Инна Бачинская. Магия имени

   – Узнали кто?
   – Узнали. Мишка Зелинский. Ему некуда было деваться, но это я уже сейчас понимаю, а тогда нет.
   – Тебе не кажется, что кодекс чести в наше время был жестче?
   – Не уверен. Я просто не знаю, что такое современная школа. Ребята, у кого есть дети, разное говорят. Вот пойдет Павел в школу…
   – Славный у тебя мальчик!
   – Славный, – согласился Шибаев и, поколебавшись, спросил: – А у тебя?
   – Нет, – сказала Инга. – Никого у меня нет, ни мальчика, ни девочки.
   – А ты вообще как?
   – Нормально.
   – Работаешь?
   – Да, работаю, – ответила она и замолчала.
   Он хотел спросить, с кем она, но не решился.
   – А ты? Что такое «консультант по правовым вопросам»? Юрист? – она все-таки спросила.
   – Вроде того, – промямлил он неохотно и подумал, что они оба не расположены говорить о себе. Может, это и к лучшему – язык не поворачивался сказать, что… Хотя на миг он почувствовал потребность поделиться с ней, как с родным человеком, рассказать обо всем, что с ним произошло, и определить, как воспринимается его рассказ. Подобное желание возникло у него впервые. Он не обсуждал того, что с ним случилось, ни с кем – ни с Верой, которая пыталась выяснить подробности, уже зная о случившемся от жены кого-то из бывших коллег, ни тем более с Аленой. Он не стал бы обсуждать это даже с Гением дзюдо. Единственный человек, кому он мог рассказать, как это получилось, был его бывший начальник, полковник Басков. Но тот попросту списал его со счетов, как не списал бы никого другого, и потерял к нему всякий интерес. Он вспомнил, как Светлана Дмитриевна, их школьная математичка, говорила ему, недовольному, выводя тройку в классном журнале: «Вам, Шибаев, за это три балла. Вы должны работать больше!» А Санька Волобуев за такой же ответ получал четверку. Он, Шибаев, видимо, пробуждал в окружающих большие надежды, сам того не подозревая. И они чувствовали себя обманутыми, когда надежд этих он не оправдывал. В жизни ему попадались учителя и начальники, у которых он ходил в любимчиках. Светлана Дмитриевна, например, и Басков. Есть любимчики, с которых спросу нет вообще, а есть и такие, с кого требуется вдвойне, а то и втройне. Как с него. С чувством, похожим на сожаление, он решил ничего не говорить Инге. Откровенность обязывает. Еще не время.
   – Саша, – вдруг прошептала Инга прямо ему в ухо, – там кто-то есть! Грабитель!
   – Где?
   – В кухне! Слышишь?
   Шибаев приподнялся на локте и явственно услышал шелест жесткой пергаментной бумаги, в которую были упакованы продукты.
   – Пойдем! – он потянул ее за руку. – Сейчас мы схватим его на месте преступления!
   Они, держась за руки, осторожно прошли по коридору и остановились на пороге кухни. Шибаев нашарил выключатель. На столе сидел Шпана и пытался откусить от большого куска темно-красного копченого мяса. Он наступил на мясо лапой, дергал головой, отрывая очередной кусок, и урчал от возбуждения. На них он не обратил ни малейшего внимания.
   – Кот! – удивилась Инга. – Здоровенный какой! Твой?
   – Знакомься, – ответил Шибаев. – Шпана.
   Он подошел к столу, схватил кота за шиворот, причем тот так и не выпустил мясо, и оно тяжело висело у него из пасти, и сказал: – Я тебя предупреждал, что бывает, когда берут без спроса?
   Он тряхнул кота, тот выронил мясо и тут же попытался цапнуть хозяина за руку. После чего издал утробный боевой клич и предпринял попытку освободиться – с силой извернулся, широко расставив лапы. Шибаев подошел к окну, дернул свободной рукой шпингалет и распахнул раму. Посадил Шпану на подоконник и сказал:
   – Брысь!
   Если бы не Инга, стоящая у него за спиной, он бы дал коту пинка, но при ней постеснялся.
   – Он, наверное, голодный! – Инга схватила кусок мяса, который грыз кот, и бросила за окно ему вслед.
   – Избалуешь мне животное, – проворчал Шибаев, закрывая окно. – Он теперь будет все время мясо требовать. Кстати, я тоже умираю с голоду!
   Они сидели за столом и ели ветчину с хлебом и маринованными огурцами, пили красное вино, наливая в чашки – рюмки забрала Вера – из длинной, необычной формы бутылки, похожей на колбу, закусывали паштетом и маслинами и поминутно смеялись. Им все казалось невероятно смешным – и то, что Шибаев уронил маслину на пол, а она покатилась, как живая, под стол, и то, что свежий хлеб не хотел резаться, а сминался и хрустел корочкой, и то, что Шибаев закашлялся, подавившись. Инга хлопала его по спине ладонью и приговаривала:
   – Ах ты, жадина! Совсем как Шпана! Сейчас я тебя тоже в окно!
   Они сидели почти обнаженные, и это воспринималось ими как должное. Они не стеснялись друг друга, и казалось, были знакомы вечность.
   Потом они долго пили чай, после чего вернулись в постель. И только под утро наконец уснули.
   Утром Шибаев, стоя в дверях ванной, наблюдал с радостным чувством, как Инга красилась. Каждое ее движение было полно прекрасного смысла. Вот она повернула голову слегка вправо, рассматривая себя в зеркале, и что-то отозвалось в нем. Он шагнул вперед и…
   – Остановись! – умоляюще воскликнула Инга, протягивая к нему руки ладонями вперед. – Мне действительно нужно домой. Там уже бог знает что думают. Я вернусь, честное слово, только захвачу свои вещи. И почищу зубы!
   – Я поеду с тобой! – Он боялся, что она исчезнет, и отмечал это свое чувство, оказавшееся таким же новым для него, как и все, что между ними произошло, и с удивлением прислушивался к своим словам. Да что же это с ним такое творится?
   – Хорошо, – смирилась она. – Посидишь в машине. Я недолго.

Глава 3
Оперативная информация и оперативные раздумья

   Шибаев, прикидывая, с чего начать новую страницу в своей карьере, и испытывая удовлетворение от неоформившейся еще мысли, что, возможно, ему удастся избежать слежки за очередной неверной женой или загулявшим мужем, если он переквалифицируется, неторопливо набирал номер своего бывшего коллеги, тоже капитана, Олега Владимировича Трефилова, известного в отделении как Димыч, или Тротил, знатока всех цеховых слухов и сплетен.
   – О, какие люди! – обрадовался Трефилов, сразу же узнав его. – А мы тут тебя недавно вспоминали. Где, думаем, Ши-Бон теперь обретается? Частным извозом занялся, слух прошел?
   – Так точно! – рявкнул Шибаев. – А у вас что? – Говорить о себе ему решительно не хотелось. Кроме того, он был уверен, что Димыч и так все о нем знает.
   – Николаев тебя видел в ресторане с шикарным бабцом. Ты что, снова подженился? – Тротил не позволил сбить себя с мысли.
   – Нет, это просто клиентка, – ответил скромно Шибаев, прекрасно зная, что за этим последует.
   – Клиентка? – преувеличенно поразился Димыч. – То есть рядовая обычная клиентка, каких много? Ну, полный абзац! Нам бы таких! Слушай, а помощник тебе не нужен? Я вполне мог бы помочь с клиентками в свободное от работы время, а то вкалываешь тут без продыху, а толку никакого. Или у тебя всего одна?
   – У меня их много. Я подумаю, – пообещал Шибаев.
   – Подумай! А вообще как житуха?
   – Да как тебе сказать… По-разному.
   – А у нас тут поговаривают, что Баскова забирают на повышение, а к нам переводят из города… Угадай кого?
   – Теряюсь в догадках.
   – Павлюка!
   – Гришу Павлюка?
   – Ну!
   – Он неплохой мужик, – осторожно сказал Шибаев.
   – Очень неплохой, – согласился Димыч. – Мы тут все прямо не нарадуемся.
   Полковника Павлюка не любил никто за мелочность, придирчивость и злопамятность.
   – Димыч, я хотел тебя кое о чем спросить…
   – Я думал, ты соскучился по старому другу, а у тебя шкурный интерес. Очень ты все-таки изменился, господин Шибаев. Конечно, конь свинье не товарищ, и клиенты у тебя крутые, – Димыч любил потрепаться, – и начальства над тобой нет, ты сам себе хозяин, и тебе без разницы, что у нас кардинальные перестановки в бюрократическом аппарате…
   – Почему все равно, очень даже… сочувствую, – сказал Шибаев.
   – Я вас слушаю, – официальным тоном заявил Димыч. – Давайте свой вопрос.
   – Тут одна моя знакомая попросила узнать насчет сестры – та уехала из дома и пропала. Зовут Елена Савенко, двадцать лет. Неудобно было отказывать, сам понимаешь… Поможешь по старой памяти?
   – Твоя знакомая? Из ресторана?
   – Нет, – Шибаев решил быть терпеливым и нежным с Димычем, – другая. Из Липовцев. Их у меня пруд пруди.
   – А у нас она была? А то привыкли, понимаешь, все по блату! – строго спросил Тротил.
   – Была. Ей предложили подать заявление по месту жительства. Вам лишь бы спихнуть потерпевшего.
   – Ты же сам знаешь наши порядки. Правильно ей предложили. У вас все?
   – Не все.
   – Так я и думал. Давайте ваш следующий вопрос.
   – Все тот же. Меня интересуют неопознанные трупы молодых женщин за последние два месяца.
   – Ты что, думаешь, эту дивчину…
   – Ничего я не думаю. Начинать все равно с чего-то надо. Сделаешь?
   – Сделать все можно… – Димыч выразительно замолчал.
   Шибаев тоже молчал, зная, что его не стоит понукать.
   – А знаешь, что полагается за разглашение секретной оперативной информации постороннему лицу?
   – Вышка! Если повезет – четвертак без права переписки, – сказал Шибаев и добавил: – За очень секретную. За несекретную – меньше.
   – Ну и жук ты, Шибаев! Секретная – несекретная! У нас несекретной информации не бывает. А благодарность?
   – Само собой!
   – Слушай, а твой «мерс» на ходу? – вдруг вспомнил Трефилов.
   – Бегает. А что? – Никакого «мерса» у Шибаева, разумеется, не было, только старый «Москвич».
   – Что, и правда «мерс»? – попался на собственную удочку Димыч.
   – Ты ж знаешь, – ответил Шибаев. – Сколько раз на рыбалку ездили!
   – А я-то думал… Я и хотел о рыбалке. Может, смотаемся на выходные?
   – Куда?
   – Как всегда, на Донку, около Дымарей! – Трефилов оживился. Говорить о рыбалке ему было намного интереснее. – Окунь клюет, не поверишь! Сосед ездил на той неделе, так, можешь себе представить, ведро окуней привез и сома взял – здоровый, как конь! Он позвал меня как свидетеля, никто ж, говорит, не поверит, что в Донке сомы водятся!
   – А это точно сом? Может, и не сом вовсе!
   – А кто? С усами, как бельевые веревки!
   – Не знаю! Я не против, давай!
   – Тогда я Спиваку позвоню, пусть матчасть обеспечит! – обрадовался Димыч. – Если, конечно, не дернут по службе.

* * *

   – Маркетинг? – переспросил Шибаев. – Так ты у нас трудишься в торговле?
   – А что, не похоже?
   – Не очень, – искренне сказал он.
   Была глубокая ночь. Они лежали обнявшись в спальне шибаевской квартиры и разговаривали. В открытое окно тянуло свежим холодным воздухом. Изредка где-то далеко проезжала машина, и шум ее мотора был единственным звуком, нарушающим тишину.
   – Вернее, совсем не похоже. Торгового человека видать издали. А ты, я бы сказал… совсем из других сфер.
   – Каких же?
   – Искусство, кино, театр, интурист… Вот если бы ты сказала мне, что работаешь переводчицей, живешь и там, и здесь, я бы поверил. Что-то в тебе есть такое… вернее, чего-то нет… То, как ты говоришь, улыбаешься, заговариваешь с людьми на улице… – Шибаев запнулся и замолчал, не умея рассказать Инге про нее саму.
   Она тоже молчала. Потом сказала:
   – Ты считаешь, что я не должна приставать к прохожим на улице, даже если мне очень хочется? – И они оба рассмеялись.
   – Ши-Бон, – произнесла Инга, как будто пробовала звуки на вкус. – Ши-Бон! Бон-бон! Знаешь, меня всегда завораживало твое имя. Один человек, болгарин, написал книгу о воздействии звуков на человека. Люди ассоциируют звуки с цветом и чувством. Есть звуки опасные, расслабляющие, тревожные, тоскливые, радостные – всякие! Им соответствуют цвета: черный, фиолетовый, оливковый, красный и так далее. И любое слово воспринимается человеком не только по смыслу, а еще по звуку и в цвете. Например, слово «женщина» состоит из тяжелых, мрачных и зловещих звуков, у него цвет коричневый или черный. От него исходит опасность. Странно, правда? Женщина должна называться по-другому. Ну, например, «люмирта» – светло, нежно и звонко. Правда? Хотя, с другой стороны, далеко не все женщины «люмирты». А слово «трава» – радостное и ярко-зеленое.
   – А «Ши-Бон» какого цвета? – заинтересовался Александр.
   – «Ши-Бон»? Сейчас определим. «Ши» – конечно, темно-желтого или оранжевого, как платье буддийского монаха. «Бон», «бонн», «боннн» – темно-зеленого, пожалуй. Вместе – сдержанная угроза! Набат. Гудение. Возможно, взрыв. Тайная суть – сила, летящая стрела. И еще – пузырьки газа в стакане с шипучкой, пепси или шампанским.
   – Особенно мне понравилось насчет стакана с шипучкой. А какого цвета твое имя?
   – Не перебивай! Маленькой я повторяла про себя «Ши-Бон-Ши-Бон-Ши-Бон»! Слово сливалось в гул, и мне казалось, что гудит колокол. А когда вы играли в футбол за школой и твои друзья кричали: «Ши-Бон, пас! Ши-Бон, давай, жми!», я впадала в транс. Наверное, ты был моей первой любовью.
   – Той, что на всю жизнь?
   – Той, что из детства! Самой-самой! Той, о которой помнишь всю оставшуюся жизнь.
   Шибаев притянул Ингу к себе. Она обняла его сильными тонкими руками, и он вдруг вспомнил полузабытую фразу Вадика Стеценко из далеких школьных лет. Вадик поделился с ним своим первым сексуальным опытом и сказал тогда: «У меня голова циркулем весь день!» И Шибаев, целуя Ингу, ощущая запах и вкус ее губ, понял, что стремительно и бесповоротно погружается в оглушительно-восторженное состояние «голова циркулем», так образно описанное его другом много лет назад…
   – Я помню девочку, которую ты провожал домой, – сказала вдруг Инга. – Красивая, с платиновыми волосами. Кристина. Я называла ее принцесса Кристина.
   – Кристина? Не помню, – соврал Шибаев. Он, конечно, помнил первую красавицу их класса, но всегда следовал неписаному правилу никогда не говорить о женщинах с другими дамами.
   – Я тебя страшно ревновала и тащилась за вами после уроков… Она жила за площадью, напротив парка с лягушками.
   – Не помню, – повторил он еще раз. – Разве ее звали Кристина?
   – А как?
   – Забыл. Когда это было!
   – Вы, мужчины, совсем не сентиментальны. А я придумала целую историю вашей любви и до сих пор помню…
   – А у вас, девушек, одна любовь на уме!
   – Мне тогда было девять лет. На переменках я бегала к твоему классу, чтобы хоть одним глазком взглянуть на тебя.
   – Почему ты выбрала именно меня?
   – Наверное, из-за ящерицы. Я часто думаю, как мало мы, взрослые, знаем о детях. Мы забыли все, что было в нашем детстве, и поэтому не понимаем детей. Вот скажи тебе сейчас, что твой Павлуша любит девочку из соседней группы детсада, как ты к этому отнесешься?
   – Теперь и не знаю. Бедные маленькие человечки, ты хочешь сказать?
   – Да! В любом возрасте любовь – это боль!
   – Никогда об этом не думал. Неужели все специалисты по маркетингу такие сложные?
   – Все до одного. К твоему сведению, маркетинговые исследования очень способствуют развитию воображения.
   – Мышиный горошек! – вдруг сказал Шибаев.
   – Что? – не поняла Инга.
   – Твое имя как мышиный горошек. Цветок такой! Синий с белым и розовым, в завитушках!
   – Очень поэтично! Инга – Мышиный горошек в завитушках! Всякий на твоем месте сказал бы «роза» или какой-нибудь «тюльпан», что было бы просто неприлично. То ли дело – «мышиный горошек»! Ши-Бон, в тебе пропадает поэт. Ты стихи, случайно, не сочиняешь?
   – Сочиняю! Заметно?
   – Еще как! Почитаешь?

* * *

   – Представь себе, что нужно найти девушку в большом городе. – Шибаев говорит тоном школьного учителя, объясняющего задачу ученикам. – Нам известно, что ее зовут Лена, возраст – двадцать лет, особые приметы – родинка на шее справа чуть ниже уха, блондинка, белокожая, голубоглазая, почти без бровей, нос уточкой. Характер…
   – Характер при чем? – перебивает Инга.
   – Характер очень важен, – назидательно говорит Шибаев. – Если человек труслив и осторожен, он не пойдет один ночью гулять, и если окажется, что во время ночной прогулки его сбил автомобиль, я подумаю, что это вполне могло быть преднамеренным убийством, инсценированным под несчастный случай.
   – Прямо итальянская мафия какая-то. А ты не усложняешь?
   – Усложняю, конечно. Чтобы ты поняла, как важны характер и привычки человека. Смерть в результате несчастного случая, да и насильственная тоже, часто зависит именно от характера и привычек.
   – Я уже поняла. И какой же у нее характер?
   – Серьезная, как сказала ее сестра, честная, не из этих. Хотела семью и детей. Не особенно предприимчивая. Видишь, ехать за границу не сама надумала, а подружка подбила. Легко подпадает под чужое влияние. Доверчивая. Пошла на связь с «нужными людьми», которые, видимо, пообещали выезд за границу.
   – И что теперь?
   – А теперь возьмем фотографии, любезно предоставленные мне моим бывшим коллегой по кличке Тротил, и сравним с фотографиями, которые нам дала сестра Лены Савенко. – Шибаев достал из кожаной папки толстый желтый конверт и вытащил оттуда пачку фотографий. Задумчиво посмотрел на Ингу и предложил: – Может, я сам?
   – Нет уж! Давай вместе! – не согласилась она.
   Шибаев не ответил и стал раскладывать в ряд на столе яркие цветные снимки.
   – О господи! – вырвалось у Инги при взгляде на первое фото. Она взяла его в руки и принялась рассматривать. Снимок изображал полураздетую женщину с разбитым лицом и короткими рыжими волосами. Взгляд ее, странно неподвижный и невидящий, был устремлен в пространство.
   – Это не наша, – сказал Шибаев, мельком взглянув на фото.
   – Откуда ты знаешь?
   – Этой за тридцать, жизнь она вела бурную и неправедную, и на правом плече у нее наколка, видишь? – он ткнул пальцем. – Бабочка. У нас тут мода пошла на бабочек. Красная бабочка стала профессиональным знаком местных проституток, торговой маркой.
   – Как королевская лилия?
   – Вроде того. Только королевскую лилию выжигали по приговору суда, и она считалась позором, а бабочку они накалывают сами, добровольно. Времена меняются. Теперь, смотри, эта вот – тоже не наша. Смуглая, черноволосая и узкоглазая. Южная птичка. Наша Лена – типичная славянка. Теперь ты! – он протянул Инге следующую фотографию.
   Инга, испытывая странное чувство нереальности и игры, с любопытством взяла фото. На жухлой прошлогодней траве в лесу или парке – вокруг видны деревья, – разбросав руки и ноги, лежала полностью обнаженная женщина. Багрово-синее распухшее лицо, выпученные глаза, оскаленные зубы. На шее – ярко-красная длинная тряпка, похожая на шарф, рядом разбросаны одежда, блестящие тюбики косметики, какие-то бумажки, монеты, брелок в виде Микки-Мауса с тремя ключами. Инга испытала мгновенную сухость во рту, сердце рухнуло в желудок, она вскочила со стула и бросилась в ванную. Шибаев проводил ее взглядом. Она вернулась минут через десять с покрасневшими глазами и мокрыми волосами. Шибаев коротко взглянул на нее, но промолчал.
   – И часто такое случается в вашей работе? – спросила Инга, не глядя на него и с трудом выговаривая слова.
   – Часто – это сколько, по-твоему? – ответил он не сразу вопросом на вопрос.
   – Часто – это часто!
   – Часто – понятие относительное. Каждый день, раз в неделю, раз в год – вот конкретные понятия.
   Он сам не понимал, почему говорит с ней подобным тоном. Он испытывал раздражение оттого, что затеял нелепые детективные игры. Произвести впечатление захотелось, что ли? Она далека от всего этого, а он просто дурак, пацан недоделанный.
   – Вот это! – она показала пальцем на красочные фотографии, лежащие в ряд на столе. – Сколько раз в год?
   Шибаев вздохнул и сказал осторожно, намеренно занижая цифру, чтобы не пугать ее:
   – Три-четыре, я думаю.
   – Бедные вы, – вдруг сказала она, глядя на него со странным выражением. – Как же вы после этого… – Инга не закончила фразу, но он понял, что она имела в виду.
   – Привыкли. Человек ко всему привыкает. Знаешь, я передумал, – произнес он внезапно, не глядя на нее. – Хватит страшилок, ставим точку и едем на реку купаться. Вода, говорят, совсем теплая. – Он собрал фотографии со стола и принялся засовывать их в конверт.
   – Не хочу! – сказала Инга. – Дай сюда! – она протянула руку.
   Шибаев, поколебавшись, вложил конверт ей в ладонь, но не спешил разжимать пальцы. Инга дернула конверт, но Александр все его не выпускал. Инга дернула сильнее:
   – Дай!
   – Я нашел ее, – сказал он вдруг, и Инга от неожиданности разжала ладонь.
   – Покажи!
   Она взяла протянутую им фотографию, положила рядом со снимком Лены Савенко, лежащим на столе. Первое фото делали, видимо, в местном ателье. Лена со «взрослой» прической – завитыми, собранными в узел на затылке волосами – сидела в старинном кресле на фоне шикарной драпировки, в неестественной, слегка напряженной позе, с книжкой на коленях, смотрела вдаль и улыбалась кончиками губ. Красиво и помпезно, по законам провинциального шика. На простеньком лице ее написаны простодушие, доверчивость и радостное ожидание подарков судьбы. На другой фотографии оказалась та же девушка, но, боже мой, какая разница была между снимками! Лена, обнаженная, лежала, вытянувшись, на узком длинном столе, покрытом белой клеенкой. Заострившееся бледное лицо в синяках и царапинах, ссадины и следы порезов по всему телу…
   – Как это… – начала потрясенная Инга, но Шибаев перебил ее:
   – Она побывала в руках маньяка, человека с явными психическими отклонениями. Он нанес ей множество неглубоких ножевых ран…
   – Изнасиловал?
   – Нет. Она была девственницей. Он держал ее на даче за городом. Ей удалось вырваться оттуда… Она бежала ночью в метель босая, раздетая, и… ее сбил автомобиль, который случайно оказался там, если, конечно, владелец машины рассказал правду. Не вижу, однако, зачем ему врать. Он привез ее в районную больницу. Она умерла утром следующего дня, не приходя в сознание, или, вернее, того же, потому что машина сбила ее около полуночи.
   – Откуда ты знаешь?
   – Знаю.
   – Несправедливо, – сказала Инга тихо. – Она спаслась от убийцы и умерла в больнице. Бедная девочка!
   Шибаев молчал, угрюмо раздумывая, что же делать дальше. Самым правильным было вернуть фотографии Тротилу и рассказать капитану все, что ему известно о Лене.
   – Они должны были показать сестре эти фотографии, – сказала вдруг Инга. – Они не имели права отправлять ее ни с чем, не выслушав толком. Даже если ты все им расскажешь, они не будут искать этого подонка. – Она словно читала его мысли.
   – Ты не права, – ответил Шибаев. – Будут. У них больше возможностей, чем у меня.
   – Но и дел тоже больше, – возразила Инга. – Ты уверен, что его найдут?
   – Тут ни в чем нельзя быть уверенным, – ответил он, тупо глядя в стол. Он не считал своих бывших коллег глупее себя, нет, но… «Но что? – спросил он мысленно». – «А то, – ответил он себе, – что у тебя руки чешутся по оперативной работе и до смерти надоело подглядывать в замочные скважины чужих спален, тебе хочется настоящей работы, которая у тебя всегда получалась, и ты уверен, что щелкнешь это дело, как орех».

Глава 4
Сентиментальная история

   «Хоть и немногие из людей Цезари, каждый из них стоит раз в жизни у своего Рубикона», – сказал пару сотен лет назад граф фон Бенцель-Штернау, писатель, министр и просто умный человек.
   Но на вопрос, судьба ли, неумолимая и непреклонная, берет нас за шиворот и толкает через Рубикон или то наш свободный выбор, никто пока не ответил.
   Впрочем, у каждого человека есть что сказать по этому поводу…
   …Станислав Сигизмундович был поляком, что, собственно, явствует из его имени. Правда, почти всю свою жизнь, исходя из соображений здравого смысла и целесообразности, он именовал себя Семеновичем – времена были такие, испытывая при этом чувство вины перед покойным родителем – паном Сигизмундом. Знание польского языка тоже скрывалось. Хотя это было довольно затруднительно – всякие там куртуазные «цалуе рончки», «цо слыхать в сьвеце элеганцким?» и «пшипадам до нуг пьенкней пани», которыми славится вышеупомянутое племя, так и просились на язык, вызывая чувство ностальгии по ушедшим временам. Правда, он мог тайно перечитывать на родном языке любимые книги, вывезенные и сохраненные, – «Потоп» Генрика Сенкевича, безмерно восхищаясь и гордясь молодым горячим шляхтичем Кмитицем, готовым за прекрасной панной в огонь и воду, или ангелоподобной панной Данусей из «Крестоносцев», смеясь злоключениям пана Заглобы и со слезами на глазах повторяя певучие строки. В книгах была родина, утраченная навсегда. А он не мог обнаружить знание иностранного языка, не мог называться Сигизмундовичем, под запретом было и многое другое, и все это сравнительно недавно, еще след заметен, еще живо в памяти, ну, каких-нибудь… совсем недавно, одним словом.
   И как подумаешь о том, что было под запретом, то чувство ностальгии по минувшим временам начинает таять, как струйка дыма из одного старого, популярного когда-то романса. Помните? «Моя любовь – не струйка дыма, что тает вдруг в сиянье дня», и голос такой сладкий, томный! Ну а потом все вдруг переменилось. В один прекрасный день пришла мода на все польское. Магазин открылся «Ванда», духи «Быть может» стали продаваться, шампунь ромашковый и печатные издания, официально одобренные и разрешенные к чтению, правда, в малом количестве, так что на всех не хватало. А чего хватало? Хороших вещей, как и хороших людей, никогда не бывает много.