Страница:
Больше не будет меж братьев любви, как бывало когда-то.
Вот яркий пример концепции «антипрогресса». Но вы спросите: в чем же разница между двумя концепциями? И та и другая исходят из того, что видят в истории осуществление некой единой тенденции. Только оценивают ее они по-разному. Одна считает, что все движется к лучшему, другая – к худшему. Но когда Гесиод говорит, в каком смысле жизнь становится хуже, то ему можно верить или нет, однако то, что он говорит, понять можно вполне. Сначала люди жили долго, были здоровыми, счастливыми; потом возникли между ними раздоры, они перестали понимать друг друга, стали болеть и рано умирать. А какова точка зрения прогресса в собственном смысле? Жизнь становится «лучше» – это точка зрения в высшей степени неопределенная. Все зависит от оценки. Если мы оцениваем качество жизни по количеству киловатт-часов, вырабатываемых обществом, то оценка будет одна. А если оценивать по чистоте воздуха – оценка будет другая. С чьей точки зрения мы смотрим? Если с точки зрения английских переселенцев в Америку, оценка будет одна. Если с точки зрения аборигенов, индейцев, оценка будет другая. И разгадка чрезвычайно проста: нигде это прямо не формулируется, но из изложения ясно, что «хорошим», благом является то, что приближает к современному западному обществу. Эта концепция является пропагандой того, что это общество является идеальным человеческим состоянием, к которому все человечество закономерно движется.
Только так возникают понятия «передовых» и «отсталых» наций. Нужно предположить, что история движется по какой-то одной линии, причем в одну и ту же сторону. И одни нации ушли дальше, другие от них отстали. Конечно, тогда мы можем сказать: вот эти – передовые, а эти – отсталые. Но если бы они двигались в плоскости в разные стороны, то ясно, что эти оценки были бы бессмысленны. Вот в этом вся суть концепции прогресса. И, приняв такую концепцию, такую идеологию, народ становится духовным рабом стран западной цивилизации. Эта идеология вырабатывалась долго, вероятно, начиная с гегелевской системы. И вопрос был основоположный для существования каждого народа: как глядеть на историю? Какое место себе в ней определить?
5. Концепция Данилевского
6. Россия к началу XX века
7. Революция 1917 года
8. Что такое социализм?
Вот яркий пример концепции «антипрогресса». Но вы спросите: в чем же разница между двумя концепциями? И та и другая исходят из того, что видят в истории осуществление некой единой тенденции. Только оценивают ее они по-разному. Одна считает, что все движется к лучшему, другая – к худшему. Но когда Гесиод говорит, в каком смысле жизнь становится хуже, то ему можно верить или нет, однако то, что он говорит, понять можно вполне. Сначала люди жили долго, были здоровыми, счастливыми; потом возникли между ними раздоры, они перестали понимать друг друга, стали болеть и рано умирать. А какова точка зрения прогресса в собственном смысле? Жизнь становится «лучше» – это точка зрения в высшей степени неопределенная. Все зависит от оценки. Если мы оцениваем качество жизни по количеству киловатт-часов, вырабатываемых обществом, то оценка будет одна. А если оценивать по чистоте воздуха – оценка будет другая. С чьей точки зрения мы смотрим? Если с точки зрения английских переселенцев в Америку, оценка будет одна. Если с точки зрения аборигенов, индейцев, оценка будет другая. И разгадка чрезвычайно проста: нигде это прямо не формулируется, но из изложения ясно, что «хорошим», благом является то, что приближает к современному западному обществу. Эта концепция является пропагандой того, что это общество является идеальным человеческим состоянием, к которому все человечество закономерно движется.
Только так возникают понятия «передовых» и «отсталых» наций. Нужно предположить, что история движется по какой-то одной линии, причем в одну и ту же сторону. И одни нации ушли дальше, другие от них отстали. Конечно, тогда мы можем сказать: вот эти – передовые, а эти – отсталые. Но если бы они двигались в плоскости в разные стороны, то ясно, что эти оценки были бы бессмысленны. Вот в этом вся суть концепции прогресса. И, приняв такую концепцию, такую идеологию, народ становится духовным рабом стран западной цивилизации. Эта идеология вырабатывалась долго, вероятно, начиная с гегелевской системы. И вопрос был основоположный для существования каждого народа: как глядеть на историю? Какое место себе в ней определить?
5. Концепция Данилевского
Опровержение вышеизложенной концепции прогресса и формулировка альтернативной точки зрения содержатся в книге Данилевского «Россия и Европа», изданной в 1869 году. Мне кажется, в ней есть идеи, основоположные для понимания истории.
Одна из первых глав так и начинается с вопроса, который мы обсуждали: почему Европа враждебна России? Автор приводит ряд конкретных, очень ярких и поразительных примеров, когда Европа по отношению к России и европейским странам применяет то, что сейчас называется «двойным стандартом». Более того, Европа готова идти на какие-то для себя потери, если эти действия повредят России. Данилевский дает ответ на вопрос, откуда это загадочное явление, какова его причина. «Европа не признает нас своими, она видит в России и в славянах вообще нечто ей чуждое, а вместе такое, что не может ей служить простым материалом, который можно было бы формировать и обделывать по образу и подобию своему. Как ни рыхл, ни мягок оказался верхний, выветрившийся слой, все же Европа понимает или, точнее сказать, интуитивно чувствует, что под этой поверхностью лежит крепкое, твердое ядро, которое не растолочь, не размолотить, не растворить и, следовательно, нельзя будет себе ассимилировать, превратить в свою плоть и кровь, которое имеет силу и притязания жить своей самобытной, независимой жизнью».
После этого он ставит вопрос: какой же смысл этого противостояния в аспекте истории? И говорит, что единая тенденция, проходящая через всю историю, является чистой фикцией. История, с его точки зрения, развивается как история отдельных цивилизаций, или, как он говорит, «культурно-исторических типов», каждый из которых живет как целостный организм: имеет эпоху рождения, молодости, расцвета сил, упадка и гибели.
Сейчас наибольшую силу имеет один такой тип, как он его называет, романо-германский, или европейский, и концепция единого прогресса есть всего лишь идеологическое оружие, отстаивающее право этого типа на власть над всем миром. И Данилевский формулирует, как мне кажется, чрезвычайно глубокую и красивую точку зрения на историю: «И прогресс состоит вовсе не в том, чтобы идти все время в одном направлении, а в том, чтобы исходить все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, во всех направлениях». Иными словами, картина истории, укладывающаяся в одну линию, говоря математическим языком, «одномерная», заменяется гораздо более богатой картиной, «многомерной», движение идет по некоему полю, в плоскости или в пространстве.
Книга содержит две идеи: одна – фундаментальная, которую я сформулировал, о культурно-исторических типах. Эта идея при жизни Данилевского не получила признания, но потом приобрела колоссальную известность, когда независимо от Данилевского немецким автором Шпенглером была изложена в книге «Закат Европы», появившейся сразу после конца Первой мировой войны. Шпенглер ни разу не упоминает Данилевского и, может быть, как немец, действительно о нем не знал. Позже Арнольдом Тойнби, на которого я ссылался, еще раз была развита сходная концепция. Он гораздо подробней развивает ее, насчитывает больше различных цивилизаций, чем Данилевский, более многосторонне оценивает возможное их взаимодействие. Однако принцип у Тойнби тот же самый. Он ссылается на Данилевского, но, мне кажется, совершенно недостаточно: не как на человека, который первый высказал идею, которую он потом разрабатывал, а как на одного из людей, которые тоже на эту тему писали.
Я хочу сделать предупреждение, что в книге Данилевского есть и вторая идея, которую, видимо, история не подтвердила, – по крайней мере в таком четком виде, в каком он ее формулирует. И благодаря этому она удобно используется для опровержения книги в целом. Их ни в коей мере не следует смешивать. Вторая идея заключается в том, что на смену германо-романскому типу приходит новый культурно-исторический тип – славянский и будущее принадлежит громадному славянскому союзу, центром которого будет Россия, а столицей – Константинополь. Уже при жизни Данилевского указывали (например, Леонтьев), что те же поляки, будучи славянами, гораздо ближе к Западу и являются орудием западной цивилизации против России. Точно так же и чехи ближе к Западу, чем к России. И может быть, наше время показывает, что возможна некая корректировка этой точки зрения. Некоторую общность и близость можно видеть, может быть, в славянско-православных странах. Например, в Сербии ожесточенная война велась даже не между славянскими народами, а между тремя ветвями одного и того же сербского народа – сербами, хорватами и боснийцами, различавшимися лишь тем, что они приняли разные религии – православие, католицизм и ислам.
Одна из первых глав так и начинается с вопроса, который мы обсуждали: почему Европа враждебна России? Автор приводит ряд конкретных, очень ярких и поразительных примеров, когда Европа по отношению к России и европейским странам применяет то, что сейчас называется «двойным стандартом». Более того, Европа готова идти на какие-то для себя потери, если эти действия повредят России. Данилевский дает ответ на вопрос, откуда это загадочное явление, какова его причина. «Европа не признает нас своими, она видит в России и в славянах вообще нечто ей чуждое, а вместе такое, что не может ей служить простым материалом, который можно было бы формировать и обделывать по образу и подобию своему. Как ни рыхл, ни мягок оказался верхний, выветрившийся слой, все же Европа понимает или, точнее сказать, интуитивно чувствует, что под этой поверхностью лежит крепкое, твердое ядро, которое не растолочь, не размолотить, не растворить и, следовательно, нельзя будет себе ассимилировать, превратить в свою плоть и кровь, которое имеет силу и притязания жить своей самобытной, независимой жизнью».
После этого он ставит вопрос: какой же смысл этого противостояния в аспекте истории? И говорит, что единая тенденция, проходящая через всю историю, является чистой фикцией. История, с его точки зрения, развивается как история отдельных цивилизаций, или, как он говорит, «культурно-исторических типов», каждый из которых живет как целостный организм: имеет эпоху рождения, молодости, расцвета сил, упадка и гибели.
Сейчас наибольшую силу имеет один такой тип, как он его называет, романо-германский, или европейский, и концепция единого прогресса есть всего лишь идеологическое оружие, отстаивающее право этого типа на власть над всем миром. И Данилевский формулирует, как мне кажется, чрезвычайно глубокую и красивую точку зрения на историю: «И прогресс состоит вовсе не в том, чтобы идти все время в одном направлении, а в том, чтобы исходить все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, во всех направлениях». Иными словами, картина истории, укладывающаяся в одну линию, говоря математическим языком, «одномерная», заменяется гораздо более богатой картиной, «многомерной», движение идет по некоему полю, в плоскости или в пространстве.
Книга содержит две идеи: одна – фундаментальная, которую я сформулировал, о культурно-исторических типах. Эта идея при жизни Данилевского не получила признания, но потом приобрела колоссальную известность, когда независимо от Данилевского немецким автором Шпенглером была изложена в книге «Закат Европы», появившейся сразу после конца Первой мировой войны. Шпенглер ни разу не упоминает Данилевского и, может быть, как немец, действительно о нем не знал. Позже Арнольдом Тойнби, на которого я ссылался, еще раз была развита сходная концепция. Он гораздо подробней развивает ее, насчитывает больше различных цивилизаций, чем Данилевский, более многосторонне оценивает возможное их взаимодействие. Однако принцип у Тойнби тот же самый. Он ссылается на Данилевского, но, мне кажется, совершенно недостаточно: не как на человека, который первый высказал идею, которую он потом разрабатывал, а как на одного из людей, которые тоже на эту тему писали.
Я хочу сделать предупреждение, что в книге Данилевского есть и вторая идея, которую, видимо, история не подтвердила, – по крайней мере в таком четком виде, в каком он ее формулирует. И благодаря этому она удобно используется для опровержения книги в целом. Их ни в коей мере не следует смешивать. Вторая идея заключается в том, что на смену германо-романскому типу приходит новый культурно-исторический тип – славянский и будущее принадлежит громадному славянскому союзу, центром которого будет Россия, а столицей – Константинополь. Уже при жизни Данилевского указывали (например, Леонтьев), что те же поляки, будучи славянами, гораздо ближе к Западу и являются орудием западной цивилизации против России. Точно так же и чехи ближе к Западу, чем к России. И может быть, наше время показывает, что возможна некая корректировка этой точки зрения. Некоторую общность и близость можно видеть, может быть, в славянско-православных странах. Например, в Сербии ожесточенная война велась даже не между славянскими народами, а между тремя ветвями одного и того же сербского народа – сербами, хорватами и боснийцами, различавшимися лишь тем, что они приняли разные религии – православие, католицизм и ислам.
6. Россия к началу XX века
Мне кажется, что точка зрения Данилевского дает правильный исходный пункт для оценки того, что происходило в России и происходит, может быть, даже до сих пор. С чем Россия пришла к XX веку? Это действительно было противостоянием двух цивилизаций, причем Россия пошла не по пути полного отрицания, а по пути принятия продуктов западной цивилизации, которые не разрушают ее национальную идентичность. И может быть, благодаря этому в России как бы действовали силы противоположного толка, которые приводили к конфликтам, и эти конфликты мы наблюдаем и сейчас еще.
Положение в России в начале XX века было следующее. Это была крестьянская страна, больше 80 процентов населения составляли крестьяне. Это была страна с колоссальным ростом населения и в этом смысле очень здоровая. Я думаю, что из всех вообще стран, которые тогда обладали статистикой, в России был самый быстрый рост населения. В то же время Россия, будучи крестьянской страной, входила в пятерку наиболее развитых промышленных стран. Она имела один из самых устойчивых в мире годовых бюджетов. Промышленность росла, и особенно значительно в том направлении, которое нужно было деревне. Например, за двадцать лет до войны вдвое увеличилось производство сахара и производство кровельного железа. Это то, что нужно было деревне. Также увеличились примерно вдвое крестьянские взносы в сберегательные кассы. Но, с другой стороны, все время слышались жалобы крестьян на безземелье – явно объективные жалобы, потому что при небольшом неурожае уже начинались голод и крестьянские волнения (с 1902 года). При этом средний урожай в России был в два-три раза меньше, чем во Франции, Англии, Германии, хотя в среднем почвы были у нас гораздо лучше. Причина заключалась, очевидно, в том, что само сельское хозяйство было менее интенсивно. Но интенсификация сельского хозяйства требовала развития промышленности и роста городов, хотя этого можно было достигнуть не тем путем, не теми темпами, как это когда-то произошло в Англии и вообще на Западе.
Проводилась очень большая деятельность для поддержки и оздоровления деревни. Например, начиная с эпохи столыпинских реформ был очень сильно активизирован Крестьянский банк, который давал большие ссуды крестьянам для покупки земли и улучшения хозяйства. Громадного развития достигла кооперация, при которой крестьяне кооперировались по тому или иному виду деятельности, в основном не связанному непосредственно с производством. Например, кооперация осуществлялась по трепке льна: существовал Льноцентр, который был мировым монополистом по продаже льна. Или по сбиванию масла из сметаны был Маслоцентр, тоже практически монопольно владевший европейским рынком. Существовали кооперативы по закупке сельскохозяйственных товаров, по продаже и хранению урожая, по получению кредитов и так далее.
Один из крупнейших экономистов того времени, Туган-Барановский, уверяет, что Россия по уровню охвата кооперацией стояла на первом месте в мире, но другие говорят, что не на первом, а на втором, после Германии. Но, во всяком случае, кооперация была колоссально развита. Если учитывать членов семейства, то кооперацией было охвачено больше половины сельского населения. Также все время совершенствовалось рабочее законодательство. Юридическое положение рабочих России было лучше, чем рабочих США и Франции.
Но изменения эти не поспевали за требованиями жизни. И произошло то, что часто, по-видимому, происходит в истории. Верхний, образованный слой как бы не выдержал испытания своей властью, своим привилегированным положением. И начало этого можно увидеть гораздо раньше – в том, что освобождение дворян от их обязанностей перед государством, так называемое провозглашение дворянских вольностей, произошло почти ровно на сто лет раньше, чем освобождение крестьян от их крепостной зависимости. И когда произошло провозглашение дворянских вольностей, крестьяне стали ждать, что за этим должно произойти их освобождение, а когда оно не произошло, то это вылилось в пугачевское движение. Так по крайней мере его причину толкует Ключевский (да и многие другие историки).
И мне кажется, что с данного момента и началось проникновение в Россию этой западной концепции – концепции прогресса, разделения стран на передовые и отсталые, причем Россия оказывалась именно отсталой страной. Это как бы оправдывало такое пренебрежительное, если угодно, эксплуататорское отношение к этой стране. В среде высшего, образованного слоя – дворянства, интеллигенции и т. д. – произошел некий раскол. Выделилось движение западников, которые при противостоянии России и Запада оказывались союзниками не России, а Запада – вплоть до парадоксальных, крайних примеров. Например, была послана телеграмма с поздравлением японскому императору в связи с победой японского флота над русским при Цусиме. Данилевский пишет: «Взгляд на Россию как на весьма трудно преодолимое препятствие к развитию и распространению «настоящей» человеческой, то есть европейской, цивилизации, в сущности, распространен между корифеями нашего общества. С такой точки зрения становится понятным (и не только понятным, но и в некотором смысле законным и, пожалуй, благородным) сочувствие и стремление ко всему, что клонится к ослаблению русского начала на окраинах России».
А Розанов писал уже в 1911 году: «Дело было вовсе не в славянофильстве и западничестве. Это цензурные и удобные термины, покрывающие далеко не столь невинное явление. Шло дело о нашем Отечестве, которое целым рядом знаменитых писателей указывалось понимать как злейшего врага некоторого просвещения и культуры. И шло дело о христианстве и Церкви, которое указывалось понимать как заслон мрака, темноты и невежества, заслон и, в сущности своей, ошибку истории, суеверие, пережиток, то, чего нет». (И надо заметить, что в том, что касается христианства и Церкви, эта характеристика в значительной степени относится к произведениям самого Розанова. В этом и проявляется конфликтность жизни России в дореволюционную эпоху.) Дальше он очень ярко описывает западнический взгляд: «Россия не содержит в себе никакого здорового и ценного зерна. России, собственно, нет, она кажется. Это ужасный кошмар, фантом, который давит душу всех просвещенных людей. От этого кошмара мы бежим за границу, эмигрируем, и если соглашаемся оставить себя в России, то ради того единственно, что находимся в полной уверенности, что скоро этого фантома не будет и его рассеем мы». Впрочем, как и во многих случаях, Пушкин намного раньше и намного короче сформулировал эту мысль:
Ты просвещением свой разум осветил, Ты правды чистой свет увидел, И нежно чуждые народы полюбил, И мудро свой возненавидел.
В русском образованном, ведущем слое общества возник как бы авангард, заброшенный Западом в Россию. И всю историю того времени невозможно понять иначе, если не рассматривать ее по Данилевскому – как некоторую борьбу, столкновение цивилизаций. Россия была препятствием на пути – но вовсе не трудноопределимого прогресса, а на пути западной цивилизации. И только это может объяснить тот загадочный факт, что русская революция в течение всей своей подготовки, развития финансировалась банкирами в основном западными, но также и находившимися в России. Хотя логически это кажется очевидным: а кто другой, кроме банкиров, может финансировать что бы то ни было? Ведь только у них деньги! И как может революция развиваться без финансирования? Кто-то сказал, что для революции нужны три вещи: во-первых, деньги, во-вторых, деньги и, в-третьих, тоже деньги. Это подтверждается не только логикой, но и целым рядом поразительных фактов, впоследствии выплывших наружу. Например, американский банкир Шиф, который в разговоре с Витте заявил, что, если евреям не будет предоставлено равноправия в России, они произведут революцию, которая утвердит республику, которая даст это равноправие. И он финансировал революцию, в частности революционную агитацию среди русских пленных в Японии во время войны. Существует поразительная книга на эту тему. Ее написал Сеттон – американский историк – по материалам госдепартамента, которые через пятьдесят лет рассекречиваются автоматически. Он опубликовал поразительные материалы. Книга переведена на русский язык и издана Михаилом Назаровым. Она называется «Уолл-стрит и большевистская революция» и показывает, например, что очень скоро после большевистского переворота один очень крупный американский финансист в Петрограде перевел правительству миллион долларов. А он был представителем банка Моргана, и целый ряд американских банков финансировали революцию и утвердившееся после революции правительство. У Советской России не было тогда представительства на Западе, потому что она не была признана западными странами. Но они организовали некое неофициальное представительство, через которое оказывали давление на свои правительства ради того, чтобы они оказывали помощь большевикам. Или такой факт. Некий старый большевик Валентинов, участвовавший в большевистской партии в период ее возникновения, потом отошел от нее. Он написал очень яркие воспоминания, где рассказывает, что он работал в Киеве, в начале века, и деньги шли от Бродского – киевского миллионера, который, как он говорит, «был великим революционером». Как это банкир может быть великим революционером? Но большевикам помогал известный капиталист Савва Морозов. Эта загадка может быть разрешена, только если смотреть на все это противостояние как на средство разрушить цивилизацию, которая была препятствием для западной цивилизации. Тогда это становится понятным.
Положение в России в начале XX века было следующее. Это была крестьянская страна, больше 80 процентов населения составляли крестьяне. Это была страна с колоссальным ростом населения и в этом смысле очень здоровая. Я думаю, что из всех вообще стран, которые тогда обладали статистикой, в России был самый быстрый рост населения. В то же время Россия, будучи крестьянской страной, входила в пятерку наиболее развитых промышленных стран. Она имела один из самых устойчивых в мире годовых бюджетов. Промышленность росла, и особенно значительно в том направлении, которое нужно было деревне. Например, за двадцать лет до войны вдвое увеличилось производство сахара и производство кровельного железа. Это то, что нужно было деревне. Также увеличились примерно вдвое крестьянские взносы в сберегательные кассы. Но, с другой стороны, все время слышались жалобы крестьян на безземелье – явно объективные жалобы, потому что при небольшом неурожае уже начинались голод и крестьянские волнения (с 1902 года). При этом средний урожай в России был в два-три раза меньше, чем во Франции, Англии, Германии, хотя в среднем почвы были у нас гораздо лучше. Причина заключалась, очевидно, в том, что само сельское хозяйство было менее интенсивно. Но интенсификация сельского хозяйства требовала развития промышленности и роста городов, хотя этого можно было достигнуть не тем путем, не теми темпами, как это когда-то произошло в Англии и вообще на Западе.
Проводилась очень большая деятельность для поддержки и оздоровления деревни. Например, начиная с эпохи столыпинских реформ был очень сильно активизирован Крестьянский банк, который давал большие ссуды крестьянам для покупки земли и улучшения хозяйства. Громадного развития достигла кооперация, при которой крестьяне кооперировались по тому или иному виду деятельности, в основном не связанному непосредственно с производством. Например, кооперация осуществлялась по трепке льна: существовал Льноцентр, который был мировым монополистом по продаже льна. Или по сбиванию масла из сметаны был Маслоцентр, тоже практически монопольно владевший европейским рынком. Существовали кооперативы по закупке сельскохозяйственных товаров, по продаже и хранению урожая, по получению кредитов и так далее.
Один из крупнейших экономистов того времени, Туган-Барановский, уверяет, что Россия по уровню охвата кооперацией стояла на первом месте в мире, но другие говорят, что не на первом, а на втором, после Германии. Но, во всяком случае, кооперация была колоссально развита. Если учитывать членов семейства, то кооперацией было охвачено больше половины сельского населения. Также все время совершенствовалось рабочее законодательство. Юридическое положение рабочих России было лучше, чем рабочих США и Франции.
Но изменения эти не поспевали за требованиями жизни. И произошло то, что часто, по-видимому, происходит в истории. Верхний, образованный слой как бы не выдержал испытания своей властью, своим привилегированным положением. И начало этого можно увидеть гораздо раньше – в том, что освобождение дворян от их обязанностей перед государством, так называемое провозглашение дворянских вольностей, произошло почти ровно на сто лет раньше, чем освобождение крестьян от их крепостной зависимости. И когда произошло провозглашение дворянских вольностей, крестьяне стали ждать, что за этим должно произойти их освобождение, а когда оно не произошло, то это вылилось в пугачевское движение. Так по крайней мере его причину толкует Ключевский (да и многие другие историки).
И мне кажется, что с данного момента и началось проникновение в Россию этой западной концепции – концепции прогресса, разделения стран на передовые и отсталые, причем Россия оказывалась именно отсталой страной. Это как бы оправдывало такое пренебрежительное, если угодно, эксплуататорское отношение к этой стране. В среде высшего, образованного слоя – дворянства, интеллигенции и т. д. – произошел некий раскол. Выделилось движение западников, которые при противостоянии России и Запада оказывались союзниками не России, а Запада – вплоть до парадоксальных, крайних примеров. Например, была послана телеграмма с поздравлением японскому императору в связи с победой японского флота над русским при Цусиме. Данилевский пишет: «Взгляд на Россию как на весьма трудно преодолимое препятствие к развитию и распространению «настоящей» человеческой, то есть европейской, цивилизации, в сущности, распространен между корифеями нашего общества. С такой точки зрения становится понятным (и не только понятным, но и в некотором смысле законным и, пожалуй, благородным) сочувствие и стремление ко всему, что клонится к ослаблению русского начала на окраинах России».
А Розанов писал уже в 1911 году: «Дело было вовсе не в славянофильстве и западничестве. Это цензурные и удобные термины, покрывающие далеко не столь невинное явление. Шло дело о нашем Отечестве, которое целым рядом знаменитых писателей указывалось понимать как злейшего врага некоторого просвещения и культуры. И шло дело о христианстве и Церкви, которое указывалось понимать как заслон мрака, темноты и невежества, заслон и, в сущности своей, ошибку истории, суеверие, пережиток, то, чего нет». (И надо заметить, что в том, что касается христианства и Церкви, эта характеристика в значительной степени относится к произведениям самого Розанова. В этом и проявляется конфликтность жизни России в дореволюционную эпоху.) Дальше он очень ярко описывает западнический взгляд: «Россия не содержит в себе никакого здорового и ценного зерна. России, собственно, нет, она кажется. Это ужасный кошмар, фантом, который давит душу всех просвещенных людей. От этого кошмара мы бежим за границу, эмигрируем, и если соглашаемся оставить себя в России, то ради того единственно, что находимся в полной уверенности, что скоро этого фантома не будет и его рассеем мы». Впрочем, как и во многих случаях, Пушкин намного раньше и намного короче сформулировал эту мысль:
Ты просвещением свой разум осветил, Ты правды чистой свет увидел, И нежно чуждые народы полюбил, И мудро свой возненавидел.
В русском образованном, ведущем слое общества возник как бы авангард, заброшенный Западом в Россию. И всю историю того времени невозможно понять иначе, если не рассматривать ее по Данилевскому – как некоторую борьбу, столкновение цивилизаций. Россия была препятствием на пути – но вовсе не трудноопределимого прогресса, а на пути западной цивилизации. И только это может объяснить тот загадочный факт, что русская революция в течение всей своей подготовки, развития финансировалась банкирами в основном западными, но также и находившимися в России. Хотя логически это кажется очевидным: а кто другой, кроме банкиров, может финансировать что бы то ни было? Ведь только у них деньги! И как может революция развиваться без финансирования? Кто-то сказал, что для революции нужны три вещи: во-первых, деньги, во-вторых, деньги и, в-третьих, тоже деньги. Это подтверждается не только логикой, но и целым рядом поразительных фактов, впоследствии выплывших наружу. Например, американский банкир Шиф, который в разговоре с Витте заявил, что, если евреям не будет предоставлено равноправия в России, они произведут революцию, которая утвердит республику, которая даст это равноправие. И он финансировал революцию, в частности революционную агитацию среди русских пленных в Японии во время войны. Существует поразительная книга на эту тему. Ее написал Сеттон – американский историк – по материалам госдепартамента, которые через пятьдесят лет рассекречиваются автоматически. Он опубликовал поразительные материалы. Книга переведена на русский язык и издана Михаилом Назаровым. Она называется «Уолл-стрит и большевистская революция» и показывает, например, что очень скоро после большевистского переворота один очень крупный американский финансист в Петрограде перевел правительству миллион долларов. А он был представителем банка Моргана, и целый ряд американских банков финансировали революцию и утвердившееся после революции правительство. У Советской России не было тогда представительства на Западе, потому что она не была признана западными странами. Но они организовали некое неофициальное представительство, через которое оказывали давление на свои правительства ради того, чтобы они оказывали помощь большевикам. Или такой факт. Некий старый большевик Валентинов, участвовавший в большевистской партии в период ее возникновения, потом отошел от нее. Он написал очень яркие воспоминания, где рассказывает, что он работал в Киеве, в начале века, и деньги шли от Бродского – киевского миллионера, который, как он говорит, «был великим революционером». Как это банкир может быть великим революционером? Но большевикам помогал известный капиталист Савва Морозов. Эта загадка может быть разрешена, только если смотреть на все это противостояние как на средство разрушить цивилизацию, которая была препятствием для западной цивилизации. Тогда это становится понятным.
7. Революция 1917 года
Вот эти силы (западничество) и обеспечили победу революции, причем на обоих ее этапах – на февральском и на октябрьском. Я хочу обратить ваше внимание на то, что и в Февральской, и в Октябрьской революции победило именно западническое направление. Что касается Февральской революции, то тут уже никаких сомнений нет, с этим согласны были и ее руководители. Все руководители оппозиции в Думе и те, кто был во Временном правительстве, исходили из концепции прогресса, по которой Россия оказывалась отсталой страной, будущее ее зависело от того, будет ли она догонять и копировать западные страны, перенимая их государственную систему, основанную на прямом, равном, тайном и общем голосовании, так называемой четыреххвостке. Речь шла о парламентской системе, основанной на борьбе партий, на власти парламента утверждать правительство и т. д.
Деятели Февральской революции сами декларировали, что они западники. Но и большевики, которые пришли к власти в Октябрьской революции, тоже были западниками, потому что марксизм, конечно, был чисто западным течением – радикальным западническим течением. Марксизм прежде всего исходил из той же самой концепции прогресса, которая в нем формулировалась как смена разных экономических формаций. Пять их было или шесть – этот вопрос сейчас мало кого интересует, хотя когда-то он вызывал бурные дискуссии. В любом случае марксизм исходил именно из концепции прогресса, в свете которой Россия оказывалась отсталой страной. Так считали не только Маркс или немецкие социал-демократы – так считал и Ленин. Даже уже после Октябрьской революции он писал, что да, у нас произошла социалистическая революция, и вот в этом смысле мы временно оказались передовой страной, но через несколько месяцев непременно произойдет революция в Европе, и мы тогда опять окажемся отсталой, только в другом, социалистическом смысле, страной.
Марксизм, будучи именно западным течением, впитал в себя внутреннюю враждебность к России. Например, Маркс писал, что «не в суровом героизме норманнской эпохи, а в кровавой трясине монгольского рабства зародилась Москва. А современная Россия является не чем иным, как преобразованной Московией». Эти высказывания Маркса были настолько яркими, что у нас их даже не печатали в собрании сочинений Маркса. Кардинальную близость марксизма к западной цивилизации можно видеть и в его отношении к крестьянству. Например, согласно его основным принципам, в «Коммунистическом манифесте» можно прочитать, что «общество все более раскалывается на два больших враждебных лагеря, на два больших, стоящих друг против друга класса: буржуазию и пролетариат». Крестьянству в этой картине вообще не остается места. Схема марксизма разворачивается только тогда, когда крестьянства нет, когда оно частично превратилось в пролетариат, а частично в мелкую буржуазию. Это соответствует и взгляду западной цивилизации: крестьянство там фактически уничтожается и рассматривается как чуждый элемент. Занятие сельским хозяйством играет такую же роль, как работа с опасными радиоактивными материалами. Например, в Соединенных Штатах на земле заняты 3–4 процента населения, но неверно, что на это тратится такая же часть усилий: от 25 до 30 процентов экономики работает на сельское хозяйство – машиностроительная промышленность, химическая промышленность и т. д. Но от этого «опасного» контакта с природой максимальное количество людей защищено. И в «Коммунистическом манифесте» написано, что первые меры, которые должны быть приняты после прихода пролетариата к власти, после осуществления пролетарской революции, – это создание трудовых армий, причем именно в деревне. Это в точности тот рецепт, который был у нас осуществлен в «трудармиях» Троцкого, это крайняя форма пролетаризации деревни.
Крестьянство во всем марксизме воспринималось как враждебная помеха. Во-первых, и Маркс, и все его последователи вплоть до Ленина указывали, что неудачи всех ранних попыток пролетарской революции, включая Парижскую коммуну, были связаны с предательством «сельской буржуазии», то есть крестьянства. Во-вторых, это был в принципе не укладывающийся в логику концепции класс. Маркс называет крестьянство «неправильным» или «неудобным» классом. Какие еще термины Маркс и Энгельс употребляют по отношению к крестьянству? Это: «варвары среди цивилизации», «варварская раса», «озорная шутка всемирной истории», «непонятный иероглиф для цивилизованного мира»; в их сочинениях говорится об «идиотизме деревенской жизни» и т. д.
С этой и других точек зрения марксизм является чисто западнической теорией, радикальной ветвью идеологии западной цивилизации. Предполагалось, что в будущем революция победит в наиболее «развитой» стране – тогда это была Англия. Когда чартистское движение не привело к революции, то стали думать о революции в Германии; в Германии она не удалась – тогда речь зашла о революции во Франции, Парижской коммуне. Когда и она не удалась, тогда Маркс с отчаяния попытался увидеть начало революционной деятельности в России. Но это никак не связывалось с общей концепцией. Таким образом, революция была одним из этапов противостояния двух цивилизаций: складывающейся в России и западной цивилизации. Она завершилась победой западнических начал.
Деятели Февральской революции сами декларировали, что они западники. Но и большевики, которые пришли к власти в Октябрьской революции, тоже были западниками, потому что марксизм, конечно, был чисто западным течением – радикальным западническим течением. Марксизм прежде всего исходил из той же самой концепции прогресса, которая в нем формулировалась как смена разных экономических формаций. Пять их было или шесть – этот вопрос сейчас мало кого интересует, хотя когда-то он вызывал бурные дискуссии. В любом случае марксизм исходил именно из концепции прогресса, в свете которой Россия оказывалась отсталой страной. Так считали не только Маркс или немецкие социал-демократы – так считал и Ленин. Даже уже после Октябрьской революции он писал, что да, у нас произошла социалистическая революция, и вот в этом смысле мы временно оказались передовой страной, но через несколько месяцев непременно произойдет революция в Европе, и мы тогда опять окажемся отсталой, только в другом, социалистическом смысле, страной.
Марксизм, будучи именно западным течением, впитал в себя внутреннюю враждебность к России. Например, Маркс писал, что «не в суровом героизме норманнской эпохи, а в кровавой трясине монгольского рабства зародилась Москва. А современная Россия является не чем иным, как преобразованной Московией». Эти высказывания Маркса были настолько яркими, что у нас их даже не печатали в собрании сочинений Маркса. Кардинальную близость марксизма к западной цивилизации можно видеть и в его отношении к крестьянству. Например, согласно его основным принципам, в «Коммунистическом манифесте» можно прочитать, что «общество все более раскалывается на два больших враждебных лагеря, на два больших, стоящих друг против друга класса: буржуазию и пролетариат». Крестьянству в этой картине вообще не остается места. Схема марксизма разворачивается только тогда, когда крестьянства нет, когда оно частично превратилось в пролетариат, а частично в мелкую буржуазию. Это соответствует и взгляду западной цивилизации: крестьянство там фактически уничтожается и рассматривается как чуждый элемент. Занятие сельским хозяйством играет такую же роль, как работа с опасными радиоактивными материалами. Например, в Соединенных Штатах на земле заняты 3–4 процента населения, но неверно, что на это тратится такая же часть усилий: от 25 до 30 процентов экономики работает на сельское хозяйство – машиностроительная промышленность, химическая промышленность и т. д. Но от этого «опасного» контакта с природой максимальное количество людей защищено. И в «Коммунистическом манифесте» написано, что первые меры, которые должны быть приняты после прихода пролетариата к власти, после осуществления пролетарской революции, – это создание трудовых армий, причем именно в деревне. Это в точности тот рецепт, который был у нас осуществлен в «трудармиях» Троцкого, это крайняя форма пролетаризации деревни.
Крестьянство во всем марксизме воспринималось как враждебная помеха. Во-первых, и Маркс, и все его последователи вплоть до Ленина указывали, что неудачи всех ранних попыток пролетарской революции, включая Парижскую коммуну, были связаны с предательством «сельской буржуазии», то есть крестьянства. Во-вторых, это был в принципе не укладывающийся в логику концепции класс. Маркс называет крестьянство «неправильным» или «неудобным» классом. Какие еще термины Маркс и Энгельс употребляют по отношению к крестьянству? Это: «варвары среди цивилизации», «варварская раса», «озорная шутка всемирной истории», «непонятный иероглиф для цивилизованного мира»; в их сочинениях говорится об «идиотизме деревенской жизни» и т. д.
С этой и других точек зрения марксизм является чисто западнической теорией, радикальной ветвью идеологии западной цивилизации. Предполагалось, что в будущем революция победит в наиболее «развитой» стране – тогда это была Англия. Когда чартистское движение не привело к революции, то стали думать о революции в Германии; в Германии она не удалась – тогда речь зашла о революции во Франции, Парижской коммуне. Когда и она не удалась, тогда Маркс с отчаяния попытался увидеть начало революционной деятельности в России. Но это никак не связывалось с общей концепцией. Таким образом, революция была одним из этапов противостояния двух цивилизаций: складывающейся в России и западной цивилизации. Она завершилась победой западнических начал.
8. Что такое социализм?
Но существует такая точка зрения, что при выборах Учредительного собрания большевики получили всего лишь четверть голосов, а эсеры – половину. Но все равно выходит, что подавляющая часть народа «голосовала за социализм». Я бы не придавал слишком большого значения голосованиям, подсчетам голосов в ту эпоху крайнего безвластия и насилия, разлившегося на всех уровнях, но, безусловно, верно, что шансы на успех тогда имели только партии социалистического направления. Если бы каким-то чудесным образом большевики были тогда из русской истории убраны, то, вероятно, вместо них власть захватили бы левые эсеры, которые какое-то время с ними власть на самом деле и делили. Не было бы левых эсеров – другие бы эсеры захватили бы власть, и т. д. Марксизм, оформленный как большевизм, был только наиболее цельной и совершенной формой общего социалистического мировоззрения, которое вырабатывалось на Западе и сформулировалось в марксистско-большевистской форме к XX веку.
Что же такое социализм и почему это учение победило в России? Чтобы ответить на этот вопрос, мне кажется, нужно прежде всего отказаться от формулировок, что социализм – это есть «стремление к справедливости», «к равенству» или «к счастью человечества». Во-первых, такие слова гораздо больше говорят человеческому сердцу, и эти древние слова всем известны. Зачем для этих простых вещей выдумывать новое иностранное слово – «социализм»? Во-вторых, все те учения социализма, которые имели шанс на победу в России, предусматривали победу через насилие, через эпоху гражданских войн. Только началась Первая мировая война, как Ленин уже сформулировал свой тезис – «превращение войны империалистической в беспощадную гражданскую войну». Целый ряд ведущих лидеров большевизма утверждал, что гражданская война в эпоху пролетарской революции есть классовая война. Классовые войны – это та форма, которую классовая борьба, основа истории, согласно марксизму, принимает в эпоху пролетарской революции. Тухачевский даже написал книгу «Войны классов», где обосновывал этот тезис. Эта концепция восходит к самым основам марксизма: еще Маркс и Энгельс в начале своей деятельности писали, что пролетариату предстоит пережить пятнадцать, двадцать, пятьдесят лет классовых боев – не для того только, чтобы удержать власть, но и чтобы быть ее достойной; гражданская война рассматривалась как одна из форм создания «нового человека».
Как же можно считать, что это учение есть какое-то стремление к счастью человечества, когда оно предполагает десятилетия гражданских войн, которые, как предполагалось, должны были захватить по крайней мере всю Европу? Мао Цзэдун, гораздо позже развивая ту же самую линию, сказал, что, по его мнению, не жалко было бы пожертвовать и половиной человечества, если бы другая половина потом жила при социализме. Какое же равенство может быть между той половиной человечества, которая погибнет в атомной войне, и той, которая будет потом жить?!
Но это – «апофатическое» определение социализма, в смысле того, чем он не является. А чем же он является? Прежде всего, это чрезвычайно древнее учение. Законченная, отточенная, полная формулировка основных принципов социализма была дана Платоном в IV веке до Рождества Христова (прежде всего, в его сочинении «Государство»). Согласно общей концепции Платона, все существующее на земле имеет прообраз в виде некоей идеи, которая существует не на земле, а в «мире идей». И все, что существует на земле, – это искаженное отражение своей идеи. Такая идея существует и у общества. В этом сочинении он высказывает такую мысль, что общество тем ближе к своей идее, чем оно более едино. А единству препятствует то, что люди по-разному говорят «твое» и «мое». И вот это должно быть ради достижения единства уничтожено.
Что же такое социализм и почему это учение победило в России? Чтобы ответить на этот вопрос, мне кажется, нужно прежде всего отказаться от формулировок, что социализм – это есть «стремление к справедливости», «к равенству» или «к счастью человечества». Во-первых, такие слова гораздо больше говорят человеческому сердцу, и эти древние слова всем известны. Зачем для этих простых вещей выдумывать новое иностранное слово – «социализм»? Во-вторых, все те учения социализма, которые имели шанс на победу в России, предусматривали победу через насилие, через эпоху гражданских войн. Только началась Первая мировая война, как Ленин уже сформулировал свой тезис – «превращение войны империалистической в беспощадную гражданскую войну». Целый ряд ведущих лидеров большевизма утверждал, что гражданская война в эпоху пролетарской революции есть классовая война. Классовые войны – это та форма, которую классовая борьба, основа истории, согласно марксизму, принимает в эпоху пролетарской революции. Тухачевский даже написал книгу «Войны классов», где обосновывал этот тезис. Эта концепция восходит к самым основам марксизма: еще Маркс и Энгельс в начале своей деятельности писали, что пролетариату предстоит пережить пятнадцать, двадцать, пятьдесят лет классовых боев – не для того только, чтобы удержать власть, но и чтобы быть ее достойной; гражданская война рассматривалась как одна из форм создания «нового человека».
Как же можно считать, что это учение есть какое-то стремление к счастью человечества, когда оно предполагает десятилетия гражданских войн, которые, как предполагалось, должны были захватить по крайней мере всю Европу? Мао Цзэдун, гораздо позже развивая ту же самую линию, сказал, что, по его мнению, не жалко было бы пожертвовать и половиной человечества, если бы другая половина потом жила при социализме. Какое же равенство может быть между той половиной человечества, которая погибнет в атомной войне, и той, которая будет потом жить?!
Но это – «апофатическое» определение социализма, в смысле того, чем он не является. А чем же он является? Прежде всего, это чрезвычайно древнее учение. Законченная, отточенная, полная формулировка основных принципов социализма была дана Платоном в IV веке до Рождества Христова (прежде всего, в его сочинении «Государство»). Согласно общей концепции Платона, все существующее на земле имеет прообраз в виде некоей идеи, которая существует не на земле, а в «мире идей». И все, что существует на земле, – это искаженное отражение своей идеи. Такая идея существует и у общества. В этом сочинении он высказывает такую мысль, что общество тем ближе к своей идее, чем оно более едино. А единству препятствует то, что люди по-разному говорят «твое» и «мое». И вот это должно быть ради достижения единства уничтожено.