Страница:
Теперь Россия крепко держала в узде беспокойного соседа. В деле управления польским государством русский посол в Варшаве стал гораздо более значимой фигурой, чем продолжавший сидеть на престоле Станислав Понятовский. Нетрудно догадаться, что большинство шляхтичей такое положение никак не устраивало, и они ждали только случая, чтобы вывести страну из российской сферы влияния.
В конце 1780-х гг. казалось, что настал благоприятный момент. К этому времени Россия находилась в тяжелейшей ситуации, так как была вынуждена вести боевые действия на два фронта: в 1787 году началась война с Турцией, в 1788-м – со Швецией. Шведский флот угрожал Петербургу.
Грех было упускать подобный шанс, и так называемая «патриотическая партия» в польском сейме попыталась избавиться от ненавистной русской опеки. По требованию польского правительства с территории Речи Посполитой были выведены предназначавшиеся для снабжения Дунайской армии склады продовольствия и снаряжения. России пришлось отказаться от удобного пути переброски войск на турецкий фронт[243]. Вновь начались гонения на православных: был арестован и брошен в тюрьму епископ Переяславский, являвшийся русским подданным[244]. Более того, вопреки воле духовенства и верующих сейм обратился к Константинопольскому патриарху с просьбой взять под свою руку православную церковь Речи Посполитой, входившую в область церковного управления Синода Русской Православной Церкви[245]. Наконец, 29 марта 1790 года был подписан носивший явную антироссийскую направленность прусско-польский договор о взаимопомощи[246].
22 апреля (3 мая) 1791 года сейм принял новую конституцию, согласно которой «либерум вето» отменялось и в стране вводилась наследственная монархия, причём после бездетного Понятовского престол должен был занять курфюрст Саксонский Фридрих-Август III. Это прямо противоречило договорённостям с Россией, заключённым при признании Станислава-Августа королём и при разделе Речи Посполитой, одним из условий которых была гарантия неизменности государственного устройства Польши[247]. Прекращение традиционной анархии и укрепление польской державы были России совершенно ни к чему, поскольку, говоря словами Екатерины II:
«По непостоянству сего народа, по доказанной его злобе и ненависти к нашему, по изъявлявшейся в нём наклонности к разврату и неистовствам французским, мы в нём никогда не будем иметь ни спокойного, ни безопасного соседа иначе как приведя его в сущее бессилие и немогущество»'[248].
Однако Россия, чьи руки были связаны войной, была вынуждена до поры до времени терпеть враждебные действия поляков. Так, в инструкции, данной Екатериной II 25 сентября 1790 года новому посланнику в Польше Я.И. Булгакову, говорилось: «Теперь имею вам предписать не иное что, как только чтоб вы продолжали тихим, скромным и ласковым обхождением привлекать к себе умов, пока наш мир с турками заключён будет»[249].
Одновременно русская императрица готовилась к «силовой акции». Свою позицию по «польскому вопросу» она недвусмысленно высказала в записке от 4 декабря 1791 года, адресованной Коллегии Иностранных дел:
«Всё, что противно нашим трактатам с Польшею, противно нашему интересу. Заключив трактат с республикою, гарантировав pacta conventa (ограничительные условия) нынешнего короля, нарушенные конституциею 3 мая, я не соглашусь ни на что из этого нового порядка вещей, при утверждении которого не только не обратили никакого внимания на Россию, но осыпали её оскорблениями, задирали её ежеминутно. Но если другие не хотят знать Россию, то следует ли из этого, что и Россия также должна забыть собственные интересы? Я даю знать господам членам Иностранной коллегии, что мы можем сделать всё, что нам угодно в Польше, потому что противоречивые полуволи дворов Венского и Берлинского противопоставят нам только кипу писаной бумаги и мы покончим наши дела сами»[250].
Наконец 29 декабря 1791 (9 января 1792) года был заключён долгожданный Ясский мир с Турцией[251]. Ещё раньше, Верельским мирным договором 3(14) марта 1790 года закончилась русско-шведская война[252]. И тут выяснилось, что поляки жестоко просчитались. Разобравшись с внешними врагами, Россия весной 1792 года направила в Польшу свои войска, и уже к лету русская армия контролировала всю территорию Речи Посполитой. Что же касается Пруссии, то вместо «взаимопомощи» она предложила новый раздел Польши, договор о котором был подписан с Россией 23 января 1793 года. На этот раз Россия получила Белоруссию (Минск, Слуцк, Пинск) и Правобережную Украину (250 тыс. кв. км), а к Пруссии отошли Гданьск, Торунь, Познань и значительная часть Великой Польши (58 тыс. кв. км)[253].
Уязвлённое самолюбие шляхтичей не могло смириться с национальным унижением и 13(24) марта 1794 года страну охватило восстание под предводительством Тадеуша Костюшко. Поначалу восставшим сопутствовал успех: 6(17) апреля они заняли Варшаву, устроив там беспощадную резню русских[254]. Однако 14 августа в Польшу прибыл Суворов и всё сразу встало на свои места. Поляки начали терпеть одно поражение за другим. 24 октября (4 ноября) Суворов взял штурмом Прагу – укреплённое предместье Варшавы, после чего конфедераты сложили оружие и капитулировали[255]. За этот успех наш великий полководец был произведён в генерал-фельдмаршалы и назначен главнокомандующим русскими войсками в Польше.
Следует отметить гуманность Суворова. Так, во время взятия Праги он приказал разрушить никем не защищаемые мосты через Вислу, чтобы разъярённые штурмом войска не ворвались в Варшаву. Захваченные пленные, среди которых оказался и будущий наполеоновский генерал Ян Домбровский, в массовом порядке отпускались по домам под честное слово. Одним словом, Суворов вовсю демонстрировал присущее нашим соотечественникам излишнее мягкосердечие. В качестве благодарности от поляков он получил клеветнические измышления о «зверствах», якобы творимых его войсками, охотно растиражированные по всей Европе.
24 октября 1795 года Россия, Австрия и Пруссия подписали соглашение об окончательном разделе Речи Посполитой. Россия получила Западную Волынь, Западную Белоруссию, Литву и Курляндию (120 тыс. кв. км), Австрия – Западную Украину и Краков (47 тыс. кв. км), а Пруссия – Центральную Польшу с Варшавой (48 тыс. кв. км)[256].
«Отторженная возвратих». Медаль в честь разделов Польши
Тем самым Россия вернула большую часть территорий, захваченных Литвой и Польшей в XIII–XIV веках.
Если проанализировать последовательность этих событий, то обнаруживается неукоснительная закономерность: каждое очередное «ущемление» польской свободы со стороны России было лишь ответом на очередную враждебную выходку поляков. Главной же причиной падения польского государства стала его внутренняя слабость:
«Полякам не на кого пенять в утрате государства своего, кроме самих себя. Тем ли думать о свободе, которые, раздвинув прежде на столь обширное пространство пределы земли своей, лежащей по несчастию в самой средине Европы, и огорчив чрез то большую часть держав, вдруг предались праздному бездействию извне и раздорам внутри? Роскошь, пороки и нововведения нахлынули к ним со всех сторон. Древние нравы истлели. Твёрдость духа рассеялась вихрями нового образа жизни. Народ оцепенел. Вельможи уснули. Но государство, засыпающее на цветах, пробуждается обыкновенно бурями. – Нет! не это земля свободы!»[257]
Глава 6
«И действительно, белокурый сын Польши являлся в первых рядах всех народных восстаний, принимая всякий бой за вольность – боем за Польшу»[258], – с пафосом восклицал Герцен. Каков же реальный послужной список этих белокурых «борцов за вольность»?
После ликвидации польского государства надежды жаждущих реванша шляхтичей были связаны с наполеоновской Францией. Уже в 1797 году в созданной Наполеоном марионеточной Ломбардской республике началось формирование польских легионов во главе с генералом Яном Домбровским[259]. Вскоре они в очередной раз были жестоко разгромлены Суворовым 6–8 (17–19) июня 1799 года в битве при Треббии во время Итальянского похода русской армии – к концу сражения из 3500 человек в дивизии Домбровского осталось лишь 300 человек[260]. Впоследствии легионеры «завоёвывали свободу», участвуя в завоевательных походах Наполеона по всей Европе, вплоть до Москвы. Две польских полубригады боролись за «неподлеглость Ойчизны» даже в западном полушарии, рубая во славу французских плантаторов восставших негров Гаити[261].
Особенно отличились «борцы за вольность» в Испании, где местное население развернуло массовую партизанскую войну против наполеоновских захватчиков. В Испании находился так называемый Легион Вислы – четыре польских полка, причисленные к Молодой гвардии, а также три полка из армии вассального Наполеону Великого герцогства Варшавского. Поляки участвовали в сражении под Туделой, взятии перевала Сомосьерра, осадах и штурмах Таррагоны, Сагунто, Лериды, Тортозы и Валенсии, а также во множестве карательных операций против партизан.
Не обошёлся без ясновельможных панов и один из самых ярких эпизодов борьбы испанцев против иностранных поработителей – героическая оборона Сарагоссы летом 1808-го, и зимой 1808/1809 гг. В советских учебниках истории не раз воспроизводилась картина Франциско Гойи «Какое мужество!», посвящённая подвигу невесты одного из испанских бойцов Агустины Доменес. Во время штурма городских ворот после гибели всех артиллеристов Агустина сама открыла огонь из пушки, в одиночку задержав наступление врага. Не раз упоминали историки и о том, с каким восхищением говорил о сарагосцах осаждавший их маршал Жан Ланн, сам считавшийся в наполеоновской армии храбрейшим из храбрых.
Однако верные ложному принципу «дружбы народов» товарищи учёные стыдливо замалчивали тот факт, что активнейшими участниками обеих осад Сарагоссы были польские легионеры. Во время первой осады полк под командованием полковника Гжегоша-Йозефа Хлопицкого успешно штурмует монастырь Святого Иосифа и укрепление Монте-Терро. Затем 4 августа батальоны легиона берут монастырь Святой Инграссии, прорываются до улицы Косса, перегороженной артиллерийской батареей, но затем вынуждены отступить.
Первая осада не увенчалась успехом, однако в декабре 1808 – феврале 1809 гг. маршал Ланн взял город после многодневных уличных боёв. В них вновь отличились вислянские батальоны, вторично захватившие монастырь
Святой Инграссии и взявшие монастырь Святого Франциска[262]. Хороши борцы за свободу, подавляющие восстание народа, никогда не делавшего полякам ничего плохого, да ещё и рьяно придерживающегося католической веры!
В 1801 году на российский престол взошёл Александр I. «Властитель слабый и лукавый, плешивый щёголь, враг труда», как характеризовал его Пушкин, отличался редкостным, прямо таки патологическим умением приносить интересы своего народа в жертву «мировому общественному мнению». В этом его сумел превзойти разве что Горбачёв.
Одним из первых деяний новоиспечённого императора стала масштабная «реабилитация» поляков, воевавших в своё время против русской армии. Как вспоминал ближайший друг Александра I князь Адам Чарторыйский:
«Император, отчасти по собственному благородному побуждению, отчасти, чтобы доказать мне, что его понятия о справедливости не изменились и что он остаётся при прежних намерениях относительно Польши, – принялся благодетельствовать отдельным лицам польского происхождения и рассыпать доказательства своего доброго расположения перед населением управляемых им польских провинций…
В течение первых двух лет царствования Александра я имел счастье оказать услуги многим из моих соотечественников, сосланным в Сибирь Екатериной или Павлом и забытым в изгнании. Александр вернул им свободу и возвратил их семьям. Дела о них были прекращены, конфискованные имения возвращены им; в тех же случаях, если эти имения были кому-нибудь отданы, император приказывал вознаграждать разорённых владельцев. Эмигранты, служившие во Франции и в легионах, получили разрешение вернуться домой. Каждый мог жить у себя и пользоваться своим состоянием. Свою заботу о поляках император простирал и за пределы России: он интересовался теми, кто стонал в темницах Австрии. Кочубей с большой готовностью шёл навстречу желаниям государя. Аббат Коллонтай, считавшийся самым страшным революционером среди поляков, получил свободу и жил до смерти в польских провинциях, управляемых Александром. Графу Огинскому и многим другим было предложено вернуться. Кроме почёта и уважения, им были возвращены и их значительные состояния. Миновало время преследований, политических процессов и розысков, секвестров, конфискаций, недоверия и подозрительности. Настала, хотя и краткая, пора отдыха, доверия и успокоения»[263].
Сам же Адам Чарторыйский, в 1792 году сражавшийся против русских войск и ненавидевший Россию, по его собственным словам, настолько, что отворачивал лицо при встрече с русскими, в 1802 году был назначен на должность товарища (т. е. заместителя – И.П.) министра иностранных дел, а в 1804 году стал министром иностранных дел. Таким образом, внешнеполитическое ведомство Российской Империи возглавил убеждённый русофоб. Действуя, что вполне естественно, не в российских, а в польских интересах, он стравливал Россию с Францией, а затем и с Пруссией. В 1805 году Чарторыйский выдвинул проект восстановления Речи Посполитой в границах 1772 года, связанного с Россией династической унией, что означало бы возврат Польше Белоруссии и Правобережной Украины. Однако идея не получила должного развития и в июне 1806 года он вышел в отставку[264].
Тем временем, нанеся поражение Пруссии и заключив 25 июня (7 июля) 1807 года Тильзитский мир с Александром I, Наполеон создал из принадлежавших Пруссии польских областей вассальное государство – Герцогство Варшавское[265] во главе с преданным Наполеону саксонским королём Фридрихом-Августом. В 1809 году к нему были присоединены и польские земли, находившиеся под властью Австрии (западная Галиция с Краковом)[266].
Тем самым было фактически восстановлено польское государство в его этнических границах. Однако кичливые ляхи этим не удовлетворились – они рассчитывали, как минимум, на возрождение Речи Посполитой в границах 1772 года. А для этого следовало отнять у России украинские, белорусские и литовские земли.
Летом 1812 года Наполеон привёл в движение силы подвластной ему Европы, чтобы покорить Россию, остававшуюся (помимо Англии, отгородившейся проливом Ла-Манш и мощным флотом) последним серьёзным противником его господству. До этого времени на нашу страну ещё никогда не обрушивался удар такой силы. Первый эшелон армии вторжения насчитывал 444 тыс. человек, второй – ещё 170 тысяч[267].
Среди войск стран-сателлитов Бонапарта польский контингент оказался самым многочисленным. В поход двинулась вся полевая армия герцогства: 17 пехотных и 16 кавалерийских полков общей численностью в 60 тыс. солдат и офицеров[268]. Ещё около 10 тыс. насчитывали польские формирования, включённые в состав собственно французской армии: 1-й уланский полк Конной гвардии, 8-й уланский полк, а также три из четырёх полков поляков-ветеранов так называемого «Легиона Вислы», входившего в Молодую гвардию Наполеона[269]. 4-й полк «Легиона Вислы» не успел вступить в пределы России и принял бой с русским авангардом 29 января (10 февраля) 1813 года под Рогачёвом[270].
Кроме того, на оккупированных территориях Литвы и Белоруссии, спешно провозглашённых «Великим княжеством Литовским», были сформированы воинские части из местных поляков и литовцев общей численностью около 20 тыс. человек, в том числе и 3-й уланский полк Конной гвардии[271]. Создание последнего должно было подчеркнуть доверие, оказываемое Наполеоном местной шляхте.
Отправляясь в поход, поляки хвастливо заявляли, что это не они содействуют французам, а те помогают им в их историческом споре с русскими. Однако боевые качества армии Герцогства Варшавского оставляли желать лучшего. Практиковавшееся длительное время привлечение польских ветеранов на французскую службу привело к почти полному истощению подготовленных офицерских и особенно унтер-офицерских кадров в самой польской армии.
Большие надежды Наполеон возлагал на использование традиционно сильной польской лёгкой кавалерии. Однако польские кавалеристы не отличились особой храбростью и расторопностью. Уже в начале войны в авангардных кавалерийских боях при Мире 9-10 (21–22) июля и Романове 14(26) июля дивизии генералов А.Рожнецкого и Я.Каминского были наголову разбиты казаками Платова, прикрывавшими отступление армии генерала Багратиона[272].
Особенно бесславно закончился боевой путь сформированного бригадным генералом Ю.Конопкой 3-го гвардейского уланского полка, который был без особых усилий уничтожен 20 октября в Слониме русским рейдовым отрядом генерал-майора Е.И. Чаплица (тоже поляка, однако с 15 лет состоявшего на службе в русской армии). Литовские гвардейские уланы были даже не перебиты и не взяты в плен, а просто разбежались[273].
Впрочем, во многих случаях преисполненные антирусского фанатизма польские войска дрались храбро и упорно. Польская пехота активно участвовала в Смоленском сражении, понеся там огромные потери. Как отметил генерал А.П. Ермолов, бывший тогда начальником Главного штаба 1-й Западной армии:
«Не пощадил Наполеон Польские войска в сём случае, и они, рабственно покорствуя его воле, понесли на себе главнейшую часть всей потери»[274].
В Бородинском сражении поляки потеряли до 40 % своего состава. Польские пехотинцы дивизий Я.Домбровского и Ж.Жирара отличились на Березине, прикрывая переправу остатков наполеоновской армии[275].
В результате отправившиеся покорять Россию ляхи обильно усеяли своими телами русские просторы. Вот что сказал по этому поводу в обращении к жителям Гродно герой Отечественной войны Денис Давыдов, вступивший в этот город 9(21) декабря 1812 года и назначенный его комендантом:
«По приёму, сделанному русскому войску польскими жителями Гродны, я вижу, что до них не дошёл ещё слух о событиях; вот они: Россия свободна. Все наши силы вступили в Вильну 1-го декабря. Теперь они за Неманом. Из полумиллионной неприятельской армии и тысячи орудий, при ней находившихся, только пятнадцать тысяч солдат и четыре пушки перешли обратно за Неман. Господа поляки! В чёрное платье! Редкий из вас не лишился ближнего по родству или по дружбе: из восьмидесяти тысяч ваших войск, дерзнувших вступить в пределы наши, пятьсот только бегут восвояси; прочие – валяются по большой дороге, морозом окостенелые и засыпанные снегом русским.
Я вошёл сюда по средству мирного договора; мог то же сделать силою оружия, но я пожертвовал славою отряда моего для спасения города, принадлежащего России, ибо вам известно, что битва в улицах кончается грабежом в домах, а грабёж – пожарами.
И что же? Я вас спасаю, а вы сами себя губить хотите! Я вижу на лицах поляков, здесь столпившихся, и злобу, и коварные замыслы; я вижу наглость в осанке и вызов во взглядах; сабли на бёдрах, пистолеты и кинжалы за поясами… Зачем всё это, если бы вы хотели чистосердечно обратиться к тем обязанностям, от коих вам никогда не надлежало бы отступать?
Итак, вопреки вас самих я должен взять меры к вашему спасению, ибо один выстрел – и горе всему городу! Невинные погибнут с виновными… Всё – в прах и в пепел!»[276]
Можно не сомневаться, что наш прославленный поэт-партизан привёл бы свою угрозу в исполнение. Именно поэтому никаких эксцессов за время его комендантства так и не случилось.
27 января (8 февраля) 1813 года русские войска без боя вошли в Варшаву[277]. Герцогство Варшавское прекратило своё существование. Решением Венского конгресса 1815 года большая часть его территории вошла в состав России как Царство Польское, остальные земли были разделены между Австрией и Пруссией[278].
Глава 7
Итак, в результате разгрома Наполеона и нового передела Европы на Венском конгрессе 1814–1815 гг. большая часть бывшего Варшавского герцогства была передана под власть Российской Империи в качестве автономного Царства Польского.
Неукоснительно ставя мнение «просвещённой Европы» на первый план по отношению к интересам России, император Александр сразу же даровал новым подданным максимальное количество льгот и привилегий.
«Финляндцы, поляки и другие окраинцы ставились Александром I в привилегированное положение. Ясно, что у них не могло родиться ни малейшего желания быть в каком бы то ни было отношении русскими; делаясь русскими, они лишь теряли выгоды своего исключительного положения, свои преимущества и привилегии»[279].
Фактически Царство Польское представляло собой независимое государство со всеми присущими ему атрибутами, связанное с Россией лишь личной унией. Оно имело конституцию, разработанную польскими сановниками Чарторыйским, Шанявским и Соболевским и принятую 15(27) ноября 1815 года, в то время как в самой России конституции не было. Польша сохраняла выборный сейм, своё правительство, собственную армию, национальную денежную единицу – злотый. Польский язык носил статус государственного[280].
В конце 1780-х гг. казалось, что настал благоприятный момент. К этому времени Россия находилась в тяжелейшей ситуации, так как была вынуждена вести боевые действия на два фронта: в 1787 году началась война с Турцией, в 1788-м – со Швецией. Шведский флот угрожал Петербургу.
Грех было упускать подобный шанс, и так называемая «патриотическая партия» в польском сейме попыталась избавиться от ненавистной русской опеки. По требованию польского правительства с территории Речи Посполитой были выведены предназначавшиеся для снабжения Дунайской армии склады продовольствия и снаряжения. России пришлось отказаться от удобного пути переброски войск на турецкий фронт[243]. Вновь начались гонения на православных: был арестован и брошен в тюрьму епископ Переяславский, являвшийся русским подданным[244]. Более того, вопреки воле духовенства и верующих сейм обратился к Константинопольскому патриарху с просьбой взять под свою руку православную церковь Речи Посполитой, входившую в область церковного управления Синода Русской Православной Церкви[245]. Наконец, 29 марта 1790 года был подписан носивший явную антироссийскую направленность прусско-польский договор о взаимопомощи[246].
22 апреля (3 мая) 1791 года сейм принял новую конституцию, согласно которой «либерум вето» отменялось и в стране вводилась наследственная монархия, причём после бездетного Понятовского престол должен был занять курфюрст Саксонский Фридрих-Август III. Это прямо противоречило договорённостям с Россией, заключённым при признании Станислава-Августа королём и при разделе Речи Посполитой, одним из условий которых была гарантия неизменности государственного устройства Польши[247]. Прекращение традиционной анархии и укрепление польской державы были России совершенно ни к чему, поскольку, говоря словами Екатерины II:
«По непостоянству сего народа, по доказанной его злобе и ненависти к нашему, по изъявлявшейся в нём наклонности к разврату и неистовствам французским, мы в нём никогда не будем иметь ни спокойного, ни безопасного соседа иначе как приведя его в сущее бессилие и немогущество»'[248].
Однако Россия, чьи руки были связаны войной, была вынуждена до поры до времени терпеть враждебные действия поляков. Так, в инструкции, данной Екатериной II 25 сентября 1790 года новому посланнику в Польше Я.И. Булгакову, говорилось: «Теперь имею вам предписать не иное что, как только чтоб вы продолжали тихим, скромным и ласковым обхождением привлекать к себе умов, пока наш мир с турками заключён будет»[249].
Одновременно русская императрица готовилась к «силовой акции». Свою позицию по «польскому вопросу» она недвусмысленно высказала в записке от 4 декабря 1791 года, адресованной Коллегии Иностранных дел:
«Всё, что противно нашим трактатам с Польшею, противно нашему интересу. Заключив трактат с республикою, гарантировав pacta conventa (ограничительные условия) нынешнего короля, нарушенные конституциею 3 мая, я не соглашусь ни на что из этого нового порядка вещей, при утверждении которого не только не обратили никакого внимания на Россию, но осыпали её оскорблениями, задирали её ежеминутно. Но если другие не хотят знать Россию, то следует ли из этого, что и Россия также должна забыть собственные интересы? Я даю знать господам членам Иностранной коллегии, что мы можем сделать всё, что нам угодно в Польше, потому что противоречивые полуволи дворов Венского и Берлинского противопоставят нам только кипу писаной бумаги и мы покончим наши дела сами»[250].
Наконец 29 декабря 1791 (9 января 1792) года был заключён долгожданный Ясский мир с Турцией[251]. Ещё раньше, Верельским мирным договором 3(14) марта 1790 года закончилась русско-шведская война[252]. И тут выяснилось, что поляки жестоко просчитались. Разобравшись с внешними врагами, Россия весной 1792 года направила в Польшу свои войска, и уже к лету русская армия контролировала всю территорию Речи Посполитой. Что же касается Пруссии, то вместо «взаимопомощи» она предложила новый раздел Польши, договор о котором был подписан с Россией 23 января 1793 года. На этот раз Россия получила Белоруссию (Минск, Слуцк, Пинск) и Правобережную Украину (250 тыс. кв. км), а к Пруссии отошли Гданьск, Торунь, Познань и значительная часть Великой Польши (58 тыс. кв. км)[253].
Уязвлённое самолюбие шляхтичей не могло смириться с национальным унижением и 13(24) марта 1794 года страну охватило восстание под предводительством Тадеуша Костюшко. Поначалу восставшим сопутствовал успех: 6(17) апреля они заняли Варшаву, устроив там беспощадную резню русских[254]. Однако 14 августа в Польшу прибыл Суворов и всё сразу встало на свои места. Поляки начали терпеть одно поражение за другим. 24 октября (4 ноября) Суворов взял штурмом Прагу – укреплённое предместье Варшавы, после чего конфедераты сложили оружие и капитулировали[255]. За этот успех наш великий полководец был произведён в генерал-фельдмаршалы и назначен главнокомандующим русскими войсками в Польше.
Следует отметить гуманность Суворова. Так, во время взятия Праги он приказал разрушить никем не защищаемые мосты через Вислу, чтобы разъярённые штурмом войска не ворвались в Варшаву. Захваченные пленные, среди которых оказался и будущий наполеоновский генерал Ян Домбровский, в массовом порядке отпускались по домам под честное слово. Одним словом, Суворов вовсю демонстрировал присущее нашим соотечественникам излишнее мягкосердечие. В качестве благодарности от поляков он получил клеветнические измышления о «зверствах», якобы творимых его войсками, охотно растиражированные по всей Европе.
24 октября 1795 года Россия, Австрия и Пруссия подписали соглашение об окончательном разделе Речи Посполитой. Россия получила Западную Волынь, Западную Белоруссию, Литву и Курляндию (120 тыс. кв. км), Австрия – Западную Украину и Краков (47 тыс. кв. км), а Пруссия – Центральную Польшу с Варшавой (48 тыс. кв. км)[256].
Тем самым Россия вернула большую часть территорий, захваченных Литвой и Польшей в XIII–XIV веках.
Если проанализировать последовательность этих событий, то обнаруживается неукоснительная закономерность: каждое очередное «ущемление» польской свободы со стороны России было лишь ответом на очередную враждебную выходку поляков. Главной же причиной падения польского государства стала его внутренняя слабость:
«Полякам не на кого пенять в утрате государства своего, кроме самих себя. Тем ли думать о свободе, которые, раздвинув прежде на столь обширное пространство пределы земли своей, лежащей по несчастию в самой средине Европы, и огорчив чрез то большую часть держав, вдруг предались праздному бездействию извне и раздорам внутри? Роскошь, пороки и нововведения нахлынули к ним со всех сторон. Древние нравы истлели. Твёрдость духа рассеялась вихрями нового образа жизни. Народ оцепенел. Вельможи уснули. Но государство, засыпающее на цветах, пробуждается обыкновенно бурями. – Нет! не это земля свободы!»[257]
Глава 6
С Наполеоном Бог, и мы с Наполеоном!
Война! И юноши тотчас же рвутся в битвы,
А женщины творят с надеждою молитвы,
И повторяют все с восторгом умилённым:
«С Наполеоном Бог, и мы с Наполеоном!»
Адам Мицкевич
«И действительно, белокурый сын Польши являлся в первых рядах всех народных восстаний, принимая всякий бой за вольность – боем за Польшу»[258], – с пафосом восклицал Герцен. Каков же реальный послужной список этих белокурых «борцов за вольность»?
После ликвидации польского государства надежды жаждущих реванша шляхтичей были связаны с наполеоновской Францией. Уже в 1797 году в созданной Наполеоном марионеточной Ломбардской республике началось формирование польских легионов во главе с генералом Яном Домбровским[259]. Вскоре они в очередной раз были жестоко разгромлены Суворовым 6–8 (17–19) июня 1799 года в битве при Треббии во время Итальянского похода русской армии – к концу сражения из 3500 человек в дивизии Домбровского осталось лишь 300 человек[260]. Впоследствии легионеры «завоёвывали свободу», участвуя в завоевательных походах Наполеона по всей Европе, вплоть до Москвы. Две польских полубригады боролись за «неподлеглость Ойчизны» даже в западном полушарии, рубая во славу французских плантаторов восставших негров Гаити[261].
Особенно отличились «борцы за вольность» в Испании, где местное население развернуло массовую партизанскую войну против наполеоновских захватчиков. В Испании находился так называемый Легион Вислы – четыре польских полка, причисленные к Молодой гвардии, а также три полка из армии вассального Наполеону Великого герцогства Варшавского. Поляки участвовали в сражении под Туделой, взятии перевала Сомосьерра, осадах и штурмах Таррагоны, Сагунто, Лериды, Тортозы и Валенсии, а также во множестве карательных операций против партизан.
Не обошёлся без ясновельможных панов и один из самых ярких эпизодов борьбы испанцев против иностранных поработителей – героическая оборона Сарагоссы летом 1808-го, и зимой 1808/1809 гг. В советских учебниках истории не раз воспроизводилась картина Франциско Гойи «Какое мужество!», посвящённая подвигу невесты одного из испанских бойцов Агустины Доменес. Во время штурма городских ворот после гибели всех артиллеристов Агустина сама открыла огонь из пушки, в одиночку задержав наступление врага. Не раз упоминали историки и о том, с каким восхищением говорил о сарагосцах осаждавший их маршал Жан Ланн, сам считавшийся в наполеоновской армии храбрейшим из храбрых.
Однако верные ложному принципу «дружбы народов» товарищи учёные стыдливо замалчивали тот факт, что активнейшими участниками обеих осад Сарагоссы были польские легионеры. Во время первой осады полк под командованием полковника Гжегоша-Йозефа Хлопицкого успешно штурмует монастырь Святого Иосифа и укрепление Монте-Терро. Затем 4 августа батальоны легиона берут монастырь Святой Инграссии, прорываются до улицы Косса, перегороженной артиллерийской батареей, но затем вынуждены отступить.
Первая осада не увенчалась успехом, однако в декабре 1808 – феврале 1809 гг. маршал Ланн взял город после многодневных уличных боёв. В них вновь отличились вислянские батальоны, вторично захватившие монастырь
Святой Инграссии и взявшие монастырь Святого Франциска[262]. Хороши борцы за свободу, подавляющие восстание народа, никогда не делавшего полякам ничего плохого, да ещё и рьяно придерживающегося католической веры!
В 1801 году на российский престол взошёл Александр I. «Властитель слабый и лукавый, плешивый щёголь, враг труда», как характеризовал его Пушкин, отличался редкостным, прямо таки патологическим умением приносить интересы своего народа в жертву «мировому общественному мнению». В этом его сумел превзойти разве что Горбачёв.
Одним из первых деяний новоиспечённого императора стала масштабная «реабилитация» поляков, воевавших в своё время против русской армии. Как вспоминал ближайший друг Александра I князь Адам Чарторыйский:
«Император, отчасти по собственному благородному побуждению, отчасти, чтобы доказать мне, что его понятия о справедливости не изменились и что он остаётся при прежних намерениях относительно Польши, – принялся благодетельствовать отдельным лицам польского происхождения и рассыпать доказательства своего доброго расположения перед населением управляемых им польских провинций…
В течение первых двух лет царствования Александра я имел счастье оказать услуги многим из моих соотечественников, сосланным в Сибирь Екатериной или Павлом и забытым в изгнании. Александр вернул им свободу и возвратил их семьям. Дела о них были прекращены, конфискованные имения возвращены им; в тех же случаях, если эти имения были кому-нибудь отданы, император приказывал вознаграждать разорённых владельцев. Эмигранты, служившие во Франции и в легионах, получили разрешение вернуться домой. Каждый мог жить у себя и пользоваться своим состоянием. Свою заботу о поляках император простирал и за пределы России: он интересовался теми, кто стонал в темницах Австрии. Кочубей с большой готовностью шёл навстречу желаниям государя. Аббат Коллонтай, считавшийся самым страшным революционером среди поляков, получил свободу и жил до смерти в польских провинциях, управляемых Александром. Графу Огинскому и многим другим было предложено вернуться. Кроме почёта и уважения, им были возвращены и их значительные состояния. Миновало время преследований, политических процессов и розысков, секвестров, конфискаций, недоверия и подозрительности. Настала, хотя и краткая, пора отдыха, доверия и успокоения»[263].
Сам же Адам Чарторыйский, в 1792 году сражавшийся против русских войск и ненавидевший Россию, по его собственным словам, настолько, что отворачивал лицо при встрече с русскими, в 1802 году был назначен на должность товарища (т. е. заместителя – И.П.) министра иностранных дел, а в 1804 году стал министром иностранных дел. Таким образом, внешнеполитическое ведомство Российской Империи возглавил убеждённый русофоб. Действуя, что вполне естественно, не в российских, а в польских интересах, он стравливал Россию с Францией, а затем и с Пруссией. В 1805 году Чарторыйский выдвинул проект восстановления Речи Посполитой в границах 1772 года, связанного с Россией династической унией, что означало бы возврат Польше Белоруссии и Правобережной Украины. Однако идея не получила должного развития и в июне 1806 года он вышел в отставку[264].
Тем временем, нанеся поражение Пруссии и заключив 25 июня (7 июля) 1807 года Тильзитский мир с Александром I, Наполеон создал из принадлежавших Пруссии польских областей вассальное государство – Герцогство Варшавское[265] во главе с преданным Наполеону саксонским королём Фридрихом-Августом. В 1809 году к нему были присоединены и польские земли, находившиеся под властью Австрии (западная Галиция с Краковом)[266].
Тем самым было фактически восстановлено польское государство в его этнических границах. Однако кичливые ляхи этим не удовлетворились – они рассчитывали, как минимум, на возрождение Речи Посполитой в границах 1772 года. А для этого следовало отнять у России украинские, белорусские и литовские земли.
Летом 1812 года Наполеон привёл в движение силы подвластной ему Европы, чтобы покорить Россию, остававшуюся (помимо Англии, отгородившейся проливом Ла-Манш и мощным флотом) последним серьёзным противником его господству. До этого времени на нашу страну ещё никогда не обрушивался удар такой силы. Первый эшелон армии вторжения насчитывал 444 тыс. человек, второй – ещё 170 тысяч[267].
Среди войск стран-сателлитов Бонапарта польский контингент оказался самым многочисленным. В поход двинулась вся полевая армия герцогства: 17 пехотных и 16 кавалерийских полков общей численностью в 60 тыс. солдат и офицеров[268]. Ещё около 10 тыс. насчитывали польские формирования, включённые в состав собственно французской армии: 1-й уланский полк Конной гвардии, 8-й уланский полк, а также три из четырёх полков поляков-ветеранов так называемого «Легиона Вислы», входившего в Молодую гвардию Наполеона[269]. 4-й полк «Легиона Вислы» не успел вступить в пределы России и принял бой с русским авангардом 29 января (10 февраля) 1813 года под Рогачёвом[270].
Кроме того, на оккупированных территориях Литвы и Белоруссии, спешно провозглашённых «Великим княжеством Литовским», были сформированы воинские части из местных поляков и литовцев общей численностью около 20 тыс. человек, в том числе и 3-й уланский полк Конной гвардии[271]. Создание последнего должно было подчеркнуть доверие, оказываемое Наполеоном местной шляхте.
Отправляясь в поход, поляки хвастливо заявляли, что это не они содействуют французам, а те помогают им в их историческом споре с русскими. Однако боевые качества армии Герцогства Варшавского оставляли желать лучшего. Практиковавшееся длительное время привлечение польских ветеранов на французскую службу привело к почти полному истощению подготовленных офицерских и особенно унтер-офицерских кадров в самой польской армии.
Большие надежды Наполеон возлагал на использование традиционно сильной польской лёгкой кавалерии. Однако польские кавалеристы не отличились особой храбростью и расторопностью. Уже в начале войны в авангардных кавалерийских боях при Мире 9-10 (21–22) июля и Романове 14(26) июля дивизии генералов А.Рожнецкого и Я.Каминского были наголову разбиты казаками Платова, прикрывавшими отступление армии генерала Багратиона[272].
Особенно бесславно закончился боевой путь сформированного бригадным генералом Ю.Конопкой 3-го гвардейского уланского полка, который был без особых усилий уничтожен 20 октября в Слониме русским рейдовым отрядом генерал-майора Е.И. Чаплица (тоже поляка, однако с 15 лет состоявшего на службе в русской армии). Литовские гвардейские уланы были даже не перебиты и не взяты в плен, а просто разбежались[273].
Впрочем, во многих случаях преисполненные антирусского фанатизма польские войска дрались храбро и упорно. Польская пехота активно участвовала в Смоленском сражении, понеся там огромные потери. Как отметил генерал А.П. Ермолов, бывший тогда начальником Главного штаба 1-й Западной армии:
«Не пощадил Наполеон Польские войска в сём случае, и они, рабственно покорствуя его воле, понесли на себе главнейшую часть всей потери»[274].
В Бородинском сражении поляки потеряли до 40 % своего состава. Польские пехотинцы дивизий Я.Домбровского и Ж.Жирара отличились на Березине, прикрывая переправу остатков наполеоновской армии[275].
В результате отправившиеся покорять Россию ляхи обильно усеяли своими телами русские просторы. Вот что сказал по этому поводу в обращении к жителям Гродно герой Отечественной войны Денис Давыдов, вступивший в этот город 9(21) декабря 1812 года и назначенный его комендантом:
«По приёму, сделанному русскому войску польскими жителями Гродны, я вижу, что до них не дошёл ещё слух о событиях; вот они: Россия свободна. Все наши силы вступили в Вильну 1-го декабря. Теперь они за Неманом. Из полумиллионной неприятельской армии и тысячи орудий, при ней находившихся, только пятнадцать тысяч солдат и четыре пушки перешли обратно за Неман. Господа поляки! В чёрное платье! Редкий из вас не лишился ближнего по родству или по дружбе: из восьмидесяти тысяч ваших войск, дерзнувших вступить в пределы наши, пятьсот только бегут восвояси; прочие – валяются по большой дороге, морозом окостенелые и засыпанные снегом русским.
Я вошёл сюда по средству мирного договора; мог то же сделать силою оружия, но я пожертвовал славою отряда моего для спасения города, принадлежащего России, ибо вам известно, что битва в улицах кончается грабежом в домах, а грабёж – пожарами.
И что же? Я вас спасаю, а вы сами себя губить хотите! Я вижу на лицах поляков, здесь столпившихся, и злобу, и коварные замыслы; я вижу наглость в осанке и вызов во взглядах; сабли на бёдрах, пистолеты и кинжалы за поясами… Зачем всё это, если бы вы хотели чистосердечно обратиться к тем обязанностям, от коих вам никогда не надлежало бы отступать?
Итак, вопреки вас самих я должен взять меры к вашему спасению, ибо один выстрел – и горе всему городу! Невинные погибнут с виновными… Всё – в прах и в пепел!»[276]
Можно не сомневаться, что наш прославленный поэт-партизан привёл бы свою угрозу в исполнение. Именно поэтому никаких эксцессов за время его комендантства так и не случилось.
27 января (8 февраля) 1813 года русские войска без боя вошли в Варшаву[277]. Герцогство Варшавское прекратило своё существование. Решением Венского конгресса 1815 года большая часть его территории вошла в состав России как Царство Польское, остальные земли были разделены между Австрией и Пруссией[278].
Глава 7
Под русским ярмом
Сволочинский и Помойский —
Кто средь шляхты им чета?
Бились храбро за свободу
Против русского кнута.
Храбро бились и в Париже
Обрели и кров и снедь;
Столь же сладко для отчизны
Уцелеть, как умереть.
Генрих Гейне
Итак, в результате разгрома Наполеона и нового передела Европы на Венском конгрессе 1814–1815 гг. большая часть бывшего Варшавского герцогства была передана под власть Российской Империи в качестве автономного Царства Польского.
Неукоснительно ставя мнение «просвещённой Европы» на первый план по отношению к интересам России, император Александр сразу же даровал новым подданным максимальное количество льгот и привилегий.
«Финляндцы, поляки и другие окраинцы ставились Александром I в привилегированное положение. Ясно, что у них не могло родиться ни малейшего желания быть в каком бы то ни было отношении русскими; делаясь русскими, они лишь теряли выгоды своего исключительного положения, свои преимущества и привилегии»[279].
Фактически Царство Польское представляло собой независимое государство со всеми присущими ему атрибутами, связанное с Россией лишь личной унией. Оно имело конституцию, разработанную польскими сановниками Чарторыйским, Шанявским и Соболевским и принятую 15(27) ноября 1815 года, в то время как в самой России конституции не было. Польша сохраняла выборный сейм, своё правительство, собственную армию, национальную денежную единицу – злотый. Польский язык носил статус государственного[280].