу, провозглашенному Макбетом: "Пока живых я вижу, лучше буду их убивать". Я шотландец, как и Макбет, и решил, в случае крайности, кинуться на одного из нападающих.
   Спор продолжался, но слов я не мог расслышать. Наконец мой спаситель разразился своей последней тирадой. "Ах, вы, типы несчастные..." - начал он, и тут я услышал звук отъезжающего автомобиля. Они передумали. В конце концов, нельзя же с оружием в руках обыскивать всех упрямых шоферов департамента...
   К тому времени, когда мы приехали в Безансон, я был весь в синяках и кое-где у меня сочилась кровь. Шофер поставил мне хорошую порцию коньяку, за которую заплатил сам, видимо из чувства солидарности, и рассказал, что люди в машине встретились ему еще раз - они ехали обратно в Бельфор. Значит, моя жизнь была как будто спасена.
   На рассвете шофер разбудил меня. Я снова отказался сидеть в кабине, но теперь устроился поудобнее и не очень трясся. По моей просьбе грузовик остановился на пустынной дороге недалеко от Полиньи; я продолжал держаться своей романтической версии и сказал, что собираюсь дойти пешком до швейцарской границы - до нее оставался хороший дневной переход. На самом деле у меня был иной план. Я пошел в противоположную сторону, направляясь к центру Франции.
   По дороге я раздумывал над своим положением. МСЗИР, вероятно, считает, что Мартен знал секрет изготовления аурона и сообщил его мне. Во всяком случае, я знаю достаточно, чтобы следовало меня прикончить. Пока они думают, что, убив меня, смогут сохранить тайну, они будут пытаться это сделать. Поэтому я избираю самый безопасный, хотя и не самый доблестный путь. Я публикую все, что узнал о добывании золота из морской воды, и надеюсь, что этот рассказ будет опубликован одновременно в Англии и Америке - и в журналах, где обычно печатается художественная литература. Многие из читателей подумают, что все это вымысел. Но если меня убьют или посадят в тюрьму по ложному обвинению, как Галуа, это будет для всего мира подтверждением, что я написал правду.
   Даже МСЗИР не может прочесать, разыскивая меня, всю Францию, хотя они, наверное, навели на мой след французскую полицию. Но они несомненно следят за французскими границами, английскими портами и даже за моим университетом. Возможно, они даже просматривают почту моих друзей. Но вряд ли они могут предположить, что я опубликую самое важное в практическом отношении открытие века в популярном журнале!
   Я пишу это в маленьком овернском городке, куда прибыл через неделю после того довольно-таки бурного дня. Я сделал все, что мог, чтобы скрыть, кто я такой: спорол со своей одежды все метки и инициалы, сжег паспорт и сменил чемодан на рюкзак. Даже срезал на себе все пуговицы и пришил вместо них французские. В шитье я не очень силен: исколол все пальцы, и пуговицы держатся ненадежно... Зато у меня растет замечательная борода. Кроме того, за свою бритву я выручил десять франков. В Клермон-Ферране я купил французско-датский словарь. Буду странствовать по Франции, пока хватит денег, и даже попробую немного подработать. Вчера я уже заработал пять франков: помог владельцу сломавшейся машины донести чемодан до ближайшей деревни.
   Написать в Англию, чтобы мне прислали денег, я не решаюсь: если письма, которые получают мои друзья, кем-то просматриваются. это может раскрыть мое инкогнито. Кроме того, наверное, я не смог бы получить деньги, не удостоверив свою личность.
   Если я не найду работу, моих денег хватит самое большее на месяц. Как только они подойдут к концу, собираюсь воспользоваться самой доступной бесплатной квартирой - тюрьмой. Меня, конечно, могут посадить где угодно за отсутствие документов, но план мой состоит в том, чтобы поехать в Амбер, напиться и дать себя арестовать. Потом я выдам себя за уроженца Исландии, потерявшего паспорт. Вероятно, тут появится местный датский вице-консул. Я три месяца проработал в копенгагенском Институте теоретической физики и знаю достаточно по-датски, чтобы крепко ругаться. Кроме того, я знаю несколько слов из современного исландского диалекта и по два часа в день изучаю свой словарь. Так что я назовусь там мистером Торгримом Магнуссоном, ярым сторонником независимости Исландии (Исландия стала полностью независимой от Дании только в 1944 году), который терпеть не может датских должностных лиц, как своих угнетателей. Надеюсь, что сумею наговорить консулу достаточно неприятностей Дания откажется принять меня, а французы оставят в тюрьме. Конечно, меня не очень прельщает перспектива принудительных работ, но это лучше, чем то, что случилось с Галуа, Рикье и Мартеном. К тому же заключенным во Франции, кажется, разрешают курить.
   Сразу же после опубликования этого рассказа я обращусь к своим родным и друзьям с просьбой предпринять все возможные шаги, чтобы меня выпустили. Я открою также свое подлинное имя. Но если в тюрьмах Оверни не будет обнаружено ни одного заключенного по имени Торгрим Магнуссон, это будет означать, что и меня постигла судьба Мартена. Вчера я увидел одного человека, который, как мне показалось, наблюдает за мной, я прибавил шагу и скрылся... Но не могу поверить, что агенты МСЗИР рассыпаны повсюду: наверное, его просто поразил мой оборванный вид.
   Что будет после того, как этот рассказ появится в печати, я не знаю. Соперничать с Галуа я не собираюсь и не буду пытаться делать золото. Я даже не поеду к морю в отпуск. Очевидно, если бы я знал формулу аурона и собирался использовать этот метод, я бы держал при себе большую часть того, что здесь рассказал. За мной, конечно, будут следить, но я считаю МСЗИР достаточно разумной организацией и думаю, что они не будут пытаться меня убить. Они будут надеяться, что все воспримут этот рассказ как хитроумную уловку профессора, пытающегося объяснить позорный случай ареста в пьяном виде. Однако надеюсь, кто-нибудь поверит, что все это чистая правда, и лет через десять производство по методу Галуа будет где-нибудь налажено. Я верю в это и буду очень рад, если людям, убившим Галуа и его друзей, придется шарить по помойкам в поисках пропитания. Группа хороших математиков может проделать все нужные расчеты года за четыре. Так что я рекомендую всем читателям лет через шесть начать понемногу сбывать свои акции золотодобывающих компаний и ценные бумаги с твердой процентной выплатой и вместо них покупать акции промышленных предприятий.
   Впрочем, несколько очень хороших специалистов по математической физике есть в России, и если большевики освоят этот процесс первыми, покупка каких бы то ни было ценных бумаг будет пустым делом.