Страница:
Ирина Глебова
Честь дома Каретниковых
1
Хороша зимняя ночь в городе Саратове: когда несильный мороз – градусов десять, кружатся в лунном спокойном свете снежинки, серебром отливает расчищенный на замерзшей Волге каток… Умиротворение в природе и, казалось бы, в людских душах. Процокают в тишине копыта пары рысаков, из коляски выйдет барышня, опираясь на руку кавалера. И хотя домишко, куда они направляются, какой-то неказистый и барышня одета скромно, но кавалер хорош – галантен, элегантен, строен. Блеснут из-под меховой шапки темные глаза, почудятся бравые усы, чисто выбритый подбородок… Он пропустит барышню в отворенную дверь, пригнется, заходя сам, коротко глянув через плечо… Наутро первый прохожий наткнется в проходном дворе, у сараев, на мертвое тело: молодая женщина, совершенно раздетая и изувеченная так, что приехавшие полицейские, бывалые люди, не могли смотреть, отворачивались. И, приглушая голоса, со страхом говорили:
– Еще одна… Опять он…
Слава богу, кончился кошмар, тянувшийся больше года, державший в страхе весь Саратов! Та девушка в проходном дворе на кровавом снегу стала последней. Убийца, жуткий изверг, сидит за семью замками в городской тюрьме, ждет своей участи.
Следователь по особо опасным преступлениям Петрусенко уехал бы к себе домой, в южный город, еще вчера. Он человек скромный, и пышные лавры героя его смущают. А тут словно бы весь Саратов гудит: «Герой! Гений сыска! Талант!..» Полицмейстер не устает повторять на различных встречах и приемах:
– По одному санному следу! Представляете, нашел убийцу! По санному следу!
В голосе удивление и восторг. Приятно, что коллега, не испытывая зависти и обиды, отдает должное. Правда, его, Петрусенко, с самого начала в Саратове встретили доброжелательно. Местные сыщики пали духом: кровавым драмам, казалось, нет конца, а следствие каждый раз упирается в тупик. Когда из столицы сообщили: «Пришлем вам на подмогу отличного специалиста», – особых надежд не питали, но встретили по-доброму. И вот – месяца не прошло, а злодей пойман!
Конечно, Петрусенко прекрасно осознавал: следствие он провел блестяще. Но одно дело признаваться в этом самому себе, другое – шум, восхваление вокруг… Нет, этого он не любил. Домой, пора домой! Там свои дела, семья…
Но полицмейстер, узнав о его решении, стал уговаривать:
– Викентий Павлович, как же так? Нельзя сразу… Городской голова на послезавтра званый вечер объявил для именитых людей города – в вашу честь!
В голосе коллеги пробивались нотки обиды. Петрусенко стало неловко, и он поспешил сказать, что, конечно же, останется.
Разговор происходил в городском управлении полиции, и Викентий Павлович собирался уйти пораньше и отдохнуть. Но сделать этого не удалось. У двери громко заговорили. Молодой звонкий голос просил: «Пустите к приезжему следователю!» Дежурный и еще кто-то из полицейских запрещающе басил, и полицмейстер поморщился:
– Сейчас разберусь!
Он распахнул дверь, и в комнату буквально ввалился парень – в дубленом полушубке, с шапкой в руке. Следом грозно затопали стражи, но начальник уже узнал посетителя, укоризненно покивал головой:
– Митяй! Это ты шумишь? Не ожидал от тебя! Что за выдумки, говори быстро?
Парень был молод, высок, хорош собой. Русые кудри, румяные щеки, синие глаза казались почти темными под густыми ресницами.
«Вот так молодец!» – только и успел подумать Викентий Павлович, как парень чуть ли не взмолился:
– Дядя Устин Петрович! Дайте поговорить! Ведь не шалопай же я! Дело серьезное…
Полицмейстер был явно в смущении. Развел руками:
– Господин Петрусенко, это родич мой. Просится к вам на разговор. Соизволите ли?
– Отчего же… – Викентию Павловичу парень, глядящий просительно, но ясно и прямо, нравился все больше. – Я вас, молодой человек, охотно выслушаю. Дело, говорите, серьезное?
– Дмитрий! – начальник слегка повысил голос. – Если про то самое говорить станешь, лучше брось! Пустое…
– Нет, дядя! – Парень решительно положил шапку на диванчик, скинул полушубок. – Про то и поведу разговор. А вы уж, коль так, будьте добры, оставьте нас. А то ведь не дадите говорить.
Полицмейстер хмыкнул:
– Браво!.. И вправду, лучше уйду. Пришлю вам самоварчик с баранками.
Петрусенко и Дмитрий остались одни.
– Господин следователь, – сразу же заговорил парень. – Не подумайте, что я подольститься хочу. В округе все о вас говорят: «российский Шерлок Холмс»! А я думаю: аглицкий сыщик выдуманный, а вы вон какое дело раскрутили. Чудо! Вот решил вам душу излить. Если вы не поможете, то уж никто!
– К начальнику полиции вы уже обращались, как я понял? – спросил Петрусенко.
Дмитрий махнул рукой:
– Он меня сызмальства знает, потому, может, всерьез и не принимает. Да и дело, как ему кажется, «житейское». Это он так сказал: «Ну, убежала девица из дома с женихом – дело житейское».
– Речь, значит, о пропавшей девушке?
– Вот! В самую точку! – Парень даже подпрыгнул на стуле. – Только давайте я вам с самого начала расскажу, а то запутаться можно.
Унтер занес в комнату обещанный самовар, чашки, миску с баранками. Как добрые знакомые, греясь горячим чайком, следователь и его посетитель вели беседу. Рассказ Дмитрия показался Викентию Павловичу очень занимательным.
– Еще одна… Опять он…
Слава богу, кончился кошмар, тянувшийся больше года, державший в страхе весь Саратов! Та девушка в проходном дворе на кровавом снегу стала последней. Убийца, жуткий изверг, сидит за семью замками в городской тюрьме, ждет своей участи.
Следователь по особо опасным преступлениям Петрусенко уехал бы к себе домой, в южный город, еще вчера. Он человек скромный, и пышные лавры героя его смущают. А тут словно бы весь Саратов гудит: «Герой! Гений сыска! Талант!..» Полицмейстер не устает повторять на различных встречах и приемах:
– По одному санному следу! Представляете, нашел убийцу! По санному следу!
В голосе удивление и восторг. Приятно, что коллега, не испытывая зависти и обиды, отдает должное. Правда, его, Петрусенко, с самого начала в Саратове встретили доброжелательно. Местные сыщики пали духом: кровавым драмам, казалось, нет конца, а следствие каждый раз упирается в тупик. Когда из столицы сообщили: «Пришлем вам на подмогу отличного специалиста», – особых надежд не питали, но встретили по-доброму. И вот – месяца не прошло, а злодей пойман!
Конечно, Петрусенко прекрасно осознавал: следствие он провел блестяще. Но одно дело признаваться в этом самому себе, другое – шум, восхваление вокруг… Нет, этого он не любил. Домой, пора домой! Там свои дела, семья…
Но полицмейстер, узнав о его решении, стал уговаривать:
– Викентий Павлович, как же так? Нельзя сразу… Городской голова на послезавтра званый вечер объявил для именитых людей города – в вашу честь!
В голосе коллеги пробивались нотки обиды. Петрусенко стало неловко, и он поспешил сказать, что, конечно же, останется.
Разговор происходил в городском управлении полиции, и Викентий Павлович собирался уйти пораньше и отдохнуть. Но сделать этого не удалось. У двери громко заговорили. Молодой звонкий голос просил: «Пустите к приезжему следователю!» Дежурный и еще кто-то из полицейских запрещающе басил, и полицмейстер поморщился:
– Сейчас разберусь!
Он распахнул дверь, и в комнату буквально ввалился парень – в дубленом полушубке, с шапкой в руке. Следом грозно затопали стражи, но начальник уже узнал посетителя, укоризненно покивал головой:
– Митяй! Это ты шумишь? Не ожидал от тебя! Что за выдумки, говори быстро?
Парень был молод, высок, хорош собой. Русые кудри, румяные щеки, синие глаза казались почти темными под густыми ресницами.
«Вот так молодец!» – только и успел подумать Викентий Павлович, как парень чуть ли не взмолился:
– Дядя Устин Петрович! Дайте поговорить! Ведь не шалопай же я! Дело серьезное…
Полицмейстер был явно в смущении. Развел руками:
– Господин Петрусенко, это родич мой. Просится к вам на разговор. Соизволите ли?
– Отчего же… – Викентию Павловичу парень, глядящий просительно, но ясно и прямо, нравился все больше. – Я вас, молодой человек, охотно выслушаю. Дело, говорите, серьезное?
– Дмитрий! – начальник слегка повысил голос. – Если про то самое говорить станешь, лучше брось! Пустое…
– Нет, дядя! – Парень решительно положил шапку на диванчик, скинул полушубок. – Про то и поведу разговор. А вы уж, коль так, будьте добры, оставьте нас. А то ведь не дадите говорить.
Полицмейстер хмыкнул:
– Браво!.. И вправду, лучше уйду. Пришлю вам самоварчик с баранками.
Петрусенко и Дмитрий остались одни.
– Господин следователь, – сразу же заговорил парень. – Не подумайте, что я подольститься хочу. В округе все о вас говорят: «российский Шерлок Холмс»! А я думаю: аглицкий сыщик выдуманный, а вы вон какое дело раскрутили. Чудо! Вот решил вам душу излить. Если вы не поможете, то уж никто!
– К начальнику полиции вы уже обращались, как я понял? – спросил Петрусенко.
Дмитрий махнул рукой:
– Он меня сызмальства знает, потому, может, всерьез и не принимает. Да и дело, как ему кажется, «житейское». Это он так сказал: «Ну, убежала девица из дома с женихом – дело житейское».
– Речь, значит, о пропавшей девушке?
– Вот! В самую точку! – Парень даже подпрыгнул на стуле. – Только давайте я вам с самого начала расскажу, а то запутаться можно.
Унтер занес в комнату обещанный самовар, чашки, миску с баранками. Как добрые знакомые, греясь горячим чайком, следователь и его посетитель вели беседу. Рассказ Дмитрия показался Викентию Павловичу очень занимательным.
2
Уездный город Вольск в трехстах километрах от Саратова. Узловая станция и речная пристань сделали его оживленным торговым центром, позволив процветать и набирать капитал нескольким десяткам купеческих семей. Одной из таких была семья Каретникова Ивана Афанасьевича. Крупный рыбный промысел, два парохода, баржи, ходившие с грузом по Волге, канатная фабрика… Собственно, начав как купец, Каретников в последние годы стал крепким промышленником. Митя Торопов служил у него сначала писцом в конторе, а к 25 годам получил повышение – помощник управляющего всеми делами.
Уклад же в семье Каретниковых сохранялся патриархальный, купеческий. Дети получили домашнее воспитание и хотя уже вошли в возраст, отец не собирался отправлять их в университеты и пансионы. А было их двое: сын и дочь, Настя и Андрей – близнецы.
Вот тут рассказ молодого помощника управляющего стал особенно эмоциональным – то восторженным, то гневным. Он был влюблен в Настю Каретникову и не скрывал этого.
– Ну так что же, – запальчиво восклицал Митя, ероша свои густые волосы, – что же, если один ребенок родился крепким и здоровым, а другой хворым? Какая же это мать, если одному дитяти – всю любовь, а другого вроде бы и нет совсем!
В самом деле, девочка у Каретниковых родилась крепенькой, шустрой, а ее братишка-близнец с первых же минут, как сказал доктор, был «не жилец». С этого все и началось. Мария Петровна, едва оправившись от родов, не отходила от колыбели сына. Сколько слез пролила, сколько ночей не спала, сколько земных поклонов у икон положила! Вымолила-таки у Бога своего ненаглядного Андрюшеньку – жив остался! И все эти полгода, пока над мальчиком ангел-хранитель и ангел смерти битву вели, здоровая крикуха Настя была убрана с материнских глаз – отдана няньке и кормилице. Сама Мария Петровна о ней и не вспоминала – как и не было ее. И потом еще лет шесть, пока болезненный сыночек больше хворал, чем здравствовал, девочку к нему почти не подпускали. Свели вместе, когда к детям начали ходить учителя. И тогда все поразились – как они похожи! Две капли воды! Не будь разного пола – не отличить.
– Настя ведь росла у меня на глазах, – продолжал рассказывать Митя. – Я сам еще мальчишкой был, но видел, что она, кроха, такая самостоятельная, умница. А смелая! На нее-то внимания почти не обращали, а значит, ничего не запрещали. Росла при кухне, при конюшнях, в поле да у реки. Все ее любили, кроме отца-матери. Ну, Иван Афанасьевич просто не замечал девчонку. Да и дома бывал нечасто – дел много, а хозяин он хороший, во все сам вникал. А вот мамашу свою Настенька просто раздражала!
Митя Торопов, умный и старательный отрок, скоро из писца стал порученцем у хозяина. Потому и в доме Каретниковых часто бывал, многое видел. Марию Петровну временами совесть материнская за сердце брала, она говорила прислужнице:
– Где там Настасья бегает? Приведите в дом.
Девочка станет перед ней: щечки горят от радости, глаза сверкают, голосок дрожит смущенно:
– Маменька, я только цыпляток на заднем дворе кормила.
– Экая ты… дикарка. Ну пойди, приберись да с братцем поиграй.
Поцелует девчоночка руку мамаше, побежит причесываться да переодеваться. А потом затеют с братцем в детской комнате шумную возню. Андрей, хоть и изнеженный мальчик был, сестричку любил. Во-первых, видел ее нечасто, успевал соскучиться. Во-вторых, выдумщица она была знатная. Паровоз придумает из стульев, кресел и самоварной трубы. Или сказку сама сочинит про маленьких человечков, живущих под полом. Зайдет Мария Петровна в детскую, а они лежат животами на полу, в щелку между досок заглянуть пытаются. Голубоглазые, белокурые – загляденье. Но не успеет мать умилиться, как обязательно Андрюшка заверещит: или споткнется, упадет, или палец прищемит, или на Настю обидится – что-то она лучше его делает! Мария Петровна тут же в раздражении отошлет девочку:
– Какая ты!.. Братика жалеть надо, он хворый. Беги уж…
У девочки слезы на глазах, она жалеет братика, хочет еще с ним играть. Но Андрюша уже насупился, прижался к матери…
С совместным гуляньем выходило почти так же. Нарядят обоих детей, как на картинке, мамаша с зонтиком, служанка с корзинкой, когда еще слугу Захария или его, Митю, с собой возьмут. И – в городской парк, где другие семьи по аллеям прогуливаются, под шарманку обезьянка танцует, оркестр духовой играет… Пока чинно прогуливаются – все хорошо. Люди на них любуются, знакомые дамы подходят, заговаривают, умиляются детям. Но вот Настя побежит к пруду, Андрюша – за ней, упадет, заплачет. А если и не упадет, то лебедь у Насти с уверенной ручки хлебца возьмет, а робко тянущуюся Андрюшину ладошку клюнет… Прижимая к себе плачущего мальчика, Мария Петровна чуть ли не шипит на Митю:
– Уводи сейчас же Настю домой, скорее!
По дороге обратно Настя идет обиженная, молчит, даже чуток всхлипывает. И за руку Митю не хочет держать. Но он обязательно ее чем-нибудь насмешит, и к дому они уже подбегают наперегонки, весело смеясь. Ведь он сам еще почти мальчишка…
Иван Афанасьевич меньше вникал в детские проблемы, но сына, конечно, выделял. Как же – наследник, надежда! Когда он подрос, лет тринадцати, отец стал брать Андрея с собой – на фабрику, в порт на загрузку барж. Мария Петровна очень противилась этому, боялась за здоровье сыночка. И однажды после такой ссоры Каретников с раздражением махнул рукою, крикнув жене:
– Да забери ты своего баловня! Все равно с него толку никакого! Интереса к делам ни на каплю нету. Только хнычет и к мамочке просится, тьфу!
С того времени он стал приглядываться к дочери – крепкой, ловкой, очень любознательной девочке с острым умом и живым воображением. Даже сказал однажды как бы шутя:
– Вот обрежу Настасье волосы, а тебе, Андрюха, косу отпущу и поменяю вас местами. Никто и не заметит разницы. А мне настоящий помощник будет…
Только Митя уловил в его голосе тоску и вроде бы даже мечтание – словно и вправду так можно было сделать. И еще приказал тогда же Каретников:
– Чтоб учителя равно с детями занимались!
Он знал, что в основном уроки давались Андрею, Настю же часто отсылали по хозяйству. Мария Петровна считала: зачем девице науки? Читать-писать умеет – и достаточно.
Год назад, прошлою зимой, состоялся у хозяина с ним, Митей Тороповым, интересный разговор. Двадцатипятилетний Дмитрий уже два года состоял помощником управляющего, а по сути – все дела фабрики и рыбоперерабатывающего завода находились в его руках. С Каретниковым отношения у них сложились отличные, они хорошо друг друга понимали. Однажды они вдвоем разбирались с делами в конторе, в кабинете хозяина. Иван Афанасьевич вдруг отодвинул бумаги, спросил:
– А что, Митяй, я замечаю, моя Настасья тебе нравится? Или ошибся?
Митя густо покраснел, но глаза не отвел. Ответил:
– Настасья Ивановна прекрасная девушка… Кому ж такая не понравится! Я ведь ее сызмальства знаю, люблю как сестру.
– Как сестру? Ой ли? – усмехнулся Каретников, все так же пристально глядя на своего молодого помощника.
Тут Митя погрустнел, махнул рукою:
– А что толку? Она ко мне как к старшему брату относится, это уж точно.
Иван Афанасьевич обошел стол, приобнял Митю за плечи:
– Идем-ка на диванчик присядем, поговорим.
Они пересели на диван, обитый черной кожей.
– Ты знаешь, Митрий, каким вырос мой сын и главный наследник, – заговорил Каретников и скривился, как от горького лекарства. – Хуже барышни изнеженной! Как ему передам дело? И так после бунтов сколько потеряно! Только наладил, только восстановил капитал. Он же все погубит!
Митя хорошо знал, сколько убытков принесли бунты и погромы пятого года: разгромлен один пароход, сожжены три баржи, рабочие завода и фабрики бастовали. Потом было жестокое усмирение – горький год кровавых обид и вражды. И лишь три года спустя хозяйство почти вошло в норму.
А Каретников продолжал:
– Зато дочь у меня – совсем другое дело. Вот бы хозяин был!
– Да, – Митя не мог не улыбнуться. – Настасья Ивановна девушка характера решительного, деятельного.
– А умна! А хороша-то!.. – Каретников подмигнул.
– Она просто красавица! Да только, Иван Афанасьевич, не про меня.
– Это ты, друг милый, напрасно. Если думаешь, что я гоняюсь за богатым зятем, – ошибаешься. Сам не беден, да и не старый я еще мужик, свой капитал успею удвоить и утроить. Детей обеспечу. Чужих достатков мне не надо. А вот помощника в семью – толковую голову и руки работящие, – вот о чем мечтаю. Чтоб дело кровное ему стало, чтоб после меня обо всех заботился. Разумеешь, на что намекаю?
– Лестно мне на свой счет это разуметь…
– А ты не тушуйся. Оженим вас, ты мне не только любезным зятем будешь, а наипервым помощником и опорой! И так ведь хозяйство до нутра знаешь!
– Иван Афанасьевич, я ведь без отца-матери рос, сколько лет при вашей семье. Мне ли не хотеть войти в нее навсегда! – с тоской воскликнул Митя. – Но ведь не любит меня Настя!
Господи, думал ли он, что сам хозяин предложит ему то, о чем вот уже два года он тайно мечтает? Настя!.. Он других-то девушек и не замечает, хотя не без глаз, знает, что не одна по нем сохнет – из хороших семей дочери. А Каретников гнул свое:
– Полюбит, Митя, как женой станет – полюбит. Как тебя не полюбить: парень ты видный, добрый, работящий. Кто ж девицу-то спрашивает – как родители скажут, так и будет.
Митя представил, как Настю силком ведут к венцу, и даже смешно ему стало, хоть и не веселый был тот смех.
– Нет, – сказал он. – Я ее характер знаю. Настю неволить, только себе хуже делать. Без ее ответной любви не могу и думать о женитьбе.
Иван Афанасьевич в сердцах даже ногой притопнул:
– Экие вы, молодые!.. Прогрессивные… А я вот, да, старомоден, по отцовским заветам живу… Ну что ж, не можешь без любви – так добивайся! Пусть тебя полюбит. Я, коли надо, помогать буду…
А через полгода после этого разговора и случилось то, что привело Митю Торопова к следователю Петрусенко.
Уклад же в семье Каретниковых сохранялся патриархальный, купеческий. Дети получили домашнее воспитание и хотя уже вошли в возраст, отец не собирался отправлять их в университеты и пансионы. А было их двое: сын и дочь, Настя и Андрей – близнецы.
Вот тут рассказ молодого помощника управляющего стал особенно эмоциональным – то восторженным, то гневным. Он был влюблен в Настю Каретникову и не скрывал этого.
– Ну так что же, – запальчиво восклицал Митя, ероша свои густые волосы, – что же, если один ребенок родился крепким и здоровым, а другой хворым? Какая же это мать, если одному дитяти – всю любовь, а другого вроде бы и нет совсем!
В самом деле, девочка у Каретниковых родилась крепенькой, шустрой, а ее братишка-близнец с первых же минут, как сказал доктор, был «не жилец». С этого все и началось. Мария Петровна, едва оправившись от родов, не отходила от колыбели сына. Сколько слез пролила, сколько ночей не спала, сколько земных поклонов у икон положила! Вымолила-таки у Бога своего ненаглядного Андрюшеньку – жив остался! И все эти полгода, пока над мальчиком ангел-хранитель и ангел смерти битву вели, здоровая крикуха Настя была убрана с материнских глаз – отдана няньке и кормилице. Сама Мария Петровна о ней и не вспоминала – как и не было ее. И потом еще лет шесть, пока болезненный сыночек больше хворал, чем здравствовал, девочку к нему почти не подпускали. Свели вместе, когда к детям начали ходить учителя. И тогда все поразились – как они похожи! Две капли воды! Не будь разного пола – не отличить.
– Настя ведь росла у меня на глазах, – продолжал рассказывать Митя. – Я сам еще мальчишкой был, но видел, что она, кроха, такая самостоятельная, умница. А смелая! На нее-то внимания почти не обращали, а значит, ничего не запрещали. Росла при кухне, при конюшнях, в поле да у реки. Все ее любили, кроме отца-матери. Ну, Иван Афанасьевич просто не замечал девчонку. Да и дома бывал нечасто – дел много, а хозяин он хороший, во все сам вникал. А вот мамашу свою Настенька просто раздражала!
Митя Торопов, умный и старательный отрок, скоро из писца стал порученцем у хозяина. Потому и в доме Каретниковых часто бывал, многое видел. Марию Петровну временами совесть материнская за сердце брала, она говорила прислужнице:
– Где там Настасья бегает? Приведите в дом.
Девочка станет перед ней: щечки горят от радости, глаза сверкают, голосок дрожит смущенно:
– Маменька, я только цыпляток на заднем дворе кормила.
– Экая ты… дикарка. Ну пойди, приберись да с братцем поиграй.
Поцелует девчоночка руку мамаше, побежит причесываться да переодеваться. А потом затеют с братцем в детской комнате шумную возню. Андрей, хоть и изнеженный мальчик был, сестричку любил. Во-первых, видел ее нечасто, успевал соскучиться. Во-вторых, выдумщица она была знатная. Паровоз придумает из стульев, кресел и самоварной трубы. Или сказку сама сочинит про маленьких человечков, живущих под полом. Зайдет Мария Петровна в детскую, а они лежат животами на полу, в щелку между досок заглянуть пытаются. Голубоглазые, белокурые – загляденье. Но не успеет мать умилиться, как обязательно Андрюшка заверещит: или споткнется, упадет, или палец прищемит, или на Настю обидится – что-то она лучше его делает! Мария Петровна тут же в раздражении отошлет девочку:
– Какая ты!.. Братика жалеть надо, он хворый. Беги уж…
У девочки слезы на глазах, она жалеет братика, хочет еще с ним играть. Но Андрюша уже насупился, прижался к матери…
С совместным гуляньем выходило почти так же. Нарядят обоих детей, как на картинке, мамаша с зонтиком, служанка с корзинкой, когда еще слугу Захария или его, Митю, с собой возьмут. И – в городской парк, где другие семьи по аллеям прогуливаются, под шарманку обезьянка танцует, оркестр духовой играет… Пока чинно прогуливаются – все хорошо. Люди на них любуются, знакомые дамы подходят, заговаривают, умиляются детям. Но вот Настя побежит к пруду, Андрюша – за ней, упадет, заплачет. А если и не упадет, то лебедь у Насти с уверенной ручки хлебца возьмет, а робко тянущуюся Андрюшину ладошку клюнет… Прижимая к себе плачущего мальчика, Мария Петровна чуть ли не шипит на Митю:
– Уводи сейчас же Настю домой, скорее!
По дороге обратно Настя идет обиженная, молчит, даже чуток всхлипывает. И за руку Митю не хочет держать. Но он обязательно ее чем-нибудь насмешит, и к дому они уже подбегают наперегонки, весело смеясь. Ведь он сам еще почти мальчишка…
Иван Афанасьевич меньше вникал в детские проблемы, но сына, конечно, выделял. Как же – наследник, надежда! Когда он подрос, лет тринадцати, отец стал брать Андрея с собой – на фабрику, в порт на загрузку барж. Мария Петровна очень противилась этому, боялась за здоровье сыночка. И однажды после такой ссоры Каретников с раздражением махнул рукою, крикнув жене:
– Да забери ты своего баловня! Все равно с него толку никакого! Интереса к делам ни на каплю нету. Только хнычет и к мамочке просится, тьфу!
С того времени он стал приглядываться к дочери – крепкой, ловкой, очень любознательной девочке с острым умом и живым воображением. Даже сказал однажды как бы шутя:
– Вот обрежу Настасье волосы, а тебе, Андрюха, косу отпущу и поменяю вас местами. Никто и не заметит разницы. А мне настоящий помощник будет…
Только Митя уловил в его голосе тоску и вроде бы даже мечтание – словно и вправду так можно было сделать. И еще приказал тогда же Каретников:
– Чтоб учителя равно с детями занимались!
Он знал, что в основном уроки давались Андрею, Настю же часто отсылали по хозяйству. Мария Петровна считала: зачем девице науки? Читать-писать умеет – и достаточно.
Год назад, прошлою зимой, состоялся у хозяина с ним, Митей Тороповым, интересный разговор. Двадцатипятилетний Дмитрий уже два года состоял помощником управляющего, а по сути – все дела фабрики и рыбоперерабатывающего завода находились в его руках. С Каретниковым отношения у них сложились отличные, они хорошо друг друга понимали. Однажды они вдвоем разбирались с делами в конторе, в кабинете хозяина. Иван Афанасьевич вдруг отодвинул бумаги, спросил:
– А что, Митяй, я замечаю, моя Настасья тебе нравится? Или ошибся?
Митя густо покраснел, но глаза не отвел. Ответил:
– Настасья Ивановна прекрасная девушка… Кому ж такая не понравится! Я ведь ее сызмальства знаю, люблю как сестру.
– Как сестру? Ой ли? – усмехнулся Каретников, все так же пристально глядя на своего молодого помощника.
Тут Митя погрустнел, махнул рукою:
– А что толку? Она ко мне как к старшему брату относится, это уж точно.
Иван Афанасьевич обошел стол, приобнял Митю за плечи:
– Идем-ка на диванчик присядем, поговорим.
Они пересели на диван, обитый черной кожей.
– Ты знаешь, Митрий, каким вырос мой сын и главный наследник, – заговорил Каретников и скривился, как от горького лекарства. – Хуже барышни изнеженной! Как ему передам дело? И так после бунтов сколько потеряно! Только наладил, только восстановил капитал. Он же все погубит!
Митя хорошо знал, сколько убытков принесли бунты и погромы пятого года: разгромлен один пароход, сожжены три баржи, рабочие завода и фабрики бастовали. Потом было жестокое усмирение – горький год кровавых обид и вражды. И лишь три года спустя хозяйство почти вошло в норму.
А Каретников продолжал:
– Зато дочь у меня – совсем другое дело. Вот бы хозяин был!
– Да, – Митя не мог не улыбнуться. – Настасья Ивановна девушка характера решительного, деятельного.
– А умна! А хороша-то!.. – Каретников подмигнул.
– Она просто красавица! Да только, Иван Афанасьевич, не про меня.
– Это ты, друг милый, напрасно. Если думаешь, что я гоняюсь за богатым зятем, – ошибаешься. Сам не беден, да и не старый я еще мужик, свой капитал успею удвоить и утроить. Детей обеспечу. Чужих достатков мне не надо. А вот помощника в семью – толковую голову и руки работящие, – вот о чем мечтаю. Чтоб дело кровное ему стало, чтоб после меня обо всех заботился. Разумеешь, на что намекаю?
– Лестно мне на свой счет это разуметь…
– А ты не тушуйся. Оженим вас, ты мне не только любезным зятем будешь, а наипервым помощником и опорой! И так ведь хозяйство до нутра знаешь!
– Иван Афанасьевич, я ведь без отца-матери рос, сколько лет при вашей семье. Мне ли не хотеть войти в нее навсегда! – с тоской воскликнул Митя. – Но ведь не любит меня Настя!
Господи, думал ли он, что сам хозяин предложит ему то, о чем вот уже два года он тайно мечтает? Настя!.. Он других-то девушек и не замечает, хотя не без глаз, знает, что не одна по нем сохнет – из хороших семей дочери. А Каретников гнул свое:
– Полюбит, Митя, как женой станет – полюбит. Как тебя не полюбить: парень ты видный, добрый, работящий. Кто ж девицу-то спрашивает – как родители скажут, так и будет.
Митя представил, как Настю силком ведут к венцу, и даже смешно ему стало, хоть и не веселый был тот смех.
– Нет, – сказал он. – Я ее характер знаю. Настю неволить, только себе хуже делать. Без ее ответной любви не могу и думать о женитьбе.
Иван Афанасьевич в сердцах даже ногой притопнул:
– Экие вы, молодые!.. Прогрессивные… А я вот, да, старомоден, по отцовским заветам живу… Ну что ж, не можешь без любви – так добивайся! Пусть тебя полюбит. Я, коли надо, помогать буду…
А через полгода после этого разговора и случилось то, что привело Митю Торопова к следователю Петрусенко.
3
Некоторое время назад Настя Каретникова стала ходить в какой-то кружок. Домашние сначала об этом не знали – девушка она всегда была самостоятельная, контролем не обремененная. Да и взрослая уже – восемнадцать лет. Но потом отец прознал – дочь обратилась к нему с просьбой дать денег. Раскричался было: «Не хватало мне в доме социалистки!» Настя объяснила, что кружок не политический, а благотворительный: детей рабочих грамоте учат, больным помощь оказывают. Назвала нескольких девиц из хороших семей. Поворчал еще Иван Афанасьевич, но денег дал, сказал:
– Ладно… Только особо не милосердствуй, знай меру. И гляди, если крамольные речи начнутся – уходи! Ты у меня девица рассудительная, полагаюсь на тебя.
Как оказалось, особо полагаться и не стоило. Проверить бы Ивану Афанасьевичу – кто еще в тот кружок заглядывает. Да только у него в то время иные заботы появились, личные. В общем, завел он себе пассию. И вскоре в городе заговорили: «Каретников своей любовнице апартаменты снял шикарные, экипаж купил, в рестораны вывозит…»
Так оно и было. Мария Петровна, уставшая от жизни, забот и переживаний, давно не интересовалась мужем. Ее единственная любовь, единственная забота – Андрюшенька, он всегда был при ней, и больше этой рано состарившейся женщине ничего, казалось, и не нужно. Иван Афанасьевич тоже давно не интересовался женой, в последнее время и виделся с ней редко. В свои сорок семь лет он был красив, силен, молод. У него всегда водились женщины на стороне, но так, мимолетно. Эта же, последняя, Антонина, привязала к себе накрепко. О ней он мечтал давно. Рыжеволосая красавица с пышными формами и осиною талией была содержанкою купца-миллионщика Брюханова. Иван Афанасьевич и Брюханов – один круг, не раз задавали общие пирушки. И всегда с вожделением смотрел Каретников на Антонину, думал: «Такая баба эдакому сморчку старому! Эх!..» Казалось ему, что она из всех тоже его выделяет – ловил откровенные взгляды, в которых угадывал и сожаление, и обещание… А потом Брюханов помер в одночасье, и Каретников оказался молодцом, всех опередил. Теперь Антонина, Антоша, – только его забота! До других ли забот?
В том самом благотворительном кружке познакомилась Настя Каретникова со студентом Константином Журиным. Личность, надо сказать, загадочная, мало кому известная. Учился якобы в Москве на инженера-путейца, взял академический отпуск после болезни легких, приехал в Вольск к институтскому другу подлечиться, подышать ветрами приволжских степей. Высокий, чуть сутулый, темнокудрый, с горящими глазами, мягкими усами, подчеркивающими красивый изгиб губ, ямочкой на подбородке. Он так много знал и видел, был скромен и воспитан, бескорыстно занимался с бедняцкими ребятишками! В кружке было две гимназистки – глаз с него не сводили. А уж девушки из купеческих семей таких парней никогда и не встречали. Любая готова была ему сердце отдать. Но он выбрал Настю. И то правда: кто из подружек – жеманных, недалеких домоседок – мог с ней сравниться!
Настя и Константин стали встречаться не только на собраниях кружка или при совместных посещениях больных рабочих. Все чаще уходила она из дома, чтобы погулять с ним в сквере, у реки, просто выйти на окраину города, где начинаются уже степные травы. Как интересно он рассказывал! Ей, провинциалке, и не снилось то, что он видел и знал. А когда она ловила на себе его глубокий взгляд, на глаза наворачивались слезы. И это у нее, Настеньки, которая не плакала ни от обид, ни от боли! Но в Костиных глазах было столько нежности…
Однажды в начале лета Константин пригласил ее к себе домой – он снимал скромную квартиру на одной из улиц, недалеко от центра города. Настя в смущении отказалась, но увидела, как парень ссутулился еще больше, глаза подернула пелена обиды.
«Господи! – ожгла ее догадка. – Он подумал, что я ему не доверяю, подозреваю в плохом!»
Всего лишь день назад Костя впервые взял ее за руку. Они гуляли у реки, и парень тихо, нерешительно прикоснулся к ее пальцам. Подождал немного – не отдернет ли? – потом осторожно сжал. У Насти закружилась голова, горячо стало в груди… С этой минуты она, сама себе в том не сознаваясь, ждала – что же дальше?
Теперь, глядя на помрачневшего, обиженного ее отказом парня, она сама взяла его руку:
– Я не поняла вас, Костя, простите. Конечно, мне интересно побывать у вас.
Ну что ж, в глубине души Настя понимала, что там, в его квартире и последует продолжение. Разве не хотела этого? Мечтала, ждала, боялась… Когда Костя стал целовать ее, сама жарко прильнула к нему, закрыв глаза, приоткрыв губы, на мгновение потеряв сознание. И сказала себе, что он – ее первый и единственный. Но как только рука мужчины легонько коснулась ее груди, Настя пришла в себя, отстранилась. Он понял ее смущение, обхватил ладонями лицо девушки, стал целовать глаза, шептать:
– Любовь моя, единственная…
А назавтра, когда она, как всегда уйдя беспрепятственно из дому, прибежала к нему на свидание, Константин взял ее крепко за руку и повел в церковь. Достал из кармана два серебряных колечка, переговорил с батюшкой, и тот обручил их, нарекши женихом и невестой.
Тогда Настя и привела жениха в дом. Опасалась, конечно, сопротивления родителей: неизвестно откуда взявшийся, без денег и дела… Но и надежда была, что позволят ей поступить по-своему. До сих пор ведь позволяли. То, что раньше обидою жило в сердце – родительское невнимание, – теперь могло хорошей стороной обернуться.
Не обернулось. Такой неприязни Настя и не ожидала. У любимого брата Андрюши, доброго и ласкового мальчика, глаза почему-то стали холодными, губы презрительно искривились. Мария Петровна намеревалась упасть в обморок, но потом замахала руками, закричала:
– Бесстыдница! Своевольница! – и убежала из комнаты.
Но хуже всего повел себя отец. Он только глянул на Костю, глаза стали бешеными, побагровел, стукнул по столу кулаком и так гаркнул: «Вон отсюда, проходимец!» – что Константин мгновенно выскочил за дверь. Настя замешкалась. Ее не так крик этот поразил, как то, что от удара отцового кулака отлетела ножка стола, покатились на пол и разбились вдребезги вазочка и конфетница… Девушка обмерла, а когда рванулась было за женихом, гневная рука отца ухватила ее за плечо.
– Куда? Настька, запру! Никогда не запирал, а теперь запру, из дому не выйдешь! Нашла жениха, дура!
– Батюшка, больно!
Настя снова рванулась, но Иван Афанасьевич еще сильнее сжал плечо, толкнул ее к другой двери.
– Не гневи, дочка! Иди в свою комнату, там сиди. И выбрось из головы проходимца! Ишь, теперь ему богатой невесты захотелось, девицы невинной…
Настя плохо слышала, что говорил отец. Она убежала к себе и, плача от обиды и боли, все думала: отчего он так? Первый раз увидел Костю, не поговорил, не узнал его и так плохо о нем думает. Может, оттого, что не он ей жениха выбрал? Несколько раз отец намекал – да что намекал, прямо говорил! – о Мите Торопове. И толковый, и красивый, и нравом хороший, и к ней всей душой… Да Митя – это же дружок детства, словно брат. Она его, конечно, любит, но разве может сравниться это чувство с тем огнем, что выжигает ей сердце, лишь стоит подумать о Косте – его глазах, руках, губах у своих губ…
Весь этот день и половину следующего девушка не выходила из своей комнаты даже к столу. Правда, кухарка Матреша никому не стала рассказывать, как вечерком Настя прокралась на кухню и женщина, тихонько охая, быстренько разогрела ей ужин и покормила. Пополудни в одном из своих самых простых платьев, наглухо застегнутом под самым подбородком, сжав решительно губы, Настя прошла через комнаты к выходу. Она думала, кто-то попытается ее остановить. Но лишь Митя Торопов, встретив ее во дворе, молча посторонился.
А еще через день Иван Афанасьевич с Андреем уехали по делам в Саратов. Каретников все же не оставлял надежду приобщить сына к семейному промыслу. Он не был слеп, видел, что парень умен, смышлен, достаточно образован. Только робок, изнежен и ленив. Раздражаясь на сына, отец все-таки вновь и вновь брал его с собой на фабрику, на причал, заставлял смотреть, вникать в дела, разбираться в конторе с бумагами. Мария Петровна каждый раз причитала, Андрей тяготился навязанными заботами, но Каретников не отступал, делал по-своему. Теперь же он впервые взял сына в поездку, и Андрей отправился даже с радостью. Кто знает, думал отец, может, парень не совсем пропащий для дела? Может, войдет во вкус?..
Каретниковы уехали, а на следующий день пропала и Настя. Когда ее хватились, нашли у нее в комнате записку: «Простите, родные матушка и батюшка, и ты, братец Андрюша! Я уезжаю с женихом, данным мне Богом, далеко. Совсем его не зная, вы изгнали его из нашего дома, но не из моего сердца, Я объявлюсь, лишь когда мы крепко станем на ноги. И тогда, быть может, вы поймете свою ошибку, простите нас с Константином, примете наших детей – ваших внуков, которые, даст Бог, будут у нас. Батюшка! Не гневись, я взяла самочинно кредитные билеты – они помогут нам на первых порах на новом месте. Пройдет время, и мы вернем их вам с поклоном и благодарностью. А если посчитаете мой поступок бесчестным, пусть это будет все, что составит мое наследство. Не поминайте лихом. Любящая вас дочь Анастасия Каретникова».
Наверное, по возвращении отца Настю стали бы искать. Но случилось иначе – страшно и неожиданно. Через пять дней приехал Андрей и привез гроб с телом отца. Там, в Саратове, Каретников попал под колеса мчащегося экипажа, был забит копытами коней и раздавлен колесами. Так что об убежавшей Насте долго еще не вспоминали.
– Ладно… Только особо не милосердствуй, знай меру. И гляди, если крамольные речи начнутся – уходи! Ты у меня девица рассудительная, полагаюсь на тебя.
Как оказалось, особо полагаться и не стоило. Проверить бы Ивану Афанасьевичу – кто еще в тот кружок заглядывает. Да только у него в то время иные заботы появились, личные. В общем, завел он себе пассию. И вскоре в городе заговорили: «Каретников своей любовнице апартаменты снял шикарные, экипаж купил, в рестораны вывозит…»
Так оно и было. Мария Петровна, уставшая от жизни, забот и переживаний, давно не интересовалась мужем. Ее единственная любовь, единственная забота – Андрюшенька, он всегда был при ней, и больше этой рано состарившейся женщине ничего, казалось, и не нужно. Иван Афанасьевич тоже давно не интересовался женой, в последнее время и виделся с ней редко. В свои сорок семь лет он был красив, силен, молод. У него всегда водились женщины на стороне, но так, мимолетно. Эта же, последняя, Антонина, привязала к себе накрепко. О ней он мечтал давно. Рыжеволосая красавица с пышными формами и осиною талией была содержанкою купца-миллионщика Брюханова. Иван Афанасьевич и Брюханов – один круг, не раз задавали общие пирушки. И всегда с вожделением смотрел Каретников на Антонину, думал: «Такая баба эдакому сморчку старому! Эх!..» Казалось ему, что она из всех тоже его выделяет – ловил откровенные взгляды, в которых угадывал и сожаление, и обещание… А потом Брюханов помер в одночасье, и Каретников оказался молодцом, всех опередил. Теперь Антонина, Антоша, – только его забота! До других ли забот?
В том самом благотворительном кружке познакомилась Настя Каретникова со студентом Константином Журиным. Личность, надо сказать, загадочная, мало кому известная. Учился якобы в Москве на инженера-путейца, взял академический отпуск после болезни легких, приехал в Вольск к институтскому другу подлечиться, подышать ветрами приволжских степей. Высокий, чуть сутулый, темнокудрый, с горящими глазами, мягкими усами, подчеркивающими красивый изгиб губ, ямочкой на подбородке. Он так много знал и видел, был скромен и воспитан, бескорыстно занимался с бедняцкими ребятишками! В кружке было две гимназистки – глаз с него не сводили. А уж девушки из купеческих семей таких парней никогда и не встречали. Любая готова была ему сердце отдать. Но он выбрал Настю. И то правда: кто из подружек – жеманных, недалеких домоседок – мог с ней сравниться!
Настя и Константин стали встречаться не только на собраниях кружка или при совместных посещениях больных рабочих. Все чаще уходила она из дома, чтобы погулять с ним в сквере, у реки, просто выйти на окраину города, где начинаются уже степные травы. Как интересно он рассказывал! Ей, провинциалке, и не снилось то, что он видел и знал. А когда она ловила на себе его глубокий взгляд, на глаза наворачивались слезы. И это у нее, Настеньки, которая не плакала ни от обид, ни от боли! Но в Костиных глазах было столько нежности…
Однажды в начале лета Константин пригласил ее к себе домой – он снимал скромную квартиру на одной из улиц, недалеко от центра города. Настя в смущении отказалась, но увидела, как парень ссутулился еще больше, глаза подернула пелена обиды.
«Господи! – ожгла ее догадка. – Он подумал, что я ему не доверяю, подозреваю в плохом!»
Всего лишь день назад Костя впервые взял ее за руку. Они гуляли у реки, и парень тихо, нерешительно прикоснулся к ее пальцам. Подождал немного – не отдернет ли? – потом осторожно сжал. У Насти закружилась голова, горячо стало в груди… С этой минуты она, сама себе в том не сознаваясь, ждала – что же дальше?
Теперь, глядя на помрачневшего, обиженного ее отказом парня, она сама взяла его руку:
– Я не поняла вас, Костя, простите. Конечно, мне интересно побывать у вас.
Ну что ж, в глубине души Настя понимала, что там, в его квартире и последует продолжение. Разве не хотела этого? Мечтала, ждала, боялась… Когда Костя стал целовать ее, сама жарко прильнула к нему, закрыв глаза, приоткрыв губы, на мгновение потеряв сознание. И сказала себе, что он – ее первый и единственный. Но как только рука мужчины легонько коснулась ее груди, Настя пришла в себя, отстранилась. Он понял ее смущение, обхватил ладонями лицо девушки, стал целовать глаза, шептать:
– Любовь моя, единственная…
А назавтра, когда она, как всегда уйдя беспрепятственно из дому, прибежала к нему на свидание, Константин взял ее крепко за руку и повел в церковь. Достал из кармана два серебряных колечка, переговорил с батюшкой, и тот обручил их, нарекши женихом и невестой.
Тогда Настя и привела жениха в дом. Опасалась, конечно, сопротивления родителей: неизвестно откуда взявшийся, без денег и дела… Но и надежда была, что позволят ей поступить по-своему. До сих пор ведь позволяли. То, что раньше обидою жило в сердце – родительское невнимание, – теперь могло хорошей стороной обернуться.
Не обернулось. Такой неприязни Настя и не ожидала. У любимого брата Андрюши, доброго и ласкового мальчика, глаза почему-то стали холодными, губы презрительно искривились. Мария Петровна намеревалась упасть в обморок, но потом замахала руками, закричала:
– Бесстыдница! Своевольница! – и убежала из комнаты.
Но хуже всего повел себя отец. Он только глянул на Костю, глаза стали бешеными, побагровел, стукнул по столу кулаком и так гаркнул: «Вон отсюда, проходимец!» – что Константин мгновенно выскочил за дверь. Настя замешкалась. Ее не так крик этот поразил, как то, что от удара отцового кулака отлетела ножка стола, покатились на пол и разбились вдребезги вазочка и конфетница… Девушка обмерла, а когда рванулась было за женихом, гневная рука отца ухватила ее за плечо.
– Куда? Настька, запру! Никогда не запирал, а теперь запру, из дому не выйдешь! Нашла жениха, дура!
– Батюшка, больно!
Настя снова рванулась, но Иван Афанасьевич еще сильнее сжал плечо, толкнул ее к другой двери.
– Не гневи, дочка! Иди в свою комнату, там сиди. И выбрось из головы проходимца! Ишь, теперь ему богатой невесты захотелось, девицы невинной…
Настя плохо слышала, что говорил отец. Она убежала к себе и, плача от обиды и боли, все думала: отчего он так? Первый раз увидел Костю, не поговорил, не узнал его и так плохо о нем думает. Может, оттого, что не он ей жениха выбрал? Несколько раз отец намекал – да что намекал, прямо говорил! – о Мите Торопове. И толковый, и красивый, и нравом хороший, и к ней всей душой… Да Митя – это же дружок детства, словно брат. Она его, конечно, любит, но разве может сравниться это чувство с тем огнем, что выжигает ей сердце, лишь стоит подумать о Косте – его глазах, руках, губах у своих губ…
Весь этот день и половину следующего девушка не выходила из своей комнаты даже к столу. Правда, кухарка Матреша никому не стала рассказывать, как вечерком Настя прокралась на кухню и женщина, тихонько охая, быстренько разогрела ей ужин и покормила. Пополудни в одном из своих самых простых платьев, наглухо застегнутом под самым подбородком, сжав решительно губы, Настя прошла через комнаты к выходу. Она думала, кто-то попытается ее остановить. Но лишь Митя Торопов, встретив ее во дворе, молча посторонился.
А еще через день Иван Афанасьевич с Андреем уехали по делам в Саратов. Каретников все же не оставлял надежду приобщить сына к семейному промыслу. Он не был слеп, видел, что парень умен, смышлен, достаточно образован. Только робок, изнежен и ленив. Раздражаясь на сына, отец все-таки вновь и вновь брал его с собой на фабрику, на причал, заставлял смотреть, вникать в дела, разбираться в конторе с бумагами. Мария Петровна каждый раз причитала, Андрей тяготился навязанными заботами, но Каретников не отступал, делал по-своему. Теперь же он впервые взял сына в поездку, и Андрей отправился даже с радостью. Кто знает, думал отец, может, парень не совсем пропащий для дела? Может, войдет во вкус?..
Каретниковы уехали, а на следующий день пропала и Настя. Когда ее хватились, нашли у нее в комнате записку: «Простите, родные матушка и батюшка, и ты, братец Андрюша! Я уезжаю с женихом, данным мне Богом, далеко. Совсем его не зная, вы изгнали его из нашего дома, но не из моего сердца, Я объявлюсь, лишь когда мы крепко станем на ноги. И тогда, быть может, вы поймете свою ошибку, простите нас с Константином, примете наших детей – ваших внуков, которые, даст Бог, будут у нас. Батюшка! Не гневись, я взяла самочинно кредитные билеты – они помогут нам на первых порах на новом месте. Пройдет время, и мы вернем их вам с поклоном и благодарностью. А если посчитаете мой поступок бесчестным, пусть это будет все, что составит мое наследство. Не поминайте лихом. Любящая вас дочь Анастасия Каретникова».
Наверное, по возвращении отца Настю стали бы искать. Но случилось иначе – страшно и неожиданно. Через пять дней приехал Андрей и привез гроб с телом отца. Там, в Саратове, Каретников попал под колеса мчащегося экипажа, был забит копытами коней и раздавлен колесами. Так что об убежавшей Насте долго еще не вспоминали.
4
Начальник полиции чувствовал себя несколько виноватым.
– Отнял у вас время мой племяш, – сказал он, словно извиняясь. – Вот настырный парень.
– История, им рассказанная, необычна. – Петрусенко казался задумчив.
– Трагическая история.
– Особенно трагическая из-за некоторых странных совпадений… Что вы сказали, он ваш племянник, этот молодой человек?
– Сын моего двоюродного брата. Покойного. Матери Дмитрий лишился еще в малолетстве, а когда четырнадцать ему исполнилось, умер мой кузен – его отец. Он был в Вольске земским врачом. Заразился, знаете ли, от своего больного испанкой. Да… Состояния не оставил. Вот я и помог мальчонке, устроил к Каретникову. Паренек-то был грамотный, смышленый, быстро выбился в люди. Правда, после смерти Ивана Афанасьевича не поладил с молодым хозяином, с Андреем Ивановичем, ушел от них. Но его тут же фабрикант Рябцов и пригласил к себе управляющим.
– Отнял у вас время мой племяш, – сказал он, словно извиняясь. – Вот настырный парень.
– История, им рассказанная, необычна. – Петрусенко казался задумчив.
– Трагическая история.
– Особенно трагическая из-за некоторых странных совпадений… Что вы сказали, он ваш племянник, этот молодой человек?
– Сын моего двоюродного брата. Покойного. Матери Дмитрий лишился еще в малолетстве, а когда четырнадцать ему исполнилось, умер мой кузен – его отец. Он был в Вольске земским врачом. Заразился, знаете ли, от своего больного испанкой. Да… Состояния не оставил. Вот я и помог мальчонке, устроил к Каретникову. Паренек-то был грамотный, смышленый, быстро выбился в люди. Правда, после смерти Ивана Афанасьевича не поладил с молодым хозяином, с Андреем Ивановичем, ушел от них. Но его тут же фабрикант Рябцов и пригласил к себе управляющим.