Страница:
Здесь нет ничего невозможного.
«О Господи, – сказала она себе, приземлившись, – это ужасно».
– Кто-то их спугнул, – сообщил Лоран. – Уж не ты ли, ma puce[1]? Марша рвет и мечет. Кажется, мы переходим к плану «Три М».
– «Три М»?
– «Мочи марсианских мартышек».
Шивон было не до смеха.
– Два человека в пятый квадрат… Посылаю вам дополнительно двух «пчел». И будьте осторожны. Поздравляю вас. – Марша повернулась к Шивон. – Они все ушли. В неизвестном направлении. Отказались от контакта.
Шивон молчала.
– Грант тоже исчез. Мы его разыскиваем.
Шивон молчала.
– Что за конфликт у вас с ними произошел?
– У нас не было конфликта.
– Ладно. Никуда не денутся, – сказала шеф службы безопасности. – В любом случае исследование планеты продолжится. Я связывалась с утра с Межпланетным лингвистическим. И с Центром космической разведки. Они дают добро.
Шивон стояла, вытянувшись по струнке, как все. Стояла и глядела, как сияют новые звезды на свежем полотне.
Потом команда Марши установила другой флаг. Своей страны. На что они имели полное право, поскольку пионеры были американцами.
Они стояли, распрямившись, подняв головы, взгляды устремлены за стяг, дальше, в еще не покоренный космос. Такие красивые. Сильные. Земляне.
Шивон уходила. Дальше и дальше, по траве, которая стала теперь зеленой.
«Маассах эр ваурин кие…»
Зеленая трава; серое море; дом мистера Киллани с покосившейся оградой.
Вначале было Слово…
Так легко изменить этот мир. Стоит всего лишь иметь хорошее произношение и – как раньше говорили на курсах? – навыки разговорного языка… Так легко изменить его – зеленая трава, изогнутые как надо континенты, Нью-Даблин, Нувель-Пари, Нью-Аризона…
Все знают, зачем нужна наша комиссия.
Маяк – красные огни в новом море, и там где-то – свеже-зеленая Статуя Свободы.
И трупы тех, кто боялся разговаривать с планетой. Так экономно, ни бомб, ни ракет, просто пара слов. Земляне уже давно не боятся творить. Не боятся Бога.
– Вернитесь, доктор Маклауд!
И Слово было у Бога. А теперь оно у них – у нее, у кучки молодых американских бойцов, которых она учила разговаривать. И Его здесь нет. Им придется решать самим. Серое море, сухой, взбитый, как сливки, песок, вдоль волн бегут две девочки, окликают друг друга, хохочут. Вроде бы такое простое решение. «Я знаю, как сказать “моя сестра жива”, – подумала она. – Я знаю. Неизвестно, что получится, но с экспериментами никогда не знаешь, правда?»
– Я приказываю вам немедленно вернуться на катер!
Встревоженный голос Лорана:
– Siobhan, tu reviens tout de suite, ce n’est plus une blague, tu m’entends[2]?
Шивон уходила в лес, который не был по-настоящему лесом, но мог им стать, если приложить определенные языковые усилия. Она сняла шлем, бросила его на землю. Села.
По образу и подобию своему…
Шивон Ни Леоч прислонила руку к глазам и поглядела туда, где остался катер.
«Нас тут не было. Нас тут нет».
Подул ветер. Пробежал по траве, пробрался по кронам деревьев. Утих.
Никто не разговаривал.
Интерлюдия
Классики в тумане
Интерлюдия
«О Господи, – сказала она себе, приземлившись, – это ужасно».
* * *
Следующим утром на катере царил переполох.– Кто-то их спугнул, – сообщил Лоран. – Уж не ты ли, ma puce[1]? Марша рвет и мечет. Кажется, мы переходим к плану «Три М».
– «Три М»?
– «Мочи марсианских мартышек».
Шивон было не до смеха.
* * *
Марша стояла у одного из главных экранов и направляла свой отряд:– Два человека в пятый квадрат… Посылаю вам дополнительно двух «пчел». И будьте осторожны. Поздравляю вас. – Марша повернулась к Шивон. – Они все ушли. В неизвестном направлении. Отказались от контакта.
Шивон молчала.
– Грант тоже исчез. Мы его разыскиваем.
Шивон молчала.
– Что за конфликт у вас с ними произошел?
– У нас не было конфликта.
– Ладно. Никуда не денутся, – сказала шеф службы безопасности. – В любом случае исследование планеты продолжится. Я связывалась с утра с Межпланетным лингвистическим. И с Центром космической разведки. Они дают добро.
* * *
К вечеру – по часам экипажа – Гранта так и не нашли. Марша велела всем подтягиваться к катеру. Грант или не Грант, они должны были провести церемонию. Экипаж поднялся на холм недалеко от места посадки. Здесь в земле торчал уже ободранный флаг первопроходцев. Ему отсалютовали «Лучами». С церемониями достали новый – синее со звездами полотнище Объединенной Земли. Запели гимн.Шивон стояла, вытянувшись по струнке, как все. Стояла и глядела, как сияют новые звезды на свежем полотне.
Потом команда Марши установила другой флаг. Своей страны. На что они имели полное право, поскольку пионеры были американцами.
Они стояли, распрямившись, подняв головы, взгляды устремлены за стяг, дальше, в еще не покоренный космос. Такие красивые. Сильные. Земляне.
* * *
Шивон повернулась и пошла прочь.* * *
– Доктор Маклауд? – зазвучало у нее в шлеме. – Куда вы?Шивон уходила. Дальше и дальше, по траве, которая стала теперь зеленой.
«Маассах эр ваурин кие…»
Зеленая трава; серое море; дом мистера Киллани с покосившейся оградой.
Вначале было Слово…
Так легко изменить этот мир. Стоит всего лишь иметь хорошее произношение и – как раньше говорили на курсах? – навыки разговорного языка… Так легко изменить его – зеленая трава, изогнутые как надо континенты, Нью-Даблин, Нувель-Пари, Нью-Аризона…
Все знают, зачем нужна наша комиссия.
Маяк – красные огни в новом море, и там где-то – свеже-зеленая Статуя Свободы.
И трупы тех, кто боялся разговаривать с планетой. Так экономно, ни бомб, ни ракет, просто пара слов. Земляне уже давно не боятся творить. Не боятся Бога.
– Вернитесь, доктор Маклауд!
И Слово было у Бога. А теперь оно у них – у нее, у кучки молодых американских бойцов, которых она учила разговаривать. И Его здесь нет. Им придется решать самим. Серое море, сухой, взбитый, как сливки, песок, вдоль волн бегут две девочки, окликают друг друга, хохочут. Вроде бы такое простое решение. «Я знаю, как сказать “моя сестра жива”, – подумала она. – Я знаю. Неизвестно, что получится, но с экспериментами никогда не знаешь, правда?»
– Я приказываю вам немедленно вернуться на катер!
Встревоженный голос Лорана:
– Siobhan, tu reviens tout de suite, ce n’est plus une blague, tu m’entends[2]?
Шивон уходила в лес, который не был по-настоящему лесом, но мог им стать, если приложить определенные языковые усилия. Она сняла шлем, бросила его на землю. Села.
По образу и подобию своему…
Шивон Ни Леоч прислонила руку к глазам и поглядела туда, где остался катер.
– И хал ззe кие, – сказала она. – И хал ззеанна кие.
Так попомни мой совет,
Ничего для нас здесь нет,
И хочу домой я в добрый старый Дублин…
«Нас тут не было. Нас тут нет».
Подул ветер. Пробежал по траве, пробрался по кронам деревьев. Утих.
Никто не разговаривал.
Интерлюдия
Суета творилась на корабле «Джон Гринберг», приписанном к Лингвистической комиссии, хоть каждый и старался скрыть нетерпение пальцев на компьютерных клавишах, дрожание голоса на таких знакомых и давно уже вышедших из употребления топонимах: Париж, Баллинора, Новосибирск…
Корабль «Джон Гринберг» направлялся к Земле.
Списывают на Землю, шутили ветераны. Как рухлядь.
На «Гринберг» переводили тех, кто навсегда возвращался на Землю: отслуживших свое ученых и техников, которым сил уже не хватало обманывать; устаревшее оборудование, еще двадцать земных лет назад бывшее суперсовременным.
«Я бы тоже могла вернуться», – думала Шивон.
Самое время.
– Песня, – ответила Шивон.
– Я понимаю, – сказал он. Он и другое, верно, понимал: отчего с приближением к Земле они становятся все более нервными, вспоминают такую вот ерунду вроде старых песен, которые теперь уже не найдешь ни в какой записи. Тянешься к старым воспоминаниям, запыленным, поросшим плесенью.
– Тебе снятся сны? – спросила она Лорана – доктора Дюпре, работы которого разлетелись по всему космосу еще до того, как «Гринберг» начал плавание.
– Вроде того, как мы высаживаемся на Землю – а там ничего нет?
– Ага. Все сожжено. Еще одна мировая война – а мы и не знали. Или что-нибудь похуже…
– Или еще; мы прилетаем, а там все как было, еще до первого полета. В точности. Только мы-то понимаем, что так быть не может…
Лоран знал, что она чувствует. Сейчас он был ей братом; таким же подростком. Ей казалось, что, стоит им прибыть на Землю, как все то время, что они провели в космосе, аннулируется; они снова превратятся в молодых стажеров, со зрачками, расширенными от надежды.
Только когда это было? Теперь ей кажется – сколько она себя помнит, всегда вокруг гудел Космос. Этого гула не слышно в огромных коридорах и кают-компаниях корабля, но стоит выйти на мостик или хотя бы закрыть глаза – и Пространство дышит тебе в лицо.
Она вздохнула:
– А мне все кажется, что я приеду и там все еще будет две Ирландии…
– Две Ирландии? Господи, чего тебе не хватает? Ты еще вспомни эти дикие войны, стены между кварталами, баррикады… что ты мне еще рассказывала? Вертолеты?
– И классики, – пробормотала Шивон.
Белые квадраты со старательно прорисованными цифрами, мелом – на границе двух кварталов.
Как на планете Гу.
Корабль «Джон Гринберг» направлялся к Земле.
Списывают на Землю, шутили ветераны. Как рухлядь.
На «Гринберг» переводили тех, кто навсегда возвращался на Землю: отслуживших свое ученых и техников, которым сил уже не хватало обманывать; устаревшее оборудование, еще двадцать земных лет назад бывшее суперсовременным.
«Я бы тоже могла вернуться», – думала Шивон.
Самое время.
– Что это? – спросил Лоран.
В памяти моей очень много светлых дней,
Пролетевших в городке, что был мной так любим,
Где играл я в футбол с ребятней из разных школ
И смеялся сквозь чад и сквозь дым[3].
– Песня, – ответила Шивон.
– Я понимаю, – сказал он. Он и другое, верно, понимал: отчего с приближением к Земле они становятся все более нервными, вспоминают такую вот ерунду вроде старых песен, которые теперь уже не найдешь ни в какой записи. Тянешься к старым воспоминаниям, запыленным, поросшим плесенью.
– Тебе снятся сны? – спросила она Лорана – доктора Дюпре, работы которого разлетелись по всему космосу еще до того, как «Гринберг» начал плавание.
– Вроде того, как мы высаживаемся на Землю – а там ничего нет?
– Ага. Все сожжено. Еще одна мировая война – а мы и не знали. Или что-нибудь похуже…
– Или еще; мы прилетаем, а там все как было, еще до первого полета. В точности. Только мы-то понимаем, что так быть не может…
Лоран знал, что она чувствует. Сейчас он был ей братом; таким же подростком. Ей казалось, что, стоит им прибыть на Землю, как все то время, что они провели в космосе, аннулируется; они снова превратятся в молодых стажеров, со зрачками, расширенными от надежды.
Только когда это было? Теперь ей кажется – сколько она себя помнит, всегда вокруг гудел Космос. Этого гула не слышно в огромных коридорах и кают-компаниях корабля, но стоит выйти на мостик или хотя бы закрыть глаза – и Пространство дышит тебе в лицо.
Она вздохнула:
– А мне все кажется, что я приеду и там все еще будет две Ирландии…
– Две Ирландии? Господи, чего тебе не хватает? Ты еще вспомни эти дикие войны, стены между кварталами, баррикады… что ты мне еще рассказывала? Вертолеты?
– И классики, – пробормотала Шивон.
Белые квадраты со старательно прорисованными цифрами, мелом – на границе двух кварталов.
Как на планете Гу.
Классики в тумане
На жаргоне миротворцев планетка называлась Ольстером.
Юмористы. Подписывая лингвисту Шивон Ни Леоч направление в Таукит, ответственный за миссию спросил, уж не боится ли она. С издевкой спросил.
– Я не боюсь, – ответила Шивон. От нее пахло космосом, и начальника это раздражало.
Много земных лет назад она удрала в пространство, как подросток удирает из дома. Но она уже больше не подросток. Раньше это показалось бы ей романтикой – нестись в далекую констелляцию, ГСА в зубы, улаживать чужую войну.
– Я удивляюсь. Зачем им вообще понадобился язык? Они с гуудху не разговаривают. Они их отстреливают.
– Давайте спишем на стресс это крайне неполиткорректное высказывание о Миротворческом корпусе, – сказал начальник.
– Давайте, – согласилась Шивон, – спишем.
– Уж вы-то должны понимать, доктор Маклауд.
– Ага. – Шивон выпрямилась. – Вот с этого бы и начали. Я должна понимать?
Тот ответил, что проблема ей знакома; она-де будет лучше ориентироваться в ситуации:
– Ваша семья была напрямую задействована в некоторых… акциях на территории бывшей Северной Ирландии. И ваш отец…
Убийца, кричали вслед ее отцу. Прови. Террорист пархатый. Шивон была маленькой, не понимала.
– Мой отец погиб, – сказала она, – и земля, в которой его похоронили, его уже не помнит. А Северной Ирландии сто земных лет как нет. Так что о каких акциях вы говорите…
Тот гнул свое, мол, ее помощь может оказаться полезной. Это доказало бы миру, что нынешние земляне далеко ушли от прежних конфликтов.
«Какая же злопамятная у нас планета, – думала Шивон. – Не вышло у меня спрятаться от этой войны в космосе. Кто и когда говорил, что дети за грехи отцов не отвечают? И ведь в том, что произошло, виноваты вовсе не мы».
– С вас всего-то и потребуется, – сказали ей, – что лингвистические услуги.
– Ну, вам самое место в Ольстере.
Так что там насчет политкорректности?
В перебросе все ее общение с экипажем свелось к курсам. Только с одним из новеньких она сдружилась – с белым трехконечностным траепалой, который летел в свою первую миссию. Траепала общаться умеют только телепатией, а у команды с этим было неважно.
«Ты-то как здесь оказался?» – подумала Шивон удивленно, когда увидела его в первый раз. Известно – на Траепа не знают, что такое война. Не знают, как на другого поднять оружие.
«А при чем здесь оружие? – подумал в ответ траепала не менее удивленно. – Мы же миротворцы. Значит, едем творить мир».
Телепатически вздыхать и возводить глаза к небу Шивон не умела. Мысленную коммуникацию они проходили факультативом.
Там, где она родилась, тоже случался такой туман. Шивон огляделась, прислушалась. Никто к ним не вышел. Исчеркавшие планету рвы и траншеи, где жили местные, прикрылись пеленой и молчали.
«Тебе тревожно», – подумал траепала, возникнув рядом.
«Я боюсь, – подумала Шивон. Что-то здесь, в таком далеке от Земли, напоминало ей собственную родину, где асфальт раскалялся от вражды, как от солнца. Предварительный сканер показал – все спокойно, и тем не менее… – Я боюсь, что нас… встречают».
Инстинкт это был или что другое – раньше, чем она успела додумать, раньше, чем траепала успел встрепенуться, восприняв конец ее мысли, Шивон уже кричала, хватала его за шкирку, валила на землю – из-за непривычной силы тяжести выглядело это как в замедленной съемке. И вовремя – ниоткуда вспыхнул чужой, прозрачный огонь. Врага видно не было, враг остался в тумане.
Раздались крики, лучи лазерджетов разрезали туман, будто маяки, выискивая нападавших. Шивон, подтаскивая за собой обезмыслевшего от страха траепалу, укрылась у левого борта катера. Чувствовала она усталую досаду: ну вот, опять. Рядом оказался еще один новичок, землянин, глядел ошалело, «Луч» притискивал к груди, потом решил что-то и собрался вскочить и бежать на огонь.
– Куда, идиот! Не видно ни черта! Сидеть!
– Есть, мэм! – испуганно гаркнул мальчишка.
Пламя начинало затихать. Те, кто его развел, так и не показались. Дыма не осталось. Кто-то стонал недалеко от Шивон. Взметнулось на разных языках:
– Ник! Ник, ты цел?
– Помогите! Господи. О Господи Иисусе!
– Великие звезды, уложил я кого-то! Шестнадцатый галактический вызывайте!
– Где сестры-гагаринки?
– Кто это был? Кто? Гуды или тауки?
– А марсианин их!
Траепала елозил тремя конечностями, силясь подняться.
«Миротворцы, – думала Шивон. – Так-растак».
«Почему? – подумал ей траепала. – Мы же прилетели им помочь». Шивон на него глядела с сочувствием. Не себя самого, многовековую наследственность придется переламывать, если решил воевать. Понесло же.
Когда с Таук, головной планеты констелляции, отправились завоевывать пространство, все три планеты Гууд-худуа стали колониями. Гуудху успели скреститься с тауками, напроизводить нового населения и почти забыть о свободе. Почти – если не считать Гуудханской свободной армии. Уже при выстроенном Галактическом союзе, среди бела Межпланетного соглашения, поднявшийся на Худу ураган восстания вымел тауков с планеты. Худу провозгласила себя независимой; Галактический союз только и мог, что поддержать. Вторую планету, Гхуа, Империя навсегда поджала под себя. Гу, где аборигенов было раза в два больше, чем тауков, осталась посередине. Осталась ждать ответа сверху – к какой из бывших сопланет ей присоединиться. А ГСА пока решала этот вопрос снизу.
Когда к ним присылали войска из Англии, они бегали за броневиками и кидали камни. Орали им «Чертовы англичане!» и прятались за школьным забором. Кричали «Рабские сердца!», и плевались, и удирали со всех ног. Потом, после объединения, когда стало совсем плохо, в ооновцев бросались коктейлем Молотова.
Потом она уехала.
«Я плохо понимаю цель нашего пребывания здесь», – подумал ей как-то вечером траепала. Здешние бои проходили скрытно, молниеносно, вспыхивали прозрачным огнем и тут же гасли. Схватки в траншеях, тихие войны. Любоваться никого не звали. «Голубые шлемы» всегда прибывали слишком поздно. Даже сестры-гагаринки прибывали слишком поздно.
Миротворцы пили. Клеили все сходное по генетическому коду. В лагере крутили две древние песни, так подходящие к туману: «Дорогу в ад» и «Калифорнийскую мечту». Шивон пыталась научить траепалу играть в покер, но поди поблефуй с телепатом.
По внешности гуудху почти не отличались от потомков завоевателей. Смешались. Шивон бродила среди траншей, вглядывалась в туман. Где-то была граница. Шивон знала, что рано или поздно ее нащупает.
Она была в первом классе; сестра вела ее за руку.
– Видишь, – говорила Нула. – Это наша школа, Святого Патрика. А вон там они учатся. Все в синем, потому что протестанты.
Шивон расправляла красную клетчатую юбку.
– Смотри, – говорила сестра и показывала на поребрик тротуара. – Дальше – не наша часть улицы. Заступишь за поребрик – перейдешь к протестантам. А это грех. Бог сразу узнает, если заступишь.
Как раз та суеверная чепуха, в которую прочно поверит шестилетний ребенок. Как-то на самой черте нарисовали классики. Шивон ни разу не видела, чтобы в них играли.
– Не надо их объединять, – не выдержала Шивон. – Их надо расселить. Уж мне-то поверьте.
Окружающие деликатно молчали.
Когда приняли решение о воссоединении, в семье радовались. Отец все говорил: столько битв. Столько погибло. И все-таки мы этого добились. Единая Ирландия. Вот теперь пусть нас разоружают. Теперь можно успокоиться.
Недалеко от лагеря дети играли в мяч. Собственно, и «дети», и «играли», и «мяч» – понятия людские, и нечего их навязывать другим цивилизациям. Все же, проходя мимо, Шивон думала о них именно так. Гуудху, гигантские опята с десятками отростков, собирались и запускали в воздух бесформенный тяжелый предмет. Предмет зависал в тумане. Они ждали. Они могли ждать, не шевелясь, пока здешнее солнце не западало в свою траншею. Местные умели видеть сквозь туман. Предмет в конце концов ложился на землю; как и кто выигрывал, было неясно. Шивон садилась рядом и смотрела. Вычислила название предмета – гиг. Прошло какое-то время, прежде чем она поняла, что наблюдает две параллельные игры.
Они играли бок о бок – гуды и тауки, испытывая странную необходимость находиться вместе и быть отдельно – ни траектории игроков, ни траектории снарядов никогда не перекрещивались. На планете, беспорядочно разрисованной траншеями, где не было и следа городов, черту провели так же четко, как посреди улицы в северном Белфасте.
«Нью-Иерушалаим», – среагировала Шивон.
«Марс», – подумал траепала.
«Я нашла черту», – подумала ему Шивон.
«Что случилось с местом, где ты живешь?» – подумал траепала.
«Это долгая история, – ответила Шивон. – Хорошее дело – полет в космос. Возвращаешься из рейса – а твоей страны уже нет на картах. Приходишь из следующего – а ее уже нет… вообще».
«Тебе на “с”», – подумал траепала.
– Решили наконец – и слава богу, – сказал какой-то землянин. Внеочередные рейсы «Эйр Галакси» улетали на Гхуа и Таук. Шивон отмалчивалась.
Никто не знал, откуда достали бомбы. Рассказывали, что купили у ливийцев, а тем продали русские. Говорили, что вовсе не у ливийцев купили, а у иракцев; у китайцев; у американцев. Говорили, что cтянули у самих англичан из-под носа. Хотя такое никто не станет держать на складе.
«Мы привыкли следить за ГСА, – подумала она другу. – А теперь взбунтуются те, кто с самого начала был против объединения».
«Их сейчас меньше», – подумал траепала.
«Вот именно».
Друг поднял к ней голову-пирамидку.
«Самое смешное, тогда мы радовались, что все кончено. Драки и перестрелки, и когда вертолеты по ночам спать не дают – мы думали: зачем это, теперь все будут жить мирно».
Шивон как в воду глядела: той же ночью пришел тревожный сигнал. Миротворцы повскакивали в машины, вызвали мобил-госпиталь. Ее другу вышло дежурство, и он запрыгнул в катер первым. Шивон схватила чей-то «Луч», забыв посмотреть, достаточно ли в нем энергии.
– И на кой нам лингвист? – удивился кто-то. Но когда Шивон устроилась рядом с солдатами, никто слова не сказал.
В этот раз их подождали. Драка обхватила их со всех сторон, зажала в кипящую середину. Несколько выстрелов прожгло вроде бы защищенную стенку катера.
– Какой сукин сын продает гудам оружие?!
Только зачинщиками на сей раз оказались не гуды. Это стало ясно уже после, когда шел разбор полетов. В тот момент не было разницы.
Шивон сбежала в космос, чтобы ей не пришлось стрелять. И что она теперь делает – в чужой галактике с лазерджетом в руках?
Миротворцы свое дело знали. Битва быстро рассеялась, и тел на земле остался строгий минимум. Шивон поглядела на тех, кто не встал, и уронила нагревшуюся трубку.
Она даже не могла позвать его по имени. На Траепа имен не дают. Потянулась к нему телепатически – но там, где только что была теплая трепещущая мысль, холодной стеной встало молчание. Траепала так и не преодолел себя. Оружие поднял, а выстрелить постеснялся.
Сестры-гагаринки только качали головами. У жителей Траепа все жизненные процессы останавливаются мгновенно, ничего не затормозить.
– Надо выпустить его в космос, – говорила Шивон.
К ней подошел сэр Брэйтуэйт. Положил руку на плечо.
– Нельзя хоронить его в могиле, – сказала ему Шивон. – Тут же все земляне, им не втолкуешь.
– Доктор Маклауд.
– Нужно проследить, чтобы его послали в космос. На его планете этот обряд очень важен.
– Шивон, – сказал сэр Брэйтуэйт.
– Провезли бутылку и зажали, – укорил ее зашедший капитан Брэйтуэйт. Высокий, свистящий британский английский. Чистые гласные. – И пьете в одиночестве.
– Странный на этой планете Бог, – сказала Шивон виски. – Его-то за что? Ему вообще здесь делать было нечего.
Брэйтуэйт подошел. Сел рядом.
– Кто у вас тогда погиб?
– Не лезли бы вы в душу.
– У меня сестра.
– Как? – Она оторвалась от виски. – От облучения? Так вроде локализовали же все?
– В Дерри, – ответил он спокойно. – Вышла замуж в Дерри. Осталась там жить. Я их уговаривал, переезжайте в Лондон. Куда там.
– Дерри, – сказала Шивон. – И Белфаст.
– Все говорят – ирландская беда. Но ведь это и наша война тоже.
– Разумеется, – вскинулась Шивон, – это ваша война!
Вышло слишком резко.
– Будете виски, кап… Уильям? Мои жили в Белфасте. Все погибли. А я… я была в рейсе.
– Кто же знал… – вздохнул Брэйтуэйт и глотнул.
– Никто не знал. Всякое было, но чтобы атомную бомбу…
– По-вашему, это, конечно же, не ИРА, – сказал англичанин.
– Даже по официальной версии – это оранжисты. А… кто теперь знает. Какая разница. – Шивон замолчала. – Это была наша мечта. Мечта моих родителей. Единая Ирландия.
Брэйтуэйт тихо пил свой виски.
– Когда убили Нулу, я сбежала. Той весной, перед объединением. С меня хватило. На улице… английская полиция. Тоже пытались творить мир.
Она поставила стакан на стол. Иначе бы расплескала.
– Ох, Шивон, – сказал Уильям Брэйтуэйт.
– Ну и что мы будем теперь делать? – спросила она, совладав с собой.
– А ничего мы не будем делать. Подождем, пока Гу официально обретет независимость. Посмотрим, как бравые ребята из ГСА заберут здесь власть. И улетим.
– Эта война никогда не кончится, – пробормотала Шивон. – Ненависть слишком долго кормили. Никто не захочет… никто не заступит за поребрик, понимаете?
– Хватит вам пить, – сказал Брэйтуэйт. – Мы скоро поедем домой.
Его глаза сверкнули трезво и подозрительно:
– Или у вас какие-то другие планы?
– Нет, – сказала Шивон, – у меня никаких планов.
Гуудху бросили свою игру, гиг висел, забытый в тумане. С другой стороны подошли тауки.
Шивон на них не смотрела. Грубо и широко начерченное поле классиков лежало между двумя «площадками». Она вытащила из кармана прибереженную круглую банку из-под биопищи. Бросила. И запрыгала на одной ноге.
– Пэдди выпил бочку пива, – приговаривали они с Нулой, – и как грохнется с обрыва…
Она тут же окаралась. Сколько лет без практики. Бросила банку снова.
– Пэд-ди вы-пил боч-ку…
С третьего раза ей удалось отскакать чисто. Потом три сильных отростка отодвинули ее с дороги. На одной конечности прыгать было удобно. Ребенок старательно проскакал все клеточки. Оглянулся на Шивон, будто ожидая одобрения. Его согнал с панели другой. Шивон не знала, понимают ли они смысл игры. Может, они думали, что это какой-то важный ритуал.
У четвертого взявшегося прыгать гуудху банка улетела на другую сторону.
На площадку к таукам.
Дети стояли и смотрели.
– Там не наша территория, – сказала Нула.
Чей-то отросток – почти такой же, как у гуудху, только потоньше и потемнее – ловко слизнул банку с земли. Невысокий по местным меркам таук двинулся к классикам. Постоял. Пошел дальше. Отросток шевельнулся, удлинился. Таук ждал, что банку у него заберут. Но гуудху посторонились. И Шивон посторонилась. У таука тоже была одна конечность. Но прыгал он чуть медленнее.
– Эри, – сказал он. – И-пи. О-ку…
Вокруг зашумели. Кажется, так они смеялись. Остальные тауки подошли, уже не боясь сломанной невидимой стены.
– Пэд-ди, – сказала Шивон, широко раскрывая рот. – Вы-пил…
Это называлось «лингвистическими услугами». Все, что она могла сделать для этой планеты.
Юмористы. Подписывая лингвисту Шивон Ни Леоч направление в Таукит, ответственный за миссию спросил, уж не боится ли она. С издевкой спросил.
– Я не боюсь, – ответила Шивон. От нее пахло космосом, и начальника это раздражало.
Много земных лет назад она удрала в пространство, как подросток удирает из дома. Но она уже больше не подросток. Раньше это показалось бы ей романтикой – нестись в далекую констелляцию, ГСА в зубы, улаживать чужую войну.
– Я удивляюсь. Зачем им вообще понадобился язык? Они с гуудху не разговаривают. Они их отстреливают.
– Давайте спишем на стресс это крайне неполиткорректное высказывание о Миротворческом корпусе, – сказал начальник.
– Давайте, – согласилась Шивон, – спишем.
– Уж вы-то должны понимать, доктор Маклауд.
– Ага. – Шивон выпрямилась. – Вот с этого бы и начали. Я должна понимать?
Тот ответил, что проблема ей знакома; она-де будет лучше ориентироваться в ситуации:
– Ваша семья была напрямую задействована в некоторых… акциях на территории бывшей Северной Ирландии. И ваш отец…
Убийца, кричали вслед ее отцу. Прови. Террорист пархатый. Шивон была маленькой, не понимала.
– Мой отец погиб, – сказала она, – и земля, в которой его похоронили, его уже не помнит. А Северной Ирландии сто земных лет как нет. Так что о каких акциях вы говорите…
Тот гнул свое, мол, ее помощь может оказаться полезной. Это доказало бы миру, что нынешние земляне далеко ушли от прежних конфликтов.
«Какая же злопамятная у нас планета, – думала Шивон. – Не вышло у меня спрятаться от этой войны в космосе. Кто и когда говорил, что дети за грехи отцов не отвечают? И ведь в том, что произошло, виноваты вовсе не мы».
– С вас всего-то и потребуется, – сказали ей, – что лингвистические услуги.
* * *
Командиром отряда значился сэр Уильям Брэйтуэйт, офицер Ее Величества. Налетали они с ним примерно одинаково; поглядев на место рождения в файле Шивон, он хмыкнул:– Ну, вам самое место в Ольстере.
Так что там насчет политкорректности?
В перебросе все ее общение с экипажем свелось к курсам. Только с одним из новеньких она сдружилась – с белым трехконечностным траепалой, который летел в свою первую миссию. Траепала общаться умеют только телепатией, а у команды с этим было неважно.
«Ты-то как здесь оказался?» – подумала Шивон удивленно, когда увидела его в первый раз. Известно – на Траепа не знают, что такое война. Не знают, как на другого поднять оружие.
«А при чем здесь оружие? – подумал в ответ траепала не менее удивленно. – Мы же миротворцы. Значит, едем творить мир».
Телепатически вздыхать и возводить глаза к небу Шивон не умела. Мысленную коммуникацию они проходили факультативом.
* * *
У здешнего Бога вначале вместо Слова был туман. Серый, липкий, непроглядный. Из тумана тот и слепил Гу, старшую планету триединой Гууд-худуа. Бывшей триединой. Мрачная взвесь пахла одиночеством. Группа миротворцев высадилась в это одиночество, растворилась – защитные костюмы там и тут выплывали из серого, как спасательные жилеты.Там, где она родилась, тоже случался такой туман. Шивон огляделась, прислушалась. Никто к ним не вышел. Исчеркавшие планету рвы и траншеи, где жили местные, прикрылись пеленой и молчали.
«Тебе тревожно», – подумал траепала, возникнув рядом.
«Я боюсь, – подумала Шивон. Что-то здесь, в таком далеке от Земли, напоминало ей собственную родину, где асфальт раскалялся от вражды, как от солнца. Предварительный сканер показал – все спокойно, и тем не менее… – Я боюсь, что нас… встречают».
Инстинкт это был или что другое – раньше, чем она успела додумать, раньше, чем траепала успел встрепенуться, восприняв конец ее мысли, Шивон уже кричала, хватала его за шкирку, валила на землю – из-за непривычной силы тяжести выглядело это как в замедленной съемке. И вовремя – ниоткуда вспыхнул чужой, прозрачный огонь. Врага видно не было, враг остался в тумане.
Раздались крики, лучи лазерджетов разрезали туман, будто маяки, выискивая нападавших. Шивон, подтаскивая за собой обезмыслевшего от страха траепалу, укрылась у левого борта катера. Чувствовала она усталую досаду: ну вот, опять. Рядом оказался еще один новичок, землянин, глядел ошалело, «Луч» притискивал к груди, потом решил что-то и собрался вскочить и бежать на огонь.
– Куда, идиот! Не видно ни черта! Сидеть!
– Есть, мэм! – испуганно гаркнул мальчишка.
Пламя начинало затихать. Те, кто его развел, так и не показались. Дыма не осталось. Кто-то стонал недалеко от Шивон. Взметнулось на разных языках:
– Ник! Ник, ты цел?
– Помогите! Господи. О Господи Иисусе!
– Великие звезды, уложил я кого-то! Шестнадцатый галактический вызывайте!
– Где сестры-гагаринки?
– Кто это был? Кто? Гуды или тауки?
– А марсианин их!
Траепала елозил тремя конечностями, силясь подняться.
«Миротворцы, – думала Шивон. – Так-растак».
* * *
Помощь в конце концов пришла – зимовщики на защищенных машинах, сестры-гагаринки в мобил-госпитале. Пока ехали до лагеря, Шивон слушала, как интеллигентные и цивилизованные миротворцы крысятся на встречающих, матерятся и грозятся рапортом. Зимовщики при слове «рапорт» только ухмылялись. Одинокие дома для приезжих на изрытой поверхности Гу выглядели наростами.«Почему? – подумал ей траепала. – Мы же прилетели им помочь». Шивон на него глядела с сочувствием. Не себя самого, многовековую наследственность придется переламывать, если решил воевать. Понесло же.
Когда с Таук, головной планеты констелляции, отправились завоевывать пространство, все три планеты Гууд-худуа стали колониями. Гуудху успели скреститься с тауками, напроизводить нового населения и почти забыть о свободе. Почти – если не считать Гуудханской свободной армии. Уже при выстроенном Галактическом союзе, среди бела Межпланетного соглашения, поднявшийся на Худу ураган восстания вымел тауков с планеты. Худу провозгласила себя независимой; Галактический союз только и мог, что поддержать. Вторую планету, Гхуа, Империя навсегда поджала под себя. Гу, где аборигенов было раза в два больше, чем тауков, осталась посередине. Осталась ждать ответа сверху – к какой из бывших сопланет ей присоединиться. А ГСА пока решала этот вопрос снизу.
* * *
Лингвистические услуги – понятие растяжимое. То ликбез для астронавтов, улетающих к марсианину на кулички без единого чужого слова. А то интергалактический перевод, когда от одного неверного жеста может разлететься пол-Вселенной. У Шивон все в этот раз свелось к вечерней школе для миротворцев. Языковые исследования упирались в стену. Рекомендованные действия лингвиста на малознакомой планете: ввязаться в ситуацию, выйти из которой поможет только языковое взаимодействие с местными жителями. Но местные не взаимодействовали. Вообще. Если не считать встречи на космодроме, ни гуудху, ни тауки не обращали на Корпус никакого внимания.Когда к ним присылали войска из Англии, они бегали за броневиками и кидали камни. Орали им «Чертовы англичане!» и прятались за школьным забором. Кричали «Рабские сердца!», и плевались, и удирали со всех ног. Потом, после объединения, когда стало совсем плохо, в ооновцев бросались коктейлем Молотова.
Потом она уехала.
«Я плохо понимаю цель нашего пребывания здесь», – подумал ей как-то вечером траепала. Здешние бои проходили скрытно, молниеносно, вспыхивали прозрачным огнем и тут же гасли. Схватки в траншеях, тихие войны. Любоваться никого не звали. «Голубые шлемы» всегда прибывали слишком поздно. Даже сестры-гагаринки прибывали слишком поздно.
Миротворцы пили. Клеили все сходное по генетическому коду. В лагере крутили две древние песни, так подходящие к туману: «Дорогу в ад» и «Калифорнийскую мечту». Шивон пыталась научить траепалу играть в покер, но поди поблефуй с телепатом.
По внешности гуудху почти не отличались от потомков завоевателей. Смешались. Шивон бродила среди траншей, вглядывалась в туман. Где-то была граница. Шивон знала, что рано или поздно ее нащупает.
Она была в первом классе; сестра вела ее за руку.
– Видишь, – говорила Нула. – Это наша школа, Святого Патрика. А вон там они учатся. Все в синем, потому что протестанты.
Шивон расправляла красную клетчатую юбку.
– Смотри, – говорила сестра и показывала на поребрик тротуара. – Дальше – не наша часть улицы. Заступишь за поребрик – перейдешь к протестантам. А это грех. Бог сразу узнает, если заступишь.
Как раз та суеверная чепуха, в которую прочно поверит шестилетний ребенок. Как-то на самой черте нарисовали классики. Шивон ни разу не видела, чтобы в них играли.
* * *
Наверху почти договорились о присоединении Гу к Худу. О создании Двуединой Независимой Гууд-худуа.– Не надо их объединять, – не выдержала Шивон. – Их надо расселить. Уж мне-то поверьте.
Окружающие деликатно молчали.
Когда приняли решение о воссоединении, в семье радовались. Отец все говорил: столько битв. Столько погибло. И все-таки мы этого добились. Единая Ирландия. Вот теперь пусть нас разоружают. Теперь можно успокоиться.
Недалеко от лагеря дети играли в мяч. Собственно, и «дети», и «играли», и «мяч» – понятия людские, и нечего их навязывать другим цивилизациям. Все же, проходя мимо, Шивон думала о них именно так. Гуудху, гигантские опята с десятками отростков, собирались и запускали в воздух бесформенный тяжелый предмет. Предмет зависал в тумане. Они ждали. Они могли ждать, не шевелясь, пока здешнее солнце не западало в свою траншею. Местные умели видеть сквозь туман. Предмет в конце концов ложился на землю; как и кто выигрывал, было неясно. Шивон садилась рядом и смотрела. Вычислила название предмета – гиг. Прошло какое-то время, прежде чем она поняла, что наблюдает две параллельные игры.
Они играли бок о бок – гуды и тауки, испытывая странную необходимость находиться вместе и быть отдельно – ни траектории игроков, ни траектории снарядов никогда не перекрещивались. На планете, беспорядочно разрисованной траншеями, где не было и следа городов, черту провели так же четко, как посреди улицы в северном Белфасте.
* * *
«Гаэллин, – подумал ее друг. – Тебе на “н”».«Нью-Иерушалаим», – среагировала Шивон.
«Марс», – подумал траепала.
«Я нашла черту», – подумала ему Шивон.
«Что случилось с местом, где ты живешь?» – подумал траепала.
«Это долгая история, – ответила Шивон. – Хорошее дело – полет в космос. Возвращаешься из рейса – а твоей страны уже нет на картах. Приходишь из следующего – а ее уже нет… вообще».
«Тебе на “с”», – подумал траепала.
* * *
Они еще поиграли в «планеты» и послушали «Калифорнийскую мечту», а потом до Гу взрывной волной докатились результаты Таукитского соглашения. Гу объединялась с Худу; Гу становилась независимой. Траншеи ожили и шумели. ГСА успокаивалась. Миротворцы засобирались отчего-то домой.– Решили наконец – и слава богу, – сказал какой-то землянин. Внеочередные рейсы «Эйр Галакси» улетали на Гхуа и Таук. Шивон отмалчивалась.
Никто не знал, откуда достали бомбы. Рассказывали, что купили у ливийцев, а тем продали русские. Говорили, что вовсе не у ливийцев купили, а у иракцев; у китайцев; у американцев. Говорили, что cтянули у самих англичан из-под носа. Хотя такое никто не станет держать на складе.
«Мы привыкли следить за ГСА, – подумала она другу. – А теперь взбунтуются те, кто с самого начала был против объединения».
«Их сейчас меньше», – подумал траепала.
«Вот именно».
Друг поднял к ней голову-пирамидку.
«Самое смешное, тогда мы радовались, что все кончено. Драки и перестрелки, и когда вертолеты по ночам спать не дают – мы думали: зачем это, теперь все будут жить мирно».
Шивон как в воду глядела: той же ночью пришел тревожный сигнал. Миротворцы повскакивали в машины, вызвали мобил-госпиталь. Ее другу вышло дежурство, и он запрыгнул в катер первым. Шивон схватила чей-то «Луч», забыв посмотреть, достаточно ли в нем энергии.
– И на кой нам лингвист? – удивился кто-то. Но когда Шивон устроилась рядом с солдатами, никто слова не сказал.
В этот раз их подождали. Драка обхватила их со всех сторон, зажала в кипящую середину. Несколько выстрелов прожгло вроде бы защищенную стенку катера.
– Какой сукин сын продает гудам оружие?!
Только зачинщиками на сей раз оказались не гуды. Это стало ясно уже после, когда шел разбор полетов. В тот момент не было разницы.
Шивон сбежала в космос, чтобы ей не пришлось стрелять. И что она теперь делает – в чужой галактике с лазерджетом в руках?
Миротворцы свое дело знали. Битва быстро рассеялась, и тел на земле остался строгий минимум. Шивон поглядела на тех, кто не встал, и уронила нагревшуюся трубку.
Она даже не могла позвать его по имени. На Траепа имен не дают. Потянулась к нему телепатически – но там, где только что была теплая трепещущая мысль, холодной стеной встало молчание. Траепала так и не преодолел себя. Оружие поднял, а выстрелить постеснялся.
Сестры-гагаринки только качали головами. У жителей Траепа все жизненные процессы останавливаются мгновенно, ничего не затормозить.
– Надо выпустить его в космос, – говорила Шивон.
К ней подошел сэр Брэйтуэйт. Положил руку на плечо.
– Нельзя хоронить его в могиле, – сказала ему Шивон. – Тут же все земляне, им не втолкуешь.
– Доктор Маклауд.
– Нужно проследить, чтобы его послали в космос. На его планете этот обряд очень важен.
– Шивон, – сказал сэр Брэйтуэйт.
* * *
Вечером она качалась в кресле. Совсем одна в маленьком салоне, с бутылкой виски.– Провезли бутылку и зажали, – укорил ее зашедший капитан Брэйтуэйт. Высокий, свистящий британский английский. Чистые гласные. – И пьете в одиночестве.
– Странный на этой планете Бог, – сказала Шивон виски. – Его-то за что? Ему вообще здесь делать было нечего.
Брэйтуэйт подошел. Сел рядом.
– Кто у вас тогда погиб?
– Не лезли бы вы в душу.
– У меня сестра.
– Как? – Она оторвалась от виски. – От облучения? Так вроде локализовали же все?
– В Дерри, – ответил он спокойно. – Вышла замуж в Дерри. Осталась там жить. Я их уговаривал, переезжайте в Лондон. Куда там.
– Дерри, – сказала Шивон. – И Белфаст.
– Все говорят – ирландская беда. Но ведь это и наша война тоже.
– Разумеется, – вскинулась Шивон, – это ваша война!
Вышло слишком резко.
– Будете виски, кап… Уильям? Мои жили в Белфасте. Все погибли. А я… я была в рейсе.
– Кто же знал… – вздохнул Брэйтуэйт и глотнул.
– Никто не знал. Всякое было, но чтобы атомную бомбу…
– По-вашему, это, конечно же, не ИРА, – сказал англичанин.
– Даже по официальной версии – это оранжисты. А… кто теперь знает. Какая разница. – Шивон замолчала. – Это была наша мечта. Мечта моих родителей. Единая Ирландия.
Брэйтуэйт тихо пил свой виски.
– Когда убили Нулу, я сбежала. Той весной, перед объединением. С меня хватило. На улице… английская полиция. Тоже пытались творить мир.
Она поставила стакан на стол. Иначе бы расплескала.
– Ох, Шивон, – сказал Уильям Брэйтуэйт.
– Ну и что мы будем теперь делать? – спросила она, совладав с собой.
– А ничего мы не будем делать. Подождем, пока Гу официально обретет независимость. Посмотрим, как бравые ребята из ГСА заберут здесь власть. И улетим.
– Эта война никогда не кончится, – пробормотала Шивон. – Ненависть слишком долго кормили. Никто не захочет… никто не заступит за поребрик, понимаете?
– Хватит вам пить, – сказал Брэйтуэйт. – Мы скоро поедем домой.
Его глаза сверкнули трезво и подозрительно:
– Или у вас какие-то другие планы?
– Нет, – сказала Шивон, – у меня никаких планов.
* * *
На следующий день, выходя с территории лагеря, она захватила заряженную трубку лазерджета.* * *
Гуудху и тауки все так же играли в гиг. Шивон подошла. Они привыкли, не пытались уже, как прежде, ощупать неизвестное отростками. Играли и даже слегка перед ней выставлялись. А может, ей это казалось. Шивон смотрела на них, а потом достала «Луч».* * *
Мела у нее с собой не было, а краску здешняя почва не впитывала. Шивон направила лазер вниз и стала вырезать на земле аккуратные квадраты. Шесть квадратов и дугу. Написала цифры.Гуудху бросили свою игру, гиг висел, забытый в тумане. С другой стороны подошли тауки.
Шивон на них не смотрела. Грубо и широко начерченное поле классиков лежало между двумя «площадками». Она вытащила из кармана прибереженную круглую банку из-под биопищи. Бросила. И запрыгала на одной ноге.
– Пэдди выпил бочку пива, – приговаривали они с Нулой, – и как грохнется с обрыва…
Она тут же окаралась. Сколько лет без практики. Бросила банку снова.
– Пэд-ди вы-пил боч-ку…
С третьего раза ей удалось отскакать чисто. Потом три сильных отростка отодвинули ее с дороги. На одной конечности прыгать было удобно. Ребенок старательно проскакал все клеточки. Оглянулся на Шивон, будто ожидая одобрения. Его согнал с панели другой. Шивон не знала, понимают ли они смысл игры. Может, они думали, что это какой-то важный ритуал.
У четвертого взявшегося прыгать гуудху банка улетела на другую сторону.
На площадку к таукам.
Дети стояли и смотрели.
– Там не наша территория, – сказала Нула.
Чей-то отросток – почти такой же, как у гуудху, только потоньше и потемнее – ловко слизнул банку с земли. Невысокий по местным меркам таук двинулся к классикам. Постоял. Пошел дальше. Отросток шевельнулся, удлинился. Таук ждал, что банку у него заберут. Но гуудху посторонились. И Шивон посторонилась. У таука тоже была одна конечность. Но прыгал он чуть медленнее.
– Эри, – сказал он. – И-пи. О-ку…
Вокруг зашумели. Кажется, так они смеялись. Остальные тауки подошли, уже не боясь сломанной невидимой стены.
– Пэд-ди, – сказала Шивон, широко раскрывая рот. – Вы-пил…
Это называлось «лингвистическими услугами». Все, что она могла сделать для этой планеты.
Интерлюдия
Только сейчас Шивон открыла архивы личного компьютера. Это вроде уборки перед праздником. Надо выбросить ненужное, разгрести вечный хлам – недоделанные программы для традукторов, обрывки записей чужой речи с планет, которых теперь и не вспомнишь, наброски интонационных уровней – с Зоэ? или с Хейе? Заметки о полетах; когда-то она пыталась вести дневник, но времени всегда не хватало. В результате – о большинстве рейсов только несколько отрывистых фраз.