Ибсен Генрик. Враг народа

   Фру Стокман. Ничего, хорошо. ( Понижая голос.) Только, пожалуйста, не горячись, Томас.
   Доктор Стокман. О, я сумею сдержаться. ( Смотрит на свои часы, поднимается на возвышение и кланяется публике.) Уже четверть часа сверх назначенного времени… Так я начну… ( Вынимает рукопись.)
   Аслаксен. Сперва ведь надобно выбрать председателя.
   Доктор Стокман. Нет, в этом нет никакой надобности.
   Несколько из присутствующих господ. Да! Да!
   Фогт. Я тоже полагал бы, что следует избрать председательствующего.
   Доктор Стокман. Но я созвал народ на публичную лекцию, Петер!
   Фогт. Лекция господина курортного врача может, пожалуй, вызвать прения.
   Голоса ( из толпы). Председателя! Председателя!
   Xовстад. Требуют председателя. Такова воля граждан.
   Доктор Стокман ( овладев собой). Ну, так и быть – не будем неволить граждан.
   Аслаксен. Не угодно ли господину Фогту принять на себя эту обязанность?
   Трое господ ( аплодируя). Браво! Браво!
   Фогт. По некоторым, легко понятным причинам я принужден уклониться. Но, к счастью, среди нас есть человек, который, я думаю, для всех будет приемлем. Я имею в виду председателя союза домохозяев, владельца типографии господина Аслаксена.
   Много голосов. Да, да! Да здравствует Аслаксен! Ура, Аслаксен!
 
    Доктор Стокман берет рукопись и сходит с возвышения.
 
   Аслаксен. Раз меня призывает доверие моих сограждан, я не смею отказываться…
 
    Аплодисменты и крики «ура». Аслаксен всходит на возвышение.
 
   Биллинг ( записывает). Итак, господин Аслаксен избран единогласно.
   Аслаксен. Раз уж я стою на этом месте, то да позволено мне будет сказать несколько кратких слов. Я тихий, мирный человек, стоящий за благоразумную умеренность… и… умеренное благоразумие. Это известно всем, кто знает меня.
   Многие голоса. Да! Да! Да, Аслаксен!
   Аслаксен. Из школы жизненного опыта я вынес то убеждение, что умеренность – это добродетель, наиболее приличествующая гражданину…
   Фогт. Слушайте!
   Аслаксен…и что благоразумие и умеренность полезнее всего и для общества. Поэтому я и рекомендовал бы уважаемому согражданину, созвавшему нас сюда, постараться держаться в границах умеренности.
   Человек ( у входных дверей). За благоденствие общества умеренности!
   Отдельный голос. Фу, чтоб тебе!
   Многие голоса. Тсс!.. Тсс!..
   Аслаксен. Прошу не прерывать, господа! Кто-нибудь требует слова?
   Фогт. Господин председатель!
   Аслаксен. Слово за господином Фогтом.
   Фогт. В силу близкого родства, в каком, как, вероятно, всем известно, я нахожусь со штатным врачом курорта, я бы предпочел воздержаться от выражения своих мыслей. Но мое официальное положение как председателя правления курорта, а также забота о важнейших интересах города вынуждают меня выступить с предложением… Исходя из того предположения, что ни один из присутствующих здесь граждан не сочтет желательным, чтобы недостоверные и преувеличенные представления о санитарных условиях водолечебницы и города нашли себе дальнейшее распространение…
   Многие голоса. Да, да, да! Этого нельзя! Мы протестуем!..
   Фогт…Так на этом основании я и предлагаю, чтоб собрание не допускало господина курортного врача до чтения или изложения своих взглядов на дело.
   Доктор Стокман ( вспылив). Не допускало!.. Что такое?
   Фру Стокман ( покашливая). Кх… Кх…
   Доктор Стокман ( сдерживаясь). Так, значит, чтоб не допускало?
   Фогт. Я в своей разъяснительной заметке в «Народном вестнике» ознакомил публику с главнейшими фактами, так что все благомыслящие граждане легко могут составить себе надлежащее суждение о деле. Отсюда вытекает, что предложение господина курортного врача… помимо того, что оно является выражением недоверия к местной администрации… клонится еще к обременению налогоплательщиков излишними расходами по меньшей мере в сто тысяч крон.
 
    Ропот и отдельные свистки.
 
   Аслаксен ( звоня в колокольчик). Потише, господа! Я позволю себе поддержать предложение господина Фогта. Я того же мнения, что агитация доктора не без задней мысля. Он говорит о водолечебнице, но добивается революции, замышляет передать бразды правления в другие руки. Никто не сомневается в честности его побуждений… боже сохрани! На этот счет не может быть двух мнений. Я также сторонник народного самоуправления, если только оно не слишком дорого обходится плательщикам налогов. А это-то как раз и выходит в данном случае. И потом… нет, бог свидетель… я, с вашего позволения, не могу на этот раз сочувствовать доктору Стокману. Самим дороже обойдется. Вот мое мнение.
 
    Оживленное одобрение со всех сторон.
 
   Ховстад. И я чувствую себя вынужденным выяснить свою позицию. Мне казалось вначале, что агитация доктора Стокмана заслуживает известного сочувствия, и я поддерживал ее вполне беспристрастно, как мог. Но затем мы открыли, что были введены в заблуждение ложным освещением дела…
   Доктор Стокман. Ложным!..
   Ховстад. Ну, не вполне верным. Это ясно доказало разъяснение господина Фогта. Надеюсь, никто здесь не заподозрит моего либерального образа мыслей? Позиция, которой держится «Народный вестник» в крупных политических вопросах, известна всем и каждому. Но я узнал от опытных и здравомыслящих людей, что в чисто местных делах газете приходится соблюдать известную осторожность…
   Аслаксен. Вполне согласен с оратором.
   Ховстад. В настоящем деле доктор Стокман, несомненно, идет вразрез с волею общества. А что составляет первый и важнейший долг редактора газеты, господа, как не солидарность со своими читателями? И не имеет ли он, так сказать, негласных полномочий усердно и неусыпно печься о благе единомышленников? Или, быть может, я ошибаюсь насчет этого?
   Многие голоса. Нет! Нет! Нет! Редактор Ховстад прав!
   Ховстад. Не без тяжелой внутренней борьбы решился я порвать с человеком, в доме которого в последнее время был частым гостем, с человеком, который до сегодня мог радоваться безраздельному благорасположению своих сограждан, с человеком, единственный или, по крайней мере, главнейший недостаток которого в том, что он больше слушается сердца, чем разума.
   Отдельные разрозненные голоса. Правда! Ура, доктор Стокман!
   Ховстад. Но мой долг перед обществом побудил меня порвать с ним. И еще одно соображение заставляет меня противодействовать ему и стараться остановить его на том роковом пути, на который он свернул; это соображение диктуется интересами его семьи…
   Доктор Стокман. Держитесь водопровода и клоаки!
   Ховстад…то есть его супруги и малолетних детей.
   Мортен. Это он про нас, мама?
   Фру Стокман. Тсс…
   Аслаксен. Так я предлагаю голосовать предложение господина Фогта.
   Доктор Стокман. Не нужно. Я сегодня не стану говорить обо всех этих безобразиях с водолечебницей. Нет, нет, вы услышите совсем о другом.
   Фогт ( вполголоса). Это еще что?
   Пьяный ( у входных дверей). Я плачу налоги. И потому имею голос. И мое полное… твердое… беспримерное мнение, что…
   Несколько голосов. Молчать там!
   Другие. Он пьян. Убрать его!
 
    Пьяного выводят.
 
   Доктор Стокман. Дадут мне слово?
   Аслаксен ( звонит). Слово принадлежит доктору Стокману.
   Доктор Стокман. Если бы всего несколько дней тому назад кто-нибудь осмелился зажать мне рот, как вот теперь, я бы, как лев, защищал свои священнейшие человеческие права. Но теперь мне все равно, теперь мне предстоит высказаться о более серьезных вещах.
 
    Толпа плотнее обступает его. Среди присутствующих показывается Мортен Хиль.
 
   Я в эти последние дни много думал и размышлял… так много и о многом, что у меня голова пошла кругом…
   Фогт ( покашливая). Гм…
   Доктор Стокман. Но наконец я разобрался во всем, нашел общую связь, и все стало мне яснее ясного. Вот почему я и стою здесь сегодня вечером. Я хочу сделать серьезные разоблачения, сограждане. Хочу поделиться с вами открытием, имеющим куда более широкое значение, нежели пустячное открытие, что водопровод наш отравлен и что водолечебница стоит на зараженной миазмами почве.
   Многие голоса ( кричат). Не говорить о водолечебнице! Не хотим слушать ни слова об этом!
   Доктор Стокман. Я сказал, что буду говорить о великом открытии, которое я сделал на этих днях. Я открыл, что все наши духовные жизненные источники отравлены, что вся наша гражданская общественная жизнь зиждется на зараженной ложью почве.
   Несколько голосов ( негромко). Что он говорит?
   Фогт. Подобная инсинуация!..
   Аслаксен ( положив руку на колокольчик). Оратор призывается к умеренности.
   Доктор Стокман. Я так искренне любил свой родной город, как только может любить человек колыбель своего детства. Я был еще не стар, когда уехал отсюда, и расстояние, тоска по родине и воспоминания окружили в моих глазах особым ореолом и место и людей.
 
    Слышны отдельные хлопки и одобрения.
 
   И вот я много лет провел на севере в ужасном захолустье. При встрече с людьми, затерянными там среди груд камней, мне часто приходило в голову, что этим несчастным, жалким созданиям, право, нужнее был бы ветеринар, нежели такой человек, как я.
 
    В зале ропот.
 
   Биллинг ( понизив голос). Ну, убей меня бог, коли я слышал когда что-либо подобное!..
   Xовстад. Это просто глумление над народом, достойным всякого уважения.
   Доктор Стокман. Погодите немножко. Не думаю, чтоб кто мог упрекнуть меня в том, что я забыл там свой родной город. Я вынашивал там свою мысль – план превращения нашего города в курорт.
 
    Хлопки и протесты.
 
   И когда наконец после долгих лет судьба смилостивилась ко мне настолько, что я мог вернуться на родину… да, сограждане, мне казалось тогда, что большего мне и желать не остается. Нет, впрочем, одно еще оставалось: желание горячо, усердно, неустанно трудиться на благо родины и всего общества.
   Фогт ( глядя в пространство). Довольно странным способом… гм…
   Доктор Стокман. И вот я наслаждался здесь этим счастьем слепоты своей. Но вчера утром… нет, в сущности, третьего дня вечером… глаза у меня открылись, и первое, что бросилось мне в глаза, это невероятная тупость местных властей…
 
    Шум, крики и смех.
 
   Фру Стокман ( энергично кашляет). Кх… кх… кх…
   Фогт. Господин председатель!
   Аслаксен ( звонит). В силу своих полномочий…
   Доктор Стокман. Нельзя привязываться к слову, господин Аслаксен. Это мелочно. Я хочу только сказать, что у меня открылись глаза на невероятно безобразное хозяйничание наших заправил, повинных в том, что у нас теперь такая водолечебница. Этих господ я не выношу, довольно таки навидался я их на своем веку. Они, словно козлы, пущенные в огород, всюду гадят; они становятся поперек дороги свободному человеку, куда он ни повернется, и самое лучшее было бы истребить их, как прочих вредных животных…
 
    В зале волнение.
 
   Фогт. Господин председатель, разве такие выражения допустимы?
   Аслаксен ( положив руку на колокольчик). Господин доктор!..
   Доктор Стокман. Я не понимаю, как это я лишь теперь разглядел этих господ как следует. У меня ведь постоянно был перед глазами такой великолепный экземпляр, как мой брат Петер, тяжелый на подъем, закоснелый в предрассудках.
 
    Смех, шум и свистки.
 
   Фру Стокман ( покашливает). Кх… кх… Аслаксен неистово звонит.
   Пьяный ( опять пробравшийся в залу). Это вы на меня намекаете? Ну да, меня зовут Петерсен, но черт меня подери…
   Несколько голосов ( сердито). Вон пьяницу! За дверь его!
 
    Пьяного опять выталкивают.
 
   Фогт. Что это за личность?
   Один из близстоящих. Не знаю, господин Фогт.
   Второй. Он не здешний.
   Третий. Говорят, грузчик из… ( Остальных слов не слышно.)
   Аслаксен. Человек этот, по всей видимости, охмелел от баварского пива. Продолжайте, доктор, но, пожалуйста, соблюдайте умеренность.
   Доктор Стокман. Ну, хорошо, сограждане. Я не буду больше распространяться о наших заправилах. Если бы кто-либо подумал вывести из только что сказанного мною заключение, что я собираюсь сегодня свести счеты с этими господами, то он ошибся бы, сильно ошибся бы. Я питаю благую надежду, что все эти пережитки, эти древние остатки отживших мировоззрений сами наилучшим образом сведут себя на нет и не нужно докторской помощи, чтобы ускорить их отправление к праотцам. Да и не этого рода люди представляют самую грозную опасность для общества; не о н и наиболее, содействуют отравлению источников нашей духовной жизни и заражению общественной почвы; не они опаснейшие враги истины и свободы в нашем обществе.
   Крики со всех сторон. Кто же? Кто же тогда? Назовите их!
   Доктор Стокман. Будьте спокойны, назову! Это-то и есть то великое открытие, которое я сделал вчера. (Возвышая голос.) Опаснейшие среди нас враги истины и свободы – это сплоченное большинство. Да, проклятое сплоченное либеральное большинство! Оно! Так и знайте!
 
    Неистовый шум. Большинство присутствующих кричит, топает и свистит, несколько пожилых господ украдкой обмениваются взглядами, видимо, наслаждаясь происходящим. Фру Стокман в испуге встает. Эйлиф и Мортен угрожающе наступают на шумящих школьников. Аслаксен звонит и призывает к порядку. Ховстад и Биллинг пытаются говорить, но ничего не слышно. Наконец шум стихает.
 
   Аслаксен. Председатель ожидает, что оратор возьмет назад свои необдуманные выражения.
   Доктор Стокман. Никогда в жизни, господин Аслаксен. Именно огромное большинство нашего общества лишает меня свободы, хочет воспретить мне говорить правду.
   Xовстад. Право всегда на стороне большинства.
   Биллинг. И правда тоже, убей меня бог!
   Доктор Стокман. Большинство никогда не бывает право. Никогда, – говорю я! Это одна из тех общепринятых лживых условностей, против которых обязан восставать каждый свободный и мыслящий человек. Из каких людей составляется большинство в стране? Из умных или глупых? Я думаю, все согласятся, что глупые люди составляют страшное, подавляющее большинство на всем земном шаре. Но разве это правильно, черт возьми, чтобы глупые управляли умными? Никогда в жизни!
 
    Шум и крики.
 
   Да! Да! Вы можете перекричать меня, но вам не опровергнуть моих слов. На стороне большинства сила , к сожалению, но не право . Правы я и немногие другие единицы. Меньшинство всегда право.
 
    Снова сильный шум.
 
   Ховстад. Ха-ха! Так доктор Стокман стал со вчерашнего дня аристократом!
   Доктор Стокман. Я сказал уже, что не хочу тратить даром слов, говорить о кучке хилых, на ладан дышащих умников, плетущихся позади. Бьющая ключом жизнь не имеет с ними больше ничего общего. Но я говорю о немногих отдельных единицах, усваивающих все новые рождающиеся на свет истины. Эти люди стоят как бы на аванпостах человечества, – так далеко впереди, что сплоченное большинство еще не доплелось туда! – и там они бьются за истины, народившиеся в сознании мира еще слишком недавно, чтобы успеть сплотить вокруг себя какое-нибудь большинство.
   Ховстад. Стало быть, доктор стал революционером!
   Доктор Стокман. Ну да, черт возьми, господин Ховстад! Я намерен ниспровергнуть ту ложь, будто бы истина там, где большинство. Что это за истины, вокруг которых обыкновенно толпится большинство? Это истины, устаревшие настолько, что пора бы уж сдать их в архив. Когда же истина успела так устареть – ей недолго стать и ложью, господа.
 
    Смех и выражения негодования.
 
   Да, да, хотите верьте, хотите нет. Но истины вовсе не такие живучие Мафусаилы, как люди воображают. Нормальная истина живет… скажем… ну, лет семнадцать-восемнадцать, самое большее – двадцать, редко дольше. Но такие пожилые истины всегда ужасно худосочны. И все-таки большинство именно тогда только и начинает заниматься ими и рекомендовать их обществу в качестве здоровой духовной пищи. Но такая пища малопитательна, могу вас уверить, как врач я в этом сведущ. Все эти истины, признанные большинством, похожи на прошлогоднее копченое мясо, на прогорклые, затхлые, заплесневевшие окорока. От них-то и делается нравственная цынга, свирепствующая повсюду в общественной жизни.
   Аслаксен. Мне кажется, уважаемый оратор слишком далеко уклоняется от предмета.
   Фогт. Я по существу присоединяюсь к мнению председателя.
   Доктор Стокман. Нет, право, ты рехнулся, Петер. Я держусь предмета насколько возможно. О чем же я и хочу говорить, как не о массе, толпе, об этом треклятом сплоченном большинстве?.. Это оно, говорю я, отравляет источники нашей духовной жизни и заражает под нами почву.
   Ховстад. И вы обвиняете в этом свободомыслящее большинство потому только, что оно благоразумно держится бесспорных, общепризнанных истин?
   Доктор Стокман. Ах, милейший господин Ховстад, не толкуйте мне о бесспорных истинах. Истины, признаваемые ныне массой, толпой, – это те истины, которые признаны были передовыми людьми еще во времена наших дедушек. Мы, современные передовые люди, уже не признаем их больше истинами, и я не допускаю истины вернее той, что никакое общество не может жить здоровой жизнью, основываясь на таких старых, безмозглых истинах.
   Xовстад. Вместо того, чтобы говорить так на ветер, вы бы лучше сказали нам, какими это мы живем старыми, безмозглыми истинами? Любопытно бы знать!
 
    Выражения одобрения с разных сторон.
 
   Доктор Стокман. Э, да я мог бы насчитать целую кучу этой дряни, но для начала остановлюсь на одной общепризнанной истине, которая, в сущности, прескверная ложь, но которою кормятся и господин Ховстад, и «Народный вестник», и все приверженцы «Народного вестника».
   Ховстад. Ну, и эта истина?..
   Доктор Стокман. Это учение, которое вы приняли от прадедов и которое бессмысленно проповедуете направо и налево, учение, что масса, чернь, серая толпа составляет ядро народа, что это и есть сам народ… что рядовые из этой толпы, эти невежественные и неразвитые члены общества, имеют те же права судить-рядить, одобрять, отвергать, заседать и править, как единичные духовно благородные личности.
   Биллинг. Ну, убей меня бог, если я…
   Ховстад ( одновременно кричит). Граждане, заметьте себе это!
   Многие голоса ( озлобленно). Ого! Так мы не народ? Или одни благородные годны править?
   Рабочий. Долой того, кто так разговаривает!
   Другие. Вон его!
   Один из обывателей ( кричит). Труби в рог, Эвенсен!
 
    Раздаются мощные звуки рога, свистки и яростные крики.
 
   Доктор Стокман ( когда шум несколько стихает). Да будьте вы благоразумнее! Неужто вы не можете хоть раз в жизни выслушать правду в глаза? Я и не требую вовсе, чтобы вы все так сразу и согласились со мной. Но я, разумеется, ожидал, что хоть господин Ховстад отдаст мне справедливость, если только немножко придет в себя. Господин Ховстад претендует ведь на титул вольнодумца…
   Несколько голосов ( озадаченно и негромко). Вольнодумца? Что он говорит? Разве редактор Ховстад вольнодумец?
   Ховстад ( кричит). Докажите, доктор Стокман! Когда я высказывал это печатно?
   Доктор Стокман ( подумав). Нет, черт возьми, вы правы. На это у вас никогда не хватало мужества. Ну, я не стану припирать вас к стене, господин Ховстад. Пусть я сам буду вольнодумцем. Теперь я с помощью естествознания выясню вам всем, что «Народный вестник» бессовестно водит вас за нос, говоря вам, что чернь, масса, толпа – истинное ядро народа. Это газетная ложь.
   Чернь не что иное, как сырой материал, из которого народ должен создать народ.
 
    Ропот, смех и волнение.
 
   И разве не то же самое наблюдается во всем остальном живом мире? Какая, например, разница между культивированной и некультивированной породой? Взгляните хоть на обыкновенную деревенскую курицу. Что за мясо дает такая жалкая курчонка? Немногим тут поживишься, не так ли? А яйца какие она несет? Порядочная ворона несет чуть ли не такой же величины. А возьмите-ка породистую испанскую или кохинхинскую курицу, или породистого фазана, или индюка… и вы тотчас увидите разницу. Или взять собак, к которым мы, люди, стоим так близко. Представьте себе сначала простого дворнягу, то есть паршивого, ободранного, лохматого мужицкого пса, который только и рыщет по улицам да пакостит на стены домов. И поставьте этого пса рядом с пуделем, длинный ряд предков которого воспитывался в хороших домах, где их кормили тонкой, отборной пищей и где они имели случай слышать гармоничные голоса и музыку. Или, по-вашему, череп пуделя не совсем иначе развит, нежели череп простого пса? Ну, уж будьте уверены. Таких породистых щенков-пуделей клоуны выучивают проделывать самые невероятные фокусы. Простой же пес ничему такому не выучится, как бы он ни лез вон из кожи.
 
    Шум и смех повсюду кругом.
 
   Один из обывателей ( кричит). Вы еще в собак нас хотите обратить?
   Другой. Мы не животные, господин доктор!
   Доктор Стокман. Нет, побожусь, мы все-таки животные, старина! Все – самые настоящие животные, каких только можно себе представить. Но породистых животных, аристократов, между нами, правда, немного. О, между людьми-пуделями и людьми – простыми псами огромная разница. И забавнее всего при этом то, что редактор Ховстад вполне согласен со мной, пока речь идет о животных четвероногих…
   Ховстад. О них не будем спорить.
   Доктор Стокман. Хорошо, но как только я распространяю тот же закон на двуногих, господин Ховстад идет на попятный, не смеет больше держаться своего мнения, додумать до конца свою мысль; он выворачивает все учение наизнанку и объявляет в «Народном вестнике», что захудалый мужицкий петух и паршивый уличный пес – это и есть самые первоклассные экземпляры в зверинце. Но так всегда бывает с теми, в ком все еще сильна плебейская закваска, кто не выработался еще в духовного аристократа.
   Ховстад. Я и не претендую ни на какой аристократизм. Я происхожу из простых крестьян и горжусь тем, что глубоко врос корнями в простой народ, над которым тут глумятся…
   Многие рабочие. Ура, Ховстад! Ура! Ура!
   Доктор Стокман. Те плебеи, о которых я веду речь, ютятся не только в низших слоях; они кишат вокруг нас… достигая вершин общества. Взгляните только на своего чистенького, щеголеватого Фогта. Мой брат, Петер, право, такой же плебей, как любой разгуливающий в деревянных башмаках…
 
    Смех и шиканье.
 
   Фогт. Я протестую против подобных личных выпадов.
   Доктор Стокман ( невозмутимо). И не потому, что он, как и я, происходит от старого скверного морского разбойника из Померании, или откуда-то там… Да, мы именно такого происхождения…
   Фогт. Вздорная традиция. Отрицаю!
   Доктор Стокман. Но потому, что он думает головой своего начальства, живет мнениями своего начальства. Люди, поступающие так, – духовные плебеи. Вот потому-то в моем великолепном брате Петере, в сущности, так мало аристократизма… и в силу этого же столь мало свободомыслия.
   Фогт. Господин председатель!
   Ховстад. Значит, у нас свободомыслящими людьми являются аристократы? Это уже нечто совершенно новое.
 
    Смех в собрании.
 
   Доктор Стокман. Да, и это находится в связи с моим новым открытием. В связи с этим находится и то, что свободомыслие и нравственность – почти одно и то же. И вот почему я и скажу, что прямо возмутительно со стороны «Народного вестника» изо дня в день проповедовать лжеучение, будто только в массе, в толпе, в сплоченном большинстве и надо искать свободомыслие и нравственность… а что пороки и испорченность и всякая духовная гниль – нечто просачивающееся из культурных слоев, подобно тому как всякая гадость просачивается в водопроводные трубы из Мельничной долины с ее кожевенными заводами.
 
    Шум и крики.
 
   ( Невозмутимо, посмеиваясь в своем увлечении.) И этот же самый «Народный вестник» разглагольствует, что массу, толпу надо поднять до высших культурных условий жизни. Но, черт возьми, если бы учение «Народного вестника» надо было принимать всерьез, так ведь поднять народ в таком смысле значило бы обречь его прямехонько на гибель! К счастью, все это лишь старая традиционная ложь, будто культура деморализует. Нет, деморализуют, творя дьявольское дело, тупость, нищета, безобразие житейских условий. В доме, где не метут, не проветривают ежедневно, – моя жена Катрине утверждает, что нужно даже ежедневно подмывать пол, но об этом еще можно поспорить, – ну, так в таком доме, говорю я, люди в какие-нибудь два-три года теряют способность мыслить и поступать нравственно. От недостатка кислорода и совесть чахнет. И, пожалуй, во многих домах у нас в городе сильная нехватка кислорода, раз все это сплоченное большинство может быть настолько бессовестно, что готово строить городское благополучие на трясине лжи и обмана!
   Аслаксен. Нельзя швырять такое тяжкое обвинение в лицо всему городскому обществу!
   Один из господ. Я предлагаю господину председателю лишить оратора слова.
   Несколько голосов ( горячо). Да, да! Правильно! Лишить его слова!
   Доктор Стокман ( вспылив). Так я буду кричать правду на всех уличных перекрестках! Буду писать в иногородних газетах! Вся страна узнает, что у нас тут творится!
   Xовстад. Можно подумать, что доктор намерен разорить свой родной город.
   Доктор Стокман. Да. Я так люблю свой родной город, что скорее готов разорить его, чем смотреть, как он процветает во лжи!