Ирина Глебова. Таинственное исчезновение

   – Родители Гонтаря тоже не ведают, откуда он приехал, – рассказывал Викентию Никонов. Разговор шел в коляске, резво катившей по дороге. Никонов свои дела уже закончил: Гонтаря опознал, свидетелей опросил, разрешение на похороны оформил и возвращался в город. Петрусенко еще оставался: он решил не уезжать, не сделав еще одного дела – страшного, но необходимого. А пока составил младшему коллеге компанию до Белополья, собираясь зайти там к мировому посреднику. И слушал по пути рассказ Никонова.
   – Родители у него старики уже. Сын приехал – обрадовались. Сказал, погостит несколько дней. Но был мрачный, угнетенный какой-то. Как сказала мне его мать: «Беда давила его. Я видела, но что сделаешь? Мне не открылся…» А он три дня себе жизни отпустил попрощаться со всем родным. Когда в воскресенье он ушел с утра и к обеду не вернулся, у родителей сердце заныло, почуяли неладное. Стали искать, кликнули соседей помочь. Но могли еще долго не найти: пчельник, сам видел, заброшенный, ульи пустые, сюда редко кто ходит.
   – Кто же обнаружил?
   – А братишка его младший. Он мне сказал, что вспомнил, как Иван пришел в деревню именно оттуда – через поле от ульев. И пошел искать в ту сторону. Так что первым он Гонтаря увидел, да и последним – тоже…
   – Значит, от пчельника шел, говоришь? В четверг? – Петрусенко покачал головой. Печально стало ему, и вновь подумалось, что нужно, обязательно нужно сделать то, что задумал. Завтра же. Он спросил:
   – А в котором часу появился Гонтарь? Когда его брат увидел?
   – Рано утром. Что, вновь совпадение?
   – Сам видишь. Ну, хорошо, что еще по твоему делу?
   – В карманах самоубийцы нашли всего одну копейку и блокнот. Грамотный парень был. Оставил записку.
   Тут Никонов тронул за плечо возницу, попросил:
   – Останови-ка на пару минут.
   А когда коляска стала, из своей кожаной папки, полистав какие-то бумаги, достал небольшой блокнот, открыл его и прочитал: «Нас двоих человек за одно преступление приговорили к смертной казни. Но мы бежали из тюрьмы. Хочу помереть дома добровольно, а живым полиции не дамся. Прощайте. Иван Гонтарь».
   Петрусенко взял блокнот, перелистал три странички, исписанные крупными буквами. И задумался.
   В Белополье они расстались. Никонов поспешил на станцию, а Викентий Павлович – к мировому посреднику. Тому самому, к которому намеревался заехать Захарьев неделю назад.
   Небогатый местный дворянин принял его любезно, но рассказал очень мало. Нет, Василий Артемьевич не приезжал к нему ни в четверг, ни позже, хотя он ждал его именно на прошлой неделе – были дела. Молодой Захарьев отличный наездник и не любит кататься в коляске. К нему он обычно приезжал верхом на своем любимом Воронке. Оно и понятно: военная привычка, поручик уланов…
   Викентий Павлович поинтересовался, не знает ли собеседник, почему Захарьев так рано вышел в отставку. На что тот без колебания ответил: «Да зачем ему военная лямка при его богатстве! По молодости лет щегольнул мундиром – и хватит. Отец-то и стар был, и хвор. А род какой богатый и знатный! Даже после реформы в хозяйстве ничего на убыль не пошло, еще и прибавилось». И Петрусенко узнал, что Захарьевы издавна владели лучшими угодьями здесь и в соседней губернии. Хозяйство вели умело, не лютовали над людьми, потому и деревни у них были зажиточными, а крестьяне справными. Но вот когда государь император Александр Освободитель крепостным волю дал, Артемий Петрович, хотя и молод еще был, но пустого благодушия не проявил. Денежной повинности за отходившие крестьянам земли добился самой высокой. Положенную себе треть от всех удобных земель взял самыми лучшими угодьями. А потом стал предлагать крестьянам взять меньший надел, но бесплатно. Многие соглашались, поскольку выкупная плата была очень уж высока, многим не под силу. Хотя и знали, что дарственный надел составит лишь четверть от положенной им земли. Так Захарьев свои угодья удвоил. Нынче уже его сыну Василию Артемьевичу их бывшие села подати платят, крестьяне работают на господской земле и, как и прежде, зовут Захарьева «барином». Впрочем, надо отдать должное: он не жесток, шкуру с крестьянина не дерет. Мировой посредник, как никто, знает об этом и, хотя и очень озабочен исчезновением молодого помещика, и мысли не допускает, что с ним могли расправиться какие-нибудь из его подопечных.
   С утра следующего дня округа Яковлевки и Захарьевки огласилась возбужденными голосами, шумом. Петрусенко сидел на берегу у пчельника, глядя, как пять лодок медленно и методично плавают по небольшому озеру, а люди в них прочесывают дно баграми и сетями. Он знал, что ближний лесок и рощу тоже прочесывают. Там с полицейскими, прибывшими из уездной управы, местные крестьяне. И здесь, в лодках, тоже. Усатый Степан Матвеевич оказался человеком очень уважаемым в своем околотке, собрал многочисленную подмогу и сам в одной из лодок командует. К берегу долетает его зычный басок.
   А Викентий Павлович ждет результата и надеется, что тела Василия Захарьева не найдут. Плеск озерной воды, лодки и люди с баграми вызвали в его память самое громкое в уголовном деле убийство – совсем недавнее, этого месяца. Случилось оно в Германии. Расследование еще не закончено. Там тоже все началось с обнаруженного в воде тела…

4

   Около восьми часов утра, когда туман еще стелился над водами реки Шпрее, мусорщик Теске с подручным плыли на лодке вдоль берега в районе Рейхстага. Это был их участок реки, они каждый день очищали его от мусора. Именно здесь они и выловили из воды сверток в грубой бумаге, перевязанный бечевкой, с пятнами крови. Теске равнодушно подумал, что вновь кто-то выбросил в воду новорожденного младенца: за годы службы он не раз выуживал подобные находки, привык. Но когда на этот раз он разорвал бумагу, по-настоящему испугался: перед ним было тело девочки без головы и конечностей…
   Когда сообщение поступило в полицай-президиум на Александерплаце – своего рода немецкий Скотленд-Ярд, к берегу Шпрее тут же выехали и шеф берлинской криминальной полиции, и сам полицай-президент Берлина фон Боррис, и два дежурных комиссара Ванновски и Вен. Судебный доктор, осмотрев тело, уверенно объявил: перед смертью над ребенком было совершено жестокое надругательство… Почти сразу полиции стало известно, что два дня назад в северном районе Берлина исчезла девятилетняя Люси Берлин, младшая дочь рабочего табачной фабрики Фридриха Берлина. Вскоре этот бледный пятидесятилетний мужчина, которого привезли к берегу Шпрее, упал в обморок, узнав дочь по шраму в нижней части груди.
   Расследовать преступление назначены были комиссары Ванновски и Вен, давно и хорошо сработавшиеся, имевшие большой опыт и отлично дополнявшие друг друга: один – спокойный, молчаливый, другой – подвижный, вечно жестикулирующий. Они тут же, уже в 9 часов утра, дали указание патрулям криминальной полиции, которые постоянно циркулировали в Берлине в поисках эротоманов, сутенеров и карманников, сосредоточить внимание на районе улицы Аккерштрассе, где проживало семейство Берлина. Они обитали в многоэтажном темном доходном доме, где в тесных квартирках с низкими потолками ютилась почти сотня семей. Через арку можно было попасть во внутренний двор, запущенный и грязный, по старой деревянной лестнице – на этажи с узкими коридорами и клозетами, расположенными между этажей. Здесь, как и во всем этом районе, жили рабочие, мелкие ремесленники и другая беднота – бок о бок с проститутками и сутенерами, бродягами, ворами.
   Семья Фридриха Берлина занимала квартиру на втором этаже. Когда Ванновски пришел, чтобы их расспросить, застал всех: отца, мать, старшего девятнадцатилетнего сына и младшего сына Хуго. Комиссар узнал, что 9 июня девочка вернулась из школы в 11 часов, поиграла немного во дворе, купила у лавочника конфет на два пфеннига. В полдень домой пришел отец, семья вместе пообедала, потом Фридрих Берлин снова ушел на фабрику. Около 13 часов девочка попросила дать ей ключ от уборной, которая находилась несколькими ступеньками выше квартиры. Спустя двадцать минут домой пришел Хуго, стал искать Люси. Уборная оказалась заперта, а девочки нигде не было. Братья и родители разыскивали ее до вечера. Поздно вечером Фридрих Берлин отправился в полицейский участок и заявил о пропаже дочери.
   Комиссар Вен осматривал двор и дом. Разговаривал с людьми. Из потока самых разных сведений он выбирал то, что, казалось, могло пригодиться. Несколько человек, в том числе и дети, говорили, что видели бородатого мужчину в соломенной шляпе и мешковатых брюках. Одни видели, как он выходил с девочкой из арки, другие – как тащил ее в сторону соседнего парка, третьи – как он заходил в ту же лавку, что и она. Кто-то вспомнил, что мужчина еще и прихрамывал.
   Вскоре сотрудники криминальной полиции уже обходили всех известных им проституток с Аккерштрассе, расспрашивая о хромом человеке в мешковатых брюках. В соседней с Берлинами квартире жила некая Иоганна Либетрут, зарегистрированная как проститутка. Лишь накануне она вышла из тюрьмы и как раз перед приходом полиции отмечала это событие вместе со своим сожителем Теодором Бергером, торговцем подержанными вещами. Иоганна уже знала о трагедии, постигшей семью соседей, всхлипывая, она поведала, что очень жалеет бедную малышку, которая заходила к ней в гости и звала ее тетей. Расчувствовавшись, она поделилась с полицейскими и своей радостью: вот уже восемнадцать лет Бергер обещает жениться на ней, и вот, наконец, завтра их свадьба. Но главное – Иоганна заявила, что убийцей может оказаться Отто Ленц – сутенер Эммы Зейлер, которая проживает в этом же доме, в подвальном помещении. Он прихрамывает, носит плохо сшитые брюки и соломенную шляпу, знаком с Люси Берлин и даже играл с ней – брал ее на руки, заставлял плясать под музыку и вечно пялил на нее глаза… Эмма Зейлер не только подтвердила все это, но и охотно назвала места, где Ленца можно застать.
   Через сутки, в воскресенье, во второй половине дня, Ленца арестовали в одной из закусочных. Он уже сбрил бороду. А вот соломенную шляпу выбросить не успел. Дрожа от страха, он признался, что действительно знал Люси, не раз играл с ней, но клялся, что ему и в голову не приходило причинить какой-нибудь вред ребенку. Однако свидетели, которых Ванновски пригласил на опознание, в один голос утверждали, что видели девочку именно с этим человеком. Ленца водворили в тюрьму, но Ванновски грызло сомнение: слишком уж нарочито все указывало на Ленца. Так и оказалось: у Ленца было на день убийства неоспоримое алиби. Ванновски и Вен продолжили розыск.
   Десятки сотрудников уголовной полиции тщательно обыскали район – все дворы и задворки, но ни следов крови, ни одежды девочки нигде не было. Вот тогда Вену впервые пришло в голову: а может быть, Люси вообще не покидала дом? Может, ее затащили в чужую квартиру, в подвал или на чердак? Убили, расчленили и лишь потом вынесли и бросили в реку… Обыскали чердаки и подвалы дома – ничего! Стали выяснять, кто живет по соседству с квартирой Берлинов. Одной из соседок была та самая Иоганна Либетрут, которая рассказала о Ленце. Ванновски стал расспрашивать о ней полицейских, которые заходили к ней, и от них услышал о ее женихе Теодоре Бергере. Приказал собрать сведения о Бергере – на всякий случай. И тут комиссаров ожидал сюрприз: Бергер был в этой квартире не гостем, а постоянным жильцом: еще полгода назад он выехал со своей квартиры сюда, а указанный в документах адрес – просто маскировка. Маскировка и его торговля, по сути же, он сутенер и живет за счет Либетрут. Однако сутенер – это еще не убийца. К тому же в понедельник, 13 июня, Бергер действительно подал заявление о своей женитьбе на Иоганне.
   Но вот среди сведений, собранных о Бергере, появились показания отца Иоганны, жившего неподалеку. Он рассказал, что когда его дочери было еще четырнадцать лет, ее совратил Бергер и затем отправил на панель, заявив отцу, что теперь ему работать ни к чему, поскольку Иоганна его прокормит. С тех пор так и жил за ее счет, пил, играл и сводничал, не раз попадал в тюрьму за разврат. А глупая Иоганна восемнадцать лет все ждет, что он на ней женится. Когда же старику сказали, что Бергер и вправду собрался жениться, тот воскликнул: «Значит, произошло что-то сверхъестественное!»
   Это восклицание словно раскрыло Ванновски глаза. Вновь на Аккерштрассе появились полицейские, пошли по квартирам, расспрашивая о роковом дне 9 июня, о Бергере, его отношении к детям, о Люси, о квартире Либетрут, о звуках, которые могли доноситься оттуда… Именно Вен услышал от старушки Анны Мюллер, что 9 июня на лестнице она видела Люси, которая направлялась в уборную, и Бергера, стоявшего в дверях своей квартиры и глядевшего на девочку. Важными оказались и показания супругов, живших прямо над квартирой Либетрут: 9 июня, приблизительно в половине второго дня, они услыхали звук как будто падающего тела, а потом такой шум, словно кто-то бьет об пол руками и ногами. Еще одна свидетельница, Гертруда Ремер, утверждала, что рано утром 11 июня видела у Рейхстага на берегу мужчину, который нес большой пакет и вел на поводке черную собаку. Описание мужчины совпадало с описанием Бергера, а собака походила на его пса. Бергера и Иоганну Либетрут арестовали в тот день, когда были найдены, тоже в воде, связанные вместе голова и руки убитой девочки. Бергера отвезли в морг, где показали страшную находку, но он хорошо владел собой и все отрицал. Показания Анны Мюллер назвал болтовней слепой старухи, соседей о шуме в квартире – выдумкой. Однако все изменилось после допроса Иоганны. Не сразу, но все же она призналась: вернувшись из тюрьмы, она застала Бергера спящим. По дороге домой она уже слышала об убийстве Люси, и Бергер сразу же сказал ей, что убийцей может быть Ленц. Иоганна стала убирать квартиру и обнаружила пропажу одной из бельевых корзин, хранившихся под кроватью. Она стала ругаться с Бергером, подозревая его в измене, и он в конце концов сознался: да, он приводил сюда женщину и расплатился с ней корзиной – денег не было. Иоганна стала кричать, он никак не мог ее успокоить. В конце концов он обнял ее и сказал: «Я рад, что ты вернулась, я все обдумал и хочу на тебе жениться». Женщина изумилась: еще недавно, в тюрьме, одна из арестанток говорила, что после освобождения выходит замуж. Иоганна тогда заплакала от зависти и сказала: «Бергер предпочтет десять лет каторги женитьбе на мне». И вот ведь решился! Конечно, от счастья она забыла все обиды…