Хруцкий Эдуард Анатольевич. Операция прикрытия

   — Завтра, — задумчиво повторил Колецки. — Что ж. Вам известно, что вы и ваши люди придаются мне для выполнения специального задания?
   — Да. Я хотел бы узнать, пан полковник, сколько вам нужно людей? — спросил майор.
   — Для операции в русском тылу мне нужно минимум пятьдесят человек. Но это должны быть самые подготовленные, самые смелые люди.
   — Мы найдем таких.
   — Их надо освободить от любых заданий до особого распоряжения.
   — Когда оно поступит?
   — Это знает Лондон. У вас есть карта, майор?
   — Конечно, пан полковник. Я хотел добавить, на той стороне люди Резуна уничтожают всех коммунистов. Поляков, русских…
   Один из офицеров расстелил карту района.
   — Вот здесь была, следовательно, и будет русская застава, — сказал Колецки. — У отметки 12-44 должна быть полная тишина. На других участках все, что угодно. Но здесь никаких конфликтов. Бандеровцами я займусь лично.

***

   Солдат строили прямо вдоль эшелона, стоявшего на путях. Кочин обходил строй своей заставы, внимательно оглядывая людей. У многих на груди ордена и медали. Почти половина людей — совсем молодые, недавно надевшие военную форму ребята. Но чего-то в строю не хватало. Как-то не так выглядели до войны солдаты-пограничники.
   На левом фланге стоял старшина Гусев. В ладно пригнанной гимнастерке, в пограничной фуражке. И старший лейтенант понял, чего не хватало солдатам. Именно этих зеленых фуражек. На головах пограничников были пропотевшие, застиранные пилотки.
   Кочин остался доволен внешним видом личного состава заставы. В общем-то народ ему попался хороший. Правда, заместитель, младший лейтенант Сергеев, еще совсем молодой, только что из училища.
   — Отряд, равняйсь! — раздалась команда. — Смирно!
   Командовал заместитель начальника отряда полковник Творогов. Высокий, широкоплечий, он, кинув руку к козырьку, зашагал навстречу начальнику отряда полковнику Зимину.
   — Товарищ полковник, вверенный вам отряд прибыл на место дислокации. Отставших и больных нет. За время следования никаких происшествий не случилось.
   — Здравствуйте, товарищи пограничники!
   — Здравия желаем, товарищ полковник! — многоголосо и гулко ответил строй.
   Полковник Зимин шагнул в сторону и, чуть выдержав паузу, скомандовал:
   — Для встречи справа! Под знамя! Слушай! На караул!
   Четко печатая шаг, по щебенке насыпи двигался знаменный взвод. Впереди знаменосец и два ассистента с шашками наголо. Строй следил за знаменем. Тяжелое полотнище, вздрагивая в такт строевому шагу, свисало за плечом знаменосца. Нет, не простое это знамя.
   Обожжено было полотнище, пробито пулями. Видимо, не всегда оно стояло закрытое чехлом. Алое полотнище плыло вдоль строя, и пограничники провожали его глазами. Гулко печатал шаг знаменный взвод, покачивалось полотнище знамени.
   В походной колонне погранотряд втягивался в узкие улочки. Город был почти не тронут войной. Обтекла она его, пожалела. Ломилась через заборы сирень. Целые улицы словно покрылись белой пеной. Горбатились булыжные мостовые, причудливо изгибаясь, бежали мимо маленьких домов, мимо костела и укрытых зеленью двухэтажных особняков с геральдическими щитами на фронтоне.
   Отряд шел по городу. И тротуары заполнились народом. Людей встречала новая жизнь. В этом прирубежном городке хорошо знали, что такое граница.
   Раз вставали на ее охрану солдаты в гимнастерках с зелеными погонами — значит, все, война ушла за пределы Родины.

***

   Штаб отряда разместился в особняке. У дверей его застыли два каменных льва. У одного была отбита часть морды, и казалось, что лев хитро улыбается, глядя на мирскую суету. Рядом стоял часовой.
   Кабинет начальника разведотдела был на самом верху, в бывшем зимнем саду. Он располагался в стеклянном эркере, и даже в пасмурную погоду в нем было светло и радостно.
   Они сидели вдвоем: грузный, широкоплечий подполковник Середин и капитан Тамбовцев.
   — Итак, на границу мы встали. — Середин отхлебнул чай. Подстаканник был сделан из снарядной гильзы, и поэтому красивый хрустальный стакан выглядел в нем чужеродно.
   — Конечно, порядок наведем, — продолжал подполковник. — Погранрежим установили почти на всей западной границе. Но в тылу неспокойно. Смотри. Отметка 12-44, здесь расположена третья застава. Начальник — старший лейтенант Кочин. Кадровый пограничник, потом командир роты в Красной Армии, отозван к нам. Офицер боевой, знающий. Его участок наиболее вероятен для прорыва в наш тыл. Сразу за заставой на много километров тянутся леса, болота. По нашим данным, в тылу заставы действует банда оуновцев. Так что направляйся туда и разбирайся на месте.

***

   Старшина Гусев вел наряд вдоль пограничной реки. Он шел впереди, два солдата с автоматами сзади. Пели птицы, плескалась рыба в реке, палило солнце, и Гусеву казалось, что никакой войны нет и в помине. Он остановился, вскинул бинокль, долго разглядывая сопредельную сторону.
   Тишина.
   Гусев опять повел биноклем, запоминая мельчайшие складки местности, подходы к реке.
   — Товарищ старшина, — позвал его пограничник, спустившийся с откоса к реке.
   — Что у тебя, Глоба?
   — Скорей сюда, товарищ старшина.
   Гусев опустил бинокль и легко сбежал по откосу к реке.
   — Ну что?… — начал Гусев. И увидел потускневший металлический герб Советского Союза. — Это же погранзнак!
   — Стой, старшина! — крикнул вдруг ефрейтор Климович. — Стой!
   — Ты чего, Климович?
   — Стой, стой.
   Ефрейтор снял автомат, положил на траву, расстегнул ремень, опустился на корточки и медленно начал приближаться к засыпанному погранзнаку.
   — Отойдите! — повернулся он к старшине и Глобе.
   — Зачем? — опять удивился Гусев.
   — На фронте вы не были, старшина. Отойдите на двадцать метров.
   Старшина и Глоба отошли. Климович осторожно лег на землю, медленно ведя по ней руками. Медленно и уверенно. Очень осторожно.
   Вот левая рука замерла, нащупав еще невидимый проводок. Ефрейтор достал нож и начал аккуратно расчищать землю вокруг. Лицо его покрылось влажной испариной. А проводок вел его руки, и наконец они нащупали круглый бок противопехотной мины.
   — Натяжная, — сквозь зубы сказал Климович.
   Он аккуратно расчистил поверхность, обнажая взрыватель. Вот он. Через минуту Климович разогнул усталую спину, поднял погранзнак.
   — Все! — крикнул он. — Идите сюда.
   Гусев подошел, долго смотрел на взрыватель, на ладони ефрейтора.

***

   Лес ложился на лобовое стекло «виллиса», как на экран. Темной плотной полосой.
   — Тут две дороги, товарищ капитан, — сказал, притормозив, шофер, — одна через лес — короткая, другая в объезд.
   Тамбовцев посмотрел на уходящее солнце, на темную стену леса и сказал:
   — В объезд.
   — Может, лесом, товарищ капитан?
   — А зачем зря рисковать?
   — Да какой здесь риск!
   Наезженное полотно дороги уходило в темноту деревьев, разделяясь у самого леса.
 
   …Трое с пулеметом лежали за деревьями на опушке по правую сторону дороги, двое с автоматами по левую.
   Один наблюдал за машиной.
   А «виллис» все ближе и ближе. И уже невооруженным глазом различимы офицерские погоны. Пулеметчик передернул затвор МГ. Бандиты начали прилаживать «шмайссеры».
   Машина на скорости повернула у самого леса и пошла вдоль опушки.
   — Кабан! — крикнул бандит. — Пулемет!
   А машина, подпрыгивая на разбитых колеях, уходила все дальше и дальше от засады.
   Кабан вскочил и, положив ствол пулемета на сук, дал длинную, почти бесполезную очередь вслед.

***

   Подъезжая к заставе, Тамбовцев увидел вышку. Настоящую пограничную вышку и недостроенный забор. Несколько солдат без гимнастерок прибивали светлые, оструганные доски. И хотя забор не охватил всю территорию заставы, у ворот уже стоял часовой. Он шагнул навстречу машине, поднял автомат. Тамбовцев выпрыгнул на землю, расстегнул карман гимнастерки, достал удостоверение.
   В углу у забора стояли палатки, под навесом приткнулась походная кухня с облупленным боком, в двух аккуратно вырытых землянках, видимо, расположились склады.
   Из палатки навстречу Тамбовцеву шел высокий старший лейтенант в выгоревшей пограничной фуражке.
   — Начальник заставы старший лейтенант Кочин.
   — Помощник начальника штаба отряда капитан Тамбовцев.
   Офицеры пожали друг другу руки.
   — Как на границе? — спросил Тамбовцев.
   — Пока сложно. Охраняем секретами, подвижными нарядами. Тянем телефонную связь.
   — Спокойно?
   — Почти. Это не вас обстреляли?
   — Нас, из леса.
   — Вчера бандиты напали на наряд. Потерь нет. Но вообще на участке непривычно тихо.
   — А как у соседей?
   — Прорывы в сторону тыла и за кордон. Правда, и у нас почин.
   — Что такое?
   — Задержали нарушителя погранрежима.
   — Интересно.
   — Прошу. — Кочин показал на одну из палаток. — Там канцелярия заставы.
   И хотя канцелярия помещалась в палатке, но это все же было подлинно штабное помещение. Стол, секретер для документов, в углу стеллаж, на котором разместились четыре полевых телефона и рация. На стойках закрытые занавесками карта участка и график нарядов.
   Горела аккумуляторная лампочка, за столом сидел младший лейтенант Сергеев. Увидев Тамбовцева, он встал.
   — Товарищ капитан…
   — Продолжайте, продолжайте.
   Тамбовцев сел на табуретку в темноту, внимательно разглядывая задержанного.
   — Гражданин Ярош Станислав Казимирович, житель пограничного села, задержан за нарушение погранрежима и контрабанду.
   — Так какая ж то контрабанда! Бога побойтесь, пан хорунжий…
   — Называйте меня «гражданин младший лейтенант», — строго сказал Сергеев.
   Задержанный закивал головой. Это был мужчина неопределенного возраста, где-то между тридцатью и сорока. Смотрел он на Сергеева прищуренными, глубоко запавшими глазами. Одет Ярош был в табачного цвета польский форменный френч, пятнистые немецкие маскировочные брюки и крепкие сапоги с пряжками на голенищах.
   На столе перед Сергеевым лежали пачки сигарет, стояло несколько бутылок, какие-то пакетики, свертки.
   — Гражданин Ярош, — строго, даже преувеличенно строго начал Сергеев.
   Тамбовцев усмехнулся. Из темноты он разглядывал руки Яроша. Крепкие, с сильными запястьями, они лежали на столе спокойно, по-хозяйски. И хотя всем своим видом задержанный изображал волнение, руки его говорили о твердой воле и полном спокойствии.
   — Вы, — продолжал заместитель начальника заставы, — нарушили пограничный режим. Где вы были?
   — Так, пан лейтенант, я до той стороны ходил. К швагеру. Родич у меня в Хлеме.
   — А вы знаете, что переходить границу можно только при соответствующем разрешении?
   — Так я в Хлем подался семь дней назад, ваших стражников еще не было. А обратно шел, они меня и заарестовали.
   — Вас не арестовали, а задержали. Что это за вещи? — Сергеев указал на стол.
   — Родич дал и сам наменял в Хлеме.
   — Значит, так, — вмешался в разговор Тамбовцев. — Ввиду того, что вы, Ярош, пересекли границу до принятия ее под охрану советскими пограничниками, мы вас отпускаем. Но помните, в следующий раз будем карать по всей строгости советского закона.
   — Оформите протокол, — приказал Кочин Сергееву. — Вещи верните, они не подлежат изъятию как контрабанда. Все.
   Кочин повернулся и пошел к дверям. За ним поднялся Тамбовцев.
   Задержанный внимательно посмотрел вслед капитану.

***

   Они сидели в палатке и курили. Тамбовцев, Кочин и Сергеев. Полог палатки был откинут, и в темном проеме виднелся кусок неба с огромными, словно нарисованными звездами.
   — Как на юге в августе, — сказал Тамбовцев.
   — А вы там служили, товарищ капитан? — спросил Сергеев.
   — Да нет, пацаном в «Артеке» был. А служил я здесь.
   — На этом участке? — удивился Кочин.
   — Именно.
   В проем заглянул дежурный.
   — Товарищ старший лейтенант, к вам женщина.
   — Какая женщина? — Кочин встал.
   — Гражданская, говорит — учительница местная.
   — Зови.
   Она вошла, и в палатке словно светлее стало. Будто не маленькая аккумуляторная лампочка горела, а стосвечовка.
   Женщине не было и двадцати пяти.
   — Вы ко мне? — после паузы спросил Кочин.
   — А вы начальник пограничной стражнины?
   — Я начальник заставы.
   — Вы уж простите, я не привыкла пока.
   — Я вас слушаю.
   — Пан начальник…
   — Товарищ начальник, — поправил Кочин.
   — Простите. Знаете, привычка. Я местная учительница Анна Кучера, вот мои документы. — Она протянула Кочину несколько бумажек и паспорт.
   Кочин развернул паспорт.
   — Довоенный, — усмехнулся он.
   — Да, товарищ начальник, при немцах аусвайс выдали, а паспорт сохранился.
   — Вы давно работаете здесь?
   — С сорок третьего года. Муж погиб. Он был в подполье. Меня после его смерти друзья устроили в деревню.
   — Вы садитесь, товарищ Кучера.
   Сергеев вскочил, уступая женщине стул. С первой минуты, как только она появилась в канцелярии, младший лейтенант не сводил с нее глаз.
   — Я слушаю вас, — сказал Кочин.
   — Понимаете, в лесу банда.
   — Мы знаем.
   — Я понимаю, но по ночам в деревне появляются люди из леса.
   — Вы их видели? — спросил Тамбовцев.
   — Да. Вчера ночью, двое с автоматами. Они прошли мимо моего дома. Я испугалась и до рассвета просидела у окна. Они вернулись в лес той же дорогой.
   — Значит, ночь они провели в деревне? — Тамбовцев встал.
   — Да, наверное.
   — А у кого?
   — Не знаю.
   — Но все же?
   — Не знаю. Они шли с левой половины.
   — А Ярош там живет? — спросил Кочин.
   — Нет, он в другом конце.
   — Вы кого-нибудь подозреваете?
   — Нет. Но я очень боюсь.
   — Анна Брониславна, — Кочин заглянул в паспорт, — вы бы очень помогли нам, если сказали, к кому они ходят.
   — Я боюсь этих людей.
   — Хорошо, — Тамбовцев подошел к женщине. — Завтра к вам приедет инспектор из района. Вы понимаете меня?…
   Тамбовцев спал в машине, не раздеваясь, только сапоги стянул. Лежать было неудобно, ноги и руки затекали, и он ворочался под шинелью.
   — Товарищ капитан, — к машине подошел дежурный по заставе, — два часа.
   Тамбовцев вскочил, потянулся длинно и хрустко, начал натягивать сапоги. Над лесом висела луна. Огромная и желтая. В свете ее предметы вокруг казались удлиненно-расплывчатыми. Тамбовцев оделся, накинул поверх гимнастерки трофейную маскировочную куртку, достал из кобуры пистолет, сунул его за пояс.
   Он отошел к машине и словно растаял в темноте. Тамбовцев шел вдоль лесной опушки осторожно, неслышно, легко перемещая свое большое и сильное тело.
   У поворота к деревне Тамбовцев остановился, прислушался. Никого.
   Только лес шумит да плещет неподалеку река. Он вытер вспотевшие ладони о куртку и зашагал к деревне. В полукилометре от нее, у леса, стояла заброшенная смолокурня. Тамбовцев шел к ней. Луна освещала ее полуразрушенный остов лишь с одной стороны, и зыбкая, размытая тень его таила в себе неосознанную опасность. Тамбовцев даже остановился на секунду, достал пистолет и шагнул к смолокурне.
   Вот она совсем рядом. В темноте он различал чуть приоткрытую дверь.
   Сделал еще шаг. Дверь, протяжно скрипнув, приоткрылась. И звук этот, неприятно неожиданный в тишине ночи, заставил Тамбовцева вскинуть пистолет.
   В смолокурне кто-то был. Тамбовцев ощущал присутствие человека.
   — Заходите, капитан, — сказал голос из темноты.
   Они обнялись, практически не видя друг друга. Но Тамбовцев хорошо знал, с кем шел на встречу.
   — У нас мало времени. На той стороне появился оберштурмбаннфюрер Колецки. Сейчас он полковник Гром, представитель службы безопасности лондонского правительства Миколайчика.
   — С какой целью он прибыл? — спросил Тамбовцев.
   — Пока не знаю, поэтому завтра опять уйду за кордон.
   — А если наши задержат?
   — Вы должны организовать мне окно.
   — Что вы знаете о банде рядом с заставой?
   — Бандеровцы. Главарь у них некий Резун.

***

   Ветви затрещали, и ефрейтор Панин едва успел сорвать с плеча автомат, как тишину разорвала длинная пулеметная очередь. Он упал, уронив бесполезное уже ему ружье.
   Младший наряда Карпов, молодой парнишка, не нюхавший пороха, попавший в погранвойска сразу из запасного полка, припал к земле. В рассветной качающейся дымке из леса выдвигались полустертые темнотой фигуры людей.
   — Раз, — начал он считать, — два, три, четыре…
   Он досчитал до пятнадцати.
   — Ракету, — прохрипел раненый, — ракету.
   Младший наряда выдернул из чехла ракетницу, поднял ее и нажал на спуск. В небе лопнул красный шар.
   Бандиты ударили из автомата. Пули выбили фонтаны земли у головы солдата. Но он уже опомнился, пришел в себя. Страха не было. Пограничник поднял автомат и ударил длинной, в полдиска, очередью. Двое бандитов упали, остальные продолжали приближаться.
   Тогда он вынул из сумки гранаты, примерился и кинул их одну за другой. Яркое пламя взрывов разорвало предрассветный полумрак, и он увидел фигуру человека с раскинутыми, словно для полета, руками, чье-то лицо с широко раскрытым в крике ртом.
   Солдат снова ударил из автомата. Но стрелял он уже в пустоту. Бандиты ушли. Со стороны заставы, ревя на поворотах, мчался грузовик с подкреплением.

***

   Вернувшись на заставу, Тамбовцев снова забрался в «виллис», но заснуть больше не смог. Когда рассвело, к машине подошел Кочин. Тамбовцев вылез, кивнул начальнику заставы.
   — Доброе утро. На, держи, — он протянул Кочину документы.
   — Может, возьмешь солдат, Борис?
   — Нет. Розыск — дело индивидуальное, — он махнул рукой. — Пошел.
   — Думаешь найти бандитов?
   Кочин смотрел вслед Тамбовцеву. Смотрел долго, пока тот не скрылся за деревьями.

***

   Лес был действительно гиблым. Мрачный, глухой. Солнце почти не пробивалось сквозь густые кроны деревьев, свет задерживался где-то наверху, а внизу были постоянные сумерки.
   Тамбовцев, ступая мягко и пружинисто, передвигался почти бесшумно, внимательно разглядывая землю, деревья, кустарник.
   Вот желто блеснул автоматный патрон, а рядом след от сапога. Глубокий след, видимо, тащил человек что-то тяжелое. Еще один след, и еще. Вон бинт в крови, свежий совсем. На траве капли крови. Дальше, дальше по следу.
   Дерн вырублен. Под ним земля свежая. Это могила. После стычки с пограничниками, о которой говорил Кочин при первой встрече, бандиты унесли своих убитых. Значит, здесь их последнее пристанище.
   Тамбовцев искал следы.
   Вот уже и солнце начало склоняться к верхушкам деревьев, а он все еще кружил в чаще, по маршруту, понятному только ему одному.

***

   Комната Анны Кучеры была просторной и чистой. Стол покрыт домотканой скатертью с веселыми петухами, на окнах стояли в глиняных горшках букеты полевых цветов.
   Младший лейтенант Сергеев, в тесноватом пиджаке, в широких брюках, разглядывал полку с книгами. На ней стояли учебники, книги на польском, белорусском, старые издания Толстого и Некрасова.
   Вошла Анна, неся миску с дымящейся картошкой.
   — С книгами у нас трудно, — сказала она. — Я уже в роно написала, нужно больше книг на русском языке, особенно советских писателей. А там мне отвечают — ждите. А сколько ждать можно? Скоро учебный год начнем.
   — Война, — односложно ответил Сергеев.
   Ему очень хотелось помочь этой красивой женщине.
   — У меня тут тоже кое-что есть. — Сергеев полез в саквояж, с которым, видимо, раньше ходил по деревням умелый коммивояжер или сельский фельдшер, и вытащил две банки консервов.
   — Роскошь-то какая, — сказала Анна, разглядывая пестрые наклейки.
   — "Второй фронт", — ухмыльнулся Сергеев, — помощь союзников.
   Они сидели за столом. Картошка и колбаса лежали в тарелках с синеватыми цветами. И все это — тарелки, вилки и ножи — смущало Сергеева, отвыкшего за годы войны от подобной сервировки.
   В дверь постучали.
   — Войдите, — сказала Анна.
   Вошел плотный усатый человек лет пятидесяти. Одет он был в полосатый пиджак, под которым виднелась сорочка, и латаные немецкие брюки, заправленные в желтые краги.
   — Я до вас, панна Анна.
   — Это вот наш староста, — пояснила хозяйка. — Ковальский.
   — Я, дорогой пан товарищ, пока власть в деревне представляю, — сказал Ковальский, внимательно и цепко разглядывая Сергеева. — Так что документы пожалуйте.
   Ковальский расстегнул пиджак, и Сергеев увидел широкий ремень и кобуру.
   — Я из районного отделения народного образования. Инспектор Ляцкевич Антон Станиславович. Приехал школу перед началом года проверить, — Сергеев протянул документы.
   — Хорошее дело, доброе, пан товарищ, — Ковальский взял паспорт, командировку. — Значит, в пограничной стражнице отметились?
   — Конечно.
   — Добре, — Ковальский вернул документы, покосился на стол.
   — А вы садитесь с нами, пан Ковальский, — предложила учительница.
   — Це добро, дзенькую бардзо, — Ковальский сел, взял нож и отрезал здоровенный кусок консервированной колбасы.
   Ярош шел по улицам польского пограничного городка. Маленький был городок, зеленый, двухэтажный. Его можно скорее назвать местечком. День сегодня был базарный, поэтому скрипели по улицам колеса телег. Везли крестьяне на рынок немудреную снедь.
   Военных в городе много было. Русских и поляков. Ярош вышел на площадь. Над зданием повятского старостата висел красно-белый польский флаг. У костела толпились, ожидая службу, одетые в праздничные темные костюмы люди.
   Ярош прошел мимо длинной коновязи, рядом с которой вместе с лошадьми приткнулись два военных «студебеккера», и свернул на узкую улочку. На одном из домов висела жестяная вывеска — огромная кружка пива с белой, кокетливо сбитой чуть вбок шапкой пены. И надпись: «Ресторан Краковское пиво». Ярош толкнул дверь и вошел в чистенький, отделанный светлыми досками зал.
   На стенах плотно, одна к другой, висели акварели с видами Кракова. За стойкой парил огромный усатый мужчина. Увидев Яроша, он приветливо закивал ему.
   — Как торговля, пан Анджей? — Ярош подошел к стойке и облокотился на нее.
   — Сегодня все должно быть хорошо — базарный день. Как всегда?
   — Да, — Ярош кивнул.
   Хозяин налил рюмку бимбера, наполнил пивом две высокие кружки. Беря деньги, он наклонился, словно случайно, и прошептал:
   — Пришли двое из лесу, просили показать тебя.
   — Где они?
   — Ждут сигнала.
   — Ну что ж, знакомь.
   Ярош выпил водку, взял пиво и пошел к свободному столику.
   Хозяин, подождав, пока он сядет, достал из-под стойки пластинку, положил ее на патефонный круг, опустил мембрану. Зал наполнили звуки грустного танго.
   Ярош спокойно пил пиво.
   Двое подошли к стойке.
   — Ну? — тихо спросил один.
   Хозяин глазами указал на Яроша. Он пил пиво и слушал довоенное танго.

***

   Младший лейтенант Сергеев проснулся. Он так и не понял, что его разбудило. В классе, где он спал, было темно, только квадрат окна синел в темноте.
   Сергеев прислушался. Тихо. Ветер раскачивал ветви деревьев, и они шуршали за окном.
   Но не это разбудило Сергеева. Он сел и начал зашнуровывать ботинки. И тут он услышал шепот, похожий на шорох. Говорили за стеной.
   Сергеев достал пистолет, спустил предохранитель и подошел к двери класса, что вела в комнату Анны, нажал. Дверь была заперта. Тогда он осторожно, стараясь не шуметь, открыл окно и вылез на улицу.
   Огляделся. Никого.
   Сергеев сделал первый шаг к крыльцу.
   Из кустов двое в приплюснутых «полювках» наблюдали за ним. Сквозь завешенное окно комнаты Анны пробивалась тонкая полоска света. Сергеев припал лицом к стеклу, стараясь рассмотреть комнату. В узкую щель он увидел широкую спину, обтянутую зеленоватым сукном френча.
   Младший лейтенант слишком поздно почувствовал опасность.
   На крыльцо вышел человек.
   — В чем дело, Поль?
   — Убрали чекиста.
   — Оттащите его подальше. Лучше к дому Ковальского.

***

   Ковальский чистил наган. Масляные пальцы блестели в свете свечи.
   Свеча была добрая, из костела, толстая, крашенная золотыми полосками. Она горела ярко, чуть потрескивая.
   Распахнулась дверь, и свет свечи забился, заплясал на сквозняке. В комнату вошли двое. Зеленые френчи, «полювки», высокие сапоги с твердыми, негнущимися голенищами, автоматы «стен».
   Ковальский замер, с ужасом глядя на белых орлов, увенчанных короной, на конфедератках вошедших.
   — Ну, — сказал человек с погонами поручика, — здравствуй, пан войт.
   Ковальский попытался что-то сказать, но ужас сделал его тело непослушным. Он что-то замычал, глядя на стволы автоматов, на красивое лицо поручика, подергивающееся нервным тиком.
   — Я-а-а, — попробовал выдавить он из горла, — па-ан…
   Поручик подошел, выбил из-под него стул и уже упавшего ударил сапогом.
   — Ты, прихвостень красный… — Поль усмехнулся, передернул затвор автомата.
   — Не надо, — прохрипел Ковальский, — не надо… Я не хочу… пан добрый… пан…
   Поручик наклонился, прошептал что-то.
   — Нет, — ответил Ковальский. Он дополз до стены и теперь сидел, вжавшись в нее спиной. — Не знаю, — выдавил он.
   Поручик опять ударил его ногой, и Ковальский начал сползать безвольно и расслабленно.
   В комнату вошел Колецки. Он с интересом поглядел на распростертое тело и сказал, доставая сигарету:
   — Надеюсь, Поль, вы не убили его.
   — Нет, оберштурмбаннфюрер. Простите, пан полковник. Жив, холера.