Страница:
Нет-нет, это предложение Свердлова явно не для него! Как это будет выглядеть: он, едва говорящий по-французски, ходит по Парижу и расспрашивает, не видел ли, не знает ли кто похитителей двух саквояжей? Бред какой-то! Авантюра! Чтобы ввязываться в это дело, надо быть последним дураком!
– И как вы все это представляете? Ну, поиски этих саквояжей? – спросил Кольцов. – Вот вы говорите, что у вас в Париже есть свои люди. Им-то это дело и поручите. Во всяком случае, прежде всего надо узнать, как обокрали курьеров? И кто?
– Вот! Вы очень хорошо логически мыслите: как и кто? Даже еще конкретнее: кто? Из этого может всплыть и второе: как? От курьеров товарищи в Париже не могут добиться ничего внятного. По какой-то причине их своевременно не встретили. Каким-то образом они оказались в бистро. А там то ли засада, то ли случайное ограбление: какая-то кутерьма, выстрелы, полиция. Словом, ничего не понятно. Факт лишь, что оба саквояжа исчезли. Или хорошо хоть курьеры сумели своевременно скрыться.
– Ну и курьеры у вас! – хмыкнул Кольцов. – Скрыться сумели, а сберечь саквояжи – не хватило ума. Или силы? Или ловкости?
– Трудно судить, ничего не зная обо всех обстоятельствах. Видите ли, тут своеобразные ножницы. Послать молодых, сильных, ловких, они обязательно вызовут подозрение у таможенной службы.
– Я-то уж наверняка вызову у них подозрение.
– Но при вас не будет ничего, представляющего для таможни интерес.
– Меня может подстерегать другая опасность. Там, в Париже, я могу совершенно случайно встретиться с кем-то из моих бывших сослуживцев. Через штаб Ковалевского прошло море людей. А я все-таки был старшим адъютантом. Со многими общался, многим запомнился. Кроме того, был трибунал. Пресса посвятила не одну газетную статью «красному разведчику» Кольцову.
– Эта опасность крайне ничтожная. Ваши бывшие сослуживцы пока еще воюют. Либо погибли. Париж наводнили не годные к воинской службе, их жены и дети.
– А искалеченные? А раненые? – добавил Кольцов.
– Риск, конечно, есть. Ничтожный, но и его, несомненно, следует учитывать, – согласился Свердлов. – В конце концов, вы – дворянин, сын уездного предводителя дворянства. Разве вы не могли пересмотреть свои взгляды? Молод. Поверил в миф о всеобщем равенстве. Ошибался, – блеснул Свердлов знанием мало кому известной «легенды» в биографии Кольцова.
– Допустим, – Кольцов какое-то время молчал, и затем выложил перед Свердловым еще одно «против». – Предположим, я согласился. Но против нас работает время. А на то, чтобы сейчас кружными путями добраться до Парижа, уйдет недели две. И, как говорили у нас в Севастополе, я приеду «в свинячий голос».
– И это мы учли. Поедете с Миссией Союза потребительских обществ, которая вполне легально отправляется в Париж для переговоров о снятии с Советской России экономической блокады. Формально она снята еще в начале года на Парижской мирной конференции. Фактически же – все осталось по-прежнему. Разрешение на посещение нашей Миссией Парижа уже получено. К тому же делегаты находятся под патронатом крупного норвежского ученого Фритьофа Нансена, который оттуда, из Парижа, оказывает нам посильную помощь.
– Я слышал о «Плане Нансена». Но, как мне известно, на парижской конференции этот план с треском провалился.
– К сожалению. Но мы продолжаем работать. Как вы, вероятно, знаете: тем, кто стучится, рано или поздно открывают дверь. Впрочем, о Миссии я упомянул лишь в связи с возможностью вашей быстрой и легальной поездки в Париж. Всего-то!
– Я так понимаю, быстрая – это через Польшу. Но Польша пока находится с нами в состоянии войны, Каким же еще путем можно быстро попасть в Париж?
– Война с Польшей, фактически, вялотекущая. Пилсудский то приостанавливает военные действия, то снова их начинает. Польша обескровлена, она – за прекращение войны. Но ее подталкивает к продолжению конфронтации Франция, у которой в России свои интересы. И все же, я думаю, в ближайшее время нами с Польшей будет подписан мирный договор. А пока… пока мы с поляками уже кое о чем потихоньку договариваемся. По крайней мере, они иногда разрешают переправлять через их территорию наших людей во Францию и Германию. Так что эта проблема уже вполне решаема.
– Нет! – решительно покачал головой Кольцов. – Гнилая это затея, и ввязываться в нее я не хочу. Репутация не позволяет. И убеждения.
– О чем вы? – воскликнул Свердлов.
– Обворовываем свою же страну ради взяток каким-то иноземцам, – жестко пояснил Кольцов.
– Не согласен с вами! – возразил Вениамин Михайлович. – Бриллианты – дело наживное. И если с их помощью остановим эту кровопролитную бойню, если сумеем сохранить тысячи и тысячи жизней – разве это не благородная цель?
– Я и говорю: у этой благородной цели очень уж неблагородные средства.
– Ради достижения мира в войне все средства хороши.
– Это вы сказали. Я думаю иначе. И потом, у меня много дел там, где я сейчас нужнее, – он решительно встал. – Был рад познакомиться с вами и вашей очаровательной супругой. Но от вашего предложения я решительно отказываюсь еще и вот по какой, довольно веской, на мой взгляд, причине. Ничему тому, что мне понадобилось бы при поиске этих саквояжей, я не обучен.
Свердлов тоже встал, подумал о том, что надо будет упредить Кольцова и, едва только он уйдет, тут же позвонить Менжинскому. Это он, а вовсе не Дзержинский, подал Свердлову идею отправить Кольцова в Париж. Вот пусть он и уговорит, упросит, умолит этого несговорчивого упрямца. В конце концов, пусть просто прикажет ему. У них в ВЧК приказы, как ему известно, исполняются беспрекословно.
– Очень жаль, что я не смог вас уговорить. Попрошу Особый отдел ВЧК, чтобы вам приказали. Вы ведь их сотрудник? – с вежливой улыбкой пригрозил Кольцову Свердлов. – Как видите, я не теряю надежду на нашу скорую и более доброжелательную встречу, – и, сменив тон, он вроде даже как пожаловался Кольцову: – Поймите, стал бы я так настаивать, если бы не безвыходное положение. Легальных людей у нас в Париже очень мало, и все они задействованы на разных важных участках. Да и небезопасно их переключать на иную работу. Практически, это провал. А они нам сейчас ох как там нужны. Курьеры же, как вы понимаете, сами ничего не сделают, они нелегалы. Их кратковременные разрешения на въезд во Францию уже просрочены. К тому же, как я понял, они мало что могут.
– Меня трудно разжалобить. Я уже все твердо решил, – сухо сказал Кольцов.
– Один – матрос, – еще на что-то надеясь, продолжал жаловаться Свердлов, – этот в атаку пойдет в полный рост, не пригнется. Сорвиголова. Но размышлять, анализировать и предпринимать какие-то действия он не способен. Второй – очень порядочный человек, профессор какого-то провинциального университета, владеет французским, кажется историк или археолог. Светлейшая голова. Но немощен. Вид у него такой, знаете, академический. Потому и послали. Я мыслил: если вас уговорю, он был бы при вас. Глядишь, вдвоем до чего-то бы и додумались, пока дело не ушло в давность. И морячок, как помощник, вам бы тоже пригодился.
Что-то Кольцова царапнуло за душу в этом рассказе. Он даже не сразу смог понять, что? И еще раз попытался объяснить Свердлову всю бессмысленность этой операции. Он был уверен, что она изначально обречена.
– Не будьте наивным. Саквояжи, конечно, вскрыли. Думаю, что эту операцию провернула Сюртэ, французская тайная полиция.
– Почему же, в таком случае, никакие сведения об этом до сих пор так и не дошли до нас? Никакие!
– Потому, что саквояж – хорошая «наживка», – спокойно ответил Кольцов. – У них там тоже есть умные люди, и они понимают, что мы попытаемся выяснить судьбу этих саквояжей. А я не хочу быть рыбкой, я всю жизнь занимался ее ловлей.
– Нет, не согласен. Все не так просто. Отсутствие сведений может означать только одно: бриллианты не найдены. Скорее всего, так.
– Двойное дно? – Кольцов иронически взглянул на Свердлова. – Эх, господа-товарищи, начитались вы всякого…
– Нет-нет! Бриллианты спрятаны очень надежно и очень остроумно. Изобретение одного нашего шорника. Успешно прошло не одно испытание.
– Ну и что это за новшество? Не представляю, куда еще в саквояже можно что-то спрятать, кроме двойного дна?
– В кожаные ранты. Эдакие тонкие колбаски вокруг дна и крышки одного из саквояжей, которые начинили бриллиантами. Именно этот саквояж марки «Буже» вез профессор. Мы полагаем, он не мог привлечь к себе внимание французской полиции. И заметьте, все случилось вовсе не на таможне.
– И кто же этот профессор? Ну, курьер? – совсем уж неожиданно даже для самого себя спросил Кольцов. В его голове все настойчивее звучали слова Свердлова «провинциальный профессор», «археолог». Да мало ли их по всей России, профессоров и археологов? И все же Павлу почему-то захотелось узнать фамилию этого профессора. Чтобы убедиться, что в жизни не так часто случаются невероятные совпадения. – Откуда он?
– Милый такой человек. Большевик. Разве вам этого мало? – тусклым голосом произнес Свердлов. – Владеет французским, мог бы послужить вам переводчиком.
– Фамилия! Меня интересует фамилия!
– Сейчас. Пожалуйста. Где-то здесь… – Свердлов стал перебирать на столе какие-то бумаги. – Русская фамилия. И имя. Платон, что ли, – бормотал он.
– Иван Платонович? – почти выкрикнул Кольцов. – Старцев?
– Похоже, – все еще продолжая перебирать бумаги, отозвался Свердлов.
– Служащий Гохрана! – уже не спросил, а утвердительно произнес Кольцов.
Свердлов наконец нашел искомый листок, удивленно обернулся к Кольцову:
– Вы правы! Старцев! Иван Платонович Старцев! – прочитал он. – Да-да, сотрудник Гохрана. Вы его знаете? Вы знакомы?
Вместо ответа Кольцов протянул Свердлову руку, чем поверг его в изумление.
– Договорились! Я согласен! Хотя и понимаю, что это полнейшая авантюра!
– Странно как-то. Хоть объясните… – растерялся Свердлов. – Но я рад. Да. Только, пожалуйста, не передумайте!
– Нет-нет! Договорились! Твердо!
– Теперь я могу вам сознаться, – с облегчением вздохнул Вениамин Михайлович. – Меня предупреждали, что вы вряд ли согласитесь. Но кто-то в ВЧК, действительно, сказал: «Вот если бы туда согласился поехать Кольцов, был бы хоть небольшой шанс на успех».
– Я еду!
– В таком случае нам остается только заняться сборами.
Глава вторая
– И как вы все это представляете? Ну, поиски этих саквояжей? – спросил Кольцов. – Вот вы говорите, что у вас в Париже есть свои люди. Им-то это дело и поручите. Во всяком случае, прежде всего надо узнать, как обокрали курьеров? И кто?
– Вот! Вы очень хорошо логически мыслите: как и кто? Даже еще конкретнее: кто? Из этого может всплыть и второе: как? От курьеров товарищи в Париже не могут добиться ничего внятного. По какой-то причине их своевременно не встретили. Каким-то образом они оказались в бистро. А там то ли засада, то ли случайное ограбление: какая-то кутерьма, выстрелы, полиция. Словом, ничего не понятно. Факт лишь, что оба саквояжа исчезли. Или хорошо хоть курьеры сумели своевременно скрыться.
– Ну и курьеры у вас! – хмыкнул Кольцов. – Скрыться сумели, а сберечь саквояжи – не хватило ума. Или силы? Или ловкости?
– Трудно судить, ничего не зная обо всех обстоятельствах. Видите ли, тут своеобразные ножницы. Послать молодых, сильных, ловких, они обязательно вызовут подозрение у таможенной службы.
– Я-то уж наверняка вызову у них подозрение.
– Но при вас не будет ничего, представляющего для таможни интерес.
– Меня может подстерегать другая опасность. Там, в Париже, я могу совершенно случайно встретиться с кем-то из моих бывших сослуживцев. Через штаб Ковалевского прошло море людей. А я все-таки был старшим адъютантом. Со многими общался, многим запомнился. Кроме того, был трибунал. Пресса посвятила не одну газетную статью «красному разведчику» Кольцову.
– Эта опасность крайне ничтожная. Ваши бывшие сослуживцы пока еще воюют. Либо погибли. Париж наводнили не годные к воинской службе, их жены и дети.
– А искалеченные? А раненые? – добавил Кольцов.
– Риск, конечно, есть. Ничтожный, но и его, несомненно, следует учитывать, – согласился Свердлов. – В конце концов, вы – дворянин, сын уездного предводителя дворянства. Разве вы не могли пересмотреть свои взгляды? Молод. Поверил в миф о всеобщем равенстве. Ошибался, – блеснул Свердлов знанием мало кому известной «легенды» в биографии Кольцова.
– Допустим, – Кольцов какое-то время молчал, и затем выложил перед Свердловым еще одно «против». – Предположим, я согласился. Но против нас работает время. А на то, чтобы сейчас кружными путями добраться до Парижа, уйдет недели две. И, как говорили у нас в Севастополе, я приеду «в свинячий голос».
– И это мы учли. Поедете с Миссией Союза потребительских обществ, которая вполне легально отправляется в Париж для переговоров о снятии с Советской России экономической блокады. Формально она снята еще в начале года на Парижской мирной конференции. Фактически же – все осталось по-прежнему. Разрешение на посещение нашей Миссией Парижа уже получено. К тому же делегаты находятся под патронатом крупного норвежского ученого Фритьофа Нансена, который оттуда, из Парижа, оказывает нам посильную помощь.
– Я слышал о «Плане Нансена». Но, как мне известно, на парижской конференции этот план с треском провалился.
– К сожалению. Но мы продолжаем работать. Как вы, вероятно, знаете: тем, кто стучится, рано или поздно открывают дверь. Впрочем, о Миссии я упомянул лишь в связи с возможностью вашей быстрой и легальной поездки в Париж. Всего-то!
– Я так понимаю, быстрая – это через Польшу. Но Польша пока находится с нами в состоянии войны, Каким же еще путем можно быстро попасть в Париж?
– Война с Польшей, фактически, вялотекущая. Пилсудский то приостанавливает военные действия, то снова их начинает. Польша обескровлена, она – за прекращение войны. Но ее подталкивает к продолжению конфронтации Франция, у которой в России свои интересы. И все же, я думаю, в ближайшее время нами с Польшей будет подписан мирный договор. А пока… пока мы с поляками уже кое о чем потихоньку договариваемся. По крайней мере, они иногда разрешают переправлять через их территорию наших людей во Францию и Германию. Так что эта проблема уже вполне решаема.
– Нет! – решительно покачал головой Кольцов. – Гнилая это затея, и ввязываться в нее я не хочу. Репутация не позволяет. И убеждения.
– О чем вы? – воскликнул Свердлов.
– Обворовываем свою же страну ради взяток каким-то иноземцам, – жестко пояснил Кольцов.
– Не согласен с вами! – возразил Вениамин Михайлович. – Бриллианты – дело наживное. И если с их помощью остановим эту кровопролитную бойню, если сумеем сохранить тысячи и тысячи жизней – разве это не благородная цель?
– Я и говорю: у этой благородной цели очень уж неблагородные средства.
– Ради достижения мира в войне все средства хороши.
– Это вы сказали. Я думаю иначе. И потом, у меня много дел там, где я сейчас нужнее, – он решительно встал. – Был рад познакомиться с вами и вашей очаровательной супругой. Но от вашего предложения я решительно отказываюсь еще и вот по какой, довольно веской, на мой взгляд, причине. Ничему тому, что мне понадобилось бы при поиске этих саквояжей, я не обучен.
Свердлов тоже встал, подумал о том, что надо будет упредить Кольцова и, едва только он уйдет, тут же позвонить Менжинскому. Это он, а вовсе не Дзержинский, подал Свердлову идею отправить Кольцова в Париж. Вот пусть он и уговорит, упросит, умолит этого несговорчивого упрямца. В конце концов, пусть просто прикажет ему. У них в ВЧК приказы, как ему известно, исполняются беспрекословно.
– Очень жаль, что я не смог вас уговорить. Попрошу Особый отдел ВЧК, чтобы вам приказали. Вы ведь их сотрудник? – с вежливой улыбкой пригрозил Кольцову Свердлов. – Как видите, я не теряю надежду на нашу скорую и более доброжелательную встречу, – и, сменив тон, он вроде даже как пожаловался Кольцову: – Поймите, стал бы я так настаивать, если бы не безвыходное положение. Легальных людей у нас в Париже очень мало, и все они задействованы на разных важных участках. Да и небезопасно их переключать на иную работу. Практически, это провал. А они нам сейчас ох как там нужны. Курьеры же, как вы понимаете, сами ничего не сделают, они нелегалы. Их кратковременные разрешения на въезд во Францию уже просрочены. К тому же, как я понял, они мало что могут.
– Меня трудно разжалобить. Я уже все твердо решил, – сухо сказал Кольцов.
– Один – матрос, – еще на что-то надеясь, продолжал жаловаться Свердлов, – этот в атаку пойдет в полный рост, не пригнется. Сорвиголова. Но размышлять, анализировать и предпринимать какие-то действия он не способен. Второй – очень порядочный человек, профессор какого-то провинциального университета, владеет французским, кажется историк или археолог. Светлейшая голова. Но немощен. Вид у него такой, знаете, академический. Потому и послали. Я мыслил: если вас уговорю, он был бы при вас. Глядишь, вдвоем до чего-то бы и додумались, пока дело не ушло в давность. И морячок, как помощник, вам бы тоже пригодился.
Что-то Кольцова царапнуло за душу в этом рассказе. Он даже не сразу смог понять, что? И еще раз попытался объяснить Свердлову всю бессмысленность этой операции. Он был уверен, что она изначально обречена.
– Не будьте наивным. Саквояжи, конечно, вскрыли. Думаю, что эту операцию провернула Сюртэ, французская тайная полиция.
– Почему же, в таком случае, никакие сведения об этом до сих пор так и не дошли до нас? Никакие!
– Потому, что саквояж – хорошая «наживка», – спокойно ответил Кольцов. – У них там тоже есть умные люди, и они понимают, что мы попытаемся выяснить судьбу этих саквояжей. А я не хочу быть рыбкой, я всю жизнь занимался ее ловлей.
– Нет, не согласен. Все не так просто. Отсутствие сведений может означать только одно: бриллианты не найдены. Скорее всего, так.
– Двойное дно? – Кольцов иронически взглянул на Свердлова. – Эх, господа-товарищи, начитались вы всякого…
– Нет-нет! Бриллианты спрятаны очень надежно и очень остроумно. Изобретение одного нашего шорника. Успешно прошло не одно испытание.
– Ну и что это за новшество? Не представляю, куда еще в саквояже можно что-то спрятать, кроме двойного дна?
– В кожаные ранты. Эдакие тонкие колбаски вокруг дна и крышки одного из саквояжей, которые начинили бриллиантами. Именно этот саквояж марки «Буже» вез профессор. Мы полагаем, он не мог привлечь к себе внимание французской полиции. И заметьте, все случилось вовсе не на таможне.
– И кто же этот профессор? Ну, курьер? – совсем уж неожиданно даже для самого себя спросил Кольцов. В его голове все настойчивее звучали слова Свердлова «провинциальный профессор», «археолог». Да мало ли их по всей России, профессоров и археологов? И все же Павлу почему-то захотелось узнать фамилию этого профессора. Чтобы убедиться, что в жизни не так часто случаются невероятные совпадения. – Откуда он?
– Милый такой человек. Большевик. Разве вам этого мало? – тусклым голосом произнес Свердлов. – Владеет французским, мог бы послужить вам переводчиком.
– Фамилия! Меня интересует фамилия!
– Сейчас. Пожалуйста. Где-то здесь… – Свердлов стал перебирать на столе какие-то бумаги. – Русская фамилия. И имя. Платон, что ли, – бормотал он.
– Иван Платонович? – почти выкрикнул Кольцов. – Старцев?
– Похоже, – все еще продолжая перебирать бумаги, отозвался Свердлов.
– Служащий Гохрана! – уже не спросил, а утвердительно произнес Кольцов.
Свердлов наконец нашел искомый листок, удивленно обернулся к Кольцову:
– Вы правы! Старцев! Иван Платонович Старцев! – прочитал он. – Да-да, сотрудник Гохрана. Вы его знаете? Вы знакомы?
Вместо ответа Кольцов протянул Свердлову руку, чем поверг его в изумление.
– Договорились! Я согласен! Хотя и понимаю, что это полнейшая авантюра!
– Странно как-то. Хоть объясните… – растерялся Свердлов. – Но я рад. Да. Только, пожалуйста, не передумайте!
– Нет-нет! Договорились! Твердо!
– Теперь я могу вам сознаться, – с облегчением вздохнул Вениамин Михайлович. – Меня предупреждали, что вы вряд ли согласитесь. Но кто-то в ВЧК, действительно, сказал: «Вот если бы туда согласился поехать Кольцов, был бы хоть небольшой шанс на успех».
– Я еду!
– В таком случае нам остается только заняться сборами.
Глава вторая
До отъезда Миссии в Париж оставалось полтора дня. За это время предстояло выполнить бесконечное количество дел.
Все хозяйственные службы ВЧК в эти полтора дня в основном работали на Кольцова. Перво-наперво его надо было переодеть в цивильное. В спецателье сшили несколько модных костюмов и легкое осеннее плащ-пальто.
Ведал ателье бывший лучший киевский портной Беня Разумович, который до недавнего времени имел в украинской столице свое небольшое портновское дело и даже шил костюмы самому председателю Всеукраинской ЧК Мартину Яновичу Лацису. Когда его ателье в Киеве ликвидировали, Беня недолго оставался без дела. Лациса перевели в Москву, а следом сюда переехал и Беня, и уже под него создали спецателье для чекистов.
И вот теперь Беня лично шил костюмы для Кольцова.
– Париж, товарищ Кольцов, это надо понимать, не какая-то там Хацапетовка, – сказал Беня Кольцову во время последней примерки в час ночи. – И товарищ полномочный комиссар не может появиться на Пляс Пигаль или на бульваре Капуцинов, одетый как одесский биндюжник.
– Вы знаете Париж?
– Х-ха! Знаю ли я Париж? Я даже знаю главного раввина парижской синагоги Зяму Разумовича. Скажу вам по секрету, это двоюродный брат моего папы. Так и это еще не все. Два моих брата Натан и Исаак стали там капиталистами. Один, кажется, даже стал пуговичным королем. Он имеет небольшую фабричку и, можете себе вообразить, снабжает пуговицами чуть ли не полмира. Второй – тоже какой-то задрипанный капиталист. У них там, знаете, все капиталисты. Вы будете очень смеяться, он владеет всего лишь прачечной, обыкновенной прачечной. Но вы бы видели дом на Елисейских Полях, в котором он живет. Шоб мы все так жили, товарищ Кольцов, как он живет, – и, наклонившись к самому его уху, оглянувшись по сторонам, тихо добавил: – В случае, если вы там, в Париже, малость поиздержитесь, зайдите к Исааку, и скажите, что вы от Бени. Больше вам ничего не придется говорить.
Беня также позаботился для Кольцова о модных сорочках, галстуках, запонках и носовых платках.
В шорной мастерской, в той самой, в которой полутора неделями раньше сапожники шили кожаные чемоданы для Бушкина и Старцева, теперь подбирали и подгоняли под костюмы подходящую обувь.
В секретных службах Кольцову подготовили нужные документы. Это было просто: ему выдали старый, уже вышедший из обихода в Советской России паспорт царских времен, но который пока еще признавался всеми государствами мира.
Затем его внесли в список отъезжающих во Францию членов Миссии. В нем он значился как инженер-консультант. Этот документ с соответствующими отметками нансеновской комиссии был равнозначен визам и открывал членам Миссии польскую, германскую и французскую границы.
В назначенное время члены Миссии собрались на вокзале и лишь здесь познакомились со своим руководителем – заместителем наркома внешней торговли Советской России Александром Дмитриевичем Тихоновым. Выходец из известного в Таврии еще со времен Екатерины Второй небольшого городка Херсона, сын крестьянина и сам крестьянин, он с юных лет стал профессиональным революционером. Невысокий, крепко сбитый, седовласый, неторопливый в движениях, он с каждым из своих подопечных поздоровался за руку, каждому нашел пару добрых слов, чем уже с первых минут вселил в членов Миссии симпатию и доверие.
Тихонов прежде уже посещал Париж, познакомился с Нансеном в те самые дни, когда норвежский ученый готовил письмо-обращение к членам «Совета четырех» Парижской мирной конференции. В нем Нансен настаивал на продовольственной и медицинской помощи мирному населению России и даже предлагал свой план. Лидеры Антанты тогда не поддержали Нансена. Но «План Нансена» как некая международная гуманитарная организация пока продолжал существовать и, несмотря ни на какие политические ветры, оказывал Советской России посильную помощь.
Провожал членов Миссии нарком Внешторга Леонид Борисович Красин, один из авторов «бриллиантовой дипломатии». На последних совещаниях СНК он сам себя подверг критике: увлекшись «бриллиантовой дипломатией», мало внимания уделял иным возможностям воздействия на правительства Антанты, таким, к примеру, как народная дипломатия, пресса. Под угрозой надвигающегося на Россию голода, по совету Красина и было принято решение направить в Париж не совсем обычную, народную делегацию для переговоров о возобновлении торговли. Красин полагал, что обычные крестьяне, представляющие срез беднейшего российский населения, сумеют скорее достучаться до сердец лидеров Франции, вызовут сочувствие и помогут сдвинуть с мертвой точки проваленный прежде план Нансена.
Красина на том совещании СНК поддержал легендарный Яков Фюрстенберг-Ганецкий, прославившийся тем, что устроил проезд Ленина через воюющую с Россией Германию и слывший авторитетным специалистом в международных делах. Он горячо доказывал, что народная миссия – это и есть та самая спасительная веревочка, потянув за которую можно достигнуть замечательных результатов, а возможно, и полного замирения с Францией, народ которой, по уверению Ганецкого, спит и видит завершение этой бойни.
– Пусть народ Советской России с глазу на глаз поговорит с народом Франции. И я хочу посмотреть на правительство Франции, что оно ответит на справедливое требование народов! – патетически выкрикнул Ганецкий, завершая свое выступление на СНК и даже сорвав аплодисменты, на которые комиссары обычно бывают скупы.
Ганецкий предлагал в руководители делегации свою кандидатуру, но его никто не поддержал из-за известного авантюризма и легкомыслия. Красин предложил своего заместителя Тихонова, человека обстоятельного и здравомыслящего: такой не наломает дров.
Красина поддержал Ленин. У него была для этого еще одна причина. Не ожидая окончания Гражданской войны, Советская Россия приступала к строительству Каширской ГЭС и тем самым как бы сигнализировала всему миру: сомнений в победе нет. Начальником строительства был назначен младший брат наркома продовольствия Цюрупы Георгий, который, как известно, был земляком Тихонова. К тому же они были связаны родством: женаты на родных сестрах. Инженер-электрик по специальности, Георгий Цюрупа до недавнего времени успешно работал в Питере на заводах Сименса-Шуккерта.
Начиналось строительство «Каширки» поистине на голом энтузиазме. Кроме кирпича, который имелся в наличии, нужны были еще турбины Женвеля по пятьсот лошадиных сил каждая, нужны также трубы, насосы, силовой провод, изоляторы и еще много чего. Список только того, что требовалось в первую очередь, содержал более сотни наименований. Георгия Цюрупу, который блестяще владел немецким, часто бывал в Германии и имел в друзьях большое количество влиятельных людей, включили в состав Миссии с тем, чтобы он сошел с поезда в Берлине и по возможности предварительно договорился с крупными немецкими предпринимателями о поставках всего необходимого для Каширской ГЭС.
Появившийся на вокзале Красин не подошел к членам Миссии, а подождал, когда на него обратит внимание Александр Дмитриевич Тихонов. Они стали неторопливо ходить по перрону, что-то горячо обсуждая. Поднаторевший в международных делах Красин, видимо, давал необходимые советы своему заместителю, не столь опытному в общении с иностранцами.
А Кольцов присматривался к своим попутчикам, в основном людям немолодым, выбывшим из войны не по своему желанию, а вынужденно, из-за ранений и других различных болячек. По шрамам на обветренных лицах, по степенности и неторопливой крестьянской основательности Кольцов понял, что в прошлом это были трудяги-хлеборобы, а в недавние лихие времена вынужденно стали разудалыми кавалеристами и отчаянными рубаками. Двое-трое суток с такими попутчиками обещали не скучное времяпрепровождение.
Чуть в стороне от остальных переминался с ноги на ногу высокий кудрявый мужчина. Это и был начальник будущей Каширской ГЭС Георгий Цюрупа, попутчик Кольцова до Берлина.
Наконец маломощная «овечка» подтянула к перрону куцый – в пять-шесть товарных вагонов – состав, к которому был прицеплен единственный порядком изношенный и ободранный, словно только недавно извлеченный со свалки, пассажирский вагон.
Тихонов попрощался с Красиным и направился к вагону.
– Прошу, товарищи! – пригласил он членов Миссии, и добавил. – Надеюсь, в Брест-Литовске нам заменят эту развалину.
Члены Миссии утиной цепочкой двинулись вслед за Тихоновым. Последним шел Кольцов.
Тихонов вглядывался в лица членов Миссии, запоминал. Павла задержал, протянул ему руку:
– Рад с вами познакомиться, товарищ Кольцов. Вениамин Михайлович Свердлов просил меня извиниться, что не смог вас проводить. Вызвали во ВЦИК.
– Понимаю.
– Передал, чтобы не беспокоились. В Париже вы не будете одиноки. Наши люди окажут вам всяческое содействие. Они уже предупреждены и встретят вас. Со своей стороны я тоже буду рад помочь вам в случае, если она вам понадобится в те несколько коротких дней, пока мы будем в Париже.
– Думаю, у вас там дел будет выше крыши. Постараюсь не обременять, – сказал Кольцов.
– Да уж хлебом-солью нас не встретят, это без сомнения.
Тяжело вздыхающий паровозик вдруг дал не по чину густой, басовитый и длинный гудок. Звякнули буфера и сцепки, и поезд тронулся. Тихонов пошел рядом с набирающим ход вагоном, ожидая, когда на ступени поднимется Кольцов, затем запрыгнул и сам, легко, как юноша, словно и не был отягощен грузом лет.
Медленно, словно нехотя, отставал от поезда вокзал с одиноко стоящей на пустынном перроне темнеющей фигуркой Красина.
Вдоль окон вагона потянулись неприглядные нищие городские окраины. Их сменили лесочки, перелески, одинокие будочки путевых обходчиков. Еще не успевшие сбросить осеннюю листву, небольшие колки выглядели нарядно, переливались золотистым и багряным цветом. Редкие хвойные деревья выглядели среди лиственничных перелесков строго, как дипломаты на сельской ярмарке.
Вагон был практически пустой. Кроме двух проводников, вероятнее всего, сотрудников Чека, его занимала всего лишь Миссия, состоящая из семи человек и двух их попутчиков: Павла Кольцова и Георгия Цюрупы. Посторонних не было.
Поселились, как кому хотелось. Четверо крестьян, едва только разместились в купе, как тут же стали вынимать и раскладывать небогатую домашнюю снедь, в основном вареные яйца, овощи и хлеб. У одного нашелся тощенький кусочек сала, у другого – бутылка самогона. Миссия хоть и международная, а все ж состав российский, со всеми хорошими и плохими российскими традициями.
Пригласили к себе в купе всех остальных. Долго совещались, как подступиться к своему руководителю Тихонову. Как-никак, заместитель народного комиссара! Хоть и народного, а все же… Парламентером послали его приятеля Георгия Цюрупу.
Александр Дмитриевич охотно откликнулся, пришел со своей закуской: с десятком крупных вобл, и тоже… с бутылочкой, но «казенки».
А за вагонными окнами сменялись убогие деревни с сияющими на солнце маковками церквушек и монастырей. Кое-где тощие лошади уныло распахивали под озимь крошечные наделы. Люди заботились о завтрашнем дне.
И в вагоне беседовали о том же. Пахать землю нечем, лошади за время войны либо повыбиты в боях, либо пошли на прокорм красноармейцам. На пустой желудок не шибко повоюешь. В тылу тоже не лучше. Подступает голод, нормы хлеба повсеместно урезают. Оно бы и ничего, можно и перетерпеть, потуже затянуть пояса. Но ведь и земле нужно зерно. Без него она родит только лебеду. И удобрения нужны. А откуда они возьмутся, если скот почти вчистую пустили на продовольствие.
Надеялись мужики, что Тихонов скажет им что-нибудь обнадеживающее, утешительное. Все же замнаркома. Хоть и не по продовольствию, но со всеми другими наркомами за руку. Они тоже, небось, промеж себя разговоры ведут про то же самое: как Россия после войны с колен подниматься будет.
Но Тихонов даже после выпитой чарки был несловоохотлив. Да и чем обнадежишь, если ехали они к недругам на поклон, с протянутой рукой. Уж он-то, как никто другой, знал, что голод к стране подступает нешуточный.
Когда за окнами вагона земля со своими городками и хуторами растворилась в ночной темени, члены Миссии разошлись. Кольцов обосновался в соседнем купе, где только что вершилась трапеза. Сон не шел, он лежал, думал о чем-то своем. За тонкой перегородкой глухо звучали голоса его попутчиков. Они все еще никак не могли закончить вечерний разговор.
– Ничего, не пропадем! – горячился один из пожилых миссионеров. – Россия, она столько всего вытерпела, что и это перетрет. Только бы замириться.
– А что потом? Ну, после замирения?
– Известно что. Коммунизм.
Кольцов отвлекся от своих мыслей, стал вслушиваться в разговор попутчиков-крестьян.
– Так вдруг, как теща с печки? – прозвучал другой голос.
– Известное дело, не сразу. Малость погодя. Сперва, как товарищ Ленин говорил, произведем всех до общего состояния. Что б, значится, ни бедных, ни богатых, ни антилигентов, ни трудящих. Что б все были ровня.
– И я такое слыхал! – согласился кто-то третий. – Все будут трудящие. Которы могут умственно трудиться, тем, значит, на счетах пожалуйста, или в конторе, или, на крайний случай, при складе. А которы по малограмотности до этого не приспособлены, те кирпичи клади, землю копай. А чтоб никому не обидно, всем одинаковый паек.
– Я и говорю: ровня.
– А когда ж коммунизм? Очень до него дожить охота.
– Дак вскорости. Сразу опосля этого. Только не всем сразу, не в один день. Сам суди. Народу в Рассее тьма-тьмущая. На всех сразу его не напасешься. Может, спервоначалу по карточкам или по спискам. По мере, значится, поступления. А потом уже всем.
– Мудрено как-то. То, говоришь, ровня, для всех. А то сперва по спискам. Это как же? Сперва тем, кто ровнее?
– А ты как думал? Много таких найдется, которы губы раскатают, чтоб без очереди. Не выйдет! Сперва издаля в него вживись, в коммунизм. Прочувствуй. А потом уже… Видишь, вот и ты. Сразу про равенство заговорил. А при коммунизме допрежь равенства на первом месте совесть стоять будет, потом доброта, щедрость. Да много всего-разного.
Кольцов начал придремывать. Голоса за перегородкой стали расплывчатыми, неясными.
Все хозяйственные службы ВЧК в эти полтора дня в основном работали на Кольцова. Перво-наперво его надо было переодеть в цивильное. В спецателье сшили несколько модных костюмов и легкое осеннее плащ-пальто.
Ведал ателье бывший лучший киевский портной Беня Разумович, который до недавнего времени имел в украинской столице свое небольшое портновское дело и даже шил костюмы самому председателю Всеукраинской ЧК Мартину Яновичу Лацису. Когда его ателье в Киеве ликвидировали, Беня недолго оставался без дела. Лациса перевели в Москву, а следом сюда переехал и Беня, и уже под него создали спецателье для чекистов.
И вот теперь Беня лично шил костюмы для Кольцова.
– Париж, товарищ Кольцов, это надо понимать, не какая-то там Хацапетовка, – сказал Беня Кольцову во время последней примерки в час ночи. – И товарищ полномочный комиссар не может появиться на Пляс Пигаль или на бульваре Капуцинов, одетый как одесский биндюжник.
– Вы знаете Париж?
– Х-ха! Знаю ли я Париж? Я даже знаю главного раввина парижской синагоги Зяму Разумовича. Скажу вам по секрету, это двоюродный брат моего папы. Так и это еще не все. Два моих брата Натан и Исаак стали там капиталистами. Один, кажется, даже стал пуговичным королем. Он имеет небольшую фабричку и, можете себе вообразить, снабжает пуговицами чуть ли не полмира. Второй – тоже какой-то задрипанный капиталист. У них там, знаете, все капиталисты. Вы будете очень смеяться, он владеет всего лишь прачечной, обыкновенной прачечной. Но вы бы видели дом на Елисейских Полях, в котором он живет. Шоб мы все так жили, товарищ Кольцов, как он живет, – и, наклонившись к самому его уху, оглянувшись по сторонам, тихо добавил: – В случае, если вы там, в Париже, малость поиздержитесь, зайдите к Исааку, и скажите, что вы от Бени. Больше вам ничего не придется говорить.
Беня также позаботился для Кольцова о модных сорочках, галстуках, запонках и носовых платках.
В шорной мастерской, в той самой, в которой полутора неделями раньше сапожники шили кожаные чемоданы для Бушкина и Старцева, теперь подбирали и подгоняли под костюмы подходящую обувь.
В секретных службах Кольцову подготовили нужные документы. Это было просто: ему выдали старый, уже вышедший из обихода в Советской России паспорт царских времен, но который пока еще признавался всеми государствами мира.
Затем его внесли в список отъезжающих во Францию членов Миссии. В нем он значился как инженер-консультант. Этот документ с соответствующими отметками нансеновской комиссии был равнозначен визам и открывал членам Миссии польскую, германскую и французскую границы.
В назначенное время члены Миссии собрались на вокзале и лишь здесь познакомились со своим руководителем – заместителем наркома внешней торговли Советской России Александром Дмитриевичем Тихоновым. Выходец из известного в Таврии еще со времен Екатерины Второй небольшого городка Херсона, сын крестьянина и сам крестьянин, он с юных лет стал профессиональным революционером. Невысокий, крепко сбитый, седовласый, неторопливый в движениях, он с каждым из своих подопечных поздоровался за руку, каждому нашел пару добрых слов, чем уже с первых минут вселил в членов Миссии симпатию и доверие.
Тихонов прежде уже посещал Париж, познакомился с Нансеном в те самые дни, когда норвежский ученый готовил письмо-обращение к членам «Совета четырех» Парижской мирной конференции. В нем Нансен настаивал на продовольственной и медицинской помощи мирному населению России и даже предлагал свой план. Лидеры Антанты тогда не поддержали Нансена. Но «План Нансена» как некая международная гуманитарная организация пока продолжал существовать и, несмотря ни на какие политические ветры, оказывал Советской России посильную помощь.
Провожал членов Миссии нарком Внешторга Леонид Борисович Красин, один из авторов «бриллиантовой дипломатии». На последних совещаниях СНК он сам себя подверг критике: увлекшись «бриллиантовой дипломатией», мало внимания уделял иным возможностям воздействия на правительства Антанты, таким, к примеру, как народная дипломатия, пресса. Под угрозой надвигающегося на Россию голода, по совету Красина и было принято решение направить в Париж не совсем обычную, народную делегацию для переговоров о возобновлении торговли. Красин полагал, что обычные крестьяне, представляющие срез беднейшего российский населения, сумеют скорее достучаться до сердец лидеров Франции, вызовут сочувствие и помогут сдвинуть с мертвой точки проваленный прежде план Нансена.
Красина на том совещании СНК поддержал легендарный Яков Фюрстенберг-Ганецкий, прославившийся тем, что устроил проезд Ленина через воюющую с Россией Германию и слывший авторитетным специалистом в международных делах. Он горячо доказывал, что народная миссия – это и есть та самая спасительная веревочка, потянув за которую можно достигнуть замечательных результатов, а возможно, и полного замирения с Францией, народ которой, по уверению Ганецкого, спит и видит завершение этой бойни.
– Пусть народ Советской России с глазу на глаз поговорит с народом Франции. И я хочу посмотреть на правительство Франции, что оно ответит на справедливое требование народов! – патетически выкрикнул Ганецкий, завершая свое выступление на СНК и даже сорвав аплодисменты, на которые комиссары обычно бывают скупы.
Ганецкий предлагал в руководители делегации свою кандидатуру, но его никто не поддержал из-за известного авантюризма и легкомыслия. Красин предложил своего заместителя Тихонова, человека обстоятельного и здравомыслящего: такой не наломает дров.
Красина поддержал Ленин. У него была для этого еще одна причина. Не ожидая окончания Гражданской войны, Советская Россия приступала к строительству Каширской ГЭС и тем самым как бы сигнализировала всему миру: сомнений в победе нет. Начальником строительства был назначен младший брат наркома продовольствия Цюрупы Георгий, который, как известно, был земляком Тихонова. К тому же они были связаны родством: женаты на родных сестрах. Инженер-электрик по специальности, Георгий Цюрупа до недавнего времени успешно работал в Питере на заводах Сименса-Шуккерта.
Начиналось строительство «Каширки» поистине на голом энтузиазме. Кроме кирпича, который имелся в наличии, нужны были еще турбины Женвеля по пятьсот лошадиных сил каждая, нужны также трубы, насосы, силовой провод, изоляторы и еще много чего. Список только того, что требовалось в первую очередь, содержал более сотни наименований. Георгия Цюрупу, который блестяще владел немецким, часто бывал в Германии и имел в друзьях большое количество влиятельных людей, включили в состав Миссии с тем, чтобы он сошел с поезда в Берлине и по возможности предварительно договорился с крупными немецкими предпринимателями о поставках всего необходимого для Каширской ГЭС.
Появившийся на вокзале Красин не подошел к членам Миссии, а подождал, когда на него обратит внимание Александр Дмитриевич Тихонов. Они стали неторопливо ходить по перрону, что-то горячо обсуждая. Поднаторевший в международных делах Красин, видимо, давал необходимые советы своему заместителю, не столь опытному в общении с иностранцами.
А Кольцов присматривался к своим попутчикам, в основном людям немолодым, выбывшим из войны не по своему желанию, а вынужденно, из-за ранений и других различных болячек. По шрамам на обветренных лицах, по степенности и неторопливой крестьянской основательности Кольцов понял, что в прошлом это были трудяги-хлеборобы, а в недавние лихие времена вынужденно стали разудалыми кавалеристами и отчаянными рубаками. Двое-трое суток с такими попутчиками обещали не скучное времяпрепровождение.
Чуть в стороне от остальных переминался с ноги на ногу высокий кудрявый мужчина. Это и был начальник будущей Каширской ГЭС Георгий Цюрупа, попутчик Кольцова до Берлина.
Наконец маломощная «овечка» подтянула к перрону куцый – в пять-шесть товарных вагонов – состав, к которому был прицеплен единственный порядком изношенный и ободранный, словно только недавно извлеченный со свалки, пассажирский вагон.
Тихонов попрощался с Красиным и направился к вагону.
– Прошу, товарищи! – пригласил он членов Миссии, и добавил. – Надеюсь, в Брест-Литовске нам заменят эту развалину.
Члены Миссии утиной цепочкой двинулись вслед за Тихоновым. Последним шел Кольцов.
Тихонов вглядывался в лица членов Миссии, запоминал. Павла задержал, протянул ему руку:
– Рад с вами познакомиться, товарищ Кольцов. Вениамин Михайлович Свердлов просил меня извиниться, что не смог вас проводить. Вызвали во ВЦИК.
– Понимаю.
– Передал, чтобы не беспокоились. В Париже вы не будете одиноки. Наши люди окажут вам всяческое содействие. Они уже предупреждены и встретят вас. Со своей стороны я тоже буду рад помочь вам в случае, если она вам понадобится в те несколько коротких дней, пока мы будем в Париже.
– Думаю, у вас там дел будет выше крыши. Постараюсь не обременять, – сказал Кольцов.
– Да уж хлебом-солью нас не встретят, это без сомнения.
Тяжело вздыхающий паровозик вдруг дал не по чину густой, басовитый и длинный гудок. Звякнули буфера и сцепки, и поезд тронулся. Тихонов пошел рядом с набирающим ход вагоном, ожидая, когда на ступени поднимется Кольцов, затем запрыгнул и сам, легко, как юноша, словно и не был отягощен грузом лет.
Медленно, словно нехотя, отставал от поезда вокзал с одиноко стоящей на пустынном перроне темнеющей фигуркой Красина.
Вдоль окон вагона потянулись неприглядные нищие городские окраины. Их сменили лесочки, перелески, одинокие будочки путевых обходчиков. Еще не успевшие сбросить осеннюю листву, небольшие колки выглядели нарядно, переливались золотистым и багряным цветом. Редкие хвойные деревья выглядели среди лиственничных перелесков строго, как дипломаты на сельской ярмарке.
Вагон был практически пустой. Кроме двух проводников, вероятнее всего, сотрудников Чека, его занимала всего лишь Миссия, состоящая из семи человек и двух их попутчиков: Павла Кольцова и Георгия Цюрупы. Посторонних не было.
Поселились, как кому хотелось. Четверо крестьян, едва только разместились в купе, как тут же стали вынимать и раскладывать небогатую домашнюю снедь, в основном вареные яйца, овощи и хлеб. У одного нашелся тощенький кусочек сала, у другого – бутылка самогона. Миссия хоть и международная, а все ж состав российский, со всеми хорошими и плохими российскими традициями.
Пригласили к себе в купе всех остальных. Долго совещались, как подступиться к своему руководителю Тихонову. Как-никак, заместитель народного комиссара! Хоть и народного, а все же… Парламентером послали его приятеля Георгия Цюрупу.
Александр Дмитриевич охотно откликнулся, пришел со своей закуской: с десятком крупных вобл, и тоже… с бутылочкой, но «казенки».
А за вагонными окнами сменялись убогие деревни с сияющими на солнце маковками церквушек и монастырей. Кое-где тощие лошади уныло распахивали под озимь крошечные наделы. Люди заботились о завтрашнем дне.
И в вагоне беседовали о том же. Пахать землю нечем, лошади за время войны либо повыбиты в боях, либо пошли на прокорм красноармейцам. На пустой желудок не шибко повоюешь. В тылу тоже не лучше. Подступает голод, нормы хлеба повсеместно урезают. Оно бы и ничего, можно и перетерпеть, потуже затянуть пояса. Но ведь и земле нужно зерно. Без него она родит только лебеду. И удобрения нужны. А откуда они возьмутся, если скот почти вчистую пустили на продовольствие.
Надеялись мужики, что Тихонов скажет им что-нибудь обнадеживающее, утешительное. Все же замнаркома. Хоть и не по продовольствию, но со всеми другими наркомами за руку. Они тоже, небось, промеж себя разговоры ведут про то же самое: как Россия после войны с колен подниматься будет.
Но Тихонов даже после выпитой чарки был несловоохотлив. Да и чем обнадежишь, если ехали они к недругам на поклон, с протянутой рукой. Уж он-то, как никто другой, знал, что голод к стране подступает нешуточный.
Когда за окнами вагона земля со своими городками и хуторами растворилась в ночной темени, члены Миссии разошлись. Кольцов обосновался в соседнем купе, где только что вершилась трапеза. Сон не шел, он лежал, думал о чем-то своем. За тонкой перегородкой глухо звучали голоса его попутчиков. Они все еще никак не могли закончить вечерний разговор.
– Ничего, не пропадем! – горячился один из пожилых миссионеров. – Россия, она столько всего вытерпела, что и это перетрет. Только бы замириться.
– А что потом? Ну, после замирения?
– Известно что. Коммунизм.
Кольцов отвлекся от своих мыслей, стал вслушиваться в разговор попутчиков-крестьян.
– Так вдруг, как теща с печки? – прозвучал другой голос.
– Известное дело, не сразу. Малость погодя. Сперва, как товарищ Ленин говорил, произведем всех до общего состояния. Что б, значится, ни бедных, ни богатых, ни антилигентов, ни трудящих. Что б все были ровня.
– И я такое слыхал! – согласился кто-то третий. – Все будут трудящие. Которы могут умственно трудиться, тем, значит, на счетах пожалуйста, или в конторе, или, на крайний случай, при складе. А которы по малограмотности до этого не приспособлены, те кирпичи клади, землю копай. А чтоб никому не обидно, всем одинаковый паек.
– Я и говорю: ровня.
– А когда ж коммунизм? Очень до него дожить охота.
– Дак вскорости. Сразу опосля этого. Только не всем сразу, не в один день. Сам суди. Народу в Рассее тьма-тьмущая. На всех сразу его не напасешься. Может, спервоначалу по карточкам или по спискам. По мере, значится, поступления. А потом уже всем.
– Мудрено как-то. То, говоришь, ровня, для всех. А то сперва по спискам. Это как же? Сперва тем, кто ровнее?
– А ты как думал? Много таких найдется, которы губы раскатают, чтоб без очереди. Не выйдет! Сперва издаля в него вживись, в коммунизм. Прочувствуй. А потом уже… Видишь, вот и ты. Сразу про равенство заговорил. А при коммунизме допрежь равенства на первом месте совесть стоять будет, потом доброта, щедрость. Да много всего-разного.
Кольцов начал придремывать. Голоса за перегородкой стали расплывчатыми, неясными.