Страница:
Self-парадигма, механизмы ее формирования, травматическая self-парадигма
Несколько слов относительно еще одного очень важного аспекта понимания self, также рассмотренного мною ранее. Речь идет о соотношении стабильного и динамичного в self. Если ограничиться строгим пониманием концепции self, то стоит признать, что некоторые его проявления, имеющие регулярный характер, предполагающий в известном смысле тиражирование способов организации контакта, могут быть отнесены к понятию характера, предполагающему нарушение способности к творческому приспособлению [Ф. Перлз, П. Гудмен, 2001; Ф. Перлз, 2000].
Тем не менее, по всей видимости, некоторая доля «невроза» является необходимой для оптимального функционирования self. Так, мы хотим, чтобы поведение наших близких и коллег было в известной степени предсказуемым и ожидаемым. Только в этом случае системы отношений (такие как семья, терапевтическая или рабочая группа и т. д.) приобретают стабильность, обеспечивая тем самым необходимую для сохранения и развития отношений безопасность. Переоценить значение стабильности очень сложно. Более того, система сама регулирует свою безопасность, создавая условия для сохранения постоянства self-проявлений ее членов. Подобную стабильность функционирования психических процессов я и обозначил категорией self-парадигмы [И.А. Погодин, 2008], выполняющей важную роль в жизни человека.
С другой стороны, хронические паттерны self-парадигмы, имеющие ригидный характер, препятствуют развитию self, избавляя человека от необходимости переживать кризис трансформации. Поэтому психическое развитие обусловлено динамикой self. Процесс развития происходит следующим образом: среда, предъявляя новые требования к функционированию self, способствует возникновению кризиса, переживание которого предполагает «self-революцию», т. е. трансформацию self-парадигмы. Однако немедленно после такой трансформации появляется все та же необходимость в фиксации self-паттернов в виде новой self-парадигмы. Иначе говоря, мы должны констатировать диалектический характер развития психического, опирающегося на динамичное соотношение стабильного и изменчивого в self и подчиняющегося диалектическим законам – единства и борьбы противоположностей, взаимного перехода количественных и качественных изменений, отрицания отрицания. Это необходимо учитывать в процессе психотерапии, который по своей сути представляет собой процесс сопровождения развития self.
Введение категории self-парадигмы носит неоднозначный характер. Такого рода заимствование уже используемого на протяжении нескольких десятков лет в эпистемологии понятия, по всей видимости, нуждается в пояснении. Более того, при первом, довольно поверхностном, взгляде на словосочетание «self-парадигма» у искушенного в вопросах науки читателя может сложиться представление о некорректности используемого понятия. Ведь категория парадигмы используется чаще всего в смысле, релевантном задаче описания жизни целого научного сообщества, а не индивида. Возможна ли подобная экстраполяция существующего понятия в сферу психотерапии отдельного человека? Попробую обосновать корректность используемого понятия в методологии диалоговой модели психотерапии.
Появившись в античной и средневековой философии в качестве понятия, характеризующего сферу вечных идей как первообраза, образца, в соответствии с которым бог-демиург создает мир сущего, категория «парадигма» (от греч. paradeigma – пример, образец) в современной философии и науке по большей части употребляется в двух значениях[5]. Первое, используемое в языкознании, имеет отношение к «системе форм одного слова, отражающей видоизменения слова по присущим ему грамматическим категориям; образцу типа склонения или спряжения» [Большой энциклопедический словарь, 1998, с. 877]. В схожем значении понятие парадигма используется в словообразовании, лексикологии и синтаксисе. Другое его понимание, используемое в эпистемологии, отсылает нас к «исходной концептуальной схеме, модели постановки проблем и их решения, господствующих в течение определенного исторического периода в научном сообществе» [Большой энциклопедический словарь, 1998, с. 877].
При этом следует отметить, что научный прогресс осуществляется именно посредством смены парадигм, релевантной научной революции. В последнем из упомянутых значений категория «парадигма» появилась благодаря Т. Куну[6] и его работе «Структура научных революций», вышедшей в 1962 г. [Т. Кун, 2003]. Вводя понятие «парадигма» буквально на первых страницах книги, Т. Кун описывает его в качестве элемента общественного сознания, который определяет довольно стабильные во времени системы научных взглядов, методов и подходов, в рамках которых проводятся исследования, а также интерпретируются полученные в них результаты.
Понимание Т. Куном категории «парадигма» привлекло мое внимание по нескольким основаниям. Во-первых, возникновение парадигмы всегда связано с появлением достижений в науке и соответствующих им трудов, обладающих двумя характеристиками: 1) «их создание было в достаточной мере беспрецедентным, чтобы привлечь на длительное время группу сторонников из конкурирующих направлений научных исследований» и 2) «они были достаточно открытыми, чтобы новые поколения ученых могли в их рамках найти для себя нерешенные проблемы любого вида» [Т. Кун, 2003, с. 34]. Во-вторых, «формирование парадигмы и появление на ее основе более эзотерического типа исследований является признаком зрелости развития любой научной дисциплины» [Т. Кун, 2003, с. 36][7]. В-третьих, понимание Т. Куном парадигмы предполагает существование некоторого устойчивого направления в научных исследованиях на протяжении довольно длительного времени. В-четвертых, существование парадигмы, в свою очередь, поддерживается способами организации, проведения исследований в ее рамках, а также интерпретации полученных результатов, используемыми членами научного сообщества в течение времени существования парадигмы. Таким образом, замкнутый круг «содержание парадигмы – способ организации исследований» обеспечивает свое автономное функционирование, по крайней мере, до вторжения новой парадигмы в ходе научной революции[8]. И, наконец, в-пятых, представление Т. Куна о развитии науки связано с представлениями о необходимости научной революции, в основе которой лежит смена научных парадигм [Т. Кун, 2003].
Возвращаясь к обоснованию заимствования термина «парадигма» в сложную категорию «self-парадигма», положенную в основание диалоговой модели психотерапии, отмечу следующее. В процессе анализа категории self, a также ее сущностных особенностей не может ускользнуть от внимания тот факт, что все отмеченные мною выше характеристики понятия «парадигма» в полной мере являются определяющими в природу вводимого мною понятия. Таким образом, становится очевидным значительное совпадение сущностных характеристик категории «self-парадигма», используемой в диалоговой модели терапии, и существующего в эпистемологии понятия «парадигма», разумеется, за исключением сферы его приложения.
Немного подробнее об этом. Во-первых, с одной стороны, возникновение self-парадигмы определяется влиянием выраженной острой ситуации высокой интенсивности или серии подобных ситуаций, оказывающих значительное воздействие на человека, с другой стороны, само существование self-парадигмы предоставляет человеку множество новых возможностей в организации контакта в поле. Во-вторых, формирование self-парадигмы выступает одним из критериев зрелости психического функционирования, который предполагает выраженную психическую устойчивость, способность прогнозировать (в рамках более или менее стабильного поля) свое поведение и возможность организации стабильных отношений близости. В-третьих, именно self-парадигма определяет характерные для человека способы организации контакта в поле. В-четвертых, имеет место и обратное влияние – способы организации человеком контакта с окружающими людьми, а также типичные паттерны интерпретации возникающих феноменов поддерживают существование self-парадигмы в более или менее стабильном виде. И, в-пятых, процесс трансформации self-парадигмы лежит через некоторый аналог революции в виде возникновения новой острой ситуации высокой интенсивности или инициации в ходе психотерапии управляемого кризиса.
Итак, становится очевидным, что заимствованная метафора концепта «парадигма» отражает сущность вводимой категории «self-парадигма». Разумеется, я не собираюсь игнорировать существующие расхождения анализируемых категорий в полях их применения. Так, очевидно, что в одном случае речь идет о закономерностях функционирования научного сообщества, тогда как в другом – об особенностях психического функционирования человека. Именно эти отличия и легли в основу конкретизации применения рассматриваемой метафоры в виде добавления в предлагаемой категории приставки «self». Таким образом, приставка «self-» в категории «self-парадигма» отсылает нас к представлениям о психической природе феноменов, ее составляющих, в то время как компонент «парадигма» описывает особенности и закономерности их функционирования. В завершение анализа вводимой категории отмечу, что я решил прибегнуть к частичному заимствованию уже существующей категории, руководствуясь двумя основаниями. С одной стороны, введение совершенно нового понятия должно было бы проигнорировать довольно богатые ресурсы применения уже существующего, с другой – использование любого другого понятия не отразило бы в полной мере сущности вводимой категории.
Для дальнейшего анализа диалоговой модели терапии необходимо учесть также еще один аспект обсуждаемого – травматический. Как уже отмечалось [И.А. Погодин, 2008], травматогенное событие может остановить оптимальную диалектическую динамику self, формируя выраженный очаг блокированного возбуждения. Процесс переживания также блокируется, что вкупе с существующим очагом психического напряжения создает предпосылки для деформации self в виде жесткого каркаса травматической self-парадигмы. Живой процесс оказывается замороженным, как спящая красавица в ожидании своего принца. Подобный анабиоз может существовать годы и даже десятилетия, замыкая человека внутри порочного круга актуальной симптоматики психологического, психосоматического или психопатологического свойства. Собственно говоря, именно с озвучивания клиентом жалоб на эти симптомы и начинается процесс терапии. Причем, если рассматривать симптомы клиента в качестве фигуры в поле терапии, то становится очевидным, что фоном, определяющим в полной мере значение этой фигуры, выступает остановленный процесс переживания травматического события. Именно поэтому гештальт-терапия ориентирована не на цель, которую клиент более или менее успешно формулирует в начале терапии, а на сам терапевтический процесс.
Тем не менее, по всей видимости, некоторая доля «невроза» является необходимой для оптимального функционирования self. Так, мы хотим, чтобы поведение наших близких и коллег было в известной степени предсказуемым и ожидаемым. Только в этом случае системы отношений (такие как семья, терапевтическая или рабочая группа и т. д.) приобретают стабильность, обеспечивая тем самым необходимую для сохранения и развития отношений безопасность. Переоценить значение стабильности очень сложно. Более того, система сама регулирует свою безопасность, создавая условия для сохранения постоянства self-проявлений ее членов. Подобную стабильность функционирования психических процессов я и обозначил категорией self-парадигмы [И.А. Погодин, 2008], выполняющей важную роль в жизни человека.
С другой стороны, хронические паттерны self-парадигмы, имеющие ригидный характер, препятствуют развитию self, избавляя человека от необходимости переживать кризис трансформации. Поэтому психическое развитие обусловлено динамикой self. Процесс развития происходит следующим образом: среда, предъявляя новые требования к функционированию self, способствует возникновению кризиса, переживание которого предполагает «self-революцию», т. е. трансформацию self-парадигмы. Однако немедленно после такой трансформации появляется все та же необходимость в фиксации self-паттернов в виде новой self-парадигмы. Иначе говоря, мы должны констатировать диалектический характер развития психического, опирающегося на динамичное соотношение стабильного и изменчивого в self и подчиняющегося диалектическим законам – единства и борьбы противоположностей, взаимного перехода количественных и качественных изменений, отрицания отрицания. Это необходимо учитывать в процессе психотерапии, который по своей сути представляет собой процесс сопровождения развития self.
Введение категории self-парадигмы носит неоднозначный характер. Такого рода заимствование уже используемого на протяжении нескольких десятков лет в эпистемологии понятия, по всей видимости, нуждается в пояснении. Более того, при первом, довольно поверхностном, взгляде на словосочетание «self-парадигма» у искушенного в вопросах науки читателя может сложиться представление о некорректности используемого понятия. Ведь категория парадигмы используется чаще всего в смысле, релевантном задаче описания жизни целого научного сообщества, а не индивида. Возможна ли подобная экстраполяция существующего понятия в сферу психотерапии отдельного человека? Попробую обосновать корректность используемого понятия в методологии диалоговой модели психотерапии.
Появившись в античной и средневековой философии в качестве понятия, характеризующего сферу вечных идей как первообраза, образца, в соответствии с которым бог-демиург создает мир сущего, категория «парадигма» (от греч. paradeigma – пример, образец) в современной философии и науке по большей части употребляется в двух значениях[5]. Первое, используемое в языкознании, имеет отношение к «системе форм одного слова, отражающей видоизменения слова по присущим ему грамматическим категориям; образцу типа склонения или спряжения» [Большой энциклопедический словарь, 1998, с. 877]. В схожем значении понятие парадигма используется в словообразовании, лексикологии и синтаксисе. Другое его понимание, используемое в эпистемологии, отсылает нас к «исходной концептуальной схеме, модели постановки проблем и их решения, господствующих в течение определенного исторического периода в научном сообществе» [Большой энциклопедический словарь, 1998, с. 877].
При этом следует отметить, что научный прогресс осуществляется именно посредством смены парадигм, релевантной научной революции. В последнем из упомянутых значений категория «парадигма» появилась благодаря Т. Куну[6] и его работе «Структура научных революций», вышедшей в 1962 г. [Т. Кун, 2003]. Вводя понятие «парадигма» буквально на первых страницах книги, Т. Кун описывает его в качестве элемента общественного сознания, который определяет довольно стабильные во времени системы научных взглядов, методов и подходов, в рамках которых проводятся исследования, а также интерпретируются полученные в них результаты.
Понимание Т. Куном категории «парадигма» привлекло мое внимание по нескольким основаниям. Во-первых, возникновение парадигмы всегда связано с появлением достижений в науке и соответствующих им трудов, обладающих двумя характеристиками: 1) «их создание было в достаточной мере беспрецедентным, чтобы привлечь на длительное время группу сторонников из конкурирующих направлений научных исследований» и 2) «они были достаточно открытыми, чтобы новые поколения ученых могли в их рамках найти для себя нерешенные проблемы любого вида» [Т. Кун, 2003, с. 34]. Во-вторых, «формирование парадигмы и появление на ее основе более эзотерического типа исследований является признаком зрелости развития любой научной дисциплины» [Т. Кун, 2003, с. 36][7]. В-третьих, понимание Т. Куном парадигмы предполагает существование некоторого устойчивого направления в научных исследованиях на протяжении довольно длительного времени. В-четвертых, существование парадигмы, в свою очередь, поддерживается способами организации, проведения исследований в ее рамках, а также интерпретации полученных результатов, используемыми членами научного сообщества в течение времени существования парадигмы. Таким образом, замкнутый круг «содержание парадигмы – способ организации исследований» обеспечивает свое автономное функционирование, по крайней мере, до вторжения новой парадигмы в ходе научной революции[8]. И, наконец, в-пятых, представление Т. Куна о развитии науки связано с представлениями о необходимости научной революции, в основе которой лежит смена научных парадигм [Т. Кун, 2003].
Возвращаясь к обоснованию заимствования термина «парадигма» в сложную категорию «self-парадигма», положенную в основание диалоговой модели психотерапии, отмечу следующее. В процессе анализа категории self, a также ее сущностных особенностей не может ускользнуть от внимания тот факт, что все отмеченные мною выше характеристики понятия «парадигма» в полной мере являются определяющими в природу вводимого мною понятия. Таким образом, становится очевидным значительное совпадение сущностных характеристик категории «self-парадигма», используемой в диалоговой модели терапии, и существующего в эпистемологии понятия «парадигма», разумеется, за исключением сферы его приложения.
Немного подробнее об этом. Во-первых, с одной стороны, возникновение self-парадигмы определяется влиянием выраженной острой ситуации высокой интенсивности или серии подобных ситуаций, оказывающих значительное воздействие на человека, с другой стороны, само существование self-парадигмы предоставляет человеку множество новых возможностей в организации контакта в поле. Во-вторых, формирование self-парадигмы выступает одним из критериев зрелости психического функционирования, который предполагает выраженную психическую устойчивость, способность прогнозировать (в рамках более или менее стабильного поля) свое поведение и возможность организации стабильных отношений близости. В-третьих, именно self-парадигма определяет характерные для человека способы организации контакта в поле. В-четвертых, имеет место и обратное влияние – способы организации человеком контакта с окружающими людьми, а также типичные паттерны интерпретации возникающих феноменов поддерживают существование self-парадигмы в более или менее стабильном виде. И, в-пятых, процесс трансформации self-парадигмы лежит через некоторый аналог революции в виде возникновения новой острой ситуации высокой интенсивности или инициации в ходе психотерапии управляемого кризиса.
Итак, становится очевидным, что заимствованная метафора концепта «парадигма» отражает сущность вводимой категории «self-парадигма». Разумеется, я не собираюсь игнорировать существующие расхождения анализируемых категорий в полях их применения. Так, очевидно, что в одном случае речь идет о закономерностях функционирования научного сообщества, тогда как в другом – об особенностях психического функционирования человека. Именно эти отличия и легли в основу конкретизации применения рассматриваемой метафоры в виде добавления в предлагаемой категории приставки «self». Таким образом, приставка «self-» в категории «self-парадигма» отсылает нас к представлениям о психической природе феноменов, ее составляющих, в то время как компонент «парадигма» описывает особенности и закономерности их функционирования. В завершение анализа вводимой категории отмечу, что я решил прибегнуть к частичному заимствованию уже существующей категории, руководствуясь двумя основаниями. С одной стороны, введение совершенно нового понятия должно было бы проигнорировать довольно богатые ресурсы применения уже существующего, с другой – использование любого другого понятия не отразило бы в полной мере сущности вводимой категории.
Для дальнейшего анализа диалоговой модели терапии необходимо учесть также еще один аспект обсуждаемого – травматический. Как уже отмечалось [И.А. Погодин, 2008], травматогенное событие может остановить оптимальную диалектическую динамику self, формируя выраженный очаг блокированного возбуждения. Процесс переживания также блокируется, что вкупе с существующим очагом психического напряжения создает предпосылки для деформации self в виде жесткого каркаса травматической self-парадигмы. Живой процесс оказывается замороженным, как спящая красавица в ожидании своего принца. Подобный анабиоз может существовать годы и даже десятилетия, замыкая человека внутри порочного круга актуальной симптоматики психологического, психосоматического или психопатологического свойства. Собственно говоря, именно с озвучивания клиентом жалоб на эти симптомы и начинается процесс терапии. Причем, если рассматривать симптомы клиента в качестве фигуры в поле терапии, то становится очевидным, что фоном, определяющим в полной мере значение этой фигуры, выступает остановленный процесс переживания травматического события. Именно поэтому гештальт-терапия ориентирована не на цель, которую клиент более или менее успешно формулирует в начале терапии, а на сам терапевтический процесс.
Терапия посредством инициации кризиса
Учитывая травматогенную природу психологической симптоматики, следует выделить одно из базовых положений рассматриваемой модели терапии: облегчение страданий от симптома, который выступает в качестве способа организации контакта в поле организм / среда, или его исчезновение лежит через восстановление процесса переживания травматического события. Другими словами, в процессе терапии мы инициируем кризис[9], проживание которого ведет к восстановлению творческого приспособления и, следовательно, к исчезновению симптомов. Таким образом, я бы определил гештальт-терапию в качестве терапии управляемого кризиса (см. далее), а гештальт-терапевтов – как специалистов по проживанию кризиса. Более подробно особенности рассматриваемой терапевтической модели будут изложены в соответствующем разделе статьи. Здесь же ограничусь лишь анализом категории кризиса и описанием его значения для природы self.
Под кризисом обычно понимают «резкий, крутой перелом в чем-либо, тяжелое переходное состояние» либо «острое затруднение с чем-либо, тяжелое положение» [Большой энциклопедический словарь, 1998, с. 593]. При этом, как правило, понятие кризиса имеет негативную окраску и рассматривается как то, с чем следует бороться или, в лучшем случае, как нечто, что следует пережить и не возвращаться более. Конечно, в психологии признаются также развивающее и обновляющее влияния кризиса в жизни человека, но все равно с неизбежностью анализ проблемы кризиса заканчивается тезисом о необходимости его завершения проживанием. Хотелось бы ввести в анализ категории кризиса дополнительную коннотацию, а именно: кризис является необходимым условием оптимального функционирования self, a также единственным средством его развития, неважно, носит оно эволюционный или революционный характер. В связи с этим представляется важным ввести дополнительную категорию в рассматриваемую модель терапии – понятие управляемого кризиса, под которым следует понимать процесс трансформации self, специально инициируемый в терапии в целях восстановления способности к творческому приспособлению и переживанию жизненных событий.
Управляемый кризис предполагает фрустрацию паттернов self-парадигмы или травматической self-парадигмы. Неизбежная остановка типичных для клиента тенденций в поле рождает некоторое, иногда довольно значительное возбуждение. Оно часто маркируется самим клиентом как тревога[10] и может подпитывать процесс инициированного таким образом кризиса. В более выраженном виде относительно терапии, в фокусе внимания которой находятся паттерны травматической self-парадигмы, эта модель выглядит следующим образом. Блокируя травматические self-паттерны, мы способствуем высвобождению возбуждения, релевантного переживанию травматогенного события. Другими словами, посттравматические феномены трансформируются в феномены острой травмы. Дальнейшие усилия сосредоточиваются на поддержании процесса переживания с сопутствующим ему восстановлением творческого приспособления. При этом терапия представляет собой собственно процесс проживания кризиса, который сама же терапевтическая ситуация и породила. Модель терапии приобретает следующий вид: инициация кризиса – поддержание процесса переживания кризиса – инициация нового кризиса.
Под кризисом обычно понимают «резкий, крутой перелом в чем-либо, тяжелое переходное состояние» либо «острое затруднение с чем-либо, тяжелое положение» [Большой энциклопедический словарь, 1998, с. 593]. При этом, как правило, понятие кризиса имеет негативную окраску и рассматривается как то, с чем следует бороться или, в лучшем случае, как нечто, что следует пережить и не возвращаться более. Конечно, в психологии признаются также развивающее и обновляющее влияния кризиса в жизни человека, но все равно с неизбежностью анализ проблемы кризиса заканчивается тезисом о необходимости его завершения проживанием. Хотелось бы ввести в анализ категории кризиса дополнительную коннотацию, а именно: кризис является необходимым условием оптимального функционирования self, a также единственным средством его развития, неважно, носит оно эволюционный или революционный характер. В связи с этим представляется важным ввести дополнительную категорию в рассматриваемую модель терапии – понятие управляемого кризиса, под которым следует понимать процесс трансформации self, специально инициируемый в терапии в целях восстановления способности к творческому приспособлению и переживанию жизненных событий.
Управляемый кризис предполагает фрустрацию паттернов self-парадигмы или травматической self-парадигмы. Неизбежная остановка типичных для клиента тенденций в поле рождает некоторое, иногда довольно значительное возбуждение. Оно часто маркируется самим клиентом как тревога[10] и может подпитывать процесс инициированного таким образом кризиса. В более выраженном виде относительно терапии, в фокусе внимания которой находятся паттерны травматической self-парадигмы, эта модель выглядит следующим образом. Блокируя травматические self-паттерны, мы способствуем высвобождению возбуждения, релевантного переживанию травматогенного события. Другими словами, посттравматические феномены трансформируются в феномены острой травмы. Дальнейшие усилия сосредоточиваются на поддержании процесса переживания с сопутствующим ему восстановлением творческого приспособления. При этом терапия представляет собой собственно процесс проживания кризиса, который сама же терапевтическая ситуация и породила. Модель терапии приобретает следующий вид: инициация кризиса – поддержание процесса переживания кризиса – инициация нового кризиса.
Диалектика стабильного и динамичного в self
При описании понятия self-парадигмы неизбежно возникает вопрос: какие аспекты self являются более стабильными, выступая в виде некоторого его ядра, а какие – более динамичной надстройкой. Использование в формулировке этого вопроса терминов «ядро» и «надстройка» автоматически отсылает нас к структуре личности, что является методологически некорректным. Поэтому использование идеи соотношения глубокого и поверхностного в психическом функционировании self оказывается бесполезным. Правило «луковицы», согласно которому анализ психики должен начинаться с поверхности и далее продолжаться в глубь психического, неприменимо в рассматриваемой модели self. Итак, в self нет глубокого и поверхностного – все психические феномены, являясь формой контактирования в поле, всегда доступны для осознавания и, следовательно, для терапевтической работы. В некотором смысле (доступности осознаванию) все психические явления поверхностны по своей сути[11].
Применительно к рассматриваемой модели self понятия глубокого и поверхностного должны быть заменены категориями более и менее стабильного. Таким образом, self-парадигма представлена функциональными паттернами, имеющими различную степень стабильности. Некоторые их этих паттернов остаются неизменными на протяжении довольно длительного времени, иногда всей жизни, определяя устойчивость психического функционирования, другие же, более лабильные, изменяются от контекста к контексту, способствуя обеспечению динамики self как процесса в поле.
Каким же образом формируется соотношение стабильного и лабильного в self? Как уже отмечалось, энергетическим источником, обеспечивающим формирование self-парадигмы и травматической self-парадигмы, служит блокировка возбуждения, направленного либо на конкретное действие, либо на обеспечение процесса переживания. Остановленное возбуждение и питает актуальные в момент остановки формы и способы организации контакта человека в поле. Получая такую энергетическую подпитку, текущие self-паттерны при условии остановленного процесса переживания приобретают сверхценность, фиксируясь в своем проявлении. При этом чем больше объем заимствованного в процессе возбуждения, тем стабильнее (или даже ригиднее) сформированные паттерны.
Описанный динамический механизм может также оказаться полезным при анализе проблемы психопатологии. Степень тяжести психических нарушений self определяется именно объемом блокированного хронической self-парадигмой возбуждения. То, что в современной клинической теории называется неврозами, предполагает остановку небольшого потока психического возбуждения, которая все же нарушает способность человека к творческому приспособлению. Тяжелая же психопатология обеспечивается «захоронением» значительного объема психической энергии, которая уже не может быть размещена витальным образом, поскольку переориентируется на сохранение жесткого каркаса травматической self-парадигмы. Собственно говоря, ригидность self-парадигмы, наряду с ее типом, проявляющимся в способе организации контакта в поле, мы можем рассматривать в качестве одного из основных критериев того или иного психического нарушения. Тяжелые психические нарушения вне зависимости от их формы оказываются гораздо более стабильными в своем функционировании, определяя трудности психотерапии, зачастую вплоть до практически полной резистентности к ней.
Изложенное до сих пор имеет значение для тяжести психических нарушений. Что касается форм психической патологии, то их разнообразие практически неисчерпаемо, поскольку неисчерпаемы и конфигурации замороженного процесса травматической self-парадигмы. Специфический дизайн self-парадигмы и определяет феноменологию соответствующего психического нарушения. Поэтому любые, даже самые детальные и скрупулезные, попытки классификации психопатологических форм следует считать редукцией реальной феноменологической картины.
Важно отметить, что хронологическая последовательность возникновения паттерна self-парадигмы не детерминирует степень его влияния на человека – относительно недавно сформированные паттерны могут оказаться гораздо более устойчивыми, чем давно существующие (как, например, в случае с острой тяжелой, но недавней травмой). Тем не менее будет справедливым сказать, что более ранние self-паттерны, как правило, более стабильны. Связана эта закономерность с тем, что формирующие self-парадигму факторы в раннем возрасте переживаются со значительно более высоким уровнем возбуждения ввиду отсутствия сформированного механизма дефлексии[12], дренирующего излишек психического возбуждения.
Содержание этого тезиса, по всей видимости, требует более детального пояснения. В детском возрасте все происходящие с ребенком события воспринимаются им предельно серьезно, поскольку зачастую предполагают большую угрозу для его еще только формирующегося self. В начале жизненного пути – это угроза жизни ребенка, поскольку выжить самостоятельно для него невозможно, позднее – угроза утраты любви и уважения. Очевидно, что для психических процессов, развивающихся в релевантном этим угрозам поле, требуется огромное количество психической энергии. Поэтому и сформированные self-паттерны (исходя из логики описанного механизма их формирования) обладают, как правило, значительно более выраженной устойчивостью, или даже резистентностью к ежедневным изменениям контекста. С возрастом, с одной стороны, описанные выше угрозы становятся для человека менее ввиду большей возросшей его самостоятельности, с другой же стороны – увеличивается напряжение жизни. Появляется необходимость в механизме, который как предохранитель снижал бы напряжение в системе self. Так рождается способность к дефлексии.
Чаще всего дефлексия нагружается негативным значением, обозначаясь как форма прерывания контакта. Вместе с тем этот механизм играет также очень важную роль для процесса оптимального функционирования self, выполняя несколько задач. Во-первых, он содействует процессу осознавания – слишком выраженный очаг возбуждения, питающий интенцию в поле, попросту блокирует любую возможность осознавания, дефлексия же дает возможность снизить напряжение, позволяя интенции оказаться в зоне осознавания. Учитывая сказанное, следует констатировать большое значение дефлексии для терапевтического процесса, основным инструментом которого выступает осознавание. Во-вторых, данный механизм сохраняет способность к творческому приспособлению – действуя как предохранительный клапан, дефлексия препятствует угрозе блокировки системы self в режим травматической self-парадигмы (см. выше).
Таким образом, я бы предложил рассматривать дефлексию в качестве результата эволюции self, направленной на увеличение способности к творческому приспособлению. Однако, разумеется, дефлексия может и затруднять процесс оптимального функционирования self в случае, если сама «замораживается» в структуре ригидной self-парадигмы. Например, в некоторых случаях дефлексия-предохранитель может срабатывать даже при возникновении небольшого очага возбуждения, которое естественно туг же гасится, лишая тем самым self возможности развития. В этом случае дефлексия страхует self-парадигму от любых ее изменений, блокируя доступ к новым впечатлениям и ассимиляции нового опыта. Таким образом, появляется необходимость в инициировании управляемого кризиса в процессе терапии.
До сих пор я рассматривал блокирование большого объема возбуждения в паттернах self-парадигмы как фактор, определяющий различные психические нарушения. Однако стабильные self-паттерны несут также и адаптивную нагрузку. Так, например, обстоят дела с ценностями, которыми руководствуется человек, а также его убеждениями и мировоззрением, на которые он может опираться творческим образом в своей жизни. Естественно, что эти стабильные образования self сформированы еще, как правило, до появления способности человека к дефлексии и поэтому задействуют в своем функционировании значительный психический энергетический ресурс. Собственно говоря, этим и определяется их влияние на поведение и интенции человека. Более поздняя реконструкция ценностей и мировоззрения происходит уже на фоне сформированной способности к дефлексии, которая может быть проявлена в форме, например, цинизма.
Применительно к рассматриваемой модели self понятия глубокого и поверхностного должны быть заменены категориями более и менее стабильного. Таким образом, self-парадигма представлена функциональными паттернами, имеющими различную степень стабильности. Некоторые их этих паттернов остаются неизменными на протяжении довольно длительного времени, иногда всей жизни, определяя устойчивость психического функционирования, другие же, более лабильные, изменяются от контекста к контексту, способствуя обеспечению динамики self как процесса в поле.
Каким же образом формируется соотношение стабильного и лабильного в self? Как уже отмечалось, энергетическим источником, обеспечивающим формирование self-парадигмы и травматической self-парадигмы, служит блокировка возбуждения, направленного либо на конкретное действие, либо на обеспечение процесса переживания. Остановленное возбуждение и питает актуальные в момент остановки формы и способы организации контакта человека в поле. Получая такую энергетическую подпитку, текущие self-паттерны при условии остановленного процесса переживания приобретают сверхценность, фиксируясь в своем проявлении. При этом чем больше объем заимствованного в процессе возбуждения, тем стабильнее (или даже ригиднее) сформированные паттерны.
Описанный динамический механизм может также оказаться полезным при анализе проблемы психопатологии. Степень тяжести психических нарушений self определяется именно объемом блокированного хронической self-парадигмой возбуждения. То, что в современной клинической теории называется неврозами, предполагает остановку небольшого потока психического возбуждения, которая все же нарушает способность человека к творческому приспособлению. Тяжелая же психопатология обеспечивается «захоронением» значительного объема психической энергии, которая уже не может быть размещена витальным образом, поскольку переориентируется на сохранение жесткого каркаса травматической self-парадигмы. Собственно говоря, ригидность self-парадигмы, наряду с ее типом, проявляющимся в способе организации контакта в поле, мы можем рассматривать в качестве одного из основных критериев того или иного психического нарушения. Тяжелые психические нарушения вне зависимости от их формы оказываются гораздо более стабильными в своем функционировании, определяя трудности психотерапии, зачастую вплоть до практически полной резистентности к ней.
Изложенное до сих пор имеет значение для тяжести психических нарушений. Что касается форм психической патологии, то их разнообразие практически неисчерпаемо, поскольку неисчерпаемы и конфигурации замороженного процесса травматической self-парадигмы. Специфический дизайн self-парадигмы и определяет феноменологию соответствующего психического нарушения. Поэтому любые, даже самые детальные и скрупулезные, попытки классификации психопатологических форм следует считать редукцией реальной феноменологической картины.
Важно отметить, что хронологическая последовательность возникновения паттерна self-парадигмы не детерминирует степень его влияния на человека – относительно недавно сформированные паттерны могут оказаться гораздо более устойчивыми, чем давно существующие (как, например, в случае с острой тяжелой, но недавней травмой). Тем не менее будет справедливым сказать, что более ранние self-паттерны, как правило, более стабильны. Связана эта закономерность с тем, что формирующие self-парадигму факторы в раннем возрасте переживаются со значительно более высоким уровнем возбуждения ввиду отсутствия сформированного механизма дефлексии[12], дренирующего излишек психического возбуждения.
Содержание этого тезиса, по всей видимости, требует более детального пояснения. В детском возрасте все происходящие с ребенком события воспринимаются им предельно серьезно, поскольку зачастую предполагают большую угрозу для его еще только формирующегося self. В начале жизненного пути – это угроза жизни ребенка, поскольку выжить самостоятельно для него невозможно, позднее – угроза утраты любви и уважения. Очевидно, что для психических процессов, развивающихся в релевантном этим угрозам поле, требуется огромное количество психической энергии. Поэтому и сформированные self-паттерны (исходя из логики описанного механизма их формирования) обладают, как правило, значительно более выраженной устойчивостью, или даже резистентностью к ежедневным изменениям контекста. С возрастом, с одной стороны, описанные выше угрозы становятся для человека менее ввиду большей возросшей его самостоятельности, с другой же стороны – увеличивается напряжение жизни. Появляется необходимость в механизме, который как предохранитель снижал бы напряжение в системе self. Так рождается способность к дефлексии.
Чаще всего дефлексия нагружается негативным значением, обозначаясь как форма прерывания контакта. Вместе с тем этот механизм играет также очень важную роль для процесса оптимального функционирования self, выполняя несколько задач. Во-первых, он содействует процессу осознавания – слишком выраженный очаг возбуждения, питающий интенцию в поле, попросту блокирует любую возможность осознавания, дефлексия же дает возможность снизить напряжение, позволяя интенции оказаться в зоне осознавания. Учитывая сказанное, следует констатировать большое значение дефлексии для терапевтического процесса, основным инструментом которого выступает осознавание. Во-вторых, данный механизм сохраняет способность к творческому приспособлению – действуя как предохранительный клапан, дефлексия препятствует угрозе блокировки системы self в режим травматической self-парадигмы (см. выше).
Таким образом, я бы предложил рассматривать дефлексию в качестве результата эволюции self, направленной на увеличение способности к творческому приспособлению. Однако, разумеется, дефлексия может и затруднять процесс оптимального функционирования self в случае, если сама «замораживается» в структуре ригидной self-парадигмы. Например, в некоторых случаях дефлексия-предохранитель может срабатывать даже при возникновении небольшого очага возбуждения, которое естественно туг же гасится, лишая тем самым self возможности развития. В этом случае дефлексия страхует self-парадигму от любых ее изменений, блокируя доступ к новым впечатлениям и ассимиляции нового опыта. Таким образом, появляется необходимость в инициировании управляемого кризиса в процессе терапии.
До сих пор я рассматривал блокирование большого объема возбуждения в паттернах self-парадигмы как фактор, определяющий различные психические нарушения. Однако стабильные self-паттерны несут также и адаптивную нагрузку. Так, например, обстоят дела с ценностями, которыми руководствуется человек, а также его убеждениями и мировоззрением, на которые он может опираться творческим образом в своей жизни. Естественно, что эти стабильные образования self сформированы еще, как правило, до появления способности человека к дефлексии и поэтому задействуют в своем функционировании значительный психический энергетический ресурс. Собственно говоря, этим и определяется их влияние на поведение и интенции человека. Более поздняя реконструкция ценностей и мировоззрения происходит уже на фоне сформированной способности к дефлексии, которая может быть проявлена в форме, например, цинизма.