Страница:
Она спокойно покачала головой.
- Он был никем для меня. Мы едва разговаривали.
- Что ж, ты много потеряла.
- Насколько я вижу, потерял только ты.
Он не ответил. Маржит повернулась и пошла прочь.
Джамил снова сел на землю, раскачиваясь вперед-назад, и стал ждать, пока утихнет боль.
***
Все следующую неделю Джамил готовился вернуться к занятиям. В библиотеке была почти мгновенная связь с каждой искусственной вселенной Новых Территорий, а между Землей и той точкой в пространстве, из которой разрослась вся эта древовидная структура, добавочное замедление из-за конечной скорости света составляло всего несколько часов. Джамил бывал на Земле, но только туристом: жилых мест не хватало, они не принимали переселенцев. Были еще далекие планеты, пригодные для жилья, в домашней вселенной, но только некий мазохистский пуризм мог побудить к переселению туда. Точные причины, по которым его предки отправились на Новые Территории, были забыты еще поколения назад - и было бы нахальством разыскать их и спросить прямо - но, учитывая выбор между тогдашним столпотворением на Земле, устрашающей действительностью межзвездных расстояний и бесконечной, расширяющейся и ветвящейся цепью миров, которые можно пересечь за считанные недели - их решение не слишком удивляло.
Джамил выделил большую часть своего времени в Нетер для изучения категорий представлений групп Ли на комплексных векторных пространствах - уместный выбор, если учесть, что Эмма Нетер была среди пионеров теории групп, и если бы она дожила до расцвета этой области, несомненно, она была бы в гуще ее событий. Представления групп Ли лежали в основании большей части физики: в самом деле, каждый тип субатомных частиц был ничем иным как определенным представлением универсальной группы симметрии через набор вращений комплексных векторов. Описание структур такого рода с помощью категорий было известно испокон веку, но для Джамила это было неважно. Он давно смирился со своей ролью студента, а не новооткрывателя. Величайшим даром разума была способность запечатлевать образы мироздания, и, хотя Джамил насладился бы ощущением первенства в чем-нибудь, в обществе десяти в шестнадцатой степени ныне живущих людей это было в лучшем случае напрасным мечтанием.
В библиотеке он беседовал с коллегами, изучающими ту же область в других мирах, или читал их новейшие работы. Хотя среди них не было исследователей, они все же могли найти новый подход к преподаванию старого материала, обогатить связи с другими областями науки, облегчить усвоение сложной, неочевидной истины, не потеряв ее глубины и тонкости, из-за которых она и заслуживала изучения. Они не собирались открывать новые законы природы или изобретать новые технологии. Но для Джамила, познание было самодостаточно.
Он редко вспоминал о грядущей возможности сыграть еще матч, и когда думал об этом - идея вовсе не привлекала. Без Чусэка, те же люди могли играть десять на десять без участия Джамила, который бы испортил равенство. Маржит могла даже сменить команду, хотя бы чтобы доказать, что монотонная череда побед ее стороны была, в самом деле, целиком ее заслугой.
Но когда день пришел, он не смог остаться в стороне. Он пришел на площадку, собираясь побыть зрителем, но Рюйчи оставил команду Езекиля, и все упрашивали его присоединиться.
Когда он занял свое место напротив Маржит, ничто в ее поведении не говорило об их последней встрече: не сохранилось ее презрения, но не было и следов стыда. Джамил решил выбросить это из головы и ради своей команды сосредоточиться на игре.
Они проиграли, пять-ноль.
Джамил заставил себя отправиться со всеми к Евдоре домой, чтобы отпраздновать, посочувствовать или, как вышло - забыть про эту игру. После еды Джамил бродил из комнаты в комнату, наслаждался выбранной Евдорой музыкой, но не смог присоединиться ни к одному разговору. Никто не упоминал Чусэка в его присутствии.
Он ушел сразу после полуночи. Практически полный основной образ Лапласа и восемь его самых ярких горбатых спутников освещали улицы так хорошо, что другого освещения не требовалось. Джамил подумал: "Чусэк мог просто переехать в соседний город, и я вижу его прямо сейчас на небе. И куда бы он ни уехал, он мог решить поддерживать связь с друзьями из Нетер".
"И друзьями из его следующего города, и следующего за тем?"
"Век за веком?"
Маржит сидела на пороге его дома, с пучком белых цветов в руках.
Джамил разозлился:
- Что ты здесь делаешь?
- Я пришла извиниться.
Он пожал плечами:
- Не стоит. Мы по разному смотрим на некоторые вещи. Это не страшно. Я не перестану играть с тобой в футбол.
- Я не извиняюсь за разницу во взглядах. Я не была честна с тобой. Я была жестока, - она защитила глаза от сияния планеты и посмотрела на него снизу вверх, - Ты был прав: я много потеряла. Жаль, что я не знала твоего друга.
Он коротко рассмеялся:
- Что ж, теперь уже поздно.
Она просто ответила:
- Я знаю.
Джамил смягчился:
- Хочешь войти? - Маржит кивнула, и он приказал двери открыться для нее. Зайдя вслед за ней, он спросил - Как долго ты ждала? Ты ела?
- Нет.
- Я приготовлю что-нибудь.
- Ты не обязан...
Он крикнул из кухни:
- Считай это знаком примирения. У меня нет цветов.
Маржит ответила:
- Цветы не для тебя. Они для дома Чусэка.
Джамил перестал рыться в овощных лотках и прошел обратно в гостиную.
- Люди обычно не делают этого в Нетер.
Маржит сидела на диване, глядя в пол. Сказала:
- Я так одинока здесь. Я не могу так больше.
Он сел рядом с ней.
- Тогда почему ты отвергла его? Вы могли быть хотя бы друзьями.
Она потрясла головой.
- Не спрашивай.
Джамил взял ее за руку. Она повернулась и обняла его, жалобно дрожа. Он погладил ее волосы:
- Шшш...
Она сказала:
- Только секс. Я ничего больше не хочу.
Он тихо застонал:
- Так не бывает.
- Мне нужно чье-то прикосновение, и все.
- Я понимаю, - признался он, - И мне тоже. Но этим не кончится. Не проси меня обещать, что больше ничего не будет.
Маржит взяла его лицо в ладони и поцеловала. Ее рот пах древесным дымом.
Джамил сказал:
- Я тебя даже не знаю.
- Никто никого теперь не знает.
- Это неправда.
- Неправда, - мрачно согласилась она. Легко провела пальцами по его руке. Джамил ужасно хотел увидеть ее улыбку, и заставил каждый темный волосок увеличиться и расцвести фиалкой под ее ладонью.
Она улыбнулась, но сказала:
- Я видела такое и раньше.
Джамил обиделся.
- Ну, извини, что я тебя кругом разочаровываю. Наверное, тебе будет веселее с чем-нибудь новеньким. С единорогом, или с амебой.
Она рассмеялась:
- Ну уж нет. - Взяла его руку, положила себе на грудь. - Тебе когда-нибудь надоедает секс?
- Тебе когда-нибудь надоедает дышать?
- Я могу подолгу жить, не вспоминая об этом.
Он кивнул:
- Но потом, однажды ты останавливаешься и наполняешь легкие воздухом, и это снова прекрасно.
Джамил сам не знал, что он чувствовал. Страсть. Сочувствие. Злость. Она пришла к нему, страдая, и он хотел ей помочь, но вряд ли он или она верили, что средство и вправду поможет.
Маржит вдохнула аромат цветов на его руке:
- Они везде такого же цвета? В других местах?
Он сказал:
- Только один способ узнать точно.
***
Джамил проснулся посреди ночи, он был один. Он наполовину ожидал, что Маржит сбежит таким образом, но она могла бы дождаться рассвета. Он бы деликатно притворялся спящим, пока она одевается и крадется наружу.
А потом он услышал ее. Раздавшийся звук не подходил для человеческого существа, но больше его издавать было нечему.
Он нашел ее на кухне, она скрючилась вокруг ножки стола и ритмично подвывала. Он отступил и следил за ней, боясь сделать еще хуже своим вмешательством. Она встретила его взгляд в тусклом свете, но продолжала механически повизгивать. В ее глазах не было пустоты, она не бредила, не галлюцинировала. Она прекрасно понимала, где она и кто она.
Наконец, Джамил опустился на колени в дверях. Сказал:
- Чтобы ни было, ты можешь мне рассказать. Мы все исправим. Мы найдем способ.
Она оскалилась:
- Это не исправишь, глупый ребенок. - Она вернулась к своим ужасным звукам.
- Тогда просто скажи мне. Пожалуйста, - Он протянул к ней руку. Он не испытывал такой беспомощности с того времени, когда его первая дочь, Амината, пришла к нему безутешная шестилетняя девочка, отвергнутая мальчиком, которому она призналась в вечной любви. Ему тогда было двадцать четыре, сам еще ребенок. Больше тысячи лет назад. "Где ты теперь, Ната?"
Маржит сказала:
- Я обещала. Никому не говорить.
- Кому обещала?
- Себе.
- Прекрасно. Это легче всего нарушить.
Она заплакала. Более знакомый звук, но еще более пугающий. Она больше не казалась раненым зверем, неизвестным существом, страдающим от непостижимой боли. Джамил осторожно приблизился, она позволила ему обнять себя за плечи.
Он прошептал:
- Пойдем в постель. Тепло поможет. Просто побыть рядом - поможет.
Она презрительно выкрикнула:
- Это ее не вернет.
- Кого?
Маржит молча посмотрела на него, как будто он задал непристойный вопрос.
Джамил мягко настаивал:
- Кого не вернет? - Она потеряла друга, мучительно, как он потерял Чусэка. Поэтому она пришла к нему. Он мог ей помочь. Они могли помочь друг другу продержаться.
Она сказала:
- Не вернет мертвых.
***
Маржит было семь тысяч пятьсот девяносто четыре года. Джамил уговорил ее сесть за кухонный стол. Он завернул ее в одеяло, накормил ее рисом и помидорами, пока она рассказывала ему, как наблюдала рождение его мира.
Желанная цель сияла впереди, почти досягаемая, в течение десятилетий. Практически никто из ее современников не верил, что это случится, хотя истина должна была стать ясна столетиями раньше: человеческое тело материально. Однажды, необходимые знания и усилия смогут предохранить его от любого разрушения и разложения. Эволюция звезд и космическая энтропия могли бы оказаться непобедимыми или нет, но для этих задач впереди были целые эпохи. В середине двадцать первого века проблемами были старение, болезни, насилие и перенаселенная планета.
- Грейс была моим лучшим другом. Мы были студентками, - Маржит улыбнулась, - Тогда еще не все были студентами. Мы болтали об на эту тему, но тоже не верили, что это случится. Может быть, в другое столетие. Может быть, для наших прапраправнуков. Мы будем качать младенцев на коленях в свои закатные годы и говорить себе: "вот он никогда не умрет".
- Когда нам обеим было по двадцать два, случилось несчастье. С нами обеими, - Она опустила глаза, - Нас похитили. Изнасиловали. Пытали.
Джамил не знал, как отвечать. Это были только слова для него: он помнил их значение, он знал, что они означали страдание и боль для нее, но это могло с тем же успехом быть математической теоремой. Он протянул руку над столом, но Маржит игнорировала ее. Он неуклюже сказал:
- Это был... Холокост?
Она подняла глаза на него, покачала головой, почти рассмеявшись над его простодушием.
- Даже ничего похожего. Не война, не погром. Просто один психопат. Он держал нас взаперти в подвале, шесть месяцев. Убил семь женщин, - слезы потекли по ее щекам. - Он показывал нам тела. Они были похоронены там же, где мы спали. Он показывал нам, чем мы станем, когда он покончит с нами.
Джамил онемел. Всю свою зрелую жизнь он знал, что когда-то такое было возможно - что такое случалось с живыми людьми - но это осталось только в древней истории еще задолго до его рождения. Ретроспективно, мысль казалась невозможно глупой, но он всегда воображал, что изменения произошли таким образом, что никто из живущих сейчас не видел этих кошмаров. От самого минимума, от логической необходимости нельзя было отказаться: его старейшие живущие предки неизбежно видели, как мирно отходят в вечный сон их родители. Но не такое. Не женщина из плоти и крови, сидящая прямо перед ним, которую заставляли спать на кладбище убийцы.
Он накрыл ее руку своей, подавился словами:
- Этот человек... он убил Грейс? Он убил твою подругу?
Маржит всхлипнула, но покачала головой.
- Нет-нет, мы выбрались! - Она скривила губы в улыбке. - Кто-то ударил мерзавца ножом в ресторанной драке. Мы прокопали путь наружу, пока он лежал в больнице, - Она уронила голову на стол и расплакалась, но удержала руку Джамила у своей щеки. Он не мог понять, через что она прошла, но это не значило, что он не способен ее утешить. Не так ли он прикасался к лицу матери, когда ей было грустно по непостижимым для ребенка причинам?
Она взяла себя в руки и продолжала:
- Мы решили тогда, сидя в подвале. Если выживем, больше не будет пустых обещаний. Не будет мечтательства. То, что он сделал с теми семью женщинами - и что он сделал с нами - должно стать невозможным.
И стало. Каков бы ни был ущерб его телу, человек теперь мог отключить чувства и отказаться воспринимать его. Если повреждалась плоть, ее стало можно починить или заменить. На тот маловероятный случай, что разрушится кристалл, у каждого были запасные копии, разбросанные по вселенным. Ни одно человеческое существо не могло причинить физической боли другому. Теоретически, человека все-таки можно убить, но это требовало усилий, сравнимых с уничтожением галактики. Всерьез рассматривать то или другое могли только злодеи в плохих операх.
Джамил изумленно прищурил глаза. Она произнесла последние слова с такой яростной гордостью, что не оставила сомнений в своем успехе.
- Ты - Ндоли? Ты изобрела кристалл? - В детстве, ему говорили, что аппарат внутри его черепа создал человек, умерший давным-давно.
Маржит ласково погладила его по руке.
- В те времена, очень немногих венгерских женщин можно было спутать с мужчиной-нигерийцем. Я никогда не меняла свое тело до такой степени, Джамил. Я всегда выглядела примерно такой, какой ты видишь меня сейчас.
Джамил успокоился. Если бы она оказалась самим Ндоли, он мог бы поддаться чистому благоговению и начать нести обожательскую чушь.
- Но ты работала с Ндоли? Ты и Грейс?
Она покачала головой:
- Мы приняли решение, и сразу же застряли. Мы занимались математикой, а не неврологией. Тысяча вещей тогда происходили одновременно: создание тканей, сканирование мозга, молекулярные компьютеры. Мы не знали по-настоящему, куда приложить усилия, какие проблемы нам следует принять на себя. Изобретение Ндоли не явилось для нас громом с ясного неба, но мы не играли в нем роли.
- Некоторое время почти всех настораживал переход от мозга к кристаллу. На раннем этапе, кристалл был отдельным устройством, которое обучалось своей работе через подражание мозгу, и которому приходилось передавать контроль над телом в определенный момент. Потребовалось еще пятьдесят лет, чтобы сконструировать его постепенно заменяющим мозг, нейрон за нейроном, беспрерывным переходом в подростковом возрасте.
Значит, Грейс дожила до изобретения кристалла, но промедлила и умерла, прежде чем успела воспользоваться им? Джамил удержался от выбалтывания своих заключений. Пока что, все его догадки оказались неверными.
Маржит продолжала:
- Некоторые люди не просто настораживались. Ты не представляешь, как яростно Ндоли проклинали в определенных кругах. И я говорю не только о фанатиках, выплевывавших трактаты о "победе машин" и их "нечеловеческих целях". Антагонизм некоторых из них не касался деталей технологии. Они сопротивлялись бессмертию в принципе.
Джамил рассмеялся:
- Почему?
- Десять тысяч лет софистики не исчезают за одну ночь, - сухо заметила Маржит. - Каждая человеческая культура потратила огромные интеллектуальные усилия на задачу примирения со смертью. Большая часть религий создавала изощренные системы лжи по этому поводу, превращая смерть в нечто иное, чем она была на самом деле, хотя некоторые из них предпочитали лгать о жизни. Но и самые светские философии искажались от необходимости делать вид, что смерть была к лучшему.
- Заблуждение натурализма в его самой яркой форме, и самое очевидное, но это никого не смущало. Поскольку каждый ребенок мог сказать, что смерть бессмысленна, несправедлива и невыразимо отвратительна, обязательным долгом софистики стало уверять в обратном. Писатели веками утешали себя самодовольными пуританскими сказками о бессмертных, желающих смерти умоляющих о смерти. Не стоило ожидать, чтобы все они, вдруг оказавшись перед лицом отмены смерти, признали, что только подбадривали себя. И самодеятельные философы-морализаторы - большинство из них не испытывали в жизни большего неудобства, чем опоздавший поезд или угрюмый официант - принялись завывать о гибели человеческого духа от этой ужасной чумы. Мы нуждались в смерти и страдании, чтобы закалить наши души! Только бы не ужасные, ужасные свобода и безопасность!
Джамил улыбнулся:
- Пускай были и такие клоуны. Но в итоге, конечно, они подавились своей гордостью? Если бы мы шли по пустыне и я говорил тебе, что озеро впереди нас мираж, я мог бы упорствовать в своем мнении, чтобы не разочароваться. Но когда мы пришли бы к озеру и мое заблуждение раскрылось, я не отказался бы пить из этого озера.
Маржит кивнула.
- Большинство из самых шумных людей в конце замолчали. Но были и более тонкие аргументы. Хочешь - не хочешь, а вся наша биология и наша культура действительно развивались в присутствии смерти. Почти каждая праведная борьба в истории, каждая достойная жертва происходили против страдания, насилия, смерти. Такая борьба становилась невозможной.
- Да, - озадачился Джамил, - но только из-за того, что они победили.
Маржит мягко сказала:
- Я знаю. В этом не было смысла. И я всегда верила, что любая цель, заслуживавшая борьбы за нее - в течение веков и тысячелетий - заслуживает своего достижения. Не может быть благородства в борьбе за идею, и даже в смерти за нее, если не будет благородным победить. Утверждать иначе не будет софистикой, это будет просто лицемерием. Если путешествовать важнее, чем прибыть по назначению, то не стоило и начинать путешествие.
- Я говорила все это Грейс, и она соглашалась. Мы вместе смеялись над теми, кого называли "трагедийцами": людьми, заклеймившими наступающую эру как время без мучеников, время без святых и без революционеров. Никогда не будет новых Ганди, Манделы, Анг Сан Су Кю - и, конечно, в этом была некоторая потеря, но стали ли бы эти великие лидеры приговаривать человечество к вечным несчастьям, чтобы создать подходящий фон для вечного героизма? Пожалуй, некоторые из них стали бы. Но у самих угнетенных были и лучшие занятия.
Маржит умолкла. Джамил убрал ее тарелку и снова сел напротив. Приближался рассвет.
- Конечно, одного только кристалла было недостаточно, - продолжила Маржит. - При должной аккуратности, Земля могла вместить сорок миллиардов человек, но куда девать остальных? Кристал превратил виртуальную реальность в простейший путь к свободе: на малой доле пространства, малой доле энергии, он мог существовать без присоединенного тела. Грейс и я не ужасались такой перспективе, как некоторые люди. Но в этом не было лучшего выхода, большинство людей хотели не этого, они хотели освободиться от смерти.
- Поэтому мы изучали гравитацию, и мы изучали вакуум.
Джамил боялся снова оказаться в дураках, но по выражению ее лица он видел, что на этот раз не ошибся. "М. Осват, Г. Фюст". Соавторы основополагающей статьи, о которых не было известно ничего, кроме сокращенных имен.
- Ты дала нам Новые Территории?
Маржит слегка кивнула:
- Грейс и я.
Джамила переполнила любовь к ней. Он подошел и стал на колени, чтобы охватить ее за талию. Маржит коснулась его плеча:
- Не надо, вставай. Не делай из меня бога, от этого я только кажусь себе старой.
Он поднялся, застенчиво улыбаясь. Любой человек в беде заслуживал его помощи - но если он не был перед ней в долгу, то понятие долга вообще теряло смысл.
- А Грейс? - спросил он.
Маржит отвернулась.
- Грейс завершила свою работу, а потом решила, что она, все-таки, трагедиец.
Изнасилование стало невозможным. Пытки стали невозможны. Бедность исчезала. Смерть удалялась в космологию, в метафизику. Сбывались все ее мечты. И для нее, внезапно увидевшей их сбывшимися, все оставшееся в мире стало скучным.
- Однажды ночью она забралась в печь в подвале ее здания. Ее кристал выдержал пламя, но она стерла его изнутри.
***
Уже наступило утро. Джамил начинал терять чувство реальности. Маржит должна была исчезнуть под светом дня, как видение, неспособное удержаться в повседневном мире.
- Я потеряла и других, дорогих мне людей, - сказала она, - Мои родители. Брат. Друзья. Так случалось со всеми вокруг меня, в те времена. Я не была исключением: горе все еще было обыденностью. Но, десятилетие за десятилетием, век за веком, мы стали незначительны, те из нас, кто понимал, что означает потерять кого-то навсегда. Нас теперь меньше, чем один на миллион.
- Долгое время я держалась со своим поколением. Были анклавы, были гетто, где все понимали "старые времена". Я провела двести лет замужем за человеком, написавшим пьесу "Мы, которые знали мертвых" - пьесу ровно настолько претенциозную и жалобную, насколько ты можешь понять из названия, - она улыбнулась воспоминаниям. - Ужасный, пожирающий себя мирок. Если бы я осталась там дольше, я бы последовала за Грейс. Я бы молила о смерти.
Она взглянула на Джамила:
- Такие люди, как ты, привлекают меня: люди, которые не понимают. Ваши жизни не пусты, не более, чем были лучшие моменты наших собственных жизней: все это спокойствие, эта красота и счастье, которые придали ценность жертвам и борьбе насмерть.
- Трагедийцы ошибались. Они все поставили с ног на голову. Смерть никогда не придавала смысла жизни, всегда было в точности наоборот. Весь ее пафос, все ее значение были украдены из того, что с нею прекращалось. Ценность жизни всегда оставалась полностью в ней самой - а не ее потерe, не в ее хрупкости.
- Грейс стоило дожить, чтобы увидеть это. Ей стоило пожить достаточно долго, чтобы осознать, что мир не превратился в пепел.
Джамил сидел молча, обдумывая эту исповедь, пытаясь проникнуться ею в полной мере, чтобы не расстроить Маржит еще сильнее бестактным вопросом. Наконец, он решился:
- Тогда почему же ты отказываешься от дружбы с нами? Потому что мы для тебя - дети? Дети, и не понимаем, что ты потеряла?
Маржит яростно замотала головой:
- Я не хочу, чтобы вы понимали! Люди вроде меня - единственное проклятье этого мира, единственная отрава, - она улыбнулась при виде опечаленного Джамила и поспешила остановить его, прежде чем он принялся заявлять, что ничем подобным она не была. - Не в том, что мы говорим или делаем, не в тех, к кому прикасаемся: я не говорю, что мы запятнаны в каком-то напыщенном мифологическом смысле. Но когда я покинула гетто, я обещала себе, что не возьму прошлое с собой. Иногда это обещание легко держать. Иногда нет.
- Ты нарушила его сегодня, - попросту сказал Джамил, - и никого из нас не поразило молнией.
- Я знаю, - она покачала головой. - Все же, было неправильно рассказывать тебе то, что я рассказала, и я буду бороться, чтобы вернуть себе силы молчать. Я стою на рубеже двух миров, Джамил. Я помню смерть, и всегда буду помнить. Но сейчас моя работа - охранять границу. Не давать этому знанию проникнуть в мир.
- Мы не такие хрупкие, как ты думаешь, - возразил он, - Мы знаем, что значит терять.
Маржит серьезно кивнула.
- Твой друг Чусэк растворился в толпе. Так теперь это работает, так вы спасаете себя от удушения джунглями разрастающихся связей и от разделения на изолированные группы театральных актеров, бесконечно играющих одни и те же роли.
- Вы нашли свои маленькие смерти - и я называю их так не в насмешку. Но я видела то и другое, и, уверяю тебя, это не одно и то же.
***
В последующие недели Джамил полностью восстановил свою жизнь, какой он устроил ее для себя в Нетер. Пять дней из семи отдавались трудной красоте математики. Остальное было для друзей.
Он продолжал играть в футбол, и команда Маржит продолжала выигрывать. Но в шестом матче команде Джамила наконец-то удалось забить гол. Они проиграли всего три-один.
Каждый вечер, Джамил боролся с одним вопросом: В чем именно состоял его долг перед ней? В вечной верности, вечном молчании, вечном послушании? Она не взяла с него слово молчать, вообще не взяла с него обещаний. Но он понимал, что она полагалась на его уважение к ее желаниям, и какое право у него было поступать иначе?
Через восемь недель после ночи, проведенной с Маржит, Джамил оказался наедине с Пениной, в комнате в доме Джореси. Они говорили о старых временах. Говорили о Чусэке.
Джамил сказал:
- Маржит потеряла кого-то очень близкого.
Пенина непринужденно кивнула, но свернулась в удобной позе на диване и приготовилась запомнить каждое слово.
- Не так, как мы потеряли Чусэка. Совсем не так, как ты думаешь.
Джамил говорил и с остальными, с одним за другим. Его уверенность прибывала и убывала. Он заглянул на минуту в прежний мир, но не претендовал на понимание его обитателей. Что, если Маржит сочтет это хуже чем предательством - сочтет новыми пытками, новым изнасилованием?
Но он не мог стоять в стороне и оставить ее добровольно терзать себя.
Труднее всего было поговорить с Езекилем. Джамил провел болезненную, бессонную ночь накануне, пытаясь понять, не окажется ли он в этом разговоре чудовищем и мучителем детей, воплощением всего, против чего Маржит верила, что борется.
Езекиль плакал, не скрываясь, но он был далеко не ребенок. Он был старше Джамила и душа его закалилась лучше, чем у любого из них.
Он сказал:
- Я предполагал такое. Думал, она могла пожить в злые времена. Но я так и не нашел повода спросить.
***
Три пика вероятности встретились, растеклись в плато, поднялись сияющей башней.
Ведущий произнес:
- Пятьдесят пять, девять десятых. - Самый впечатляющий гол Маржит за все игры.
Езекиль радостно завопил и побежал к ней. Когда он поднял ее на руки и закинул на плечи, она засмеялась и позволила ему. Когда рядом встал Джамил и они сделали трон для нее из скрещенных рук, она нахмурилась на него сверху и сказала:
- Тебе не положено, ты на проигравшей стороне.
Остальные игроки собрались вокруг них, приветственно крича, и все двинулись к реке. Маржит беспокойно глядела вокруг:
- Что это? Мы не закончили игру.
Пенина сказала:
- Мы закончили пораньше, только в этот раз. Считай это приглашением. Мы зовем тебя поплавать с нами. Мы зовем тебя поговорить с нами. Мы хотим узнать все о твоей жизни.
Маржит начала терять самообладание. Она вцепилась Джамилу в плечо. Тот прошептал:
- Скажи слово, и мы опустим тебя на землю.
Маржит не стала шептать, она жалобно закричала:
- Что вы от меня хотите, паразиты? Я выиграла вам эту чертову игру! Что вам еще надо?
Джамил пришел в ужас. Он остановился и начал опускать ее, но Езекиль удержал его руку.
Езекиль сказал:
- Мы хотим быть охранять границу с тобой. Мы хотим стоять рядом.
Криста добавила:
- Мы не можем увидеть то, что видела ты, но мы хотим понимать. Столько, сколько сможем понять.
Джореси заговорил, потом Йенн, и Нарциcса, Мариа, и Халида. Маржит смотрела на них сверху и плакала, ошеломленная.
Джамил сгорал со стыда. Он ограбил ее, унизил ее. Он сделал только хуже. Теперь она сбежит из Нетер, сбежит в новое изгнание, еще более одинокая, чем раньше.
Когда все высказались, наступило молчание. Маржит дрожала на своем троне.
Джамил уставился в землю. Он не мог отменить того, что сделал, и только тихо сказал:
- Теперь ты знаешь наше желание. Скажешь ли ты нам свое?
- Опустите меня.
Джамил и Езекиль подчинились.
Маржит посмотрела вокруг, на своих товарищей и противников по игре, своих детей, свои создания, своих незваных друзей. И заговорила:
- Я хочу пойти с вами к реке. Мне семь тысяч лет, и я хочу научиться плавать.
- Он был никем для меня. Мы едва разговаривали.
- Что ж, ты много потеряла.
- Насколько я вижу, потерял только ты.
Он не ответил. Маржит повернулась и пошла прочь.
Джамил снова сел на землю, раскачиваясь вперед-назад, и стал ждать, пока утихнет боль.
***
Все следующую неделю Джамил готовился вернуться к занятиям. В библиотеке была почти мгновенная связь с каждой искусственной вселенной Новых Территорий, а между Землей и той точкой в пространстве, из которой разрослась вся эта древовидная структура, добавочное замедление из-за конечной скорости света составляло всего несколько часов. Джамил бывал на Земле, но только туристом: жилых мест не хватало, они не принимали переселенцев. Были еще далекие планеты, пригодные для жилья, в домашней вселенной, но только некий мазохистский пуризм мог побудить к переселению туда. Точные причины, по которым его предки отправились на Новые Территории, были забыты еще поколения назад - и было бы нахальством разыскать их и спросить прямо - но, учитывая выбор между тогдашним столпотворением на Земле, устрашающей действительностью межзвездных расстояний и бесконечной, расширяющейся и ветвящейся цепью миров, которые можно пересечь за считанные недели - их решение не слишком удивляло.
Джамил выделил большую часть своего времени в Нетер для изучения категорий представлений групп Ли на комплексных векторных пространствах - уместный выбор, если учесть, что Эмма Нетер была среди пионеров теории групп, и если бы она дожила до расцвета этой области, несомненно, она была бы в гуще ее событий. Представления групп Ли лежали в основании большей части физики: в самом деле, каждый тип субатомных частиц был ничем иным как определенным представлением универсальной группы симметрии через набор вращений комплексных векторов. Описание структур такого рода с помощью категорий было известно испокон веку, но для Джамила это было неважно. Он давно смирился со своей ролью студента, а не новооткрывателя. Величайшим даром разума была способность запечатлевать образы мироздания, и, хотя Джамил насладился бы ощущением первенства в чем-нибудь, в обществе десяти в шестнадцатой степени ныне живущих людей это было в лучшем случае напрасным мечтанием.
В библиотеке он беседовал с коллегами, изучающими ту же область в других мирах, или читал их новейшие работы. Хотя среди них не было исследователей, они все же могли найти новый подход к преподаванию старого материала, обогатить связи с другими областями науки, облегчить усвоение сложной, неочевидной истины, не потеряв ее глубины и тонкости, из-за которых она и заслуживала изучения. Они не собирались открывать новые законы природы или изобретать новые технологии. Но для Джамила, познание было самодостаточно.
Он редко вспоминал о грядущей возможности сыграть еще матч, и когда думал об этом - идея вовсе не привлекала. Без Чусэка, те же люди могли играть десять на десять без участия Джамила, который бы испортил равенство. Маржит могла даже сменить команду, хотя бы чтобы доказать, что монотонная череда побед ее стороны была, в самом деле, целиком ее заслугой.
Но когда день пришел, он не смог остаться в стороне. Он пришел на площадку, собираясь побыть зрителем, но Рюйчи оставил команду Езекиля, и все упрашивали его присоединиться.
Когда он занял свое место напротив Маржит, ничто в ее поведении не говорило об их последней встрече: не сохранилось ее презрения, но не было и следов стыда. Джамил решил выбросить это из головы и ради своей команды сосредоточиться на игре.
Они проиграли, пять-ноль.
Джамил заставил себя отправиться со всеми к Евдоре домой, чтобы отпраздновать, посочувствовать или, как вышло - забыть про эту игру. После еды Джамил бродил из комнаты в комнату, наслаждался выбранной Евдорой музыкой, но не смог присоединиться ни к одному разговору. Никто не упоминал Чусэка в его присутствии.
Он ушел сразу после полуночи. Практически полный основной образ Лапласа и восемь его самых ярких горбатых спутников освещали улицы так хорошо, что другого освещения не требовалось. Джамил подумал: "Чусэк мог просто переехать в соседний город, и я вижу его прямо сейчас на небе. И куда бы он ни уехал, он мог решить поддерживать связь с друзьями из Нетер".
"И друзьями из его следующего города, и следующего за тем?"
"Век за веком?"
Маржит сидела на пороге его дома, с пучком белых цветов в руках.
Джамил разозлился:
- Что ты здесь делаешь?
- Я пришла извиниться.
Он пожал плечами:
- Не стоит. Мы по разному смотрим на некоторые вещи. Это не страшно. Я не перестану играть с тобой в футбол.
- Я не извиняюсь за разницу во взглядах. Я не была честна с тобой. Я была жестока, - она защитила глаза от сияния планеты и посмотрела на него снизу вверх, - Ты был прав: я много потеряла. Жаль, что я не знала твоего друга.
Он коротко рассмеялся:
- Что ж, теперь уже поздно.
Она просто ответила:
- Я знаю.
Джамил смягчился:
- Хочешь войти? - Маржит кивнула, и он приказал двери открыться для нее. Зайдя вслед за ней, он спросил - Как долго ты ждала? Ты ела?
- Нет.
- Я приготовлю что-нибудь.
- Ты не обязан...
Он крикнул из кухни:
- Считай это знаком примирения. У меня нет цветов.
Маржит ответила:
- Цветы не для тебя. Они для дома Чусэка.
Джамил перестал рыться в овощных лотках и прошел обратно в гостиную.
- Люди обычно не делают этого в Нетер.
Маржит сидела на диване, глядя в пол. Сказала:
- Я так одинока здесь. Я не могу так больше.
Он сел рядом с ней.
- Тогда почему ты отвергла его? Вы могли быть хотя бы друзьями.
Она потрясла головой.
- Не спрашивай.
Джамил взял ее за руку. Она повернулась и обняла его, жалобно дрожа. Он погладил ее волосы:
- Шшш...
Она сказала:
- Только секс. Я ничего больше не хочу.
Он тихо застонал:
- Так не бывает.
- Мне нужно чье-то прикосновение, и все.
- Я понимаю, - признался он, - И мне тоже. Но этим не кончится. Не проси меня обещать, что больше ничего не будет.
Маржит взяла его лицо в ладони и поцеловала. Ее рот пах древесным дымом.
Джамил сказал:
- Я тебя даже не знаю.
- Никто никого теперь не знает.
- Это неправда.
- Неправда, - мрачно согласилась она. Легко провела пальцами по его руке. Джамил ужасно хотел увидеть ее улыбку, и заставил каждый темный волосок увеличиться и расцвести фиалкой под ее ладонью.
Она улыбнулась, но сказала:
- Я видела такое и раньше.
Джамил обиделся.
- Ну, извини, что я тебя кругом разочаровываю. Наверное, тебе будет веселее с чем-нибудь новеньким. С единорогом, или с амебой.
Она рассмеялась:
- Ну уж нет. - Взяла его руку, положила себе на грудь. - Тебе когда-нибудь надоедает секс?
- Тебе когда-нибудь надоедает дышать?
- Я могу подолгу жить, не вспоминая об этом.
Он кивнул:
- Но потом, однажды ты останавливаешься и наполняешь легкие воздухом, и это снова прекрасно.
Джамил сам не знал, что он чувствовал. Страсть. Сочувствие. Злость. Она пришла к нему, страдая, и он хотел ей помочь, но вряд ли он или она верили, что средство и вправду поможет.
Маржит вдохнула аромат цветов на его руке:
- Они везде такого же цвета? В других местах?
Он сказал:
- Только один способ узнать точно.
***
Джамил проснулся посреди ночи, он был один. Он наполовину ожидал, что Маржит сбежит таким образом, но она могла бы дождаться рассвета. Он бы деликатно притворялся спящим, пока она одевается и крадется наружу.
А потом он услышал ее. Раздавшийся звук не подходил для человеческого существа, но больше его издавать было нечему.
Он нашел ее на кухне, она скрючилась вокруг ножки стола и ритмично подвывала. Он отступил и следил за ней, боясь сделать еще хуже своим вмешательством. Она встретила его взгляд в тусклом свете, но продолжала механически повизгивать. В ее глазах не было пустоты, она не бредила, не галлюцинировала. Она прекрасно понимала, где она и кто она.
Наконец, Джамил опустился на колени в дверях. Сказал:
- Чтобы ни было, ты можешь мне рассказать. Мы все исправим. Мы найдем способ.
Она оскалилась:
- Это не исправишь, глупый ребенок. - Она вернулась к своим ужасным звукам.
- Тогда просто скажи мне. Пожалуйста, - Он протянул к ней руку. Он не испытывал такой беспомощности с того времени, когда его первая дочь, Амината, пришла к нему безутешная шестилетняя девочка, отвергнутая мальчиком, которому она призналась в вечной любви. Ему тогда было двадцать четыре, сам еще ребенок. Больше тысячи лет назад. "Где ты теперь, Ната?"
Маржит сказала:
- Я обещала. Никому не говорить.
- Кому обещала?
- Себе.
- Прекрасно. Это легче всего нарушить.
Она заплакала. Более знакомый звук, но еще более пугающий. Она больше не казалась раненым зверем, неизвестным существом, страдающим от непостижимой боли. Джамил осторожно приблизился, она позволила ему обнять себя за плечи.
Он прошептал:
- Пойдем в постель. Тепло поможет. Просто побыть рядом - поможет.
Она презрительно выкрикнула:
- Это ее не вернет.
- Кого?
Маржит молча посмотрела на него, как будто он задал непристойный вопрос.
Джамил мягко настаивал:
- Кого не вернет? - Она потеряла друга, мучительно, как он потерял Чусэка. Поэтому она пришла к нему. Он мог ей помочь. Они могли помочь друг другу продержаться.
Она сказала:
- Не вернет мертвых.
***
Маржит было семь тысяч пятьсот девяносто четыре года. Джамил уговорил ее сесть за кухонный стол. Он завернул ее в одеяло, накормил ее рисом и помидорами, пока она рассказывала ему, как наблюдала рождение его мира.
Желанная цель сияла впереди, почти досягаемая, в течение десятилетий. Практически никто из ее современников не верил, что это случится, хотя истина должна была стать ясна столетиями раньше: человеческое тело материально. Однажды, необходимые знания и усилия смогут предохранить его от любого разрушения и разложения. Эволюция звезд и космическая энтропия могли бы оказаться непобедимыми или нет, но для этих задач впереди были целые эпохи. В середине двадцать первого века проблемами были старение, болезни, насилие и перенаселенная планета.
- Грейс была моим лучшим другом. Мы были студентками, - Маржит улыбнулась, - Тогда еще не все были студентами. Мы болтали об на эту тему, но тоже не верили, что это случится. Может быть, в другое столетие. Может быть, для наших прапраправнуков. Мы будем качать младенцев на коленях в свои закатные годы и говорить себе: "вот он никогда не умрет".
- Когда нам обеим было по двадцать два, случилось несчастье. С нами обеими, - Она опустила глаза, - Нас похитили. Изнасиловали. Пытали.
Джамил не знал, как отвечать. Это были только слова для него: он помнил их значение, он знал, что они означали страдание и боль для нее, но это могло с тем же успехом быть математической теоремой. Он протянул руку над столом, но Маржит игнорировала ее. Он неуклюже сказал:
- Это был... Холокост?
Она подняла глаза на него, покачала головой, почти рассмеявшись над его простодушием.
- Даже ничего похожего. Не война, не погром. Просто один психопат. Он держал нас взаперти в подвале, шесть месяцев. Убил семь женщин, - слезы потекли по ее щекам. - Он показывал нам тела. Они были похоронены там же, где мы спали. Он показывал нам, чем мы станем, когда он покончит с нами.
Джамил онемел. Всю свою зрелую жизнь он знал, что когда-то такое было возможно - что такое случалось с живыми людьми - но это осталось только в древней истории еще задолго до его рождения. Ретроспективно, мысль казалась невозможно глупой, но он всегда воображал, что изменения произошли таким образом, что никто из живущих сейчас не видел этих кошмаров. От самого минимума, от логической необходимости нельзя было отказаться: его старейшие живущие предки неизбежно видели, как мирно отходят в вечный сон их родители. Но не такое. Не женщина из плоти и крови, сидящая прямо перед ним, которую заставляли спать на кладбище убийцы.
Он накрыл ее руку своей, подавился словами:
- Этот человек... он убил Грейс? Он убил твою подругу?
Маржит всхлипнула, но покачала головой.
- Нет-нет, мы выбрались! - Она скривила губы в улыбке. - Кто-то ударил мерзавца ножом в ресторанной драке. Мы прокопали путь наружу, пока он лежал в больнице, - Она уронила голову на стол и расплакалась, но удержала руку Джамила у своей щеки. Он не мог понять, через что она прошла, но это не значило, что он не способен ее утешить. Не так ли он прикасался к лицу матери, когда ей было грустно по непостижимым для ребенка причинам?
Она взяла себя в руки и продолжала:
- Мы решили тогда, сидя в подвале. Если выживем, больше не будет пустых обещаний. Не будет мечтательства. То, что он сделал с теми семью женщинами - и что он сделал с нами - должно стать невозможным.
И стало. Каков бы ни был ущерб его телу, человек теперь мог отключить чувства и отказаться воспринимать его. Если повреждалась плоть, ее стало можно починить или заменить. На тот маловероятный случай, что разрушится кристалл, у каждого были запасные копии, разбросанные по вселенным. Ни одно человеческое существо не могло причинить физической боли другому. Теоретически, человека все-таки можно убить, но это требовало усилий, сравнимых с уничтожением галактики. Всерьез рассматривать то или другое могли только злодеи в плохих операх.
Джамил изумленно прищурил глаза. Она произнесла последние слова с такой яростной гордостью, что не оставила сомнений в своем успехе.
- Ты - Ндоли? Ты изобрела кристалл? - В детстве, ему говорили, что аппарат внутри его черепа создал человек, умерший давным-давно.
Маржит ласково погладила его по руке.
- В те времена, очень немногих венгерских женщин можно было спутать с мужчиной-нигерийцем. Я никогда не меняла свое тело до такой степени, Джамил. Я всегда выглядела примерно такой, какой ты видишь меня сейчас.
Джамил успокоился. Если бы она оказалась самим Ндоли, он мог бы поддаться чистому благоговению и начать нести обожательскую чушь.
- Но ты работала с Ндоли? Ты и Грейс?
Она покачала головой:
- Мы приняли решение, и сразу же застряли. Мы занимались математикой, а не неврологией. Тысяча вещей тогда происходили одновременно: создание тканей, сканирование мозга, молекулярные компьютеры. Мы не знали по-настоящему, куда приложить усилия, какие проблемы нам следует принять на себя. Изобретение Ндоли не явилось для нас громом с ясного неба, но мы не играли в нем роли.
- Некоторое время почти всех настораживал переход от мозга к кристаллу. На раннем этапе, кристалл был отдельным устройством, которое обучалось своей работе через подражание мозгу, и которому приходилось передавать контроль над телом в определенный момент. Потребовалось еще пятьдесят лет, чтобы сконструировать его постепенно заменяющим мозг, нейрон за нейроном, беспрерывным переходом в подростковом возрасте.
Значит, Грейс дожила до изобретения кристалла, но промедлила и умерла, прежде чем успела воспользоваться им? Джамил удержался от выбалтывания своих заключений. Пока что, все его догадки оказались неверными.
Маржит продолжала:
- Некоторые люди не просто настораживались. Ты не представляешь, как яростно Ндоли проклинали в определенных кругах. И я говорю не только о фанатиках, выплевывавших трактаты о "победе машин" и их "нечеловеческих целях". Антагонизм некоторых из них не касался деталей технологии. Они сопротивлялись бессмертию в принципе.
Джамил рассмеялся:
- Почему?
- Десять тысяч лет софистики не исчезают за одну ночь, - сухо заметила Маржит. - Каждая человеческая культура потратила огромные интеллектуальные усилия на задачу примирения со смертью. Большая часть религий создавала изощренные системы лжи по этому поводу, превращая смерть в нечто иное, чем она была на самом деле, хотя некоторые из них предпочитали лгать о жизни. Но и самые светские философии искажались от необходимости делать вид, что смерть была к лучшему.
- Заблуждение натурализма в его самой яркой форме, и самое очевидное, но это никого не смущало. Поскольку каждый ребенок мог сказать, что смерть бессмысленна, несправедлива и невыразимо отвратительна, обязательным долгом софистики стало уверять в обратном. Писатели веками утешали себя самодовольными пуританскими сказками о бессмертных, желающих смерти умоляющих о смерти. Не стоило ожидать, чтобы все они, вдруг оказавшись перед лицом отмены смерти, признали, что только подбадривали себя. И самодеятельные философы-морализаторы - большинство из них не испытывали в жизни большего неудобства, чем опоздавший поезд или угрюмый официант - принялись завывать о гибели человеческого духа от этой ужасной чумы. Мы нуждались в смерти и страдании, чтобы закалить наши души! Только бы не ужасные, ужасные свобода и безопасность!
Джамил улыбнулся:
- Пускай были и такие клоуны. Но в итоге, конечно, они подавились своей гордостью? Если бы мы шли по пустыне и я говорил тебе, что озеро впереди нас мираж, я мог бы упорствовать в своем мнении, чтобы не разочароваться. Но когда мы пришли бы к озеру и мое заблуждение раскрылось, я не отказался бы пить из этого озера.
Маржит кивнула.
- Большинство из самых шумных людей в конце замолчали. Но были и более тонкие аргументы. Хочешь - не хочешь, а вся наша биология и наша культура действительно развивались в присутствии смерти. Почти каждая праведная борьба в истории, каждая достойная жертва происходили против страдания, насилия, смерти. Такая борьба становилась невозможной.
- Да, - озадачился Джамил, - но только из-за того, что они победили.
Маржит мягко сказала:
- Я знаю. В этом не было смысла. И я всегда верила, что любая цель, заслуживавшая борьбы за нее - в течение веков и тысячелетий - заслуживает своего достижения. Не может быть благородства в борьбе за идею, и даже в смерти за нее, если не будет благородным победить. Утверждать иначе не будет софистикой, это будет просто лицемерием. Если путешествовать важнее, чем прибыть по назначению, то не стоило и начинать путешествие.
- Я говорила все это Грейс, и она соглашалась. Мы вместе смеялись над теми, кого называли "трагедийцами": людьми, заклеймившими наступающую эру как время без мучеников, время без святых и без революционеров. Никогда не будет новых Ганди, Манделы, Анг Сан Су Кю - и, конечно, в этом была некоторая потеря, но стали ли бы эти великие лидеры приговаривать человечество к вечным несчастьям, чтобы создать подходящий фон для вечного героизма? Пожалуй, некоторые из них стали бы. Но у самих угнетенных были и лучшие занятия.
Маржит умолкла. Джамил убрал ее тарелку и снова сел напротив. Приближался рассвет.
- Конечно, одного только кристалла было недостаточно, - продолжила Маржит. - При должной аккуратности, Земля могла вместить сорок миллиардов человек, но куда девать остальных? Кристал превратил виртуальную реальность в простейший путь к свободе: на малой доле пространства, малой доле энергии, он мог существовать без присоединенного тела. Грейс и я не ужасались такой перспективе, как некоторые люди. Но в этом не было лучшего выхода, большинство людей хотели не этого, они хотели освободиться от смерти.
- Поэтому мы изучали гравитацию, и мы изучали вакуум.
Джамил боялся снова оказаться в дураках, но по выражению ее лица он видел, что на этот раз не ошибся. "М. Осват, Г. Фюст". Соавторы основополагающей статьи, о которых не было известно ничего, кроме сокращенных имен.
- Ты дала нам Новые Территории?
Маржит слегка кивнула:
- Грейс и я.
Джамила переполнила любовь к ней. Он подошел и стал на колени, чтобы охватить ее за талию. Маржит коснулась его плеча:
- Не надо, вставай. Не делай из меня бога, от этого я только кажусь себе старой.
Он поднялся, застенчиво улыбаясь. Любой человек в беде заслуживал его помощи - но если он не был перед ней в долгу, то понятие долга вообще теряло смысл.
- А Грейс? - спросил он.
Маржит отвернулась.
- Грейс завершила свою работу, а потом решила, что она, все-таки, трагедиец.
Изнасилование стало невозможным. Пытки стали невозможны. Бедность исчезала. Смерть удалялась в космологию, в метафизику. Сбывались все ее мечты. И для нее, внезапно увидевшей их сбывшимися, все оставшееся в мире стало скучным.
- Однажды ночью она забралась в печь в подвале ее здания. Ее кристал выдержал пламя, но она стерла его изнутри.
***
Уже наступило утро. Джамил начинал терять чувство реальности. Маржит должна была исчезнуть под светом дня, как видение, неспособное удержаться в повседневном мире.
- Я потеряла и других, дорогих мне людей, - сказала она, - Мои родители. Брат. Друзья. Так случалось со всеми вокруг меня, в те времена. Я не была исключением: горе все еще было обыденностью. Но, десятилетие за десятилетием, век за веком, мы стали незначительны, те из нас, кто понимал, что означает потерять кого-то навсегда. Нас теперь меньше, чем один на миллион.
- Долгое время я держалась со своим поколением. Были анклавы, были гетто, где все понимали "старые времена". Я провела двести лет замужем за человеком, написавшим пьесу "Мы, которые знали мертвых" - пьесу ровно настолько претенциозную и жалобную, насколько ты можешь понять из названия, - она улыбнулась воспоминаниям. - Ужасный, пожирающий себя мирок. Если бы я осталась там дольше, я бы последовала за Грейс. Я бы молила о смерти.
Она взглянула на Джамила:
- Такие люди, как ты, привлекают меня: люди, которые не понимают. Ваши жизни не пусты, не более, чем были лучшие моменты наших собственных жизней: все это спокойствие, эта красота и счастье, которые придали ценность жертвам и борьбе насмерть.
- Трагедийцы ошибались. Они все поставили с ног на голову. Смерть никогда не придавала смысла жизни, всегда было в точности наоборот. Весь ее пафос, все ее значение были украдены из того, что с нею прекращалось. Ценность жизни всегда оставалась полностью в ней самой - а не ее потерe, не в ее хрупкости.
- Грейс стоило дожить, чтобы увидеть это. Ей стоило пожить достаточно долго, чтобы осознать, что мир не превратился в пепел.
Джамил сидел молча, обдумывая эту исповедь, пытаясь проникнуться ею в полной мере, чтобы не расстроить Маржит еще сильнее бестактным вопросом. Наконец, он решился:
- Тогда почему же ты отказываешься от дружбы с нами? Потому что мы для тебя - дети? Дети, и не понимаем, что ты потеряла?
Маржит яростно замотала головой:
- Я не хочу, чтобы вы понимали! Люди вроде меня - единственное проклятье этого мира, единственная отрава, - она улыбнулась при виде опечаленного Джамила и поспешила остановить его, прежде чем он принялся заявлять, что ничем подобным она не была. - Не в том, что мы говорим или делаем, не в тех, к кому прикасаемся: я не говорю, что мы запятнаны в каком-то напыщенном мифологическом смысле. Но когда я покинула гетто, я обещала себе, что не возьму прошлое с собой. Иногда это обещание легко держать. Иногда нет.
- Ты нарушила его сегодня, - попросту сказал Джамил, - и никого из нас не поразило молнией.
- Я знаю, - она покачала головой. - Все же, было неправильно рассказывать тебе то, что я рассказала, и я буду бороться, чтобы вернуть себе силы молчать. Я стою на рубеже двух миров, Джамил. Я помню смерть, и всегда буду помнить. Но сейчас моя работа - охранять границу. Не давать этому знанию проникнуть в мир.
- Мы не такие хрупкие, как ты думаешь, - возразил он, - Мы знаем, что значит терять.
Маржит серьезно кивнула.
- Твой друг Чусэк растворился в толпе. Так теперь это работает, так вы спасаете себя от удушения джунглями разрастающихся связей и от разделения на изолированные группы театральных актеров, бесконечно играющих одни и те же роли.
- Вы нашли свои маленькие смерти - и я называю их так не в насмешку. Но я видела то и другое, и, уверяю тебя, это не одно и то же.
***
В последующие недели Джамил полностью восстановил свою жизнь, какой он устроил ее для себя в Нетер. Пять дней из семи отдавались трудной красоте математики. Остальное было для друзей.
Он продолжал играть в футбол, и команда Маржит продолжала выигрывать. Но в шестом матче команде Джамила наконец-то удалось забить гол. Они проиграли всего три-один.
Каждый вечер, Джамил боролся с одним вопросом: В чем именно состоял его долг перед ней? В вечной верности, вечном молчании, вечном послушании? Она не взяла с него слово молчать, вообще не взяла с него обещаний. Но он понимал, что она полагалась на его уважение к ее желаниям, и какое право у него было поступать иначе?
Через восемь недель после ночи, проведенной с Маржит, Джамил оказался наедине с Пениной, в комнате в доме Джореси. Они говорили о старых временах. Говорили о Чусэке.
Джамил сказал:
- Маржит потеряла кого-то очень близкого.
Пенина непринужденно кивнула, но свернулась в удобной позе на диване и приготовилась запомнить каждое слово.
- Не так, как мы потеряли Чусэка. Совсем не так, как ты думаешь.
Джамил говорил и с остальными, с одним за другим. Его уверенность прибывала и убывала. Он заглянул на минуту в прежний мир, но не претендовал на понимание его обитателей. Что, если Маржит сочтет это хуже чем предательством - сочтет новыми пытками, новым изнасилованием?
Но он не мог стоять в стороне и оставить ее добровольно терзать себя.
Труднее всего было поговорить с Езекилем. Джамил провел болезненную, бессонную ночь накануне, пытаясь понять, не окажется ли он в этом разговоре чудовищем и мучителем детей, воплощением всего, против чего Маржит верила, что борется.
Езекиль плакал, не скрываясь, но он был далеко не ребенок. Он был старше Джамила и душа его закалилась лучше, чем у любого из них.
Он сказал:
- Я предполагал такое. Думал, она могла пожить в злые времена. Но я так и не нашел повода спросить.
***
Три пика вероятности встретились, растеклись в плато, поднялись сияющей башней.
Ведущий произнес:
- Пятьдесят пять, девять десятых. - Самый впечатляющий гол Маржит за все игры.
Езекиль радостно завопил и побежал к ней. Когда он поднял ее на руки и закинул на плечи, она засмеялась и позволила ему. Когда рядом встал Джамил и они сделали трон для нее из скрещенных рук, она нахмурилась на него сверху и сказала:
- Тебе не положено, ты на проигравшей стороне.
Остальные игроки собрались вокруг них, приветственно крича, и все двинулись к реке. Маржит беспокойно глядела вокруг:
- Что это? Мы не закончили игру.
Пенина сказала:
- Мы закончили пораньше, только в этот раз. Считай это приглашением. Мы зовем тебя поплавать с нами. Мы зовем тебя поговорить с нами. Мы хотим узнать все о твоей жизни.
Маржит начала терять самообладание. Она вцепилась Джамилу в плечо. Тот прошептал:
- Скажи слово, и мы опустим тебя на землю.
Маржит не стала шептать, она жалобно закричала:
- Что вы от меня хотите, паразиты? Я выиграла вам эту чертову игру! Что вам еще надо?
Джамил пришел в ужас. Он остановился и начал опускать ее, но Езекиль удержал его руку.
Езекиль сказал:
- Мы хотим быть охранять границу с тобой. Мы хотим стоять рядом.
Криста добавила:
- Мы не можем увидеть то, что видела ты, но мы хотим понимать. Столько, сколько сможем понять.
Джореси заговорил, потом Йенн, и Нарциcса, Мариа, и Халида. Маржит смотрела на них сверху и плакала, ошеломленная.
Джамил сгорал со стыда. Он ограбил ее, унизил ее. Он сделал только хуже. Теперь она сбежит из Нетер, сбежит в новое изгнание, еще более одинокая, чем раньше.
Когда все высказались, наступило молчание. Маржит дрожала на своем троне.
Джамил уставился в землю. Он не мог отменить того, что сделал, и только тихо сказал:
- Теперь ты знаешь наше желание. Скажешь ли ты нам свое?
- Опустите меня.
Джамил и Езекиль подчинились.
Маржит посмотрела вокруг, на своих товарищей и противников по игре, своих детей, свои создания, своих незваных друзей. И заговорила:
- Я хочу пойти с вами к реке. Мне семь тысяч лет, и я хочу научиться плавать.