— Нет. К чему вы ведете?
— Ни к чему, — безмятежно ответил Лейф.
— Он остро ощущал пронзительный взгляд Кандельмана. Уззит явно пометил себе поинтересоваться у эголога, что Лейф имел в виду и часто ли с ним такое бывает.
— Когда мой человек вернулся на место аварии, — продолжал Кандельман, — девочки там не было. «Скорая помощь» ее не забирала, поэтому мой человек, естественно, заподозрил неладное. Оглядевшись, он увидел, что девочку уносят двое мужчин, за которыми следовали две женщины. Он окликнул их, но те скрылись за углом. Мой подчиненный шел по их следу до станции метро, увидел, как они зашли за колонну, но, добравшись туда, никого не обнаружил. Единственное место, где они могли скрыться, — туннель, но, пройдя перегон насквозь, мой человек наткнулся на своего товарища, стоявшего на страже более получаса. И за это время из туннеля никто не выходил. Естественно, сейчас охранника допрашивают. Он не может не быть сообщником.
— Чьим? — осведомился Лейф.
Кандельман пожал плечами, тощими, как вешалка.
— Не знаю. Но я сильно подозреваю, что это последователи Жака Кюза. Рядом, на бетонной стене, были выцарапаны буквы J. С.
— Так их в Париже много, — заметил Лейф.
Глаза Кандельмана сверкали, как искры, летящие от точильного камня.
— Я знаю. Но обещаю вам — еще до конца года Жак Кюз будет либо мертв, либо отправлен к Ч.
— Но зачем им было уносить девчонку? — удивился Даннто. — В катакомбах ее вряд ли смогут вылечить лучше, чем здесь.
— Не уверен, — отозвался Кандельман, косясь на доктора. Лейф не снизошел до ответа. — Если .бы ее привезли сюда, началось бы расследование. Ее родители скорее всего были бы арестованы и выведены на чистую воду. Они предпочли обречь девчонку на смерть, но не выдать своей тайны. Кроме того, она уже, вероятно, была мертва.
— Я удивлен, Джек, — заметил архиуриэлит, — твоим признанием, что многоложцы похитили свое отродье из-под носа уззитов.
— Если я, как истинно верносущный, и могу гордиться чем-то, то это качество — честность, — ответил Кандельман. В первый раз за все время обеда голос его обрел какое-то выражение. — Я ничего не пытаюсь утаить, как требуют от нас писания Сигмена, да будет верно имя его во веки веков.
Мысль, копошившаяся в темной глубине сознания Лейфа, внезапно обрела форму.
— Кандельман, — спросил Лейф, наклоняясь вперед, — а как выглядели те четверо?
Уззит моргнул.
— О чем вы?
— Не показались ли они вашему человеку странными... может быть, иностранцами?
— А почему вы спрашиваете? Лейф откинулся на стуле.
— Сначала вы ответьте.
— Шиб. Мне сказали, что эти четверо были очень светловолосы и лица у них были непропорциональные — орлиные носы с очень широкими ноздрями, толстые губы. Глаз их он не видел, но у девчонки глаза были бледно-голубые.
— Ах так, — протянул Лейф.
Те самые четверо, что пытались забрать его с собой сегодня утром!
— Да, а что? — спросил Кандельман.
— Ну, если они действительно французы, живущие в катакомбах — и если этот Кюз не легенда, — то они должны отличаться по виду от современных парижан, потомков исландцев. Конечно, французская кровь еще сохраняется, не все французы вымерли во время чумы Судного дня. Но потомков выживших через столетие завоевали и поглотили исландцы.
— Возможно, они и были иными, — заметил Кандельман. — Не знаю. Никогда не видел фотографий до-чумных парижан.
— А французского вы не знаете?
— Нет. Я уззит. Если мне нужна справка, я обращусь к специалисту. И позволю заметить, — теперь Кандельман наклонился вперед, губы его шевелились, как рачьи клешни, — что Жак Кюз не миф и не легенда. Он живет в лабиринте подземных ходов, в заброшенных туннелях метро и еще более глубоких ходах парижской канализации. Организацией своей он управляет из тайного штаба, но порой — я убежден в этом — появляется на поверхности.
Сколько раз я объявлял на него охоту, сколько людей снимал с заданий и отправлял вниз — с собаками, фонарями и автоматами. Мы закупоривали мили туннелей и заполняли их газом. А потом находили только мертвых крыс.
— Разве не нелепо предполагать, что французы веками могли жить и плодиться в этих норах, сохраняя свой язык и надеясь вернуть свою страну себе? — спросил Лейф.
— Так действительно может показаться, — согласился Кандельман. — Но то, что Жак Кюз жив, доказывает обратное.
— Когда вы узнали о нем?
— Несколько лет назад нам удалось схватить пограничника из Корпуса Холодной Войны. Прежде чем он успел раскусить ампулу с ядом, которую вставляют им в фальшивый зуб, один из моих людей отстрелил ему челюсть. К сожалению, придя в себя, разговаривать он за отсутствием языка не мог.
Зато мог писать. После обычной процедуры убеждения он, посопротивлявшись для виду, согласился отвечать. Писал он алфавитом Пограничья, что лишний раз убедило меня в его происхождении. Но, написав два слова, он остановился, показывая на них снова и снова, пока я не понял, что он хочет услышать их произнесенными. Смысла этих слов я не понял, а потому вызвал козла [3]по лингвистике. Тот озадаченно глянул на них и произнес вслух.
Очнулся я в больнице. Висок мне пробил осколок черепа пограничника, и мне очень повезло, что я не умер на месте. Потом из разрозненных отчетов я уяснил, что произошло. Кроме яда в зубе шпион нес в своем черепе маленькую, но мощную бомбу. Эти два слова служили детонатором.
Он обманул нас. Осколки черепа разлетелись с такой силой, что трое стоявших поблизости были убиты на месте, включая лингвиста. Бумагу залило кровью.
Но у меня превосходная память — это профессиональная черта. И я помню роковой ключ. Это было имя Жака Кюза. Обратите внимание — обычно я произношу это имя на исландский манер. Никогда не знаешь, не окажется ли твой собеседник шпионом и не взлетите ли вы оба на воздух.
После этого я и начал связывать вездесущие инициалы J. С. с Жаком Кюзом, чье имя по-французски начинается именно с этих букв — Jacques Cuze. Кроме того, в одной из комнат, устроенных в заброшенной канализации, я нашел исписанный клочок бумаги. Козл по лингвистике перевел мне его с французского. Это оказалась пропаганда против союза Гайяак, призыв вернуть власть в стране народу, которому она принадлежит по праву — а вождем этих последних французов, обитающих, как крысы, в подземельях, назывался Жак Кюз!
Даннто нервно хихикнул.
— Можете насмехаться, сколько вам угодно, — произнес Кандельман. — Но я убежден, что нападение на госпожу Даннто спланировал J. С. И что, пока он не окажется пойман, ваша жизнь в опасности.
ГЛАВА 11
ГЛАВА 12
— Ни к чему, — безмятежно ответил Лейф.
— Он остро ощущал пронзительный взгляд Кандельмана. Уззит явно пометил себе поинтересоваться у эголога, что Лейф имел в виду и часто ли с ним такое бывает.
— Когда мой человек вернулся на место аварии, — продолжал Кандельман, — девочки там не было. «Скорая помощь» ее не забирала, поэтому мой человек, естественно, заподозрил неладное. Оглядевшись, он увидел, что девочку уносят двое мужчин, за которыми следовали две женщины. Он окликнул их, но те скрылись за углом. Мой подчиненный шел по их следу до станции метро, увидел, как они зашли за колонну, но, добравшись туда, никого не обнаружил. Единственное место, где они могли скрыться, — туннель, но, пройдя перегон насквозь, мой человек наткнулся на своего товарища, стоявшего на страже более получаса. И за это время из туннеля никто не выходил. Естественно, сейчас охранника допрашивают. Он не может не быть сообщником.
— Чьим? — осведомился Лейф.
Кандельман пожал плечами, тощими, как вешалка.
— Не знаю. Но я сильно подозреваю, что это последователи Жака Кюза. Рядом, на бетонной стене, были выцарапаны буквы J. С.
— Так их в Париже много, — заметил Лейф.
Глаза Кандельмана сверкали, как искры, летящие от точильного камня.
— Я знаю. Но обещаю вам — еще до конца года Жак Кюз будет либо мертв, либо отправлен к Ч.
— Но зачем им было уносить девчонку? — удивился Даннто. — В катакомбах ее вряд ли смогут вылечить лучше, чем здесь.
— Не уверен, — отозвался Кандельман, косясь на доктора. Лейф не снизошел до ответа. — Если .бы ее привезли сюда, началось бы расследование. Ее родители скорее всего были бы арестованы и выведены на чистую воду. Они предпочли обречь девчонку на смерть, но не выдать своей тайны. Кроме того, она уже, вероятно, была мертва.
— Я удивлен, Джек, — заметил архиуриэлит, — твоим признанием, что многоложцы похитили свое отродье из-под носа уззитов.
— Если я, как истинно верносущный, и могу гордиться чем-то, то это качество — честность, — ответил Кандельман. В первый раз за все время обеда голос его обрел какое-то выражение. — Я ничего не пытаюсь утаить, как требуют от нас писания Сигмена, да будет верно имя его во веки веков.
Мысль, копошившаяся в темной глубине сознания Лейфа, внезапно обрела форму.
— Кандельман, — спросил Лейф, наклоняясь вперед, — а как выглядели те четверо?
Уззит моргнул.
— О чем вы?
— Не показались ли они вашему человеку странными... может быть, иностранцами?
— А почему вы спрашиваете? Лейф откинулся на стуле.
— Сначала вы ответьте.
— Шиб. Мне сказали, что эти четверо были очень светловолосы и лица у них были непропорциональные — орлиные носы с очень широкими ноздрями, толстые губы. Глаз их он не видел, но у девчонки глаза были бледно-голубые.
— Ах так, — протянул Лейф.
Те самые четверо, что пытались забрать его с собой сегодня утром!
— Да, а что? — спросил Кандельман.
— Ну, если они действительно французы, живущие в катакомбах — и если этот Кюз не легенда, — то они должны отличаться по виду от современных парижан, потомков исландцев. Конечно, французская кровь еще сохраняется, не все французы вымерли во время чумы Судного дня. Но потомков выживших через столетие завоевали и поглотили исландцы.
— Возможно, они и были иными, — заметил Кандельман. — Не знаю. Никогда не видел фотографий до-чумных парижан.
— А французского вы не знаете?
— Нет. Я уззит. Если мне нужна справка, я обращусь к специалисту. И позволю заметить, — теперь Кандельман наклонился вперед, губы его шевелились, как рачьи клешни, — что Жак Кюз не миф и не легенда. Он живет в лабиринте подземных ходов, в заброшенных туннелях метро и еще более глубоких ходах парижской канализации. Организацией своей он управляет из тайного штаба, но порой — я убежден в этом — появляется на поверхности.
Сколько раз я объявлял на него охоту, сколько людей снимал с заданий и отправлял вниз — с собаками, фонарями и автоматами. Мы закупоривали мили туннелей и заполняли их газом. А потом находили только мертвых крыс.
— Разве не нелепо предполагать, что французы веками могли жить и плодиться в этих норах, сохраняя свой язык и надеясь вернуть свою страну себе? — спросил Лейф.
— Так действительно может показаться, — согласился Кандельман. — Но то, что Жак Кюз жив, доказывает обратное.
— Когда вы узнали о нем?
— Несколько лет назад нам удалось схватить пограничника из Корпуса Холодной Войны. Прежде чем он успел раскусить ампулу с ядом, которую вставляют им в фальшивый зуб, один из моих людей отстрелил ему челюсть. К сожалению, придя в себя, разговаривать он за отсутствием языка не мог.
Зато мог писать. После обычной процедуры убеждения он, посопротивлявшись для виду, согласился отвечать. Писал он алфавитом Пограничья, что лишний раз убедило меня в его происхождении. Но, написав два слова, он остановился, показывая на них снова и снова, пока я не понял, что он хочет услышать их произнесенными. Смысла этих слов я не понял, а потому вызвал козла [3]по лингвистике. Тот озадаченно глянул на них и произнес вслух.
Очнулся я в больнице. Висок мне пробил осколок черепа пограничника, и мне очень повезло, что я не умер на месте. Потом из разрозненных отчетов я уяснил, что произошло. Кроме яда в зубе шпион нес в своем черепе маленькую, но мощную бомбу. Эти два слова служили детонатором.
Он обманул нас. Осколки черепа разлетелись с такой силой, что трое стоявших поблизости были убиты на месте, включая лингвиста. Бумагу залило кровью.
Но у меня превосходная память — это профессиональная черта. И я помню роковой ключ. Это было имя Жака Кюза. Обратите внимание — обычно я произношу это имя на исландский манер. Никогда не знаешь, не окажется ли твой собеседник шпионом и не взлетите ли вы оба на воздух.
После этого я и начал связывать вездесущие инициалы J. С. с Жаком Кюзом, чье имя по-французски начинается именно с этих букв — Jacques Cuze. Кроме того, в одной из комнат, устроенных в заброшенной канализации, я нашел исписанный клочок бумаги. Козл по лингвистике перевел мне его с французского. Это оказалась пропаганда против союза Гайяак, призыв вернуть власть в стране народу, которому она принадлежит по праву — а вождем этих последних французов, обитающих, как крысы, в подземельях, назывался Жак Кюз!
Даннто нервно хихикнул.
— Можете насмехаться, сколько вам угодно, — произнес Кандельман. — Но я убежден, что нападение на госпожу Даннто спланировал J. С. И что, пока он не окажется пойман, ваша жизнь в опасности.
ГЛАВА 11
Выслушав Кандельмана, архиуриэлит рыгнул, прикрыв рот ладонью, и только тогда ответил:
— Я рад подвергнуться опасности, если тем я тружусь на благо церкводарства и приближаю временной приход Предтечи.
Даннто прервался на мгновение, чтобы откусить от бутерброда с муравьиным паштетом, и продолжил:
— Конечно, для нас, уриэлитов, значение слова «временной» остается спорным. Некоторые полагают, что оно не подразумевает физического прибытия Сигмена, да будет верно имя его, в наш мир. Возможно, он придет в каком-то ином смысле, и слово «временной» следует понимать эзотерически. Насколько я помню, сам Предтеча никогда не употреблял слова «приход» в своем «Времени и мировой линии» — он говорил «явление», а это, согласитесь, может означать не только прибытие.
Возможно, странствия Сигмена следует понимать не как реальные путешествия во времени, а как путешествия аллегорические. Тогда те, кто сейчас поднимает шум вокруг Конца Времен и ждет фактического появления Исаака Сигмена, в Конце Времен будут очень разочарованы.
Вполне может оказаться, что в Конце Времен союз Гайяак и его церкводарство одержат победу над всеми странами земли, власть наша распространится на всю планету, сокрушатся ложные верования и власти, и церкводарство восторжествует. Тогда можно будет воистину сказать, что Сигмен явился и остановил время, ибо наступит истинный покой и прекратятся вечные перемены, признак варварской, звериной натуры других народов.
Все это время Кандельман нервно ерзал на стуле и перебил архиуриэлита, едва тот сделал паузу:
— Абба, я истинно верен вам и церкводарству, которое вы представляете. В этом нет сомнений. Но мне больно слышать от вас речи, граничащие с многоложеством. Было время, когда аллегорическая интерпретация писаний Предтечи не могла даже сорваться с уст истинного гайяакца — иначе тот живо отправился бы к Ч.
Нет, не надо злиться — так оно и было. Но мы, литералисты, замечаем, что за последние двадцать лет все больше и больше уриэлитов поговаривают о каких-то эзотерических значениях, намекая, что описания Предтечи не соответствуют верносущности. Я честно скажу — мне, как и всем литералистам, это не нравится. Это попахивает многоложеством. Мы живем во времена вырождения. Сам Предтеча предсказывал, что явятся странные учения и слова его будут извращены. Он предупреждал нас опасаться подобных отклонений, приводящих к упадку морали, к отходу от верносущности!
И он был прав! Ведь лишь за последние несколько лет снова возродились мерзкие танцы, нарумяненные женщины облачились в нескромные платья, отбросив подобающие чадры. Меня тошнит от всего этого!
— По вашему аппетиту незаметно, — сухо ответил Даннто. Тирада уззита явно его не тронула. Лейф ожидал очередной вспышки гнева, ибо Кандельман явно метал стрелы в адрес Аллы Даннто. Доктору и самому следовало бы запротестовать — к Аве все сказанное тоже относилось, — но он решил, что молчаливое презрение заденет уззита больнее.
— Этот вопрос отнюдь не так ясен, как вы его представили, — продолжил архиуриэлит. — Сигмен, да будет верно его имя, весьма двусмысленно описывал Конец Времен. Перечитайте-ка его писания еще раз в таком контексте, и поймете, что и литералисты, и аллегористы могут приводить цитаты в поддержку своих убеждений стихами и главами, как из самих писаний, так и из комментариев. И, по-моему, есть только один способ узнать истину. Ждать. Неуклонное следование идеалам церкводарства — вот лучший способ в день Конца Времен получить заслуженную награду. Как бы ни явился нам Предтеча, он вознаградит истинно верующих по делам их.
— Да будем верны все мы, — пробормотал Кандельман, склонив голову. — Но есть многие, — он внезапно вскинулся и безумным взглядом обвел комнату, — кто стремится воплотить мнимобудущее. Это израильтяне и пограничники; это Жак Кюз. Но есть и кто-то четвертый. Однажды во время облавы мы нашли в подземельях комнату, полную трупов. В камне стены была грубо высечена рыба. Только тогда мы обнаружили, что подобные изображения виднеются по всему городу.
— И что означает эта рыба?
Лейф заинтересовался. В первый раз за время обеда он услышал что-то новенькое.
— Я вам расскажу, — несколько самодовольно начал Кандельман. — По моему скромному мнению, Жак Кюз...
— Как снова, так опять, — пробормотал Даннто так тихо, что услышал его только Лейф.
—...является и религиозным лидером немногих оставшихся в Европе христиан-подпольщиков. Глава Святой Тимбуктанской церкви пообещал Кюзу, что если тот преуспеет в своем грязном деле, то древняя вера французов будет восстановлена, а глава церкви сделает Париж своей резиденцией. Конечно, это обещание беспочвенно, но Кюз и тимбуктанцы — многоложцы, что с них взять.
— Лейф моргнул. Ничего подобного он еще не слыхивал.
— А на каких фактах основываются ваши скромные предположения? — осведомился он.
— На очевидных, — огрызнулся Кандельман, нетерпеливо отмахнувшись. — Иная интерпретация просто невозможна. Банту, будучи христианами, все еще пользуются в научных и теологических трудах латинскими и греческими корнями. Рыба по-гречески — «ихтиос». Первые две буквы — йота и хи, I и X. Козл по лингвистике сказал мне, что в латинском алфавите им ближе всего соответствуют буквы J и С — инициалы Жака Кюза и одновременно Иисуса Христа! I — значит Иоанн, X — «хусис», по-гречески «поток». Поток вызывает в памяти рыбу, и в то же время — подполье, поскольку может обозначать и подземную реку.
Все очень просто. Рыба — это IX и JC, Иисус Христос, Иоанн Поток, Жак Кюз! Этот символ связывает французское патриотическое подполье с Тимбуктанской церковью.
Лейф не знал, то ли ему смеяться, то ли восхищаться способностью человеческого рассудка к рационализации.
— О Предтеча, — пробормотал Даннто, — сколько всего, а, если бы Алла не попала в аварию, я и не знал бы. Ну, может быть. Скажи, Джек, а что с основной африканской церковью, с дикарской? В конце концов, тимбуктанцы контролируют лишь малую часть континента; у дикарей намного больше возможностей для подпольной работы. Кандельман примирительно поднял руки.
— Не знаю. Все мои сведения — результат часовой беседы с одним козлом, простите — квалифициантом общих знаний, лицензированным. У меня нет времени глубоко вникать в вопрос. Я круглыми сутками занят административными вопросами и охотой за Кюзом.
— Встретитесь — почувствуете разницу, — мрачно заметил Лейф. — Тимбуктанцы будут драться. А дикари — абсолютные пацифисты.
— Я знаю, — ответил Кандельман. — Континент уже зрелый плод. Если бы между нами не стояли жиды, мы за один день завладели бы двумя третями Африки. Как только Конфедерация Израиль падет — а я уверен, явленный Сигмен сокрушит их, — земли южнее Сахарского моря мы возьмем без единого выстрела.
— Ненасильственное сопротивление — великая сила, — предупредил Лейф.
Но его не слушали; собеседники с упоением разрабатывали собственные теории. Даннто сомневался, что из чернокожих банту в Европе получились бы хорошие подпольщики. Кандельман возражал, что грязную работу за них могут делать Кюз и предатели-гайки.
— Может быть, — радостно вмешался Лейф, — J. С. — это просто Иисус Христос? Знаете, была когда-то группа, пытавшаяся добиться законного признания в пределах союза Гайяак как церковь, отдельная от организации банту — выступающая за союз Гайяак и против еретиков-негров?
— Чушь, — заявил Даннто. — Это было сто лет назад, если я еще не позабыл школьный курс истории. Все отправились к Ч, и больше о них не слышали.
— Если французы могли ползать в катакомбах два с половиной века, то почему эта группа не могла жить там сто лет?
Спорщики дружно обрушились на «идею» Лейфа — та слишком противоречила их излюбленным теориям.
— Нет, — сказал Даннто, — Предтеча, буквально или фигурально, но путешествовал по полям проявления в обе стороны. Он побывал в будущем, вернулся, описал его в своих книгах, основал союз Гайяак и его основу — церкводарство и снова ушел во времени. Все события, случившиеся с тех пор, доказывают верносущность его предсказаний. Грядут последние дни; близок Конец Времен, хотя потребно ли для его прихода материальное присутствие Сигмена — не знаю.
Но доподлинно известно, что во «Времени и мировой линии» есть загадочное упоминание о зловещем Противотече, противнике Сигмена, стремящемся уничтожить все, созданное им в прошлом, настоящем и будущем. На это единственное упоминание в дальнейшем наслоилось множество апокрифов, многие из которых, будучи проверены, оказались подлинными и были признаны церкводарством.
Хотя Сигмен не упоминает имени Противотечи, мы теперь знаем, что под этим именем скрывается современник Сигмена, неудачливый путешественник во времени, чье имя переводится на исландский как Иуда-Меняла. И факты доказывают, что инициалы J. С. принадлежат Иуде-Меняле, ибо по-английски, на языке Предтечи, это имя записывается как Judas Changer! — Архиуриэлит поднял руку, предупреждая возражения Кандельмана. — Я готов согласиться, что Жак Кюз — это псевдоним Менялы, скрывающего свое истинное лицо. Но в своей злодейской манере этот эгоист дает нам знать, кто он на самом деле.
Зажужжал куб. На экране появилось изображение уззита. Доклад его был неутешителен: никаких следов Торлейфссона.
Беседа прервалась. Кандельман вскочил; ноздри его раздувались.
— Может, хоть теперь вы мне поверите, абба, — бросил он уриэлиту. — Скорее всего мой помощник напал на след Кюза и был злодейски убит. Я ухожу. Мне не будет покоя, пока я не узнаю, что с ним случилось.
— Может быть, в поисках Кюза он ушел в подземелья? — предположил Лейф, думая о смытом в канализацию пепле Торлейфссона.
— Ерунда, доктор. Не уведомив меня?
Кандельман подошел к двери комнаты, где спала Алла, и, прежде чем кто-то успел возразить, зашел туда. Отбросив стул, Лейф ринулся за ним.
Уззит стоял у кровати, пристально глядя на спящую. Медсестра сидела в углу, не сделав и попытки помешать ворвавшемуся Кандельману.
— Вам же сказали, — сдавленно прошипел Лейф, едва сдерживая ярость, — ни в коем случае не беспокоить госпожу Даннто! Я не собираюсь повторять это еще раз!
Рука Кандельмана задержалась над пламенным ореолом волос, обрамлявшим прекрасное лицо на белой подушке. Потом уззит выпрямился и молча вышел. Лейф непроизвольно стиснул кулаки — с каким наслаждением он вогнал бы их сейчас в эту жестокую морду!
Едва уззит вышел, Лейф обернулся к сестре.
— Марш в свое отделение! — выдавил он. — От вас все равно никакого толку.
Медсестра, стерва с восьмидесятилетним стажем, открыла было рот, чтобы заспорить, глянула на Лейфа и промолчала. Лейф подозревал, что она работает на Кандельмана. Забавно, что уззит сам дал ему повод наконец-то ее уволить.
— Я рад подвергнуться опасности, если тем я тружусь на благо церкводарства и приближаю временной приход Предтечи.
Даннто прервался на мгновение, чтобы откусить от бутерброда с муравьиным паштетом, и продолжил:
— Конечно, для нас, уриэлитов, значение слова «временной» остается спорным. Некоторые полагают, что оно не подразумевает физического прибытия Сигмена, да будет верно имя его, в наш мир. Возможно, он придет в каком-то ином смысле, и слово «временной» следует понимать эзотерически. Насколько я помню, сам Предтеча никогда не употреблял слова «приход» в своем «Времени и мировой линии» — он говорил «явление», а это, согласитесь, может означать не только прибытие.
Возможно, странствия Сигмена следует понимать не как реальные путешествия во времени, а как путешествия аллегорические. Тогда те, кто сейчас поднимает шум вокруг Конца Времен и ждет фактического появления Исаака Сигмена, в Конце Времен будут очень разочарованы.
Вполне может оказаться, что в Конце Времен союз Гайяак и его церкводарство одержат победу над всеми странами земли, власть наша распространится на всю планету, сокрушатся ложные верования и власти, и церкводарство восторжествует. Тогда можно будет воистину сказать, что Сигмен явился и остановил время, ибо наступит истинный покой и прекратятся вечные перемены, признак варварской, звериной натуры других народов.
Все это время Кандельман нервно ерзал на стуле и перебил архиуриэлита, едва тот сделал паузу:
— Абба, я истинно верен вам и церкводарству, которое вы представляете. В этом нет сомнений. Но мне больно слышать от вас речи, граничащие с многоложеством. Было время, когда аллегорическая интерпретация писаний Предтечи не могла даже сорваться с уст истинного гайяакца — иначе тот живо отправился бы к Ч.
Нет, не надо злиться — так оно и было. Но мы, литералисты, замечаем, что за последние двадцать лет все больше и больше уриэлитов поговаривают о каких-то эзотерических значениях, намекая, что описания Предтечи не соответствуют верносущности. Я честно скажу — мне, как и всем литералистам, это не нравится. Это попахивает многоложеством. Мы живем во времена вырождения. Сам Предтеча предсказывал, что явятся странные учения и слова его будут извращены. Он предупреждал нас опасаться подобных отклонений, приводящих к упадку морали, к отходу от верносущности!
И он был прав! Ведь лишь за последние несколько лет снова возродились мерзкие танцы, нарумяненные женщины облачились в нескромные платья, отбросив подобающие чадры. Меня тошнит от всего этого!
— По вашему аппетиту незаметно, — сухо ответил Даннто. Тирада уззита явно его не тронула. Лейф ожидал очередной вспышки гнева, ибо Кандельман явно метал стрелы в адрес Аллы Даннто. Доктору и самому следовало бы запротестовать — к Аве все сказанное тоже относилось, — но он решил, что молчаливое презрение заденет уззита больнее.
— Этот вопрос отнюдь не так ясен, как вы его представили, — продолжил архиуриэлит. — Сигмен, да будет верно его имя, весьма двусмысленно описывал Конец Времен. Перечитайте-ка его писания еще раз в таком контексте, и поймете, что и литералисты, и аллегористы могут приводить цитаты в поддержку своих убеждений стихами и главами, как из самих писаний, так и из комментариев. И, по-моему, есть только один способ узнать истину. Ждать. Неуклонное следование идеалам церкводарства — вот лучший способ в день Конца Времен получить заслуженную награду. Как бы ни явился нам Предтеча, он вознаградит истинно верующих по делам их.
— Да будем верны все мы, — пробормотал Кандельман, склонив голову. — Но есть многие, — он внезапно вскинулся и безумным взглядом обвел комнату, — кто стремится воплотить мнимобудущее. Это израильтяне и пограничники; это Жак Кюз. Но есть и кто-то четвертый. Однажды во время облавы мы нашли в подземельях комнату, полную трупов. В камне стены была грубо высечена рыба. Только тогда мы обнаружили, что подобные изображения виднеются по всему городу.
— И что означает эта рыба?
Лейф заинтересовался. В первый раз за время обеда он услышал что-то новенькое.
— Я вам расскажу, — несколько самодовольно начал Кандельман. — По моему скромному мнению, Жак Кюз...
— Как снова, так опять, — пробормотал Даннто так тихо, что услышал его только Лейф.
—...является и религиозным лидером немногих оставшихся в Европе христиан-подпольщиков. Глава Святой Тимбуктанской церкви пообещал Кюзу, что если тот преуспеет в своем грязном деле, то древняя вера французов будет восстановлена, а глава церкви сделает Париж своей резиденцией. Конечно, это обещание беспочвенно, но Кюз и тимбуктанцы — многоложцы, что с них взять.
— Лейф моргнул. Ничего подобного он еще не слыхивал.
— А на каких фактах основываются ваши скромные предположения? — осведомился он.
— На очевидных, — огрызнулся Кандельман, нетерпеливо отмахнувшись. — Иная интерпретация просто невозможна. Банту, будучи христианами, все еще пользуются в научных и теологических трудах латинскими и греческими корнями. Рыба по-гречески — «ихтиос». Первые две буквы — йота и хи, I и X. Козл по лингвистике сказал мне, что в латинском алфавите им ближе всего соответствуют буквы J и С — инициалы Жака Кюза и одновременно Иисуса Христа! I — значит Иоанн, X — «хусис», по-гречески «поток». Поток вызывает в памяти рыбу, и в то же время — подполье, поскольку может обозначать и подземную реку.
Все очень просто. Рыба — это IX и JC, Иисус Христос, Иоанн Поток, Жак Кюз! Этот символ связывает французское патриотическое подполье с Тимбуктанской церковью.
Лейф не знал, то ли ему смеяться, то ли восхищаться способностью человеческого рассудка к рационализации.
— О Предтеча, — пробормотал Даннто, — сколько всего, а, если бы Алла не попала в аварию, я и не знал бы. Ну, может быть. Скажи, Джек, а что с основной африканской церковью, с дикарской? В конце концов, тимбуктанцы контролируют лишь малую часть континента; у дикарей намного больше возможностей для подпольной работы. Кандельман примирительно поднял руки.
— Не знаю. Все мои сведения — результат часовой беседы с одним козлом, простите — квалифициантом общих знаний, лицензированным. У меня нет времени глубоко вникать в вопрос. Я круглыми сутками занят административными вопросами и охотой за Кюзом.
— Встретитесь — почувствуете разницу, — мрачно заметил Лейф. — Тимбуктанцы будут драться. А дикари — абсолютные пацифисты.
— Я знаю, — ответил Кандельман. — Континент уже зрелый плод. Если бы между нами не стояли жиды, мы за один день завладели бы двумя третями Африки. Как только Конфедерация Израиль падет — а я уверен, явленный Сигмен сокрушит их, — земли южнее Сахарского моря мы возьмем без единого выстрела.
— Ненасильственное сопротивление — великая сила, — предупредил Лейф.
Но его не слушали; собеседники с упоением разрабатывали собственные теории. Даннто сомневался, что из чернокожих банту в Европе получились бы хорошие подпольщики. Кандельман возражал, что грязную работу за них могут делать Кюз и предатели-гайки.
— Может быть, — радостно вмешался Лейф, — J. С. — это просто Иисус Христос? Знаете, была когда-то группа, пытавшаяся добиться законного признания в пределах союза Гайяак как церковь, отдельная от организации банту — выступающая за союз Гайяак и против еретиков-негров?
— Чушь, — заявил Даннто. — Это было сто лет назад, если я еще не позабыл школьный курс истории. Все отправились к Ч, и больше о них не слышали.
— Если французы могли ползать в катакомбах два с половиной века, то почему эта группа не могла жить там сто лет?
Спорщики дружно обрушились на «идею» Лейфа — та слишком противоречила их излюбленным теориям.
— Нет, — сказал Даннто, — Предтеча, буквально или фигурально, но путешествовал по полям проявления в обе стороны. Он побывал в будущем, вернулся, описал его в своих книгах, основал союз Гайяак и его основу — церкводарство и снова ушел во времени. Все события, случившиеся с тех пор, доказывают верносущность его предсказаний. Грядут последние дни; близок Конец Времен, хотя потребно ли для его прихода материальное присутствие Сигмена — не знаю.
Но доподлинно известно, что во «Времени и мировой линии» есть загадочное упоминание о зловещем Противотече, противнике Сигмена, стремящемся уничтожить все, созданное им в прошлом, настоящем и будущем. На это единственное упоминание в дальнейшем наслоилось множество апокрифов, многие из которых, будучи проверены, оказались подлинными и были признаны церкводарством.
Хотя Сигмен не упоминает имени Противотечи, мы теперь знаем, что под этим именем скрывается современник Сигмена, неудачливый путешественник во времени, чье имя переводится на исландский как Иуда-Меняла. И факты доказывают, что инициалы J. С. принадлежат Иуде-Меняле, ибо по-английски, на языке Предтечи, это имя записывается как Judas Changer! — Архиуриэлит поднял руку, предупреждая возражения Кандельмана. — Я готов согласиться, что Жак Кюз — это псевдоним Менялы, скрывающего свое истинное лицо. Но в своей злодейской манере этот эгоист дает нам знать, кто он на самом деле.
Зажужжал куб. На экране появилось изображение уззита. Доклад его был неутешителен: никаких следов Торлейфссона.
Беседа прервалась. Кандельман вскочил; ноздри его раздувались.
— Может, хоть теперь вы мне поверите, абба, — бросил он уриэлиту. — Скорее всего мой помощник напал на след Кюза и был злодейски убит. Я ухожу. Мне не будет покоя, пока я не узнаю, что с ним случилось.
— Может быть, в поисках Кюза он ушел в подземелья? — предположил Лейф, думая о смытом в канализацию пепле Торлейфссона.
— Ерунда, доктор. Не уведомив меня?
Кандельман подошел к двери комнаты, где спала Алла, и, прежде чем кто-то успел возразить, зашел туда. Отбросив стул, Лейф ринулся за ним.
Уззит стоял у кровати, пристально глядя на спящую. Медсестра сидела в углу, не сделав и попытки помешать ворвавшемуся Кандельману.
— Вам же сказали, — сдавленно прошипел Лейф, едва сдерживая ярость, — ни в коем случае не беспокоить госпожу Даннто! Я не собираюсь повторять это еще раз!
Рука Кандельмана задержалась над пламенным ореолом волос, обрамлявшим прекрасное лицо на белой подушке. Потом уззит выпрямился и молча вышел. Лейф непроизвольно стиснул кулаки — с каким наслаждением он вогнал бы их сейчас в эту жестокую морду!
Едва уззит вышел, Лейф обернулся к сестре.
— Марш в свое отделение! — выдавил он. — От вас все равно никакого толку.
Медсестра, стерва с восьмидесятилетним стажем, открыла было рот, чтобы заспорить, глянула на Лейфа и промолчала. Лейф подозревал, что она работает на Кандельмана. Забавно, что уззит сам дал ему повод наконец-то ее уволить.
ГЛАВА 12
Стоило Лейфу возвратиться в столовую, как куб зазвонил снова. Появившийся в нем уриэлит сообщил своему начальнику, что метатрон требует его присутствия на весьма важном заседании внутреннего совета на следующий день в Монреале. Даннто, поколебавшись, сказал, что прибудет непременно.
— Видите, доктор, — заметил толстяк, — как я занят. Сегодня днем операция, а вечером мне экспрессом мчаться в Канаду. Просто нет времени побыть с женой.
— Об этом мы позаботимся. Завтра вечером она сможет последовать за вами. Если не будет осложнений.
Подбородки Даннто радостно затряслись. Он огрел Лейфа по спине.
— Доктор, вы лучший из лучших.
— Чистая правда.
Баркер позвонил своему ассистенту и приказал готовиться к удалению опухоли у господина Даннто в пятнадцать ноль-ноль, а также прислать медсестру, чтобы та проводила архиуриэлита в восьмое, хирургическое отделение.
— Там вам дадут успокоительное, вымоют и подготовят к операции, — пояснил Лейф.
— Я-то надеялся побыть тут подольше, — обиженно пробурчал Даннто.
— Ваша супруга до девяти вечера не проснется.
— Иуда его возьми, а мне уезжать восьмичасовым экспрессом. Как вы думаете, могу я на нем ехать?
— Сочувствую, — сказал Лейф, — но, поскольку ускорение в экспрессе не способно повредить хорошо наложенным швам, с сожалением должен ответить, что не вижу причин откладывать ваш отъезд.
— Ну ладно. Встреча действительно важная. Мне пора. Вежливо выставив Даннто, Лейф подождал, пока не явится медсестра, которая должна дежурить у постели Аллы, дал ей указания и отправился в спальню. Ава в кружевном халате полулежала в кресле, посасывая сигарету.
— Дай прикурить, — потребовал Лейф. — Я об этом все утро мечтал.
— Я тебе дам, но не прикурить, а по шее! — вскипела Ава. — Какого черта ты эту девку препарировал, а не сжег сразу? Какого черта? Или КХВ тебе уже не указ?
Лейф отложил зажигалку и с наслаждением затянулся «Благой жатвой».
— Ава, я буду с тобой честен. Ты много думала о мыслеприемнике?
— Это здесь при чем?
— Подумай — в тот раз, когда устройство сломалось, что с ним сделали? Мы его сами чинили?
— Нет, мы его отправили домой и получили новый.
— А почему?
— Да потому, что в этом стоит ловушка: откроешь — взорвется. Если нас поймают с этой железкой, гайки все равно не узнают ее секрета.
— Ну-ну. Только эта ловушка должна удерживать и не в меру любознательных пограничников. Знаешь почему? Потому, что это устройство мы взяли взаймы. И хозяева желают сохранить его устройство в тайне. Считают, наверное, что та группа землян, которая завладеет этим секретом, получит слишком большую власть.
— Что значит «землян»?!
— Ава, вечерами, когда никого нет рядом, я не раз осматривал мыслеприемник. Разобрать я могу немногое, но эта штука определенно неземного происхождения, и собирали ее не люди.
Ава взмахнула длинными загибающимися кверху ресницами.
— И как ты пришел к столь поразительному выводу? — не скрывая сарказма, спросила она.
— А ты не смейся. Когда я гляжу на эту штуку, у меня появляется именно такое чувство. Ну не земная она! Господом Богом клянусь, есть в ней что-то нечеловеческое.
— Фантазии!
— Нет. Интуиция.
— И все?
— Не все. Эти девчонки — и живая, и мертвая — инопланетянки.
Ава резко села.
— С чего ты взял? Лейф объяснил.
Сигарета в руке Авы завиляла горящим кончиком. «Она волнуется сильнее, чем стоило бы», — подумал Лейф.
— И еще одно, — добавил он. — По собственному признанию гаек, моральные устои Союза изрядно размылись за последнее столетие. Но в последние пятнадцать лет мораль чахла на глазах. Словно разложение ускоряет какой-то внешний фактор. Но какой?
Конечно, КХВ сильно помог препарат, позволяющий нашим агентам лгать даже под воздействием правдодела. Поэтому мы можем проходить элохиметрию и зарабатывать золотые ламеды. Это преимущество мы использовали, чтобы внедрить своих людей в Союз, людей, способных работать в этом обществе невозбранно, нанося ему удар за ударом. Но откуда мы получили этот препарат? Я точно знаю — он создан не нами!
— Может, его сработали сами гайки? — предположила Ава. — Знаешь, их наука настолько разобщена, что многие изобретения остаются незамеченными или не внедряются.
— Согласен. Забавно, что причиной тут в основном оказалась неприязнь гаек к огромным электронным вычислителям, которые используем мы. Сигмен сам выбил это оружие из рук своих учеников, когда заявил, что неконтролируемое использование таких машин приведет к порабощению ими человечества. Но подумай сама — мы внезапно начали использовать этот препарат около десяти лет назад. И знаешь что?. По-моему, он, как и мыслеприемник, неземного происхождения.
— А обе Аллы — инопланетянки, работающие на нас? Да что им вообще делать тут, в гуще событий?
— Ава, когда женщины Союза принялись краситься? Когда члены иерархии стали выпивать в уединении? Когда мы узнали, что у Пограничья есть женщины-агенты, чье влияние на верхушку церкводарства огромно?
— Ты хочешь сказать, что эти инопланетянки способствуют переменам через свое влияние на иерархов?
— Шиб. Само собой, ничего бы у них не вышло, не будь общество готово к переменам. И кстати, Ава, — кто первым созвал совет уриэлитов для обсуждения некоего отрывка писаний? И кто заставил совет признать, что данный отрывок не запрещает женщинам пользоваться косметикой?
— Даннто... по наущению Аллы! Но есть одна незадача. Как эти девчонки вообще приобрели свое влияние? Были времена, когда их отправили бы к Ч за одно упоминание перемен.
— А вот это, — медленно произнес Лейф, — я и хочу выяснить. Есть у них какая-то способность... почти волшебная. И я узнаю какая.
Он вытащил из шкафа бутылку спирта, смешал в стакане с лиловатой жидкостью.
— Кстати, — добавил он, — чтобы сменить тему: по-моему, Шант в тебя влюбился. Взгляд у него просто овечий.
— Каждый раз,— взвилась Ава, — каждый раз, когда мы остаемся наедине, он пытается меня лапать! На людях он сыплет комплиментами, а стоит всем отвернуться, так и лезет, так и лезет! Следующий раз я наплюю на приказы и выбью ему все зубы...
— Тогда не кори меня нарушениями субординации. Плохой из тебя солдат. Знаешь же, каков мой приказ — чтобы Шант у тебя шелковый был. Он хороший источник сведений, может еще пригодиться.
— Ну не могу же я подпускать его слишком близко!
— Ох-хо! — Лейф опрокинул в глотку полстакана гремучей смеси. — Хорошо, что эта дрянь пахнет эфиром. А то медсестры всполошились бы. — Он вздрогнул и налил еще стакан. — Может быть, это и есть эфир.
— Ситуация такая: в три часа я вырезаю Даннто опухоль. Кандельман будет следить за ходом операции по кубу. Сделай так, чтобы куб вышел из строя в четверть четвертого. Вина ляжет на Петра Сорна — потом надо будет послать на него донос. Хватит ли этого, чтобы отправить его к Ч, не знаю. Техов настолько не хватает, что уззиты, при всей своей несгибаемости, уже не так охотно берутся за них, как прежде. Но еще несколько поломок, и оставить Сорна без внимания уже будет нельзя.
— Жалко Петра, — заметила Ава. — Он один из немногих в этой больнице, кого я могу выносить. Почему бы нам не подставить старого поганца Гуннарссона?
— Сама знаешь почему. Как тех Гуннарссон Сорну в подметки не годится. Без него гайки обойдутся.
— Хорошо бы избавиться от развратника Шанта. Когда мы возьмемся за него?
— Ну-ну, оставим личные обиды.
— Знаешь, Лейф, я все-таки не могу понять, как гайки не раскусили наш метод. Они что, и впрямь такие тупые?
— Не вздумай делать эту ошибку. Их интеллект в среднем не отличается от интеллекта всех остальных. О большом уме израильтян болтают в основном потому, что они произошли от жителей старого Израиля, одной из немногих стран, переживших без особых потерь войну Судного дня. По этой теории, после многих тысяч лет угнетения, преследований и гонений среди евреев выжили только самые умные. И когда вокруг перенаселенного клочка земли оказались огромные территории, где выжили лишь неорганизованные группки людей, страна буквально взорвалась. В кратчайший срок по всему Средиземноморью распространились колонии, семьи в которых насчитывали подчас по дюжине детей. Смертность оставалась низкой, а изобретенная незадолго до этого техника омоложения позволяла продлить детородный возраст до девяноста лет.
— Видите, доктор, — заметил толстяк, — как я занят. Сегодня днем операция, а вечером мне экспрессом мчаться в Канаду. Просто нет времени побыть с женой.
— Об этом мы позаботимся. Завтра вечером она сможет последовать за вами. Если не будет осложнений.
Подбородки Даннто радостно затряслись. Он огрел Лейфа по спине.
— Доктор, вы лучший из лучших.
— Чистая правда.
Баркер позвонил своему ассистенту и приказал готовиться к удалению опухоли у господина Даннто в пятнадцать ноль-ноль, а также прислать медсестру, чтобы та проводила архиуриэлита в восьмое, хирургическое отделение.
— Там вам дадут успокоительное, вымоют и подготовят к операции, — пояснил Лейф.
— Я-то надеялся побыть тут подольше, — обиженно пробурчал Даннто.
— Ваша супруга до девяти вечера не проснется.
— Иуда его возьми, а мне уезжать восьмичасовым экспрессом. Как вы думаете, могу я на нем ехать?
— Сочувствую, — сказал Лейф, — но, поскольку ускорение в экспрессе не способно повредить хорошо наложенным швам, с сожалением должен ответить, что не вижу причин откладывать ваш отъезд.
— Ну ладно. Встреча действительно важная. Мне пора. Вежливо выставив Даннто, Лейф подождал, пока не явится медсестра, которая должна дежурить у постели Аллы, дал ей указания и отправился в спальню. Ава в кружевном халате полулежала в кресле, посасывая сигарету.
— Дай прикурить, — потребовал Лейф. — Я об этом все утро мечтал.
— Я тебе дам, но не прикурить, а по шее! — вскипела Ава. — Какого черта ты эту девку препарировал, а не сжег сразу? Какого черта? Или КХВ тебе уже не указ?
Лейф отложил зажигалку и с наслаждением затянулся «Благой жатвой».
— Ава, я буду с тобой честен. Ты много думала о мыслеприемнике?
— Это здесь при чем?
— Подумай — в тот раз, когда устройство сломалось, что с ним сделали? Мы его сами чинили?
— Нет, мы его отправили домой и получили новый.
— А почему?
— Да потому, что в этом стоит ловушка: откроешь — взорвется. Если нас поймают с этой железкой, гайки все равно не узнают ее секрета.
— Ну-ну. Только эта ловушка должна удерживать и не в меру любознательных пограничников. Знаешь почему? Потому, что это устройство мы взяли взаймы. И хозяева желают сохранить его устройство в тайне. Считают, наверное, что та группа землян, которая завладеет этим секретом, получит слишком большую власть.
— Что значит «землян»?!
— Ава, вечерами, когда никого нет рядом, я не раз осматривал мыслеприемник. Разобрать я могу немногое, но эта штука определенно неземного происхождения, и собирали ее не люди.
Ава взмахнула длинными загибающимися кверху ресницами.
— И как ты пришел к столь поразительному выводу? — не скрывая сарказма, спросила она.
— А ты не смейся. Когда я гляжу на эту штуку, у меня появляется именно такое чувство. Ну не земная она! Господом Богом клянусь, есть в ней что-то нечеловеческое.
— Фантазии!
— Нет. Интуиция.
— И все?
— Не все. Эти девчонки — и живая, и мертвая — инопланетянки.
Ава резко села.
— С чего ты взял? Лейф объяснил.
Сигарета в руке Авы завиляла горящим кончиком. «Она волнуется сильнее, чем стоило бы», — подумал Лейф.
— И еще одно, — добавил он. — По собственному признанию гаек, моральные устои Союза изрядно размылись за последнее столетие. Но в последние пятнадцать лет мораль чахла на глазах. Словно разложение ускоряет какой-то внешний фактор. Но какой?
Конечно, КХВ сильно помог препарат, позволяющий нашим агентам лгать даже под воздействием правдодела. Поэтому мы можем проходить элохиметрию и зарабатывать золотые ламеды. Это преимущество мы использовали, чтобы внедрить своих людей в Союз, людей, способных работать в этом обществе невозбранно, нанося ему удар за ударом. Но откуда мы получили этот препарат? Я точно знаю — он создан не нами!
— Может, его сработали сами гайки? — предположила Ава. — Знаешь, их наука настолько разобщена, что многие изобретения остаются незамеченными или не внедряются.
— Согласен. Забавно, что причиной тут в основном оказалась неприязнь гаек к огромным электронным вычислителям, которые используем мы. Сигмен сам выбил это оружие из рук своих учеников, когда заявил, что неконтролируемое использование таких машин приведет к порабощению ими человечества. Но подумай сама — мы внезапно начали использовать этот препарат около десяти лет назад. И знаешь что?. По-моему, он, как и мыслеприемник, неземного происхождения.
— А обе Аллы — инопланетянки, работающие на нас? Да что им вообще делать тут, в гуще событий?
— Ава, когда женщины Союза принялись краситься? Когда члены иерархии стали выпивать в уединении? Когда мы узнали, что у Пограничья есть женщины-агенты, чье влияние на верхушку церкводарства огромно?
— Ты хочешь сказать, что эти инопланетянки способствуют переменам через свое влияние на иерархов?
— Шиб. Само собой, ничего бы у них не вышло, не будь общество готово к переменам. И кстати, Ава, — кто первым созвал совет уриэлитов для обсуждения некоего отрывка писаний? И кто заставил совет признать, что данный отрывок не запрещает женщинам пользоваться косметикой?
— Даннто... по наущению Аллы! Но есть одна незадача. Как эти девчонки вообще приобрели свое влияние? Были времена, когда их отправили бы к Ч за одно упоминание перемен.
— А вот это, — медленно произнес Лейф, — я и хочу выяснить. Есть у них какая-то способность... почти волшебная. И я узнаю какая.
Он вытащил из шкафа бутылку спирта, смешал в стакане с лиловатой жидкостью.
— Кстати, — добавил он, — чтобы сменить тему: по-моему, Шант в тебя влюбился. Взгляд у него просто овечий.
— Каждый раз,— взвилась Ава, — каждый раз, когда мы остаемся наедине, он пытается меня лапать! На людях он сыплет комплиментами, а стоит всем отвернуться, так и лезет, так и лезет! Следующий раз я наплюю на приказы и выбью ему все зубы...
— Тогда не кори меня нарушениями субординации. Плохой из тебя солдат. Знаешь же, каков мой приказ — чтобы Шант у тебя шелковый был. Он хороший источник сведений, может еще пригодиться.
— Ну не могу же я подпускать его слишком близко!
— Ох-хо! — Лейф опрокинул в глотку полстакана гремучей смеси. — Хорошо, что эта дрянь пахнет эфиром. А то медсестры всполошились бы. — Он вздрогнул и налил еще стакан. — Может быть, это и есть эфир.
— Ситуация такая: в три часа я вырезаю Даннто опухоль. Кандельман будет следить за ходом операции по кубу. Сделай так, чтобы куб вышел из строя в четверть четвертого. Вина ляжет на Петра Сорна — потом надо будет послать на него донос. Хватит ли этого, чтобы отправить его к Ч, не знаю. Техов настолько не хватает, что уззиты, при всей своей несгибаемости, уже не так охотно берутся за них, как прежде. Но еще несколько поломок, и оставить Сорна без внимания уже будет нельзя.
— Жалко Петра, — заметила Ава. — Он один из немногих в этой больнице, кого я могу выносить. Почему бы нам не подставить старого поганца Гуннарссона?
— Сама знаешь почему. Как тех Гуннарссон Сорну в подметки не годится. Без него гайки обойдутся.
— Хорошо бы избавиться от развратника Шанта. Когда мы возьмемся за него?
— Ну-ну, оставим личные обиды.
— Знаешь, Лейф, я все-таки не могу понять, как гайки не раскусили наш метод. Они что, и впрямь такие тупые?
— Не вздумай делать эту ошибку. Их интеллект в среднем не отличается от интеллекта всех остальных. О большом уме израильтян болтают в основном потому, что они произошли от жителей старого Израиля, одной из немногих стран, переживших без особых потерь войну Судного дня. По этой теории, после многих тысяч лет угнетения, преследований и гонений среди евреев выжили только самые умные. И когда вокруг перенаселенного клочка земли оказались огромные территории, где выжили лишь неорганизованные группки людей, страна буквально взорвалась. В кратчайший срок по всему Средиземноморью распространились колонии, семьи в которых насчитывали подчас по дюжине детей. Смертность оставалась низкой, а изобретенная незадолго до этого техника омоложения позволяла продлить детородный возраст до девяноста лет.