Страница:
Тии взглянула на кровавое месиво у ног Инена и глотнула.
– Мне. – Она осеклась. – Мне нужно время. Я должна подумать.
– Думай, но не слишком долго, – сурово отозвался Инен.
– Но я не могу ответить тебе сразу.
– Время у тебя есть. Я готов ждать семьдесят дней, в течение которых твоего мужа будут готовить к погребению, и еще столько же, пока продлится траур. Но откладывать решение на больший срок нельзя. А пока, сестра моя, храни молчание о том, что ты сегодня узнала. Ибо... – Он помолчал и оглянулся на алтарь. – Ибо порой знание может стать опасной привилегией.
– Но если так, зачем ты открылся передо мной? Стоило ли рисковать?
– Ты правда не понимаешь?
Инен посмотрел на нее едва ли не с разочарованием, но потом крепко обнял и прижал к себе.
– Я буду жить вечно, – послышался его жаркий шепот, – но вечность не нужна мне, если в ней не будет тебя!
Инен поцеловал царицу в лоб, разжал объятия и, повернувшись, направился к выходу.
– Сто сорок дней! – выкрикнул он, пред тем как двери закрылись. – Помни, у тебя сто сорок дней.
Тии осталась одна.
Велев подать плащ, она вышла в сад и направилась к озеру. Найти любимое место было совсем нетрудно, ибо светила луна, да и каждый поворот на исхоженных столько раз с отцом тропках был знаком ей на память. Однако приблизившись к заветному уголку, она увидела, что там кто-то есть, а присмотревшись, различила вспученный череп, иссохшие руки и узкие плечи своего некогда поражавшего людей красотой сына, фараона Аменхотепа Четвертого.
"Не здесь, не сейчас, не с ним", – подумала Тии и повернула назад, во дворец.
Там она приказала подать ей лошадь и направилась по дороге, ведущей к Долине царей. Ей показалось странным, что у горловины ущелья, через которое проникали в долину, не оказалось стражи, но в таком настроении она, пожалуй, восприняла это даже с облегчением. Проехав между утесами, царица, спешилась, привязала лошадь у гробницы родителей, а сама опустилась на колени и обратилась к отцу с мольбой о помощи, наставлении и утешении.
Правда, для того чтобы узнать мнение отца по интересовавшему ее вопросу, можно было и не наведываться в долину мертвых. Что сказал бы Иосиф, было известно заранее, но когда Тии поднялась с коленей, она почувствовала решимость. Склонив голову, царица постояла с минуту перед замаскированным входом в подземный склеп и повернулась к лошади, чтобы открепить поводья. Пальцы ее возились с упряжью, когда слух уловил приглушенные звуки, а подняв глаза, она увидела в отдалении огни.
По спине Тии пробежал холодок страха, ибо огни в такой час и в таком месте могли означать лишь одно. Но она, не поддаваясь панике, поспешила вверх по склону и, добравшись догребня кряжа, внимательно всмотрелась в мрак. Ей удалось разглядеть группу людей – человек десять-двенадцать – с факелами в руках. Они подошли к гробнице, и вскоре царица услышала негромкое клацанье металла о камень.
Сердце Тии заколотилось так сильно, что своим стуком почти заглушало звяканье кирок и лопат. Она не знала, что напугало ее сильнее: исходившая от этих людей угроза или совершаемое ими неслыханное святотатство. Взглянув вниз, на утоптанную почву, в которой, как она знала, покоились останки обоих ее родителей, вдовствующая царица шепотом взмолилась Богу всемогущему и всеведущему, дабы он не допустил осквернения их праха. Потом, чувствуя, что сердце ее готово выскочить из груди, Тии медленно спустилась по склону, отвязала лошадь и взобралась в седло. Чтобы тронуть коня с места, ей потребовалось собрать всю свою храбрость, ибо она понимала, что грабители, скорее всего, убили караульных и выставили в ущелье, на единственной дороге, связывавшей долину с городом, свою стражу. Наконец решившись, Тии пришпорила лошадь и помчалась во весь опор, уже не беспокоясь о производимом ею шуме. На въезде в ущелье наперерез ей из теней метнулись две человеческие фигуры. Один из нападавших даже ухватил ее за край плаща, но она успела расстегнуть пряжку, и ему досталось лишь одеяние. Тии во весь опор промчалась по теснине и устремилась дальше, навстречу мерцавшим близ Нила огням дворца. Но на полпути ей встретился отряд верховых. По бритым головам она узнала жрецов. Узрев пред собой великую царицу, они поспрыгивали с седел, дабы пасть ниц, но Тии приказала им не мешкая скакать в долину, дабы пресечь разграбление священных гробниц.
Негодованию и ярости жрецов не было предела: весть о неслыханном святотатстве потрясла их еще больше, чем встреча на ночной дороге с великой царицей.
– Какое мерзкое злодеяние! – воскликнул предводитель отряда. – Наш новый глава, верховный жрец Амона и твой брат, будет поражен этим известием.
Проводив взглядом умчавшихся в долину жрецов, Тии подумала, что весть о кощунстве действительно повергнет брата в ужас, ибо именно верховный жрец всегда нес ответственность за нерушимость вечного покоя усопших властителей Египта. Кроме того, совершенное святотатство еще более укрепит Инена в его вере в приближение предреченного в книгах времени великих бедствий и поругания святынь. Но она не стала искать брата, чтобы обсудить это происшествие, да и он, похоже, не искал с ней встреч. Впервые после памятного разговора у бассейна Инен и Тии увиделись лишь в день погребения Аменхотепа, когда его тело перевозили из храма в гробницу. И он, и она участвовали в церемонии, однако брат даже не взглянул в ее сторону, заняв свое место в голове колонны, тогда как новый фараон и царские плакальщики двигались позади погребальных дрог и огромного обоза с сокровищами. К тому времени, когда Тии прибыла к склепу, сокровища уже были унесены вниз и лишь огромный золотой саркофаг еще оставался снаружи. Жрецы под водительством Инена пропели гимны Осирису, после чего саркофаг сняли с дрог и поставили перед входом в усыпальницу. Принять его вышли двое жрецов в масках – один из них изображал Сета, другой Исиду. Лишь когда зазвучал погребальный кант, Инен наконец повернулся лицом к царственным родственникам усопшего. Впрочем, он по-прежнему не встречался взглядом с сестрой и лишь холодно взирал на нового царя – Аменхотепа Четвертого.
Затем над толпой скорбящих возвысился его голос:
– Осирис, света владыка, людей наставник великий,
Звезд правитель премудрый, к тебе я ныне взываю,
К тебе, кто убит был братом и брошен в море в ковчеге,
К тебе, о бог, расчлененный, но вернувшийся править миром.
Прими своего потомка, плоть от плоти и кровь от крови,
Владыка живых и мертвых, прими его в свое царство.
Пусть ныне и пусть вовеки он не познает тлена,
Но вечную жизнь познает и пребудет с тобою вечно...
Потом Инен умолк, бросил, что не укрылось от Тии, суровый взгляд на ее сына и снова повернулся к гробу, высоко воздев жезл – знак обретенного им высокого сана.
Медленно и осторожно жезл опустился к золотой крышке саркофага, украшенной изумительным по совершенству рельефным изображением покойного фараона.
– Сердце его проведи сквозь ночь! – Возгласил жрец, коснувшись жезлом левой стороны груди золотого царя.
Он поднял посох снова и снова опустил, на сей раз коснувшись губ.
– И отверзи сомкнутые уста,
Силу дыхания им верни,
Дабы жизнь сохранилась в нем навсегда!
Инен снова умолк. Несколько мгновений он стоял, склонив голову, а потом воздел руки, и вместе с ним скорбный канон затянул жреческий хор. Гроб подняли и в сопровождении жрецов понесли в усыпальницу.
Жреческий хор продолжал петь и после того, как носильщики вернулись из мрака на поверхность, оставив саркофаг в подземной погребальной камере.
Начался завершающий этап погребального ритуала – запечатывание гробницы. Вход в подземелье перекрыли каменными плитами, скрепили кладку раствором и, наконец, завалили тоннель битым камнем, так что на поверхности не осталось никаких следов погребения.
Хор смолк, и Инен, повернувшись к новому фараону, склонился перед ним в низком поклоне.
– О могущественный отпрыск звездорожденных богов, твой отец ныне пребывает в обители Осириса, и исконный обычай повелевает совершить ритуал благодарения. Поступишь ли ты согласно традиции и заветам предков?
Царь Аменхотеп покачал головой.
– Тебе ведомо, о жрец Амона, что я не поклоняюсь вашим богам и не соблюдаю языческих обрядов. Я прибыл сюда не ради исполнения церемоний, а дабы проводить отца в последний путь и убедиться, что его гробница надежно сокрыта и запечатана.
Инен едва заметно поджал губы. Впрочем, более он ничем не выдал своих чувств и бесстрастным тоном спросил:
– Надеюсь, владыка, ты удовлетворен тем, как совершено захоронение.
Фараон кивнул.
– Все было сделано как подобает, в полном соответствии с правилами. Однако боюсь, что обычных мер может оказаться недостаточно. Тебе, о мой дядя, наверное, доложили, что под покровом ночи в долину проникли святотатцы-грабители. Ты, как верховный жрец, отвечаешь за обеспечение покоя усопших, и я не хочу, чтобы вечный сон моего отца был потревожен нечестивцами.
И снова Инен низко поклонился.
– Ничто, о фараон, не потревожит твоего божественного отца в его сне вечной жизни.
На припухших губах Аменхотепа промелькнула едва заметная улыбка.
– Рад это слышать, – кивнул царь и, бросив последний взгляд в сторону сокрытой гробницы, повернулся и направился к своей колеснице. Придворные и слуги поспешили следом. Из всей царской свиты на месте захоронения осталась лишь Тии. Инен по-прежнему стоял как вкопанный, но, когда царский кортеж уже удалялся, на миг встретился с сестрой взглядом, в котором она увидела то ли просьбу, то ли предостережение, то ли намек на некую еще не раскрытую тайну. Она едва не направилась к брату, но тут он снова повернулся к своим жрецам и заговорил с ними.
"Еще не время, – подумала вдовствующая царица – Я встречусь с ним по прошествии семидесяти дней. Встречусь – и, может быть, расстанусь навсегда".
Однако, когда миновал срок траура, верховный жрец не дал о себе знать. Недоумевая, Тии отправилась в храм, но брата не оказалось и там. Никаких вестей от него не поступило и на семьдесят первый день, и на семьдесят второй... Лишь через десять дней после оговоренного срока гонец вручил вдовствующей царице запечатанное секретное послание.
Однако оно оказалось не от брата, как ожидала Тии, а от сына, просившего срочно прибыть на дорогу, ведущую за холмы, для встречи с ним.
Прибыв куда было указано, вдовствующая царица увидела своего сына и отряд воинов.
Поцеловав мать, Аменхотеп повернулся к начальнику стражи и приказал:
– Расскажи царице, что тебе удалось обнаружить. Командир склонил голову.
– Да будет тебе ведомо, о могущественная царица, что повелением фараона мне было предписано оберегать царские гробницы.
Тии удивленно подняла брови.
– Но разве охрана царских усыпальниц не входит в обязанности жрецов? – осведомилась она.
– Входит-то входит, – ответил фараон, – но в последнее время они или не справляются со своими обязанностями, или пренебрегают ими. Кощунственные ограбления могил участились, особенно в последние недели. Поэтому я решил в дополнение к жреческой страже направить в долину собственный отряд.
– А ты сообщил жрецам об этом решении?
– Нет, – ответил царь с мрачной улыбкой.
– Понятно. – Тии медленно кивнула и повернулась к начальнику стражи. – Тогда скажи мне, что же такого обнаружил ты в долине.
– Десять дней назад я со своими людьми нес ночной дозор возле гробницы твоего, о великая царица, мужа, покойного фараона. Неожиданно из-под земли донеслись тихие звуки, и мы немедленно проверили вход в гробницу, ибо опасались проникновения туда нечестивцев. Увы, наши опасения оправдались: пятеро негодяев были застигнуты на месте своего отвратительного преступления. Схватив их, мы со всем должным старанием снова закрыли, запечатали и замаскировали гробницу, а с грабителями поступили в соответствии с велением закона. Отсекли им носы и уши, а самих посадили на колы рядом с оскверненной ими усыпальницей. Все это, как я уже говорил, произошло десять дней назад.
– Ну, и что в этом особенного? – пожала плечами Тии. – Зачем было срочно вызывать меня сюда?
Воин боязливо покосился на царя, потом снова перевел взгляд на его мать.
– Дело в том, о могущественная царица, что четверо грабителей, как и следовало ожидать, испустили дух. Но пятый... – Начальник стражи сглотнул. – Он жив до сих пор.
– Нет! – воскликнула Тии, почувствовав, как сжимается ее сердце. – Как такое может быть?
– А вот я, матушка, подумал, что именно ты могла прояснить для меня этот вопрос, – с расстановкой проговорил Аменхотеп и извлек из-под плаща наполовину опорожненную склянку с густой черной жидкостью.
– Я обнаружил, что Киа принимает это зелье, и выяснил, что получила она его от Инена. Кроме того, она призналась, что и ты, дабы избежать увядания и сохранить красоту, принимаешь то же снадобье.
Тии виновато посмотрела на склянку, но заговорила с вызовом:
– Да, это правда. Но какой грех в желании женщины сохранить красоту и продлить молодость?
Фараон Аменхотеп горько рассмеялся и, убрав бутылочку под плащ, с неожиданной резкостью в голосе заявил:
– Сейчас мы все отправимся к гробнице моего отца. Будет интересно узнать, какими еще колдовскими познаниями обладает верховный жрец Амона.
– Уж не думаешь ли ты?..
Фараон поднял руку.
– Скажи мне, – обратился он к начальнику стражи, – ты ведь докладывал, что кол пронзил того несчастного насквозь, так, что заостренный кончик торчит из его черепа?
– Это так, о великий царь, – с поклоном отвечал командир.
– Хорошо.
Фараон обернулся к матери.
– Едем. Увидим все на месте.
Но задолго до того, как они могли что-либо увидеть, до их слуха донеслись безумные вопли испытывавшего невероятные страдания бедняги. И хотя крики эти мало походили на человеческие, Тии все же издалека узнала голос брата.
Подъехав к месту захоронения, она увидела пять почерневших, покрытых запекшейся на безжалостном солнце кровью тел. Четыре были неподвижны, но пятое извивалось в конвульсиях, издавая дикие вопли, искажавшие и без того обезображенное лицо. Однако по приближении сестры и племянника несчастный умолк и совершенно неожиданно разразился безумным смехом.
– Зачем? – вскричала Тии с неожиданной яростью. – Инен, зачем ты это сделал?
Инен, однако, продолжал смеяться, корчась при этом от боли и разбрызгивая вокруг капли слюны.
– Снять его с кола! – приказал Аменхотеп начальнику стражи. – Я не в силах смотреть на такие мучения. И пусть воины снова вскроют гробницу. Ты сказал, что нашел их, – он указал на трупы на колах, – когда они проникли в усыпальницу моего отца, покойного царя. Я хочу знать, за чем они охотились.
Воины, поклонившись, приступили к выполнению приказа. В то время как большая часть отряда разбирала завал, скрывавший вход в подземное захоронение, остальные на глазах Тии медленно опустили на землю кол с ее братом. Начальник стражи не солгал: острие действительно торчало из макушки страдальца. Когда тело начали стягивать с кола, царица, чтобы не лишиться чувств, отвернулась. Осмелившись наконец взглянуть, она увидела, что ее брат, обезображенный страшными ранами, извивается на песке и харкает кровью. При этом, корчась от боли, он продолжал смеяться. Лишь после того, как царь, склонившись над ним, силой влил ему в рот содержимое склянки, Инен умолк. Отбросив пустой флакончик в сторону, фараон стал задавать верховному жрецу вопросы, но тот упорно молчал. Похоже, он даже не слышал, о чем спрашивал его Аменхотеп, и все это время смотрел только на Тии.
Потом заскрипели камушки, послышалось тяжелое, хриплое дыхание, и из тоннеля появились воины, несшие длинный, в человеческий рост, деревянный короб.
– Вот что им было нужно, – объявил один из стражей, когда они бережно опустили свою ношу на землю. – Это внутренний гроб фараона, который был вложен в несколько других. Они были вскрыты – все! Даже у этого крышка оказалась наполовину снятой.
Царь Аменхотеп бросил взгляд на Инена, который вдруг вновь разразился смехом, но не истерическим, как раньше, а наглым и вызывающим. Тии заметила, как кровь отхлынула от лица ее сына. Казалось, он не выдержит и собственной рукой ударит дядю, однако фараон совладал с гневом и, повернувшись к гробу, кивнул стражникам.
Те рывком сняли крышку. Царь заглянул внутрь и тут же отвел глаза. Однако, когда Тии шагнула вперед, чтобы узнать, что он увидел, сын снова устремил взгляд на останки. Долгое время они стояли в гробовом молчании.
– Четырнадцать частей, – произнес наконец фараон Аменхотеп и повернулся к Инену. – Ты расчленил его на четырнадцать частей, как Сет Осириса. Но зачем?
Инен не ответил, и фараон, схватив его за плечи, сильно встряхнул.
– Зачем?
Инен молчал, но Тии с ужасом поняла, что ответ ей, кажется, известен.
– Посмотри! – сказала она сыну, указывая на запеленутые останки. – Плоть моего мужа... Она шевелится. Он... Кажется, он не мертв.
Она извлекла из гроба голову и подняла к солнцу.
Даже сквозь потемневший, пропитанный благовониями холст можно было различить подергивание век, а удалив ткань со рта, Тии убедилась, что съежившийся язык тоже шевелится.
Тупо уставясь на то немыслимое и невозможное, что она держала в руках, Тии передала голову сыну, который содрогнулся от ужаса и отвращения.
– Воистину, – воскликнул он, – никогда в жизни не соприкасался я с тайной более страшной, более невероятной и более мрачной!
Бережно и почтительно царь вернул голову своего отца в гроб и, повернувшись к Инену, дрожащим голосом вопросил:
– Каковы природа и смысл этого чародейского ритуала? Отвечай! Хотя увиденное мною столь мерзостно и противоестественно, что я едва ли не страшусь услышать твой ответ.
Инен улыбнулся, так и не разомкнув губ. Тии вспомнила, что такая же улыбка играла на его губах, когда он, стоя в тенях храма Амона, слушал мяуканье искалеченной кошки.
– Я могу ответить тебе, сын мой, – промолвила она, выступив вперед.
– Нет! – вскричал Инен, впервые с того момента, как его сняли с кола, вымолвивший членораздельное слово. – Нет! Молчи!
– Почему?
– Тайна должна остаться нашей.
– Нет.
– Но ты ведь... – Инен уставился на сестру в неверии. – Ты не... Ты не отвергнешь предложение, которое я тебе сделал? Идем!
Неожиданно он поднялся за ноги и попытался взять ее за руку.
– Время настало! Мы должны уйти прямо сейчас!
Однако Тии отшатнулась от него, содрогаясь от ужаса.
– Никогда! – выкрикнула она. – Я лучше умру, чем пойду с тобой!
Инен остолбенел.
– Лучше умрешь? – неверяще прошептал он. На миг показалось, будто лицо его превратилось в безжизненную маску, но спустя мгновение он уже в который раз за этот кошмарный день рассмеялся. В смехе его отчетливо мешались горечь и злоба.
– Но нет, ты не умрешь никогда! Ни ты, ни он. – Инен жестом указал на фараона. – Никому из вашего рода не дано умереть. Смотри! – Он ткнул пальцем в отсеченную голову мужа Тии. – Узри судьбу, избранную тобой для себя.
– Значит, это правда? – молвил Аменхотеп, глядя вниз, на рассеченное тело отца. – Он по-прежнему живой?
– Даже если бы его рассекли не на четырнадцать, а на тысячи частиц, выпущенную кровь смешали со всеми водами мира, а кости истолкли в пыль, это бы ничего не изменило.
Тии уставилась на сына с нескрываемым страхом, но лицо фараона осталось совершенно спокойным.
– Как это возможно? – спросил он.
– Такова воля богов.
– Я тебе не верю.
– Веришь, не веришь, но это правда.
– Не будем спорить. Скажи лучше, как эта "воля богов" осуществляется на практике?
– В соответствии с ритуалом, разработанным и установленным Исидой, мудрейшей и хитроумнейшей из бессмертных, обладательницей тайной мудрости звезд, положившей начало линии бессмертных владык, идущей от Осириса. Их бессмертную суть определили действия великой богини, повелевшей запечатать ее мужа в гробу и расчленить на четырнадцать частей.
– Нет! – вскричала Тии, – это сделал Сет!
Инен рассмеялся.
– Это внушают невежественному народу. Но неужто ты и вправду думаешь, будто мы, хранители божественной мудрости, откроем свои глубочайшие и древнейшие тайны непосвященным невеждам? Нет, нет и нет, ибо, познав суть тайны, все смогли бы вкушать расчлененную и сохраненную в соответствии с установленным ритуалом плоть потомков богов, и недостойные обрели бы бессмертие наравне с избранными.
Он снова бросил взгляд на лежащее в гробу тело.
– Божественная плоть есть пища для богов.
Царь Аменхотеп перевел бесстрастный взгляд со жреца на гроб.
– И таким же образом обошлись с телами всех моих предков? – тихо спросил фараон.
– Обряд требует, чтобы тела сохранялись в гробах в течение семидесяти дней, а по истечении названного срока были расчленены на четырнадцать частей.
– Так вот зачем ты вломился в гробницу моего отца! Это понятно. Но в последнее время были потревожены и усыпальницы других царей. Зачем ты проник в их захоронения?
– Чтобы убрать тела из гробниц и подменить их, дабы никто ничего не заметил. Впрочем, это уже не имеет значения. Все цари, кроме этого, были благополучно извлечены из саркофагов и переправлены в безопасное место.
– Куда?
В древний храм, находящийся далеко в пустыне, на том самом месте, куда, впервые снизойдя со звезд, ступили боги. Не спрашивай меня, где именно стоит этот храм, ибо я все равно не отвечу, а самому тебе его не найти.
– Но почему ты в такой спешке и тайне стал перевозить в другое место царей, остававшихся в своих гробницах века и тысячелетия?
– Потому, о великий фараон, что мы, служители богов и хранители их мудрости, опасаемся твоих возможных поступков. Ты можешь считать это знаком признания твоего превосходства. – Жрец склонил голову. – Да, сейчас сила на твоей стороне, и мы признаем это. – Инен помолчал, пристально глядя на деревянный гроб. – Но не думай, будто мы не вернемся. Скоро – а по меркам вечности очень скоро – ты превратишься в чудовище, а там и в иссохшего живого мертвеца, такого, как твой отец. Допришествия твоего часа мы, согласно завету и требованиям ритуала, должны оставить тебя на троне твоих предков, но все же... – Он улыбнулся. – Можешь не сомневаться в том, что мне еще представится возможность вкусить твоей плоти. Да и твоей... – Он бросил взгляд на сестру. – И твоей тоже.
– И все же, – медленно произнесла Тии, – твое бессмертие не является полным.
Инен, у которого явно перехватило дыхание, воззрился на нее сузившимися глазами.
Улыбнувшись, Тии повернулась к сыну.
– Он действительно может оставаться в живых, будучи раненым, расчлененным или истекая кровью. Но если ты пронзишь его сердце, ему не избежать истинной смерти. Попробуй – и ты увидишь: он умрет.
Повисло тягостное молчание.
– Это правда? – спросил наконец царь Аменхотеп.
Инен отвел взгляд в сторону.
Криво усмехнувшись, фараон прикрыл глаза ладонью и обратил взор к солнцу.
– Я поклялся не лишать жизни ни одно живое существо, – сказал он жрецу. – Эта клятва распространяется и на тебя.
– Ты его освободишь? – воскликнула Тии.
В ее обращенном на сына взгляде читалось неверие.
– Мало радости жить вечно со столь изуродованным лицом, – промолвил царь, указывая на кровоточащие раны на месте ушей и носа Инена. Это мучительно. Но еще мучительнее, о мать моя, жить вечно без любви – без тебя.
Инен низко поклонился, однако на лице его было написано такое презрение, словно он собирался плюнуть.
– Однако, о фараон, стократ мучительнее жить со знанием того, что должно случиться с тобой.
Царь Аменхотеп вновь обратил взор к солнцу.
– Лишь Всевышнему дано знать все, и нам должно помнить, что для него нет ничего невозможного, – негромко заметил он.
– Может быть... Может быть... – Инен скептически пожал плечами. – Но пока еще вы оба имеете возможность обрести жизнь вечную, не обращаясь к солнцу. Вкусите это. – Он указал на гроб. – Для вас еще не все потеряно.
Тии воззрилась на плоть мужа с неожиданно нахлынувшим на нее томлением, и Инен, верно истолковав блеск в ее глазах, улыбнулся.
Она повернулась к сыну и поняла, что тот тоже не свободен от сомнений и колебаний. Рука его, словно сама по себе, потянулась к расчлененному телу, но замерла на полпути.
– И все же... – прошептал он вдруг и в который уже раз поднял глаза к солнцу. – Если мы вкусим это, каким проклятием для людей может оказаться наше существование. Мы опасны и сейчас – такие, какие есть, но станем несравненно опаснее, если никогда не познаем ни слабости, ни увядания. Нет! Уберите это! – Он указал на гроб. – Пока он находится здесь, сохраняется риск того, что любой из нас поддастся искушению.
Он помолчал и, снова указав на тело усопшего фараона, добавил:
– Мне. – Она осеклась. – Мне нужно время. Я должна подумать.
– Думай, но не слишком долго, – сурово отозвался Инен.
– Но я не могу ответить тебе сразу.
– Время у тебя есть. Я готов ждать семьдесят дней, в течение которых твоего мужа будут готовить к погребению, и еще столько же, пока продлится траур. Но откладывать решение на больший срок нельзя. А пока, сестра моя, храни молчание о том, что ты сегодня узнала. Ибо... – Он помолчал и оглянулся на алтарь. – Ибо порой знание может стать опасной привилегией.
– Но если так, зачем ты открылся передо мной? Стоило ли рисковать?
– Ты правда не понимаешь?
Инен посмотрел на нее едва ли не с разочарованием, но потом крепко обнял и прижал к себе.
– Я буду жить вечно, – послышался его жаркий шепот, – но вечность не нужна мне, если в ней не будет тебя!
Инен поцеловал царицу в лоб, разжал объятия и, повернувшись, направился к выходу.
– Сто сорок дней! – выкрикнул он, пред тем как двери закрылись. – Помни, у тебя сто сорок дней.
Тии осталась одна.
* * *
Остаток дня – уже по возвращении во дворец – царица провела в тревоге. Хотя солнце, казалось, светило ярче, краски природы были богаче и жизнь насыщеннее, нежели когда бы то ни было, окружающая красота лишь оттеняла и усугубляла ее беспокойство. Прохлада сумерек, равно как и тихое спокойствие ночи, не принесли облегчения, и в конце концов поняв, что заснуть ей все равно не удастся, Тии встала с постели.Велев подать плащ, она вышла в сад и направилась к озеру. Найти любимое место было совсем нетрудно, ибо светила луна, да и каждый поворот на исхоженных столько раз с отцом тропках был знаком ей на память. Однако приблизившись к заветному уголку, она увидела, что там кто-то есть, а присмотревшись, различила вспученный череп, иссохшие руки и узкие плечи своего некогда поражавшего людей красотой сына, фараона Аменхотепа Четвертого.
"Не здесь, не сейчас, не с ним", – подумала Тии и повернула назад, во дворец.
Там она приказала подать ей лошадь и направилась по дороге, ведущей к Долине царей. Ей показалось странным, что у горловины ущелья, через которое проникали в долину, не оказалось стражи, но в таком настроении она, пожалуй, восприняла это даже с облегчением. Проехав между утесами, царица, спешилась, привязала лошадь у гробницы родителей, а сама опустилась на колени и обратилась к отцу с мольбой о помощи, наставлении и утешении.
Правда, для того чтобы узнать мнение отца по интересовавшему ее вопросу, можно было и не наведываться в долину мертвых. Что сказал бы Иосиф, было известно заранее, но когда Тии поднялась с коленей, она почувствовала решимость. Склонив голову, царица постояла с минуту перед замаскированным входом в подземный склеп и повернулась к лошади, чтобы открепить поводья. Пальцы ее возились с упряжью, когда слух уловил приглушенные звуки, а подняв глаза, она увидела в отдалении огни.
По спине Тии пробежал холодок страха, ибо огни в такой час и в таком месте могли означать лишь одно. Но она, не поддаваясь панике, поспешила вверх по склону и, добравшись догребня кряжа, внимательно всмотрелась в мрак. Ей удалось разглядеть группу людей – человек десять-двенадцать – с факелами в руках. Они подошли к гробнице, и вскоре царица услышала негромкое клацанье металла о камень.
Сердце Тии заколотилось так сильно, что своим стуком почти заглушало звяканье кирок и лопат. Она не знала, что напугало ее сильнее: исходившая от этих людей угроза или совершаемое ими неслыханное святотатство. Взглянув вниз, на утоптанную почву, в которой, как она знала, покоились останки обоих ее родителей, вдовствующая царица шепотом взмолилась Богу всемогущему и всеведущему, дабы он не допустил осквернения их праха. Потом, чувствуя, что сердце ее готово выскочить из груди, Тии медленно спустилась по склону, отвязала лошадь и взобралась в седло. Чтобы тронуть коня с места, ей потребовалось собрать всю свою храбрость, ибо она понимала, что грабители, скорее всего, убили караульных и выставили в ущелье, на единственной дороге, связывавшей долину с городом, свою стражу. Наконец решившись, Тии пришпорила лошадь и помчалась во весь опор, уже не беспокоясь о производимом ею шуме. На въезде в ущелье наперерез ей из теней метнулись две человеческие фигуры. Один из нападавших даже ухватил ее за край плаща, но она успела расстегнуть пряжку, и ему досталось лишь одеяние. Тии во весь опор промчалась по теснине и устремилась дальше, навстречу мерцавшим близ Нила огням дворца. Но на полпути ей встретился отряд верховых. По бритым головам она узнала жрецов. Узрев пред собой великую царицу, они поспрыгивали с седел, дабы пасть ниц, но Тии приказала им не мешкая скакать в долину, дабы пресечь разграбление священных гробниц.
Негодованию и ярости жрецов не было предела: весть о неслыханном святотатстве потрясла их еще больше, чем встреча на ночной дороге с великой царицей.
– Какое мерзкое злодеяние! – воскликнул предводитель отряда. – Наш новый глава, верховный жрец Амона и твой брат, будет поражен этим известием.
Проводив взглядом умчавшихся в долину жрецов, Тии подумала, что весть о кощунстве действительно повергнет брата в ужас, ибо именно верховный жрец всегда нес ответственность за нерушимость вечного покоя усопших властителей Египта. Кроме того, совершенное святотатство еще более укрепит Инена в его вере в приближение предреченного в книгах времени великих бедствий и поругания святынь. Но она не стала искать брата, чтобы обсудить это происшествие, да и он, похоже, не искал с ней встреч. Впервые после памятного разговора у бассейна Инен и Тии увиделись лишь в день погребения Аменхотепа, когда его тело перевозили из храма в гробницу. И он, и она участвовали в церемонии, однако брат даже не взглянул в ее сторону, заняв свое место в голове колонны, тогда как новый фараон и царские плакальщики двигались позади погребальных дрог и огромного обоза с сокровищами. К тому времени, когда Тии прибыла к склепу, сокровища уже были унесены вниз и лишь огромный золотой саркофаг еще оставался снаружи. Жрецы под водительством Инена пропели гимны Осирису, после чего саркофаг сняли с дрог и поставили перед входом в усыпальницу. Принять его вышли двое жрецов в масках – один из них изображал Сета, другой Исиду. Лишь когда зазвучал погребальный кант, Инен наконец повернулся лицом к царственным родственникам усопшего. Впрочем, он по-прежнему не встречался взглядом с сестрой и лишь холодно взирал на нового царя – Аменхотепа Четвертого.
Затем над толпой скорбящих возвысился его голос:
– Осирис, света владыка, людей наставник великий,
Звезд правитель премудрый, к тебе я ныне взываю,
К тебе, кто убит был братом и брошен в море в ковчеге,
К тебе, о бог, расчлененный, но вернувшийся править миром.
Прими своего потомка, плоть от плоти и кровь от крови,
Владыка живых и мертвых, прими его в свое царство.
Пусть ныне и пусть вовеки он не познает тлена,
Но вечную жизнь познает и пребудет с тобою вечно...
Потом Инен умолк, бросил, что не укрылось от Тии, суровый взгляд на ее сына и снова повернулся к гробу, высоко воздев жезл – знак обретенного им высокого сана.
Медленно и осторожно жезл опустился к золотой крышке саркофага, украшенной изумительным по совершенству рельефным изображением покойного фараона.
– Сердце его проведи сквозь ночь! – Возгласил жрец, коснувшись жезлом левой стороны груди золотого царя.
Он поднял посох снова и снова опустил, на сей раз коснувшись губ.
– И отверзи сомкнутые уста,
Силу дыхания им верни,
Дабы жизнь сохранилась в нем навсегда!
Инен снова умолк. Несколько мгновений он стоял, склонив голову, а потом воздел руки, и вместе с ним скорбный канон затянул жреческий хор. Гроб подняли и в сопровождении жрецов понесли в усыпальницу.
Жреческий хор продолжал петь и после того, как носильщики вернулись из мрака на поверхность, оставив саркофаг в подземной погребальной камере.
Начался завершающий этап погребального ритуала – запечатывание гробницы. Вход в подземелье перекрыли каменными плитами, скрепили кладку раствором и, наконец, завалили тоннель битым камнем, так что на поверхности не осталось никаких следов погребения.
Хор смолк, и Инен, повернувшись к новому фараону, склонился перед ним в низком поклоне.
– О могущественный отпрыск звездорожденных богов, твой отец ныне пребывает в обители Осириса, и исконный обычай повелевает совершить ритуал благодарения. Поступишь ли ты согласно традиции и заветам предков?
Царь Аменхотеп покачал головой.
– Тебе ведомо, о жрец Амона, что я не поклоняюсь вашим богам и не соблюдаю языческих обрядов. Я прибыл сюда не ради исполнения церемоний, а дабы проводить отца в последний путь и убедиться, что его гробница надежно сокрыта и запечатана.
Инен едва заметно поджал губы. Впрочем, более он ничем не выдал своих чувств и бесстрастным тоном спросил:
– Надеюсь, владыка, ты удовлетворен тем, как совершено захоронение.
Фараон кивнул.
– Все было сделано как подобает, в полном соответствии с правилами. Однако боюсь, что обычных мер может оказаться недостаточно. Тебе, о мой дядя, наверное, доложили, что под покровом ночи в долину проникли святотатцы-грабители. Ты, как верховный жрец, отвечаешь за обеспечение покоя усопших, и я не хочу, чтобы вечный сон моего отца был потревожен нечестивцами.
И снова Инен низко поклонился.
– Ничто, о фараон, не потревожит твоего божественного отца в его сне вечной жизни.
На припухших губах Аменхотепа промелькнула едва заметная улыбка.
– Рад это слышать, – кивнул царь и, бросив последний взгляд в сторону сокрытой гробницы, повернулся и направился к своей колеснице. Придворные и слуги поспешили следом. Из всей царской свиты на месте захоронения осталась лишь Тии. Инен по-прежнему стоял как вкопанный, но, когда царский кортеж уже удалялся, на миг встретился с сестрой взглядом, в котором она увидела то ли просьбу, то ли предостережение, то ли намек на некую еще не раскрытую тайну. Она едва не направилась к брату, но тут он снова повернулся к своим жрецам и заговорил с ними.
"Еще не время, – подумала вдовствующая царица – Я встречусь с ним по прошествии семидесяти дней. Встречусь – и, может быть, расстанусь навсегда".
Однако, когда миновал срок траура, верховный жрец не дал о себе знать. Недоумевая, Тии отправилась в храм, но брата не оказалось и там. Никаких вестей от него не поступило и на семьдесят первый день, и на семьдесят второй... Лишь через десять дней после оговоренного срока гонец вручил вдовствующей царице запечатанное секретное послание.
Однако оно оказалось не от брата, как ожидала Тии, а от сына, просившего срочно прибыть на дорогу, ведущую за холмы, для встречи с ним.
Прибыв куда было указано, вдовствующая царица увидела своего сына и отряд воинов.
Поцеловав мать, Аменхотеп повернулся к начальнику стражи и приказал:
– Расскажи царице, что тебе удалось обнаружить. Командир склонил голову.
– Да будет тебе ведомо, о могущественная царица, что повелением фараона мне было предписано оберегать царские гробницы.
Тии удивленно подняла брови.
– Но разве охрана царских усыпальниц не входит в обязанности жрецов? – осведомилась она.
– Входит-то входит, – ответил фараон, – но в последнее время они или не справляются со своими обязанностями, или пренебрегают ими. Кощунственные ограбления могил участились, особенно в последние недели. Поэтому я решил в дополнение к жреческой страже направить в долину собственный отряд.
– А ты сообщил жрецам об этом решении?
– Нет, – ответил царь с мрачной улыбкой.
– Понятно. – Тии медленно кивнула и повернулась к начальнику стражи. – Тогда скажи мне, что же такого обнаружил ты в долине.
– Десять дней назад я со своими людьми нес ночной дозор возле гробницы твоего, о великая царица, мужа, покойного фараона. Неожиданно из-под земли донеслись тихие звуки, и мы немедленно проверили вход в гробницу, ибо опасались проникновения туда нечестивцев. Увы, наши опасения оправдались: пятеро негодяев были застигнуты на месте своего отвратительного преступления. Схватив их, мы со всем должным старанием снова закрыли, запечатали и замаскировали гробницу, а с грабителями поступили в соответствии с велением закона. Отсекли им носы и уши, а самих посадили на колы рядом с оскверненной ими усыпальницей. Все это, как я уже говорил, произошло десять дней назад.
– Ну, и что в этом особенного? – пожала плечами Тии. – Зачем было срочно вызывать меня сюда?
Воин боязливо покосился на царя, потом снова перевел взгляд на его мать.
– Дело в том, о могущественная царица, что четверо грабителей, как и следовало ожидать, испустили дух. Но пятый... – Начальник стражи сглотнул. – Он жив до сих пор.
– Нет! – воскликнула Тии, почувствовав, как сжимается ее сердце. – Как такое может быть?
– А вот я, матушка, подумал, что именно ты могла прояснить для меня этот вопрос, – с расстановкой проговорил Аменхотеп и извлек из-под плаща наполовину опорожненную склянку с густой черной жидкостью.
– Я обнаружил, что Киа принимает это зелье, и выяснил, что получила она его от Инена. Кроме того, она призналась, что и ты, дабы избежать увядания и сохранить красоту, принимаешь то же снадобье.
Тии виновато посмотрела на склянку, но заговорила с вызовом:
– Да, это правда. Но какой грех в желании женщины сохранить красоту и продлить молодость?
Фараон Аменхотеп горько рассмеялся и, убрав бутылочку под плащ, с неожиданной резкостью в голосе заявил:
– Сейчас мы все отправимся к гробнице моего отца. Будет интересно узнать, какими еще колдовскими познаниями обладает верховный жрец Амона.
– Уж не думаешь ли ты?..
Фараон поднял руку.
– Скажи мне, – обратился он к начальнику стражи, – ты ведь докладывал, что кол пронзил того несчастного насквозь, так, что заостренный кончик торчит из его черепа?
– Это так, о великий царь, – с поклоном отвечал командир.
– Хорошо.
Фараон обернулся к матери.
– Едем. Увидим все на месте.
Но задолго до того, как они могли что-либо увидеть, до их слуха донеслись безумные вопли испытывавшего невероятные страдания бедняги. И хотя крики эти мало походили на человеческие, Тии все же издалека узнала голос брата.
Подъехав к месту захоронения, она увидела пять почерневших, покрытых запекшейся на безжалостном солнце кровью тел. Четыре были неподвижны, но пятое извивалось в конвульсиях, издавая дикие вопли, искажавшие и без того обезображенное лицо. Однако по приближении сестры и племянника несчастный умолк и совершенно неожиданно разразился безумным смехом.
– Зачем? – вскричала Тии с неожиданной яростью. – Инен, зачем ты это сделал?
Инен, однако, продолжал смеяться, корчась при этом от боли и разбрызгивая вокруг капли слюны.
– Снять его с кола! – приказал Аменхотеп начальнику стражи. – Я не в силах смотреть на такие мучения. И пусть воины снова вскроют гробницу. Ты сказал, что нашел их, – он указал на трупы на колах, – когда они проникли в усыпальницу моего отца, покойного царя. Я хочу знать, за чем они охотились.
Воины, поклонившись, приступили к выполнению приказа. В то время как большая часть отряда разбирала завал, скрывавший вход в подземное захоронение, остальные на глазах Тии медленно опустили на землю кол с ее братом. Начальник стражи не солгал: острие действительно торчало из макушки страдальца. Когда тело начали стягивать с кола, царица, чтобы не лишиться чувств, отвернулась. Осмелившись наконец взглянуть, она увидела, что ее брат, обезображенный страшными ранами, извивается на песке и харкает кровью. При этом, корчась от боли, он продолжал смеяться. Лишь после того, как царь, склонившись над ним, силой влил ему в рот содержимое склянки, Инен умолк. Отбросив пустой флакончик в сторону, фараон стал задавать верховному жрецу вопросы, но тот упорно молчал. Похоже, он даже не слышал, о чем спрашивал его Аменхотеп, и все это время смотрел только на Тии.
Потом заскрипели камушки, послышалось тяжелое, хриплое дыхание, и из тоннеля появились воины, несшие длинный, в человеческий рост, деревянный короб.
– Вот что им было нужно, – объявил один из стражей, когда они бережно опустили свою ношу на землю. – Это внутренний гроб фараона, который был вложен в несколько других. Они были вскрыты – все! Даже у этого крышка оказалась наполовину снятой.
Царь Аменхотеп бросил взгляд на Инена, который вдруг вновь разразился смехом, но не истерическим, как раньше, а наглым и вызывающим. Тии заметила, как кровь отхлынула от лица ее сына. Казалось, он не выдержит и собственной рукой ударит дядю, однако фараон совладал с гневом и, повернувшись к гробу, кивнул стражникам.
Те рывком сняли крышку. Царь заглянул внутрь и тут же отвел глаза. Однако, когда Тии шагнула вперед, чтобы узнать, что он увидел, сын снова устремил взгляд на останки. Долгое время они стояли в гробовом молчании.
– Четырнадцать частей, – произнес наконец фараон Аменхотеп и повернулся к Инену. – Ты расчленил его на четырнадцать частей, как Сет Осириса. Но зачем?
Инен не ответил, и фараон, схватив его за плечи, сильно встряхнул.
– Зачем?
Инен молчал, но Тии с ужасом поняла, что ответ ей, кажется, известен.
– Посмотри! – сказала она сыну, указывая на запеленутые останки. – Плоть моего мужа... Она шевелится. Он... Кажется, он не мертв.
Она извлекла из гроба голову и подняла к солнцу.
Даже сквозь потемневший, пропитанный благовониями холст можно было различить подергивание век, а удалив ткань со рта, Тии убедилась, что съежившийся язык тоже шевелится.
Тупо уставясь на то немыслимое и невозможное, что она держала в руках, Тии передала голову сыну, который содрогнулся от ужаса и отвращения.
– Воистину, – воскликнул он, – никогда в жизни не соприкасался я с тайной более страшной, более невероятной и более мрачной!
Бережно и почтительно царь вернул голову своего отца в гроб и, повернувшись к Инену, дрожащим голосом вопросил:
– Каковы природа и смысл этого чародейского ритуала? Отвечай! Хотя увиденное мною столь мерзостно и противоестественно, что я едва ли не страшусь услышать твой ответ.
Инен улыбнулся, так и не разомкнув губ. Тии вспомнила, что такая же улыбка играла на его губах, когда он, стоя в тенях храма Амона, слушал мяуканье искалеченной кошки.
– Я могу ответить тебе, сын мой, – промолвила она, выступив вперед.
– Нет! – вскричал Инен, впервые с того момента, как его сняли с кола, вымолвивший членораздельное слово. – Нет! Молчи!
– Почему?
– Тайна должна остаться нашей.
– Нет.
– Но ты ведь... – Инен уставился на сестру в неверии. – Ты не... Ты не отвергнешь предложение, которое я тебе сделал? Идем!
Неожиданно он поднялся за ноги и попытался взять ее за руку.
– Время настало! Мы должны уйти прямо сейчас!
Однако Тии отшатнулась от него, содрогаясь от ужаса.
– Никогда! – выкрикнула она. – Я лучше умру, чем пойду с тобой!
Инен остолбенел.
– Лучше умрешь? – неверяще прошептал он. На миг показалось, будто лицо его превратилось в безжизненную маску, но спустя мгновение он уже в который раз за этот кошмарный день рассмеялся. В смехе его отчетливо мешались горечь и злоба.
– Но нет, ты не умрешь никогда! Ни ты, ни он. – Инен жестом указал на фараона. – Никому из вашего рода не дано умереть. Смотри! – Он ткнул пальцем в отсеченную голову мужа Тии. – Узри судьбу, избранную тобой для себя.
– Значит, это правда? – молвил Аменхотеп, глядя вниз, на рассеченное тело отца. – Он по-прежнему живой?
– Даже если бы его рассекли не на четырнадцать, а на тысячи частиц, выпущенную кровь смешали со всеми водами мира, а кости истолкли в пыль, это бы ничего не изменило.
Тии уставилась на сына с нескрываемым страхом, но лицо фараона осталось совершенно спокойным.
– Как это возможно? – спросил он.
– Такова воля богов.
– Я тебе не верю.
– Веришь, не веришь, но это правда.
– Не будем спорить. Скажи лучше, как эта "воля богов" осуществляется на практике?
– В соответствии с ритуалом, разработанным и установленным Исидой, мудрейшей и хитроумнейшей из бессмертных, обладательницей тайной мудрости звезд, положившей начало линии бессмертных владык, идущей от Осириса. Их бессмертную суть определили действия великой богини, повелевшей запечатать ее мужа в гробу и расчленить на четырнадцать частей.
– Нет! – вскричала Тии, – это сделал Сет!
Инен рассмеялся.
– Это внушают невежественному народу. Но неужто ты и вправду думаешь, будто мы, хранители божественной мудрости, откроем свои глубочайшие и древнейшие тайны непосвященным невеждам? Нет, нет и нет, ибо, познав суть тайны, все смогли бы вкушать расчлененную и сохраненную в соответствии с установленным ритуалом плоть потомков богов, и недостойные обрели бы бессмертие наравне с избранными.
Он снова бросил взгляд на лежащее в гробу тело.
– Божественная плоть есть пища для богов.
Царь Аменхотеп перевел бесстрастный взгляд со жреца на гроб.
– И таким же образом обошлись с телами всех моих предков? – тихо спросил фараон.
– Обряд требует, чтобы тела сохранялись в гробах в течение семидесяти дней, а по истечении названного срока были расчленены на четырнадцать частей.
– Так вот зачем ты вломился в гробницу моего отца! Это понятно. Но в последнее время были потревожены и усыпальницы других царей. Зачем ты проник в их захоронения?
– Чтобы убрать тела из гробниц и подменить их, дабы никто ничего не заметил. Впрочем, это уже не имеет значения. Все цари, кроме этого, были благополучно извлечены из саркофагов и переправлены в безопасное место.
– Куда?
В древний храм, находящийся далеко в пустыне, на том самом месте, куда, впервые снизойдя со звезд, ступили боги. Не спрашивай меня, где именно стоит этот храм, ибо я все равно не отвечу, а самому тебе его не найти.
– Но почему ты в такой спешке и тайне стал перевозить в другое место царей, остававшихся в своих гробницах века и тысячелетия?
– Потому, о великий фараон, что мы, служители богов и хранители их мудрости, опасаемся твоих возможных поступков. Ты можешь считать это знаком признания твоего превосходства. – Жрец склонил голову. – Да, сейчас сила на твоей стороне, и мы признаем это. – Инен помолчал, пристально глядя на деревянный гроб. – Но не думай, будто мы не вернемся. Скоро – а по меркам вечности очень скоро – ты превратишься в чудовище, а там и в иссохшего живого мертвеца, такого, как твой отец. Допришествия твоего часа мы, согласно завету и требованиям ритуала, должны оставить тебя на троне твоих предков, но все же... – Он улыбнулся. – Можешь не сомневаться в том, что мне еще представится возможность вкусить твоей плоти. Да и твоей... – Он бросил взгляд на сестру. – И твоей тоже.
– И все же, – медленно произнесла Тии, – твое бессмертие не является полным.
Инен, у которого явно перехватило дыхание, воззрился на нее сузившимися глазами.
Улыбнувшись, Тии повернулась к сыну.
– Он действительно может оставаться в живых, будучи раненым, расчлененным или истекая кровью. Но если ты пронзишь его сердце, ему не избежать истинной смерти. Попробуй – и ты увидишь: он умрет.
Повисло тягостное молчание.
– Это правда? – спросил наконец царь Аменхотеп.
Инен отвел взгляд в сторону.
Криво усмехнувшись, фараон прикрыл глаза ладонью и обратил взор к солнцу.
– Я поклялся не лишать жизни ни одно живое существо, – сказал он жрецу. – Эта клятва распространяется и на тебя.
– Ты его освободишь? – воскликнула Тии.
В ее обращенном на сына взгляде читалось неверие.
– Мало радости жить вечно со столь изуродованным лицом, – промолвил царь, указывая на кровоточащие раны на месте ушей и носа Инена. Это мучительно. Но еще мучительнее, о мать моя, жить вечно без любви – без тебя.
Инен низко поклонился, однако на лице его было написано такое презрение, словно он собирался плюнуть.
– Однако, о фараон, стократ мучительнее жить со знанием того, что должно случиться с тобой.
Царь Аменхотеп вновь обратил взор к солнцу.
– Лишь Всевышнему дано знать все, и нам должно помнить, что для него нет ничего невозможного, – негромко заметил он.
– Может быть... Может быть... – Инен скептически пожал плечами. – Но пока еще вы оба имеете возможность обрести жизнь вечную, не обращаясь к солнцу. Вкусите это. – Он указал на гроб. – Для вас еще не все потеряно.
Тии воззрилась на плоть мужа с неожиданно нахлынувшим на нее томлением, и Инен, верно истолковав блеск в ее глазах, улыбнулся.
Она повернулась к сыну и поняла, что тот тоже не свободен от сомнений и колебаний. Рука его, словно сама по себе, потянулась к расчлененному телу, но замерла на полпути.
– И все же... – прошептал он вдруг и в который уже раз поднял глаза к солнцу. – Если мы вкусим это, каким проклятием для людей может оказаться наше существование. Мы опасны и сейчас – такие, какие есть, но станем несравненно опаснее, если никогда не познаем ни слабости, ни увядания. Нет! Уберите это! – Он указал на гроб. – Пока он находится здесь, сохраняется риск того, что любой из нас поддастся искушению.
Он помолчал и, снова указав на тело усопшего фараона, добавил: