Потом он долго сидел на земле, даже, кажется, прилег и уснул. Очнулся, когда было совсем темно. Подошел к мертвой собаке, прикладом ружья стал бить в песчаную стену, и бил до тех пор, пока стена не обрушилась и не погребла ее.
   На другой день он не мог подняться с постели. Все тело ломило от боли – то ли нервное, то ли простыл, лежа на земле. Он не пошел в школу и пролежал весь день в постели. Никто бы никогда не подумал, что сильный, независимый, несгибаемый Сашка Ситников может так переживать из-за жалкой собаки.
   Алина так и не позвонила…
   Он думал тогда, что сойдет с ума от стыда и горя. Но все проходит в конце концов. Алина не разговаривала с ним несколько месяцев. Потом они стали перебрасываться словом-другим, даже бывали вместе в школьных компаниях, но все это было уже не то. Совсем не то. Что-то закончилось для них, и они не знали, как это вернуть.
   Выпускные экзамены прошли, словно в тумане. Потом нужно было поступать, учиться, сдавать сессии. А потом он узнал, что Алина вышла замуж за одноклассника Володю Галкина. Он воспринял новость спокойно, даже с легким презрением. Недоделанный Володька Галкин! Тюфяк по жизни! Да разве он с ней справится? Предатель! А ведь дружили! Там ему и место – под ее каблуком.
   Они не искали с ним встреч. Он – тоже. Как-то он встретил в читальном зале Елену, сестру Алины. Что-то дрогнуло в нем – Елена смотрела на него глазами, так похожими на глаза старшей сестры.
   Они стали встречаться, а спустя полгода поженились. На свадьбе он увидел Алину. Впервые за несколько лет. Она поздравила молодых – сияющую хорошенькую невесту в длинном платье из белого гипюра, с букетом красных тюльпанов и его, скорее озадаченного, чем обрадованного.
   – Совет вам да любовь, – сказала Алина и прижалась губами к его щеке. И он понял, что ничего не прошло…
   Они дружили домами – собирались на праздники, иногда выбирались на природу или в театр. Но их отношениям недоставало тепла, они не были нужны друг другу… Он так и не простил Володю Галкина, понимая в то же время, что тот ни в чем не виноват. А сестры могли видеться и без мужчин.
   Он иногда спрашивал себя: неужели Володька не знал о них с Алиной? Неужели не помнил их вместе? Неужели его не интересовало, почему они расстались? Он понял, что ничего не прошло, что он по-прежнему любит Алину, теперь вдвойне недосягаемую и вдвойне желанную. Он любил ее и ненавидел – за жесткость, неумение прощать, беспощадность. Из-за его дурацкого мальчишеского поступка она погубила две жизни – свою и его. Да, да, и свою тоже!
   Они оба это понимали. Иногда их взгляды встречались, огонь вспыхивал в ее глазах, и, словно одержимая дьяволом, она начинала дерзить ему, издеваться над его работой, деньгами, называя мафиози. Он резко отвечал ей, и они, не стесняясь тех двоих, что сидели молча (что они чувствовали при этом?), начинали скандалить, не выбирая выражений, ненавидя и желая друг друга. «Живодер!» – однажды крикнула она злобно. Он схватил ее за плечи, больно сжал. Они смотрели друг другу в глаза, стоя в полутемном коридоре, а те, двое других, болтали о чем-то в гостиной. Живодер! Жалкое, спившееся существо, вымещающее свои жизненные неудачи на бессловесных тварях. Ах ты, дрянь! Ненавижу! Он притянул ее к себе, впился губами в дерзкий и желанный рот. Она ответила…
   Ситников так глубоко ушел в свои воспоминания, что, похоже, забыл обо мне. Лицо его напоминало гротескную маску – запрокинутая на спинку дивана голова, нахмуренные брови, сжатый в тонкую полоску рот, задранный кверху упрямый подбородок. И кулаки на коленях. Я сидела тихо, как мышь под веником. Я уже жалела, что пришла. Дурацкая затея! А этот Ситников… тот еще персонаж! Жесткий, неприветливый, грубиян! У его жены, красивой, молодой, было все, о чем только может мечтать любая женщина – прекрасный дом, спокойная размеренная жизнь, деньги. И она тем не менее смертельно напуганная обратилась ко мне за помощью. Значит, не было главного…
   Мелодичная трель звонка заставила нас вздрогнуть.
   – Какого черта! – проворчал сквозь зубы Ситников. С силой провел по лицу ладонями и поднялся с дивана. Помедлив, направился в прихожую. Мне показалось, он раздумывал, впустить ли нового гостя.
   – Картина Репина «Не ждали»! – раздался из прихожей радостный сочный бас. Затем – грохот опрокинутой вазы, топанье, шлепки. – А это я, старинный друг Добродеев, собственной персоной. Решил заглянуть, проверить, как ты, старик. Запросто! Без звонка, без галстука, так сказать! Как не позвоню, отвечают: «Хозяин уехамши». Дай, думаю, зайду, повидаю друга Сашку! А вдруг ты дома? И оказался, как всегда, прав. Как ты, старик?
   – Нормально, – неохотно отозвался Ситников. – Проходи, Алеша.
   – Э, да тут дама! – вскричал тот, кого назвали Алешей. Он рванулся ко мне, схватил мою руку и смачно поцеловал. Щелкнул каблуками, склонил голову и упер жирный подбородок в не менее жирную грудь: – Алексей Добродеев!
   Был это большой, толстый, очень подвижный человек с любопытными глазами, небрежно и дорого одетый, и от него изрядно попахивало спиртным.
   – Екатерина Берест.
   – Екатерина! Катюша! Вы позволите мне называть вас Катюшей? Рад, рад! Как это мы раньше не пересеклись? – Он плюхнулся на затрещавший диван рядом со мной, схватил ситниковский стакан и залпом выпил. Пошарил глазами по столу, крякнул, пробормотав: – Ох уж эти бедные богатые, поправиться есть, а закусить – извините!
   Взял мои руки в свои большие, мягкие и горячие ладони и сказал, заглядывая мне в глаза:
   – Ну, Сашка, ну, негодяй, и что они только в тебе находят? Кто вы, прелестное дитя?
   Голос у него был бархатный, выражение лица самое благодушное, но внимательный острый взгляд диссонансом. Его колено уперлось в мое, и я отодвинулась.
   – Прелестное дитя – владелица «Королевской охоты», – буркнул Ситников.
   – Что такое «Королевская охота»? Кафе? Элитный клуб?
   – Неужто не знаешь? Ты же у нас завсегда в курсе! Это детективное бюро.
   – Ты нанял детектива? – В голосе Добродеева проскользнули недоверчивые нотки.
   – А то! – хмыкнул Ситников.
   – Но ведь… ведется следствие, при чем тут частная контора? Или ты хочешь сам…
   – О чем ты? Какое следствие?
   – Ну, как о чем… – Добродеев слегка смутился. – В связи с… – он замялся, – с Еленой.
   – При чем здесь Елена?
   Добродеев, похоже, растерялся. Побагровев, он переводил недоуменный взгляд с Ситникова на меня.
   – Я не детектив, – вмешалась я. – «Королевская охота» – это охранное агентство, и я здесь потому, что…
   Закончить я не успела, так как Ситников, потянувшись за салфеткой, опрокинул мой бокал. Я ахнула. Добродеев проворно отодвинулся.
   – Черт! – буркнул Ситников, промокая салфеткой разлитое вино.
   Некоторое время мы сидели молча, наблюдая, как мягкая ткань неторопливо впитывает красную жидкость.
   – Охрана? – опомнился Добродеев. – Зачем тебе охрана? Ты думаешь, что тебе что-то угрожает?
   – Всем нам что-то угрожает, – ответил философски Ситников. – Я слышал, Рубова ограбили и чуть не убили в собственном подъезде.
   – Рубова? – оживился гость. – Не слышал! Когда? И много взяли? Ужас какой! Из дома выйти нельзя! А вы меня, ребята, не дурачите? Прекрасная дама – начальник охраны! Или начальница? Как вы сказали? «Королевская охота»? Что-то знакомое, вроде роман такой был, вспомнил – «Королевская рать». Такая красавица! – затараторил Добродеев – похоже, пришел в себя. – И я узнаю об этом последним? Я должен написать о вас! Непременно! Екатерина-амазонка!
   – Господин Добродеев – журналист, пописывает в различные печатные органы, от красных до коричневых, включая зеленые и синие…
   – Синие?
   – Ну да, дамские журналы.
   – Почему – «синие»? – спросила я.
   – Издевается, «синие чулки» имеет в виду, – фыркнул Добродеев. – Ну и что? Истинный писатель вне политики! – Он уселся поудобнее, и было видно, что уйдет он не скоро. – Хорошо сидим. А по маленькой? За прекрасных дам!
   – Есть водка, – сказал Ситников. – И все.
   – А нам ничего больше и не надо! – обрадовался Добродеев. – Омни-а а ме-а-а мекум порто-о-о![3] – пропел он низким, не без приятности батюшкиным басом. Он легко вскочил с дивана и побежал в прихожую. Вернулся через минуту с необъятным кожаным портфелем, откуда тут же принялся вытаскивать и метать на стол свертки и сверточки. По комнате поплыл запах копченого мяса. – Саша, давай тарелки!
   Ситников распахнул дверцы серванта…
   – Классный закусон! – приговаривал Добродеев, разворачивая еду. – А мы вот попросим прекрасную охотницу поухаживать за двумя голодными мужиками, ммм, как? – Он с улыбкой заглядывал мне в глаза.
   Я принялась раскладывать мясо в тарелки, они внимательно наблюдали. Мне показалось, у меня дрожат руки. Часы где-то в глубине квартиры принялись плоско отбивать время. На шестом ударе я сбилась. Должно быть, одиннадцать! Или полночь. Ну и что? Меня ведь никто нигде не ждет…
   Добродеев был в ударе. Самые невероятные истории, героем которых выступал он сам, сыпались как из рога изобилия. Мы молча внимали. Он размахивал руками, таращил глаза, делал драматические паузы. Говорил он о себе в третьем лице, называя по фамилии, и казалось, речь идет о каком-то незнакомом ловком парне по имени Алексей Добродеев. Действие происходило в разных странах, упоминались известные имена. Сюжет был довольно однообразен: Добродеев и Кто-то Ужасно Знаменитый. Добродеев сказал (сделал, написал) что-то необыкновенно замечательное, Кто-то Ужасно Знаменитый был потрясен!
   – На Багамах, в апреле, я, кажется, еще не успел тебе, старик, рассказать, мы поселились в одну гостиницу со штатовской Олимпийской по плаванию. У тренера челюсть отвисла, когда Добродеев рванул по их дорожке!
   – Воображаю, какой втык получила охрана, – скучно заметил Ситников.
   – При чем тут охрана! Ты не представляешь себе, старик, какое время показал Алексей Добродеев! – Он с улыбкой смотрел на нас, ожидая аплодисментов.
   – Алеша, я все равно в этом не разбираюсь. Вы знаете, – обратился он ко мне, – Алеша замечательно плавает, замечательно играет в теннис, бегает утром и вечером, ездит на велосипеде и катается на роликах.
   Я взглянула на толстого Добродеева.
   – Добродеев не толст! – сказал журналист гордо, перехватив мой взгляд. – Добродеев мускулист. Вот так-то, малыш!
   – Да, кстати, ты знаешь, старик, на последнем приеме у мэра Мезенцев буквально умыкнул меня, несмотря на протесты Марика, с которым мы еще кое-куда собирались, и затащил к себе. Мы просидели у него до трех утра. Он начинает новый бизнес-проект и ищет надежного мужика на место генерального директора. Добродеев ему сразу сказал: ни за какие коврижки, нет, нет и нет! Добродеев – свободный художник! Кресло предпринимателя не для него.
   – Разве Мезенцев уже в городе? – удивился хозяин. – Мне говорили, что до конца месяца он в Варшаве.
   – Ему пришлось срочно вернуться, возникли проблемы дома, – не запнувшись, сообщил Добродеев, но при этом слегка покраснел. Видимо, соврал. Наступила пауза.
   – Могу предложить кофе, – сказал Ситников. – Чай закончился.
   – А как ты варишь кофе, старик? – встрепенулся Добродеев. – Знаешь, меня приятель-сириец научил варить классный кофе. Берешь…
   – У меня растворимый, – перебил Ситников.
   – Растворимый?! – Добродеев был потрясен. – Ну, старик, не ожидал! Ты попроси Добродеева достать тебе настоящую арабику. Добродеев хоть и не миллионер, но кофе потребляет миллионерский.
   – Хорошо, как-нибудь… Екатерина Васильевна, вы мне не поможете?
   – Слушай, старик, ты не против, мне нужно новости посмотреть… Твой ТВ на старом месте? – Не дожидаясь ответа, Добродеев направился к выходу и уже от двери закричал:
   – Без меня не пейте!
   – Похоже, Екатерина Васильевна, поговорить нам не удастся, – сказал Ситников. – Правда, я не совсем понял, чего вы от меня хотите. Ведется следствие, привлечены серьезные люди… Вы тут каким боком?
   – Я все понимаю… я чувствую, что я могла бы помочь как-то… – сказала я неуверенно. Ситников внушал мне робость своей хмурой и неприветливой физиономией… – А вам не хочется знать, что произошло на самом деле?
   Мы смотрели друг на друга. Он – раздумывая, я – вызывающе, чувствуя, как горит лицо.
   Он знал, что говорили за его спиной… Даже если следствие не выдвинет против него обвинения, его не перестанут считать убийцей. Да, да, убийцей! Скажут – отмазался. Добродеев явился неспроста. Он сегодня в роли разведчика. Общественность жаждет новостей. Завтра он понесет по городу свои невыдуманные истории о том, что старик Ситников каждый вечер упивается в хлам, перестал есть – холодильник пустой, похож на привидение, мучается и не находит себе места. Ох, неспроста все это! Опять-таки, нанял не то детектива, не то охрану!
   – А вы, дамочка, кто – следователь? Ясновидящая? Что вы можете? – спросил он хрипло.
   Я пропустила мимо ушей хамскую «дамочку».
   – Ваша жена пришла ко мне за помощью. Сейчас ей уже ничего не нужно, но раз она обратилась ко мне, что-то было, правда? Причина была.
   – Детективами небось увлекаетесь?
   Я пожала плечами и не ответила.
   – Послушайте, вам что, делать нечего? – Получилось грубо, и он это почувствовал. – Зачем вам это?
   – Вы ничего не теряете.
   Он задумался, разглядывая меня своими блеклыми глазами.
   – Верно, терять мне нечего… С чего начнем? – В голосе Ситникова мне почудилась издевка. Он расстегнул ворот рубахи, сорвал с себя галстук, бросил на стол. – Будьте как дома.
   – Я бы хотела посмотреть ее вещи, если можно…
   – Да их только что не облизали. Смотрите сколько влезет! Еще?
   – А когда я могу прийти?
   – Весь день я занят. Приходите без меня. Возьмите ключ… – Он запнулся.
   «Елены», – мысленно закончила я.
   – Позор, продули финнам, я так и знал! – возбужденно завопил Добродеев, влетая на кухню. – А где кофе? Да вы, дети мои, даже чайник не включили! – Его внимательный взгляд перебегал с Ситникова на меня, рот приоткрылся от любопытства. – Вы чем тут занимались?
   – Я думаю, мне пора. – Я вдруг почувствовала, насколько устала. Они оба мне надоели. С меня было достаточно грубого Ситникова и живчика Добродеева, я хотела домой.
   – А кофе? – обиженно спросил Добродеев.
   – Кофе? – с преувеличенным ужасом спросила я. – На ночь? Кроме того, мне добираться далеко…
   – И поздно, и домой пора, и кофе на ночь, и голова болит! – прогудел Добродеев. – На лекциях по логике, милая барышня, я четко усвоил бесценное правило: держись одной версии! Одной! Одна выглядит достовернее. Полно врать-то, скажите прямо, старик Добродеев поймет. В чем дело? Чего вы не поделили, дети мои? Не уходите, Катюша, мы так хорошо сидели.
   – Мне действительно пора. – Я не могла не улыбнуться – уж очень забавное было у него лицо… Лицо обиженного мальчика.
   – Раз так, я вас отвезу! – решительно сказал Добродеев. – Карета у порога, мадам. Прощай, старик! – повернулся он к Ситникову: – Даст бог, свидимся. – Он сделал вид, что утирает несуществующую слезу.
   – Не бойтесь, – сказал Ситников, поймав мой неуверенный взгляд. – Подшофе у него реакция ничуть не хуже, даже наоборот – летит как молния. И все гаишники свои люди, так что без проблем. Вы мне нужны живой, – пошутил он, но шутка получилась неудачной, какой-то двусмысленной.
* * *
   В машине Добродеев продолжал болтать, в основном о себе. И только когда подъезжали к дому, он спросил о том, что не давало ему покоя:
   – А зачем Сашке охрана? Ему что, угрожают? Так, может, и смерть Леночки…
   – А вы ее хорошо знали?
   – Знал ли старик Добродеев Леночку? Боже мой, конечно, с младых ногтей! Нянчил, можно сказать. Прелесть, что была за ребенок! Милая, ласковая, добрая. Она и потом такая же была, совсем не изменилась. А знаете, Катюша, я был ее единственным другом! Сашка – сухарь, вы же видели! Его вечно нет дома. Алина тоже… характерец! А Леночка все одна и одна.
   – Вы и Алину знали?
   – Мы все друг друга знали. Мы же учились в одном классе – Сашка, Алина, Володька Галкин – будущий муж Алины, и я, ваш покорный слуга, Алексей Добродеев. А Леночка – четырьмя классами младше. Как сейчас помню, уроки у нее заканчивались раньше, так она всегда сестру ждала. Сидит под дверью нашего десятого «Б» и сказки читает. Их мать умерла, когда Леночке было всего пять. Алина ей за мать была. Отец так и не женился. Алина бы этого не потерпела. Просто удивительно, в одной семье, и две такие разные девочки. Леночка-лапочка и черная пантера Алина.
   – Черная пантера? Почему?
   – Была такая террористическая организация в Штатах в шестидесятых-семидесятых – «Черные пантеры». Я, конечно, понимаю, аут бене, аут нихиль[4], и все такое, но Алина была личность со знаком минус! Жесткая, не терпящая возражений, непрощающая…
   Он замолчал. Казалось, он вспоминал нечто, оставившее след, непроходящее и до сих причиняющее боль. Лицо его, утратив преувеличенно-радостное, скоморошеское выражение, стало печальным и постарело на глазах.
   – Вот это и было самым неприятным в ней – неумение прощать и неумение забывать. Она готова была преследовать человека всю жизнь… за что угодно, за любой проступок, легкомыслие, детскую шалость, всеми давно забытые, быть постоянной угрозой его благополучию, карьере. Судья и палач в одном лице. И ведь нельзя сказать, что стерва, нет, у нее это называлось принципами. Моралью. Как всякий террорист, она видела себя борцом за идею.
   Меня поразила страсть, звучавшая в его голосе. Я молчала, не зная, что сказать, испытывая неловкость человека, подсмотревшего чужую тайну. Пауза затягивалась.
   – Однако Добродеев разговорился! – попенял себе журналист. – Вот что значит присутствие хорошенькой женщины! Дела давно минувших дней… А знаете, – в его голосе вновь зазвучали знакомые хвастливые нотки, – я ведь мог увести Лену! Да, да, она меня любила. Как друга, разумеется, – поспешил добавить. – Хотя, знаете, иногда словно искра проскакивала между нами… вы же всегда это чувствуете. О такой женщине можно было только мечтать! Женщина-ребенок, нежная, беззащитная, беспомощная… Если бы Сашка не был моим другом… – Он оборвал себя на полуслове и теперь уже молчал до самого дома. Словно угас.
   Вяло попытался напроситься на чай, но не настаивал, когда я сказала, что едва держусь на ногах. Правда, потребовал номер телефона и пообещал непременно позвонить – «синие чулки» с руками оторвут материал о женщине-детективе.
   Я не стала объяснять, что я не детектив. Добродеев все равно напишет что захочет, ничем не ограничивая полет фантазии и меньше всего заморачиваясь достоверностью.
   – А кстати, – вдруг вырвалось у меня, – что за бизнес у Ситникова?
   – Как, вы не знаете? – Добродеев вытаращил глаза.
   «Так тебе и надо, мадам сыщица!» – мысленно чертыхнулась я.
   – Но вы же… на него работаете, разве нет? – В его глазах появился неподдельный интерес.
   – Только собираюсь, контракт еще не подписан, – соврала я.
   – Он бухгалтер, – как-то слишком уж небрежно сообщил Добродеев. – Аудитор-консультант, как это теперь называется, у него аудиторская контора. Помогает всем этим жуликам уклониться от налогов. И имеет с этого сответственно. Видели его квартирку?
   Зависть, обыкновенная зависть, серая, как дохлая мышь, или старая паутина, звучала в голосе старика Добродеева…
* * *
   …Я долго не могла уснуть в ту ночь. Вертелась как грешник на раскаленной сковородке. Буравила взглядом пространство. Занудная привычка расставлять все по полочкам давала себя знать.
   – Ну как, довольна началом своей детективной карьеры? – спросил Каспар, который тоже, видимо, не мог уснуть и сгорал от нетерпения обсудить события дня.
   – Какая там карьера, – скромно ответила я. – Знаешь, чего мне стоило напроситься в гости к этому… Ситникову! Неприятная все-таки личность. И опоздал в придачу. На два часа! Представляешь? Если бы не славный старикан… сидела бы под дождем. Консультант… всего-навсего! А я-то думала… А вообще довольна. Я познакомилась с тремя интересными людьми, получила разрешение осмотреть вещи Елены… кое-что узнала. Вечер прошел недаром.
   – Давай излагай! – потребовал Каспар.
   – Ситников опоздал, как ты уже знаешь, и меня приютил его сосед, Владимир Михайлович Ненахов, старый актер. Очень колоритная фигура. На пенсии, но продолжает играть, теперь не на сцене, а в жизни. Профессия накладывает свой отпечаток, и никуда тут не денешься. Это между прочим, он здесь ни при чем. Немного переигрывает. Пафос хорош для театра, а в жизни… сам понимаешь. Фальшь… в хорошем смысле этого слова, разумеется. Он мне понравился. Любопытен, не прочь сунуть нос в дела ближнего; болтлив; одинок; кокетлив. Играет роль… в зависимости от обстоятельств – добрый дядюшка, король Лир, деспот, Сальери… любую значительную личность, антураж позволяет. Умеет вытянуть из тебя то, что ты никому не собиралась рассказывать. Мастерски задает вопросы. Руководит ситуацией, владеет мускулами лица… в общем, актер. Интересно, почему он на пенсии? Хороший актер умирает на сцене. Здоровье? И еще что-то… был момент, когда он…
   Мысль моя забуксовала, равно как и вообажение. «Bon mot» – удачное словцо, – как говаривала старушка-соседка в далекие времена моего детства. «Избегайте удачных ярлыков, их потом невозможно отодрать!» Я представляла себе человека с ярлыком, налепленным на лоб, и удивлялась. Мама сказала, что ярлык – это слово. Скажут, например, что человек дурак, и не отмоешься. Или еще… как назовешь корабль, так он и поплывет. Я, разумеется, не поняла, но запомнила. Старая дама была права – словом можно уничтожить человека, его репутацию, свести на нет любое начинание и высмеять любое доброе дело.
   – Не отвлекайся! – одернул меня Каспар. – Ты сказала, был момент, когда он… что?
   – Он сомлел! Под занавес он сомлел.
   Словечко «сомлеть» было лексической жемчужиной из словаря маминой троюродной сестры тети Нины. Тетя Нина была замечательна тем, что в слова и понятия вдыхала новый смысл. «Сомлеть» на ее языке значило не упасть в обморок или потерять сознание, но дать слабину, отказаться от борьбы или пуститься во все тяжкие.
   – Васька из третьего подъезда опять сомлел, – говорила тетя Нина, закатывая глаза и с сожалением качая головой. И всем было ясно, что у Василия Зубина опять запой.
   – У меня всегда была нечистая совесть, – повторяла она гордо и слегка обиженно. А значило это, что она, как совестливый человек, стеснялась брать с клиенток лишнее и всегда возвращала остатки. Тетя Нина была портнихой. – Не то что другие!
   «Выпученные губы» – вспомнила я еще одно теткино выражение и в который раз пожалела, что не записывала ее перлы.
   – Сомлел? Как это?
   – Он стал как шарик, из которого выпустили воздух. Потерял интерес к беседе, постарел, даже сгорбился. Почему?
   – Да мало ли почему! – фыркнул Каспар. – Устал! Вспомнил Елену, задумался о смысле жизни… Любил ее, жалел… Отвык от гостей!
   – А может, ему что-то известно? Может, он догадывается, кто убийца?
   – Ну так пойди и спроси.
   – И пойду, и спрошу. Молчи и слушай дальше. Номер два – потрясающе интересный толстый человек, человек-колокольчик, спортсмен, журналист, катается на роликах, обставил американскую сборную по плаванию. Кто-то очень неглупый когда-то написал: «Болтаю, чтоб не сказать лишнего!» Так и господин Добродеев – болтает, но не выбалтывает, не говорит ничего лишнего, фильтрует базар. Свой в доску, сплетник, «балаболка», всеобщий друг-приятель. Завидует «старику» Ситникову. Умеет между прочим бросить маленький камешек в чужой огород – кому надо, поймет. Круглые глаза, честное пионерское лицо. «Физия», как говорит друг сердечный Юрий Алексеевич… – Я непроизвольно вздыхаю. – Честная пионерская физия. Вряд ли пользуется успехом у женщин. Еще один повод, чтобы завидовать «старику» Ситникову, который… пользуется?
   И, наконец, виновник торжества – господин Ситников, Александр Павлович, дипломированный аудитор… чья жена Елена умерла, а за неделю до смерти позвонила мне и попросила о помощи. И что-то тут… не стыкуется. Жизнерадостная, ни в чем не знающая отказа, славная домашняя девочка, как сказал Добродеев, а я увидела ее другой – экзальтированной, в истерике… и еще одуряющий запах духов, и черная одежда… какой-то дешевый вамп!
   – Не отвлекайся. Давай о Ситникове.
   – Ситников… Сильный. Самоуверенный. Типичный альфа-дог, шовинистическая мужская особь. Манеры на нуле. Грубиян. В детстве любил драться. Да и сейчас… вполне может накидать. Как-то даже странно для бухгалтера. По-моему, пьет. Производит впечатление искреннего человека.
   – Понравился?
   – Понравился? Еще чего! Нет, разумеется!
   – Думаешь, он убийца? Только без уверток. Первое впечатление – самое верное. Не забывай, что он самый вероятный кандидат в убийцы. По статистике, жен чаще всего убивают мужья. Если это убийство, конечно…
   – Если бы он захотел убить, то убил бы. А мотив… В семейной жизни, наверное, всегда можно найти мотив. Не думаю. Он говорил о ней… так мягко… Нет! Не верю.
   – Может, она узнала что-нибудь о нем, криминальные связи, там, ну, не знаю…
   – Елена? Глупенькая прекрасная Елена? Женщина-ребенок? Даже если бы она и узнала что-то… ну и что?
   – Зависит от того, что́ она узнала.