Ирина Глебова. Пока не пробил час

Ирина Глебова
Пока не пробил час…

1

   Свора гончих псов неслась по его следу. Беглец мчался так, как никогда до сих пор в своей жизни. От настоящего животного страха у него обострились все чувства. В быстро густеющих сумерках он, например, видел так же ясно, как днем. Мчась через лес, он различал каждый куст, кочку и овражек. И вдруг в какой-то момент понял: собаки уже не лают. Возможно, давно.
   Он остановился. Ноги сразу же подкосились, ослабли, дыхание захлебнулось хриплым, свистящим кашлем. Тело словно говорило: «Все, мои силы кончились! Больше не смогу сделать ни шагу!» Но все другие чувства, подвластные разуму, оставались в напряжении. Он чутко ловил лесные звуки, плеск недалекой реки, порывы ветра в высоких кронах. И знал: если надо, тело вновь подчинится, вновь помчит его от погони… Но нет, похоже, опасность и правда миновала. Он с радостью подумал, что обманул, обогнал собак. Да, он молод, силен, умен… Впрочем, собаки могли и сами бросить преследование, вернуться – ведь уже наступает ночь, а они не приспособлены к ночной охоте.
   Молодой человек не позволил себе отдыхать долго: отдышался и пошел дальше – осторожно, через лес. Как же ему повезло, что на пути попалась неширокая лесная полоса вдоль реки! Ведь эти места – от города Сумы до Белополья – почти безлесные. Степь, буераки да небольшие рощи. Одну такую рощицу он пролетел с ходу в самом начале погони, выскочил на открытое место и понял: здесь-то его и настигнут псы! Но в густеющей мгле различил справа еще более темную густоту и припустил туда. Не ошибся – лес его спас…
   Теперь, в сгущающейся темноте, когда опасность как будто миновала, беглец вдруг понял, что перестал видеть. Словно напала куриная слепота! Он шел почти на ощупь, вытянув руки и стараясь все время слышать шум речки справа.
   «Хоть бы луна вышла наконец из-за туч», – подумал раздраженно, но тут же невольно улыбнулся. Когда бежал, спасаясь, благодарил бога за безлунное небо. Но теперь-то уже можно было бы! И, словно вняв его просьбе, луна, еще не полная, но яркая, вдруг осветила все вокруг. Молодой человек замер, дрожь прошла по его телу.
   – Вот оно! – прошептал. – Материализация мысли!
   Он обхватил руками ближайшее дерево и прижался щекой к шершавой коре. Несмотря на недавно пережитый страх, все еще живший в подсознании, на сильное утомление, беглец испытал настоящий экстаз. Он вдруг понял: именно страх и усталость привели его разум в то состояние, которого он не раз пытался добиться, – но не получалось. Освобождение астрального духа – вот что случилось с ним так внезапно, в таком неподходящем месте и времени. А может, наоборот – очень вовремя?
   У него закружилась голова, он закрыл глаза и сильнее прижался к стволу. А когда пришел в себя, понял, что состояние мистического откровения и всесилия покинуло его. Что ж, он знал, как непросто его достигнуть, а еще труднее – удержать. Однако, если получилось один раз, будет получаться и дальше. И вот оно, доказательство – луна светит, тучи отступили, путь ясно виден!..
   Молодой человек теперь уже уверенно пошел вперед и вскоре очутился на опушке леса. Невдалеке виднелись силуэты изб. Он на миг заколебался: не пойти ли туда? Но нет, это мог быть один из хуторов Голицыных – Порозский или Локонский. И хотя там еще никак не могли знать, что за ним гонятся из имения князя, он все же обошел хутор стороной. Хорошо, что он знает эти места. Да и как не знать: и у отца, и у матери в округе тоже есть владения – немного дальше, к Белополью.
   Именно туда, к уездному городу под названием Белополье, он и направлялся. Сейчас, когда так позорно сорвался план, в который он самозабвенно верил, у него еще оставалась одна надежда. Надежда эта – закладная на крупную сумму в Дворянском банке Белополья. Три месяца назад он встречался с матерью – та явилась из-за границы, чтобы почти сразу же вновь туда отбыть. С гордостью показала ему эту закладную, подписанную отцом.
   – Я умею заставить этого мерзкого старого сластолюбца не забывать о моем существовании, – сказала сыну дама, увешанная бриллиантами и укутанная в меха. Стоял апрель, но мадам Кокуль-Яснобранская, прибывшая из Ниццы, мерзла в родных местах. – Мне эти деньги не нужны. Но покоя я ему не дам.
   Он не стал даже просить у матери дать ценную бумагу ему, раз ей она не нужна. Знал – это совершенно бесполезно. Мать считала, что обеспечивает сына вполне достаточно, и принципиально не давала больше определенного ни гроша. Была уверена, что предотвращает этим развращение молодого человека. Потому он просто стащил в подходящий момент из кипы других материнских бумаг именно эту закладную. Совесть его не мучила, ведь ничего другого он не тронул, хотя там были и более ценные документы. Но это были деньги отца, и он уверил себя, что имеет на них право. Мать скоро уехала, ничего не заметив. А он так и не решился сразу обналичить закладную: все-таки – первая в жизни кража! Да и не было в тот момент острой нужды в деньгах. Но недели две назад все повернулось так неожиданно и жутко! Спасти его мог только мистический крест! Или деньги – много! Он, конечно, сразу вспомнил о закладной, но… Время прошло, мать, скорее всего, обнаружила пропажу. А уж он-то свою мамашу хорошо знал! Она ни в какой малости не позволяла оставлять себя в дураках! Такого унижения ее шляхетская натура перенести не могла. Потому, скорее всего, она уже сообщила в банк о пропаже, и появляться там с этой бумагой – просто подставлять себя под удар. Хотя в том письме, которое он недавно получил от нее с Ривьеры, о пропавшей закладной даже не упоминалось. Именно это письмо подсказало ему безумный план, который чуть не привел его к гибели или увечью…
   Да, там, за границей, на мать иногда накатывала волна любви к сыну. Выливалась она в очередном письме, где та расписывала свою великосветски-интересную жизнь и давала два-три менторских наставления своему «милому мальчику». Такое послание, видимо, сильно утомляло любящую родительницу, и она надолго замолкала. Но в том последнем письме она упомянула о своей кузине, княгине Голицыной, которая вместе с мужем составляет ей компанию на Ривьере. Ах, лучше бы мать ничего ему не писала!..
   Беглец вновь вышел к реке. «Это Крыга или Вира, – подумал он. – Белополье, должно быть, уже недалеко».
   Впереди вновь замаячили избы. Это, скорее всего, была одна из пригородных слобод. И тут молодой человек ощутил неимоверную усталость. «Переночую здесь, – решил он. – Так даже лучше. Скажу, что ехал в Белополье, коляска по дороге сломалась, пошел пешком, заблудился… Крестьяне люди добрые, пустят переночевать. Отдохну как человек – в доме, а не в вонючем и колком стогу. Приведу себя утром в порядок, и – в город…» Он все еще не хотел признаваться даже самому себе, зачем все-таки идет в Белополье.
   Однако, когда он постучал в первую попавшуюся калитку, а во дворе в ответ залаяли псы, его охватила паника, в которой смешались и только что пережитый страх травли-погони, и инстинкт самосохранения. Не думая о том, что дворовые псы, скорее всего, на цепи и, уж во всяком случае, за забором, он припустил со всех ног прочь от жилья. Правда, вскоре перешел на быстрый шаг. И тут только заметил, что нет фуражки. Еще в самом начале погони он сдернул ее с головы и сунул за отворот куртки. Теперь там было пусто. Кажется, на опушке она еще находилась при нем. Значит, выронил на этом хуторе? Или все-таки в лесу? Да и важно ли это? Фуражка хоть и форменная, но никаких меток на ней нет. Если и подберет какой-нибудь мужик – заберет себе, да и все. И он бросил об этом думать. Сейчас главное – где провести ночь. «Черт с ним, с отдыхом в доме, – думал, не желая признавать, что сплоховал. – Можно и на открытом воздухе переночевать. Лето, тепло…»
   Неожиданно он вышел к мосту, и тут, наконец, окончательно узнал местность. Да, это была речка Крыга, а сразу за мостом начинались окраины Белополья. И скоро ему повезло: минут через пятнадцать лавирования по улочкам он вдруг очутился у добротной каменной ограды, за которой стоял большой безмолвный дом с совершенно темными окнами. В лунном свете было видно, что это красивый особняк. Здесь непременно должен быть хороший сад с уютными беседками. Но – собаки! Они тоже могут здесь быть!
   Молодой человек подобрал несколько камешков и стал бросать их за забор. Камни то глухо, то звонко ударяли о землю, о стволы деревьев… нет, тишина. Собаки непременно услыхали бы эти звуки, подняли бы галдеж. Значит, их здесь нет!
   Он был уже на пределе сил. Но молодость и здоровье позволили ему легко преодолеть высокую ограду. Спрыгнув в сад, он несколько минут простоял на корточках, настороженно прислушиваясь. Но все оставалось тихо, спокойно. Тогда, перебежками, от куста к кусту, он стал пробираться к беседке, чей силуэт уже заметил в глубине сада. Как он и предполагал, дверь в беседку не закрывалась, она легко, без скрипа распахнулась перед ним.
   «Господи, наконец-то повезло!» – облегченно вздохнул беглец, оглядывая уютную комнатку с застекленными окнами, столиком и мягким диванчиком. Диван был коротковат для его высокого роста, но он даже не заметил этого, когда лег, блаженно вытянувшись, и мгновенно уснул.

2

   В доме у председателя дворянского собрания, отставного полковника Кондратьева, начинался бал в честь именин его жены. Гости уже покидали столовую после обильного угощения, постепенно заполняли большой зал, где играла музыка и танцевали первые пары.
   Экипаж исправника Макарова – начальника уездной полиции – только въехал в курдонер – парадный двор. Кондратьевы были одной из самых богатых фамилий в Белополье, и их городской дом был выше всяких похвал. Светло-желтый двухэтажный корпус, мягко закругленный на торцах, казался необъятным. Четыре колонны у центрального входа образовывали красивый портик. Строгие линии здания смягчали лепные гирлянды и вазы в глубоких нишах. Слева и справа, чуть выступая вперед, расположились два небольших изящных флигеля. Макаров знал, что один из них – библиотека, другой – домик для гостей. Исправник быстро взбежал на высокое мраморное крыльцо, швейцар распахнул перед ним дверь, склонившись. Следом за Макаровым несли большую корзину прекрасных роз – белых, розовых и алых.
   – Анатолий Викторович! – Полковник Кондратьев стоял наверху парадной лестницы, раскинув руки. – Наконец-то! Ираидочка, иди сюда, сейчас тебя будет поздравлять самый красивый мужчина города!
   Из приоткрытой двери залы выпорхнули вслед за хозяйкой всплески смеха и такты веселой музыки. А она и в самом деле выпорхнула – изящная миниатюрная женщина, миловидная, с молодыми блестящими глазами. Никто и никогда не дал бы ей ее сорока пяти лет. Муж по этому поводу с армейским грубоватым юмором шутил: «Маленькая собачка – всегда щенок!» А в мужской компании вместо «собачка» он говорил другое слово, раскатисто хохоча. Но все знали, что это так, ради красного словца, а вовсе не для того, чтобы обидеть жену. Упаси боже! Свою Ираидочку полковник обожал и, насколько знали его приятели, никогда ей не изменял.
   Макаров поставил к ногам именинницы корзину с розами и расцеловал ее в обе щеки. По-родственному. Его с Кондратьевым в самом деле связывали родственные узы: они с полковником были женаты на двоюродных сестрах. Глядя на веселое, восторженное лицо Ираиды Артемьевны, Анатолий Викторович невольно подумал: «Наденька – копия матери! И через много лет она останется такой же веселой, милой и молодой…» Наденька была дочерью Кондратьевых.
   – Анатоль! – Полковник подхватил его под руку и повлек в сторону банкетной залы. – Ты опоздал к общему столу…
   – Прости, Сергей Сергеевич, служба, дела. Рвался изо всех сил!
   – Я не упрекаю тебя, говорю только, что я все предусмотрел. У меня для опоздавших гостей отдельный столик накрыт.
   В уютном уголке банкетной залы стоял небольшой, сервированный закусками и вином стол. Пока Кондратьев и Макаров выпивали по первой рюмочке, два расторопных лакея уже принесли блюдо с дичью, запеченной в яблоках с черносливовым соусом, – прямо из духовки. С полчаса мужчины выпивали, закусывали и приятно беседовали. Наконец Анатолий Викторович вытер пальцы крахмальной салфеткой и решительно встал.
   – Пора и к дамам. Вера меня уже небось заждалась.
   – Не думаю, что твоя жена скучает! – засмеялся полковник. – Такой очаровательной женщине кавалеры не дадут пропустить ни один танец. Да и она, насколько я знаю, не отказывается.
   – Да, – согласился Макаров. – Верочка очень любит танцевать.
   – Вот за что люблю вас! – Кондратьев обнял Анатолия за плечи. – За то, что вы с Верой так дружны! Не только любите друг друга, но и уважаете личность. Ни ревности, ни подозрений, всегда так внимательны друг к другу и, в то же время, в своих поступках вольны. Я бы сказал – вы идеальная супружеская пара!
   – Вот именно… пара, – повторил Макаров с внезапно пробившейся горечью.
   Кондратьев сразу же понял, что тот имеет в виду.
   – Это, конечно, печально, что у вас нет детей… Но, Анатоль! Вы ведь еще молоды! Тебе сколько? Тридцать пять? А Верочка моложе…
   – Всего на год.
   – Ну так это еще не возраст! Еще, бог даст, и ребятишки пойдут…
   Тут они распахнули двери бальной залы и попали на самые первые такты вальса. Макаров сразу увидел свою Веру в объятиях, правда очень корректных, фабриканта Матвеева. Когда-то предок его, коллежский асессор, построил суконную фабрику, сколотил на ней свой первый капитал. Теперь же Матвеев владел и сахарозаводом, и паровыми мельницами, и маслобойнями… Впрочем, все нынешние гости если и не были миллионщиками, то занимали значительные должности в городе. Вот как он сам. Макаров с усмешкой подумал, что, возможно, он один из самых скромных по достатку людей в этой зале. Но зато – власть, да еще какая! И к тому же родня хозяину.
   Жена увидела его и, кружась в туре, махнула издалека рукой. Он улыбнулся ей и оглянулся вокруг. Недалеко, у колонны, обмахиваясь веером, в окружении кавалеров стояла Любовь Лаврентьевна Савичева. Но полное имя совершенно не подходило такой женщине. Она, конечно же, была просто Любочкой – яркой, испанского типа, красавицей. Судя по всем подсчетам, ей уже должно было исполниться тридцать, а то и немного больше, но она была такой игривой, зажигательной, молодой! Да и кто стал бы считать годы такой женщины? За глаза Любовь Лаврентьевну называли «веселой вдовой». Она и вправду была вдова и, на удивление многим, честно выдержала год траура. Но вот уже несколько месяцев веселилась, не пропуская ни одного праздника, словно торопилась наверстать упущенное.
   Макаров встретился взглядом с женщиной, улыбнулся и направился к ней. Ну конечно же, Любочка отклоняла все приглашения, потому что увидела его. И ждала. Она знала, что Анатолий Макаров – лучший кавалер в городе. Сама же она тоже была прекрасной партнершей в танцах. Когда в середине залы две пары встретились – Анатолий с Любовью и Вера с Матвеевым, – Вера приветливо улыбнулась им. А Любочка послала подруге воздушный поцелуй. А потом сказала Макарову:
   – Ах, Анатолий Викторович, вам так идет штатское! Впрочем, как и мундир.
   – Спасибо, Любовь Лаврентьевна, я тронут!
   И они весело рассмеялись. Потому что смешно им было называть друг друга официально – по имени-отчеству. Ведь семьи их дружили уже много лет.
   Покойный муж Любови – Владимир Савичев – владел богатыми угодьями в здешней губернии. Он был постарше Анатолия Макарова, но они вместе служили в кавалерии и, как земляки, крепко дружили. Савичев рано вышел в отставку, чтобы принять наследное поместье. Скоро его избрали гласным – депутатом в уездное земское собрание, и он охотно занимался и общественной, и благотворительной деятельностью. А Макарова, по его желанию, перевели в полицейский департамент, и скоро он тоже вернулся в родное Белополье, чтобы взять под свое крыло всю полицейскую службу: правительство назначило его исправником. Друзья встретились вновь, дружба возобновилась и особенно укрепилась, когда оба обзавелись семьями. Макаров женился первым – Вера была его нареченной невестой с юных лет. Савичев же из одной своей поездки в Киев вернулся с красивой женой – влюбился в артистку драматического театра и сразу женился. Вера и Любочка тоже подружились. А больше года назад Владимир начал болеть. Врачи признали у него больную печень, лечили, но там уже начались какие-то необратимые процессы. Здоровый, по сути, мужчина сгорел меньше чем за полгода. Внезапно овдовев, Любочка поначалу сильно горевала. В тот период она особенно привязалась к Макаровым. Вера поддерживала ее и опекала во всем. Они стали такими близкими подругами – неразлейвода! Анатолий подозревал, что особенно сближает женщин то, что у обеих нету детей.
   Следующий танец Макаров танцевал с женой. Спросил:
   – А где же Надя, что-то я ее не вижу? Неужели нашлись более важные дела, чем именины матери?
   – Нет-нет, она здесь, – ответила Вера. – Наверное, вышла в сад с молодежью.
   – Наверняка и молодые люди среди них есть! – засмеялся Анатолий.
   – А что же ты хочешь, девушка на выданье – девятнадцать лет. А как хороша! Вот молодые люди и роятся вокруг нее. Да и не только молодые…
   Макаров, подчиняясь музыке и законам танца, пропустил жену под вытянутую руку, быстро-быстро закружил и ловко поймал в объятия – раскрасневшуюся, смеющуюся:
   – Ах, Анатолий!
   Легко тронул губами ее ладонь, опустившуюся ему на плечо, и повел дальше. Танцор он был отменный. И лишь потом продолжил:
   – Да, Наденька Кондратьева красивая девушка. Но ведь и приданое каково!.. А это тоже, знаешь, привлекает, как мух на мед.
   Вера пожала плечами.
   – Среди ее друзей и поклонников бедностью что-то не пахнет. Уж во всяком случае – на сегодняшнем празднике. Если кто-то и ухаживает за Надюшей, то исключительно из-за нее самой.
   Танец кончился. Макаров подвел жену к Любочке, извинился:
   – Пойду покурю.
   И направился в сад. Уже сгущались сумерки, но всю территорию вокруг дома освещали высокие красивые фонари. Их блеск словно удваивался, отражаясь в чистой воде пруда. Пруд был большой, капитальный, с каменной кладкой вдоль причудливо изогнутых берегов, по нему было разбросано несколько чудных островков и плавали редкие белощекие казарки, привезенные откуда-то из Германии. На другом берегу пруда стояла ярко освещенная беседка-сцена, откуда тоже доносилась музыка. Не такая, как в доме, где гремел оркестр и продолжались танцы. Здесь играли тихо, для настроения – пианино, скрипка, альт и гобой. Вокруг столиков под деревьями толпились мужчины и женщины, многие прогуливались по каштановой аллее, по песчаным дорожкам среди клумб.
   – Анатолий Викторович! – окликнули Макарова. – Составьте компанию!
   Он подошел к небольшой группе мужчин. Здесь был председатель земской управы, два брата Федоровых – зажиточные местные помещики – и отставной армейский капитан Селецкий, владеющий нынче городской типографией и издающий газету «Белопольский вестник».
   – Американское зерно заполоняет европейский рынок, и с этим ничего не поделаешь, – говорил Селецкий с апломбом, видимо продолжая начатый спор. – Цены падают, только крепкие помещичьи хозяйства могут этому противостоять.
   – Ты, Петр Трофимович, как всегда, преувеличиваешь американскую опасность! – похлопал издателя по плечу один из братьев. – Мы, например, вовсе этой напасти не ощущаем. Особенно в прошлом и нынешнем году.
   – Да, – подхватил второй, помоложе, – какие два урожайных года подряд, небывалые! И пшеница, и рожь, и ячмень – и Украину, и Россию обеспечим, по своей цене. Где той Америке!
   – А вы что скажете, господин Макаров? – повернулся к нему Селецкий, словно за поддержкой.
   Анатолий Викторович пожал плечами, делая затяжку, потом ответил:
   – Насчет американского зерна ничего не знаю. А вот что хорошая, сытая жизнь утихомиривает людскую кровожадность – это точно. Как полицейский могу отметить, что случаи терроризма по всей стране за два последних года уменьшились. Значит, высокий урожай и мирная жизнь тесно связаны.
   – Верно, дорогой наш исправник! – подхватил председатель управы. – А вот еще скоро запустим завод сельхозмашин, который строит у нас германская фирма «Классен Фрезе и Дик», да дадим крестьянским хозяйствам технику – никакие Америки нам не будут страшны как конкуренты!
   – Если, конечно, не развалим крестьянскую общину, – скептически вставил старший Федоров.
   – Прошу прощения! – Макаров помахал рукой и быстро пошел навстречу мировому судье. Ему вовсе не хотелось ввязываться в спор о крестьянских общинах. В какую компанию ни попади, везде всплывает эта навязчивая тема. Указ об освобождении крестьян от власти общин более трех лет назад принят, а все спорят о нем, спорят… Слава богу, хоть мировой судья от этой темы далек – жизнерадостный, упитанный вдовец, женолюб. А с ним – депутат земского собрания, местный дворянин Фрол Багреев. Тоже гуляка не приведи бог…
   – Что же вы, Анатолий Викторович, не танцуете? – пошутил мировой судья. – Лишили наших дам лучшего кавалера!
   – Все впереди, – засмеялся Макаров. – Да и дамское общество, знаете ли, утомляет.
   – Не скажите! Видел вас в танце с Любовью Лаврентьевной – прекрасно смотритесь вместе. Опекаете ее?
   – Да, мы дружим, – суховато ответил исправник, словно ставя судью на место.
   – Знаю, знаю! – весело махнул тот рукой, совсем не обидевшись, а может, и не заметив холодного тона собеседника. – Вы с Савичевым большими были друзьями. И жена ваша с нашей «веселой вдовой» подруги. Вот и посодействовали бы мне, свели бы покороче с Любовью Лаврентьевной.
   Макаров несколько растерялся:
   – Шутить изволите?
   – Отчего же!
   Судья посмотрел на исправника пристально и насмешливо, потом в глазах его появился азартный блеск.
   – Вы, молодые красавчики, считаете нас никуда не годными стариками. А ведь вышла Любовь Лаврентьевна в свое время замуж за Савичева. А мы с ним, между прочим, почти ровесники, да и тезки к тому же. Я вдовец, она вдова – глядишь, и сойдемся.
   Фрол Багреев гомерически захохотал:
   – Да уж вы, Владимир Васильевич, не прибедняйтесь! Зачем вам посредник? Видел я, как ловко вы подъезжаете к «веселой вдове», а она прямо млеет, слушая вас. Может, вы и есть тот самый загадочный любовник?
   – Какой любовник?
   Макаров растерянно переводил взгляд с Багреева на судью.
   – О чем речь? – подошел, пыхтя сигарой, фабрикант Матвеев.
   – Да вот, – Багреев все не мог унять своего веселья. – Наш исправник впервые слышит, что у госпожи Савичевой есть любовник.
   – Ну-у, это ведь только предположение, – философски заметил Матвеев.
   – Да об этом все говорят! – настаивал Фрол. – Вот только неизвестно, кто он, этот счастливчик.
   Исправник с облегчением махнул рукой:
   – Слухи, только лишь слухи!
   – Однако не безосновательные, – поднял вверх палец Матвеев. – Молодая, красивая женщина, грустила после смерти мужа, и вдруг вмиг ожила, расцвела, еле дождалась окончания траура…
   – Это верно, – согласился судья. – Я тоже заметил. И потом – она перебралась в свой дом на окраине, почти загородный. Такое уединенное место, удобное для свиданий.
   – Не знаю, не знаю, – постарался защитить подругу жены Макаров. – Она уверяет, что любит природу, уединение…
   – Уединение вдвоем, – опять хохотнул Багреев. – Есть ведь в центре города чудесный особняк. Нет, там ей неудобно, уединения не хватает!
   – Да ладно тебе, Фрол, – поморщился Матвеев. – Любовь Лаврентьевна женщина свободная, вольная в своем сердце и выборе. А если кто и завелся у нее – немудрено, первая красавица в городе!
   – Уж не положил ли ты на нее глаз?
   – Положил, признаюсь. Даже думаю: не посвататься ли?
   Макаров покачал головой:
   – Знала бы Любовь Лаврентьевна, как мы ее тут обсуждаем! И какие женихи у нее намечаются…
   – Все городские невесты будут в трауре! – подхватил Багреев.
   Фабрикант Матвеев и в самом деле считался одним из самых завидных женихов. Еще молод – слегка за сорок, холостяк, приятной внешности, образован. И – миллионщик!
   Матвеев изящным движением руки остановил пробегающего мимо лакея с подносом, взял бокал, отхлебнул.
   – Не буду терять времени, – сказал игриво. – Пойду приглашу «веселую вдову» на танец.
   Он и правда пошел к дому, и тут Макаров наконец-то увидел Надю Кондратьеву. Она вышла из павильона, болтая с тремя молодыми людьми. Анатолий Викторович ревниво окинул взглядом окружение двоюродной племянницы.
   «Сын предводителя дворянства, – отметил он, – и сын президента Крестьянского банка… Это еще куда ни шло. А этот – юный статистик, – и он туда же!»
   В земскую управу недавно был назначен статистиком молодой инженер из Харькова. Простой служащий, а увивается около самой богатой невесты в городе. И ведь закружит девчонке голову своими стишками… Статистик и правда писал лирические стихи и публиковал их в городской газете. Макаров видел, что он не сводит глаз с Наденьки. Впрочем, это можно понять: трудно не влюбиться в такую девушку!
   Надя посмотрела в сторону мужчин, подпрыгнула и замахала обеими руками:
   – Дядя Анатолий!
   Не раздумывая, бросила своих спутников и легко помчалась к нему. «Невесомая, как бабочка, – успел подумать Макаров. – Почти не касается земли…»
   Девушка подбежала и обхватила руками его шею.
   – Здравствуй, милая! – он тоже обнял ее, поцеловал в щечку. – Рад тебя видеть.