Игорь Яковлевич Болгарин. Чужая луна

   – Да-да, конечно! Езжай, Василий Степанович! Езжай с богом! И извини нас за все хлопоты!
   – Да какие это хлопоты! – махнул рукой Василий. – Хлопоты только начинаются. В случае, если на ночь нигде не приспособитесь, заплатите лодочникам десять лир, они вас обратно на «Тверь» доставят. Не гоже генералу с семьей невесть где ночевать.
   Василий пошел обратно к своей лодке. Отойдя уже на приличное расстояние, он обернулся. Выждав, когда Слащёв заметит его, взмахнул ему рукой.
   Все трое помахали ему в ответ.
   Когда Василий скрылся из глаз, Слащёв вынул из кармана подаренные ему деньги и пересчитал. Их и в самом деле было немного, но несколько дней Марусе на молоко вполне хватит. А там, чуть позже, он рассчитывал что-то придумать. В Константинополе уже возникло несколько благотворительных организаций, которые оказывали не только моральную, но и материальную поддержку военнослужащим, оказавшимся по тем или иным обстоятельствам в тяжелом финансовом положении. Ему не хотелось об этом думать, обращаться за вспомоществованием было для него унизительно. Он надеялся, что, продержавшись несколько дней, он найдет здесь своих сослуживцев – и все встанет на свои места.
   Но это, конечно, не сегодня и, может быть, не завтра. Возможно, через неделю…
   А что же сегодня? Тени от домов все больше наползали на дорогу. Близился вечер.
   Нина подошла к нему и тихо спросила, как делала это всегда, когда хотела его подбодрить:
   – Ваши действия, генерал?
   – Не мешай, юнкер! Я думаю, – и, вспомнив, Слащёв полез в карман, протянул Нине несколько лир. – Отправь Пантелея, пусть купит Маруське молока.
   – Яша! Его же надо вскипятить! – укоризненно сказала Нина.
   – Маруська – генеральское дите. Его никакая турецкая зараза не возьмет, – бодро сказал Слащёв.
   Нина отошла.
   Слащёв еще некоторое время размышлял, потом обратил внимание на стоящих на пятачке русских. Встретился взглядом с одним из них, у которого было злое калмыцкое лицо, жестом руки подозвал его.
   Жихарев несколько развязно подошел, но вежливо поздоровался, сказал:
   – Я давно заметил, у вас, господин генерал, какие-то затруднения?
   – Ровным счетом, никаких! – тоном, каким хотят поставить человека на место или дают понять, что ему не следует интересоваться чужими делами, сказал Слащёв. – Я всего два часа как в Константинополе. Не подскажете, где можно устроиться на ночь?
   – В ста шагах отсюда один из лучших отелей Константинополя «Империал». Для меня он дорогой, а как для вас – не знаю.
   – А без шуток?
   – Понял, у вас затруднения с деньгами.
   – Сегодня – да. Завтра у меня будет миллион! – высокомерно сказал Слащёв.
   – Значит, будем исходить из вашей сегодняшней кредитоспособности? Что вы предпочитаете? Гостиницу? Особняк? Частную квартиру?
   – Мне нужно жилище, где бы я мог жить с определенным комфортом.
   – Под комфортом вы понимаете тишину, уют, уединение и ласкающий глаз пейзаж? – спросил Жихарев.
   – Ты – сообразительный малый, – сказал Слащёв. – И где же такое райское место?
   – Это в квартале Везнеджилер.
   – Мне это ничего не говорит.
   – Улица Де-Руни. Там хозяин, который долгое время жил в России и хорошо знает русский.
   – Ну, что ж! Если все то, что ты мне наобещал, правда, я заплачу тебе завтра вдвое больше, чем ты рассчитываешь.
   – А сегодня?
   – Не мелочись. Если я заплачу тебе сегодня, то уже без поощрительных процентов. Подумай.
   – Хорошо. Завтра, так завтра, – согласился Жихарев.
   – И не тяни долго! Видишь, солнце уже ложится на крыши домов.
   С широкой набережной они свернули на деревянный Махмудов мост и, проехав по нему, немного поплутали по старой турецкой части города.
   Потом долго ехали по пустырю с ухабистой грунтовой дорогой. Пролетку трясло и кидало в разные стороны. Пантелей одной рукой придерживал клетку с котом и филином, а другой уцепился за саквояжи. Нина держала в руках запеленатую Марусю, а Слащёв изо всех сил удерживал Нину, руки у которой были заняты, чтобы она не свалилась с пролетки.
   – Скажи мне, чичероне, что это за квартал, в который нет дороги? – спросил Слащёв.
   – Не волнуйтесь, господин хороший. Вы получите то, о чем даже не мечтали: тишину, покой, почти российский сельский пейзаж и хозяина, который хорошо говорит по-русски, – успокоил Жихарев. – Уже почти приехали.
   И действительно, вскоре они свернули в переулок, который правой частью своих домов смотрел на залив Золотой Рог. Был он длинный и узкий. Пролетка едва не цеплялась за стоящие с двух сторон высокие заборы, за которыми можно было увидеть лишь крыши домов.
   Возле одного такого забора они остановились.
   – Мы – дома! – соскочив с пролетки, Жихарев прошел к похожей на крепостную бойницу калитке. Громко постучал по железу калитки висящим здесь же на цепочке молотком.
   Загремели засовы, и в распахнутом проеме калитки возникло свирепое бородатое лицо янычара в феске.
   Увидев Жихарева, он молча посторонился и впустил только его во двор, при этом запоры вновь загремели.
   Прошло еще какое-то время. Они терпеливо ждали.
   Что сказал Жихарев хозяину, этого никто никогда не узнает.
   Но наконец опять вслед за знакомой мелодией замков широко растворилась калитка, и на пороге встал…
   Слащёв поначалу даже не поверил своим глазам, и решил, что сейчас на встречу с ними вышел совершенно другой человек. Вместо мрачного свирепого янычара, поросшего черными волосами в проеме калитки приветливо светил улыбкой неузнаваемо преобразившийся все тот же янычар. Только теперь он был скорее похож на добрейшего турецкого Деда Мороза (если, конечно, в Турции они водятся), готового щедрою рукою рассыпать вокруг себя подарки.
   Он подскочил к пролетке и помог Слащёву спуститься на землю. Не переставая улыбаться и кланяться, он представился:
   – Меня зовут Мустафа Эфенди. Для вас – просто Мустафа, – и спросил: – Господин желает только переночевать или…
   – И «или» тоже. Если мне все здесь понравится, поживем у вас какое-то время. Месяц или, быть может, год.
   – Понравится. Уверен, очень понравится. Все, кто жил у меня…
   – Сколько? – прервал рекламные словоизлияния Мустафы Слащёв.
   – Вы же еще не видели апартаментов.
   – Но я еще ничего здесь не видел. Не с чем сравнивать.
   – Вас трое? – переходя на деловой тон, спросил Мустафа.
   – Шестеро. Я, жена, дочь Маруся, денщик Пантелей, кот Барон и филин Яшка, – загибая пальцы, пересчитал Слащёв. – Всего шестеро.
   – Вы – веселый человек, – сказал Мустафа. – Я люблю веселых.
   – Короче, сколько?
   – Вы мне понравились. Пятьдесят лир в сутки.
   – Вот теперь я хочу посмотреть, стоит ли то, что ты мне предлагаешь, пятьдесят лир, – и Слащёв двинулся на хозяина.
   Мустафа посторонился, пропуская Слащёва впереди себя.
   Двор был большой, одной стороной он спускался к Золотому Рогу. Вдоль берегов, по обеим сторонам, вперемешку стояли на якорях военные и торговые корабли.
   – Твой флот, Мустафа? – пошутил Слащёв. – С кем воевать собираешься?
   – Мы – народ мирный. Мы не любим воевать.
   – А в пятнадцатом, на Галлиполийском полуострове?
   – Ну, если на нас нападают, – они прошли мимо беседки, оплетенной виноградной лозой, Мустафа мимоходом сказал: – Если доживете у меня до весны, здесь, в этой беседке, проведете лучшие дни своей жизни. Здесь очень красиво, но особенно весной.
   От беседки они прошли к беленькому, почти что игрушечному домику, одному из трех, стоящих на территории двора.
   – Пройдемте сюда. Я думаю, в этом домике вам будет уютно.
   Домик и в самом деле был чистенький, вероятно, только построенный. Мебель тоже была новая, недавно сюда завезенная.
   Когда они вновь вышли во двор, Мустафа спросил:
   – Так что вы скажете мне теперь?
   – Не «Империал», – с некоторым пренебрежением сказал Слащёв. Он помнил, что у него в кармане нет даже пятидесяти лир, чтобы заплатить за сегодняшнюю ночь.
   – Но и пятьдесят лир – это не сто, которые вы бы платили в «Империале» за самый дешевый номер, – Мустафа огорченно покачал головой. – Я понимаю: вы – генерал. Вы избалованы большими деньгами и роскошными апартаментами.
   Слащёв понял, что в своем стремлении сбить цену он перестарался. И поэтому сказал:
   – Нет, почему же! Жить, конечно, можно, но…
   – Я вас понял! Сорок лир в сутки! И не будем больше торговаться! – торжественно провозгласил Мустафа, и добавил: – Сбавляю цену только потому, что вы мне понравились. Но при этом прошу выдать мне хотя бы небольшой аванс. Есть, знаете, такой закон, который я не хотел бы нарушать.
   – Ну, что ж. Закон есть закон, – спокойно, не моргнув глазом, сказал Слащёв и при этом подумал, что той мелочи, которую ему оставил Василий, даже на жалкий аванс, конечно, не хватит. Но и уезжать отсюда на ночь глядя уже не хотелось.
   – Видишь ли, деньги англичане переведут мне только завтра, – Слащёв одновременно продолжал лихорадочно соображать, что еще можно предпринять, если Мустафа заупрямится.
   «Остается единственное: ехать в посольство, там фамилия «Слащёв» еще может открыть ему дверь какой-нибудь комнаты. Но есть еще извозчик и этот калмык, который потратил на него едва ли не полдня. С калмыком он еще бы как-нибудь договорился, ему терять особенно нечего. А вот извозчик пролетки? Он вряд ли согласится за имеющуюся у него мелочь отвезти их на улицу Истикляль, в российское посольство».
   И тут вдруг его осенило: часы! Те самые, золотые, подаренные ему генералом Соболевским.
   Слащёв поднял глаза на янычара и спокойно сказал:
   – К сожалению, деньги… фунты стерлингов… мне доставят только завтра утром…
   И он увидел, как глаза Мустафы потеряли свой блеск, выцвели, поскучнели.
   – Но… – продолжил Слащёв. – Но у меня есть одна безделушка, которая, возможно, тебя заинтересует.
   Он сунул руку в карман, нащупал цепочку и поднял над собой подарок генерала Соболевского. Часы на цепочке слегка раскачивались и поворачивались. Последние лучи вечернего солнца вспыхивали и переливались на его гранях, и эти отблески отражались в хищных глазах янычара.
   – Золото? – сдерживая волнение, безразличным тоном спросил Мустафа.
   – Разве не видно?
   – На ходу?
   – Странный вопрос. Я их выиграл в покер у великого князя Александра Александровича. Я так думаю, великий князь плохие часы носить бы не стал.
   Слащёв еще раз слегка подкрутил цепочку, и часы снова медленно и тяжело сделали оборот, рассыпая вокруг себя золотые отблески.
   – Сколько? – сглотнув слюну, спросил Мустафа.
   – Нравятся, – убежденно сказал Слащёв.
   – Назовешь приемлемую цену, куплю. А нет – не судьба.
   – Сойдемся. Для начала, расплатись с извозчиком, – Слащёв затем указал взглядом на Жихарева. – И этому, твоему агенту, откинь от своих щедрот. Только сначала пусть занесут в дом вещи.
   Мустафа и Жихарев удалились. Слащёв остался один. Он смотрел вниз, туда, где совсем близко, в заливе Золотой Рог, догорал его первый константинопольский день.

Глава восьмая

   Количество кораблей российской эскадры, отдавшей якоря в заливе Мод и возле Принцевых островов, постепенно уменьшалось.
   Несколько кораблей ушли в Сербию, которая пообещала принять у себя несколько тысяч беженцев.
   Болгария, Румыния и Греция известили французское оккупационное командование, что могут принять у себя восемь тысяч беженцев – и еще несколько небольших судов огласили залив своими прощальными гудками.
   Довольно не просто проходили переговоры Врангеля с французами и англичанами по поводу размещения армейских соединений на полуострове Галлиполи, на острове Лемнос и в Чаталджи.
   Согласившись вначале разместить Первый армейский корпус на полуострове Галлиполи, французы снова и снова пытались переподчинить русскую армию себе.
   Казалось, завершены все согласования и армия вот-вот отправится к месту своего постоянного размещения, как вдруг Врангель получил срочный пакет, в котором содержался новый приказ полковника Дюпре. В нем русское командование извещалось, что в каждом лагере (в Галлиполи, в Чаталджи и на Лемносе) учреждается должность командующего лагерем и эту должность будет исполнять французский офицер. «При этом офицере будет состоять русский комендант лагеря, который будет во всех случаях ему подчинен, каковы бы ни были их чины и звания», – говорилось в приказе.
   Дважды перечитав приказ, Врангель так и не понял, зачем все это? Может, это полковник Дюпре все еще не мог успокоиться после своего унижения при первой встрече с русским генералом и всячески пытался ему мстить? Не похоже. Скорее всего, этот приказ тоже вписывался в те намерения французов потихоньку, не торопясь, уничтожить русскую армию.
   Взбешенный этим приказом, Врангель в тот же день встретился с генералом Шарпи. Переводчика на это время в штабе не нашлось, и Врангель, вопреки всем своим правилам, перешел на французский, который неплохо знал, но из-за отсутствия постоянной языковой практики говорил медленно, иногда подолгу вспоминая нужные слова.
   – Прошу мне объяснить, что бы это могло значить? – гневно спросил он, передавая французу приказ. – Это мелочная опека или тотальный контроль? Комендантом лагеря в Галлиполи мною уже назначен генерал-лейтенант Гореликов. Приказам какого французского лейтенанта он будет обязан подчиняться? И чьим приказам обязан подчиняться я? Полковника Дюпре?
   Пробежав глазами приказ, генерал Шарпи смущенно сказал:
   – Прошу прощения, генерал, этот приказ я сегодня же отменю.
   – Еще раз попытайтесь меня понять, – продолжил наступать на Шарпи Врангель. – Русская армия – это русская армия и ничьим приказам, кроме приказов российских командиров, она подчиняться не будет.
   Генерал Шарпи нахмурился, тон Врангеля показался ему обидным.
   – Но ведь есть еще целый ряд вопросов, которые, хотим мы или нет, должны как-то урегулировать, согласовать.
   – Согласовывать – да! – согласился Врангель и тут же добавил: – И только! Соблюдая при этом дружеский и неунижающий тон. Мы не Абиссиния и не Трансильвания, прошу все же это учитывать.
   Сославшись на занятость, Врангель отказался позавтракать вместе с Шарпи и собрался уходить. Шарпи поднялся, чтобы проводить Врангеля к пирсу. В пути он примирительно сказал:
   – Я понимаю вас, армия порядком подустала от этой бивуачной жизни на воде. Почему же вы сегодня не задали мне вопрос, который часто задавали в эти дни?
   – Когда? – спросил Врангель.
   – Принято окончательное решение: с завтрашнего дня начинаем расселять вашу армию. Надеюсь, эта весть несколько улучшит ваше настроение.
   – Не та новость, которая может повлиять на настроение, – скупо сказал Врангель.
 
   Едва Врангель вернулся на «Лукулл», как ему доложили о новой неприятности. Откуда-то узнав, что на следующий день корабли покинут залив Мод и увезут войска в места их постоянного проживания, небольшая часть солдат и офицеров взбунтовалась. Выяснилось: они подписали контракты с французским Иностранным легионом и настаивали на том, чтобы их переправили на берег.
   Врангель решил: вступать в конфликт с французами еще и по этому поводу не имело смысла, и к вечеру около двух тысяч русских солдат и офицеров оказались на берегу, где их принимали французские вербовщики и уводили в заранее подготовленные в порту казармы.
   Закипела также подготовка к отплытию из Константинополя. Путь до полуострова Галлиполи был недальний, немногим больше ста миль. Домашнее дело. Но русские военачальники предварительно там не побывали. Поэтому никто толком не знал, что представляет этот полуостров сегодня, насколько он пригоден для проживания крупного воинского подразделения.
   Было лишь известно, что он не так давно сильно пострадал от землетрясения, а чуть позже, в пятнадцатом, был основательно разрушен варварскими артиллерийскими обстрелами англичан и французов. Но восстановлены ли разрушенные здания, было неизвестно.
   Комфорта французы, и верно, не обещали. Но на особый комфорт никто и не рассчитывал. Было также понятно, что все уцелевшие лучшие жилые здания в самом городе Галлиполи заняли французы и абиссинцы. На вопрос, какие воинские подразделения и сколько офицеров можно будет разместить в городе, Врангель ответа не получил.
   На всякий случай Врангель решил подстраховаться и на транспортах «Херсон» и «Саратов», которые первыми уходили в Галлиполи, велел разместить также технические и вспомогательные подразделения. Им вменялось в кратчайшие сроки подготовить жилье для всех тех, кто прибудет на полуостров позже. И уж, во всяком случае, не встретить измученных солдат и офицеров врасплох.
   Командовать Первым армейским корпусом, отбывающим в Галлиполи, Врангель хотел вместо приболевшего Кутепова назначить генерал-лейтенанта Витковского. Но Кутепов отверг это предложение. Превозмогая себя, еще накануне вечером он переселился на «Херсон» и вместе с первыми транспортами отбыл на полуостров.
 
   Больше суток транспорты шли по Мраморному морю. Сеял затяжной мелкий дождик, и в такую пасмурную погоду оно было неприветливое и ничем не отличалось от Черного. Лишь волна, казалось, была здесь не такая злая.
   Далеко от берега транспорты не отходили. На протяжении всего светлого времени суток по правому борту постоянно виднелись скалистые зубчатые фракийские берега. А над судами постоянно висел разноголосый гомон таких же, как и на Черном море, драчливых чаек.
   Кутепов до глубоких сумерек не уходил с верхней палубы транспорта. А едва стало светать, снова продолжал под дождливой моросью вглядываться в чужие берега.
   – Вы бы, Лексадр Павлыч, не шутковали с организьмой. Тольки хворь в ей раздуваете, – накидывая на Кутепова сухую брезентовую накидку, ворчливо сказал ему старый денщик Беба. Была ли это его фамилия или, быть может, присохшее к нему с детских лет ласкательное имя, никто не знал. Не знал этого, вероятно, и Кутепов, хотя денщиком у него Беба служил еще с «Ледового похода». Тогда он выходил Кутепова после жесточайшего тифа, в результате заразился сам. И Кутепов ночами просиживал над бредящим в горячке денщиком. С тех пор они не расставались.
   – Морской воздух хворь убивает, – объяснил Бебе Кутепов.
   – Ага! Откудова тут морскому воздуху взяться? Одна сырость небесна. А в ей, дохтор рассказывал, вредоносная микроба заводится.
   – Иди, поспи, – миролюбиво отмахнулся от Бебы Кутепов.
   – Не спится, Лександр Павлыч. Хочу высказать вам одну свою наблюдению. В молодости мог сутками спать, хоть на перини, хоть не сене. А счас – не-е. Счас все думаю и думаю. Чуток посплю и опять зачинаю думать.
   – О чем?
   – О Расее.
   – Интересно, что ты о ней думаешь? – улыбнулся Кутепов.
   – Тода спервоначалу задам вам одну заковыристу загадку, – решительно сказал Беба.
   – О России?
   – Об ей. Усе говорять, шо большевики – безбожники. Так? Нет?
   – Ну, может, не все, но явное большинство. Это бесспорно.
   – В чем и загадка! Скажить, почему тогда Господь до их свой светлый лик повернув? Это шо ж получается? Вроде как оны, безбожники, лучшее для Господа, чем мы, сплошь православни христиани? В чем тут закавыка?
   – Ну, и в чем? – Беба даже развеселил Кутепова, отвлек его от мыслей о предстоящей высадке на берегу.
   – Я так мыслю, Лескадр Павлыч, шо Господь в таком громадном хозяйствии не успевае сам со всем управляться. Ну, не под силу такое одному. А он, видали на иконах, уже старенький. Я и подумав, ваше превосходительство, а не може такое быть, шоб большевики ему зачали помогать? Война, народу убивають – не счесть. Поди там, в такой круговерти, разберись, который тут верующий, а который большевик! От оны и пристроились в помощники. Не открою вам секрета, если скажу: в нашей земной жизни от помощника зачасту больше зависит, чем од його начальника. Чуете, куда веду? Пока Господь там разберется кого куда, а помощники уже вспели все переиначить.