Страница:
Находясь на Косумеле, Кортес привлек в свои ряды некоего испанца по имени Агилар, который вместе еще с пятнадцатью моряками потерпел там крушение восемь лет назад на пути с Дарьена в Санто-Доминго. Агилар оказался полезным приобретением, поскольку все это время находился в рабстве у индейцев и говорил на языке табасков, и именно Агилару Кортес, как полагают, сделал очень о многом говорящее замечание: когда бывший раб предложил отвести его в место, где можно найти некоторое количество золота, Кортес ответил, что не гонится за подобной мелкой выгодой, а находится здесь с целью служить Богу и королю. Под этим, разумеется, подразумевалось, что Кортес заинтересован только в полном завоевании. Должно быть, невероятно трудно было держать флотилию из одиннадцати судов вместе вблизи низкого берега, изобилующего не нанесенными на карты мелями, где северный ветер в любой момент мог задуть с ураганной силой. Даже огибая мыс Каточе, Кортес вынужден был дважды возвращать всю свою флотилию, чтобы не потерять отставших. И все это время он изучал всевозможные заливы и изгибы берега, проверяя открытия Грихальвы, и сам исследовал новые земли. Бока-де-Терминос казался подходящим портом для организации поселения, и вперед на разведку был послан Эскобар, капитан быстрого, мелко сидящего в воде судна. Он обнаружил, что земля в этом месте плодородна и богата дичью. Он также нашел здесь борзую суку, оставленную людьми Грихальвы или, может быть, Кордовы. Собака выглядела гладкой и упитанной и, завидев суда, сама вышла на берег, помахивая хвостом. Однако когда подошли Кортес и остальные суда экспедиции, они не нашли никаких следов Эскобара. Сильный южный ветер отнес его судно далеко в море, а когда с ним справились, оказалось, что их отнесло назад к точке почти напротив Чампотона, где и Кордова, и Грихальва понесли такие серьезные потери.
Берналь Диас, вероятно, прав, когда пишет, что Кортес хотел высадиться в этой точке и преподать здешним воинственным индейцам урок. Такая акция была бы очень полезной с точки зрения политики, однако в плане навигации место представляло большую опасность: слишком мелкое устье реки не позволяло судам войти, а мели Чампотона вынудили бы суда встать на якорь в нескольких милях от берега. Кроме того, преобладающие ветры способствовали очень высоким приливам. В любом случае ветер на данный момент был попутным для дальнейшего продвижения вдоль берега, а безопасная якорная стоянка Грихальвы в устье реки находилась на расстоянии всего трех дней пути.
Этой стоянки достигли 12 марта, причем более крупные суда встали на якорь немного мористее, а мелкие суда, заполненные солдатами, укрылись за островом, который в наше время называется Бальиция. Здесь, в более спокойных водах, солдаты пересели в лодки и направились на веслах вверх по реке, чтобы высадиться на том самом поросшем пальмами мысу, на котором высаживалась экспедиция Грихальвы. При этом они оказались примерно в миле от индейского города Потончана, который позже назвали Табаско по имени касика этого района. Однако жители Табаско, отнесшиеся к Грихальве дружески и давшие ему золота, на этот раз были настроены враждебно. Берег реки и мангровые топи кишели вооруженными воинами, многие из которых были на каноэ, а в самом Табаско их собралось еще около двенадцати тысяч. Кортес послал Агилара в город, чтобы тот попытался убедить индейцев позволить его людям высадиться, набрать воды и купить продуктов, но жители Табаско были настолько затравлены жителями Чампотона за их неспособность отбить нападение людей Грихальвы, что твердо решили не допустить высадки.
Итак, мы подходим к первому из многих сражений, которые вынуждено было вести небольшое воинство Кортеса. Утром 13 марта отслужили мессу, и люди заняли места в лодках. Авила с сотней людей отправился атаковать город, тогда как Кортес с остальными остались в долине реки. Навстречу им вышли каноэ, и Кортес снова остановился для переговоров, пытаясь через Агилара добиться разрешения на мирную торговлю, говоря о Боге и короле, которому он служит, и внимательно следя за тем, чтобы Диего де Кодой, королевский нотариус, записал все его мирные предложения. Однако все было бесполезно, и при попытке высадиться испанцы были встречены дождем стрел с обожженными наконечниками. В ответ на воинский клич «Сантьяго» раздался воинский клич индейцев «Аль калачиони», что означало призыв убить самого Кортеса. Но огнестрельное оружие и фехтовальное искусство испанцев постепенно позволили им получить преимущество, и, когда город был наконец взят, Кортес собрал своих людей на центральной площади крепости, где располагались большие общественные здания и три храма с идолами. Здесь, в присутствии своих солдат и королевского нотариуса в качестве свидетелей, он формально объявил о взятии этой земли во владение именем короля.
В этой небольшой стычке было ранено четырнадцать испанских солдат, однако в ходе только что начавшейся кампании конкистадоры, казалось, рассматривали раны всего-навсего как временное неудобство. Только мертвые считались потерями. Остальные шли вперед и сражались, и если не умирали, то раны их заживали.
Именно здесь, в Табаско, сбежал Мельчиор, индеец-переводчик. По его совету индейцы предприняли крупномасштабную атаку на испанский лагерь на мысу. Но к этому моменту Кортес успел высадить на берег лошадей. После долгого заключения в тесных корабельных клетушках лошади чувствовали себя скованно и почти боялись двигаться. Тем не менее на них надели увешанные колокольчиками стальные нагрудники, рыцари также облачились в стальные догпехи и вооружились копьями. Эта маленькая кавалерия составляла наиболее мощную силу Кортеса – в XVI веке это был эквивалент современного броневого подразделения, тем более что боевые кони не были знакомы индейцам. Численное превосходство индейцев над испанцами составляло триста к одному, стрелы и камни из пращей сыпались словно град, и, когда Меза, начальник артиллерии, выстрелил из своих пушек, индейцы начали подбрасывать в воздух землю и солому, чтобы скрыть вызванный выстрелами хаос. «В этой битве на каждого из нас приходилось столько индейцев, что поднятая ими пыль ослепила бы нас, если бы Господь в своем неизменном милосердии не пришел нам на помощь». В этой фразе нет ничего надуманного или искусственного. Испанцы по-прежнему сражались в крестовом походе и непоколебимо верили, что являются воинами Христа и что Бог на их стороне.
Пятерых индейцев, включая двух военных вождей, захватили в плен. Кортес освободил вождей и направил их обратно в город с дарами, велев объяснить касикам, что он пришел с миром. К этому моменту он уже знал, что материковые индейцы слишком многочисленны, чтобы завоевать их силой. Каждый погибший испанец, каждая павшая лошадь были для него невосполнимой потерей. Дипломатия – железный кулак в бархатной перчатке, – только она могла стать ключом к завоеванию; Кортес первым из руководителей экспедиций в Индиях осознал это, а его характер и подготовка были таковы, что позволили осуществить намеченное. Обман и вероломство были понятны и индейцам – они были частью и их натуры. Индейцы направили в лагерь испанцев несколько рабов в изорванных одеждах с зачерненными лицами и немного продовольствия в подарок, однако Агилар, успевший уже понять, как мыслит его предводитель, отправил их обратно с требованием, чтобы касики пришли сами и принесли надлежащие дары. Они пришли на следующее утро с птицей, рыбой, фруктами и маисовыми лепешками, а также с просьбой, чтобы им позволили похоронить их мертвых, пока жаркое солнце не заставило тела разлагаться или их не съели ягуары. Индейцы потеряли убитыми около восьмисот человек. Кортес воспользовался случаем устроить демонстрацию.
Всего пришло тридцать касиков, и он принял их в полдень около своей палатки. Было очень жарко и тихо, в воздухе стоял тяжелый запах копаля, который жгли индейцы, окуривая собравшихся испанцев. За палаткой, возле которой стояли касики, была спрятана только что ожеребившаяся кобыла. После того как Кортес ошеломил касиков упреками, продемонстрировал им свой гнев и заявил, что все они вассалы могущественного императора Карла, он подал сигнал, и совсем рядом выпалила самая большая пушка. Вперед вывели самого горячего жеребца во всей флотилии, и он, чуя кобылу, рыл копытом землю и ржал, дико закатывая глаза и глядя прямо на индейцев.
Все это выглядело очень по-детски, очень театрально, и тем не менее это была сильнейшая и наиболее эффективная демонстрация силы – ведь рядом с Кортесом ряд за рядом стояли его вооруженные люди, а вблизи берега виднелись большие корабли. Касики были в ужасе. Результатом всего этого стал мир и изобилие пищи. Но Кортес не довольствовался локальным выигрышем. Он знал, что у индейцев есть рисуночное письмо и что все, что он делает и говорит на побережье, докладывается посредством его в центр; в рисунках поставленная им сцена должна была выглядеть особенно эффектно. Фактически это была пропаганда по типу «холодной войны», и в царивших тогда обстоятельствах, о которых Кортес не имел никакого понятия, она должна была оказаться совершенно сокрушительной.
Для колонизаторских методов Кортеса вполне характерно, что первым же приказом он велел касикам вернуть людей в город в знак мира. Этот жест и обеспечивавшаяся им атмосфера нормальной жизни играли важную роль в его планах. Также он приказал индейцам бросить своих идолов. И здесь было не меньше политики, чем стремления обратить в свою веру, поскольку разрушение символов унаследованной от отцов веры подрубало самые корни уверенности индейцев. Кортес показал индейцам картинку Богоматери и Младенца, и они с абсолютной покорностью попросили отдать ее им, чтобы они могли хранить ее. Как всегда, он сумел таким образом срежиссировать эту сцену, что просьба поступила от самих индейцев, и вот тогда он воздвиг алтарь и установил большой крест. Изучая индейцев, он понял и причину их враждебности – на битву их толкнул касик Чампотона. Кортес приказал, чтобы этого человека доставили к нему. Их ответ был поразителен: тот касик уже был принесен в жертву за то, что дал такой плохой совет! На следующий день город был переименован в Санта-Мария-де-ла-Виктория, крест установлен, и капеллан экспедиции фрей[23] Бартоломе де Ольмедо отслужил мессу в присутствии всех важных людей города, а затем крестил их.
Кортес не забывал и о финансовой стороне экспедиции. Однако каждый раз, когда он требовал в дар золото или драгоценности, ему отвечали словами «Кулуа» и «Мехико».
В то время эти слова для него ничего не значили. Тем не менее ему подарили двадцать женщин, и, памятуя о запрещении его людям сожительствовать с язычницами, он велел их всех крестить и раздал своим капитанам. Тогда он не сознавал этого, но эти подаренные женщины были для него гораздо ценнее золота, поскольку среди них была «знатная леди и касик над городами и вассалами с самого своего детства». В крещении она получила имя Марина, а в связи с высоким рождением ее называют всегда только доньей Мариной. Поскольку она была хороша собой и к тому же принцесса, Кортес отдал ее своему другу Алонсо Эрнандесу Пуэртокарреро. На протяжении всей кампании Кортес твердо придерживался буквы инструкций, касающихся сожительства с аборигенками. Сначала их следует крестить, и тогда они приобретают статус barragana – своеобразный испанский термин, в сущности означавший легальный институт любовниц. Таким образом донья Марина стала женой Пуэртокарреро в глазах всех, кроме церкви. Этой энергичной и умной женщине, быстро выучившей испанский, суждено было оказать огромное влияние на историю конкисты, поскольку она говорила на языке науатль, на котором говорили ацтеки как Кулуа, так и Мехико. Агилар говорил только по-табаскански, так что по мере продвижения экспедиции в глубь материка донья Марина заменяла и вскоре сменила его в качестве «языка» Кортеса.
Флотилия отплыла в понедельник перед Пасхой и четыре дня спустя прибыла в Сан-Хуан-де-Улуа, где Аламинос поставил суда на якорь под высоким берегом острова, в месте, защищенном от северных шквальных ветров. Две пироги отошли от берега и направились непосредственно к флагману. Для индейцев вся эта сцена, должно быть, выглядела совершенно фантастически: огромные караки с высоко поднятыми носом и кормой тихо скользили по спокойным водам, остававшимся прежде, если не считать визита Грихальвы, пустынными на протяжении столетий, а в центре шел корабль Кортеса с королевским штандартом и играющими в солнечных лучах вымпелами. От этих индейцев Кортес впервые услышал внушающее ужас имя Моктесумы (см. Примечания автора). Их хозяин, сказали они, является слугой этого великого короля, он послал их узнать цель визита испанцев и снабдить их всем необходимым. В отличие от жителей Табаско они пришли с миром, и это показалось хорошим предзнаменованием, хотя Кортес должен был сознавать, что это посольство озабочено не столько установлением дружеских отношений, сколько прощупыванием силы вторгшегося войска.
К Страстной пятнице все испанцы успели высадиться на берег с пушками и лошадьми. Воздвигнув алтарь, они выслушали мессу среди ослепительного жара песчаных дюн и принялись за работу – заготовку леса и сооружение лагеря. В субботу им уже помогало множество индейцев, явившихся в лагерь с дарами, состоявшими из провизии – птицы, маисовых лепешек и слив, для которых как раз наступил сезон, – и некоторого количества золотых украшений. Послал их Куитлальпиток, управлявший этой провинцией от имени Моктесумы. Оказалось, что именно он год назад нанес визит Грихальве. Он и Теудильи, еще один из чиновников Моктесумы, прибыли в лагерь в пасхальное воскресенье и привезли в дар еще больше продуктов, среди которых на этот раз были и овощи. В те времена цингу считали заразной болезнью, вроде чумы или проказы. Тысячи моряков обречены были умереть в агонии в течение последующих двухсот пятидесяти лет из-за недостатка витамина С в их рационе, однако в Мексике фрукты и овощи были всегда доступны, поэтому хотя бы с этой напастью Кортесу и его людям не пришлось иметь дела.
Поскольку было пасхальное воскресенье, фрей Бартоломе с помощью еще одного священника, падре Хуана Диаса, отслужил мессу. Индейцы с изумлением взирали на происходящее. После этого Куитлальпиток и Теудильи отобедали с Кортесом и его капитанами. Так как индейцы были мешиками, а Агилар не говорил на науатль, в качестве переводчика пригласили донью Марину. Беседовать было довольно сложно, так как Агилару приходилось переводить на табаско, а затем уже донье Марине – с табаско на науатль, однако к концу обеда Кортесу удалось выяснить, что Моктесума является не только единоличным правителем великого города Мехико-Теночтитлана, но и верховным правителем Кулуа, конфедерации городов-государств, лежащих в нескольких днях пути за горами, и что его власть распространяется до самого побережья, так как его воины несколько лет назад покорили район Сан-Хуана-де-Улуа.
Эта информация, почти наверняка сопровождавшаяся прозрачным намеком на огромное количество воинов, которые могут быть выставлены против него, только подтвердила предварительную оценку обстановки Кортесом. Он сможет покорить материковые индейские земли только с помощью Моктесумы. Другими словами, ему придется вести «холодную войну» и полагаться больше на противоборство умов, нежели на силу оружия. Он немедленно начал обрабатывать сознание двух мешиков, пытаясь объяснить им основы христианства и красочно рассказывая о величии и могуществе императора, которому он служит. Его целью было убедить их в желательности скорейшей личной встречи между ним и Моктесумой. Полученный ответ был уклончив, однако в доказательство доброй воли Теудильи преподнес Кортесу ларец, полный золотых предметов, а также десять штук полотна, расшитого сверкающими перьями. Это были дары от самого Моктесумы. Также мешики предоставили испанцам большое количество продовольствия – птицу, фрукты и жареную рыбу. Это означало мир, по крайней мере на ближайшее время.
Это было лучше, чем сражение, но не удовлетворило Кортеса, поскольку ему не удалось пока приблизиться к цели экспедиции. Однако двое губернаторов привели с собой нескольких рисовальщиков, и те все время визита без устали рисовали на ткани – суда, пушки, детали религиозной церемонии, даже портреты Кортеса и его капитанов. Это была еще одна возможность эффектной демонстрации силы. Кортес велел заложить в пушки самый большой заряд и выпалить из них под носом у мешиков; всех лошадей с колокольчиками на стальных нагрудниках провели парадом, а затем Альварадо со своей маленькой кавалерией яростно проскакал галопом по слежавшемуся песку на кромке моря. Рисовальщики зафиксировали все это.
Затем произошло нечто странное. Теудильи заметил на одном из солдат позолоченный, но довольно ржавый шлем, попросил дать ему возможность рассмотреть его поближе и, рассмотрев, сказал, что хотел бы показать его своему господину, великому Моктесуме. Кортес намекнул, что его императору было бы приятно получить шлем назад наполненным самородками или песчинками золота; просьба эта имела целью проверить качество индейского золота и способ, которым они его получают.
Через семь дней он получил шлем назад наполненным до краев добытым из шахты золотом, маленькими крупинками высокого качества, ценностью в 3000 песо. Теудильи сам привез шлем Кортесу. За неделю он успел совершить путешествие в Мехико-Теночтитлан, доложить обо всем своему господину и прибыть обратно на побережье в сопровождении мешикского принца по имени Кинтальбор и сотни индейцев, принесших еще дары. Принесенный ими груз был самым большим за все путешествие, а Кинтальбор, специально выбранный жрецами Моктесумы за свое внешнее сходство с Кортесом, преподнес Кортесу эти дары, после того как все индейцы поцеловали землю, а их жрецы окурили испанцев благовониями.
Здесь впервые по отношению к испанцам прозвучало слово «теуле». «Теуле» означало «боги». Глиняные жаровни с курящимися благовониями оказались частью церемонии поклонения богам, исполняемой в теокали, так же как простирание ниц и целование земли. Но Кортес, хотя и воспринимавший все новое с необычайной быстротой, был более заинтересован в сведениях о власти Моктесумы и его военных возможностях, нежели о его языческих верованиях. Если бы он или его индейский «язык», донья Марина, поняли все значение истории со Шлемом и все детали поведения посольства Моктесумы, Кортес бы уж постарался сыграть назначенную ему мешикским принцем роль.
В этот момент, однако, Кортеса больше всего интересовала необычная ценность даров, разложенных перед ним на петатах, или циновках, покрытых хлопчатобумажной тканью. Два предмета сразу же привлекли неотрывное внимание всех испанцев. Золотой диск, изготовленный в форме солнца, «большой, как колесо телеги <…> чудесная вещь, покрытая выгравированными изображениями множества фигур», и другой похожий диск из гравированного серебра, представляющий луну. Солнце и луна, оба диска примерно по десять пядей[24] в диаметре, и полный золота шлем стоили, вероятно, более 20 000 золотых песо, но кроме них там было и множество других вещей – двадцать золотых уток, украшения в форме собак, а также пум, ягуаров и обезьян, десять ожерелий, подвески, двенадцать стрел и натянутый лук, а также два стержня, «похожие на судейские посохи по 20 дюймов длиной». Все это было искусно изготовлено из золота. Там были гребни из золота и серебра с султанами из зеленых листьев, веера, фигурки оленей и тридцать нош (тюков, пригодных для переноски на спине одним человеком) тончайшей хлопковой ткани, отделанной и украшенной многоцветными перьями. Фактически это были прощальные дары, ибо на вопрос о своей встрече с Моктесумой Кортес получил ответ, что такая встреча исключена.
К этому моменту Кортес уже достаточно знал о могуществе Мехико и его союзников, чтобы понять, что у него нет надежды продвинуться в глубь территории Кулуа силой. Кортес чувствовал, что Моктесума чего-то боится, – об этом ясно говорили поведение индейцев и ценность даров. Но он, вероятно, приписывал этот страх кораблям, пушкам и лошадям; во всяком случае, он продолжал настаивать на встрече, поскольку только через дипломатию, через лесть, коварство и угрозы от лица неизвестного могущественного короля Карла мог он надеяться обрести постоянную базу на материке. Губернаторы категорически утверждали, что просьба Кортеса бессмысленна, поскольку Моктесума уже отказался встретиться с ним, однако в конце концов согласились вернуться к своему господину за дальнейшими инструкциями. Они отбыли, увозя различные дары своему королю, в том числе стеклянный флорентийский кубок «с выгравированными на нем деревьями и охотничьими сценами и чудесно позолоченный».
Пока испанцы ожидали результатов этого нового посольства, Кортес направил Франсиско де Монтехо с двумя судами с целью разведать побережье к северу. Монтехо дошел до самого устья реки Пануко, где теперь стоит современный нефтяной порт Тампико, примерно на пятьдесят миль дальше к северу, чем заходил Грихальва. Здесь его суда были остановлены силой встречного течения. Единственной важной информацией, привезенной Монтехо из этой экспедиции, были сведения о городе под названием Киауицтлан, расположенном в тридцати шести милях к северу от Сан-Хуана-де-Улуа. Он описал этот город как укрепленный порт, а поскольку гаванью, способной, по мнению штурмана Аламиноса, предоставить защиту от северных ветров, было устье реки Сан-Хуан, то стоял город, должно быть, примерно там, где сейчас на поляне среди деревьев расположена пыльная бревенчатая деревушка Ла-Антигуа.
Путешествие заняло две недели, а возможно, и больше. Тем временем основные силы испанцев, стоявших лагерем в удушающей жаре песчаных дюн, донимаемых москитами, начинали испытывать недостаток пищи. Приходившие для меновой торговли индейцы становились все малочисленнее и вели себя все более испуганно. Хлеб из маниоки, приносимый ими, оказывался кислым и кишел долгоносиками. К моменту возвращения Теудильи из Мехико испанцы вынуждены были собирать на берегу моллюсков в пищу. Теудильи привез еще дары, включая золото на сумму 3000 песо, но и только. Моктесума наотрез отказался встретиться с Кортесом.
За этим последовала одна из тех религиозных интерлюдий, которые делают историю конкистадоров такой причудливой. В лагере зазвонил колокол, призывающий к общей молитве «Ave Maria», и снова индейские губернаторы увидели, как все испанское войско опускается на колени и возносит молитву перед крестом, воздвигнутым ими на вершине одной из дюн. Людям, привыкшим к кровавым церемониям человеческих жертвоприношений и ритуальному каннибализму, подобное умиротворенное, даже униженное поведение испанцев должно было показаться необычайным зрелищем. После этого, в ответ на вопросы индейцев, Кортес снова рассказывал им о Христе и его учении, а затем заявил, что великий император, которому он служит, послал его к индейцам с целью уничтожить их идолов и упразднить их жертвенные традиции. Теологическая дискуссия через переводчика никогда не бывает вразумительной, и, вероятно, индейцы удалились, менее чем когда-либо понимая истинную природу испанцев и их намерений, тем более что сразу же после дискуссии испанские солдаты принялись выменивать у индейцев небольшие золотые предметы.
После этого индейцы совсем перестали приходить в лагерь. Моктесума тоже решился на войну нервов. Испанцы ждали в своем лагере среди песчаных дюн, раздраженные, неуверенные и все более нуждающиеся в пище, ощущая при этом атмосферу растущей враждебности. Жара и чувство опасности неизбежно должны были привести к раздорам среди них, так до конца и не подавленным. Они уже собрали целое состояние из золота и других даров, больше, чем добыла любая предыдущая экспедиция; и те, кто оставили на Кубе фермы и жен, все настойчивее требовали забрать добычу и возвращаться домой.
Именно в этот момент в лагерь нанесли визит пятеро индейцев из племени тотонаков. Они пришли из города Семпоала. У этих индейцев были большие отверстия в нижней губе и в ушах, куда вставлялись круглые каменные диски и золотые пластинки. Они сказали, что не осмелились войти в лагерь, пока там находились люди из Кулуа, но теперь, когда они ушли, им хочется своими глазами увидеть людей, победивших жителей Табаско и Чампотона. Фактически эти индейцы были шпионами, пытавшимися выяснить потенциальные возможности испанцев как союзников против мешиков. Впервые Кортесу дали понять, что недавно завоеванные прибрежные племена неспокойны под правлением Моктесумы. Он одарил этих индейцев и отослал их с сообщением для касика, обещая в скором времени нанести в Семпоалу визит.
В этот поход Кортес взял с собой большую часть своего воинства, поскольку очень хорошо знал, к чему приводит безделье – корень многих бед и проблем в любом военном лагере. Короткий переход в три лиги[25] вывел испанцев из страны дюн, прочь от населенных москитами топей, на плодородную, засаженную маисом равнину, напоминавшую саванну, протянувшуюся на многие мили от побережья, почти совершенно плоскую, но поднимавшуюся постепенно к далеким горам. За рекой Сан-Хуан испанцы наткнулись на глинобитно-бревенчатый склад, с множеством отделений, наполненных медом и маисом, а также отделанными перьями и золотом хлопковыми одеждами. Там были и другие дома, пыльное беспорядочное скопление крытых соломой глинобитных хижин, и Кортес велел объявить, что любой человек, пойманный на грабеже, будет казнен. Он всеми силами стремился продемонстрировать этим индейцам свои мирные намерения – ведь они способны были оказать ему поддержку, в которой он отчаянно нуждался.
Берналь Диас, вероятно, прав, когда пишет, что Кортес хотел высадиться в этой точке и преподать здешним воинственным индейцам урок. Такая акция была бы очень полезной с точки зрения политики, однако в плане навигации место представляло большую опасность: слишком мелкое устье реки не позволяло судам войти, а мели Чампотона вынудили бы суда встать на якорь в нескольких милях от берега. Кроме того, преобладающие ветры способствовали очень высоким приливам. В любом случае ветер на данный момент был попутным для дальнейшего продвижения вдоль берега, а безопасная якорная стоянка Грихальвы в устье реки находилась на расстоянии всего трех дней пути.
Этой стоянки достигли 12 марта, причем более крупные суда встали на якорь немного мористее, а мелкие суда, заполненные солдатами, укрылись за островом, который в наше время называется Бальиция. Здесь, в более спокойных водах, солдаты пересели в лодки и направились на веслах вверх по реке, чтобы высадиться на том самом поросшем пальмами мысу, на котором высаживалась экспедиция Грихальвы. При этом они оказались примерно в миле от индейского города Потончана, который позже назвали Табаско по имени касика этого района. Однако жители Табаско, отнесшиеся к Грихальве дружески и давшие ему золота, на этот раз были настроены враждебно. Берег реки и мангровые топи кишели вооруженными воинами, многие из которых были на каноэ, а в самом Табаско их собралось еще около двенадцати тысяч. Кортес послал Агилара в город, чтобы тот попытался убедить индейцев позволить его людям высадиться, набрать воды и купить продуктов, но жители Табаско были настолько затравлены жителями Чампотона за их неспособность отбить нападение людей Грихальвы, что твердо решили не допустить высадки.
Итак, мы подходим к первому из многих сражений, которые вынуждено было вести небольшое воинство Кортеса. Утром 13 марта отслужили мессу, и люди заняли места в лодках. Авила с сотней людей отправился атаковать город, тогда как Кортес с остальными остались в долине реки. Навстречу им вышли каноэ, и Кортес снова остановился для переговоров, пытаясь через Агилара добиться разрешения на мирную торговлю, говоря о Боге и короле, которому он служит, и внимательно следя за тем, чтобы Диего де Кодой, королевский нотариус, записал все его мирные предложения. Однако все было бесполезно, и при попытке высадиться испанцы были встречены дождем стрел с обожженными наконечниками. В ответ на воинский клич «Сантьяго» раздался воинский клич индейцев «Аль калачиони», что означало призыв убить самого Кортеса. Но огнестрельное оружие и фехтовальное искусство испанцев постепенно позволили им получить преимущество, и, когда город был наконец взят, Кортес собрал своих людей на центральной площади крепости, где располагались большие общественные здания и три храма с идолами. Здесь, в присутствии своих солдат и королевского нотариуса в качестве свидетелей, он формально объявил о взятии этой земли во владение именем короля.
В этой небольшой стычке было ранено четырнадцать испанских солдат, однако в ходе только что начавшейся кампании конкистадоры, казалось, рассматривали раны всего-навсего как временное неудобство. Только мертвые считались потерями. Остальные шли вперед и сражались, и если не умирали, то раны их заживали.
Именно здесь, в Табаско, сбежал Мельчиор, индеец-переводчик. По его совету индейцы предприняли крупномасштабную атаку на испанский лагерь на мысу. Но к этому моменту Кортес успел высадить на берег лошадей. После долгого заключения в тесных корабельных клетушках лошади чувствовали себя скованно и почти боялись двигаться. Тем не менее на них надели увешанные колокольчиками стальные нагрудники, рыцари также облачились в стальные догпехи и вооружились копьями. Эта маленькая кавалерия составляла наиболее мощную силу Кортеса – в XVI веке это был эквивалент современного броневого подразделения, тем более что боевые кони не были знакомы индейцам. Численное превосходство индейцев над испанцами составляло триста к одному, стрелы и камни из пращей сыпались словно град, и, когда Меза, начальник артиллерии, выстрелил из своих пушек, индейцы начали подбрасывать в воздух землю и солому, чтобы скрыть вызванный выстрелами хаос. «В этой битве на каждого из нас приходилось столько индейцев, что поднятая ими пыль ослепила бы нас, если бы Господь в своем неизменном милосердии не пришел нам на помощь». В этой фразе нет ничего надуманного или искусственного. Испанцы по-прежнему сражались в крестовом походе и непоколебимо верили, что являются воинами Христа и что Бог на их стороне.
Пятерых индейцев, включая двух военных вождей, захватили в плен. Кортес освободил вождей и направил их обратно в город с дарами, велев объяснить касикам, что он пришел с миром. К этому моменту он уже знал, что материковые индейцы слишком многочисленны, чтобы завоевать их силой. Каждый погибший испанец, каждая павшая лошадь были для него невосполнимой потерей. Дипломатия – железный кулак в бархатной перчатке, – только она могла стать ключом к завоеванию; Кортес первым из руководителей экспедиций в Индиях осознал это, а его характер и подготовка были таковы, что позволили осуществить намеченное. Обман и вероломство были понятны и индейцам – они были частью и их натуры. Индейцы направили в лагерь испанцев несколько рабов в изорванных одеждах с зачерненными лицами и немного продовольствия в подарок, однако Агилар, успевший уже понять, как мыслит его предводитель, отправил их обратно с требованием, чтобы касики пришли сами и принесли надлежащие дары. Они пришли на следующее утро с птицей, рыбой, фруктами и маисовыми лепешками, а также с просьбой, чтобы им позволили похоронить их мертвых, пока жаркое солнце не заставило тела разлагаться или их не съели ягуары. Индейцы потеряли убитыми около восьмисот человек. Кортес воспользовался случаем устроить демонстрацию.
Всего пришло тридцать касиков, и он принял их в полдень около своей палатки. Было очень жарко и тихо, в воздухе стоял тяжелый запах копаля, который жгли индейцы, окуривая собравшихся испанцев. За палаткой, возле которой стояли касики, была спрятана только что ожеребившаяся кобыла. После того как Кортес ошеломил касиков упреками, продемонстрировал им свой гнев и заявил, что все они вассалы могущественного императора Карла, он подал сигнал, и совсем рядом выпалила самая большая пушка. Вперед вывели самого горячего жеребца во всей флотилии, и он, чуя кобылу, рыл копытом землю и ржал, дико закатывая глаза и глядя прямо на индейцев.
Все это выглядело очень по-детски, очень театрально, и тем не менее это была сильнейшая и наиболее эффективная демонстрация силы – ведь рядом с Кортесом ряд за рядом стояли его вооруженные люди, а вблизи берега виднелись большие корабли. Касики были в ужасе. Результатом всего этого стал мир и изобилие пищи. Но Кортес не довольствовался локальным выигрышем. Он знал, что у индейцев есть рисуночное письмо и что все, что он делает и говорит на побережье, докладывается посредством его в центр; в рисунках поставленная им сцена должна была выглядеть особенно эффектно. Фактически это была пропаганда по типу «холодной войны», и в царивших тогда обстоятельствах, о которых Кортес не имел никакого понятия, она должна была оказаться совершенно сокрушительной.
Для колонизаторских методов Кортеса вполне характерно, что первым же приказом он велел касикам вернуть людей в город в знак мира. Этот жест и обеспечивавшаяся им атмосфера нормальной жизни играли важную роль в его планах. Также он приказал индейцам бросить своих идолов. И здесь было не меньше политики, чем стремления обратить в свою веру, поскольку разрушение символов унаследованной от отцов веры подрубало самые корни уверенности индейцев. Кортес показал индейцам картинку Богоматери и Младенца, и они с абсолютной покорностью попросили отдать ее им, чтобы они могли хранить ее. Как всегда, он сумел таким образом срежиссировать эту сцену, что просьба поступила от самих индейцев, и вот тогда он воздвиг алтарь и установил большой крест. Изучая индейцев, он понял и причину их враждебности – на битву их толкнул касик Чампотона. Кортес приказал, чтобы этого человека доставили к нему. Их ответ был поразителен: тот касик уже был принесен в жертву за то, что дал такой плохой совет! На следующий день город был переименован в Санта-Мария-де-ла-Виктория, крест установлен, и капеллан экспедиции фрей[23] Бартоломе де Ольмедо отслужил мессу в присутствии всех важных людей города, а затем крестил их.
Кортес не забывал и о финансовой стороне экспедиции. Однако каждый раз, когда он требовал в дар золото или драгоценности, ему отвечали словами «Кулуа» и «Мехико».
В то время эти слова для него ничего не значили. Тем не менее ему подарили двадцать женщин, и, памятуя о запрещении его людям сожительствовать с язычницами, он велел их всех крестить и раздал своим капитанам. Тогда он не сознавал этого, но эти подаренные женщины были для него гораздо ценнее золота, поскольку среди них была «знатная леди и касик над городами и вассалами с самого своего детства». В крещении она получила имя Марина, а в связи с высоким рождением ее называют всегда только доньей Мариной. Поскольку она была хороша собой и к тому же принцесса, Кортес отдал ее своему другу Алонсо Эрнандесу Пуэртокарреро. На протяжении всей кампании Кортес твердо придерживался буквы инструкций, касающихся сожительства с аборигенками. Сначала их следует крестить, и тогда они приобретают статус barragana – своеобразный испанский термин, в сущности означавший легальный институт любовниц. Таким образом донья Марина стала женой Пуэртокарреро в глазах всех, кроме церкви. Этой энергичной и умной женщине, быстро выучившей испанский, суждено было оказать огромное влияние на историю конкисты, поскольку она говорила на языке науатль, на котором говорили ацтеки как Кулуа, так и Мехико. Агилар говорил только по-табаскански, так что по мере продвижения экспедиции в глубь материка донья Марина заменяла и вскоре сменила его в качестве «языка» Кортеса.
Флотилия отплыла в понедельник перед Пасхой и четыре дня спустя прибыла в Сан-Хуан-де-Улуа, где Аламинос поставил суда на якорь под высоким берегом острова, в месте, защищенном от северных шквальных ветров. Две пироги отошли от берега и направились непосредственно к флагману. Для индейцев вся эта сцена, должно быть, выглядела совершенно фантастически: огромные караки с высоко поднятыми носом и кормой тихо скользили по спокойным водам, остававшимся прежде, если не считать визита Грихальвы, пустынными на протяжении столетий, а в центре шел корабль Кортеса с королевским штандартом и играющими в солнечных лучах вымпелами. От этих индейцев Кортес впервые услышал внушающее ужас имя Моктесумы (см. Примечания автора). Их хозяин, сказали они, является слугой этого великого короля, он послал их узнать цель визита испанцев и снабдить их всем необходимым. В отличие от жителей Табаско они пришли с миром, и это показалось хорошим предзнаменованием, хотя Кортес должен был сознавать, что это посольство озабочено не столько установлением дружеских отношений, сколько прощупыванием силы вторгшегося войска.
К Страстной пятнице все испанцы успели высадиться на берег с пушками и лошадьми. Воздвигнув алтарь, они выслушали мессу среди ослепительного жара песчаных дюн и принялись за работу – заготовку леса и сооружение лагеря. В субботу им уже помогало множество индейцев, явившихся в лагерь с дарами, состоявшими из провизии – птицы, маисовых лепешек и слив, для которых как раз наступил сезон, – и некоторого количества золотых украшений. Послал их Куитлальпиток, управлявший этой провинцией от имени Моктесумы. Оказалось, что именно он год назад нанес визит Грихальве. Он и Теудильи, еще один из чиновников Моктесумы, прибыли в лагерь в пасхальное воскресенье и привезли в дар еще больше продуктов, среди которых на этот раз были и овощи. В те времена цингу считали заразной болезнью, вроде чумы или проказы. Тысячи моряков обречены были умереть в агонии в течение последующих двухсот пятидесяти лет из-за недостатка витамина С в их рационе, однако в Мексике фрукты и овощи были всегда доступны, поэтому хотя бы с этой напастью Кортесу и его людям не пришлось иметь дела.
Поскольку было пасхальное воскресенье, фрей Бартоломе с помощью еще одного священника, падре Хуана Диаса, отслужил мессу. Индейцы с изумлением взирали на происходящее. После этого Куитлальпиток и Теудильи отобедали с Кортесом и его капитанами. Так как индейцы были мешиками, а Агилар не говорил на науатль, в качестве переводчика пригласили донью Марину. Беседовать было довольно сложно, так как Агилару приходилось переводить на табаско, а затем уже донье Марине – с табаско на науатль, однако к концу обеда Кортесу удалось выяснить, что Моктесума является не только единоличным правителем великого города Мехико-Теночтитлана, но и верховным правителем Кулуа, конфедерации городов-государств, лежащих в нескольких днях пути за горами, и что его власть распространяется до самого побережья, так как его воины несколько лет назад покорили район Сан-Хуана-де-Улуа.
Эта информация, почти наверняка сопровождавшаяся прозрачным намеком на огромное количество воинов, которые могут быть выставлены против него, только подтвердила предварительную оценку обстановки Кортесом. Он сможет покорить материковые индейские земли только с помощью Моктесумы. Другими словами, ему придется вести «холодную войну» и полагаться больше на противоборство умов, нежели на силу оружия. Он немедленно начал обрабатывать сознание двух мешиков, пытаясь объяснить им основы христианства и красочно рассказывая о величии и могуществе императора, которому он служит. Его целью было убедить их в желательности скорейшей личной встречи между ним и Моктесумой. Полученный ответ был уклончив, однако в доказательство доброй воли Теудильи преподнес Кортесу ларец, полный золотых предметов, а также десять штук полотна, расшитого сверкающими перьями. Это были дары от самого Моктесумы. Также мешики предоставили испанцам большое количество продовольствия – птицу, фрукты и жареную рыбу. Это означало мир, по крайней мере на ближайшее время.
Это было лучше, чем сражение, но не удовлетворило Кортеса, поскольку ему не удалось пока приблизиться к цели экспедиции. Однако двое губернаторов привели с собой нескольких рисовальщиков, и те все время визита без устали рисовали на ткани – суда, пушки, детали религиозной церемонии, даже портреты Кортеса и его капитанов. Это была еще одна возможность эффектной демонстрации силы. Кортес велел заложить в пушки самый большой заряд и выпалить из них под носом у мешиков; всех лошадей с колокольчиками на стальных нагрудниках провели парадом, а затем Альварадо со своей маленькой кавалерией яростно проскакал галопом по слежавшемуся песку на кромке моря. Рисовальщики зафиксировали все это.
Затем произошло нечто странное. Теудильи заметил на одном из солдат позолоченный, но довольно ржавый шлем, попросил дать ему возможность рассмотреть его поближе и, рассмотрев, сказал, что хотел бы показать его своему господину, великому Моктесуме. Кортес намекнул, что его императору было бы приятно получить шлем назад наполненным самородками или песчинками золота; просьба эта имела целью проверить качество индейского золота и способ, которым они его получают.
Через семь дней он получил шлем назад наполненным до краев добытым из шахты золотом, маленькими крупинками высокого качества, ценностью в 3000 песо. Теудильи сам привез шлем Кортесу. За неделю он успел совершить путешествие в Мехико-Теночтитлан, доложить обо всем своему господину и прибыть обратно на побережье в сопровождении мешикского принца по имени Кинтальбор и сотни индейцев, принесших еще дары. Принесенный ими груз был самым большим за все путешествие, а Кинтальбор, специально выбранный жрецами Моктесумы за свое внешнее сходство с Кортесом, преподнес Кортесу эти дары, после того как все индейцы поцеловали землю, а их жрецы окурили испанцев благовониями.
Здесь впервые по отношению к испанцам прозвучало слово «теуле». «Теуле» означало «боги». Глиняные жаровни с курящимися благовониями оказались частью церемонии поклонения богам, исполняемой в теокали, так же как простирание ниц и целование земли. Но Кортес, хотя и воспринимавший все новое с необычайной быстротой, был более заинтересован в сведениях о власти Моктесумы и его военных возможностях, нежели о его языческих верованиях. Если бы он или его индейский «язык», донья Марина, поняли все значение истории со Шлемом и все детали поведения посольства Моктесумы, Кортес бы уж постарался сыграть назначенную ему мешикским принцем роль.
В этот момент, однако, Кортеса больше всего интересовала необычная ценность даров, разложенных перед ним на петатах, или циновках, покрытых хлопчатобумажной тканью. Два предмета сразу же привлекли неотрывное внимание всех испанцев. Золотой диск, изготовленный в форме солнца, «большой, как колесо телеги <…> чудесная вещь, покрытая выгравированными изображениями множества фигур», и другой похожий диск из гравированного серебра, представляющий луну. Солнце и луна, оба диска примерно по десять пядей[24] в диаметре, и полный золота шлем стоили, вероятно, более 20 000 золотых песо, но кроме них там было и множество других вещей – двадцать золотых уток, украшения в форме собак, а также пум, ягуаров и обезьян, десять ожерелий, подвески, двенадцать стрел и натянутый лук, а также два стержня, «похожие на судейские посохи по 20 дюймов длиной». Все это было искусно изготовлено из золота. Там были гребни из золота и серебра с султанами из зеленых листьев, веера, фигурки оленей и тридцать нош (тюков, пригодных для переноски на спине одним человеком) тончайшей хлопковой ткани, отделанной и украшенной многоцветными перьями. Фактически это были прощальные дары, ибо на вопрос о своей встрече с Моктесумой Кортес получил ответ, что такая встреча исключена.
К этому моменту Кортес уже достаточно знал о могуществе Мехико и его союзников, чтобы понять, что у него нет надежды продвинуться в глубь территории Кулуа силой. Кортес чувствовал, что Моктесума чего-то боится, – об этом ясно говорили поведение индейцев и ценность даров. Но он, вероятно, приписывал этот страх кораблям, пушкам и лошадям; во всяком случае, он продолжал настаивать на встрече, поскольку только через дипломатию, через лесть, коварство и угрозы от лица неизвестного могущественного короля Карла мог он надеяться обрести постоянную базу на материке. Губернаторы категорически утверждали, что просьба Кортеса бессмысленна, поскольку Моктесума уже отказался встретиться с ним, однако в конце концов согласились вернуться к своему господину за дальнейшими инструкциями. Они отбыли, увозя различные дары своему королю, в том числе стеклянный флорентийский кубок «с выгравированными на нем деревьями и охотничьими сценами и чудесно позолоченный».
Пока испанцы ожидали результатов этого нового посольства, Кортес направил Франсиско де Монтехо с двумя судами с целью разведать побережье к северу. Монтехо дошел до самого устья реки Пануко, где теперь стоит современный нефтяной порт Тампико, примерно на пятьдесят миль дальше к северу, чем заходил Грихальва. Здесь его суда были остановлены силой встречного течения. Единственной важной информацией, привезенной Монтехо из этой экспедиции, были сведения о городе под названием Киауицтлан, расположенном в тридцати шести милях к северу от Сан-Хуана-де-Улуа. Он описал этот город как укрепленный порт, а поскольку гаванью, способной, по мнению штурмана Аламиноса, предоставить защиту от северных ветров, было устье реки Сан-Хуан, то стоял город, должно быть, примерно там, где сейчас на поляне среди деревьев расположена пыльная бревенчатая деревушка Ла-Антигуа.
Путешествие заняло две недели, а возможно, и больше. Тем временем основные силы испанцев, стоявших лагерем в удушающей жаре песчаных дюн, донимаемых москитами, начинали испытывать недостаток пищи. Приходившие для меновой торговли индейцы становились все малочисленнее и вели себя все более испуганно. Хлеб из маниоки, приносимый ими, оказывался кислым и кишел долгоносиками. К моменту возвращения Теудильи из Мехико испанцы вынуждены были собирать на берегу моллюсков в пищу. Теудильи привез еще дары, включая золото на сумму 3000 песо, но и только. Моктесума наотрез отказался встретиться с Кортесом.
За этим последовала одна из тех религиозных интерлюдий, которые делают историю конкистадоров такой причудливой. В лагере зазвонил колокол, призывающий к общей молитве «Ave Maria», и снова индейские губернаторы увидели, как все испанское войско опускается на колени и возносит молитву перед крестом, воздвигнутым ими на вершине одной из дюн. Людям, привыкшим к кровавым церемониям человеческих жертвоприношений и ритуальному каннибализму, подобное умиротворенное, даже униженное поведение испанцев должно было показаться необычайным зрелищем. После этого, в ответ на вопросы индейцев, Кортес снова рассказывал им о Христе и его учении, а затем заявил, что великий император, которому он служит, послал его к индейцам с целью уничтожить их идолов и упразднить их жертвенные традиции. Теологическая дискуссия через переводчика никогда не бывает вразумительной, и, вероятно, индейцы удалились, менее чем когда-либо понимая истинную природу испанцев и их намерений, тем более что сразу же после дискуссии испанские солдаты принялись выменивать у индейцев небольшие золотые предметы.
После этого индейцы совсем перестали приходить в лагерь. Моктесума тоже решился на войну нервов. Испанцы ждали в своем лагере среди песчаных дюн, раздраженные, неуверенные и все более нуждающиеся в пище, ощущая при этом атмосферу растущей враждебности. Жара и чувство опасности неизбежно должны были привести к раздорам среди них, так до конца и не подавленным. Они уже собрали целое состояние из золота и других даров, больше, чем добыла любая предыдущая экспедиция; и те, кто оставили на Кубе фермы и жен, все настойчивее требовали забрать добычу и возвращаться домой.
Именно в этот момент в лагерь нанесли визит пятеро индейцев из племени тотонаков. Они пришли из города Семпоала. У этих индейцев были большие отверстия в нижней губе и в ушах, куда вставлялись круглые каменные диски и золотые пластинки. Они сказали, что не осмелились войти в лагерь, пока там находились люди из Кулуа, но теперь, когда они ушли, им хочется своими глазами увидеть людей, победивших жителей Табаско и Чампотона. Фактически эти индейцы были шпионами, пытавшимися выяснить потенциальные возможности испанцев как союзников против мешиков. Впервые Кортесу дали понять, что недавно завоеванные прибрежные племена неспокойны под правлением Моктесумы. Он одарил этих индейцев и отослал их с сообщением для касика, обещая в скором времени нанести в Семпоалу визит.
В этот поход Кортес взял с собой большую часть своего воинства, поскольку очень хорошо знал, к чему приводит безделье – корень многих бед и проблем в любом военном лагере. Короткий переход в три лиги[25] вывел испанцев из страны дюн, прочь от населенных москитами топей, на плодородную, засаженную маисом равнину, напоминавшую саванну, протянувшуюся на многие мили от побережья, почти совершенно плоскую, но поднимавшуюся постепенно к далеким горам. За рекой Сан-Хуан испанцы наткнулись на глинобитно-бревенчатый склад, с множеством отделений, наполненных медом и маисом, а также отделанными перьями и золотом хлопковыми одеждами. Там были и другие дома, пыльное беспорядочное скопление крытых соломой глинобитных хижин, и Кортес велел объявить, что любой человек, пойманный на грабеже, будет казнен. Он всеми силами стремился продемонстрировать этим индейцам свои мирные намерения – ведь они способны были оказать ему поддержку, в которой он отчаянно нуждался.