Таисия Петровна первая пришла в себя: – Свалился, небось, пьяный и замёрз, – прокричала, ещё не отойдя от тона застольной баталии, и при этом махнула куда-то вдаль своей сильной маленькой морщинистой ручкой. – А где Денис? Он же с нами сидел, – удивилась она.
   – Он дрыхнет на моей постели, – пояснил я. – Может, его тоже надо разбудить и поставить в известность о случившимся? Мне кажется, что он должен присутствовать здесь со всеми.
   – Верно Григорич, тащи-ка его сюда живого или пьяного, – распорядился «следователь» Андреич. И, обратившись ко всем присутствующим, провозгласил: – Нет, это убийство, ёлки зелёные! – он даже притопнул ногой не в силах сдержать рвущуюся наружу энергию. – Вы все тута неполные преступники…
   – Подозреваемые, – подсказал Вадим Евгеньевич.
   – Вот-вот. Подозреваемые, – поправился Андреич. – Спасибо, Евгеньич. Нонче пошлём кого-нибудь за милицией. Пусть он с утра выступает. Надо кого-нибудь не из присутствующих, так как вы все подозреваемые. Следствие буду делать я. Теперича мы его уже начали.
   Во время этой пламенной речи на некоторых лицах появилось подобие улыбки. Никто, я думаю, по Крючку особо не тужил. Лишь предстоящие беседы с милицией, мало кого радовали. Я быстро приволок упирающегося Дениса. Так он и возник перед всеми, с всклокоченными русыми кудрями и раскрасневшейся ото сна физиономией. Дебаты продолжались.
   – Ну, и кто же на автобус побежит? – подавляя улыбку, спросил Виталий. Когда он улыбался, уголки рта поднимались вверх, а нос с горбинкой опускался к подбородку, и он становился похож на дьявола-искусителя. – Больше же никого в деревне нет, кроме тётки Крючка. Не ей же, в её возрасте, по снегам нонешним бегать.
   – Есть, – вмешалась Таисия Петровна. – Крючкова племянница со своим парнем, Володькой, здеся.
   Все что-то начали говорить. Среди шума выделялись два голоса, Романа и Фёдора. Этим летом Оля от Фёдора перебралась-таки к Виталию, с которым, год как до этого, крутила любовь. Деревня судачила, а муж, как водится, узнал последним, когда вещи понесла. Тут-то и начались крики да угрозы. Поначалу казалось, что это добром не кончится. Фёдор рвал и метал. Он требовал, чтобы его жена, хотя бы, не появлялась в деревне, не позорила бы его перед людьми. Пол деревни – родственники. Он-то из местных, это Оля пришлая.
   – Убью, если появишься в деревне, и тебя, и твоего хахаля, – основной мотив его выступлений.
   Но Виталий не был бы Виталием, если бы ни сделал так, как ему хочется, несмотря на нескончаемые угрозы смертоубийства, поселил её в своём доме. Оля быстренько развелась. И суровые деревенские моралисты попримолкли. Все ждали, что будет дальше.
   И вот в один из летних знойных дней, когда все старались после утреннего грядочного моциона, держаться поближе к тени, а Виталий и Оля, только что, проснувшись, отзавтракавши дома чаем с бутербродами, выползли на полянку за домом, где обрамленный жёлтыми ромашками топинамбура и в рост кустами роз шиповника, усыпанного нежными, пахучими, красными цветами, стоял летний столик и дачные откидные кресла, подобранные хозяином на подмосковной помойке и отремонтированные его собственными золотыми ручками, вынули из холодильника бутылочку беленького в испарине, холодненького пива для запива, как появился Фёдор.
   Он внезапно возник в дверях деревянного двора, пристроенного ко всем сельским домам на севере области, и попросил Виталия железным, не предвещавшим добра голосом, выйти поговорить. На что Виталий в своей обычной, несколько вальяжной манере, ласково, в призыве откинув правую руку с открытой, повернутой к вошедшему ладонью, воскликнул: – Заходи, садись, выпьем, – наливая полный стакан водки. Ольга, как-то незаметно, растворилась в горячем летнем воздухе сада.
   Фёдора заставлять выпить никогда никому не приходилось. Он сразу присел к столу.
   – Ну, пойдем, поговорим! – как только перестал дергаться кадык, настойчиво потребовал он.
   Виталий, мило улыбнувшись, налил в опорожненный стакан пенящегося холодненького пивка, которое немедленно исчезло из него вслед за водкой, спросил: – А, может, повторим?
   Фёдор, расстегнув рубашку и обнажив хорошо накаченную группу мышц живота, по которому уже катились крупные капли пота, секунду задумался и, видимо, решив, что ещё один стаканчик его мощному организму не помешает, согласно мотнул головой.
   Виталий, долго булькая проклятой, сладостно налил второй стакан, потом взял другой, пустой, и наполнил до краёв пенистым напитком богов, приговаривая, ставшей модной в деревне фразой из какого-то фильма: – Водка без пива – деньги на ветер… – и она в местном застолье не ощущалась просто звуком, а руководством к действию.
   – Да, ты заешь, – позаботился хозяин, подталкивая гостю тарелку с бутербродами с колбасой и сыром.
   Оскорбленный муж только по-бычьи покачал головой, взял стакан и начал вливать пламенную жидкость прямо в горло. Со стуком вернув его на стол и смахнув капельки пота со лба, он на мгновение задумался и вдруг тихим голосом попросил: – Давай, Виталий, наливай третий – и она твоя.
   Конфликт был разрешён. Дальше всё потекло скучно и обыденно. Как у всех молодожёнов. Так что Виталий и Оля справляли свой первый законный новый год вместе.
   Громкий голос Фёдора бухал: – Никакой, я не убийца и не дам никому меня допрашивать.
   В этом духе трубил и любитель балета, забыв наши с женой былые просьбы – не материться в нашем доме, и смачно сдабривал свои слова не всегда печатными выражениями.
   Сейчас же, громче всех звучал голос Поликарпа Ивановича, которому было далеко за семьдесят, но выглядящего много моложе своих лет. Он тоже за матерным словечком в карман не лез: – Б…! Ещё ни разу, мать, мать… меня ни в чём не подозревали! Я воевал! На «Катюше»! Я бил немцев! Мы коммунисты…
   – Вот-вот, ёлки зелёные, – возопил Андреич. – Поэтому ты его и ухайдокал.
   Все сразу стихли, и в комнате воцарилась уже непривычная тишина.
   – Я?! Я?! Я убил?! – Поликарп Иванович задохнулся от возмущения. Далее последовал поток цветастых нелицеприятных слов и выражений, в которых Поликарп Иванович упоминал всех близких и дальних родственников Андреича, иногда он останавливался и на самой неприметной андреичевской личности, выдавая окружающим тайну его собачьего, но почему-то женского происхождения.
   В разговор резко вмешался Вадим Евгеньевич: – Стой! Дай сказать! – И, когда шум немного притих, продолжил: – Давайте порассуждаем. Действительно Крючок мог, надравшись здесь, сам упасть в колодец, и там замёрзнуть. А мог ему кто-то в этом и помочь. Второе предположение, криминальное. А, если присутствует возможность, хоть маленькая, криминала, то это предположение берётся за основное. Значит, мы тут действительно, как ни крути, подозреваемые. И нам действительно, лучше никуда не отлучаться, так как это облегчит следствие. А пока мы всё равно здесь, пусть Андреич поразвлекается и, как лицо незаинтересованное, при возможном преступлении не присутствовавшее, по горячим следам проведёт следствие. Но пока я вижу, что у него есть подозреваемый.
   – Подозреваемые… – вставил Андреич.
   – Как подозреваемые? Только что ты сказал, что убил Крючка Поликарп Иванович, – удивился я. – И кто ещё мог это сделать?
   – Все! – почти выкрикнул Андреич.
   После этого заявления вздох облегчения вырвался из груди Поликарпа Ивановича, который думал, что этот старый маразматик имел в виду только его.
   – Ну, если все подозреваемые, – улыбнулся он облегчённо, то пусть развлекается.
   – Чтобы человек убил, нужен серьёзный мотив, – проговорил Вадим Евгеньевич, как бы про себя.
   – Мотив есть у всех, – подхватил Андреич, воодушевляясь.
   – Роман, а сгоняй-ка пока к Володьке. Пусть идёт, – как бы между прочим, приказным тоном бросил он Балетоману. Тот схватил бутылку и начал наливать себе рюмку. – На посошок, – объяснил он, оправдываясь.
   Начали наливать и другие.
   – За успех следствия, – вклинился я с тостом, считая, что юмор уместен в любой ситуации. Все, молча выпили, и Роман ушёл.
   – Ты уж кончай со мной, – прокричал Поликарп. – И с Таей. Что там у нас за мотив?
   – А ты за бабьей юбкой не прячься, – зашумел Андреич. – У тебя свой, у неё свой.
   Произнося это, он занюхал только что выпитую рюмку куском чёрного хлеба, но есть не стал.
   – Чего это у нас в семье разные мотивы? – начал вновь закипать Поликарп. – У нас тайн друг от друга нету!
   – А вот и есть! – Андреич был весь огонь и справедливость.
   – В деревне трудно что-то от соседей утаить, а уж от мужа – проще простого, – изрёк он, и сам был доволен собственной мудростью. – Возьмём, хотя бы, тебя. У тебя сразу три мотива: петух, баран и компартия.
   – Ты скотину с партией не путай! – возмутился Поликарп. – Что ж ты думаешь, за петуха, которого он по пьянке пхнул ногой, а тот, возьми и откинься, или за то, что он барана всё время отвязывал, шутил так, я человека убью?
   – А за партию, значит, убьёшь? – ядовито спросил Андреич.
   – За партию убью! – грозно признался Поликарп.
   За столом все сразу смолкли. А я вспомнил, какие во время выборов в деревне разворачивались дебаты. В основном, шумели деревенские «пупки» – сторонники коммунистов. Мне это никак в голову не влезало. Ведь именно за счёт крестьянства и поднималась страна, устроив их матерям и отцам «весёлую» жизнь. Жили очень бедно, порой впроголодь, а дети той тяжёлой поры вспоминали её, как замечательную, когда, как они говорили, в колхозе на праздник, за трудодни, вместо зерна мёд давали. И им, тогдашним ребятам и девчатам, такое казалось вершиной заботы – сладко!
   С особым удовольствием они поминали хрущёвско-брежневские времена. «Все холодильники у нас ломились от колбасы», – вздыхала в душевной беседе одна старая женщина. «А откуда колбаса-то? – спрашивал я. – Ведь в сельпо кроме некоторых круп, подсолнечного масла, спичек, соли и керосина ничегошеньки и не продавалось». – «Так эть, из Москвы и везли. Посылали туда гонцов. А там, в магазинах, говорили, чего только не водилось. Ну, постоять приходилось. Так эть, всё дёшево… Я, вообще, в то время просто богатой была. Пальто справила с воротником из лисы, чёрно-бурой такой. И пусть я газет не читаю, телевизер ваш не смотрю – некогда, но я считаю…»
   – Так что с партией-то? – вдруг, прервав мои воспоминания, спросил Виталий, обращаясь к Андреичу.
   – А то, что грозился убить Поликарп Крючка за то, что тот партию коммунистическую позорил, убийцами обзывал и прочее…
   – Так то ж, во время выборов, – начал оправдываться Поликарп, – в летошный год. А нонче год мы только переругивались о политике. Но убить я уже не грозил. Чего убивать-то? Выбрали уж этого гада Эльцина. Так что и не убивал. Нужен он мне очень.
   – Ну, а почём я его убила-то? – внезапно встрепенулась Таисия Петровна.
   – Тебе я при всех не скажу…
   – Нет! Раз уж молвил слово, то давай при всех, – горячилась она, аж щёки раскраснелись.
   – Ну, Катьку, твою племяшку, он на сеновале пытался ссильничать? – Андреич явно решил идти до конца.
   Таисия Петровна растерялась. – А ты, почём знаешь?
   – Это к делу отношения не имеет, – засовестился он. – Приставал, спрашиваю, к Катьке твоей нонче год, осенью, или нет? А ты за ним с батогом бегала, огреть хотела. Поликарп в городе был, за пенсией ездил. Ты же баба правильная, лишнего слова не скажешь. Зачем волновать-то?
   – Да, Поликаша, я тебе решила не говорить, – засмущалась Таисия Петровна, и голос у неё сделался благостным. – Боялась, неравен час, пришибёшь ты его, заморыша окаянного. Лезть-то он после, как получил по горбу, перестал, а тебе волнение.
   – Ну вот, и ещё один мотивчик объявился, – обрадовался появившейся мысли Андреич. А вдруг Поликарп как-то проведал. – Всё! С вашими мотивами, с Божьей помощью, разобрались. Кто ещё хочет?
   – Давай мой мотив, – Вадим Евгеньевич казался совершенно спокойным.
   – А у тебя, любезный, драка с ним была.
   – Не драка, а усмирял я его, когда он слишком разбушевался, – голос милиционера-пенсионера звучал несколько тише, чем обычно.
   – Усмирял, не усмирял…. Однако Крючок грозился тебя прирезать.
   – Так ведь то Крючок, а не я, – усмехнулся Вадим Евгеньевич.
   – А, кто вас знает, что вы там, в головах, своих думаете. У каждого плутишки – свои мыслишки, – хитро глянул на него Андреич. – Ведь кто-то его убил, а на вид вы все такие ладные люди. Поди, ты, разбери.
   – Ну, а у меня? – спросил побыстрей я, чтобы покончить с этой бодягой.
   – Ты, Григория, не обижайся, но, когда Крючок подвязался у тебя дом охранять, когда вы ещё с женой работали и уезжали на зиму, у тебя разные штучки-дрючки и пропали. Даже водяной насос, ты тогда говорил? Ну, ты его, конечно, погнал с этой должности. Тоже, нашёл охранника! Пустил козла, сам знаешь куда. А обиду, может, затаил. А? Ведь говорил же, что уши ему оторвать мало.
   – Ну, это я аллегорически, – удивился я его выводам.
   – Какими мудрёными словами не называй, а угроза – есть угроза. Я, конечно, думаю, что за насос ты его вряд ли порешил, но… Крючок-то, когда лишился приработка, злые слова на тебя говорил, тоже зарезать обещался. – Андреич тяжело, как человек несущий непосильную ношу, вздохнул.
   – Кого он только не обещал зарезать? Так что…
   – Вот именно, – оживился Андреич. – Вот именно!
   Яркая лампа освещала внимательные напрягшиеся лица присутствующих.
   – А что там ты напридумывал обо мне? – мягким баритоном прервал это тягучее молчание Виталий, и всегда бледное лицо его при этом покраснело.
   – Тоже кража. Года три назад. Воров твоих тогда поймали в соседней деревне. Но почему они приложили столько усилий, чтобы вскрыть именно твою горенку? И железом была она оббита, и скобы, и замки, и решётки на окнах. Да потому, – сам ответил Андреич, – что навёл их кто-то. Они знали наверное, что больше всего продажных вещей зимой хранится у тебя в доме. И каких? И инструмент, и электропила, и бензопила, и станочки всякие разные. После вы с Таей подружились, стали ей всё на зиму возить на охрану. А тогда на замки надеялись. Не выдали ребята наводчика, сами сели. Но кто мог навести? Не Тая же с Поликарпом? Сам ведь и говорил, кто навёл? Аль забыл? А почему не выдали, вы, приезжие, скорее всего, не знаете.
   Андреич многозначительно помолчал и продолжил: – Крючок-то по молодости участвовал в убийстве сторожа автобазы. Случайно, конечно, душу загубили. Хотели они с приятелем грузовик угнать, да на свою беду сторож выскочил. Его ножичком и резанули. Кто это сделал, следствие так и не установило. Приятель сел. А Крючка отмазали. Психом сделали. Что дало ему возможность и армейскую службу пропустить. Но жизнь испортило. От людей отвратило. Стал он одиноким волком. Побоялись его выдать-то твои воры.
   Слушатели выглядели после последних его слов несколько ошарашено. Разве что, Таисия Петровна и Поликарп Иванович давно обо всём знали, но и они сидели, молча, опустив глаза. Виталий же совсем зарделся, потом махнул рукой, не находя других слов: – Да помню, помню… Только не волка он напоминал, а шелудивого шакала.
   С возгласом «пора выпить!» вернулся Балетоман.
   – Ушёл? – спросил Андреич.
   – Ушёл. Решили не тянуть. Через снег, как раз за пару часов доберётся.
   – Может, можно закурить здесь? – обернулся ко мне Вадим Евгеньевич, вынимая сигарету.
   – Не стоит. Через пять минут от дыма друг друга видеть не будем. И Андреичу не удастся преступника отыскать. Лучше объявить перерыв.
   – Перекур? – показывая всем сигарету, громко спросил Вадим Евгеньевич.
   – Да, пора покурить, – встал со стула несколько протрезвевший Денис и за ним дружно двинулись все курильщики.
   Я курить давно бросил, но вышел со всеми за компанию, чтобы сменить обстановку. Столпились у входа. На веранде остались только Таисия Петровна и Андреич. Просветлело, так как появился месяц. Звёзды стали менее яркими. Снег прекратился. Уже шёл новый год, скоро новое столетие, тысячелетие, в которых не осталось места для лежащего в колодце грешника.
   – Не верю, чтобы, хоть один, из предложенных мотивов, мог бы стать причиной убийства, – сказал я, обращаясь к Вадиму Евгеньевичу. Его милицейский авторитет довлел над народными деревенскими массами.
   – Кто знает? Бывает, убивают и без причины, – выдохнул он дым вверх. – А тут обида на что-то плюс алкоголь могли стать детонатором. Что за сложность – слегка оглуши и в колодец, на лёд. Сейчас градусов пятнадцать. Да он моментально замерзнет, и очухаться не успеет.
   Я слушал и думал: «Ну, если, предположим, исключить меня, то кто мог это сделать? Виталий выглядит крайне смущенным и не виснет на Ольге, как было во время последних посиделок. Вадим Евгеньевич рассудителен, но избегает смотреть в глаза. Говоря, тупо рассматривает снег на земле, ковыряя его носком военного сапога. Обычная улыбка сошла с полного лица Полины, и оно выглядело испуганным. Оля спокойно курила, высоко подняв вверх подбородок и глядя своими очаровательными голубыми глазками на говорящего. Светлана ещё, видимо, добавила и, по-прежнему, еле держалась на ногах, опираясь на стену дома. Роман с Фёдором о чём-то опять оживленно громко спорили, перебивая друг друга, а Поликарп Иванович уже бросил окурок и скрылся на веранде».
   «Если это убийство, а скорее всего это так, то кто-то из них убийца? – продолжал я свои рассуждения. – Таисия Петровна – очень маловероятно. Курить она не выходила. Только ходила посмотреть, как спят внуки, всего один раз, хотя отсутствовала и долго, около часа. Но ведь она еле ходит, с палкой. У неё больные ноги. Однако нельзя исключить, скажем, такой сюжет: встречает она Крючка у колодца. Тот курит. Она бьёт его палкой по голове, оглушая. У людей с больными ногами обычно очень сильные руки. Открывает колодец и запихивает его внутрь. Потом закрывает дверцу и спокойно идёт на веранду. Теоретически так могло быть. Ну, а если рассмотреть вопрос так: он сам упал в колодец.
   Крючок – человек маленького роста, может, метр шестьдесят. Худенький. Напивался каждый день. Чтобы опьянеть вдрызг ему достаточно граммов сто пятьдесят. Но он был очень жаден до водки, и, когда в него не шло, всё равно пил, и водка текла в две струи по впалым щекам, по шее на одежду. Если на востоке деревни выпить не удавалось, он шёл на запад, согнувшись серпом и расставив, балансируя, в стороны руки, своей уникальной качающейся из стороны в сторону, как моряк на суше, походкой. Острые колени кривых ног при каждом шаге резко выделялись, будто он карабкался в гору, спотыкаясь, матерясь. Из потока бранных слов отчетливо выделялось одно не бранное – «убью!»
   Так с громкими матерными криками, проклиная всех и всё на свете, упорно двигался в западном направлении, обходя мой дом. Я никогда, из принципа, ему не наливал, и он знал, что не налью. Доходил до Фёдора с Ольгой, когда они ещё были женаты, и, если там ничего не получал, то ковылял к Виталию, человеку безотказному во всех отношениях.
   Однажды он постучал к Виталию, будучи уже сильно под газом, чтобы, как он выражался, «добавить». Виталий, конечно, утолил его «жажду». После чего, уже не в силах полностью разогнуться, Крючок, перепутав направления, вывалился через крытый двор в сад и, упершись в сетку забора, опустился на четвереньки и начал передвигаться таким, не совсем обычным для человеческого существа способом, ощупывая через каждый метр плетёный металл, ища калитку, которой, и в помине, у Виталия никогда не существовало. Единственный вход и выход осуществлялись через крытый двор: и в сад, и на улицу, и в дом.
   Добрался до угла участка и, передохнув там немного, Крючок пополз назад, продолжая щупать сетку рукой. И так до стены дома. Вновь не обнаружив калитки, возопил: «Замуровали!» Этот истошный крик-вой услышал дома Виталий, считавший, что гость давно ушёл, и помог покинуть своё «таинственное» жилище.
   Когда начался развал Советского Союза, и стали, где не лень, появляться президенты и мэры, Крючок провозгласил себя мэром За́болочи, чем весьма потешил местный народец. Шестнадцать домов деревни сотрясались от хохота и предложений, как обустроить мэрию – дом Крючка. Было и весьма дельное: повесить на нём при входе объявление «Мэрия. Приём без ограничений с утра до глубокого вечера».
   «Виталий уже на пенсии, – продолжал рассуждать я, – и до женитьбы, зимой, подрабатывал, где придётся. Чаще бомбил на своей старушке-машине. Нет, Виталий не тот человек, который стал бы мстить. Если у него бы не вызрела какая-нибудь другая, более веская причина? Но какая? Не представлял я Виталия в роли убийцы, хотя и видел пару раз вышедшим из себя. Скорее всего, это сделал кто-то другой.
   Вот Денис…. Это человек военный, физически прекрасно подготовленный. Я знал его, как говорилось в советское время, «отличником боевой и политической подготовки». Но, как бы он повёл себя в необычных ситуациях размеренной деревенской действительности, для меня покрыто туманом тайны. Когда они года два назад поселились в За́болочи, мы сначала общались, но постепенно общение сошло почти на нет. У него появились другие предпочтения. Например, с тем же Крючком. Их отношение казались всем дружескими. Он им что-то помогал по дому. Короче, Сергеевы прошли те же стадии, что и я. Но именно Денис не мог убить. Я сам видел его спящим на моей кровати, после приёма значительной дозы алкоголя. Ещё до встречи Нового года он уже казался категорически пьяным. Как и когда он выскользнул по коридору в мою комнату, я не заметил.
   Светлана же постоянно находилась, как мне казалось, за столом, беседуя то со мной, то с другими. Я, правда, отлучался на кухню, чтобы подбросить горячительное и, не уместившиеся на столе, закуски. Но это длилось не так долго, несколько минут. Рядом со мной сидела сильно разогретая выпитым Полина, постоянно что-то говорившая, и я мог отвлечься и не заметить многого. Да, и самым внимательным человеком в мире, меня вряд ли можно назвать. К тому же, все бегали, периодически, «попудрить носик» в будочку, метрах в двадцати от дома, так что алиби не имел никто.
   Поликарп уходил встречать Таисию Петровну. Он явно отсутствовал минут тридцать. А это был очень решительный и крепкий физически человек. Он рассказывал, что во время войны, которую начал под Москвой и закончил где-то в горах Югославии, служил на гвардейских миномётах, получившие в народе известность как «Катюши». Основная задача экипажа, кроме стрельбы, – немедленно увести машину на запасную позицию, убежище, представляющее из себя окоп глубиной в четыре метра, чтобы скрыть весь корпус машины с направляющими, которое предварительно, несмотря на погоду и твёрдость грунта, предстояло вырыть своими руками. Да и поднос боеприпасов с импровизированного склада представлялось делом титаническим. Снаряды для «Катюши» по весу разнились и доходили, по словам Поликарпа до тридцати килограммов. Их приходилось таскать на своих плечах, иногда и километры, из-за невозможности подвозящим снаряды грузовикам приблизиться к месту расположения батареи. Благодаря этим физическим упражнениям молодости, да последующим в зрелом возрасте – работа на заводе и в огороде – у Поликарпа Ивановича, несмотря на видимую немощь, здоровье оставалось до сих пор богатырское, а рукопожатие – не дай Бог никому сунуть ему разгорячённому политическим спором руку для рукопожатия. Сожмёт так, что вспомнишь всех святых. Этому человеку ничего не стоило переломить хребет любому противнику».
   Виталий бросил сигарету в снег, быстрый щипок и струйка дыма, всё, что осталось от окурка. А ведь он давно завязал с курением. Денис потушил свою красиво – о подошву ботинка. Всё ему надо делать, не как все. Вадим Евгеньевич притушил о домик колодца, напомнив мне этим движением, что в нескольких метрах от нас лежит труп, пусть и вздорного нехорошего человека, но…труп.
   Оля отбросила окурок щелчком, и он улетел в темноту. Светлана закурила вторую. Полина единственная из женщин оказалась некурящей. Надо было возвращаться в дом, чтобы отогреться, и принять согревающее вовнутрь.
   «Наверное, всё же, подумают на меня, что это моих рук дело, – мелькнуло в голове, когда шёл со всеми на веранду, – ведь это я устроил необязательное празднование, чего не делал ранее никогда, да и состав его участников очень необычен, и отрицай – не отрицай, кто знает, пригласил ли я Крючка или нет? Может, устроил ему здесь западню и зверски расправился. Я заявил, что не приглашал, а кто слышал? Он пришел, а я его впустил, предложил сесть. Что же он делал потом? Как сидел, помню, но вот, когда он исчез и с кем? Этого я никак вспомнить не мог. Народа много и, если сначала все сидели довольно плотно, то после того, как встретили Новый год, всё смешалось.
   Люди стали входить, выходить. Но, может, кто-то и засек момент его выхода?»
   – Прытче, прытче рассаживайтесь, – прервал мои мысли Андреич, обращаясь сразу ко всем присутствующим, – у нас, ох, как много работы.
   – А что ты ещё собираешься делать? – удивленно спросил я, полагая, что всё ограничилось разговорами о мотивах.
   – Извини, Григорич, – он приложил свою кряжистую руку с толстыми коричнево-чёрными толстыми ногтями к сердцу, хитро прищурился, – я не могу выдать все секреты следствия.
   – Во, как! – подумал я, – Андреич вошел в роль.
   – У нас ещё остались Роман и Полина, Денис и Света, – и он повернулся к Роману, маленькому крепко сбитому моложавому человеку за сорок с черными усами и густыми волосами.
   – У тебя мотивом может быть ревность. Слышал я, ёлки зелёные, что застал ты жену с Крючком в необычной ситуации. Говори прямо, застал?
   Роман явно был смущен.
   – А тебе какое дело? Что ты сплетни собираешь? Да, если бы я его застал с Полиной, тут же, и задавил, и никто бы мне ничего не сделал…
   – Посадили бы, – тихо возразил Вадим Евгеньевич, – обязательно посадили.
   – А за что? – голос Романа гремел и летел над деревней, застревая в штакетинах пустых участков.
   Полина сидела красная, крашенные короткие желтые волосы растрепались. Вдруг она вскинула голову, зло посмотрела на Андреича. – Так значит, у меня нет мотива, раз говоришь, что я его любовница?
   – А вот и нет! Кабы гладко у вас всё было… Ан, нет. Ведь бросил он тебя. К Светке начал ходить.
   – Да? – не выдержала Светлана, бросив быстрый взгляд на Дениса. – Ты что это хочешь сказать, что роман у меня с ним был?
   – А, почём нет? – прищурился Андреич, скривившись, как будто сглотнул кислое. – Ведь ухаживал он за тобой, каждый день одно время к вам с Денисом шастал. Картошку с молоком носил? Третёвость сам видел.
   – Ну, носил. Я ведь покупала. И третьего дня тоже.
   – Покупала, не покупала, а носил. А ведь это явный конфликт с тёткой его, хозяйкой, так сказать, не только козы, но и всего другого: и огород, всё ей осталось по наследству. Она продавала всё сама, и всем сказала, чтобы у племяшки ея не покупать. Он в хозяйстве участия не принимал. Что ты у неё купить не могла, что на уворованное польстилась?
   – Я не знала…. Ну, это не твое дело. У кого хочу, у того и покупаю, – подвела итог Света. Чёрная чёлка, как у девочки, прикрыла её лоб, на котором уже можно было без труда разглядеть первые морщинки.
   – А, могёт быть, – не унимался Андреич, – это и мотив. Не брал, не брал он с тебя денежек, а потом, как потребует, да ещё и Денису пригрозил сказать.
   – Так заплатили бы и всё. Ещё и посмеялись, – весело отреагировала Света.
   Андреич проигнорировал последнее замечание. Он о чём-то думал. Его чёрные от постоянной работы в земле разработанные пальцы жёстко сжимали вилку, которой он так и не воспользовался.
   Я предложил: – А, ты, поешь.
   На что он лишь отмахнулся: – Вчерась ел, – и решительно добавил, – Григорич, бери фонарик, пойдём осматривать место происшествия, – неожиданно оборвал он допрос. – Черныш, за мной!
   Я взял у Вадима фонарь, верёвку, включил наружное освещёние, и мы вышли через сарай на улицу.
   – Что хочешь найти, Андреич? – спросил я для разговора. Но беседы не получилось.
   – Посмотрим, – отреагировал он кратко. – Ты стой здесь, – указал он на место, где мы курили у колодца. Здесь так надысь натоптали, что ухудшить ничего уже невозможно.
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента