Ильясов Явдат Хасанович. Согдиана

   - У тебя... ничего нет? - мрачно спросил он у Феагена, присаживаясь рядом.
   - Нет, - сухо ответил Феаген.
   - О Гермес... - Дракил глубже укутался в козью шкуру и умолк. Так они сидели около часа - ведь торопиться им было некуда. Феаген задремал. Дракил последовал его примеру. Наступил уже вечер, когда их разбудил чей-то говор. Они открыли глаза. Перед храмом стояли три бородатых афинянина в дорогих зимних шапках, широких теплых плащах и двойных башмаках, - этих-то не пугал холодный ветер.
   - Ты уверен, что это правда? - спросил один.
   - Да, - ответил другой. - В Коринфе состоялся совет македонских и греческих вождей. Весной Александр переправится через Геллеспонт.
   - Зачем?
   - Вот вопрос! - усмехнулся третий. - Чтобы отомстить персам за разрушение греческих храмов.
   - Э! То было еще при Ксерксе. Кому нужны эти храмы? Эллины и сами над ними глумятся. Ты забыл, как жители Фокиды разграбили святилище Дельф? И тогда защита оракула послужила хорошим поводом для войны между фокидцами и фессалийцами. А македонец Филипп вмешался в драку и прикрутил хвосты и тем и другим. Месть за поруганные храмы - только предлог, и всякий, у кого мозги не разбавлены жидким навозом, это понимает. Македонцы хотят захватить богатства персидского царя - вот причина войны.
   - Хотя бы и так! Нам это выгодно тоже.
   - Чем?
   - Как чем? Говорил же Сократ, учитель красноречия: "Там ждет нас богатая, роскошная страна, где мы можем добыть счастье, приволье, избыток; вместе же с богатством вернуться в дома и общины единодушие и согласие". Хорошо сказал. Разве тебе не нравится персидское золото?
   - Золото нравится. Но достанется ли оно мне?
   - Почему же нет?
   - Александр любит его не меньше.
   - Э! Всем хватит. Я слышал в Тире поговорку: "Где ест тигр, там сыт и шакал". Что ни говорите, я одобряю замыслы Александра. Вспомните слова мудреца: "Счастливая война с Персией откроет простор предпринимателям и освободит Элладу от бедного люда, дав работу бродягам, угрожающим существованию государства". Значит, война против персов нам выгодна вдвойне: с одной стороны - добыча, с другой - мы избавимся, наконец, от голодранцев, заполнивших город.
   - Ты прав, чем скорее уберутся бродяги из Афин, тем лучше. Говорят, Эригий, сын Лариха, уже набирает войско. Пожалуй, через месяц мы вздохнем свободно.
   "Благородные отцы" ушли. Дракил почесал темя, покусал губу, потом несмело сказал Феагену:
   - Ты... слышал?
   Феаген промолчал. Конечно, он слышал все! Но - война! Слово, ненавистное для каждого честного пахаря. Феагена, как и всякого грека, обучили колоть пикой, метать дротик, прикрываться щитом, но одно дело, когда защищаешь свой дом, и другое - когда где-то и для кого-то добываешь персидское золото. Однако что же делать? Что делать? Что тебе делать Феаген?
   - Да, одна надежда... горестно прошептал марафонец.
   Спустя полчаса они стояли у дома полководца Эригия, вербовавшего наемных солдат для войны против иранского царя Дария Кодомана.
   БИТВА ПРИ ГАВГАМЕЛАХ
   Сверкало копье Искандерово, точно
   Пылавший на западе красном источник.
   И Дарий так искры мечом высекал,
   Что жар возникал даже в сердце у скал.
   Низами, "Искандер-Намэ"
   Была осень. В садах зрели плоды финиковых пальм. Отряды Александра Македонского, перейдя Тигр, двинулись к юго-востоку и заняли холмы, громоздящиеся против ассирийского селения Гавгамелы.
   Спустя час на глинистых буграх, покрытых чахлым кустарником, вырос палаточный город. Воздух над лагерем сотрясался от криков пятидесяти тысяч загорелый воителей. Люди варили в медных котлах похлебку из чечевицы и ворочали над огнем туши коз и овец.
   Феаген, командир малого отряда средней пехоты, лежал возле костра, подперев темноволосую голову правой рукой, и безотрывно следил за пламенем, что с треском пожирало охапки иссохшей, ломкой травы.
   Прошло уже более трех лет с тех пор, как сто шестьдесят тяжелых кораблей доставили к варварской стороне Геллеспонта мужей Эллады, стремившихся перенести извечную войну против персов на восток, а Азию, а богатства азиатов - на запад, к себе. Бой при Гранике, где Александр разгромил одну из орд Дария Кодомана, послужил началом великого похода.
   Да, вот уже более трех лет топчет Феаген пыль чужих дорог, ест чужой хлеб, пьет чужую воду, наводят мосты, роют подкопы, карабкается по стенам и убивает людей, но он, видит бог, по-прежнему беден. Так крепко сидит в душе марафонца честность (чтоб ей пропасть!) что рука, подобная железу, когда нужно пронзить варвара пикой, становится бессильной, точно у хворого, когда нужно очистить его кошелек. Дракил - тот поступает наоборот. Он редко вынимает из ножен меч, зато сумку достает из-за пазухи после каждого сражения. Так же, как Феаген, купец задумчиво смотрит на пламя. Быть может, оно напоминает Дракилу сияние золота, добытого Александром за рекою Пинар. Или ему грезится сверкание браслетов египетских девушек?
   Воины, которых всего декаду назад прислал из Пеллы, столицы македонцев, наместник Антипатр, еще не слышали свиста стрел. Молодцам, совсем недавно оторванным от гончарных кругов или наковален, хотелось послушать бывалых людей. Но так как Феаген и Дракил не раскрывали рта, один из новобранцев по имени Лаэрт, рябой беотиец из Танагры, сам подал голос:
   - Жрецы рассказывают про Александра много странных вещей. Это правда, что он сын бога?
   - Еще бы! - отозвался Дракил. Феаген бросил на него косой взгляд и усмехнулся. Купец покраснел и нахмурил брови. - Что за усмешка, убей меня гром? - зашипел он сердито. - Ты мне скажи: ходил ты по македонской земле?
   - Нет.
   - А Дракил жил на ней три года. Видел бы ты, что я видел, не кривил бы так свои губы.
   Лаэрт придвинулся ближе и просительно коснулся рукой шершавого дракилова подбородка:
   - Рассказывай!
   - Охотно. Только не перебивайте. С вами говорит Дракил, а не какой-нибудь крот, который до тридцати лет не выходил за стены Марафона... - Дракил отвернулся от Феагена и удобно устроился на раскинутом возле костра шерстяном плаще. - Ну, слушайте. Александр, наш светлый вождь, да будет ему благо, родился двадцать пять лет назад в Пелле. Мать его зовут Олимпиадой; это женщина из богатого и знатного семейства. Но кто отец?
   Дракил поднял указательный палец. Воины глядели на его руку широко открытыми глазами, словно перед ними священнодействовал прорицатель. Феаген сказал ядовито:
   - Филипп, царь македонцев, считал отцом Александра себя. Неужели он ошибался? Неужели нашего высокомудрого повелителя зачал один из таких молодцов, как ты?
   Купец схватился за голову. Новобранцы оцепенели от ужаса. Дракил заорал:
   - О нечестивец! На тебя сейчас небо опрокинется! Да, Филипп ошибался. - Дракил понизил голос. - Но... говорят, будто Александра зачал сам Зевс-громовержец!..
   Дракил откинулся назад и обвел всех торжествующим взглядом. Изумленные воины не проронили ни звука. Феаген покачал головой и пробормотал:
   - Что-то не верится. Это обычная уловка блудливых жен - переспят с кем-нибудь из соседнего двора, а потом сваливают на богов.
   - О глупец! - воскликнул Дракил. - Что ты понимаешь! Разве Леда, супруга Тиндара, не родила своего сына Полидевка от Зевса, который явился к ней в лебедином образе? Разве не от Зевса и смертной женщины Семелы произошел Дионис?
   - А Геракл? - несмело вмешался в спор беотиец Лаэрт. - Он тоже родился от Зевса и обыкновенной женщины Алкмены.
   - Да! - подхватил купец, ободренный поддержкой. - И разве не сделал громовержец своей возлюбленной сестру Кадма, финикийскую царевну Европу, когда похитил ее под видом быка?
   - Ну и бабник же был наш батюшка Зевс, - пробормотал Феаген.
   - А Даная из Аргоса? - продолжал купец, не расслышав кощунственных слов командира. - Антиопа из Беотии? Она принадлежала к твоей общине, Лаэрт. Так ведь, а?
   - Да... кажется, - неуверенно ответил беотиец. Он уже сожалел, что затеял этот опасный разговор.
   - Если так, то почему Зевсу не побыть и с Олимпиадой? - напирал на Феагена купец. - Как ты ни возражай, Александр все равно сын бога. Не говорят ли об этом его дела, убей меня гром? Уже в детстве он прославился как человек, смелый до безрассудства. Раз к Филиппу привели коня по кличке Букефал. Коня испытывали за городской стеной. Никто не мог с ним справиться. Самых лучших наездников сбрасывал Букефал. Рассердился Филипп и велел увести его прочь. Ну Александр и сказал тогда: "Какого - слышите? - великолепного коня теряют из-за того, что в седле не умеют сидеть". Филипп еще больше рассердился: "Не высмеивай старших за то, чего сам не можешь сделать!" "Разреши, и я его укрощу", - отвечает Александр. Тут хохот поднялся кругом: все думают, что сыну царя пошутить захотелось. "Попробуй", - сказал Филипп. Александр подбегает к Букефалу, хватает коня под уздцы и поворачивает головой против солнца, - он заметил, что скакун пугается собственной тени. Молодец наш погладил коня, успокоил, и вдруг прыжок! - и он уже на спине Букефала. Конь - на дыбы, но Александр удержался. Тогда Букефал рванулся с места и стрелой умчался прочь. Что тут стало! Филипп плачет, Олимпиада плачет, все плачут - пропал наследник, живым его не видеть... И что вы думаете, убей меня гром? Вечером Александр возвращается целехонек верхом на коне, и Букефал - овечки смирней! Сын какого смертного способен на такой поступок? Нет сомнения, Александра охраняет рука божества.
   - При чем тут божество? - проворчал Феаген. - Говорят, у них там, в Македонии, много коней. Не диво, что любой македонец ловко сидит в седле. Александр же оказался лучшим из всех потому, что привык к самым резвым коням. Не на кляче же обучался сын царя верховой езде?
   - А его ум? - возразил купец. - Он мудрей Сократа! Для него нет тайн, - все, что вокруг, ему понятно, все, что было, есть и будет, известно. Говорят, он помнит наизусть всю "Илиаду" слепца Гомера! Кто из детей простых смертных на это способен?
   - Еще бы! Ведь его учил сам Аристотель. Если бы ко мне приставили такого воспитателя, я был бы не глупей Александра.
   - Не болтай! - оборвал Феаген купец. - Ты не забыл, друг Лаэрт, битву при Херонеа? Она ведь произошла на земле беотийцев?
   - Не забыл.
   - Знаете, как отличился тогда Александр, убей меня гром? Ему и двадцати тогда не стукнуло. Он первым начал бой и поколотил священный отряд фиванцев. Разве не божество управляло рукой Александра?
   - Чего ты заладил: "Божество, божество"?! - рассердился Феаген. Каждый ребенок поймет, почему Александр лез на пики, точно пьяный фракиец. Он славы хотел! Македонцы ночей не спали, думали все, как Элладу захватить. При дворе Филиппа только и говорили, что про битвы да походы! Ну, Александр и наслушался этих разговоров, о славе стал мечтать. Честолюбивый человек. Завидовал победам отца, губы кусал, ругался, боялся, что на его долю ничего не останется. Я не так уж туп, как тебе кажется, тоже кое-что увидел и услышал за эти три года. Кстати, не ори так и не брызгай мне слюной прямо в лицо, - гром тебя, может быть, и не убьет, но я-то непременно хвачу кулаком по лысине. Забыл, дуралей, что я тебе командир?
   Дракил живо присмирел. Феаген с ожесточением сплюнул в огонь.
   - Разбойник твой Александр, а не сын бога, - добавил он зло. Ограбил нас, теперь грабит персов. А потом кого? И к тому же, он пьянчуга, болтун и хвастун, падкий на лесть.
   - Хм... - Дракил хитро прищурил глаз и ухмыльнулся. Вот тебе и молчаливый Феаген! Не наговорил ли командир много лишнего, а? Даже юнцы об этом догадались, - ого, как вытаращили они свои красивые, но глупые глаза! И вздумай Дракил передать кое-кому слова земляка... Толстяк воспрянул духом. Он почувствовал свое превосходство и нагло расхохотался.
   - Нет, ты не прав, друг Феаген! - вскочил Дракил, задрав свою большую голову. - Убей меня гром, если ты прав! Послушай-ка меня! При Гранике нас было всего тридцать тысяч пехоты и пять тысяч конницы. Так? У персов же чуть ли не двадцать тысяч греческих наемников и примерно столько же конных и пеших лучников. Выходит, на пять тысяч больше. Причем они стояли на высоком, обрывистом берегу, а нам пришлось наступать через болото и по речной воде. Так? И все же Александр поколотил неприятеля. Поколотил крепко. Скажи: кто даровал ему победу, если не сила неба? Под Иссой на нас навалилось уже сто тридцать тысяч персов, но Александр и этих разбил в пух и прах. Кто преподнес ему победу, если не божество? Не зря он говорил тогда: "Само божество лучше всего борется за нас". Я не помню ни одной битвы, когда мы не сумели бы отлупить этих двуногих скотов. Все это - от неба. И, наконец, Египет. Помнишь ты поход к оракулу Аммона, когда мы чуть не пропали без воды в Ливийской пустыне? Разве жрецы не признали Александра сыном главного египетского бога?
   - Все это бред, - проговорил Феаген. - Персы - народ храбрый, да оружие у них никуда не годится. Боевым приемам их не обучают, - кто как умеет, так и дерется. Поэтому-то один македонец устоит против трех варваров. Да и сама Персида нынче одряхлела. Я слышал, будто у них что ни день, то усобица меж сатрапов или мятеж, - тут много разных племен, иранцы их грабят, вот они и берутся за топор. Народ совсем от поборов обнищал. Оплевана страна, опозорена своим царем. Говорят, их, этих царей, безбородые евнухи по своей воле сажают на трон и сами же убивают по наущению царских жен и их любовников. Евнух Богоаз тем и прославился, что поставил на царство и убил трех царей; он и до четвертого добрался бы, да Кодоман вовремя отрубил ему голову. Персида - все равно что больной человек. Откуда у больного сила? Понятно тебе? Ну, а что касается жрецов Аммона, то... если я схвачу тебя за горло да стисну как полагается, ты меня признаешь не только сыном, братом, дядей, племянником, дедом, внуком, шурином, деверем, тестем или зятем бога, но даже отцом всех богов, какие только существуют. Ясно? Ну, ладно. - Феаген устало махнул рукой. - Верно сказано: не береди улегшегося горя. И еще сказано: живем не как хотим как можем. Похлебка готова?
   Марафонец и сам понял, что болтал нынче без меры. Три года молчал глядел, слушал, прозревал (ведь когда-то и он верил, что Александр - сын бога!), копил злобу и вот: не удержался, выплеснул ее в лицо Дракилу. Это Лаэрт, рябой дурак, подвернулся под руку со своим нелепым вопросом, чтоб ему в тартар провалиться.
   - Но, Феаген... - начал было Дракил опять, однако Феаген, желая прекратить спор, гневно прикрикнул:
   - Заткни глотку, чурбан! У меня от твоей трескотни уши давно болят.
   Дракил, стремясь найти поддержку, обратился к Лаэрту и его товарищам. Но те не поднимали глаз. Сердцем дети бедняков на стороне Феагена. Однако мысли его слишком опасны. Кто решится показать, что одобряет его слова? Не хочется помочь и Дракилу - уж очень напоминает он своими ухватками жадного ростовщика. Лишь рябой Лаэрт ответил на взгляд купца угодливой улыбкой, но какой прок от одного желторотого юнца?
   Дракил озабоченно почесал черные лохматые поросли на висках и "заткнул", по совету Феагена, свою сиплую глотку.
   В это время где-то справа, кажется, у царских шатров, звучно и протяжно запели флейты.
   - Обход!
   Солдаты, лениво развалившиеся вокруг жарких костров, разом пришли в движение: они торопливо отряхивали хитоны, поправляли портупеи, стирали с доспехов желтую пыль. Затем опять садились на тщательно свернутые плащи, но теперь уже не услышать пустых разговоров - на лицах у всех, особенно у младших командиров, напряжение и сосредоточенность, в глазах тревога.
   - Обход!
   Меж палаток двигалась толпа высших начальников македонского войска. Царь изредка останавливался у костров, зорко всматривался в людей - нет ли пьяных, больных, упавших духом, все ли побрились перед боем, - чтобы не дать в рукопашной противнику ухватиться за бороду; он придирчиво копался в сумках пращников и в колчанах лучников - достаточно ли там свинцовых шаров и железных стрел; крепок ли щит, сменена ли тетива, годен ли панцирь, он пробовал на вкус похлебку, задавал вопросы, отворачивался без слов от нерадивых воинов (теперь им несдобровать!), скупо кивал солдатам, выглядевшим лучше других. Некоторых он даже называл по именам, протягивал им руку, и сердца грубых мужчин, истосковавшихся на войне по теплому слову, таяли как воск.
   Наконец он проследовал мимо того места, где расположился отряд Феагена. Марафонец первый раз за три года войны видел Александра так близко. Ведь царь один, а предводителей малых отрядов средней пехоты много тысяч. Кто сказал, что сын бога Аммона должен столкнуться с каждым из них нос к носу? Облик царя поразил Феагена. Македонец был невысок, тощ, даже тщедушен. Пряди волнистых рыжих волос падали на открытый, с двумя крупными выступами, упрямый лоб. Легкий наклон шеи влево, красное лицо, томный взгляд зеленых глаз, морщины возле них, капризный рисунок губ и округлый женский подбородок напомнили Феагену его жену, увядающую красавицу из Лакратиды. Это был не могучий герой, а самый обыкновенный человек, каких много тысяч.
   За повелителем следовали телохранители и полководцы в глухих панцирях поверх серых хитонов и в бронзовых шлемах с гребнем или хвостом. У всех на боку широкие мечи. Волосатые ноги оплетены ремнями сандалий. В мускулистых руках, обнаженных до локтей, тяжелые круглые щиты.
   Царь и свита остановились на куполообразном рыжем холме; перед ними расстилалась желтая равнина с редкими пятнами кипарисовых рощ, разбросанных по пустым полям. Хлеб селяне убрали уже давно, еще в середине лета. Далеко, почти возле Верхнего Заба, сквозь дым вражеских костров, сонно колеблющийся и медленно уходящий кверху, виднелось нагромождение плоских крыш и квадратных башен. Ближе, между белыми треугольниками шатров, копошились тысячи людей. То были воины персидского царя Дария Кодомана.
   - Выстраиваются, - хрипло сказал Александру суховатый белобрысый старик. Он держался уверенно, каждым жестом подчеркивая свое достоинство. - Ударим сейчас, пока не поздно.
   Казалось, Александр не слышал этих слов. Он молча глядел на юго-восток, где стояли персы, и о чем-то думал.
   - Ну?! - воскликнул царь нетерпеливо.
   Царь качнул головой.
   - Нет, Парменион.
   Старик нахмурился.
   - Когда же?
   - Когда? - Александр почесал кончик своего красивого носа. - Утром. Пусть люди отдохнут.
   - Но ведь они бездельничают уже четыре дня! - загорячился Парменион. - Сколько им еще отдыхать?
   - Пусть бездельничают еще одну ночь, - лениво сказал царь. - Отдых всегда полезен человеку.
   - Но персы успеют выстроиться до утра! - все больше распалялся Парменион.
   - Не беда...
   Александр зевнул; он точно хотел показать, что и в обол [обол мелкая серебряная монета у древних греков] не ставит Пармениона со всей его высокой мудростью.
   - Не беда? - Старик насмешливо вскинул кисточки белых бровей. - А не вспомнить ли нам слова твоего любимца Ксенофонта? "Лови для нападения на врага такое время, когда он случится в беспорядке, а твое войско будет устроено к бою; когда он будет без оружия, а ты с оружием в руках... когда ты видишь его, а сам остаешься скрытым; когда он на дурном месте, а ты занимаешь выгодное". Или ты забыл советы старших?
   - Нет, - вяло ответил Александр.
   - Так чего же ты ждешь? Враги еще не выстроились. Они в беспорядке, а наша конница готова к бою. Мы видим неприятеля, сами же скрыты за этой грядой холмов. Персы внизу, мы наверху. Почему нам не ударить?
   Александр досадливо поморщился.
   - Ты не ослеп, старец? Ночь на носу.
   Парменион смешался (о, змей Тифон бы тебя побрал!), но быстро нашелся:
   - Ну и что же? Пусть ночь. Иного выхода нет. Если мы не нападем на персов, они нападут на нас.
   Царь повернул голову, и в его суровых глазах Парменион увидел презрение.
   - Не нападут, - мрачно проговорил царь.
   - Почему?
   - Почему? - загремел Александр. К его лицу разом прихлынула кровь, и оно стало вовсе багровым, как у бражника. - Потому что они боятся нас! И страхом мы доймем их. Прикажи отряду легкой конницы всю ночь разъезжать по равнине с факелами. Пращники же пусть понемногу камни бросают. Сменяй тех и других чаще, чтобы люди успели поспать. Дозорам не дремать, - голову сниму! Чтобы и мышь не проскочила в лагерь. Лазутчиков, разведчиков и разных шатающихся азиатов убивать на месте. Ты понял меня?
   - Для чего вся эта затея? - уставился на царя старый полководец. Изумленный Александр косо поглядел на Пармениона:
   - О боже! Чтобы персы всю ночь ждали внезапного нападения и всю ночь простояли в строю.
   Он повернулся и быстро направился по склону холма вниз к лагерю. Гетайры - "товарищи царя" - еле поспевали за повелителем. Филота, сын Пармениона, косматый, похожий на медведя великан, остался подле отца. Старик размышлял: "Чтобы персы всю ночь ждали внезапного нападения и всю ночь простояли в строю..." Афина-Паллада! Как не додумался до этой мысли он, Парменион, друг царя Филиппа, известный воитель? Да, персы боятся Александра и не нападут на него первыми, да еще в ночной темноте. Готовясь отразить неожиданный удар, они до зари простоят в строю, истомятся без сна, измотаются от бесконечных ложных тревог, устанут, точно волы на пахоте, и утром, когда у них начнут подкашиваться ноги, свежее, отдохнувшее войско Александра грянет на варваров сверху и смешает их с прахом равнины... Просто и велико!
   Так случается не первый раз. При Гранике старик настойчиво уговаривал Александра отложить бой, - враг занимал возвышенность, тогда как македонцы держались внизу, перед болотом, и Парменион боялся увязнуть в трясине. Но царь его не послушался. "Неужели, - сказал сын Филиппа, - так легко перейдя через Геллеспонт, я остановлюсь перед этой жалкой речонкой?" Он бросился вперед и разгромил неприятеля.
   После того, как пал Тир, город финикийцев, подчинявшихся персам, Дарий предложил сыну Филиппа дружбу, все владения на запад от Евфрата до Эгейского моря, десять тысяч талантов [талант - самая крупная денежная единица древней Эллады и древнего Востока, около 1500 золотых рублей] выкупа за семью, попавшую в плен к македонцам под Иссой, и руку одной из своих дочерей. "Будь я Александр, - сказал тогда Парменион, - я принял бы эти условия". "Да, - ответил проклятый юнец, - будь я Парменионом, я тоже согласился бы на то, что предлагает мне персидский царь. Но так как я Александр, условия, поставленные Дарием, меня не удовлетворяют. Зачем мне половина государства, если я могу захватить его целиком? Зачем мне его деньги, если их у меня и так много? А жениться на одной или сразу на обеих дочерях Дария я могу и без его разрешения, - ведь они у меня в обозе..."
   "Да, Александр умен, смел и прозорлив, - сокрушенно подумал старый полководец. - Он в тысячу раз умней дряхлого осла Пармениона".
   Вывод отнюдь не утешил белоголового македонца; напротив, возмутил, вызвал в его завистливой душе волну сопротивления.
   - Наш светлый повелитель, чтоб ему пропасть, совсем обнаглел, сказал старик сыну, когда они спустились с бугра и зашагали к лагерю. Филота молча кивнул. - От успехов, которыми он обязан тебе и мне, продолжал Парменион, - у него закружилась голова. Он, кажется, и впрямь вообразил себя сыном бога Аммона.
   Филота снова кивнул. Он обожал родителя и всегда с ним соглашался.
   - Не пора ли обломать ему божественные рога? - прошептал Парменион и покосился на людей, лежащих у костров.
   - Что же... - прохрипел Филота. - Среди воинов много недовольных. Все устали от похода, которому, Аполлон свидетель, не видно конца. Ночью - в шатер, удар, другой, и... - Филота растопырил толстые мохнатые пальцы, затем быстро сжал их в огромный кулак и вскинул кверху, как бы встряхивая за волосы отрубленную голову.
   У царского шатра они увидели главных телохранителей Александра: худого, жилистого Фердикку и черноглазого красавца Птолемайоса Лага. Фердикка глядел на отца и сына с откровенной неприязнью, а жизнерадостный Птолемайос Лаг весело скалил зубы и отстукивал на рукояти меча танец метонских рыбачек.
   Вечером, после короткого военного совета, Александр остался в шатре один. Он растянулся на мягком ковре, преподнесенном жителями Гордия, того самого Гордия, где ему показали узел, стянутый на дышле колесницы древним царем фригийцев. Тот, кто развяжет узел, - говорило предание, - овладеет всей Азией. Сын Филиппа, не долго думая, разрубил его мечом. Воспоминание об этом случае развеселило царя. Да, меч - вот ключ к варварской стране! Александр закинул за голову тонкие жилистые руки с крепкими ладонями и улыбнулся.
   Явился, тяжело ступая, молчаливый Фердикка. Менее корыстный, чем свора прочих сподвижников царя, Фердикка, как всегда, был облачен в глубокий хитон, опоясан потертым ремнем без всяких блях и побрякушек и, будто нарочно, щеголял в стоптанных и неказистых сандалиях. Он казался на вид тупым и неотесанным, и только Александр знал, как умен и зорок его первый телохранитель. Именно из-за ума и бескорыстия царь доверял Фердикке, как себе. Такой не продаст. Фердикка презирает мелких людишек, преследующий один другого из-за пустяковых страстей, важных только для них самих. Он любит лишь Александра, ибо считает, что молодой царь, с его размахом, не зря живет на свете, ему стоит помогать.
   Ветер, поднявшийся после завтрака, трепал кисти шатра и надувал полотнище, словно парус. От беспокойного пламени кедрового факела по длинному, костлявому, носатому лицу Фердикки пробегали колеблющиеся теневые пятна.