Страница:
– А! Очень приятно, чертовски приятно видеть добрую знакомую милейшего господина Лобо! – вскричал Люлю, вызвав небольшой переполох среди посетителей Павильона. – Зовите меня просто Люлю, а это, это вот – Сэм Дэдлиб.
Дэдлиб поискал на голове шляпу на предмет снять, но не нашел, завладел Стасиной рукой и церемонно ее поцеловал.
Стася зарделась уже не на шутку.
– И что же, как вам Свенска? – пришел на помощь Баг, оттирая Дэдлиба в сторону.
– А, Свенска… – Нихонец сплел пальцами в воздухе пренебрежительную фигуру. – Мы ничего не приобрели от ее посещения. Тихая и унылая страна, медленные люди… неплохое, правда, пиво. Мы провели там три седмицы и за все это время не случилось ничего достойного внимания, можете себе представить?
Баг не очень понял, что Люлю имеет в виду, но на всякий случай понимающе кивнул. Какие именно предметы и материи считал достойными внимания нихонский князь – оставалось загадкой.
– …И вот однажды утром я спросил Сэма: а какого черта мы тратим время в этой Свенске, коли совсем рядом, в Ордуси, есть Александрия Невская, которую мы толком даже не осмотрели, а в Александрии Невской есть милейший господин Лобо, который так славно владеет мечом! И тогда мы собрали чемоданы. – Люлю сиял, как новенький чох. – Господин Лобо, я прошу вас посетить вместе со мной какой-нибудь… э-э-э… местный зал для фехтования, дабы мы в полной мере смогли оценить способности друг друга. А потом все вместе пропустим наконец по стаканчику, а? Что вы скажете?
– Вы мне льстите! – Желание нихонца было Багу близко и понятно: он и сам с удовольствием посмотрел бы, что еще – кроме виртуозного владения дубинкой – умеет Люлю. – Быть может, вы оставите мне адрес и телефон, и я позже свяжусь с вами?
– Э-э-э… – Люлю, раздумчиво шевеля губами, взглянул на Дэдлиба. Тот, достав из внутреннего кармана визитную карточку, примостил ее на спине нихонца и написал что-то на обороте. Сунул Люлю в руку. – Вот! – Люлю протянул карточку Багу.
– Благодарю. – Баг принял карточку, взглянул мельком: «Сэмивэл Дэдлиб, инспектор полиции». «Надо же! – изумился Баг. – Человекоохранитель!» И поинтересовался у Люлю: – А где же другой ваш спутник, кажется – Юллиус Тальберг?
Жизнерадостное лицо Люлю омрачила пелена легкой грусти.
– О, Юллиус… Вы знаете, милейший господин Лобо, Юллиус нездоров.
– Сильно нездоров, – закивал Дэдлиб.
– А кто это – Юллиус? – спросила Стася.
– Это один из спутников младшего князя Тамура, – пояснил Баг и, заметив удивление на лице Стаси, добавил: – Младший князь Тамура – прямо перед тобою, драгоценная Стася. Князем владеет тяга к суровой простоте, оттого он просит называть себя Люлю. Но при этом он все равно князь.
Стася присела в глубоком поклоне.
– Ну вот, ну вот! – всплеснул руками Люлю. – Я так и знал! Что это вы, господин Лобо, к чему, зачем?! Дорогая, – Люлю порывисто подхватил Стасю под руку и заставил ее выпрямиться, – вы знаете, я терпеть не могу все эти ваши церемонии, я хочу чтоб запросто, и если вы назовете меня иначе, чем Люлю, я, право слово, буду вынужден тут же уехать из Александрии, сохранив об этом городе весьма неважные воспоминания! Ну? Ну? Хорошо? Да?
Стася с улыбкой посмотрела на Люлю снизу вверх:
– Хорошо… Люлю.
– Ну и славно! Славно! – Люлю перевел дух и тоже улыбнулся. – А что до бедняги Юллиуса… Вы знаете, господин Лобо, он занемог. Еще в Свенске.
– Что приключилось с ним?
– О, трудно сказать, трудно! – Люлю пожал плечами. – Врачи говорят: переутомление.
– Юлли чертовски переутомился, – подтвердил Дэдлиб.
«Еще бы, – подумал Баг, – любой бы переутомился, когда у него неиссякающий бар в кармане. И какие напитки подают в том баре! – Багу вспомнилось содержимое фляжки Тальберга, которым тот угостил его после спасения из хладных вод Суомского залива: Тальберг называл эту огненную жидкость „Бруно“, и даже эрготоу[8] бледнел рядом с ней. – Тут кто хочешь переутомится».
– Ну и вот, – продолжал Люлю, – и Юллиусу прописали покой. А еще лучше – всякие там укрепляющие процедуры, массажи, ванны, ну вы знаете…
Баг кивнул. Он знал.
– А тут у вас, под Александрией, в ближнем пригороде Москитово, открылась новая лечебница «Тысяча лет здоровья». Грязевые ванны, фитотерапия, коррекция кармы и прерывание спонтанных выходов в астрал. Тысячелетние традиции и все такое. Мы даже в Свенске про это в газетах читали. И завтра с утра отправляемся туда вместе с Юллиусом.
– Он сейчас в гостинице лежит, – пояснил Дэдлиб. – Отдыхает.
– Лечебница «Тысяча лет здоровья» – поистине волшебное место, – вдруг прозвучал совсем рядом хриплый, слегка надтреснутый, но очень уверенный голос. Баг обернулся.
За спиной у него стоял высокий и чрезвычайно худой преждерожденный в очках в золотой оправе. Пошитый из весьма дорогого сорта шелка, его темный халат нарочито был лишен каких-либо вышивок и украшений. Лишь небольшой металлический значок – буква «К», образованная как бы кнопками компьютерной клавиатуры – аскетично блестел на правой стороне груди. Баг знал этого человека. Имена таких людей обычно знают все, но не узнают, когда встречают на улице.
– Извините, что вмешиваюсь в вашу беседу, – преждерожденный коротко, с достоинством поклонился, – но услышав, о чем вы говорите, не смог промолчать.
– Позвольте представить, – молвил Баг, – преждерожденный Лужан Джимба, владелец объединения «Керулен».
Джимба сызнова отвесил отдельный поклон Багу, явно благодаря его за то, что тот так любезно представил его своим друзьям, потом, опять-таки отдельно, с ощутимым оттенком, так сказать, куртуазной галантности – Стасе, единственной даме на всю компанию, а уж потом со светской непринужденностью, вполне на варварский манер пожал руки Люлю и Дэдлибу. Видно было, что ему и такое не внове.
Манеры одного из богатейших людей планеты были безупречны.
– А, вы тот, который… э-э-э… компьютеры? – с детской непосредственностью заулыбался Люлю. Джимба коротко кивнул. – Ну да, ну да! У меня есть парочка ваших компьютеров. Даже три.
– И как они вам?
– Отменные, отменные! Не нарадуюсь. Ни я не нарадуюсь, ни Сэм не нарадуется, правда, Сэм? Ни Юллиус… – Люлю опечалился. – Правда, теперь Юллиус вообще не радуется.
– Все будет в порядке, поверьте! Открою вам маленький секрет. Я сам две седмицы назад проходил в Москитово курс лечения от дурных снов. Все сняло как рукой. Это волшебное место. Вы поступаете правильно, доверяя вашего друга тамошним целителям, – скупо улыбнулся Джимба.
– Очень хотелось бы, – энергично закивал Люлю. – Не могу смотреть, как Юллиус в хандре лежит носом к стенке! Просто хочется плакать!
Дэдлиб шмыгнул носом и потянул из кармана цветастый платок.
– Ну что же, – Люлю вздохнул, – однако, позвольте откланяться! Нам с Сэмом пора промочить горло, а у вас, я знаю, это не в обычае – так вот запросто, посреди дня, пойти да и промочить горло… Был очень рад, господин Лобо! – Учтивый кивок Багу. – Господин Джимба! – Кивок Джимбе. – Прекрасная госпожа Гуан! – Поклон Стасе. – Еще увидимся.
– Всего наилучшего вашему приятелю! – Джимба сверкнул стеклом очков, пожимая руку Дэдлибу. – Не пройдет и нескольких дней, как он почувствует необыкновенный прилив сил!
– Только на это и надеюсь! – отвечал Люлю. – Значит, господин Лобо, завтра мы в Москитово, а послезавтра, если у вас найдется время, я в вашем распоряжении!
– Я свяжусь с вами, – кивнул Баг.
– Суета… – глядя вслед удаляющимся Люлю и его спутнику, протянул Лужан Джимба. – Западные варвары тратят впустую слишком много энергии. Лучше бы они лишний раз взглянули вокруг. – Джимба обвел широким жестом висевшие на стенах картины. Рука его замерла напротив «Бессмертной Ордуси». – Когда я смотрю на эти лица, с небесным талантом изображенные великим мастером Цзуновым, суетные мирские дела отступают куда-то далеко. Ибо рядом – вечность…
Следуя руке Джимбы, Баг снова вгляделся в лица, усеивавшие колоссальный свиток, как опята пенек. Его внимание привлекло одно – неподалеку от благоверного князя Александра, решительное, одухотворенное… Ощущение сродни тому, что варвары называют дежа вю, посетило Бага: лицо казалось очень знакомым… Ну конечно! Оно-то и было изображено на обложке странного издания «Слова о полку Игореве», которое Баг нашел в номере Асланiвськой гостиницы; только там выражение этого лица было тупым и даже злодейским. Баг еще раз удивился откровенной недоброжелательности неизвестного оформителя.
– А кто это, преждерожденный Джимба? – поинтересовался, указывая на картину, Баг, уверенный в том, каким будет ответ.
– Ну как же! – Джимба заложил руки за спину. – Князь Игорь, – он глянул на Бага с легким недоумением. – Это же очевидно!
– Я так и думал, – кивнул Баг. – Просто… видите ли, мне совсем недавно попалось на глаза… гм… совершенно иное толкование образа, и это на миг сбило меня с толку.
Джимба поджал губы и взглянул на Бага с уважением.
– С тех пор, как нас представили друг другу два года назад, – сказал он, немного подумав, – я внимательно слежу за вашей деятельностью. Должен признать, мне это доставляет искреннее удовольствие, драгоценный преждерожденный Лобо. Вы – человек выдающихся способностей, достойный занимать высокие должности.
– Служебный рост меня не интересует, – мягко отвечал Баг. Уверенная и скупая обходительность владельца бесчисленных предприятий производственного объединения «Керулен» была ему по душе. – Мне нравится то, что я делаю. – Он улыбнулся Стасе.
– Вы – человек на своем месте. Правда. – Джимба взял Бага под свободный локоть и увлек его и Стасю вдоль ряда картин. – Я восхищен тем, как вы проявили себя в асланiвських событиях. Говоря откровенно, драгоценная преждерожденная Гуан, – обратился он к Стасе, – императорский двор мог бы быть более щедр к вашему спутнику.
– Что вы, награды тоже не интересуют меня! – запротестовал Баг, опять ощутив неловкость. – Прошу вас, не станем о этом.
«Чудо, как он скромен», – подумала Стася.
– Ваша сдержанность делает вам честь, драгоценный преждерожденный Лобо, – кивнул Джимба. – Воистину трудно сыскать второго такого человека. Совершенный муж совершенен во всем, – сказал он Стасе. Стася смущенно улыбнулась в ответ.
– Как раз сегодня утром я думал о вас, – продолжал между тем миллионщик. – И вот я случайно встречаю вас здесь, драгоценный преждерожденный. И вашу прекрасную спутницу. Что это? Это – знак судьбы, это неумолимый закон кармы. И вот я подхожу к вам и мы уже беседуем… – Джимба остановился рядом с полотном, изображавшим Будду Гаутаму, Лао-цзы, Иисуса Христа, Мухаммада и великого Учителя Конфуция на горе Синайской. Окинул взором величественную композицию. – Вы знаете, драгоценный преждерожденный Лобо, я хочу сделать вам одно предложение.
Баг внимательно посмотрел на Джимбу. На его бесстрастном лице не дрогнул ни один мускул.
– Видите ли… В моем объединении уже скоро полгода свободно место начальника стражи. Есть такая должность. Наши огромные заводы, конструкторские бюро, лаборатории, где идут испытания и делаются новейшие разработки, приходится охранять. В мире существуют вещи, да простит меня достойная преждерожденная, о коих не говорил Конфуций: души умерших, СПИД, промышленный шпионаж… Вы обратили внимание, что для обозначения большинства из них даже не подыскать исконно ордусских слов? Только заимствования. Увы, прежний начальник стражи безвременно оставил свой пост… да и вообще наш мир. Я пытаюсь подобрать нового человека. Признаюсь, мною было рассмотрено множество лиц. Но… вы знаете, это все не тот уровень. Начальник стражи такого предприятия, как «Керулен», должен быть человеком острого ума и разностороннего образования. Человеком с государственным мышлением. Сегодня я знаю только одного подобного человека. Это – вы, драгоценный преждерожденный Лобо!
Баг был несколько ошеломлен. Он ожидал, что Джимба захочет от него совета в части подбора нового начальника стражи, попросит порекомендовать кого-нибудь, и уж лихорадочно прикидывал, кого бы назвать; но ему и в голову не пришло, что Лужан Джимба имеет виды на него самого.
Баг совершенно не представлял себя в должности начальника стражи частного предприятия. Совершенно. Ну никак.
– Не отказывайтесь сразу! – быстро сказал Джимба, видя его замешательство. – Вы ведь еще не знаете, что я вам предлагаю. А это – маленькая армия из трех тысяч человек, находящаяся в полном вашем подчинении. Это новейшие средства безопасности, последние разработки «Керулена». Это апартаменты улучшенной планировки в центре Александрии и загородное имение в Пусицзине. Это целый парк служебных повозок и служебный воздухолет. Это высокое, очень высокое денежное содержание, гораздо выше вашего нынешнего. Правда, все это предлагается вам не даром. Занимающий этот пост человек будет загружен бо́льшую часть времени. И днем, и часто – ночью. Зато к услугам вашим и вашей семьи, – Джимба коротко взглянул на Стасю; Стася сжала локоть Бага; Баг легонько кашлянул, – бесплатное обслуживание в лечебнице «Тысяча лет здоровья», с которой мы на днях заключили долгосрочный договор.
– Вы знаете… – начал было Баг, но Джимба властным жестом прервал его.
– Нет, нет! Подумайте, посоветуйтесь с родными. – И он вновь коротко, но веско глянул на Стасю; та слушала очень внимательно, и Баг понял, что Джимба, кажется, обрел тут единочаятеля и союзника. Как мужчине Багу было донельзя приятно, что эта прекрасная девушка так реагирует на слова «семья», «родные»… это свидетельствовало о глубине ее чувств и серьезности намерений. И все же ему отчего-то стало немного тревожно.
– А потом позвоните мне, – закончил Джимба. – Договорились, драгоценный преждерожденный Лобо? – Он протянул Багу свою визитную карточку. – В любое время. И еще. Какое бы решение вы не приняли, я не буду на вас в обиде. – Джимба опять коротко, с достоинством поклонился и, повернувшись, пошел к выходу из Павильона.
Баг тупо вертел в руках его визитную карточку.
– Деловой человек, – пробормотал он.
– Дорогой Баг, – вполголоса проговорила Стася, заглядывая ему в глаза. – По-моему, это очень хорошее предложение. Щедрое. А?
– «К услугам вашим и вашей семьи»… – передразнил Баг Джимбу, скорчив рожу. Стася высоко подняла брови, вытаращила глаза, стиснула губы и слегка втянула щеки – точь-в-точь как верная жена в четырнадцатом акте известной пьесы «Красная кувшинка». Долго, правда, такое выражение ей сохранить на лице не удалось – оба прыснули со смеху, едва успев прикрыть лица рукавами халатов.
Посетители выставки поглядывали на них с легким неодобрением.
Богдан Рухович Оуянцев-Сю
Дэдлиб поискал на голове шляпу на предмет снять, но не нашел, завладел Стасиной рукой и церемонно ее поцеловал.
Стася зарделась уже не на шутку.
– И что же, как вам Свенска? – пришел на помощь Баг, оттирая Дэдлиба в сторону.
– А, Свенска… – Нихонец сплел пальцами в воздухе пренебрежительную фигуру. – Мы ничего не приобрели от ее посещения. Тихая и унылая страна, медленные люди… неплохое, правда, пиво. Мы провели там три седмицы и за все это время не случилось ничего достойного внимания, можете себе представить?
Баг не очень понял, что Люлю имеет в виду, но на всякий случай понимающе кивнул. Какие именно предметы и материи считал достойными внимания нихонский князь – оставалось загадкой.
– …И вот однажды утром я спросил Сэма: а какого черта мы тратим время в этой Свенске, коли совсем рядом, в Ордуси, есть Александрия Невская, которую мы толком даже не осмотрели, а в Александрии Невской есть милейший господин Лобо, который так славно владеет мечом! И тогда мы собрали чемоданы. – Люлю сиял, как новенький чох. – Господин Лобо, я прошу вас посетить вместе со мной какой-нибудь… э-э-э… местный зал для фехтования, дабы мы в полной мере смогли оценить способности друг друга. А потом все вместе пропустим наконец по стаканчику, а? Что вы скажете?
– Вы мне льстите! – Желание нихонца было Багу близко и понятно: он и сам с удовольствием посмотрел бы, что еще – кроме виртуозного владения дубинкой – умеет Люлю. – Быть может, вы оставите мне адрес и телефон, и я позже свяжусь с вами?
– Э-э-э… – Люлю, раздумчиво шевеля губами, взглянул на Дэдлиба. Тот, достав из внутреннего кармана визитную карточку, примостил ее на спине нихонца и написал что-то на обороте. Сунул Люлю в руку. – Вот! – Люлю протянул карточку Багу.
– Благодарю. – Баг принял карточку, взглянул мельком: «Сэмивэл Дэдлиб, инспектор полиции». «Надо же! – изумился Баг. – Человекоохранитель!» И поинтересовался у Люлю: – А где же другой ваш спутник, кажется – Юллиус Тальберг?
Жизнерадостное лицо Люлю омрачила пелена легкой грусти.
– О, Юллиус… Вы знаете, милейший господин Лобо, Юллиус нездоров.
– Сильно нездоров, – закивал Дэдлиб.
– А кто это – Юллиус? – спросила Стася.
– Это один из спутников младшего князя Тамура, – пояснил Баг и, заметив удивление на лице Стаси, добавил: – Младший князь Тамура – прямо перед тобою, драгоценная Стася. Князем владеет тяга к суровой простоте, оттого он просит называть себя Люлю. Но при этом он все равно князь.
Стася присела в глубоком поклоне.
– Ну вот, ну вот! – всплеснул руками Люлю. – Я так и знал! Что это вы, господин Лобо, к чему, зачем?! Дорогая, – Люлю порывисто подхватил Стасю под руку и заставил ее выпрямиться, – вы знаете, я терпеть не могу все эти ваши церемонии, я хочу чтоб запросто, и если вы назовете меня иначе, чем Люлю, я, право слово, буду вынужден тут же уехать из Александрии, сохранив об этом городе весьма неважные воспоминания! Ну? Ну? Хорошо? Да?
Стася с улыбкой посмотрела на Люлю снизу вверх:
– Хорошо… Люлю.
– Ну и славно! Славно! – Люлю перевел дух и тоже улыбнулся. – А что до бедняги Юллиуса… Вы знаете, господин Лобо, он занемог. Еще в Свенске.
– Что приключилось с ним?
– О, трудно сказать, трудно! – Люлю пожал плечами. – Врачи говорят: переутомление.
– Юлли чертовски переутомился, – подтвердил Дэдлиб.
«Еще бы, – подумал Баг, – любой бы переутомился, когда у него неиссякающий бар в кармане. И какие напитки подают в том баре! – Багу вспомнилось содержимое фляжки Тальберга, которым тот угостил его после спасения из хладных вод Суомского залива: Тальберг называл эту огненную жидкость „Бруно“, и даже эрготоу[8] бледнел рядом с ней. – Тут кто хочешь переутомится».
– Ну и вот, – продолжал Люлю, – и Юллиусу прописали покой. А еще лучше – всякие там укрепляющие процедуры, массажи, ванны, ну вы знаете…
Баг кивнул. Он знал.
– А тут у вас, под Александрией, в ближнем пригороде Москитово, открылась новая лечебница «Тысяча лет здоровья». Грязевые ванны, фитотерапия, коррекция кармы и прерывание спонтанных выходов в астрал. Тысячелетние традиции и все такое. Мы даже в Свенске про это в газетах читали. И завтра с утра отправляемся туда вместе с Юллиусом.
– Он сейчас в гостинице лежит, – пояснил Дэдлиб. – Отдыхает.
– Лечебница «Тысяча лет здоровья» – поистине волшебное место, – вдруг прозвучал совсем рядом хриплый, слегка надтреснутый, но очень уверенный голос. Баг обернулся.
За спиной у него стоял высокий и чрезвычайно худой преждерожденный в очках в золотой оправе. Пошитый из весьма дорогого сорта шелка, его темный халат нарочито был лишен каких-либо вышивок и украшений. Лишь небольшой металлический значок – буква «К», образованная как бы кнопками компьютерной клавиатуры – аскетично блестел на правой стороне груди. Баг знал этого человека. Имена таких людей обычно знают все, но не узнают, когда встречают на улице.
– Извините, что вмешиваюсь в вашу беседу, – преждерожденный коротко, с достоинством поклонился, – но услышав, о чем вы говорите, не смог промолчать.
– Позвольте представить, – молвил Баг, – преждерожденный Лужан Джимба, владелец объединения «Керулен».
Джимба сызнова отвесил отдельный поклон Багу, явно благодаря его за то, что тот так любезно представил его своим друзьям, потом, опять-таки отдельно, с ощутимым оттенком, так сказать, куртуазной галантности – Стасе, единственной даме на всю компанию, а уж потом со светской непринужденностью, вполне на варварский манер пожал руки Люлю и Дэдлибу. Видно было, что ему и такое не внове.
Манеры одного из богатейших людей планеты были безупречны.
– А, вы тот, который… э-э-э… компьютеры? – с детской непосредственностью заулыбался Люлю. Джимба коротко кивнул. – Ну да, ну да! У меня есть парочка ваших компьютеров. Даже три.
– И как они вам?
– Отменные, отменные! Не нарадуюсь. Ни я не нарадуюсь, ни Сэм не нарадуется, правда, Сэм? Ни Юллиус… – Люлю опечалился. – Правда, теперь Юллиус вообще не радуется.
– Все будет в порядке, поверьте! Открою вам маленький секрет. Я сам две седмицы назад проходил в Москитово курс лечения от дурных снов. Все сняло как рукой. Это волшебное место. Вы поступаете правильно, доверяя вашего друга тамошним целителям, – скупо улыбнулся Джимба.
– Очень хотелось бы, – энергично закивал Люлю. – Не могу смотреть, как Юллиус в хандре лежит носом к стенке! Просто хочется плакать!
Дэдлиб шмыгнул носом и потянул из кармана цветастый платок.
– Ну что же, – Люлю вздохнул, – однако, позвольте откланяться! Нам с Сэмом пора промочить горло, а у вас, я знаю, это не в обычае – так вот запросто, посреди дня, пойти да и промочить горло… Был очень рад, господин Лобо! – Учтивый кивок Багу. – Господин Джимба! – Кивок Джимбе. – Прекрасная госпожа Гуан! – Поклон Стасе. – Еще увидимся.
– Всего наилучшего вашему приятелю! – Джимба сверкнул стеклом очков, пожимая руку Дэдлибу. – Не пройдет и нескольких дней, как он почувствует необыкновенный прилив сил!
– Только на это и надеюсь! – отвечал Люлю. – Значит, господин Лобо, завтра мы в Москитово, а послезавтра, если у вас найдется время, я в вашем распоряжении!
– Я свяжусь с вами, – кивнул Баг.
– Суета… – глядя вслед удаляющимся Люлю и его спутнику, протянул Лужан Джимба. – Западные варвары тратят впустую слишком много энергии. Лучше бы они лишний раз взглянули вокруг. – Джимба обвел широким жестом висевшие на стенах картины. Рука его замерла напротив «Бессмертной Ордуси». – Когда я смотрю на эти лица, с небесным талантом изображенные великим мастером Цзуновым, суетные мирские дела отступают куда-то далеко. Ибо рядом – вечность…
Следуя руке Джимбы, Баг снова вгляделся в лица, усеивавшие колоссальный свиток, как опята пенек. Его внимание привлекло одно – неподалеку от благоверного князя Александра, решительное, одухотворенное… Ощущение сродни тому, что варвары называют дежа вю, посетило Бага: лицо казалось очень знакомым… Ну конечно! Оно-то и было изображено на обложке странного издания «Слова о полку Игореве», которое Баг нашел в номере Асланiвськой гостиницы; только там выражение этого лица было тупым и даже злодейским. Баг еще раз удивился откровенной недоброжелательности неизвестного оформителя.
– А кто это, преждерожденный Джимба? – поинтересовался, указывая на картину, Баг, уверенный в том, каким будет ответ.
– Ну как же! – Джимба заложил руки за спину. – Князь Игорь, – он глянул на Бага с легким недоумением. – Это же очевидно!
– Я так и думал, – кивнул Баг. – Просто… видите ли, мне совсем недавно попалось на глаза… гм… совершенно иное толкование образа, и это на миг сбило меня с толку.
Джимба поджал губы и взглянул на Бага с уважением.
– С тех пор, как нас представили друг другу два года назад, – сказал он, немного подумав, – я внимательно слежу за вашей деятельностью. Должен признать, мне это доставляет искреннее удовольствие, драгоценный преждерожденный Лобо. Вы – человек выдающихся способностей, достойный занимать высокие должности.
– Служебный рост меня не интересует, – мягко отвечал Баг. Уверенная и скупая обходительность владельца бесчисленных предприятий производственного объединения «Керулен» была ему по душе. – Мне нравится то, что я делаю. – Он улыбнулся Стасе.
– Вы – человек на своем месте. Правда. – Джимба взял Бага под свободный локоть и увлек его и Стасю вдоль ряда картин. – Я восхищен тем, как вы проявили себя в асланiвських событиях. Говоря откровенно, драгоценная преждерожденная Гуан, – обратился он к Стасе, – императорский двор мог бы быть более щедр к вашему спутнику.
– Что вы, награды тоже не интересуют меня! – запротестовал Баг, опять ощутив неловкость. – Прошу вас, не станем о этом.
«Чудо, как он скромен», – подумала Стася.
– Ваша сдержанность делает вам честь, драгоценный преждерожденный Лобо, – кивнул Джимба. – Воистину трудно сыскать второго такого человека. Совершенный муж совершенен во всем, – сказал он Стасе. Стася смущенно улыбнулась в ответ.
– Как раз сегодня утром я думал о вас, – продолжал между тем миллионщик. – И вот я случайно встречаю вас здесь, драгоценный преждерожденный. И вашу прекрасную спутницу. Что это? Это – знак судьбы, это неумолимый закон кармы. И вот я подхожу к вам и мы уже беседуем… – Джимба остановился рядом с полотном, изображавшим Будду Гаутаму, Лао-цзы, Иисуса Христа, Мухаммада и великого Учителя Конфуция на горе Синайской. Окинул взором величественную композицию. – Вы знаете, драгоценный преждерожденный Лобо, я хочу сделать вам одно предложение.
Баг внимательно посмотрел на Джимбу. На его бесстрастном лице не дрогнул ни один мускул.
– Видите ли… В моем объединении уже скоро полгода свободно место начальника стражи. Есть такая должность. Наши огромные заводы, конструкторские бюро, лаборатории, где идут испытания и делаются новейшие разработки, приходится охранять. В мире существуют вещи, да простит меня достойная преждерожденная, о коих не говорил Конфуций: души умерших, СПИД, промышленный шпионаж… Вы обратили внимание, что для обозначения большинства из них даже не подыскать исконно ордусских слов? Только заимствования. Увы, прежний начальник стражи безвременно оставил свой пост… да и вообще наш мир. Я пытаюсь подобрать нового человека. Признаюсь, мною было рассмотрено множество лиц. Но… вы знаете, это все не тот уровень. Начальник стражи такого предприятия, как «Керулен», должен быть человеком острого ума и разностороннего образования. Человеком с государственным мышлением. Сегодня я знаю только одного подобного человека. Это – вы, драгоценный преждерожденный Лобо!
Баг был несколько ошеломлен. Он ожидал, что Джимба захочет от него совета в части подбора нового начальника стражи, попросит порекомендовать кого-нибудь, и уж лихорадочно прикидывал, кого бы назвать; но ему и в голову не пришло, что Лужан Джимба имеет виды на него самого.
Баг совершенно не представлял себя в должности начальника стражи частного предприятия. Совершенно. Ну никак.
– Не отказывайтесь сразу! – быстро сказал Джимба, видя его замешательство. – Вы ведь еще не знаете, что я вам предлагаю. А это – маленькая армия из трех тысяч человек, находящаяся в полном вашем подчинении. Это новейшие средства безопасности, последние разработки «Керулена». Это апартаменты улучшенной планировки в центре Александрии и загородное имение в Пусицзине. Это целый парк служебных повозок и служебный воздухолет. Это высокое, очень высокое денежное содержание, гораздо выше вашего нынешнего. Правда, все это предлагается вам не даром. Занимающий этот пост человек будет загружен бо́льшую часть времени. И днем, и часто – ночью. Зато к услугам вашим и вашей семьи, – Джимба коротко взглянул на Стасю; Стася сжала локоть Бага; Баг легонько кашлянул, – бесплатное обслуживание в лечебнице «Тысяча лет здоровья», с которой мы на днях заключили долгосрочный договор.
– Вы знаете… – начал было Баг, но Джимба властным жестом прервал его.
– Нет, нет! Подумайте, посоветуйтесь с родными. – И он вновь коротко, но веско глянул на Стасю; та слушала очень внимательно, и Баг понял, что Джимба, кажется, обрел тут единочаятеля и союзника. Как мужчине Багу было донельзя приятно, что эта прекрасная девушка так реагирует на слова «семья», «родные»… это свидетельствовало о глубине ее чувств и серьезности намерений. И все же ему отчего-то стало немного тревожно.
– А потом позвоните мне, – закончил Джимба. – Договорились, драгоценный преждерожденный Лобо? – Он протянул Багу свою визитную карточку. – В любое время. И еще. Какое бы решение вы не приняли, я не буду на вас в обиде. – Джимба опять коротко, с достоинством поклонился и, повернувшись, пошел к выходу из Павильона.
Баг тупо вертел в руках его визитную карточку.
– Деловой человек, – пробормотал он.
– Дорогой Баг, – вполголоса проговорила Стася, заглядывая ему в глаза. – По-моему, это очень хорошее предложение. Щедрое. А?
– «К услугам вашим и вашей семьи»… – передразнил Баг Джимбу, скорчив рожу. Стася высоко подняла брови, вытаращила глаза, стиснула губы и слегка втянула щеки – точь-в-точь как верная жена в четырнадцатом акте известной пьесы «Красная кувшинка». Долго, правда, такое выражение ей сохранить на лице не удалось – оба прыснули со смеху, едва успев прикрыть лица рукавами халатов.
Посетители выставки поглядывали на них с легким неодобрением.
Богдан Рухович Оуянцев-Сю
Загородный дом Великого мужа Мокия Ниловича Рабиновича,
19-й день восьмого месяца, шестерица,
позднее утро
День выдался яркий, звонкий, но близость осени ощущалась во всем – в арктической просторности стылого безветрия, в бездонной черноте теней, где проваливается и меркнет взгляд, в ослепительности прозрачно-голубых, как лед, небес.
Главный цензор Александрийского улуса, Великий муж, блюдущий добродетельность управления, мудрый и бдительный попечитель морального облика всех славянских и всех сопредельных оным земель Ордуси Мокий Нилович Рабинович – сотрудники уважительно-ласково называли его Раби Нилычем – прихлебнул горячего чаю из блюдца, поставил блюдце на стол и потянулся к изящной соломенной корзинке с сушками.
– Рива, как всегда, преувеличивает, – сказал он и захрустел сушкой.
Красавица-дочь Мокия Ниловича, сидевшая рядом с отцом, от души засмеялась.
– По-моему, папенька, не три, а все-таки по крайней мере четыре, – проговорила Рива, лукаво косясь на Богдана. – Это ты преуменьшаешь.
– Вот нынешняя молодежь, – глубоко вздохнул Мокий Нилович. – И спорят, и спорят…
Мокий Нилович Рабинович бросал курить.
– Честное слово, Раби Нилыч, – примирительно сказал Богдан, – мне иногда казалось, что для вас и пять пачек не предел.
Они чаевничали втроем – супруга Великого мужа на несколько дней отбыла по служебной надобности в Иерусалимский улус – на искусственном островке посреди пруда в саду загородного имения Мокия Ниловича, в беседке, именуемой «Залом, с коим соседствует добродетель» и увешанной длинными свитками с изречениями из Торы.
– Ну, может, и бывали напряженные дни, когда я выкуривал по четыре пачки, – сдался Мокий Нилович. – Но нечасто. Нечасто.
– А кашлял-то как по утрам! – с ужасом припомнила Рива.
– Честно сказать, я и теперь еще подкашливаю слегка, – признался Мокий Нилович. – Но все равно – совсем иначе чувствую себя. Совсем иначе. Пару-тройку сигарет за день выкурю – и хорошо, и ладно.
– Поверите ли, Богдан Рухович, – доверительно поведала девушка, – я уж и мечтать перестала о том, что папенька бросит табак этот. Просто чудо Господне! Только вот Карпуша тоскует, – вздохнула Рива и, ладонью попробовав, не остыл ли чайник, чуть повернулась и попыталась, прищурившись, глянуть на горящую от солнца гладь воды. Сразу отвернулась, махнув рукой. – Нет, не вижу. Слепит очень.
– Там он, сердешный, там, – сказал Богдан, который сидел сбоку: ему отчетливо различим был сквозь воду силуэт громадного, замершего в унылой неподвижности карпа, которого заботливая Рива в свое время приучила подъедать за батюшкой бесчисленные летящие в воду окурки.
– Я уж ему с позавчерашнего вечера стала целые кидать, – сообщила Рива. – Кушает… Но все равно скучает. Еда – едой, а общение? Бывало, папенька тут посидит, покурит вечерком с полчасика – Карпуша оттуда смотрит, губами шевелит… окурков пять-шесть схрумкает – вроде и побеседовали. А теперь… Или, может, обиделся, – продолжала она задумчиво, – вчера-то мне так жалко его стало, так жалко, что я… – девушка замялась, – уж простите, батюшка, а только целую сигару из тех, что вам в прошлом году с Кубани прислали, взяла ему и кинула. Карпуша-то ее – ам! Ан не окурок… Наверное, крепкая она ему, сигара-то…
Мокий Нилович шутливо погрозил дочери пальцем.
– Вот мы и стараемся, Богдан, на пруду чаи гонять почаще, – сказал он. – Все-таки ему повеселей.
– Понимаю, – сказал Богдан и взял бублик. – Божья тварь.
– Во-во… Так что сильно тебе сие заведение рекомендую, – вновь вернулся к прежней теме Мокий Нилович, подливая себе из чайника чаю. – И название-то какое: «Тысяча лет здоровья»!
– Да я ж не курю. И не пью. Почти…
– Я говорю тебе, Богдан, там вообще от всего лечат. Новейший центр. Живописное место на самом берегу залива, нетронутый лес по сторонам, озера. Воздух, как в горах. Высокотехнологичное оборудование последнего поколения, ничего ввозного. Правда, – Мокий Нилович усмехнулся, – слов ввозных много. Животворное общение у тамошних медиков не иначе как «витагенные контакты». А пиявколечение – как бишь… гирудотерапия!
Богдан едва не уронил чашку.
– Как-как? – в полном восторге переспросил он, сразу вспоминая завсегдатая харчевни Ябан-аги йога Гарудина. – Гарудотерапия?
– Нет, – с сожалением возразил Мокий Нилович. – Мне тоже по первости показалось, будто они от птицы Гаруды словцо выродили… Нет, это на латынский манер. Пиявицы – гируды по-ихнему.
– Вот и верь ученым, – подперев щечку кулачком, задумчиво произнесла Рива, – когда они утверждают, будто совсем даже не все языки произошли от одного, древнейшего единого…
– Но сами эти… витагенные контакты, – со вкусом повторил смешное словосочетание Великий муж, – дорогого стоят! Я с одним ечем[9] там разговорился… Желудок ему безо всяких таблеток и ножей вылечили. Просто специально дрессированную кошку здоровенную клали на живот, и он ее гладил по паре часов кряду – а она, дескать, сворачивается как-то особо ласково, греет… статическое электричество дает, наводит и снимает поля. Чудо-кошка, ей-богу! Через десять сеансов язвы как ни бывало! Да и я – посмотри. Ведь действительно с двух укусов курить перестал. Вот в эту точку и в эту… – Мокий Нилович распахнул теплый халат на смуглой волосатой груди и показал две точки под ключицами. Там виднелись уже сходящие синяки. – Нет, Богдан, кроме шуток. Рекомендую.
– Я здоров, – почти с сожалением ответствовал Богдан. И благоразумно добавил: – Пока.
– Ну, на будущее учти… А младшая супруга твоя как? Вот бы ее подлечить там после асланiвськой-то встряски – ей-богу, милое было б дело! Дорогонько, конечно – ну да после повышения тебе это все ништо!
Богдан немного помедлил с ответом.
– Жанночка, слава Богу, вполне поправилась. Конечно, суетиться подле нее мне эти дни пришлось немало… но… Это же мне только в радость.
Рива мечтательно подперла уже обе щечки обоими кулачками.
– Вы, наверное, замечательный муж, Богдан Рухович, – проговорила она, неотрывно глядя на Богдана своими огромными глазами. – Добрый, заботливый и справедливый.
Тут уж настала очередь Богдана краснеть.
– Да как вам сказать, Рива Мокиевна… – пробормотал он смущенно.
– Дочка, – Мокий Нилович негромко кашлянул, – чай простыл.
– Да, папенька, – ответствовала Рива, с готовностью вскакивая и чуть кланяясь отцу. Споро поставила на серебряный поднос чайник, три пустые чашки и, мелко ступая в длинном кимоно, вышла из беседки, грациозно проплыла над уютным горбатым мостиком, соединявшим остров с материком сада, и скрылась за кустарниками.
Мода на кимоно нихонского кроя, в середине весны вдруг полыхнувшая среди молодых девушек Александрийского улуса, все не проходила. «Странно, – подумал Богдан. – И почему тех, кто вступает в жизнь, вечно тянет на иноземное? Ханбалыкские халаты куда удобнее… Вон как славно сидит на Раби. И тепло, и вольготно».
– Совсем в возраст вошла, – вполголоса поведал Богдану Мокий Нилович.
– Хороша, – искренне ответил Богдан.
– Глаз с тебя не сводит.
– Да помилуйте, Раби Нилыч…
– Вот те крест. Сам не видишь, что ли?
Богдан не нашелся, что ответить.
– А я бы не против, – вдруг сказал Мокий Нилович, глядя мимо Богдана и задумчиво сцепив пальцы лежащих на столе рук. – То есть дело ваше, конечно… Просто мне бы, старику, спокойней было. Может, каким любительницам острых ощущений с тобою и пресновато – но за тобой, как за каменной стеной. Вот уж в чем я уверен. – Он усмехнулся. – И тебе бы весело. Собрал бы целый, как одно время в Европах модно говорить было, интернационал. Узбечка, француженка, ютайка[10]…
Несмотря на прохладу, Богдана бросило в жар.
– Маловато для интернационала, – натужно попытался он отшутиться.
Вотще. Голос прозвучал как-то сипло.
– Какие твои года, – спокойно ответил Мокий Нилович и глянул ему прямо в лицо. – Ты и пятерых теперь вполне прокормишь, после повышения-то в ранге. Тем более, скажем, Рива моя бездельничать не будет, работать пойдет обязательно. Математикой бредит, астрофизикой… Помнишь, я тебе рассказывал, что в прошлом году она на объявленный Тибетской обсерваторией конкурс сочинение подавала?
– Помню.
– Первое место заняла, – сдержанно, но гордо уронил Мокий Нилович. – Директор обсерватории, цзиньши астрофизических наук Чэн Тойво Петрович ей золотой диск Галактики прислал, с личной подписью и киноварной печатью на веревочке…
– Вот умница девочка! – искренне восхитился Богдан. Талантам ближних он всегда радовался безоглядно, от души. – А ведь я ее совсем пацанкой помню, по деревьям любила лазить… Наверное, к звездам поближе подбиралась.
Мокий Нилович хмыкнул.
– Как же вы до сих пор не похвастались-то, Раби?
– К слову не пришлось, – слегка замялся суровый отец.
19-й день восьмого месяца, шестерица,
позднее утро
День выдался яркий, звонкий, но близость осени ощущалась во всем – в арктической просторности стылого безветрия, в бездонной черноте теней, где проваливается и меркнет взгляд, в ослепительности прозрачно-голубых, как лед, небес.
Главный цензор Александрийского улуса, Великий муж, блюдущий добродетельность управления, мудрый и бдительный попечитель морального облика всех славянских и всех сопредельных оным земель Ордуси Мокий Нилович Рабинович – сотрудники уважительно-ласково называли его Раби Нилычем – прихлебнул горячего чаю из блюдца, поставил блюдце на стол и потянулся к изящной соломенной корзинке с сушками.
– Рива, как всегда, преувеличивает, – сказал он и захрустел сушкой.
Красавица-дочь Мокия Ниловича, сидевшая рядом с отцом, от души засмеялась.
– По-моему, папенька, не три, а все-таки по крайней мере четыре, – проговорила Рива, лукаво косясь на Богдана. – Это ты преуменьшаешь.
– Вот нынешняя молодежь, – глубоко вздохнул Мокий Нилович. – И спорят, и спорят…
Мокий Нилович Рабинович бросал курить.
– Честное слово, Раби Нилыч, – примирительно сказал Богдан, – мне иногда казалось, что для вас и пять пачек не предел.
Они чаевничали втроем – супруга Великого мужа на несколько дней отбыла по служебной надобности в Иерусалимский улус – на искусственном островке посреди пруда в саду загородного имения Мокия Ниловича, в беседке, именуемой «Залом, с коим соседствует добродетель» и увешанной длинными свитками с изречениями из Торы.
– Ну, может, и бывали напряженные дни, когда я выкуривал по четыре пачки, – сдался Мокий Нилович. – Но нечасто. Нечасто.
– А кашлял-то как по утрам! – с ужасом припомнила Рива.
– Честно сказать, я и теперь еще подкашливаю слегка, – признался Мокий Нилович. – Но все равно – совсем иначе чувствую себя. Совсем иначе. Пару-тройку сигарет за день выкурю – и хорошо, и ладно.
– Поверите ли, Богдан Рухович, – доверительно поведала девушка, – я уж и мечтать перестала о том, что папенька бросит табак этот. Просто чудо Господне! Только вот Карпуша тоскует, – вздохнула Рива и, ладонью попробовав, не остыл ли чайник, чуть повернулась и попыталась, прищурившись, глянуть на горящую от солнца гладь воды. Сразу отвернулась, махнув рукой. – Нет, не вижу. Слепит очень.
– Там он, сердешный, там, – сказал Богдан, который сидел сбоку: ему отчетливо различим был сквозь воду силуэт громадного, замершего в унылой неподвижности карпа, которого заботливая Рива в свое время приучила подъедать за батюшкой бесчисленные летящие в воду окурки.
– Я уж ему с позавчерашнего вечера стала целые кидать, – сообщила Рива. – Кушает… Но все равно скучает. Еда – едой, а общение? Бывало, папенька тут посидит, покурит вечерком с полчасика – Карпуша оттуда смотрит, губами шевелит… окурков пять-шесть схрумкает – вроде и побеседовали. А теперь… Или, может, обиделся, – продолжала она задумчиво, – вчера-то мне так жалко его стало, так жалко, что я… – девушка замялась, – уж простите, батюшка, а только целую сигару из тех, что вам в прошлом году с Кубани прислали, взяла ему и кинула. Карпуша-то ее – ам! Ан не окурок… Наверное, крепкая она ему, сигара-то…
Мокий Нилович шутливо погрозил дочери пальцем.
– Вот мы и стараемся, Богдан, на пруду чаи гонять почаще, – сказал он. – Все-таки ему повеселей.
– Понимаю, – сказал Богдан и взял бублик. – Божья тварь.
– Во-во… Так что сильно тебе сие заведение рекомендую, – вновь вернулся к прежней теме Мокий Нилович, подливая себе из чайника чаю. – И название-то какое: «Тысяча лет здоровья»!
– Да я ж не курю. И не пью. Почти…
– Я говорю тебе, Богдан, там вообще от всего лечат. Новейший центр. Живописное место на самом берегу залива, нетронутый лес по сторонам, озера. Воздух, как в горах. Высокотехнологичное оборудование последнего поколения, ничего ввозного. Правда, – Мокий Нилович усмехнулся, – слов ввозных много. Животворное общение у тамошних медиков не иначе как «витагенные контакты». А пиявколечение – как бишь… гирудотерапия!
Богдан едва не уронил чашку.
– Как-как? – в полном восторге переспросил он, сразу вспоминая завсегдатая харчевни Ябан-аги йога Гарудина. – Гарудотерапия?
– Нет, – с сожалением возразил Мокий Нилович. – Мне тоже по первости показалось, будто они от птицы Гаруды словцо выродили… Нет, это на латынский манер. Пиявицы – гируды по-ихнему.
– Вот и верь ученым, – подперев щечку кулачком, задумчиво произнесла Рива, – когда они утверждают, будто совсем даже не все языки произошли от одного, древнейшего единого…
– Но сами эти… витагенные контакты, – со вкусом повторил смешное словосочетание Великий муж, – дорогого стоят! Я с одним ечем[9] там разговорился… Желудок ему безо всяких таблеток и ножей вылечили. Просто специально дрессированную кошку здоровенную клали на живот, и он ее гладил по паре часов кряду – а она, дескать, сворачивается как-то особо ласково, греет… статическое электричество дает, наводит и снимает поля. Чудо-кошка, ей-богу! Через десять сеансов язвы как ни бывало! Да и я – посмотри. Ведь действительно с двух укусов курить перестал. Вот в эту точку и в эту… – Мокий Нилович распахнул теплый халат на смуглой волосатой груди и показал две точки под ключицами. Там виднелись уже сходящие синяки. – Нет, Богдан, кроме шуток. Рекомендую.
– Я здоров, – почти с сожалением ответствовал Богдан. И благоразумно добавил: – Пока.
– Ну, на будущее учти… А младшая супруга твоя как? Вот бы ее подлечить там после асланiвськой-то встряски – ей-богу, милое было б дело! Дорогонько, конечно – ну да после повышения тебе это все ништо!
Богдан немного помедлил с ответом.
– Жанночка, слава Богу, вполне поправилась. Конечно, суетиться подле нее мне эти дни пришлось немало… но… Это же мне только в радость.
Рива мечтательно подперла уже обе щечки обоими кулачками.
– Вы, наверное, замечательный муж, Богдан Рухович, – проговорила она, неотрывно глядя на Богдана своими огромными глазами. – Добрый, заботливый и справедливый.
Тут уж настала очередь Богдана краснеть.
– Да как вам сказать, Рива Мокиевна… – пробормотал он смущенно.
– Дочка, – Мокий Нилович негромко кашлянул, – чай простыл.
– Да, папенька, – ответствовала Рива, с готовностью вскакивая и чуть кланяясь отцу. Споро поставила на серебряный поднос чайник, три пустые чашки и, мелко ступая в длинном кимоно, вышла из беседки, грациозно проплыла над уютным горбатым мостиком, соединявшим остров с материком сада, и скрылась за кустарниками.
Мода на кимоно нихонского кроя, в середине весны вдруг полыхнувшая среди молодых девушек Александрийского улуса, все не проходила. «Странно, – подумал Богдан. – И почему тех, кто вступает в жизнь, вечно тянет на иноземное? Ханбалыкские халаты куда удобнее… Вон как славно сидит на Раби. И тепло, и вольготно».
– Совсем в возраст вошла, – вполголоса поведал Богдану Мокий Нилович.
– Хороша, – искренне ответил Богдан.
– Глаз с тебя не сводит.
– Да помилуйте, Раби Нилыч…
– Вот те крест. Сам не видишь, что ли?
Богдан не нашелся, что ответить.
– А я бы не против, – вдруг сказал Мокий Нилович, глядя мимо Богдана и задумчиво сцепив пальцы лежащих на столе рук. – То есть дело ваше, конечно… Просто мне бы, старику, спокойней было. Может, каким любительницам острых ощущений с тобою и пресновато – но за тобой, как за каменной стеной. Вот уж в чем я уверен. – Он усмехнулся. – И тебе бы весело. Собрал бы целый, как одно время в Европах модно говорить было, интернационал. Узбечка, француженка, ютайка[10]…
Несмотря на прохладу, Богдана бросило в жар.
– Маловато для интернационала, – натужно попытался он отшутиться.
Вотще. Голос прозвучал как-то сипло.
– Какие твои года, – спокойно ответил Мокий Нилович и глянул ему прямо в лицо. – Ты и пятерых теперь вполне прокормишь, после повышения-то в ранге. Тем более, скажем, Рива моя бездельничать не будет, работать пойдет обязательно. Математикой бредит, астрофизикой… Помнишь, я тебе рассказывал, что в прошлом году она на объявленный Тибетской обсерваторией конкурс сочинение подавала?
– Помню.
– Первое место заняла, – сдержанно, но гордо уронил Мокий Нилович. – Директор обсерватории, цзиньши астрофизических наук Чэн Тойво Петрович ей золотой диск Галактики прислал, с личной подписью и киноварной печатью на веревочке…
– Вот умница девочка! – искренне восхитился Богдан. Талантам ближних он всегда радовался безоглядно, от души. – А ведь я ее совсем пацанкой помню, по деревьям любила лазить… Наверное, к звездам поближе подбиралась.
Мокий Нилович хмыкнул.
– Как же вы до сих пор не похвастались-то, Раби?
– К слову не пришлось, – слегка замялся суровый отец.