Страница:
- Пойдем, Тома? - позвал ее Расим, парень, который их
встречал.
- Ты не танцуешь? - спросила Тома Энвера.
- Нет, - сказал он.
- Я потанцую немного, - она тоже соскочила па песок.
За столом остались только режиссер, два молодых человека, за здоровье которых он пил, и в другом конце - Энвер. Те о чем-то негромко переговаривались, изредка чокались. Энвер смотрел на танцующих и, когда режиссер произносил очередной тост, - пил.
Они красиво танцевали в свете костра. Один парень был голый по пояс и с бородой, другие были одеты нормально, но все, и девушки тоже, были босиком. Это был шенк, а может быть, какой-нибудь другой танец, появившийся позднее. Энвер не знал названия музыки, но где-то уже слышал ее. Наверное, она не располагала к. парным танцам, поэтому они танцевали все вместе, одной кучей. И не стеснялись. Это была особенность города, которую Энвер почувствовал сразу же, как приехал сюда, - не стесняться людей. Замужние женщины бегают здесь по улицам и ездят куда-то за город, где на глазах у всех выделывают движения, о которых и подумать стыдно. Красивые движения, но бесстыдные. И никого это не смущает, ни тех, кто танцует, ни тех, кто смотрит на это со стороны. Прав, конечно, дед: надо родиться в городе, чтобы всосать все это с молоком матери, это бесстыдство, свободное поведение, хитрость. А таким, как он, здесь долго делать нечего. Он может понравиться какой-нибудь девушке, как он понравился, наверное, этой. Но все равно он останется для них чужим, они будут посмеиваться над ним и никогда не забудут того, что он деревенский. Можно жить в городе всю жизнь, устроиться на работу, завести знакомых, но это будет не твой город, не твоя работа и не твои знакомые. Как чужая одежда, которую можно носить всю жизнь, но она никогда не станет твоей, пока тебе ее не подарят. Но ведь не все можно подарить: никто тебе не подарит городскую голову, городские мысли, городское бесстыдство. Надо родиться здесь, чтобы иметь все это. Бедный отец так и не понял всего этого до самой смерти, все лез сюда, лез, не понимая того, что все равно, даже если переберется в город, останется сельским учителем в городской школе... И почему он этого не мог понять, ведь это так просто понять. Вот он, Энвер, молодой человек, но он ведь сразу все понял и ни за что здесь не останется. Ни за какие соблазны, да и какие соблазны? То, что сейчас происходит, что ли? Танцы и девушки? Кино? Театр? Образование? Хорошая работа? Для него это не соблазны. Он знает им цену. И поэтому ему здесь делать нечего. Надо выколотить из этого негодяя деньги и - назад. А то, что он сейчас находится здесь, на угощении, а вчера ходил с ней в ресторан, в этом пет ничего страшного. Потому что он больше никогда этого сделать не сможет, ведь это первый и последний раз в жизни, должен же и он что-то увидеть, посмотреть, как люди живут. Вот дед столько всего насмотрелся, где только не был - и ничего, живет себе в селении, как будто нигде и не был. Одни воспоминания остались у бедного... Хороший дед человек, добрый и мудрый. Отец тоже добрый был, но мудрости у него не хватало. Все в город лез. А зачем? Что ему, с его внешностью и характером, было делать в городе? Правда, если бы отец тогда переехал сюда, то дети его уже стали бы горожанами. Снимались бы в кино, ходили бы в коротких юбках... А интересно - разрешил бы он своим сестрам носить юбки выше колен и танцевать так, как вот эти сейчас танцуют? Разрешил бы, наверное; ведь он тоже был бы тогда другим, он был бы городским парнем, а те ничего не стесняются... Смотри, что выделывают... А какой она вначале ему скромной показалась. Не то чтобы скромной, а серьезной. И вела себя так, будто он ей нравится. А оказывается, она со всеми такая же. У них здесь в городе это полагается. Парень, который с ней сейчас танцует, тоже думает, что ей нравится. Хотя нет, этот так не думает. Он все знает, все видит насквозь. Да ему и не нужно, чтобы нравился. Ему другое нужно, и он свое возьмет...
Музыка играла безостановочно и никогда бы не кончилась, если бы наконец не надоела седовласому режиссеру.
- Хватит! - крикнул он, - голова болит. Садитесь за стол.
Музыку, правда, не сразу, выключили, и все постепенно опять поднялись на веранду. Тома оказалась через два или три человека от Энвера.
- Я пока здесь посижу, хорошо? - сказала она ему, - а то там нет места.
- Хорошо, - ответил мрачно Энвер.
Она внимательно посмотрела на него, но ничего не сказала.
- Я предлагаю выпить за украшение нашего стола - за присутствующих здесь женщин, - сказал бородатый парень.
Все дружно подхватили тост, чокнулись и выпили. Энвер тоже.
- Иди сюда! - позвала его Тома. - Тут интересный разговор.
- Неохота, - буркнул Энвер.
- Иди, иди, не ломайся, - сказала она и опять заговорила с соседом.
Прежде чем подняться с места, Энвер посмотрел на нее несколько раз, но увлеченная разговором она не заметила его взглядов. Энвер обиделся.
- Тома! - позвал он ее. Но она не услышала. Это было совсем обидно. Сама привезла его сюда, а теперь не обращает на него внимания, начисто забыла о его существовании...
Энвер выпил еще один бокал вина с маленьким лысым парнем, сидевшим рядом с ним, и начал рассказывать ему, как познакомился с Томой.
- Она меня мячом ударила, - сказал он, - там такая высокая сетка была, до неба, и она за ней стояла.
Он так же неожиданно прервал рассказ, как и начал, и медленно, чтобы не оступиться, вылез из-за стола и пошел к Томе.
Она и два парня говорили о кино. О какой-то съемке на берегу моря.
Энвер, покачиваясь, стоял рядом и смотрел на них в упор. Но они, не замечая его, взахлеб, перебивая друг друга, говорили. Названия, которые они упоминали, были не знакомы Энверу,
имена - тоже. Он не знал, где это море, у которого они жили в палатках, и не знал, что такое сниматься в эпизоде. И вообще он ничего не понимал в том, что они говорили. Все, что он слышал, было незнакомым ему и чужим. Как и все эти люди, их музыка и танцы.
Но он продолжал упорно смотреть на Тому. Коварство и подлость этой женщины, которая привезла его сюда и бросила, как ненужную вещь, родили в нем вдруг такую злость, такую ненависть ко всем сидящим за столом, что не будь у него дома двух сестер, матери и деда, которые ждали денег, он бы передушил всех этих весельчаков, одного за другим.
Мысль о родных немного отрезвила Энвера. Поэтому он только выругал всех громко. И за себя, и за отца, которого они всю жизнь водили за нос.
- Жулики! - крикнул он нм и пошел прочь. Он спрыгнул с веранды, устоял на согнутых ногах и завернул за угол. За домом сразу началась темень.
- Энвер! - услышал он сзади кряк Томы, потом и крики других, которые тоже звали его по имени.
- Энвер! - кричали они. - Стон! Стой!
Но Энвер, не останавливаясь, несся сквозь виноградники, яростно вырывая ноги из вязкого песка, натыкаясь на проволоку оград и ударяясь об их камни. Голова его, не в силах быть удержанной обессилевшей вдруг шеей, болталась на плечах, и в неподвижно-остекленевшие глаза било то небо, то свет окна, то темная песчаная земля. Через несколько минут он уже не помнил, откуда, куда и почему бежит...
Очнулся он на скамейке какого-то сквера, окруженного пяти-шестиэтажными домами. Все еще был вечер или ночь. Энвер встал и, шатаясь, пошел. Сперва через сквер, потом по улице, мимо одного дома, другого, перешел на противоположный тротуар, завернул за угол и, окончательно обессилев, заскользил вдоль стенки.
Остановился он у подъезда четырехэтажного дома. Толкнул дверь и несколько раз качнулся, прежде чем сумел заглянуть в темноту подъезда. Там слышался шорох, тихий шепот.
- Тома, - сказал Энвер, плохо ворочая непокорным языком.- Тома... Это я... В подъезде молчали. Потом послышался приглушенный смех.
- Тома... Я вижу тебя... Это я - Энвер.
- Здесь нет Томы, - сказал из темноты мужской голос,- рядом живее твоя Тома.
- А ты откуда ее знаешь? - спросил Энвер. - Слушай, выпил на копейку - не шуми на рубль, - сказал голос, - вали отсюда к своей Томе.
- А ты откуда ее знаешь? - спросил Энвер.
- В детсаду на одном горшке сидели. В темноте раздался женский смех.
- Я тебе покажу детский сад, - сказал Энвер и пошел вперед, в темноту.
- Не связывайся с ним, - услышал он хрипловатый женский
голос. - Он совсем пьяный.
Энвер почувствовал резкий шум в ухе и выпал из темноты. Медленно поднялся. Пошатываясь, снова вошел в подъезд. Второй удар уложил его окончательно...
Утром, когда Энвер вошел в телефонную будку, чтобы позвонить сыну Байрамова, лицо его было деформировано огромной синей опухолью, полностью закрывавшей правый глаз. Нижняя губа была разбита.
Энвер опустил монету и набрал номер. Движения его были резкими. Голос хриплым.
- Вы узнали адрес? - спросил он, когда ему ответил женский голос.
- Хорошо, что вы позвонили. Я уже уходила, - обрадованно сказала она. Да, я узнала адрес. У него даже телефон есть. У вас есть чем записать?
- Я запомню,
Она назвала адрес,
- Я говорила с ним. Он обещал быть дома утром. Слушайте,- добавила вдруг она, когда он хотел дать отбой, - у меня есть свои деньги. Не так уж много, правда... Может быть, вы возьмете их? Но это не такая большая сумма.
- Я не нуждаюсь в подаянии, - сказал Энвер, - мне нужны деньги моего отца, и я получу их. Он повесил трубку и поехал по адресу. Байрамов жил в новом доме. Впрочем, в Салаханах все дома были новыми.
Энвер поднялся на третий этаж, нашел дверь Байрамова и позвонил несколько раз подряд. Потом еще раз нажал на кнопку и не отпускал ее очень долго. Одновременно он несколько раз ударил по двери ногой,
Агамейти Байрамов был дома. Расстелив на столе байковое одеяло, он подглаживал пиджак своего чесучового костюма. Ему сейчас было пятьдесят четыре года и, вообще говоря, он неплохо сохранился для своего возраста. Но сам Байрамов так не считал. Отец его, Зейнал, до восьмидесяти лет был мужчиной в соку, и, если бы не несчастный случай, когда он, съев большую кастрюлю плова, получил заворот кишок, он бы прекрасно прожил еще несколько десятков лет.
Байрамов побрызгал водой на воротник пиджака и подумал о том, что, пожалуй, у него начинается полоса невезения. Еще вчера он понял это...
Вчера, закончив перевод с азербайджанского на русский автореферата диссертации "К вопросу о методике преподавания физики в 8-10 классах средней школы", он, как делал это каждый день на протяжении вот уже двадцати лет, поехал обедать Б "Интурист".
Расплатившись в такси, он с удовольствием поднялся по широкой мраморной лестнице и вошел в вестибюль ресторана. У гардероба стояло несколько человек. Швейцар наотрез отказывался пропустить их в ресторан, потому что там не было свободных мест. Увидев Байрамова, он вежливо, но несколько по-приятельски с ним поздоровался.
Ресторан находился на третьем этаже. Байрамов направился к лифту. У газетного киоска его поджидала корреспондентка газеты "На боевом посту" Нелли Кадырова. Она показывала на него пальцем двум парням малоинтеллигентного вида. Байрамов сделал вид, что не видит Кадырову, Но, когда он уже входил в лифт, один из парней окликнул его.
- Молодой человек, - сказал парень и поманил Байрамова пальцем.
- Вы со мной? - спросил Байрамов.
- Да, с тобой. Иди сюда.
Байрамов недоумевающе пожал плечами, но в лифт не вошел. Он радостно поздоровался с Кадыровой и, стараясь не смотреть на парней, подошел к ней поближе.
- Я вас не узнал сразу, Нелли, - сказал он, приятно улыбаясь. - Богатой будете. Вы прекрасно выглядите. Я не забыл о нашем уговоре. Как раз сегодня закончил срочную работу...
Парень, не тот, который манил пальцем, а другой, сделал шаг вперед и коленкой ударил Байрамова в пах. Байрамов охнул и уронил портфель. Превозмогая острую боль, он выпрямился и отбежал в сторону.
- Я думал, вы интеллигентный человек, Нелли, - сказал он
оттуда укоризненно.
- Когда отдашь деньги? - спросил первый парень.
- Сегодня... Я не ожидал от вас этого, Нелли.
- Не надо было полгода морочить голову, - сурово сказала Кадырова.
- Если сегодня не отдашь деньги, пеняй на себя, - вступил в разговор второй парень с острой коленкой.
- Я же сказал: сегодня, - обиделся Байрамов, отвечая парням, он старался смотреть только на Кадырову, - как раз закончил срочную работу. Через час деньги будут у вас, Нелли. Я занесу к вам в редакцию.
- Я буду ждать. Пошли, ребята.
- До свидания, - сказал им вслед Байрамов и, чтобы не ждать лифта, пошел к лестнице.
Поднимаясь, он поглядывал в зеркала на колонне, вокруг которой делала несколько поворотов лестница.
Ему не понравилось, как он выглядел. Дело было даже не в кровеносных сосудах, густо обсыпавших нос и щеки и выдающих в нам человека, склонного к крепким напиткам. (Бывают же люди с липами багровыми от рождения? Почему же он не может сойти за такого человека? Тем более что ни манерами, ни добротным желтым портфелем, ни одеждой, довольно новой, чистой, тщательно отглаженной, он не походил на алкоголика.) Байрамову не понравилась одутловатость, или, вернее, какая-то налитость в лице, создающая впечатление внутреннего распирающего давления в нем, давления, которое рано или поздно даст о себе знать. Когда Байрамов входил в холл ресторана, его окликнул из своей комнаты администратор.
-Агамейти-муаллим, - сказал он, - будь добр, зайди ко мне на минутку.
- Сейчас, - кивнул ему Байрамов, - сейчас зайду.
Он вошел в ресторан и направился к своему столику, единственному не занятому в зале. Впервые за двадцать лет он должен был обедать за ним один.
- Скажи Мише, что я пришел, - попросил Байрамов одну из хлопотавших в зале официанток. Миша тотчас же появился.
- Зейнал-заде нет? - спросил Байрамов.
- Он с утра там, - укоризненно сказал Миша.
- Я сейчас тоже поеду туда, срочную работу должен был сегодня сдать, объяснил Байрамов и показал на портфель.
- Венок видели? - спросил Миша.
- Нет, а где он?
- У Халида.
- Я сейчас зайду к нему. Вот почему он меня звал, - догадался Байрамов. Хороший?
- Самый лучший из тех, что было.
- Молодцы. А кто понесет?
- Я и Алик. Халид тоже поедет.
- Ну, скорее накорми меня, и я поеду туда.
- Бульон без пирожка будет.
- Ничего. Неси.
Миша побежал за бульоном, а Байрамов пошел к администратору. Тот поднялся ему навстречу, поздоровался и, показав на большой траурный венок, прислоненный к стене, спросил:
- Ну как?
На черной ленте венка была надпись: "Старейшему клиенту ресторана "Интурист", незабвенному А. Н. Фролову от коллектива ресторана".
- Хороший, - ответил Байрамов.
- Говорят, дома у него шаром покати: ноты и еще в шкафу несколько сот метров расписанной пульки от преферанса... Комиссия хотела опись имущества сделать, а ничего нет.
- Что за комиссия?
- Похоронная. Из консерватории. Ты что, еще не был там?
- Сейчас еду. Срочную работу заканчивал.
- Нехорошо делаешь, Агамейти. Родственников у человека нет, хотя бы вы, друзья его, примите часть забот на себя. Надо же похоронить человека как полагается.
- Обязательно, - согласился Байрамов. - Зейнал там. Я думаю, консерватория выделит деньги на похороны.
- На похороны выделит. А поминки? Он же русский был, без поминок нельзя его хоронить.
- Да, - вздохнул Байрамов. - Плохо, когда у человека нет близких родственников... Ты говоришь: друзья, друзья, можно подумать, мы действительно были друзьями, просто приятели и
все.
- Двадцать лет за одним столиком сидели, - укоризненно сказал администратор Халид.
- Это да, - согласился Байрамов. - Это было... Бедный. Хороший человек был. Вместе консерваторию кончали.
Он любил вспоминать о том, что по образованию был музыкантом и даже играл несколько лет в симфоническом оркестре. Многие видные бакинские музыканты и по сей день считались его друзьями.
- Ты консерваторию кончал? - уже в который раз удивился Халид.
- Конечно. Вместе с Хренниковым. Он мой друг, - сказал Байрамов и пошел обедать.
Надо было торопиться. Во-первых, потому что в публичной библиотеке ждал автореферат заказчика, а до этого еще предстояло заехать на службу к жене, во-вторых, надо было успеть приехать к Фролову хотя бы часа за два до выноса тела. Друзья или приятели, а двадцать лет прожито за одним столиком, и никуда от этого не денешься...
В публичную библиотеку Байрамов приехал не один. За ним едва поспевала его жена - тридцативосьмилетняя женщина, которая очень старалась выглядеть лет на двадцать моложе,
- Не могу, поверь мне, не могу, - говорил ей Байрамов, на ходу расстегивая портфель. - Я получу всего сто пятьдесят рублей и немедленно должен буду отдать из них сто. Долг
чести.
Жена потянула Байрамова за рукав, и он вынужден был остановиться.
- Ты же утром обещал, - она вот-вот могла вспылить. Байрамов скосил глаза на своего заказчика, который наблюдал за их объяснением, и сказал шепотом:
- Неудобно. Человек смотрит. Потом поговорим.
Жена отпустила рукав. Байрамов подошел к заказчику - длинному молодому человеку с аскетически худым лицом, - извинился за опоздание и вытащил из портфеля папку с диссертацией и русским переводом в трех экземплярах.
- Вот, - сказал он, - пожалуйста, все готово и в трех экземпляров отпечатано. Лучше бы вам никто не перевел... Я не знал, как переводится несколько терминов, поэтому оставил пустые места. Вы сами, как специалист, легко их переведете... Заказчик должен был срочно напечатать автореферат в типографии; защита была на носу, поэтому последние слова Байрамова его встревожили.
Байрамов объяснил ему, что из-за подобных пустяков волноваться не стоит, и предложил встретиться завтра с утра и вместе перевести непереведенные слова...
Из ста пятидесяти рублей, которые получил Байрамов, сто следовало немедленно отдать Нелли Кадыровой, иначе мог получиться скандал. Но жена не хотела этого понять. Ей на что-то нужна была вся сумма.
- Можно отдать этот долг из моей зарплаты, - убеждала она Байрамова. - Два дня осталось.
Однако Байрамов настоял на своем. Он больше не хотел связываться с приятелями Кадыровой. Тридцать рублей он дал жене, сто отложил для Кадыровой, двадцать оставил себе под тем предлогом, что надо заплатить машинистке.
Предупредив жену, что не сможет сегодня зайти в детский сад за их девочкой, и, дав слово, что не будет много пить, Байрамов поспешил на похороны.
Покойный Фролов был не очень общительным человеком, последние несколько лет он был на пенсии. Поэтому на его похороны пришло человек сорок, не больше. Они стояли во дворе, на лестнице, ведущей на второй этаж, ив квартире соседа, который ~ по этому случаю освободил обе свои комнаты.
Фролов лежал у себя, на столе, одолженном все тем же отзывчивым соседом. Байрамов боялся покойников, поэтому задержался во дворе.
Здесь, среди других, стоял и администратор ресторана Халид. Рядом с четырьмя венками от консерватории он пристроил и свой, от коллектива ресторана. Тут же были сложены инструменты духового оркестра.
- Все в порядке, - сообщил Халид Байрамову, - все расходы взяла на себя консерватория. Хотят мраморную плиту ему установить.
- Это хорошо, - одобрил Байрамов. Он подошел к трем мужчинам с черными креповыми повязками на руке. Это была комиссия от консерватории. Байрамов поздоровался с ними и спросил, когда вынос.
- Ровно в пять, - сказал один из членов комиссии.
- Я слышал, консерватория выделяет довольно большие деньги на похороны?
- Да.
- Он заслужил это, - сказал Байрамов. - Замечательный аккомпаниатор был.
Члены комиссии молча согласились с ним.
Почему-то не было видно Зейнал-заде. Очевидно, он был где-то в комнатах. К Байрамову подошел какой-то мальчик и сказал, что его зовут. Байрамов пошел за ним в квартиру соседа, В первой комнате, через которую они проходили, стоял телефон.
- Одну минутку, - сказал Байрамов и подошел к телефону. Мальчик прошел дальше.
Пока Кадырову звали к телефону, из комнаты, в которую зашел мальчик, дважды выглянул Зейнал-заде.
- Мы ждем тебя, - сказал он сердито.
- Сейчас, минутку, - попросил Байрамов. - Срочное дело. Зейнал-заде что-то пробормотал под нос, очевидно, выругался.
- Алло, - тихо сказал в трубку Байрамов, прикрыв ее рукой, - Это я, Агамейти... Нет, нет, все в порядке... Ну как вам не стыдно, Нелли, разве я похож на такого человека? Просто немного задерживаюсь, через пару часов я у вас. Я уже с утра собирался занести их вам. Даже жене сказал, эти деньги я должен отдать Нелличке... Сейчас не могу, я на похоронах. Вечером обязательно занесу. Прошлый раз случайно так получилось, так сказать, непредвиденные обстоятельства, а сегодня будьте уверены - вечером деньги у вас.
Во второй комнате Байрамова ждали, Зейнал-заде и сосед, хозяин квартиры. Зейнал-заде сухо поздоровался с Байрамовым и отвернулся от него. Злился за то, что он впервые здесь появился после смерти Фролова. Сам, наверное, пропадал здесь все эти три дня. Ему-то не надо было переводить реферат...
- Я только что освободился, занят был чудовищно, - бодро сказал Байрамов, входя в комнату, - так что, извините... Консерватория оказалась на высоте, все расходы взяла на себя.
Зейнал-заде подчеркнуто не смотрел на Байрамова.
- Я всегда знал...- продолжил было свои похвалы консерватории Байрамов, но его прервали.
- Агамейти-муаллим, - сказал сосед Фролова, - он был русским человеком, а у них полагается поминки устраивать после похорон.
- Я думаю, все будет в порядке, - все так же бодро сказал Байрамов. - Саша был такой человек, что на его похоронах все будет как полагается. Я сейчас говорил с членами консерваторской комиссии...
- Консерватория может дать деньги на что угодно, но не на поминки, - не глядя на Байрамова, вмешался в разговор Зейнал-заде, - нет такой статьи расходов.
Байрамов еще раз повторил, что все будет в порядке. Но это не помогло.
- Агамейтн-муаллнм,- сосед Фролова говорил очень мягко и доброжелательно, - мы вчера вместе с Зейнал-муаллимом решили, что единственный выход из положения - сложиться и самим устроить поминки... Как вы к этому относитесь? Примете участие?
Зейнал-заде молчал. Байрамов вытащил из кармана платок и тщательно вытер пот со своего лица.
- Какой может быть разговор? - сказал он. - Я, конечно, - "за"... По сколько рублей?
- По сто.
- По сто? - Байрамов запнулся не больше чем на одно мгновение. - Какие могут быть разговоры! - произнес он еще более обиженно. - По сто, так по сто. Пожалуйста, - он полез во внутренний карман пиджака и вытащил из него сто рублей, отвоеванные у жены для Кадыровой.
- Пожалуйста, - повторил он, - как раз сто рублей. Сосед взял у него деньги.
- Мы уже кое-что купили, - сказал он.
- Где ты был? - спросил Зейнал-заде, - два дня тебя ждем.
- Хорошо, что я захватил с собой деньги, - сказал Байрамов. - Дай, думаю, возьму денег на всякий случай. Могут понадобиться, похороны все же...
Во дворе заиграл оркестр. Начали выносить венки.
- Вы идите первыми, - сказал Байрамов официантам Мише и Алику. Те послушно пошли вперед. За ними несколько студентов понесли венки от консерватории.
Оркестр продолжал играть траурную музыку. Байрамов хотел сказать Зейнал-заде, что надо было заказать венок лично от них двоих, все же ближе них у бедного Фролова никого не было, но кто-то положил руку ему на локоть, и он не успел ничего сказать. Обернувшись, он увидел жену своего сына Рамиза. Она смотрела на него озабоченно. Уже тогда Байрамов понял, что ожидаются новые неприятности.
На поминках он почти не пил. Утром, чтобы как-то занять время, принялся гладить костюм. Время от времени он звонил кое-куда к пытался одолжить деньги.
Когда раздались, звонки в дверь и удары, Байрамов вздрогнул, отложил утюг и постоял несколько секунд неподвижно, не отходя от стола. Потом на цыпочках прошел через комнату к телефону и, вздрагивая от каждого удара в дверь, набрал номер своего второго сына от первой жены.
- Он пришел, - сказал Байрамов, когда ему ответили, - что делать? Я не достал ни копейки. У меня было немного денег вчера, но мне пришлось их потратить. Неужели вы не можете дать мне хоть сколько-нибудь? Ведь вы же помните все... Я же из-за вас это сделал... Я понимаю, понимаю... Но он то же самое говорит. Все говорят одно и то же. Да... Конечно, вы все правы, а когда я сделал это, чтобы спасти от смерти вашу мать и выкормить вас, тогда тоже был, конечно, виноват я... Конечно, конечно. Я все вру, я всегда вру... Будьте вы прокляты. Черт бы вас побрал всех. - Агамейти дал отбой и опустился на диван. Посидев немного, он набрал другой номер. Но к телефону никто не подошел.
Стук в дверь и звонки прекратились. Агамейти поднялся с места, вышел в небольшой коридорчик перед комнатой и, приложив ухо к двери, прислушался. В подъезде было тихо. Агамейти вернулся в комнату и позвонил еще раз. Опять никто не ответил. Агамейти повесил трубку. Раздался звонок. Агамейти вздрогнул, но звонил телефон. Это была жена его сына, Рамиза, старшего сына от первой жены.
- Да, пришел, - сказал он, - спасибо, хоть ты позвонила. Ни копейки. Обиднее всего, что мои дети, из-за которых я готов на все, сейчас обвиняют меня во лжи. Обидно, очень обидно Одна надежда на соседа. У вас мне уже стыдно просить... Знаю-знаю... Я непрерывно звоню соседу с верхнего этажа, но его уж второй день нет. Наверное, на даче. Я у него никогда не одалживал. Я думаю, рублей двести он даст. Это уже деньги. Я бы очень хотел дать ему что-нибудь. Этот долг висит на моей совести. Я много раз пытался выплатить, но никак не получалось... Ну, спасибо, спасибо...
Агамейти еще раз позвонил соседу с верхнего этажа, но того не было...
Энвер сидел на лестнице в подъезде Байрамова. Проходившие мимо люди, смотрели на него удивленно, но ничего не говорили. Энвер тоже молчал. Край лестничной ступеньки врезался ему в спину, но он не догадывался поменять позу. Он чувствовал какое-то неудобство, даже боль в затекшей от неподвижности спине, но понять, откуда эта боль, не мог.
встречал.
- Ты не танцуешь? - спросила Тома Энвера.
- Нет, - сказал он.
- Я потанцую немного, - она тоже соскочила па песок.
За столом остались только режиссер, два молодых человека, за здоровье которых он пил, и в другом конце - Энвер. Те о чем-то негромко переговаривались, изредка чокались. Энвер смотрел на танцующих и, когда режиссер произносил очередной тост, - пил.
Они красиво танцевали в свете костра. Один парень был голый по пояс и с бородой, другие были одеты нормально, но все, и девушки тоже, были босиком. Это был шенк, а может быть, какой-нибудь другой танец, появившийся позднее. Энвер не знал названия музыки, но где-то уже слышал ее. Наверное, она не располагала к. парным танцам, поэтому они танцевали все вместе, одной кучей. И не стеснялись. Это была особенность города, которую Энвер почувствовал сразу же, как приехал сюда, - не стесняться людей. Замужние женщины бегают здесь по улицам и ездят куда-то за город, где на глазах у всех выделывают движения, о которых и подумать стыдно. Красивые движения, но бесстыдные. И никого это не смущает, ни тех, кто танцует, ни тех, кто смотрит на это со стороны. Прав, конечно, дед: надо родиться в городе, чтобы всосать все это с молоком матери, это бесстыдство, свободное поведение, хитрость. А таким, как он, здесь долго делать нечего. Он может понравиться какой-нибудь девушке, как он понравился, наверное, этой. Но все равно он останется для них чужим, они будут посмеиваться над ним и никогда не забудут того, что он деревенский. Можно жить в городе всю жизнь, устроиться на работу, завести знакомых, но это будет не твой город, не твоя работа и не твои знакомые. Как чужая одежда, которую можно носить всю жизнь, но она никогда не станет твоей, пока тебе ее не подарят. Но ведь не все можно подарить: никто тебе не подарит городскую голову, городские мысли, городское бесстыдство. Надо родиться здесь, чтобы иметь все это. Бедный отец так и не понял всего этого до самой смерти, все лез сюда, лез, не понимая того, что все равно, даже если переберется в город, останется сельским учителем в городской школе... И почему он этого не мог понять, ведь это так просто понять. Вот он, Энвер, молодой человек, но он ведь сразу все понял и ни за что здесь не останется. Ни за какие соблазны, да и какие соблазны? То, что сейчас происходит, что ли? Танцы и девушки? Кино? Театр? Образование? Хорошая работа? Для него это не соблазны. Он знает им цену. И поэтому ему здесь делать нечего. Надо выколотить из этого негодяя деньги и - назад. А то, что он сейчас находится здесь, на угощении, а вчера ходил с ней в ресторан, в этом пет ничего страшного. Потому что он больше никогда этого сделать не сможет, ведь это первый и последний раз в жизни, должен же и он что-то увидеть, посмотреть, как люди живут. Вот дед столько всего насмотрелся, где только не был - и ничего, живет себе в селении, как будто нигде и не был. Одни воспоминания остались у бедного... Хороший дед человек, добрый и мудрый. Отец тоже добрый был, но мудрости у него не хватало. Все в город лез. А зачем? Что ему, с его внешностью и характером, было делать в городе? Правда, если бы отец тогда переехал сюда, то дети его уже стали бы горожанами. Снимались бы в кино, ходили бы в коротких юбках... А интересно - разрешил бы он своим сестрам носить юбки выше колен и танцевать так, как вот эти сейчас танцуют? Разрешил бы, наверное; ведь он тоже был бы тогда другим, он был бы городским парнем, а те ничего не стесняются... Смотри, что выделывают... А какой она вначале ему скромной показалась. Не то чтобы скромной, а серьезной. И вела себя так, будто он ей нравится. А оказывается, она со всеми такая же. У них здесь в городе это полагается. Парень, который с ней сейчас танцует, тоже думает, что ей нравится. Хотя нет, этот так не думает. Он все знает, все видит насквозь. Да ему и не нужно, чтобы нравился. Ему другое нужно, и он свое возьмет...
Музыка играла безостановочно и никогда бы не кончилась, если бы наконец не надоела седовласому режиссеру.
- Хватит! - крикнул он, - голова болит. Садитесь за стол.
Музыку, правда, не сразу, выключили, и все постепенно опять поднялись на веранду. Тома оказалась через два или три человека от Энвера.
- Я пока здесь посижу, хорошо? - сказала она ему, - а то там нет места.
- Хорошо, - ответил мрачно Энвер.
Она внимательно посмотрела на него, но ничего не сказала.
- Я предлагаю выпить за украшение нашего стола - за присутствующих здесь женщин, - сказал бородатый парень.
Все дружно подхватили тост, чокнулись и выпили. Энвер тоже.
- Иди сюда! - позвала его Тома. - Тут интересный разговор.
- Неохота, - буркнул Энвер.
- Иди, иди, не ломайся, - сказала она и опять заговорила с соседом.
Прежде чем подняться с места, Энвер посмотрел на нее несколько раз, но увлеченная разговором она не заметила его взглядов. Энвер обиделся.
- Тома! - позвал он ее. Но она не услышала. Это было совсем обидно. Сама привезла его сюда, а теперь не обращает на него внимания, начисто забыла о его существовании...
Энвер выпил еще один бокал вина с маленьким лысым парнем, сидевшим рядом с ним, и начал рассказывать ему, как познакомился с Томой.
- Она меня мячом ударила, - сказал он, - там такая высокая сетка была, до неба, и она за ней стояла.
Он так же неожиданно прервал рассказ, как и начал, и медленно, чтобы не оступиться, вылез из-за стола и пошел к Томе.
Она и два парня говорили о кино. О какой-то съемке на берегу моря.
Энвер, покачиваясь, стоял рядом и смотрел на них в упор. Но они, не замечая его, взахлеб, перебивая друг друга, говорили. Названия, которые они упоминали, были не знакомы Энверу,
имена - тоже. Он не знал, где это море, у которого они жили в палатках, и не знал, что такое сниматься в эпизоде. И вообще он ничего не понимал в том, что они говорили. Все, что он слышал, было незнакомым ему и чужим. Как и все эти люди, их музыка и танцы.
Но он продолжал упорно смотреть на Тому. Коварство и подлость этой женщины, которая привезла его сюда и бросила, как ненужную вещь, родили в нем вдруг такую злость, такую ненависть ко всем сидящим за столом, что не будь у него дома двух сестер, матери и деда, которые ждали денег, он бы передушил всех этих весельчаков, одного за другим.
Мысль о родных немного отрезвила Энвера. Поэтому он только выругал всех громко. И за себя, и за отца, которого они всю жизнь водили за нос.
- Жулики! - крикнул он нм и пошел прочь. Он спрыгнул с веранды, устоял на согнутых ногах и завернул за угол. За домом сразу началась темень.
- Энвер! - услышал он сзади кряк Томы, потом и крики других, которые тоже звали его по имени.
- Энвер! - кричали они. - Стон! Стой!
Но Энвер, не останавливаясь, несся сквозь виноградники, яростно вырывая ноги из вязкого песка, натыкаясь на проволоку оград и ударяясь об их камни. Голова его, не в силах быть удержанной обессилевшей вдруг шеей, болталась на плечах, и в неподвижно-остекленевшие глаза било то небо, то свет окна, то темная песчаная земля. Через несколько минут он уже не помнил, откуда, куда и почему бежит...
Очнулся он на скамейке какого-то сквера, окруженного пяти-шестиэтажными домами. Все еще был вечер или ночь. Энвер встал и, шатаясь, пошел. Сперва через сквер, потом по улице, мимо одного дома, другого, перешел на противоположный тротуар, завернул за угол и, окончательно обессилев, заскользил вдоль стенки.
Остановился он у подъезда четырехэтажного дома. Толкнул дверь и несколько раз качнулся, прежде чем сумел заглянуть в темноту подъезда. Там слышался шорох, тихий шепот.
- Тома, - сказал Энвер, плохо ворочая непокорным языком.- Тома... Это я... В подъезде молчали. Потом послышался приглушенный смех.
- Тома... Я вижу тебя... Это я - Энвер.
- Здесь нет Томы, - сказал из темноты мужской голос,- рядом живее твоя Тома.
- А ты откуда ее знаешь? - спросил Энвер. - Слушай, выпил на копейку - не шуми на рубль, - сказал голос, - вали отсюда к своей Томе.
- А ты откуда ее знаешь? - спросил Энвер.
- В детсаду на одном горшке сидели. В темноте раздался женский смех.
- Я тебе покажу детский сад, - сказал Энвер и пошел вперед, в темноту.
- Не связывайся с ним, - услышал он хрипловатый женский
голос. - Он совсем пьяный.
Энвер почувствовал резкий шум в ухе и выпал из темноты. Медленно поднялся. Пошатываясь, снова вошел в подъезд. Второй удар уложил его окончательно...
Утром, когда Энвер вошел в телефонную будку, чтобы позвонить сыну Байрамова, лицо его было деформировано огромной синей опухолью, полностью закрывавшей правый глаз. Нижняя губа была разбита.
Энвер опустил монету и набрал номер. Движения его были резкими. Голос хриплым.
- Вы узнали адрес? - спросил он, когда ему ответил женский голос.
- Хорошо, что вы позвонили. Я уже уходила, - обрадованно сказала она. Да, я узнала адрес. У него даже телефон есть. У вас есть чем записать?
- Я запомню,
Она назвала адрес,
- Я говорила с ним. Он обещал быть дома утром. Слушайте,- добавила вдруг она, когда он хотел дать отбой, - у меня есть свои деньги. Не так уж много, правда... Может быть, вы возьмете их? Но это не такая большая сумма.
- Я не нуждаюсь в подаянии, - сказал Энвер, - мне нужны деньги моего отца, и я получу их. Он повесил трубку и поехал по адресу. Байрамов жил в новом доме. Впрочем, в Салаханах все дома были новыми.
Энвер поднялся на третий этаж, нашел дверь Байрамова и позвонил несколько раз подряд. Потом еще раз нажал на кнопку и не отпускал ее очень долго. Одновременно он несколько раз ударил по двери ногой,
Агамейти Байрамов был дома. Расстелив на столе байковое одеяло, он подглаживал пиджак своего чесучового костюма. Ему сейчас было пятьдесят четыре года и, вообще говоря, он неплохо сохранился для своего возраста. Но сам Байрамов так не считал. Отец его, Зейнал, до восьмидесяти лет был мужчиной в соку, и, если бы не несчастный случай, когда он, съев большую кастрюлю плова, получил заворот кишок, он бы прекрасно прожил еще несколько десятков лет.
Байрамов побрызгал водой на воротник пиджака и подумал о том, что, пожалуй, у него начинается полоса невезения. Еще вчера он понял это...
Вчера, закончив перевод с азербайджанского на русский автореферата диссертации "К вопросу о методике преподавания физики в 8-10 классах средней школы", он, как делал это каждый день на протяжении вот уже двадцати лет, поехал обедать Б "Интурист".
Расплатившись в такси, он с удовольствием поднялся по широкой мраморной лестнице и вошел в вестибюль ресторана. У гардероба стояло несколько человек. Швейцар наотрез отказывался пропустить их в ресторан, потому что там не было свободных мест. Увидев Байрамова, он вежливо, но несколько по-приятельски с ним поздоровался.
Ресторан находился на третьем этаже. Байрамов направился к лифту. У газетного киоска его поджидала корреспондентка газеты "На боевом посту" Нелли Кадырова. Она показывала на него пальцем двум парням малоинтеллигентного вида. Байрамов сделал вид, что не видит Кадырову, Но, когда он уже входил в лифт, один из парней окликнул его.
- Молодой человек, - сказал парень и поманил Байрамова пальцем.
- Вы со мной? - спросил Байрамов.
- Да, с тобой. Иди сюда.
Байрамов недоумевающе пожал плечами, но в лифт не вошел. Он радостно поздоровался с Кадыровой и, стараясь не смотреть на парней, подошел к ней поближе.
- Я вас не узнал сразу, Нелли, - сказал он, приятно улыбаясь. - Богатой будете. Вы прекрасно выглядите. Я не забыл о нашем уговоре. Как раз сегодня закончил срочную работу...
Парень, не тот, который манил пальцем, а другой, сделал шаг вперед и коленкой ударил Байрамова в пах. Байрамов охнул и уронил портфель. Превозмогая острую боль, он выпрямился и отбежал в сторону.
- Я думал, вы интеллигентный человек, Нелли, - сказал он
оттуда укоризненно.
- Когда отдашь деньги? - спросил первый парень.
- Сегодня... Я не ожидал от вас этого, Нелли.
- Не надо было полгода морочить голову, - сурово сказала Кадырова.
- Если сегодня не отдашь деньги, пеняй на себя, - вступил в разговор второй парень с острой коленкой.
- Я же сказал: сегодня, - обиделся Байрамов, отвечая парням, он старался смотреть только на Кадырову, - как раз закончил срочную работу. Через час деньги будут у вас, Нелли. Я занесу к вам в редакцию.
- Я буду ждать. Пошли, ребята.
- До свидания, - сказал им вслед Байрамов и, чтобы не ждать лифта, пошел к лестнице.
Поднимаясь, он поглядывал в зеркала на колонне, вокруг которой делала несколько поворотов лестница.
Ему не понравилось, как он выглядел. Дело было даже не в кровеносных сосудах, густо обсыпавших нос и щеки и выдающих в нам человека, склонного к крепким напиткам. (Бывают же люди с липами багровыми от рождения? Почему же он не может сойти за такого человека? Тем более что ни манерами, ни добротным желтым портфелем, ни одеждой, довольно новой, чистой, тщательно отглаженной, он не походил на алкоголика.) Байрамову не понравилась одутловатость, или, вернее, какая-то налитость в лице, создающая впечатление внутреннего распирающего давления в нем, давления, которое рано или поздно даст о себе знать. Когда Байрамов входил в холл ресторана, его окликнул из своей комнаты администратор.
-Агамейти-муаллим, - сказал он, - будь добр, зайди ко мне на минутку.
- Сейчас, - кивнул ему Байрамов, - сейчас зайду.
Он вошел в ресторан и направился к своему столику, единственному не занятому в зале. Впервые за двадцать лет он должен был обедать за ним один.
- Скажи Мише, что я пришел, - попросил Байрамов одну из хлопотавших в зале официанток. Миша тотчас же появился.
- Зейнал-заде нет? - спросил Байрамов.
- Он с утра там, - укоризненно сказал Миша.
- Я сейчас тоже поеду туда, срочную работу должен был сегодня сдать, объяснил Байрамов и показал на портфель.
- Венок видели? - спросил Миша.
- Нет, а где он?
- У Халида.
- Я сейчас зайду к нему. Вот почему он меня звал, - догадался Байрамов. Хороший?
- Самый лучший из тех, что было.
- Молодцы. А кто понесет?
- Я и Алик. Халид тоже поедет.
- Ну, скорее накорми меня, и я поеду туда.
- Бульон без пирожка будет.
- Ничего. Неси.
Миша побежал за бульоном, а Байрамов пошел к администратору. Тот поднялся ему навстречу, поздоровался и, показав на большой траурный венок, прислоненный к стене, спросил:
- Ну как?
На черной ленте венка была надпись: "Старейшему клиенту ресторана "Интурист", незабвенному А. Н. Фролову от коллектива ресторана".
- Хороший, - ответил Байрамов.
- Говорят, дома у него шаром покати: ноты и еще в шкафу несколько сот метров расписанной пульки от преферанса... Комиссия хотела опись имущества сделать, а ничего нет.
- Что за комиссия?
- Похоронная. Из консерватории. Ты что, еще не был там?
- Сейчас еду. Срочную работу заканчивал.
- Нехорошо делаешь, Агамейти. Родственников у человека нет, хотя бы вы, друзья его, примите часть забот на себя. Надо же похоронить человека как полагается.
- Обязательно, - согласился Байрамов. - Зейнал там. Я думаю, консерватория выделит деньги на похороны.
- На похороны выделит. А поминки? Он же русский был, без поминок нельзя его хоронить.
- Да, - вздохнул Байрамов. - Плохо, когда у человека нет близких родственников... Ты говоришь: друзья, друзья, можно подумать, мы действительно были друзьями, просто приятели и
все.
- Двадцать лет за одним столиком сидели, - укоризненно сказал администратор Халид.
- Это да, - согласился Байрамов. - Это было... Бедный. Хороший человек был. Вместе консерваторию кончали.
Он любил вспоминать о том, что по образованию был музыкантом и даже играл несколько лет в симфоническом оркестре. Многие видные бакинские музыканты и по сей день считались его друзьями.
- Ты консерваторию кончал? - уже в который раз удивился Халид.
- Конечно. Вместе с Хренниковым. Он мой друг, - сказал Байрамов и пошел обедать.
Надо было торопиться. Во-первых, потому что в публичной библиотеке ждал автореферат заказчика, а до этого еще предстояло заехать на службу к жене, во-вторых, надо было успеть приехать к Фролову хотя бы часа за два до выноса тела. Друзья или приятели, а двадцать лет прожито за одним столиком, и никуда от этого не денешься...
В публичную библиотеку Байрамов приехал не один. За ним едва поспевала его жена - тридцативосьмилетняя женщина, которая очень старалась выглядеть лет на двадцать моложе,
- Не могу, поверь мне, не могу, - говорил ей Байрамов, на ходу расстегивая портфель. - Я получу всего сто пятьдесят рублей и немедленно должен буду отдать из них сто. Долг
чести.
Жена потянула Байрамова за рукав, и он вынужден был остановиться.
- Ты же утром обещал, - она вот-вот могла вспылить. Байрамов скосил глаза на своего заказчика, который наблюдал за их объяснением, и сказал шепотом:
- Неудобно. Человек смотрит. Потом поговорим.
Жена отпустила рукав. Байрамов подошел к заказчику - длинному молодому человеку с аскетически худым лицом, - извинился за опоздание и вытащил из портфеля папку с диссертацией и русским переводом в трех экземплярах.
- Вот, - сказал он, - пожалуйста, все готово и в трех экземпляров отпечатано. Лучше бы вам никто не перевел... Я не знал, как переводится несколько терминов, поэтому оставил пустые места. Вы сами, как специалист, легко их переведете... Заказчик должен был срочно напечатать автореферат в типографии; защита была на носу, поэтому последние слова Байрамова его встревожили.
Байрамов объяснил ему, что из-за подобных пустяков волноваться не стоит, и предложил встретиться завтра с утра и вместе перевести непереведенные слова...
Из ста пятидесяти рублей, которые получил Байрамов, сто следовало немедленно отдать Нелли Кадыровой, иначе мог получиться скандал. Но жена не хотела этого понять. Ей на что-то нужна была вся сумма.
- Можно отдать этот долг из моей зарплаты, - убеждала она Байрамова. - Два дня осталось.
Однако Байрамов настоял на своем. Он больше не хотел связываться с приятелями Кадыровой. Тридцать рублей он дал жене, сто отложил для Кадыровой, двадцать оставил себе под тем предлогом, что надо заплатить машинистке.
Предупредив жену, что не сможет сегодня зайти в детский сад за их девочкой, и, дав слово, что не будет много пить, Байрамов поспешил на похороны.
Покойный Фролов был не очень общительным человеком, последние несколько лет он был на пенсии. Поэтому на его похороны пришло человек сорок, не больше. Они стояли во дворе, на лестнице, ведущей на второй этаж, ив квартире соседа, который ~ по этому случаю освободил обе свои комнаты.
Фролов лежал у себя, на столе, одолженном все тем же отзывчивым соседом. Байрамов боялся покойников, поэтому задержался во дворе.
Здесь, среди других, стоял и администратор ресторана Халид. Рядом с четырьмя венками от консерватории он пристроил и свой, от коллектива ресторана. Тут же были сложены инструменты духового оркестра.
- Все в порядке, - сообщил Халид Байрамову, - все расходы взяла на себя консерватория. Хотят мраморную плиту ему установить.
- Это хорошо, - одобрил Байрамов. Он подошел к трем мужчинам с черными креповыми повязками на руке. Это была комиссия от консерватории. Байрамов поздоровался с ними и спросил, когда вынос.
- Ровно в пять, - сказал один из членов комиссии.
- Я слышал, консерватория выделяет довольно большие деньги на похороны?
- Да.
- Он заслужил это, - сказал Байрамов. - Замечательный аккомпаниатор был.
Члены комиссии молча согласились с ним.
Почему-то не было видно Зейнал-заде. Очевидно, он был где-то в комнатах. К Байрамову подошел какой-то мальчик и сказал, что его зовут. Байрамов пошел за ним в квартиру соседа, В первой комнате, через которую они проходили, стоял телефон.
- Одну минутку, - сказал Байрамов и подошел к телефону. Мальчик прошел дальше.
Пока Кадырову звали к телефону, из комнаты, в которую зашел мальчик, дважды выглянул Зейнал-заде.
- Мы ждем тебя, - сказал он сердито.
- Сейчас, минутку, - попросил Байрамов. - Срочное дело. Зейнал-заде что-то пробормотал под нос, очевидно, выругался.
- Алло, - тихо сказал в трубку Байрамов, прикрыв ее рукой, - Это я, Агамейти... Нет, нет, все в порядке... Ну как вам не стыдно, Нелли, разве я похож на такого человека? Просто немного задерживаюсь, через пару часов я у вас. Я уже с утра собирался занести их вам. Даже жене сказал, эти деньги я должен отдать Нелличке... Сейчас не могу, я на похоронах. Вечером обязательно занесу. Прошлый раз случайно так получилось, так сказать, непредвиденные обстоятельства, а сегодня будьте уверены - вечером деньги у вас.
Во второй комнате Байрамова ждали, Зейнал-заде и сосед, хозяин квартиры. Зейнал-заде сухо поздоровался с Байрамовым и отвернулся от него. Злился за то, что он впервые здесь появился после смерти Фролова. Сам, наверное, пропадал здесь все эти три дня. Ему-то не надо было переводить реферат...
- Я только что освободился, занят был чудовищно, - бодро сказал Байрамов, входя в комнату, - так что, извините... Консерватория оказалась на высоте, все расходы взяла на себя.
Зейнал-заде подчеркнуто не смотрел на Байрамова.
- Я всегда знал...- продолжил было свои похвалы консерватории Байрамов, но его прервали.
- Агамейти-муаллим, - сказал сосед Фролова, - он был русским человеком, а у них полагается поминки устраивать после похорон.
- Я думаю, все будет в порядке, - все так же бодро сказал Байрамов. - Саша был такой человек, что на его похоронах все будет как полагается. Я сейчас говорил с членами консерваторской комиссии...
- Консерватория может дать деньги на что угодно, но не на поминки, - не глядя на Байрамова, вмешался в разговор Зейнал-заде, - нет такой статьи расходов.
Байрамов еще раз повторил, что все будет в порядке. Но это не помогло.
- Агамейтн-муаллнм,- сосед Фролова говорил очень мягко и доброжелательно, - мы вчера вместе с Зейнал-муаллимом решили, что единственный выход из положения - сложиться и самим устроить поминки... Как вы к этому относитесь? Примете участие?
Зейнал-заде молчал. Байрамов вытащил из кармана платок и тщательно вытер пот со своего лица.
- Какой может быть разговор? - сказал он. - Я, конечно, - "за"... По сколько рублей?
- По сто.
- По сто? - Байрамов запнулся не больше чем на одно мгновение. - Какие могут быть разговоры! - произнес он еще более обиженно. - По сто, так по сто. Пожалуйста, - он полез во внутренний карман пиджака и вытащил из него сто рублей, отвоеванные у жены для Кадыровой.
- Пожалуйста, - повторил он, - как раз сто рублей. Сосед взял у него деньги.
- Мы уже кое-что купили, - сказал он.
- Где ты был? - спросил Зейнал-заде, - два дня тебя ждем.
- Хорошо, что я захватил с собой деньги, - сказал Байрамов. - Дай, думаю, возьму денег на всякий случай. Могут понадобиться, похороны все же...
Во дворе заиграл оркестр. Начали выносить венки.
- Вы идите первыми, - сказал Байрамов официантам Мише и Алику. Те послушно пошли вперед. За ними несколько студентов понесли венки от консерватории.
Оркестр продолжал играть траурную музыку. Байрамов хотел сказать Зейнал-заде, что надо было заказать венок лично от них двоих, все же ближе них у бедного Фролова никого не было, но кто-то положил руку ему на локоть, и он не успел ничего сказать. Обернувшись, он увидел жену своего сына Рамиза. Она смотрела на него озабоченно. Уже тогда Байрамов понял, что ожидаются новые неприятности.
На поминках он почти не пил. Утром, чтобы как-то занять время, принялся гладить костюм. Время от времени он звонил кое-куда к пытался одолжить деньги.
Когда раздались, звонки в дверь и удары, Байрамов вздрогнул, отложил утюг и постоял несколько секунд неподвижно, не отходя от стола. Потом на цыпочках прошел через комнату к телефону и, вздрагивая от каждого удара в дверь, набрал номер своего второго сына от первой жены.
- Он пришел, - сказал Байрамов, когда ему ответили, - что делать? Я не достал ни копейки. У меня было немного денег вчера, но мне пришлось их потратить. Неужели вы не можете дать мне хоть сколько-нибудь? Ведь вы же помните все... Я же из-за вас это сделал... Я понимаю, понимаю... Но он то же самое говорит. Все говорят одно и то же. Да... Конечно, вы все правы, а когда я сделал это, чтобы спасти от смерти вашу мать и выкормить вас, тогда тоже был, конечно, виноват я... Конечно, конечно. Я все вру, я всегда вру... Будьте вы прокляты. Черт бы вас побрал всех. - Агамейти дал отбой и опустился на диван. Посидев немного, он набрал другой номер. Но к телефону никто не подошел.
Стук в дверь и звонки прекратились. Агамейти поднялся с места, вышел в небольшой коридорчик перед комнатой и, приложив ухо к двери, прислушался. В подъезде было тихо. Агамейти вернулся в комнату и позвонил еще раз. Опять никто не ответил. Агамейти повесил трубку. Раздался звонок. Агамейти вздрогнул, но звонил телефон. Это была жена его сына, Рамиза, старшего сына от первой жены.
- Да, пришел, - сказал он, - спасибо, хоть ты позвонила. Ни копейки. Обиднее всего, что мои дети, из-за которых я готов на все, сейчас обвиняют меня во лжи. Обидно, очень обидно Одна надежда на соседа. У вас мне уже стыдно просить... Знаю-знаю... Я непрерывно звоню соседу с верхнего этажа, но его уж второй день нет. Наверное, на даче. Я у него никогда не одалживал. Я думаю, рублей двести он даст. Это уже деньги. Я бы очень хотел дать ему что-нибудь. Этот долг висит на моей совести. Я много раз пытался выплатить, но никак не получалось... Ну, спасибо, спасибо...
Агамейти еще раз позвонил соседу с верхнего этажа, но того не было...
Энвер сидел на лестнице в подъезде Байрамова. Проходившие мимо люди, смотрели на него удивленно, но ничего не говорили. Энвер тоже молчал. Край лестничной ступеньки врезался ему в спину, но он не догадывался поменять позу. Он чувствовал какое-то неудобство, даже боль в затекшей от неподвижности спине, но понять, откуда эта боль, не мог.