Хулин Анатолий. Дедлайн (фрагмент)

Хулин Анатолий
Дедлайн (фрагмент)

   Анатолий Хулин
   Дедлайн (фрагмент романа)
   1. Сам и сел. Кусок первый.
   Ну, что тут скажешь? Сидишь, как старый еврей или молодой пидор - и стучишь. Да еще и вздыхаешь самодовольно - дескать, как тяжело. Можно подумать, кому-нибудь это надо, кроме тебя самого. Все эти буквенные штампы - плюс на крови, да плюс под наркотой. Даже если и не под наркотой - можно ведь запросто и не вспомнить, кому это вообще может быть интересно? Букеру, разве что - да и то, пошел он на хер. Раз уж тебе самому нужен хороший роман - так, значит, сам и сел. Букв не экономить, короче.
   Что лучше - стоять, хотя бы с почти убитым маячком, на границе небытия, посмеиваться, наблюдая толпу свиней, совершающих медленный недоуменный оверштаг у обрыва, а ты поплевываешь себе за спину, прихлебываешь пивцо и горланишь песняки - или лучше быть одной из этих свиней? Человеку, к сожалению, выбирать не приходится. Его просто туда пододвигают - и все, а если не встанешь в полный рост с бутылочкой, почти убитым маячком, и как следует поплевав за оба плеча, встанешь во весь нечеловеческий буддистский рост - сметут и даже не заметят. Потому что для них-то, для свиней, и обрыва-то никакого нет. А для тебя он - единственная реальность. Так и было всегда - чего об этом набивать лишний раз? Мастеров хватает. Ты, сам, дескать, давай - чего знаешь и как надо. На то тебе и фамилия такая досталась - чего ж теперь поделать, кроме самого-самого наиглавненаиглавнейшего? Наинаглейшего. С лучшей стороны. Без оговорок!
   - Да, - вздыхаешь снова, - Возможно, что и не получится. Сик, как говорится, транзит. Общее переутомление от приспособленчества к глупой сансаре...
   Нет - ну не мудило ли? А еще - суперэго, суперэго...
   Ладно. Начнем, например, с сегодняшнего телефонного разговора с моим так называемым издателем. Итак - четверг, ранняя осень, бесконечно паскудный христианский миллениум. Сижу в конторе на Пятницкой, заведую отделом информационного планирования центральной псевдополитической радиостанции "Русь". Выборы давно кончились - а нас, которые при кремлевском штабе, все никак не разгонят. Доскребаем бабки по сусекам - думаем, куда бы поспокойней отвалить. В стране бардак - так что идей никаких. Да и с деньгами наверняка всех уже кинули - за ними станется. За что я их еще слегка по-человечески воспринимаю? Геббельсы из Урюпинска. Да нет, нет гнева никакого - какой там может быть гнев? Смиренье, разве что.
   "Да... - думаю сам собой, - Пора, братишка, в творчество обратно возвращаться. В его большие формы. Вневременные, так сказать. Хэмингуевина, там, тарковщина. Апокалипсис нау..."
   Тут спецкорр Кокоткин, тупо пьяный третьи сутки, спрашивает:
   - А ты чего, Толька, пригорюнился? В Чечню, никак, собрался? А, Хулин?
   Вот урод!
   - Типун тебе на язык, - говорю ему после паузы и с усмешкой, - Тебя, Вася, как при Бендерах контузило, так лучше бы ты рта не открывал. Опять, небось, свой "Букет Молдавии" хлестал, без закуси? Филолог из астрала...
   - С фэ-эс-бэшниками, - подтверждает Вася, - Какая у них закусь, кроме самого черта?! Кстати о "Букете Молдавии"... Ты знаешь, я все больше перехожу на красный... Сам не знаю, почему. Минуя розовый, заметь, старик! Почему бы это?
   - Будешь переходить на красный, долго не проживешь... - говорю я ему и утыкаюсь в монитор. Надо найти этот хренов последний вариант концепции указа об информационной безопасности. Обложили, черти - ни в сказке сказать, ни пером описать неохота. Вот ты какой, похмелье свободы - даже с Кокоткиным болтать не охота.
   - Наш-то куда собрался, знаешь? - нехитро читает мысли бывший боевой репортер.
   - В Чечню, - говорю без интереса, - К Ахмад шаху Масуду. За отделение Крыма потолковать...
   - Во-во. Так кто поедет? Неужто снова я? Мне после прошлой кампании ломки никаким Форосом уже не снять. Третий спиногрыз на носу, к тому же... А у тебя - двое всего.
   - Я помоложе, - говорю, - Если шеф скомандует, поеду. думаешь, сильно хочу? Чего пристал с этой Чечней?
   - А то не видно, что хочешь... - улыбается Вася, - Чеченский синдром называется. Эх, хорошо, что я из него сухим вылез. Ладно, давай. Мне в бар пора. Я поеду. Мне не в падлу водки слегка попить...
   - Разберемся, - говорю я, - Иди. Солдат удачи недобитый.
   Он уходит в бар. Остаюсь один - шеф в Белом доме, Люська где-то на Охотном своих думцев кадрит. Вот, блин! Да где этот чертов последний вариант концепции указа об информационной безопасности?
   Тут-то и раздается телефонный звонок моего так называемого издателя. Ясное дело, что все совсем не с этого дурацкого звонка началось - и уж конечно не с Кокоткина - но как-то этот звонок сдетонировал, что-ли. Само собой разумеется, никакой уверенности нет - что еще за часовой механизм там в голове окопался? Но ведь не бред же какой-то?
   Поднимаю трубку - и чуствую сразу, что это он. Магомед. Давно не слышались, не бухали мы с ним. Он во Франкфурт на книжную ярмарку вроде собирался - или просто в запое был, одно из двух.
   - Штаб вооруженного восстания, - говорю, - Двери наших вагонов автоматические.
   - Гвардейцам мандалы - от капитана Ахава! - кричит Магомед в свою далекую мобильную трубу, - Кто тебя бил? Кто? Кредиторы? Где посмели? И как теперь твои упражнения с инсталляциями? Как поживают лавры Салмана Рушди? Есть секретные материалы?
   - Ты мой главный материал, - говорю, - Хай, десантура. Приземлился?
   - Франкфурт - закачаешься... - говорит Магомед, - Хулин! Нам надо срочно нажраться и обкуриться и обдолбаться чем-нибудь!
   - Ничего другого я от тебя не ожидал, - говорю я, - Вообще я в перманентном завязе, но ради братьев по оружию...
   - Ты даже не понимаешь, как ты прав насчет того, что я тебе привез! Ладно, при встрече. Через полчаса буду у тебя. Еду прямо на такси от самолета, скот неблагодарный! Слышишь, как трещит?! У немцев вообще для нас никакого роуминга, я оттуда не мог с тобой шнапсом чекаться, придурь! Лево, лево, черт!!! Все, конец связи...
   Он вырубается. Куда его занесло, что он там мне везет? Что за пьяные базары про Салмана Рушди? Да нет, все ясно. Опять Чечня, небось. Опять синхронистичность. Он достаточно груб, этот Мага - мой приятель, не умеющий дружить, как положено. Он, кстати, русский - просто Магомедов папа, служа во флоте, был как-то на учениях смыт ночью за борт своего краснознаменного тральщика исторически зрелой холодной балтийской волной. Выжил, конечно, папа - но вахтенного, который бросил ему что положено в таких случаях, звали Магомедом. Был он аварец из под Махачкалы. Завязалась дружба. Когда у спасенного папы родился первенец - он стал папой Магомеда. В смысле - моего так называемого издателя. Простейшая для советских лет история. Не совсем обычная - но, в целом, не такая уж абсурдная.
   Потом Магомед вырос, натренировался боксом - папа служил в милиции - и отправился воевать спецназовцем в Афганистан. И там, наверное, как раз душевно опустился до патриаршей уверенности во всем вокруг. А может - уже в наши дни, от кокаина, когда мы с ним как раз и познакомились. В смысле - я с Магомедом. Он употреблял уже более трех лет - с тех пор, как подсел в Афганистане на опиаты. "Все мне стало не в кайф, вот и слез, - рассказывал Магомед, - А как поднялся, так на кокс подсел. Ну, бог даст - слезу. Не трава, все-таки - ее то уж хрен бросишь."
   От всей этой жизни Магомед, по его собственным словам, "заморочился вскрытыми неврозами, перешедшими в фазу стойких перинатальных психозов". Ничего не читавший ни до Афгана, ни во время перестройки, он так жадно набросился на сочинения Карла Густава Юнга - без базы, с нуля, упорно, будто Мартин Иден - а затем вообще перечел всю философскую классику, когда отлеживался в различных реабилитационных центрах - что не встретиться в этой жизни мы с ним уже не могли. Лет пять назад Магомед просто забредил доктором Станиславом Грофом - даже летал к нему в Северную Америку, поскольку хотел открыть у нас в Москве точно такой же центр реабилитации ветеранов горячих точек. Даже в префектуре умудрился объяснить отличия эффектов галатропного дыхания от примитивного приема ЛСД. Однако довольно быстро пробухал пятидесятитысячный зеленый фондовый кредит. Проторчал, короче, три недели вместе с инициативной группой - резко зануждавшейся после всего реально произошедшего в еще более незамедлительной реабилитацией. В конце концов, "на почве этого мизерного скандальчика", Магомед швырнул в лицо одному авторитетному ветерану-афганцу свой членский билет, вырубил его хуком слева - определив это на суде "личным девиантным поведением на почве посттравматической зависимости от насилия" - и был скручен бывшими товарищами по оружию. О своей "перинатальной матрице" он говорить не стал и вообще был слегка на взводе. Все закончилось мировым соглашением, а после суда ему сказали в том смысле, что давно уже знают наизусть все его примочки. И попросили когда-нибудь начать отдавать кредит хотя бы понарошку. Мир был восстановлен, но в деловых кругах он стал маргиналом. Оттого и подался в издательский бизнес. А, соответственно, колобродить начал не в бандитских шалманах, а в цивильных творческих малинах. Тут то и познакомился, естественно, со мной - подающим надежды боевым наркотическим талантом.
   Маге с людьми вокруг повезло по жизни так же, как и мне. Кармические связи не выбирают - любой буддист скажет. Десять лет жена и двое малолетних сыновей ставили на место его все больше имитировавший мину-ловушку человеческий чердак, иногда, в запале, именуемый самым Магомедом "центральной нервной системой". Оправившись, Магомед лет пять вместе с однополчанами делал деньги на всем цивильном, и вполне достойные - они, понятно, никому не отстегивали, даже наоборот. Ну менты там, фээсбэшники короче, все ихние. Однако после истории с доктором Грофом он отошел от больших финансовых потоков, стал жить сбережениями, меценатствовать и экономить в равных долях, отчего облагородился и почти окончательно остепенился.
   Однако издательский бизнес у него шел не шибко - даже вообще не шел. Честно говоря - одни убытки. Мага просто не мог общаться ни с кем, кто либо не был в зоне боевых действий, либо не имел подробного представления "о сложном психологическом комплексе, называемым также душой, в том числе речь может идти и о коллективной душе". Все его знакомства с писателями заканчивались в лучшем случае трехдневной пьянкой, после которой - особенно если в процессе общения организм Маги, включая мозг, уставал сильнее обычного - интерес к дарованию исчезал сам собой. За пару лет в этом бизнесе он все-таки умудрился издать две переведенных с английского книжки сумбурные воспоминания ряда зарубежных наемников, знаменитостей из "диких гусей" - но в процессе перевода проблемы незнания темы вставали, конечно, и с переводчиками тоже. "Хиппаны проклятые, - ругался Магомед, - дженерейшен, бля, некст." Короче, половину этих книжек составили личные Магины воспоминания. А я как раз кропал для одного молодежного глянцевого журналишки заметку о психологии наемника. В общем, судьба нас свела - и бухали мы несколько недель сразу, и вдохновленный перспективами нашего творческого союза Магомед даже позволил себе "пустить дракона" - раскуриться с фольги белым героиновым кристалликом, после чего без лишних эмоций задаться вопросом, что за детский сад он себе выдумал после всех этих безумных рейдов по кишлакам. А я в тот раз дико блевал от героина - то ли мне это было приятно, то ли я так его не любил. Скоро год, как мы знакомы много чего интересного произошло. Но периодически то я, то Магомед, устаем друг от друга - и тогда не видимся месяц, а то и больше. Как сейчас.
   Скоро приедет Мага. Я сижу в кабинете, и думаю о судьбах русской литературы. Вдруг - раз! - вбегает шеф. Толстый, бородатый, запыхавшийся, в мятом дорогом костюме, с пейджером на ремне и двумя мобильными телефонами. Портфельчик из кожи, очки в золоченой оправе, массивные часы на левой руке. Мой старый приятель, короче. по пьянкам в Доме журналистов.
   - Уф! Привет, Толяныч! - оптимистично говорит он, доставая из портфеля бутылку "Боржоми", открывая ее зубами и наливая в граненый стакан, - Ну мы и молодцы! Точно говорю - мы молодцы!
   - Так что, тебя на ковер не вызывают? - спрашиваю шефа.
   - Как раз - вызывают! - он жадно пьет свою воду, и брызжет радостными флюидами молодого карьериста, - Речь идет о маленькой продюсерской компании! Помнишь нашу с тобой разработку?
   - А, - говорю я, - Я думал, зарплату дадут...
   Он подмигивает - мой скепсис для него всегда отличный стимул. Как устроена его голова - непонятно.
   - Так мы в Чечню то с тобой поедем? - спрашиваю.
   - А ты разве хочешь? - удивляется шеф, - Ты ж мне тогда по пьяни сказал, что невер мор?
   - Передумал.
   - Ну, вот и отлично! Детям черешни привезешь! - по войнам шеф полазил, этого у него уже не отнять, - А то мне, честно говоря, с Кокоткиным надоело уже. Здоровье не то...
   Он задумчиво смотрит на стену над моей головой. Я увешал ее буддистскими плакатами той линии преемственности, к которой принадлежу через собственного Ламу. Прямо над головой - "Древо Прибежища" формата а-ноль, со всеми буддами, святыми, йидамами, даками, дакинями, защитниками, обладающими глазом мудрости, и всей остальной примкнувшей из адских территорий бандой, вроде подземных и подводных нагов. Отряд у моей линии - что надо! Вокруг этого плаката - отдельные изображения - Доржде Чанг в гневной форме на осле посреди моря крови, драгоценнейший Гуру Падмасамбхава, голая Алмазная Свинья на трупе с черепами, нанизанными на что-то вроде секиры. Есть и люди - один старый тибетский монах, один молодой тибетский йогин и мой непосредственный Лама, белый человек. Когда-то он сидел у себя в Дании за распространение гашиша и кислоты.
   Но сегодня у меня новый плакат - я купил его вчера, когда случайно встретил в метро должника двухлетней давности, и он с радостными приветствиями вручил мне сто баксов "без сдачи". Приятно - я ведь уже год, как забыл и только накануне о нем вспомнил. Полоса чудес, наступившая после моего прихода к буддистскому Прибежищу, неиссякаема. Впрочем, как и полоса невзгод - потому что свою тупость ломать с каждым днем и легче, и тяжелей. Чем глубже - тем тверже. Да еще и не в трех измерениях.
   - А это кто? - с уважением спрашивает шеф, показывая на новый плакат. Он с уважением относится к моим увлечениям. Черное чудовище, в нечеловеческом понимании, с огромной клыкастой пастью, множеством ожерелей из черепов, со страшным кинжалом в одной руке и чашей из черепа, наполненного бурлящей кровью, в другой, да еще и попирающее при этом розовое тело какого-то несчастного - разве такое может не заинтересовать советника по информационным вопросам администрации президента страны?
   - Бернагчен, - говорю, - Махакала. Главарь банды моих защитников.
   - Круто, - говорит шеф, - Ну как, ты эту фиговину по доктрине информационной безопасности нарыл? Распечатай, будь другом. Я пока пожрать пойду.
   - Берегись, - говорю, - пьяного Кокоткина. Он в прошлый раз требовал ввода в бар миротворческих сил...
   - Я его от ментов больше не отмазываю... - шеф хмурится, - У нас с ним договор был до конца выборов. Дальше дармоедов не кормим.
   - Он денег ждет, - говорю, - Как и я, собственно. Но вообще-то меня любая работа устраивает. Даже без денег, ты знаешь.
   Шеф показывает всем своим видом отеческую заботу о подчиненных и, невнятно пробормотав что-то, аккуратно выходит из кабинета. Он не любит говорить о деньгах. Они ему самому нужны - на алименты, водку и блядей. Жалеть или осуждать его бессмысленно - он мой товарищ, коллега и человек. Как и все другие.
   А я сажусь в уголок помедитировать. А то скоро приедет Мага, и я свалю с работы, мы слегка выпьем - так что вечером я уже не помедитирую. А это неправильно. Я выхожу на ковер посередине комнаты - улыбаюсь, вспоминая актера, игравшего егеря Кузьмича в знаменитой охотничьей комедии - сажусь, как полагается - и медитирую. Вернее, думаю - что медитирую - а на самом деле только и ловлю себя на мыслях. И тем не менее - передо мной в лучезарном свете находится натуральное Древо Прибежища. Я его знаю, чуствую и даже немножко вижу внутренним представлением.
   Постепенно мне удается включить их всех в круг силы - и тех ментов, что задержали меня на прошлой неделе, и бывшего моего главного редактора Ведерникова, и условных чеченских террористов, чтоб они расслабились и перестали убивать, и алкоголических людей с оружием, жаждущих смерти, и параноидальных бандитов, и глупых мальчиков с глупыми девочками, и их глупых родителей. Все они потенционально хорошие, потому что будды и есть. Только не думать о себе - но если думаешь об этом не думать, значит, уже подумал. Сколько прошло времени? Минут пятнадцать? Почему я забыл свои четки именно сегодня? В смысле - на этой неделе? Плохой буддист. Формалист отпетый. Ладно, сострадания не отнять - какой никакой, а круг силы наверняка получился.
   Я поднимаюсь с ковра. Как всегда - ни одного телефонного звонка, никто не вошел, такая забота.
   - Если бы ты не думал о своем месте в мироздании, не говоря уже о литературе, - говорю себе вслух, - ты давно ушел бы в радугу. Что же ты со своим состраданием только сейчас вспомнил заместителя генерального продюсера издательства "Сбагриус"? Вот уж кому спасаться от затемнений. С не такими авторами, как ты...
   На улице резко бибикает машина - и тут же звонит телефон. Я поднимаю трубку.
   - Курбан байрам! - кричит Мага.
   - Кармапа ченно! - отвечаю, - Уже внизу!
   И я иду на улицу. Иду и думаю - похоже, что-то началось. Да, вот так все и началось. Кто скажет, что это журналистика - пизды не получит. Совершенно. Впрочем, пусть вселенский мандал светит всем - одинаково и безразлично. Всем, кто этого хочет. А в литературе лучше жизнь на книжку, чем книжку на жизнь - и это также поймет каждый дурак.
   2. Пограничники. Кусок второй.
   Я каждый вечер открываю новый файл, чтобы чего-нибудь забить в память своего компьютера. Чтобы он это там удерживал. Открываю, набиваю, закрываю ну, и так далее. Воюю со своим небытием - чтобы посильнее било, как бытие. Абзацы - батальоны, главы - корпуса, части - армии, романы - войны. Постскриптумы - бандформирования. Буквы - ясно кто. Ничего они не стоят поодиночке. и сильно меня все это трогает за живое. Бывает, занимаешься с вечно любимой своей женщиной самым приятным занятием - и в кульминационный момент определенно чувствуешь себя литературно просветленным. "Да ведь ты без пяти минут Нобелевский лауреат, - думаешь, - Надо Верке сказать!" А Верка, конечно, и сама уже в курсе, счастливая, улыбается. А бывает, что вдруг, хренак, далась удачно забитая мысль - фразой, абзацем, стихострочкой - и радуешься настолько от души, что начинаешь моментально искать любимую, чтобы заняться с ней тем же самым приятным занятием. Экзистенциальные переживания - ты чист, ты творишь прозу жизни и смерти, забиваешь рифмы и косяки. Любишь жену и растишь дочерей от разных браков. Имеешь иногда какие-то мало мальские деньги. Никогда, короче, братишка, крыша у тебя не съедет. Если только откроется - да и то в нужном направлении. Убивать кайф жизни передозом - что выклевывать собственную печень, попивая диабетическую кока-колу. "Но верно и наоборот," - утверждал однажды Магомед на дне рождении Майкла Рожкова, так и не вспомнив об этом потом. Магомед так и остался при своем мнении, что вычурно выражать себя и стоически признавать это - не значит становиться проще и внятней, а лишь до последнего не выдергивать парашютное кольцо. Принципиально ниоткуда ни прыгать, ни выбрасываться - до последнего. Попробовать думать в логарифмах преферанса и положиться на прикуп и несказанную пруху, которая божественно не напрягает. И тут мы с ним согласны, факт. Но понимать этого ни один из нас не собирается. Дураки мы, что ли?
   "Ну и хуй с ними! - частенько говорю я ему, - По-хорошему! Не без пизды. Каждому свой путь и метод. Маргинальные художники братаются с бандитами, социально адаптированный криминал закупает ненужные зеркала и подсвечники из мамонтовых бивней, немаргинальные художники братаются с бандитами и властью, власть закупает все, нужное народу. И что такого? Все одинаково бездарны, раз всей этой херней занялись. Настоящий художник просто следит за теми и другими, и вдруг в нужный одному ему момент молниеносно использует все свои наблюдения и всю свою смелость. Так, как в голову придет. Может вообще в горы уехать, на остров, на берег моря. Ну, и после пожинает то, что посеял. Как думается - так и есть."
   Разговор всегда недоговорен - не такие уж мы просветленные. Совсем не такие. Так что опять мы будем сидеть в какой-то из рыгаловок с арабской шаурмой, попивать пиво неплохое - и договаривать себя. Или еще потом сидеть на кухне моей квартиры, задернув шторы и накурившись Магомедовым фирменным "фитококтейлем" - две четверти соцветий женских особей среднеазиатской конопли, четверть мягкого тувинского гашиша, четверть табака с ментолом, какой попадется - и еще сильнее договариваться.
   К чему эти базары? Когда я иду в подземном переходе метро, среди многих других людей, я расслабляю свой мозг - это происходит само собой - и слышу вокруг гул голосов и в ушах некую самопроизвольную музыку. Тогда я загадываю себе частную задачку, касающуюся моей судьбы - и сразу слышу неподалеку именно тот разговор, в котором звучит четкое, не требующее дополнительной дешифровки, решение.
   Итак - все ясно. Дано. Ты - журналист, прошедший пять человекоубийственных точек и чеченскую кампанию, заработавший стойкий алкоголизм, излечившийся от него по методу покойного доктора Довженко, на почве чего бросил свои штампованные заметки, бросил ездить на войну, заделался сценаристом, параллельно развелся, прошел через два гражданских брака, счастливо влюбился и заимел второго ребенка. И все это за каких-нибудь пять лет - ну, просто неумеренная скорость развязывания кармических узлов. Без буддизма, заметь. И вот ты сидишь в съемной квартире, и ты уже конкретно не в своем уме, потому что опять пьешь, хоть и не до отключки, но не чуть и ежедневно, постоянно куришь гашиш и анашу, ешь ЛСД и галлюциногенные грибы, ты добрый десяток раз пробовал героин и четырежды "винтился". Но в тебе масса здоровья - вот что убивает их всех наповал! Кроме шуток. Ты уже не вспоминаешь чеченскую кампанию во время и до состояния все той же отключки - и это счастье наступило сразу после первых 500 миллиграмм ЛСД, не так уж много в тебе было войны, а всего марок потом было уже двенадцать или тринадцать, и столько же псилоцибина там же, в довольно бодром при гашише мозгу. Не вспоминаешь войну, хотя и снова работаешь журналистом, да еще прямо косвенно почти при администрации президента, нишу нашел, вот ведь куда загрузило - и перестал носить с собой раскладной нож, не говоря уже о газовом пистолете 9-мм и электрошокере. Молодец! И это еще до всякого терроризма и засилия милиционеров везде - хоть ты не черный и в очках - а все же желтые штаны, красные кеды и черная майка с яркозеленым листом каннабиса выдают в тебе ненадежного, переменчивого человека. На твоей военной куртке сзади надпись "АС/DС". Хорошо, что имеются многочисленные корпоративные удостоверения, чутье и бойкий язык. Хорошо, что постоянно пьется пиво - так естественней, не совсем по-сумасшедшему. Маскировка. Согласен? Но у тебя с поллитра коньяка уже плавятся провода между эго и супер-эго, а за углом караулит ид в синих штанах и черных ботинках. Но не по твою душу. Походка-то у тебя нормальная - ты скоординирован, у тебя должность, оклад, отличный секс с самой любимой и красивой женщиной на земле, а также ребенок, который уже не нуждается в памперсах. И второй, воскресный, которому скоро в школу. Так о чем же спрашивается в задаче? Когда же ты наконец проснешься.
   Я почти никогда не слышу, как там, из синих вагонов, говорят, что, мол - "двери закрываются". Однако снова и снова понимаю, что если так реально чувствуешь свою раздвоенность - найди адекватный способ ее выразить. Не усложняй! Формулируй все сам себе - только не сходи с ума, будь четким, воздерживайся от забивания в отсутствии настоящих приливов. С иронией обратись к гороскопам. Выкинь дань немой природе - как оживший посох факира и зомби в одном флаконе. Но ты бы, что - ограничился проживанием? Вот и я бы не ограничился. Поехал бы - и все. Аминь. Большой рахмат. Говно вопрос.
   Поэтому в тот день, наверное, я почти что и проснулся - экс, так сказать, зистенциально. И вышел из конторы, что на Пятницкой. В тот день, когда из Франкфурта прилетел Магомед и позвонил мне на работу, где я собирался помедитировать после базаров с Кокоткиным и шефом.
   Но - точно! Когда я утром шел, веселый и приподнятый, на работу вспоминал, как они познакомились с Магомедом в только-только открывшемся, тогда еще нормальном, клубе "Гонконгская жизнь". У меня во внутреннем кармане зеленой шерстяной рубашки лежал стакан без малого голимой украинской шалы. У Маги имелось две марки ЛСД типа "велосипед". Мы познакомились у входа в туалет, куда оба героически ломились по малой нужде. Посмотрели друг на друга - и уже очень скоро вспоминали фильмы китайского режиссера по фамилии Карвай, автора бесподобного "Чункингского экспресса", попивая пиво, обсуждая наши наркотики а потом и употребляя их на протяжении тридцати четырех часов. У Маги кончились триста долларов, у меня - сто пятьдесят. Имени режиссера оба так и не вспомнили. Его кассеты не продавались ни в одном из пятидесяти четырех ларьков. Хорошо еще, что старый однополчанин Магомеда - бывший налоговый инспектор Тимирязев - возил их все время на своей битой машине, так что не пришлось тратить деньги на такси. Только кто-то украл таки сотку из моего кошелька, когда мы спали у третьих лиц в Новокосино...