- Нужно пройтись немного по коридору. Сделаем УЗИ на печени... На всякий случай.
Майгатову не понравилось это отчеркнутое паузой "На всякий случай", но он промолчал, понимая, что если худшее уже состоялось,
то его не изменить, а если не состоялось, то нечего и спрашивать.
Хотя аббревиатура его все-таки заинтересовала.
- А что такое УЗИ? - спросил он, ковыляя вслед за Леонидом Ивановичем по коридору, густо набитому больными из местных жителей.
- Ультразвуковое исследование. На японской машине, - пояснил инфекционист, прокладывающий ледоколом путь Майгатову в густой черно-смуглой толпе йеменцев, сидящих, стоящих, а то и лежащих у дверей кабинетов.
Оператор УЗИ оказался тоже русским парнем, довольно молодым, веселым и, судя по чистому говору, ленинградцем.
- Питерцем, - поправил он. - Ложись сюда. Простышку снимем, мы ж не в Древней Греции...
Майгатов положил на спинку стула белую простыню, завернувшись по грудь в которую он шел по коридору и самому себе казался посетителем бани, выбравшимся из парной, а этот парень, видимо, имел фантазию побуйнее.
- Смажем животик, - пояснил он странное увлажнение кожи в том месте под ребрами, где мыслилась печень. Потом поднес к помазанной области пластиковый шток размером с чехол для очков и здорово напоминающий именно чехол для очков и стал им водить влево-вправо, вверх-вниз. - Придумали ж такое японцы! Никаких надрезов - и все видно.
- А что видно? - скосил глаза на экран Майгатов, но ничего не понял: на сером дрожащем желеобразном фоне - какие-то белые прожилки, точки.
- Ну как - что? - удивился парень. - Посмотри, Леня...
Инфекционист наклонился, сощурил явно близорукие глаза и с минуту не дышал.
- Вроде не попали, - то ли спросил, то ли подтвердил что-то оператору.
- Вот и я считаю: в печени чисто.
- Ну и слава Богу! - наконец, вернул он на лицо улыбку, почему-то оставленную перед дверью кабинета.
Майгатов почувствовал, что здесь произошло что-то важное, как будто бы он сам, ничего не делая, принес облегчение обеим врачам, и ему стало стыдно интересоваться этим, словно бы выпрашивать похвалу самому себе.
- Что? - обернулся к пропевшей двери Леонид Иванович. - Все хорошо. Амебы в печень не попали, Леночка.
Майгатова молниеносно повернуло к двери, но там уже никого не было. Только охнуло сердце, и качнулась в душе злость на дверь, скрывшую за собой сказочное видение.
- Во японцы удумали, а, старлей? - выключая аппарат, еще более оживился парень. - Ты как думаешь, почему они такие умные?
- Н-не знаю, - никак не мог отойти от ощущения близкой потери Майгатов, хотя вроде и не терял ничего, а что не успел к двери обернуться, так это...
- А я знаю, - хлопнул ладонями по своим коленкам парень. - Облучили их. Ты погляди: две бомбы на них американцы сбросили. Атомные, значит. Больше никто из людей под такой эксперимент не попадал...
- А Чернобыль? - поправил Майгатов.
- Ну как тебе сказать... Может, что-то похожее и было в Чернобыле, но все-таки в меньших размерах. А потом последствия сразу трудно уловить. То ли дело у японцев - почти полста лет прошло. И результаты - налицо. Лучшие машины, телевизоры, видео, аудио, медаппаратура, - погладил светло-серый монитор комплекса УЗИ. - Знаешь анекдот? Это когда японцев наши спрашивают: скажите, а на сколько лет мы от вас отстали по уровню техники - на двадцать или на тридцать? А те отвечают: навсегда...
- Ничего, догоним, - непонятно почему прервал красноречие парня Майгатов.
- Ты думаешь? - замер он со шнуром в руке.
- Уверен, - резко встал с такой же, как у него в палате, металлической кровати Майгатов и, внутренне охнув от боли в кишках, все-таки не выпустил эту боль на лицо.
Завернул ноги в так и не подсохшую простыню и пошел из комнаты. От двери обернулся.
- Спасибо за помощь.
Леонид Иванович догнал его и, распахивая скрипучую створку двери, подхватил за локоть.
- А вообще старайтесь меньше ходить. Больше будьте в горизонтальном положении.
- Медсестры - что: по сменам работают? - не удержался Майгатов и внутренне напрягся от ожидания того, что врач разгадает подоплеку вопроса.
- По-разному. Смены, конечно, есть. Но у нас много всякой текучки. Например, выездов в ближайшие городки. Здесь же на десятки километров вокруг никаких больше лечебных учреждений нет.
Зашел в палату и пожалел, что медленно шел. Леночка меняла простыню-покрытие на его кровати, и от того, что это делала именно она, ему вдруг захотелось как можно быстрее лечь на эту простыню. Леонид Иванович, сославшись на дела, нет, даже на море дел, остался за дверью переплывать это "море". Майгатов присел на стул и вытянул левую, обожженную, ногу. Стало легче.
- Зеркало Вера забрала, - не оборачиваясь, пояснила Лена. - Она нервничала. Думала, совсем его потеряла. Вы б видели, как она обрадовалась. Все. Ложитесь.
Он с удовольствием выполнил ее приказание.
- А вы в рубашке родились.
- Почему же?
- Еще сутки без медпомощи - и амебы попали бы в печень.
- И что тогда?
- Начали бы ее поедать. А против этого... - замерла в задумчивости, словно бы примеряя страшный вариант на этого бледного, исхудавшего парня, а, примерив, вдруг ощутила прилив радости от того, что это все-таки не произошло. - Против этого нет лечения. Прямой путь в... В общем, в рубашке родились.
Она подвезла к кровати "систему", установила вниз крышечкой банку. Готовясь ввести в вену иглу, коснулась руки Майгатова своими пальчиками. Коснулась нежно, осторожно и - как обожгла. Майгатов не знал, почему так получилось, но ощутил какой-то ток от ее мягких подушечек, который кольнул в руку, молнией пронесся до головы и теплой, приятной волной прошелся по всему телу. Он не ощутил вошедшей иглы, а только лежал, боясь пошевелиться и сбросить с себя такое сладкое, тягучее оцепенение.
- А почему вы решили моряком стать? - некстати, ох некстати спросила Лена, и он, чувствуя, как резко, рывком исчезло приятное обволакивающее ощущение, попытался внутренним усилием вернуть его, но ничего не вышло. То ли уже не было ее пальчиков на коже, то ли показалось все это.
- Моряком? Ну вообще-то я хотел у себя дома, в Новочеркасске... Это рядом с Ростовом-на-Дону. Там и хотел поступать в военное училище. Оно у нас - командное связи, на Атаманской улице. Или, на крайний случай, в Ростове. Но майор в военкомате не дал направление. Сказал, что мест по разнарядке и туда, и туда - по одному, а он и так по доброте души уже семерым "добро" дал. Знаете, если б за меня кто походатайствовал, этого бы барьера не было. Но это я сейчас, с высоты прожитых лет и кое-какого опыта, понимаю. А тогда... Отец - водитель, мать - швея. Кто б за меня ходатайствовал? Я здорово расстроился. Характер такой: если что решу, хоть ты меня убивай, - все равно сделаю. Казацкое что-то бурлит. Раз решил офицером стать, то это мертво.
- Серьезно? - с улыбкой, за которой пряталось нечто большее, спросила Лена.
- Серьезно. Я ж бываю вредным.
- Никогда б не подумала, - так и не отпустила она с загорелого лица улыбку.
- А майор, значит, мне и говорит: есть разнарядка на одно место в Севастополе. Город, мол, закачаешься. Только вот учиться пять лет. Зато форма - морская. Все девки твои. А я морей-то и видел: Азовское да Цимлянское. Впрочем, второе - не море, а водохранилище, но его все равно морем зовут... Ну а дальше: вени, види, вици - пришел, увидел, поступил.
- Победил, - поправила Лена.
- Почти синонимы. А для того конкурса, который был, это - победа. Тогда училищами пацаны еще бредили. Офицерами хотели стать. По разным причинам. Кого романтика влекла, кого зарплата, кого форма, кто от срочной службы хотел улизнуть - были, были и такие, - а кто и вообще не понимая почему. Но шли. А сейчас, - расстроенно покачал головой. - В Питере вон, в морские инженерные - ноль восемь десятых на одно место. Шикарный конкурс? С двумя двойками берут. А потом удивляются, почему лодки тонут и самолеты разбиваются.
Она вновь коснулась пальцами руки, вынимая иглу, но он не успел заметить своих ощущений. То ли "мемуарами" увлекся, то ли и вправду все произошло быстрее, чем в первый раз.
- А у вас когда смена кончится? - постарался спросить как можно более безразличным голосом, но, кажется, не смог.
Лена вскинула подбородок, снова чему-то своему улыбнулась и бросила "пробный шар":
- А что: Вера хуже меня обслуживает?
- Как день и ночь.
- День - это кто?
- Вы, Леночка.
Она поежилась от этого мягкого, с нежностью произнесенного имени, и сразу засобиралась.
- Сегодня вечер и завтра до обеда - моя смена. Но у меня есть еще больные, - надавила она на "еще", но Майгатов не услышал этого. После первой фразы вторая уже не имела значения.
Он хотел сказать еще что-нибудь, может быть, глупое, может быть, невпопад, продлить минуты разговора, но скрип двери отсек это желание.
- Проходите. - стал боком в дверном проеме Леонид Иванович и впустил в комнату человека с наброшенным поверх синей рубашки белым, явно не по размеру, халатом.
И в том, что халат был явно не его, а взгляд у незнакомца - резким, схватывающим все сразу и одновременно как бы острым, прокалывающим тебя до дна, Майгатов почувствовал серьезность этого визита.
Человек неслышно прошел к кровати, сел на заботливо подвинутый Леонидом Ивановичем стул, помолчал, выгоняя этим молчанием всех лишних из комнаты, и, когда захлопнулась за Леной и врачом дверь, представился:
- Капитан Иванов, эфэска России.
Сказал - и помягчел лицом. А утратив мрачность и напускную серьезность, оно сразу стало каким-то мальчишески озорным. Даже толстая абрикосина на курносом носу еще чуть-чуть сильнее вздернулась.
- Я сегодня из Москвы. Почти все о происшедшем знаю. Но есть неясности...
- У меня их не меньше, - попытался остудить служебную прыть капитана Майгатов.
- Понятно... Но у вас - свои, у нас - свои.
- Как в том фильме?
- В каком? - непонимающе распахнул серые задорные глаза.
- А там, где мужичок говорит:"У них своя свадьба, а у нас - своя".
- Может быть. Только я чувствую, что наша "свадьба" - общая.
- Слушаю вас, товарищ капитан.
- Больше всего нас сейчас волнует судьба экипажа "Ирши". Двадцать человек с лишним...
- Может, и меньше. В радиорубке была кровь.
- Кстати, о радиорубке, - придвинулся на стуле чуть ближе к кровати, намекая этим продвижением, что именно ради чешущего сейчас язык вопроса он и летел через тысячи километров на юг. - Не помните, каково было последнее сообщение радиста?
- Радиста? - покомкал морщины на широком и чуть покатом лбу. Слово-сигнал, словно рычажок в музыкальном автомате, со скрипом проплыло по памяти, выудило из ее глубин минуты встречи с "Иршей" и, хоть и не все уцелело, не все выжило, начал припоминать: - Сам текст я не видел. Слышал доклад радиста комбригу. Что-то типа "эти гады ная..." А потом - обрыв. Решили, что радист с "Ирши" хотел матом запустить.
- А что-то еще подозрительное было? - наклонился на стуле, подал вперед корпус Иванов. Азарт горел, нет, даже не горел, а пылал в глазах. Охотником бы ему быть, а не контрразведчиком.
- Подозрительное?.. Знаете, когда уже вышли на дистанцию видимости, экран ИКО...
- Что такое - ИКО?
- Индикатор кругового обзора. Для надводных целей.
- Заметано. И что этот ИКО?
- Там, понимате, засечка от цели стала раздваиваться. Как будто бы от них кто отходил. Знаете, "SOS", радиомолчание, - и вдруг кто-то там все-таки есть. Но когда подошли ближе, никого рядом уже не было. А все плавсредства, которые могла спустить "Ирша", оказались у нее на борту. Даже не расчехленными.
- И что же: никого-никого рядом? - недовольно сощурил глаза Иванов.
- Скорее да, чем нет. Сейчас точно не помню. Вроде что-то маячило на горизонте. А, может, и показалось. Знаете, в лоции записано, что самые большие миражи в мире бывают в Красном море. Бликов много. Воздух прозрачный. Могло что-то и быть, и не быть.
- А не может "эти гады ная..." означать "эти гады на яхте"? - довольно откинулся на спинку хрустнувшего стула Иванов с таким видом, как будто ответ ему и не требовался.
- "На яхте"? - удивленно повторил Майгатов и круглое, по-северному белое, не тронутое еще жарким дыханием юга лицо Иванова как-то отплыло вдаль, за нахлынувшую мутнинку, а вместо него впечатался бульдожий квадрат той головы в иллюминаторе яхты - с мощным забралом челюсти, с крупными зубами хищника, с протыкающей лоб черной пробкой бородавки. - Может, и "на яхте". А здесь нет притяжки? Ну, знаете, когда хочется, чтоб было именно так, и вот мы подгоняем...
- Не спорю, - удовлетворенно ответил Иванов, хотя по всему было видно, что он уже стал рабом своей идеи. - Теперь второй вопрос: вы сможете вспомнить, где примерно находится тот полузатопленный корабль?
- Судно, - поправил Майгатов. - Корабли - у военных. А это - судно. То ли сухогруз, то ли рудовоз.
- А как вы туда попали? - вроде бы и безразлично, а все равно как-то едко спросил Иванов.
- По путевке, - выхлестнулось раздражение. Неужели ему не доверяли? Неужели Бурыга или Молчи-Молчи уже шуранули по старой традиции в верха неприглядную характеристику на того, кто вроде бы должен совершить проступок? Неужели на нем - крест? Но времена-то другие! Другие!
- Не обижайтесь, - смутился Иванов. Наверное, он понял, что мог ощущать в душе от такого вопроса офицер. - Дезертиром вас никто не считает. Как вам сказать?.. - Оглянулся на дверь, у которой могли быть "уши". Дезертиры так, как вы, не поступают...
- Хоть на этом спасибо, - процедил сквозь зубы Майгатов. - Когда вы научитесь людям верить?
Иванов подавленно промолчал. Кажется, слышно было, как тикают часы на его руке.
- Так что - место?
- Нет, точно не покажу. Ночь, течение относило. Смотрите по карте, у штурмана. Там все притопленные суда условными знаками обозначены. - И отвернулся к синему-синему, противно яркому окну.
Иванов пальцами в прощальном жесте подержался за его запястье, с грохотом отодвинул стул к звякнувшей от соприкосновения с ним "системе", тихо прошел к двери и перед самым-самым скрипом устало попросил:
- Извини...
2
Молчи-Молчи ощущал себя именинником. Впрочем, день рождения у него приходился на скучный и мерзопакостный февраль, а пьянящее чувство счастья кружило голову от того, что не было сейчас на всем корабле человека важнее его. Да и как могло быть иначе, если именно из самой Москвы, через столько стран и километров, через огромное пустое пространство над городами, лесами, горами, морями, пустынями летел целый эфэсковский капитан. Только для этого дня Молчи-Молчи одел черные офицерские брюки и белую рубашку с коротким рукавом и такими же искристо-белыми, хрустящими капитан-лейтенантскими погонами, и никто не мог его упрекнуть в нарушении установленной на этой широте формы одежды, тем более, что он вообще никому не подчинялся на борту, а существовал как бы сам по себе. И когда обшарпанный катерок принес на своей закопченной палубе из порта, к которому они по команде пришли еще ночью, невысокого человека в такой же, как у него, белой рубашке, он первым подал ему руку и помог подняться на палубу "Альбатроса", хотя это стоило ему с полминуты плотного контакта с пыльными, так и трущимися по белому полотну парадной рубашки ярко-оранжевыми спасательными жилетами матросов швартовой команды.
Иванов безошибочно, еще по изученным в Москве личным делам, словно перелистывая их желтые страницы и натыкаясь взглядом на воткнутые в приклееные к обложкам конверты серые, девять на двенадцать, дубово снятые портреты "фас" в парадной форме, выделил среди встречающих толстого, бальзаковского вида комбрига, маленького улыбчивого Анфимова, седого болезненно-бледного Клепинина и, конечно же, похожего на засушенную воблу корабельного особиста Сюськова. Лейтенанты и матросы шли фоном, но фоном внушительным - синим и крепким - и оттого он, кивнув им всем, поздоровался с этим фоном одновременно, все-таки выщелкнув, выудив из длинного забора лиц белобрысую, бесхитростную физиономию штурмана.
- Что у вас там в Москве? - невпопад бабахнул Бурыга. - Опять, что ли, Ельцин с Руцким схлестнулись?
Молчи-Молчи с ужасом ощутил, как исчезает, испаряется праздник.
- Схлестнулись, - сухо ответил Иванов, который в душе был за Руцкого, а не за Ельцина, но никому, даже жене, этого не выдал.
- И что теперь? Кто из них победит? - не унимался Бурыга, которого, собственно, и унять-то никто не мог, поскольку не было сейчас на "Альбатросе" офицера старше его по званию и должности. - Ельцин?
- Не знаю. Будущее покажет. Мне бы хотелось взглянуть на штурманскую карту, - перевел разговор из неприятного русла Иванов и, подчиняясь указующей руке Анфимова, пошел по правому шкафуту внутрь корабля.
Молчи-Молчи засеменил следом. Праздник, кажется,
возвращался...
Карта простыней легла поверх обеденного стола в кают-компании и заставила пятерых офицеров склониться над ней. Гарсон, все такой же небритый и все в той же драной белой фланелевке, приоткрыл раздаточное окошечко, высунулся из него, повращал глазами на странную сцену, похожую на картину "Совещание в Филях", и недовольно захлопнул створку: в баки уже подали воду, а он не мог накрывать обед на стол из-за какого-то странного гостя "гражданской внешности".
- Вот это - что? - по-дилетантски поинтересовался Иванов, подперев ногтем на карте значок, похожий на оштрихованное перышко для туши, с буквами "суд." и крестиком рядом с ним.
- Затонувшее судно с глубиной над ним более двадцати метров, покраснев от стыда, пояснил штурман.
- Да это чушь собачья! - распрямился Бурыга и тут же придавил мешком живота квадратных миль сорок Красного моря. - Нас вот это должно интересовать, - и ткнул широким красным ногтем в "перышко", обведенное уже сплошной линией, рядом с которым тем же привеском лежали буквы "суд.", но вместо креста - черный треугольник, похожий на задравший нос и готовый вот-вот погрузиться под белое полотно карты корабль.
Иванов пробежал взглядом по карте и поежился.
- Но их здесь столько!
- Разрешите. - Штурман снова густо покраснел. - Я уже анализировал ситуацию до вашего прибытия на корабль. Сектор поиска гораздо уже этой карты. Примерно вот здесь, - воткнул в плотную бумагу широко расставленные ножки циркуля. В оставшейся под аркой части карты чернели три таких треугольничка.
Для Молчи-Молчи штурманская карта была китайской грамотой. В прежней, доособистской жизни, он носил зелено-коричневую армейскую форму со стройбатовским трактором и киркой в петлицах, строил санатории и дачи для генералов и адмиралов на южном берегу Крыма и видел море только с того же южного берега. Из плотной обоймы насквозь пропитых и прокуренных стройбатовских офицеров он вываливался напрочь только по той причине, что действительно не любил водку. В батальоне сначали посчитали это жеманством, потом - вызовом, а чуть позже даже испугались, ибо непьющий среди пьющих наиболее вероятный сексот. И когда из стройуправления им "спустили" разнарядку на одного офицера для направления на особистские курсы в Новосибирск, более удобной кандидатуры просто не оказалось.
Так Молчи-Молчи стал "мареманом", хотя до сих пор не мог отличить вьюшки от вентиляшки, а бимс от пилярса. Вот и сейчас он стоял над картой с глубокомысленным видом адмирала Нельсона, тер выбритый до лакового блеска подбородок и, кажется, в самом конце разговора, в виде важнейшей ремарки должен был сказать такое, от чего все присутствующие почувствуют себя салагами первого месяца службы. Но шло время, теснимое черной стрелкой корабельных часов на переборке, а он все молчал и молчал, на самом деле с ужасом надеясь на то, что его не спросит о чем-нибудь Иванов.
Праздник мог превратиться в позорище, но тут его спас, даже о том не догадываясь, Бурыга.
- От эти три ржавые кильки мы и пощ-щупаем! - он помял паркий воздух кают-компании толстыми красными пальцами и озорно щелкнул ими. - Но только после обеда. "Баклан"* на флоте - первое дело. Да? - Повернулся к окошечку, и оно, отзываясь на его магический взгляд, рывком открылось. В деревянных планках, словно в багетной раме, сочным портретом красовалась щекастая физиономия гарсона, на котором даже сквозь трехдневную щетину красными пятнами высвечивал румянец...
Три треугольника - три попытки. Как в тяжелой атлетике. Только там, на помосте, все зависит от тебя, от мышц, от воли, а здесь - от множества совершенно иных факторов. Карты составляют люди, а людям свойственно ошибаться. Первый значок оказался блефом. Никакого корабля на рифовой отмели не было. Или он существовал лишь в воспаленном мозгу картографа, или за те годы - пока печатали карту и пока пылилась она на складах - содрали "железяку" с мели и отправили в переплавку. Кораблик, скрытый за вторым треугольничком, оказался чуть ли не таким же масеньким, как и сам обозначающий его значок. А возможный проход между рифов и отмелей к третьему, последнему, вызвал такое покраснение лица у штурмана, что его тревога тут же передалась и остальным.
"Альбатрос" стал на якорь. Судно, сидящее на мели, еле угадывалось на горизонте подрагивающей черной точкой. Казалось, что оно не просто лежит на нитке горизонта, а вибрирует, будто
-----
*"Баклан" ( флот. жарг.) - еда.
канатоходец на проволоке, и, если не поторопиться "Альбатросу", то
не выдержит и упадет на ту сторону, за горизонт.
Спустили шлюпку. Иванов, который не умел плавать, впервые за все время пожалел, что в командировку отправили его, а не Петрова. Но другого выхода не было. Он обязан был вместе с командой шлюпки добраться до судна.
На борту к тому времени все уже знали, что идут "мочить" бандюг с яхты, и потому никого не удивил слишком грозный вид матросов в касках и с "калашниковыми" на груди поверх оранжевых спасательных жилетов, которые строем стояли на шкафуте над прижавшейся к "Альбатросу" шлюпкой.
"Бронежилеты бы им вместо пробковых жилетов," - подумал Анфимов, но, представив, каково было бы морякам сидеть на таком пекле под металлическими плитами, в какой-то мере даже успокоился, что нет на борту бронежилетов. И без того по вискам и скулам уже сбегали из-под касок первые сочные капли пота.
Инструктаж получился коротким. Как вести себя в шлюпке, матросы знали и без этого. А как вести бой с яхтой, Анфимов представить себе пока не мог. Так - общие слова о бдительности и взаимовыручке. И - самое главное беспрекословно подчиняться Киму, которого он назначил старшим в шлюпке.
Маленький плосколицый Ким от осознания важности порученного дела еще сильнее сощурил глаза, и те совсем исчезли с его смуглого лица.
- Гребцы - в шлюпку! - отрывисто скомандовал он, и моряки быстро заняли свои штатные места. Самые крепкие, плечистые - на кормовой доске-сидении, которую, к удивлению Иванова, они тут же обозвали банкой.
Следом за гребцами в шлюпку спрыгнул высокий мичман с мощными кавалерийскими усами на молодом, не умеющем скрывать клокочущие в теле силы, энергичном лице. Он заправил в стальную обойму флагшток с еще советским, звездным и серпасто-молоткастым Военно-Морским Флагом, помог сесть в шлюпку Иванову, отдал честь старшему перехода - Киму - и пристроился на корме на маленьком скругленном доске-сидении.
- С Богом! - не по уставу проводил Анфимов.
- Протянуться! - яростно крикнул мичман и под толчки отпорными крюками по борту "Альбатроса" переложил руль в направлении от корабля.
Серо-синяя махина начала медленно отплывать в сторону, хотя на самом деле никуда она не отплывала. Просто шлюпка на инерции толчка вышла на чистую воду, и мичман все так же громко - чтоб слышали и на корабле гаркнул:"Уключины вставить!"
Матросы достали откуда-то из-под ног стальные вилки, которые показались Иванову в чем-то схожими с ухватами для горшков в его родном вятском селе, вставили их в гнезда.
- Весла разобрать! - опять прямо в ухо Иванову проорал мичман, а чуть позже, когда почти четырехметровые весла вошли в уключины, зачем-то еще раз сказал: - Весла... - и Иванов уже решил спросить, какой в этом смысл, как его тут же оглушили продолжением фразы: - ... на воду! Раз-два-а-а-три! Раз-два-а-а-три! - задал ритм мичман и, поняв, что загребные уже и без его считалки взяли темп "тридцать в минуту", решил просветить важного гражданского пассажира:
- А знаете, из какой породы дерева делается шестивесельный ял?
Иванов отрицательно покачал головой, что очень обрадовало мичмана.
- Дуб, ясень и сосна. Но в основном - дуб. А весло - или из ясеня, или из бука. А осадка какая у яла, знаете?
Ким повернул к Иванову хмурое, с резким налетом озабоченности лицо и почему-то пояснил:
- Ял - это правильное название нашего типа шлюпки. Осадка - полметра. Рифов особо опасаться нечего, но немного попетлять придется. Пересядьте, пожалуйста, на мое место.
Теперь Ким оказался рядом с мичманом и, посмотрев снизу вверх на его сразу погрустневшее, с опустившимися крыльями усов лицо, приказал:
- Держи, старший боцман, пока вот это направление. И жди новых команд. - Он вынул из кармана и захрустел на коленях схемой прохода между рифами - прохода сложного, слаломного, может и не совсем необходимого для шлюпки с осадкой всего в полметра, но уже выбранного, утвержденного, а, значит, требующего точного выполнения.
Пальцы мичмана, крепкие мозолистые пальцы в рощицах смоляных волос, подали вправо головку руля и узкое деревянное перо направило ял влево. Лопасти весел в поблескивающих на солнце стальных оковках взбивали и взбивали синюю воду.
- А ведь мозоли набьем с непривычки, товарищ старший лейтенант, - не оборачиваясь, как бы одной спиной, обратился к Киму правый загребной.
Майгатову не понравилось это отчеркнутое паузой "На всякий случай", но он промолчал, понимая, что если худшее уже состоялось,
то его не изменить, а если не состоялось, то нечего и спрашивать.
Хотя аббревиатура его все-таки заинтересовала.
- А что такое УЗИ? - спросил он, ковыляя вслед за Леонидом Ивановичем по коридору, густо набитому больными из местных жителей.
- Ультразвуковое исследование. На японской машине, - пояснил инфекционист, прокладывающий ледоколом путь Майгатову в густой черно-смуглой толпе йеменцев, сидящих, стоящих, а то и лежащих у дверей кабинетов.
Оператор УЗИ оказался тоже русским парнем, довольно молодым, веселым и, судя по чистому говору, ленинградцем.
- Питерцем, - поправил он. - Ложись сюда. Простышку снимем, мы ж не в Древней Греции...
Майгатов положил на спинку стула белую простыню, завернувшись по грудь в которую он шел по коридору и самому себе казался посетителем бани, выбравшимся из парной, а этот парень, видимо, имел фантазию побуйнее.
- Смажем животик, - пояснил он странное увлажнение кожи в том месте под ребрами, где мыслилась печень. Потом поднес к помазанной области пластиковый шток размером с чехол для очков и здорово напоминающий именно чехол для очков и стал им водить влево-вправо, вверх-вниз. - Придумали ж такое японцы! Никаких надрезов - и все видно.
- А что видно? - скосил глаза на экран Майгатов, но ничего не понял: на сером дрожащем желеобразном фоне - какие-то белые прожилки, точки.
- Ну как - что? - удивился парень. - Посмотри, Леня...
Инфекционист наклонился, сощурил явно близорукие глаза и с минуту не дышал.
- Вроде не попали, - то ли спросил, то ли подтвердил что-то оператору.
- Вот и я считаю: в печени чисто.
- Ну и слава Богу! - наконец, вернул он на лицо улыбку, почему-то оставленную перед дверью кабинета.
Майгатов почувствовал, что здесь произошло что-то важное, как будто бы он сам, ничего не делая, принес облегчение обеим врачам, и ему стало стыдно интересоваться этим, словно бы выпрашивать похвалу самому себе.
- Что? - обернулся к пропевшей двери Леонид Иванович. - Все хорошо. Амебы в печень не попали, Леночка.
Майгатова молниеносно повернуло к двери, но там уже никого не было. Только охнуло сердце, и качнулась в душе злость на дверь, скрывшую за собой сказочное видение.
- Во японцы удумали, а, старлей? - выключая аппарат, еще более оживился парень. - Ты как думаешь, почему они такие умные?
- Н-не знаю, - никак не мог отойти от ощущения близкой потери Майгатов, хотя вроде и не терял ничего, а что не успел к двери обернуться, так это...
- А я знаю, - хлопнул ладонями по своим коленкам парень. - Облучили их. Ты погляди: две бомбы на них американцы сбросили. Атомные, значит. Больше никто из людей под такой эксперимент не попадал...
- А Чернобыль? - поправил Майгатов.
- Ну как тебе сказать... Может, что-то похожее и было в Чернобыле, но все-таки в меньших размерах. А потом последствия сразу трудно уловить. То ли дело у японцев - почти полста лет прошло. И результаты - налицо. Лучшие машины, телевизоры, видео, аудио, медаппаратура, - погладил светло-серый монитор комплекса УЗИ. - Знаешь анекдот? Это когда японцев наши спрашивают: скажите, а на сколько лет мы от вас отстали по уровню техники - на двадцать или на тридцать? А те отвечают: навсегда...
- Ничего, догоним, - непонятно почему прервал красноречие парня Майгатов.
- Ты думаешь? - замер он со шнуром в руке.
- Уверен, - резко встал с такой же, как у него в палате, металлической кровати Майгатов и, внутренне охнув от боли в кишках, все-таки не выпустил эту боль на лицо.
Завернул ноги в так и не подсохшую простыню и пошел из комнаты. От двери обернулся.
- Спасибо за помощь.
Леонид Иванович догнал его и, распахивая скрипучую створку двери, подхватил за локоть.
- А вообще старайтесь меньше ходить. Больше будьте в горизонтальном положении.
- Медсестры - что: по сменам работают? - не удержался Майгатов и внутренне напрягся от ожидания того, что врач разгадает подоплеку вопроса.
- По-разному. Смены, конечно, есть. Но у нас много всякой текучки. Например, выездов в ближайшие городки. Здесь же на десятки километров вокруг никаких больше лечебных учреждений нет.
Зашел в палату и пожалел, что медленно шел. Леночка меняла простыню-покрытие на его кровати, и от того, что это делала именно она, ему вдруг захотелось как можно быстрее лечь на эту простыню. Леонид Иванович, сославшись на дела, нет, даже на море дел, остался за дверью переплывать это "море". Майгатов присел на стул и вытянул левую, обожженную, ногу. Стало легче.
- Зеркало Вера забрала, - не оборачиваясь, пояснила Лена. - Она нервничала. Думала, совсем его потеряла. Вы б видели, как она обрадовалась. Все. Ложитесь.
Он с удовольствием выполнил ее приказание.
- А вы в рубашке родились.
- Почему же?
- Еще сутки без медпомощи - и амебы попали бы в печень.
- И что тогда?
- Начали бы ее поедать. А против этого... - замерла в задумчивости, словно бы примеряя страшный вариант на этого бледного, исхудавшего парня, а, примерив, вдруг ощутила прилив радости от того, что это все-таки не произошло. - Против этого нет лечения. Прямой путь в... В общем, в рубашке родились.
Она подвезла к кровати "систему", установила вниз крышечкой банку. Готовясь ввести в вену иглу, коснулась руки Майгатова своими пальчиками. Коснулась нежно, осторожно и - как обожгла. Майгатов не знал, почему так получилось, но ощутил какой-то ток от ее мягких подушечек, который кольнул в руку, молнией пронесся до головы и теплой, приятной волной прошелся по всему телу. Он не ощутил вошедшей иглы, а только лежал, боясь пошевелиться и сбросить с себя такое сладкое, тягучее оцепенение.
- А почему вы решили моряком стать? - некстати, ох некстати спросила Лена, и он, чувствуя, как резко, рывком исчезло приятное обволакивающее ощущение, попытался внутренним усилием вернуть его, но ничего не вышло. То ли уже не было ее пальчиков на коже, то ли показалось все это.
- Моряком? Ну вообще-то я хотел у себя дома, в Новочеркасске... Это рядом с Ростовом-на-Дону. Там и хотел поступать в военное училище. Оно у нас - командное связи, на Атаманской улице. Или, на крайний случай, в Ростове. Но майор в военкомате не дал направление. Сказал, что мест по разнарядке и туда, и туда - по одному, а он и так по доброте души уже семерым "добро" дал. Знаете, если б за меня кто походатайствовал, этого бы барьера не было. Но это я сейчас, с высоты прожитых лет и кое-какого опыта, понимаю. А тогда... Отец - водитель, мать - швея. Кто б за меня ходатайствовал? Я здорово расстроился. Характер такой: если что решу, хоть ты меня убивай, - все равно сделаю. Казацкое что-то бурлит. Раз решил офицером стать, то это мертво.
- Серьезно? - с улыбкой, за которой пряталось нечто большее, спросила Лена.
- Серьезно. Я ж бываю вредным.
- Никогда б не подумала, - так и не отпустила она с загорелого лица улыбку.
- А майор, значит, мне и говорит: есть разнарядка на одно место в Севастополе. Город, мол, закачаешься. Только вот учиться пять лет. Зато форма - морская. Все девки твои. А я морей-то и видел: Азовское да Цимлянское. Впрочем, второе - не море, а водохранилище, но его все равно морем зовут... Ну а дальше: вени, види, вици - пришел, увидел, поступил.
- Победил, - поправила Лена.
- Почти синонимы. А для того конкурса, который был, это - победа. Тогда училищами пацаны еще бредили. Офицерами хотели стать. По разным причинам. Кого романтика влекла, кого зарплата, кого форма, кто от срочной службы хотел улизнуть - были, были и такие, - а кто и вообще не понимая почему. Но шли. А сейчас, - расстроенно покачал головой. - В Питере вон, в морские инженерные - ноль восемь десятых на одно место. Шикарный конкурс? С двумя двойками берут. А потом удивляются, почему лодки тонут и самолеты разбиваются.
Она вновь коснулась пальцами руки, вынимая иглу, но он не успел заметить своих ощущений. То ли "мемуарами" увлекся, то ли и вправду все произошло быстрее, чем в первый раз.
- А у вас когда смена кончится? - постарался спросить как можно более безразличным голосом, но, кажется, не смог.
Лена вскинула подбородок, снова чему-то своему улыбнулась и бросила "пробный шар":
- А что: Вера хуже меня обслуживает?
- Как день и ночь.
- День - это кто?
- Вы, Леночка.
Она поежилась от этого мягкого, с нежностью произнесенного имени, и сразу засобиралась.
- Сегодня вечер и завтра до обеда - моя смена. Но у меня есть еще больные, - надавила она на "еще", но Майгатов не услышал этого. После первой фразы вторая уже не имела значения.
Он хотел сказать еще что-нибудь, может быть, глупое, может быть, невпопад, продлить минуты разговора, но скрип двери отсек это желание.
- Проходите. - стал боком в дверном проеме Леонид Иванович и впустил в комнату человека с наброшенным поверх синей рубашки белым, явно не по размеру, халатом.
И в том, что халат был явно не его, а взгляд у незнакомца - резким, схватывающим все сразу и одновременно как бы острым, прокалывающим тебя до дна, Майгатов почувствовал серьезность этого визита.
Человек неслышно прошел к кровати, сел на заботливо подвинутый Леонидом Ивановичем стул, помолчал, выгоняя этим молчанием всех лишних из комнаты, и, когда захлопнулась за Леной и врачом дверь, представился:
- Капитан Иванов, эфэска России.
Сказал - и помягчел лицом. А утратив мрачность и напускную серьезность, оно сразу стало каким-то мальчишески озорным. Даже толстая абрикосина на курносом носу еще чуть-чуть сильнее вздернулась.
- Я сегодня из Москвы. Почти все о происшедшем знаю. Но есть неясности...
- У меня их не меньше, - попытался остудить служебную прыть капитана Майгатов.
- Понятно... Но у вас - свои, у нас - свои.
- Как в том фильме?
- В каком? - непонимающе распахнул серые задорные глаза.
- А там, где мужичок говорит:"У них своя свадьба, а у нас - своя".
- Может быть. Только я чувствую, что наша "свадьба" - общая.
- Слушаю вас, товарищ капитан.
- Больше всего нас сейчас волнует судьба экипажа "Ирши". Двадцать человек с лишним...
- Может, и меньше. В радиорубке была кровь.
- Кстати, о радиорубке, - придвинулся на стуле чуть ближе к кровати, намекая этим продвижением, что именно ради чешущего сейчас язык вопроса он и летел через тысячи километров на юг. - Не помните, каково было последнее сообщение радиста?
- Радиста? - покомкал морщины на широком и чуть покатом лбу. Слово-сигнал, словно рычажок в музыкальном автомате, со скрипом проплыло по памяти, выудило из ее глубин минуты встречи с "Иршей" и, хоть и не все уцелело, не все выжило, начал припоминать: - Сам текст я не видел. Слышал доклад радиста комбригу. Что-то типа "эти гады ная..." А потом - обрыв. Решили, что радист с "Ирши" хотел матом запустить.
- А что-то еще подозрительное было? - наклонился на стуле, подал вперед корпус Иванов. Азарт горел, нет, даже не горел, а пылал в глазах. Охотником бы ему быть, а не контрразведчиком.
- Подозрительное?.. Знаете, когда уже вышли на дистанцию видимости, экран ИКО...
- Что такое - ИКО?
- Индикатор кругового обзора. Для надводных целей.
- Заметано. И что этот ИКО?
- Там, понимате, засечка от цели стала раздваиваться. Как будто бы от них кто отходил. Знаете, "SOS", радиомолчание, - и вдруг кто-то там все-таки есть. Но когда подошли ближе, никого рядом уже не было. А все плавсредства, которые могла спустить "Ирша", оказались у нее на борту. Даже не расчехленными.
- И что же: никого-никого рядом? - недовольно сощурил глаза Иванов.
- Скорее да, чем нет. Сейчас точно не помню. Вроде что-то маячило на горизонте. А, может, и показалось. Знаете, в лоции записано, что самые большие миражи в мире бывают в Красном море. Бликов много. Воздух прозрачный. Могло что-то и быть, и не быть.
- А не может "эти гады ная..." означать "эти гады на яхте"? - довольно откинулся на спинку хрустнувшего стула Иванов с таким видом, как будто ответ ему и не требовался.
- "На яхте"? - удивленно повторил Майгатов и круглое, по-северному белое, не тронутое еще жарким дыханием юга лицо Иванова как-то отплыло вдаль, за нахлынувшую мутнинку, а вместо него впечатался бульдожий квадрат той головы в иллюминаторе яхты - с мощным забралом челюсти, с крупными зубами хищника, с протыкающей лоб черной пробкой бородавки. - Может, и "на яхте". А здесь нет притяжки? Ну, знаете, когда хочется, чтоб было именно так, и вот мы подгоняем...
- Не спорю, - удовлетворенно ответил Иванов, хотя по всему было видно, что он уже стал рабом своей идеи. - Теперь второй вопрос: вы сможете вспомнить, где примерно находится тот полузатопленный корабль?
- Судно, - поправил Майгатов. - Корабли - у военных. А это - судно. То ли сухогруз, то ли рудовоз.
- А как вы туда попали? - вроде бы и безразлично, а все равно как-то едко спросил Иванов.
- По путевке, - выхлестнулось раздражение. Неужели ему не доверяли? Неужели Бурыга или Молчи-Молчи уже шуранули по старой традиции в верха неприглядную характеристику на того, кто вроде бы должен совершить проступок? Неужели на нем - крест? Но времена-то другие! Другие!
- Не обижайтесь, - смутился Иванов. Наверное, он понял, что мог ощущать в душе от такого вопроса офицер. - Дезертиром вас никто не считает. Как вам сказать?.. - Оглянулся на дверь, у которой могли быть "уши". Дезертиры так, как вы, не поступают...
- Хоть на этом спасибо, - процедил сквозь зубы Майгатов. - Когда вы научитесь людям верить?
Иванов подавленно промолчал. Кажется, слышно было, как тикают часы на его руке.
- Так что - место?
- Нет, точно не покажу. Ночь, течение относило. Смотрите по карте, у штурмана. Там все притопленные суда условными знаками обозначены. - И отвернулся к синему-синему, противно яркому окну.
Иванов пальцами в прощальном жесте подержался за его запястье, с грохотом отодвинул стул к звякнувшей от соприкосновения с ним "системе", тихо прошел к двери и перед самым-самым скрипом устало попросил:
- Извини...
2
Молчи-Молчи ощущал себя именинником. Впрочем, день рождения у него приходился на скучный и мерзопакостный февраль, а пьянящее чувство счастья кружило голову от того, что не было сейчас на всем корабле человека важнее его. Да и как могло быть иначе, если именно из самой Москвы, через столько стран и километров, через огромное пустое пространство над городами, лесами, горами, морями, пустынями летел целый эфэсковский капитан. Только для этого дня Молчи-Молчи одел черные офицерские брюки и белую рубашку с коротким рукавом и такими же искристо-белыми, хрустящими капитан-лейтенантскими погонами, и никто не мог его упрекнуть в нарушении установленной на этой широте формы одежды, тем более, что он вообще никому не подчинялся на борту, а существовал как бы сам по себе. И когда обшарпанный катерок принес на своей закопченной палубе из порта, к которому они по команде пришли еще ночью, невысокого человека в такой же, как у него, белой рубашке, он первым подал ему руку и помог подняться на палубу "Альбатроса", хотя это стоило ему с полминуты плотного контакта с пыльными, так и трущимися по белому полотну парадной рубашки ярко-оранжевыми спасательными жилетами матросов швартовой команды.
Иванов безошибочно, еще по изученным в Москве личным делам, словно перелистывая их желтые страницы и натыкаясь взглядом на воткнутые в приклееные к обложкам конверты серые, девять на двенадцать, дубово снятые портреты "фас" в парадной форме, выделил среди встречающих толстого, бальзаковского вида комбрига, маленького улыбчивого Анфимова, седого болезненно-бледного Клепинина и, конечно же, похожего на засушенную воблу корабельного особиста Сюськова. Лейтенанты и матросы шли фоном, но фоном внушительным - синим и крепким - и оттого он, кивнув им всем, поздоровался с этим фоном одновременно, все-таки выщелкнув, выудив из длинного забора лиц белобрысую, бесхитростную физиономию штурмана.
- Что у вас там в Москве? - невпопад бабахнул Бурыга. - Опять, что ли, Ельцин с Руцким схлестнулись?
Молчи-Молчи с ужасом ощутил, как исчезает, испаряется праздник.
- Схлестнулись, - сухо ответил Иванов, который в душе был за Руцкого, а не за Ельцина, но никому, даже жене, этого не выдал.
- И что теперь? Кто из них победит? - не унимался Бурыга, которого, собственно, и унять-то никто не мог, поскольку не было сейчас на "Альбатросе" офицера старше его по званию и должности. - Ельцин?
- Не знаю. Будущее покажет. Мне бы хотелось взглянуть на штурманскую карту, - перевел разговор из неприятного русла Иванов и, подчиняясь указующей руке Анфимова, пошел по правому шкафуту внутрь корабля.
Молчи-Молчи засеменил следом. Праздник, кажется,
возвращался...
Карта простыней легла поверх обеденного стола в кают-компании и заставила пятерых офицеров склониться над ней. Гарсон, все такой же небритый и все в той же драной белой фланелевке, приоткрыл раздаточное окошечко, высунулся из него, повращал глазами на странную сцену, похожую на картину "Совещание в Филях", и недовольно захлопнул створку: в баки уже подали воду, а он не мог накрывать обед на стол из-за какого-то странного гостя "гражданской внешности".
- Вот это - что? - по-дилетантски поинтересовался Иванов, подперев ногтем на карте значок, похожий на оштрихованное перышко для туши, с буквами "суд." и крестиком рядом с ним.
- Затонувшее судно с глубиной над ним более двадцати метров, покраснев от стыда, пояснил штурман.
- Да это чушь собачья! - распрямился Бурыга и тут же придавил мешком живота квадратных миль сорок Красного моря. - Нас вот это должно интересовать, - и ткнул широким красным ногтем в "перышко", обведенное уже сплошной линией, рядом с которым тем же привеском лежали буквы "суд.", но вместо креста - черный треугольник, похожий на задравший нос и готовый вот-вот погрузиться под белое полотно карты корабль.
Иванов пробежал взглядом по карте и поежился.
- Но их здесь столько!
- Разрешите. - Штурман снова густо покраснел. - Я уже анализировал ситуацию до вашего прибытия на корабль. Сектор поиска гораздо уже этой карты. Примерно вот здесь, - воткнул в плотную бумагу широко расставленные ножки циркуля. В оставшейся под аркой части карты чернели три таких треугольничка.
Для Молчи-Молчи штурманская карта была китайской грамотой. В прежней, доособистской жизни, он носил зелено-коричневую армейскую форму со стройбатовским трактором и киркой в петлицах, строил санатории и дачи для генералов и адмиралов на южном берегу Крыма и видел море только с того же южного берега. Из плотной обоймы насквозь пропитых и прокуренных стройбатовских офицеров он вываливался напрочь только по той причине, что действительно не любил водку. В батальоне сначали посчитали это жеманством, потом - вызовом, а чуть позже даже испугались, ибо непьющий среди пьющих наиболее вероятный сексот. И когда из стройуправления им "спустили" разнарядку на одного офицера для направления на особистские курсы в Новосибирск, более удобной кандидатуры просто не оказалось.
Так Молчи-Молчи стал "мареманом", хотя до сих пор не мог отличить вьюшки от вентиляшки, а бимс от пилярса. Вот и сейчас он стоял над картой с глубокомысленным видом адмирала Нельсона, тер выбритый до лакового блеска подбородок и, кажется, в самом конце разговора, в виде важнейшей ремарки должен был сказать такое, от чего все присутствующие почувствуют себя салагами первого месяца службы. Но шло время, теснимое черной стрелкой корабельных часов на переборке, а он все молчал и молчал, на самом деле с ужасом надеясь на то, что его не спросит о чем-нибудь Иванов.
Праздник мог превратиться в позорище, но тут его спас, даже о том не догадываясь, Бурыга.
- От эти три ржавые кильки мы и пощ-щупаем! - он помял паркий воздух кают-компании толстыми красными пальцами и озорно щелкнул ими. - Но только после обеда. "Баклан"* на флоте - первое дело. Да? - Повернулся к окошечку, и оно, отзываясь на его магический взгляд, рывком открылось. В деревянных планках, словно в багетной раме, сочным портретом красовалась щекастая физиономия гарсона, на котором даже сквозь трехдневную щетину красными пятнами высвечивал румянец...
Три треугольника - три попытки. Как в тяжелой атлетике. Только там, на помосте, все зависит от тебя, от мышц, от воли, а здесь - от множества совершенно иных факторов. Карты составляют люди, а людям свойственно ошибаться. Первый значок оказался блефом. Никакого корабля на рифовой отмели не было. Или он существовал лишь в воспаленном мозгу картографа, или за те годы - пока печатали карту и пока пылилась она на складах - содрали "железяку" с мели и отправили в переплавку. Кораблик, скрытый за вторым треугольничком, оказался чуть ли не таким же масеньким, как и сам обозначающий его значок. А возможный проход между рифов и отмелей к третьему, последнему, вызвал такое покраснение лица у штурмана, что его тревога тут же передалась и остальным.
"Альбатрос" стал на якорь. Судно, сидящее на мели, еле угадывалось на горизонте подрагивающей черной точкой. Казалось, что оно не просто лежит на нитке горизонта, а вибрирует, будто
-----
*"Баклан" ( флот. жарг.) - еда.
канатоходец на проволоке, и, если не поторопиться "Альбатросу", то
не выдержит и упадет на ту сторону, за горизонт.
Спустили шлюпку. Иванов, который не умел плавать, впервые за все время пожалел, что в командировку отправили его, а не Петрова. Но другого выхода не было. Он обязан был вместе с командой шлюпки добраться до судна.
На борту к тому времени все уже знали, что идут "мочить" бандюг с яхты, и потому никого не удивил слишком грозный вид матросов в касках и с "калашниковыми" на груди поверх оранжевых спасательных жилетов, которые строем стояли на шкафуте над прижавшейся к "Альбатросу" шлюпкой.
"Бронежилеты бы им вместо пробковых жилетов," - подумал Анфимов, но, представив, каково было бы морякам сидеть на таком пекле под металлическими плитами, в какой-то мере даже успокоился, что нет на борту бронежилетов. И без того по вискам и скулам уже сбегали из-под касок первые сочные капли пота.
Инструктаж получился коротким. Как вести себя в шлюпке, матросы знали и без этого. А как вести бой с яхтой, Анфимов представить себе пока не мог. Так - общие слова о бдительности и взаимовыручке. И - самое главное беспрекословно подчиняться Киму, которого он назначил старшим в шлюпке.
Маленький плосколицый Ким от осознания важности порученного дела еще сильнее сощурил глаза, и те совсем исчезли с его смуглого лица.
- Гребцы - в шлюпку! - отрывисто скомандовал он, и моряки быстро заняли свои штатные места. Самые крепкие, плечистые - на кормовой доске-сидении, которую, к удивлению Иванова, они тут же обозвали банкой.
Следом за гребцами в шлюпку спрыгнул высокий мичман с мощными кавалерийскими усами на молодом, не умеющем скрывать клокочущие в теле силы, энергичном лице. Он заправил в стальную обойму флагшток с еще советским, звездным и серпасто-молоткастым Военно-Морским Флагом, помог сесть в шлюпку Иванову, отдал честь старшему перехода - Киму - и пристроился на корме на маленьком скругленном доске-сидении.
- С Богом! - не по уставу проводил Анфимов.
- Протянуться! - яростно крикнул мичман и под толчки отпорными крюками по борту "Альбатроса" переложил руль в направлении от корабля.
Серо-синяя махина начала медленно отплывать в сторону, хотя на самом деле никуда она не отплывала. Просто шлюпка на инерции толчка вышла на чистую воду, и мичман все так же громко - чтоб слышали и на корабле гаркнул:"Уключины вставить!"
Матросы достали откуда-то из-под ног стальные вилки, которые показались Иванову в чем-то схожими с ухватами для горшков в его родном вятском селе, вставили их в гнезда.
- Весла разобрать! - опять прямо в ухо Иванову проорал мичман, а чуть позже, когда почти четырехметровые весла вошли в уключины, зачем-то еще раз сказал: - Весла... - и Иванов уже решил спросить, какой в этом смысл, как его тут же оглушили продолжением фразы: - ... на воду! Раз-два-а-а-три! Раз-два-а-а-три! - задал ритм мичман и, поняв, что загребные уже и без его считалки взяли темп "тридцать в минуту", решил просветить важного гражданского пассажира:
- А знаете, из какой породы дерева делается шестивесельный ял?
Иванов отрицательно покачал головой, что очень обрадовало мичмана.
- Дуб, ясень и сосна. Но в основном - дуб. А весло - или из ясеня, или из бука. А осадка какая у яла, знаете?
Ким повернул к Иванову хмурое, с резким налетом озабоченности лицо и почему-то пояснил:
- Ял - это правильное название нашего типа шлюпки. Осадка - полметра. Рифов особо опасаться нечего, но немного попетлять придется. Пересядьте, пожалуйста, на мое место.
Теперь Ким оказался рядом с мичманом и, посмотрев снизу вверх на его сразу погрустневшее, с опустившимися крыльями усов лицо, приказал:
- Держи, старший боцман, пока вот это направление. И жди новых команд. - Он вынул из кармана и захрустел на коленях схемой прохода между рифами - прохода сложного, слаломного, может и не совсем необходимого для шлюпки с осадкой всего в полметра, но уже выбранного, утвержденного, а, значит, требующего точного выполнения.
Пальцы мичмана, крепкие мозолистые пальцы в рощицах смоляных волос, подали вправо головку руля и узкое деревянное перо направило ял влево. Лопасти весел в поблескивающих на солнце стальных оковках взбивали и взбивали синюю воду.
- А ведь мозоли набьем с непривычки, товарищ старший лейтенант, - не оборачиваясь, как бы одной спиной, обратился к Киму правый загребной.